"Сын отца своего" - читать интересную книгу автора (Возовиков Владимир Степанович)

6

Сборы спортсменов внезапно прервали через двое суток. Утром начальник сборов, седоватый майор с фигурой юнца, вместо порядка работы объявил:

— Немедленно разъезжайтесь в свои части. Устраивайтесь как хотите, но чтобы через час каждый из вас ехал, летел, скакал — все равно, только бы двигался со скоростью не менее семидесяти километров в час.

— А в чем дело? — заикнулся кто-то, но майор оборвал:

— Военные люди таких вопросов не задают.

Ермаков торопился в гарнизонную гостиницу за чемоданом, когда его окликнул знакомый капитан-артиллерист из команды тяжелоатлетов:

— Погодите, Ермаков! Нам с вами по пути, а я на своей «Волге». Вместе махнем…

Взяли еще двух попутчиков — сержантов срочной службы…

Желтая, с редкими пятнами зелени, равнина уходила в бесконечность. Черные маленькие жучки, словно пули, били изредка в ветровое стекло, оставляя на нем чуть заметные желтые брызги. Слева в знойном мареве плавали буроватые округлости степных холмов, впереди и справа над затянутым грязноватой дымкой горизонтом парили тонкие серебряные пики гор. Уже полчаса стрелка спидометра держалась за цифрой «100», но горы ничуть не приблизились и даже вроде отдалились. Чем упорнее смотрел на них Ермаков, тем прозрачнее они становились, очертания их растворялись в небе, и надо было отвести глаза, чтобы потом, глянув вдаль, убедиться: горы — живая реальность, а не мираж.

— Интересно, чего нас разогнали? — нарушил молчание один из сержантов. — Может, какой международный кризис? По газетам вроде не слышно.

— Самые скверные кризисы начинаются в тишине, — ответил капитан, не поворачивая головы.

Сержанты примолкли. Молчали и офицеры, погруженные в свое. Короткий разговор в летящей по степи машине переключил мысли Ермакова на взводные дела: он пытался вспомнить прорехи в боевой подготовке экипажей, не находил их, и все же душа болела. Отчего она болит? Техника исправна. Стрельбы, вождения, тактико-строевые занятия в составе взвода прошли нормально… Механик-водитель Зайцев?.. Вечно он перестарается, этот Зайцев! То машину чуть не угробил на тактическом занятии — повел с поломкой, чтобы только экипаж не отстал в атаке. Хорошо, комбат оценил его добрые побуждения и не позволил отстранить от должности. То, выручая Стрекалина, вызвал огонь на себя. А теперь вздумал рекорд поставить на полосе препятствий, руку вывихнул. «Неужто я научил их стараться не в меру?..»

Зайцев еще не выписан из госпиталя, и вояка из него никудышный, но только ли из-за него тревога в душе? Нет и нет! Просто тебе надо сейчас в свою роту, которая теперь, быть может, поднята по сбору, — и тогда все пойдет хорошо и правильно, а пока тебя нет там, кажется, будет неладно.

Накатанный твердый суглинок желто-серой лентой летел под колеса с бетонным гулом, редкие встречные грузовики только изумленно и весело ахали, бесформенно мелькнув в боковом стекле. Наверное, состояние капитана было еще тревожнее, потому что его ждала целая батарея.

Контуры горных вершин стали четче, теперь они уже не парили над полосой дымки, а прочно опирались на массивные тела гор. Ермаков вспомнил, как весной с отрядом альпинистов гарнизона поднимался на одну из тех серебряных вершин и где-то у самой границы снегов, на лугу, залитом звонкой пузырящейся водой, увидел странные цветы среди голых камней. Они походили на маленькие светлые кораллы и в первый момент показались невзрачными после ярких лилий, тюльпанов и маков, оставшихся далеко внизу. Но только в первый момент. Ермаков никогда не видел их прежде, однако узнал сразу и нарвал букет. Цветы стояли на его окне в стакане с холодной водой. Игорь Линев, увидев их, пошутил: «Откуда такие рогульки? Лучше купить не мог?» «Не мог», — ответил Ермаков, не вдаваясь в пояснения. «Что ж, подари Полине — она и таким будет рада от тебя». Ермаков смолчал.

Теперь-то подарил бы их непременно. Подарил бы Полине, а все же хотелось принести их Рите, хотелось после стихов, прочитанных ею на берегу. Прочитанных так, словно написаны они для нее…

Те цветы Ермаков отнес начальнику штаба полка, случайно узнав о его серебряной свадьбе. «Эдельвейсы? — удивился подполковник, держа цветы на ладони. — Дорогой подарок, но принять его не могу. Дарить эдельвейсы женщине вправе тот, кто сам их нарвал. Отдайте своей девушке». — «У меня нет девушки». — «Тогда отнесите к памятнику…»

Ермаков положил эдельвейсы к памятнику павшим на войне однополчанам. К вечеру они исчезли — наверное, убиравший территорию дневальный решил: такие невзрачные цветы недостойны лежать на граните, где высечены имена героев. Люди слишком часто принимают за красоту яркость…

Через два часа бешеной гонки Ермакову почудилось темно-зеленое пятно у горизонта — то могли быть тополя, окружающие военный городок, который лежал на возвышенности. Сержант внезапно воскликнул:

— Смотрите, вон, слева!..

Ермаков повернул голову. Далеко в степи пылила большая колонна, перекатывая через китовую спину увала. Еще дальше угадывалась другая.

— Танки, — сказал Ермаков уверенно.

Он знал: именно там лежат маршруты батальонов в район сбора. Да и вихри пыли, взметенные танковыми вентиляторами, не могли его обмануть.

— Если ваши мастодонты повыползали, то и наши пушки теперь на колесах, — отозвался капитан. — Ах ты черт, опоздали!

— Товарищ капитан, — заволновался Ермаков. — Сейчас будет проселок налево. Подбросьте, а? На «Волге» мы их обязательно перехватим: дороги тут всюду одинаковые и особо крутых мест нет. Мне бы за любой батальон зацепиться — там доберусь… Ну что вам стоит?!

— Хитрый ты парень, Ермаков, — покачал головой капитан. — Я бы сам в погоню кинулся, а самокат? Бросить, что ли?..

Ермаков почти в отчаянии смотрел туда, где медленно текла по степи похожая на желтую комету полоса пыли. Развилка была уже совсем рядом, когда машина так резко погасила скорость, что Ермаков от неожиданности едва не расплющил нос о стекло.

— А-а, черт с ним, с самокатом! — в сердцах произнес капитан. — Не пропадет. Вручу какому-нибудь безлошадному штабисту — еще обрадуется да оценку повысит. Или при дивизионе оставлю — сгодится для связи.

— А мы куда же? — растерянно спросил сержант, когда «Волга» заворачивала на проселок.

— Вам в казарме теперь тоже нечего делать, — ответил капитан. — Может, в районе отыщете своих. А нет, так у нас оставайтесь. Оба связисты?

— Оба.

— Ну, вам дело всюду найдут, и ваши тоже всюду найдутся. Бог современной войны — связь.

«Волга» зацепилась за хвост последней колонны, и Ермаков остановил «летучку». Из ее кабины высунулась рыжая голова знакомого техника.

— Ба! Кого вижу! — весело завопил тот. — Думал, генерал… Да ты и впрямь, как генеральный инспектор: на учения в брюках навыпуск.

— Наших не видели? — спросил капитан, пока Ермаков забирался в кабину «летучки».

— Ищите в своем районе. Всех под метелку! А где полк сейчас, один Тулупов, наверное, видит.

Ермаков глянул в направлении вытянутой руки лейтенанта и заметил летящий низко над холмами вертолет.

Машина тронулась, и сосед опять возбужденно заговорил:

— Вот это сбор был, я понимаю! Днем — никто не ждал. Веришь, весь полк до последней машины и последнего человека вышел! Наши технари даже электрокары выкатили из парка. — Он рассмеялся: — Веришь, выходим последними, полковник Степанян стоит возле радийной машины и орет так, что танки глохнут: «Молодцы, богатыри!.. Докажите, на что способны!»

— Верю. — Ермаков улыбнулся горячности собеседника, еще не остывшего от тех грозных впечатлений, когда полк, несколько минут назад походивший на мирный поселок, вдруг преобразился, оделся в сталь, стал на гусеницы и колеса и, обретя истинное лицо свое, пошел в неведомое, сотрясая землю и небо. Ермакову подобное преображение полка было уже знакомо, и он жалел, что на сей раз оно произошло без него.

…Ермакову пришлось поменять еще много попутных машин, разыскивая свой батальон. По большей части он ехал на верхней броне танков и в открытых кузовах, на остановках перебежками добираясь от хвоста колонны к голове, чтобы в подходящий момент уцепиться за следующую. Рубашка, брюки, ботинки густо покрылись пылью; сухая и мелкая, как измолотое просо, она сушила и стягивала лицо, забивала легкие, и вначале Ермаков зло сплевывал желтую вязкую слюну, а потом во рту пересохло.

Оказывается, район сбора назначили новый, да и не задержались в нем танкисты, и, как всегда случается при внезапном выходе, никто ничего не знал, кроме позывных непосредственных начальников, ближайшей задачи и местоположения соседа.

Смеркалось, когда Ермаков, перебегая от одной колонны к другой, остался на обочине один как перст, растерянный и смертельно усталый. Гул моторов доносился, кажется, из-за каждого холма, но гоняться за ним пешком по холмистой степи, когда ноги дрожат сильнее, чем после тяжелого кросса, было так же нелепо, как ловить тень. Оставалось ждать какую-нибудь тыловую машину…

Легкий вездеход неслышно остановился рядом, дверца распахнулась, и незнакомый Ермакову подполковник в полевой фуражке нетерпеливо спросил:

— Куда вам?

— В первый батальон танкового, — ответил лейтенант равнодушно.

— Садитесь, — сказал подполковник.

В следующий миг Ермаков оказался на заднем сиденье машины, и подполковник, захлопнув дверцу, через плечо спросил:

— Чего вырядились как на бал? — И усмехнулся колюче, очевидно, имея в виду жалкое состояние одежды лейтенанта.

— Прямо из командировки. Не смог переодеться.

— Угу, — кивнул подполковник и скомандовал водителю: — Налево…

Злой голос Ордынцева, распекавшего кого-то из танкистов, прозвучал для Ермакова сладчайшей музыкой. Капитан не удивился ему, только протянул длинную руку для пожатия, прервав рапорт лейтенанта:

— А, примчался! Что ж, командуй. Задачу в выжидательном районе тебе заместитель сообщит, меня сейчас комбат зовет…

Ордынцев обратился к нему на «ты», и лейтенант понял: ротный рад его прибытию. Ермаков еще не дошел до своих танков, когда увидел спешащего навстречу Стрекалина с комбинезоном в руках.

— Держите, товарищ лейтенант. Ой как вы запылились! Давайте, я вытрясу вашу рубашку и уложу в рюкзак.

— Спасибо, Стрекалин, я сам справлюсь. Ординарец взводному, да еще в мирное время, не положен. — Заметив Петриченко, что-то проверяющего в трансмиссионном отделении танка, удивленно спросил Стрекалина: — А этот что тут делает?

Петриченко встал на броне, вытянувшись, пристукнул каблуками, лихо отрапортовал:

— Рядовой Петриченко передан в полное ваше распоряжение со всеми достоинствами и недостатками и с ответственной задачей: заменить временно выбывшего из строя механика-водителя Зайцева.

— Ясно, — произнес лейтенант суховато.

— Разрешите продолжать работу, товарищ лейтенант?

— Разрешаю…

Ермаков направился в другие экипажи, и захватила его знакомая атмосфера выжидательного района: проверка машин, организация полевой службы… Все, чем жил взвод и что он делал, стягивалось теперь в тугой узел, ибо три боевые машины с экипажами составляли боевую единицу, сила и спаянность которой ежеминутно могли подвергнуться жесточайшему испытанию. И потому все личное, не связанное со взводом, отступило куда-то, казалось маленьким, наивным и несложным…

Ночью был марш, потом час сна под охраной дежурных экипажей и на рассвете вызов к ротному. Ермаков прибыл к командирскому танку вместе с Линевым и Зарницыным. Во время сбора старшина возглавил взвод, оказавшийся без офицера. Зарницын любил боевую работу и взводом командовал не хуже иного лейтенанта из молодых. Недостаток тактической подготовки восполнялся богатым опытом, впрочем, взвод почти никогда и не действует в бою самостоятельно…

Ордынцев, сидя на башне, оглядел командиров и приказал достать карты. Пока они их разворачивали, капитан недовольно бросил Зарницыну:

— На марше плохо действовали, прапорщик. Растянули взводную колонну черт-те как. Скажите своим водителям: если опять будут отставать, я кобыльи хвосты к вашим танкам привяжу.

Ермаков попытался выручить безмолвного прапорщика:

— Я думаю, товарищ капитан, молодые водители еще не приноровились к нашим условиям. Пыль слепит, они и отстают. Надо сказать, чтобы шли не по измолотой дороге, а по целине, уступом к ветру.

— Да я уж напомнил. — Зарницын благодарно глянул на лейтенанта.

Линев метнул в их сторону укоризненный взгляд: «Ну зачем гусей дразнить? Или Ордынцева не знаете?»

— А вы, Ермаков, ответите, когда вас спросят, — буркнул капитан.

«Ну вот видишь!» — сказал взглядом Игорь. После случившегося на пляже они впервые стояли плечом к плечу. И если Ермаков легко выбросил из головы, по крайней мере на время, саму мысль о каверзе Игоря, тот, напротив, переживал неловкость и неясность их отношений. Два дня он скучал без друга, мучился от сознания своей вины перед ним и многое отдал бы ради прежних отношений. Многое, но не Риту…

Ровным, твердым голосом Ордынцев начал докладывать обстановку. Командиры взводов быстро наносили на карты положение «противника», который бросил массы своих войск через ворота в горах, и теперь армады его танков и мотопехоты ползли вдоль отрогов, веером растекаясь по степи. Батальон, действуя в авангарде, должен быстрым маршем выдвинуться навстречу одной из сильных передовых групп «противника», подходившей сейчас к бурной и глубокой реке Быстрая, где воздушные десанты «южных» захватили и удерживали переправы. Шли бои за господство в воздухе. Для достижения своих целей «противник» применял тактическое ядерное оружие. Маленькие «радиоактивные пустыни» уже были разбросаны по огромному пространству холмистой степи, отражаясь на штабных картах угрожающими коричнево-синими пятнами…

— Наша рота, — повысил голос Ордынцев, — составляет головную походную заставу батальона.

Ермаков насторожился. Если рота — головная походная застава авангарда, ей не миновать самого пекла. И уж он-то, лейтенант Ермаков, обязательно окажется со своим взводом тем наконечником стального тарана танковой колонны, который первым ворвется в неприятельские боевые порядки и разрушит их, либо сам разлетится вдребезги. Линев как командир первого взвода, к тому же старший лейтенант, считается заместителем Ордынцева, и место его — в главных силах роты. Зарницына Ордынцев в головной дозор не пошлет. Значит, Ермакова…

Лейтенант ловил каждое слово командира, впечатывая его в мозг, — ведь через десяток минут уже ничего не переспросишь и не уточнишь…

Капитан перешел к задачам взводов:

— Старший лейтенант Линев, вы со взводом действуете в головном дозоре…

По серым, сухим губам Ордынцева скользнула усмешка — нельзя было не заметить, как мгновенно выступили веснушки на растерянном лице Ермакова.

«Это он мне за прапорщика…» — мелькнула горькая мысль, и тут же он с надеждой подумал, что, может быть, Ордынцев оговорился…

Но капитан не оговорился, хотя меньше всего он был способен на мелкую месть, которую вдруг углядел в его приказе обиженный Ермаков.

Нюхом старого служаки Павел Ордынцев чуял необычность начавшихся учений. Знал: понадобится предельная внимательность и осторожность. Но и своей врожденной осторожности он сегодня боялся тоже, ибо знал по опыту, как часто на подобных учениях она перерастает в растерянность перед внезапной задачей. Так что не худо иметь под рукой энергичного, изобретательного лейтенанта, который в крайнем случае может подать верную мысль. От Линева ее не дождешься, и в дозоре тот ничего не станет изобретать, а выпусти Ермакова из рук, жди — втянет роту в опасную переделку.

Ордынцев усмехнулся, сравнив двух стоящих перед ним молодых офицеров. Один плакать готов: почему его не сунули в пекло! Другой завидует тому, кого посадили на спокойное место за спиной командира. «Посмотрим, ребята, кому из вас повезло больше. В конце концов, везение — это всего лишь умение делать свое дело. И кто может предугадать в современном бою, где оно возникнет, то самое пекло?..»

Военная тактика с курсантских лет стала любимым занятием Ермакова. Зеленые и синие фигурки танков в его ящике с песком не всегда означали отдельные машины. Порою они превращались во взводы, роты, батальоны, полки… Особенно привлекал Ермакова живой процесс боя, и память его хранила множество известных и придуманных им самим вариантов танковых сражений в самых различных условиях… И вот он стоял перед Ордынцевым со своими разрушенными надеждами хотя бы на небольшую самостоятельность, готовый плакать от предстоящего тоскливого движения в середине ротной колонны, где все делается по общей команде, где взводный оказывается в роли простого исполнителя, живого передатчика сигналов и распоряжений своим подчиненным — все просто, легко и скучно.

Поднимался степной суховей, тонко звенел лозиной антенны на командирском танке, тарахтел созревшим кустиком перекати-поля, тоскливо шуршал окостеневшими стеблями татарника и верблюжьей колючки. Тоскливый ветер среди сумерек и степной сухоты усиливал ощущение неуюта великой холмистой пустыни и собственной мелкоты в том великом движении людей и железа, которое здесь начиналось. А ведь как мог преобразиться для Ермакова этот суровый мир от трех слов в устах капитана Ордынцева!

— Технику проверьте как следует, — давал последние указания капитан. — Вопросы?.. Нет. По местам!

Когда командиры взводов уходили, Ордынцев снова окликнул их, ткнул рукой в небо, где медленно ворочался реактивный гул. — На учениях будут действовать главным образом самолеты двух типов. Вот эти — наши…

В лучах еще невидимого солнца на мгновение блеснули крохотные стальные иглы, летящие в сторону гор. Ермаков вдруг позавидовал летчикам: «Вот кто свободен в бою!» Подходя к танку, он услышал деловитое позвякивание инструментов и песню Стрекалина: «С улыбкой легко умереть, а все-таки лучше — со славой…» Тоже нашел время для песен!

— К машине! — сердито скомандовал лейтенант и, оглядев танкистов, построившихся у лобовой брони, спросил: — Где ваш противогаз. Петриченко? Где пуговица на вашем комбинезоне, Разинков?.. Пять минут сроку, и чтобы на взводном построении вы походили на солдат. А вам, Стрекалин, объявляю замечание за попустительство при исполнении обязанностей командира танка… — Ермаков говорил это, а сам уже понимал, что в такую минуту нельзя быть злым с людьми, и потому добавил мягче: — Запомните, в бой надо идти, как на парад, — в полном порядке и во всей красе…

Через полчаса снова начался марш, но это уже был марш в предвидении встречного боя.