"Черная сага" - читать интересную книгу автора (Булыга Сергей)4Все они, как бараны, столпились во входных дверях. Никто из них не решался даже близко подходить к столу. И потому я сразу понял, что они знают, кто я такой и откуда я теперь явился. Мне стало смешно, я засмеялся. А после встал, сказал: — Нож уже в мясе, вино уже в роге. Чего еще? Они по-прежнему стояли. — Я жду, — напомнил я. Только тогда они прошли к столу, расселись. Моя жена села со мною рядом. Акси стоял возле меня. — И ты садись! Акси кивнул — все передвинулись — и он сел рядом с нами. Тогда я еще раз — и очень пристально! — осмотрел собравшихся и сказал: — Вы, я догадываюсь, знаете, кто принимает вас за этим столом. — Возможно, что и так, — после некоторого молчания сказал самый старший из них. — Мы слышали, что прошлой осенью сюда явился человек, который именовал себя Айгаславом, ярлом Земли Опадающих Листьев. Ты на него похож. — Да, — усмехнулся я, — и это я и есть. А как мне вас именовать? Тогда самый старший из них назвал себя Аудолфом Законоговорителем. А после мне представились Лайм Деревянная Борода и Гьюр Шестирукий. А прочие — дружинники, бонды и арендаторы — смолчали, это по обычаю. Так, хорошо! И я спросил: — И что же привело ко мне тебя, почтенный Аудолф, тебя, почтенный Лайм, а также и тебя, почтенный Гьюр? За всех троих опять ответил Аудолф: — Сказать по правде, мы явились не к тебе, а к Сьюгред, дочери покойного Торстайна, так как она хоть и не является его законной наследницей, однако отвечать за все его долги и обязательства придется ей и только ей. А ты… Пусть ты и именуешь себя Айгаславом, но это лишь пустые слова. Это во-первых. А во-вторых, в Счастливом Фьорде ты — никто. Ты, может, вообще не человек. — Х-ха! — гневно вскричал я. — Не думаешь ли ты, почтенный Аудолф, что оскорблять хозяина — это весьма неучтиво с твоей стороны? За это можно поплатиться головой! Я встал, взялся за меч. А Аудолф без всякой робости ответил: — Ты, конечно, можешь убить меня. Ты даже можешь убить всех здесь сидящих. Но это ничуть не приблизит тебя к тому, чтобы мы посчитали тебя равным себе. Ибо все мы — живые люди, и собрались здесь для того, чтобы вести между собою тяжбы. В законе так и сказано: тяжба — дело живых. А ты сам знаешь кто! Подземный человек увел тебя в скалу, и, значит, ты умер для нас, ибо если кто-то оттуда порой и возвращается, то это уже не живой человек. И ты такой же — не живой. Теперь можешь убить меня, убить нас всех, но все равно равным с нами мы тебя не посчитаем! Я усмехнулся, я не оробел. Я ведь заранее знал, что примерно так оно и будет. И знал, как надо на это отвечать. И я ответил: — Не в моем обычае перед кем-то оправдываться. Я знаю, кто я есть, что мне принадлежит. Я — ярл Айгаслав, я живой человек, Счастливый Фьорд — это моя земля, Сьюгред — моя жена, а Акси — мой окольничий. Но, делая снисхождение к твоим сединам, Аудолф, я расскажу тебе и всем твоим сородичам, куда увлек меня подземный человек и как я после оттуда выбрался. Ну а когда вы узнаете, кто именно посчитал возможным сохранить мне жизнь, то, думаю, тогда вы с превеликим удовольствием согласитесь вести со мной тяжбы. — Возможно, что и так, — с опаской сказал Аудолф. — Итак, мы слушаем. И я взялся рассказывать. Теперь, вспоминая свой тогдашний рассказ, я должен признаться, что кое-что я тогда не договаривал, и потому на этот раз я расскажу все заново. Итак, меня окликнул странный низкорослый человек, и я вошел в скалу. Каменная дверь за мною с шумом затворилась… И наступила тишина. А тьма вокруг была такая, как будто меня и впрямь замуровали в стену. А ждал-то я, увы, совсем иного! Ольми не раз рассказывал, что Там он попадет в богатые и ярко освещенные палаты, где в каждой горнице стоят накрытые столы, за которыми пируют самые отважные воины. Им там вольготно и весело; устав от возлияний, они встают из-за столов и рубятся, и падают убитыми, и наступает ночь, а утром они вновь встают живыми, невредимыми и вновь садятся пировать, а после вновь берутся за мечи — и так будет всегда, пока стоит земля и светит солнце. А я куда попал? Тьма, тишина вокруг. И я еще немного постоял, прислушался, но так ничего и не услышал. И тот, кто заманил меня туда, молчал. — Эй, странный человек! — гневно воскликнул я. — Ты где? Но он мне не ответил. Быть может, если бы я начал умолять его и унижаться перед ним, то он и отозвался бы. Но это не по мне! Хальдер призвал меня — и я его найду, чего бы это мне ни стоило! И я… Хрт, Макья, не оставьте!.. и я пошел — так просто, наугад. Тьма, повторю, стояла непроглядная, а место, где я оказался, было неровное и каменистое, и потому я то и дело оступался и падал в глубокие ямы, а то натыкался на встававшие на моем пути валуны… Но я не останавливался — шел. И сколько я так шел, я не знаю, ибо там, где я был, нет времени, и там, наверное, можно плутать до той поры, пока стоит земля, и лишь тогда, когда она развалится и разлетится на куски, а наш Великий Хрт… Вдруг мне почудилось, что где-то очень далеко впереди раздаются тяжелые удары молота. Мне сразу вспомнились рассказы о несчастных, которые обречены подземцами на рабство — и потому я замер и прислушался. И долго так стоял и слушал, слушал, слушал… И догадался, что это вовсе не молот. А это меч гремит! Меч рубит по скале. И голос этого меча мне хорошо знаком… Да это же меч Лузая! И он, Лузай, зовет меня, подсказывает путь. Но… Да! Это теперь я знаю, как погиб Лузай, и знаю, что он мне не враг, что он ушел только затем, чтобы спасти меня. Ну а тогда я думал так: а, будь что будет, что суждено, то сбудется — и двинулся вперед, на зов меча Лузая. Было по-прежнему темно, тропа была очень неровная, она сильно петляла между скал, однако Хрт поддерживал меня, и потому я ни разу не упал. Вдруг меч затих. Зато я теперь ясно слышал шум прибоя. Что ж, хорошо! Прибой — это море, а море — это широкая, открытая дорога. Значит, Лузай был настоящим воином, он спас меня, и если я вернусь, то обязательно отблагодарю его самым щедрым образом. Ну а пока… Когда я, кстати, был уже довольно-таки близко от берега, то услышал множество рассерженных, невнятных голосов. Судя по тому, что мне удалось разобрать, я понял, что какие-то мне незнакомые люди готовятся к отъезду и уже грузят последнюю кладь на корабль. Вполне возможно, что им со мной совсем не по пути. Однако, что еще возможнее, другого корабля мне здесь вообще никогда не дождаться! А посему… — Эй! — крикнул я. — Погодите! Возьмите и меня с собой! Незнакомые люди тотчас замолчали, а потом один из них спросил: — Ты кто такой? — Айга, стрелок. Они некоторое время совещались между собой, а потом уже другой голос спросил: — Это не ты ли был у Гуннарда и очень метко бил воронов, а после, не побоявшись, метил самого Вепря? — Да, это я. — Ну а сейчас ты куда собираешься? — В Чертог. Хальдер Счастливый звал меня. И я очень спешу! И мне ответили: — Ну что ж, неплохо сказано. Иди! Мы ждем тебя. И я пошел к ним, взошел на корабль. Было совсем темно, я ничего не видел. Даже весло, и то я нашел только на ощупь. И тотчас же: — Р-раз! — крикнул кормчий. — Р-раз! Р-раз! И мы гребли, гребли, гребли, гребли! Пот застилал мне глаза, я задыхался… А вот усталости я совсем не чувствовал! И думал: так можно грести и день, и два, и пять. А хоть бы и всю жизнь! А жизнь здесь бесконечная, здесь смерти нет, нет никакой усталости, нет робости, нет даже, говорят… Так что греби, ярл Айгаслав, спеши, Чертог зовет тебя, ждет Хальдер, хей! И я, как и все остальные, греб, греб, греб, греб. Корабль шел легко, не рыскал, а ветер был попутный, ровный. А вот уже и тьма мало-помалу разошлась и небо стало серым. Но серым оно было не от того, что оно было затянуто тучами, а просто там, в том небе, солнца не было. Совсем! Также и тамошнее море было серое, и серым был наш корабль, и только в серое были одеты мои спутники, и серыми были щиты, и серый парус, серые весла. И сам я был таким же серым! В другой бы раз я, может быть, и оробел, но здесь там, где я был тогда — нет места робости. Нас, знал я, ждет Чертог! И Хальдер! Он там сидит в богатой, ярко освещенной горнице, пирует, вспоминает о былом, он сыт и пьян. А здесь пока… Здесь, впереди, прямо по курсу нашего корабля, уже виднелась черная полоска берега. Берег был низкий и, наверное, болотистый. — Р-раз! — командовал кормчий. — Р-раз! Р-раз! И мы гребли. Потом, немного погодя, увидели: над берегом поднялся черный дым. — Ага! — воскликнул кормчий. — Нас заметили! Р-раз! Навались! Р-раз! Не скучай! Нас ждет Чертог! И мы прибавили, гребли быстрей, быстрей, быстрей. Теперь, с каждым гребком вставая со скамьи, я четко видел, как на берегу забегали. — Р-раз! — надрывался кормчий. — Р-раз! Весла мелькали все быстрей. На берегу уже стояли в линию. Они и луки уже подняли. И… Вж! Вж-вж! Вж-вж! — в нас полетели стрелы. Тот, кто сидел возле меня, вскочил… И с хрипом повалился на скамью — стрела пробила ему грудь. Досталось и другим. И продолжало, продолжало доставаться! А кормчий: — Р-раз! Р-раз! Р-раз! Чертог! Хей! Хей! И мы гребли. И догребли-таки! Под днищем заскрипел песок, корабль накренился, замер. — Хей! Хей! Чертог! Мы стали прыгать за борт. А они все стреляли, стреляли. Мы вышли на берег. Они нас встретили. Но мы были напористей и злей — и они побежали. Мы гнали их, рубили. А берег там и вправду был болотистый, никто из них не убежал — все полегли. Когда же битва кончилась, я думал, что сейчас начнут грабить убитых — срывать с них обручья, перстни, амулеты… Но нет, никто там никого не грабит — нет там такого обычая. Кормчий убрал меч в ножны и велел, чтобы мы строились в походную колонну. Мы построились. Я посчитал — из сорока нас теперь оставалось только двадцать. Ну что ж, значит, не каждому дано пройти весь этот славный путь до конца! — Хей! — крикнул кормчий, и мы двинулись… В болото. Болото было топкое и смрадное. Мы шли и шли и шли. Тропа сильно петляла. Здесь, на земле, я быстро бы выбился из сил, а там мне было все равно, сколько идти — я там не чувствовал никакой усталости. Зато я видел, что чем дальше мы идем, тем небо над нами становится все светлее и светлее. Что ж, это добрый знак! Вот только мои ноги с каждым новым шагом все глубже и глубже проваливались в топь. А вот… Там, где-то впереди, раздался дикий вой! А вот и топот, ржание! А вот… Я, увязший по пояс в болоте, видел вокруг себя лишь кочки да кусты да спину идущего впереди меня воина. Я поднял меч, прикрыл им голову… Визг! Топот! Ржание! Разящие клинки! Это отряд вооруженных всадников галопом мчался по болоту. И мчался прямиком на нас! И вот уже… Я попытался увернуться — не успел, и мне — копытом в грудь! И я упал. А мне по голове копытом! По спине! Еще! Еще! Еще!.. Очнувшись, я с трудом поднялся. Кочки, кусты вокруг. Воин, который шел впереди меня, бесследно исчез. А остальные где? Я что ли, один здесь остался?! — Хей! Хей! — раздался голос кормчего. — Есть кто-нибудь? Мы стали откликаться: — Есть. Есть. Есть… А шестерых не досчитались. И дальше двинулись. Еще прошли… И снова наскочили всадники. На этот раз я, выбравшись на кочку, рубился с ними, одного сразил. А после сам упал, опять меня топтали… Но после, когда все затихло, и я — среди других — ответил кормчему: — Есть. Жив. На этот раз нас уцелело всего пятеро. Мы снова двинулись, прошли… И вновь раздался топот! И я опять разил, опять меня топтали… Ну а придя в себя, я встать уже не мог. Лежал, уткнувшись в грязь, и ждал, когда же вновь они появятся, когда же наконец они меня затопчут так, чтобы я уже не встал и не очнулся, чтобы вообще… Но тут вдруг прямо надо мной раздался голос кормчего: — Айга, Чертог! Мне стало очень радостно. Чертог! Великий Хрт, значит, все это правда! Чертог! Обитель избранных! Покоев там — неведомое множество, и всюду на скамьях пуховые подушки, на стенах много всякого оружия, в каждом покое разведен огонь, а на огне где мясо жарится, где рыба, а где дичь, а на столах — вино и всякие закуски. И всюду чисто прибрано! А к окнам подойдешь… А я лежал в грязи, я не мог пошевелиться. Я даже не мог открыть глаз. Тогда кормчий перевернул меня на спину и рукавом утер мое лицо. Но я по-прежнему лежал совершенно неподвижно и ничего вокруг не видел. Тогда он пальцами открыл мои глаза… И я увидел небо. Оно было белое-белое, настолько белое, что и смотреть нельзя. Я повернул голову в сторону… И увидел Заветный Чертог. И он предстал передо мной точно таким, каким я и ожидал его увидеть: стены его были сложены из ярко-красных — в два обхвата — древков копий, а островерхая крыша покрыта черными железными щитами. И окна все распахнуты. А вот и двери открываются — одна, вторая, пятая… А их, вы это тоже знаете, в Чертоге сорок девять; то есть откуда ты к нему ни подойдешь, везде перед тобою будет дверь! И вот те двери открываются, из них выходят люди… Да, просто люди, а не воины! И эти люди были очень низкорослые. Великий Хрт, что это может значить? Или, быть может, я что-то не так рассмотрел? Ведь я лежу внизу, в болоте, Чертог же возведен на вершине крутого холма, и этот холм очень высок — стреле не долететь до тех дверей. Даже моей стреле, хоть я, скажу без лишней скромности, очень хороший стрелок… А! Что тут говорить! Я сел и осмотрелся. И слева, и справа, и сзади от меня было болото. А впереди, вверх по холму, возвышался Чертог. В Чертоге из дверей выходят низкорослые люди, выкатывают камни… И начинают сталкивать их вниз, на нас! Великий Хрт, какой это был оглушительный грохот! Какой был крик!.. Да, крик! Ибо и слева, и справа от нас вставали из болота воины и устремлялись вверх, к Чертогу. Откуда были эти воины — как знать! Окрайя ж велика и в ней без счета… Х-ха! И вот теперь вот эти воины бежали вверх, кричали! А камни их сбивали и сбивали! И воины катились вниз! Камни катились вниз! Катились — с грохотом! А что такое грохот? Это песнь! Я встал, взялся за меч… Кормчий схватил меня за локоть, удержал. Я вырвался, спросил: — Чего тебе?! — Я — Рунгвальд, — сказал он. — Меня еще зовут Черный Кулак. Запомнишь? — Да. — Тогда прощай. — И ты прощай. Хей! — Хей! И мы, как и все остальные воины, до этого лежавшие в болоте, побежали наверх, к Чертогу. Я не могу сказать, что мне тогда было очень страшно. Страшно тогда, когда ты чего-то ждешь. А тут ждать было некогда. Камни сбивали нас, мы падали, вставали, вновь бежали. Сперва Рунгвальд держался впереди меня, а потом я потерял его из виду. Да и Чертога я уже не видел, а видел только камни, камни, камни. И я бежал, кричал, размахивал мечом. И, добежав, ударил низкорослого — и тот упал. Я на второго кинулся, ударил… Тут и меня ударили — и я упал прямо в распахнутую дверь, вскочил… Хей! Х-ха! Я был уже в Чертоге! И там и впрямь пол был сплошь усеян золотым песком, вдоль стен стояли медные скамьи с пуховыми подушками, а при скамьях стояли широкие столы, правда, еще пока что не накрытые, а на стенах висело много всякого оружия. И всюду было очень чисто прибрано… А ведь народу там было полно! Но все вели себя с достоинством: кто молча восседал вдоль стен, кто грелся у огня — огней было достаточно, — а кто расхаживал взад-вперед и без лишнего зазнайства поглядывал по сторонам. А если кто встречал знакомого, то отходил с ним в сторону и там тихо с ним разговаривал. И вообще, в Чертоге было тихо и светло, тепло… Но Хальдер где? Я осмотрелся, перевел дыхание. Потом, стараясь не шуметь, не привлекать к себе ненужного внимания, привел одежду и оружие в должный порядок — и уже только после этого стал, как и кое-кто из прочих, расхаживать по горнице. И я долго так там расхаживал, поглядывал по сторонам и все пытался отыскать знакомое лицо… Как вдруг услышал: «Айга!», тотчас обернулся… И наконец увидел Хальдера! Хальдер — в своем привычном одеянии — сидел в почетной нише на высокой массивной скамье. И я, признаюсь, тогда довольно оробел, хоть он и был такой же, как всегда, ничуть не изменившийся, как будто и не приезжал посол, и я не предавал… Вот только его меч, лишенный ножен, был, совсем не по его обычаю, просто заткнут за пояс. О, обнаженный меч! Меч Хальдера! Волшебный меч! Я мысленно взмолился: «Хрт! Наставь меня! Дай мне…» Но только я не успел ничего у него попросить, как Хальдер уже встал и, подойдя ко мне, обнял меня, как обнимают сыновей, и долго так держал… И я, не утерпев, шепнул ему: — Прости! — Э! — также шепотом ответил Хальдер. — Разве теперь это важно? Куда важнее вот что: как ты попал сюда? Я… Честно вам скажу: я думал, что я упаду! Кровь бросилась мне в лицо! И я не своим голосом сказал: — Но ты ведь… звал меня! — Я?! — Хальдер даже отстранился. — Я?! Звал?! — Д-да. Ты. — Когда?! — Когда ты уходил на корабле. Горел — и закричал, призвал меня. Вот я и пришел. Он помрачнел, задумался… А после, осмотревшись, прошептал: — Как это было? Только коротко! Я ему коротко и рассказал о том, как он горел, потом — что мне сказал Белун. Хальдер опять долго молчал, а после нехотя сказал: — Твои боги изгнали тебя. — Но за что?! — Да, видно, есть за что… Где мои ножны, Айга? Я приоткрыл полу плаща. Мой меч был в его ножнах. На ножных — странные значки. Мне показалось, что они светились. Хальдер спросил: — Ты что, пытался их прочесть? — Да, — сказал я. — Вот и ответ! — Но почему? — А потому что я предупреждал тебя. Ты слово мне давал! А сам… И Хальдер замолчал и снова осмотрелся. Потом тихо сказал: — У нас еще будет довольно времени, чтобы все как следует обговорить. Ну а пока… Вдруг закричал петух. Все сразу оживились. — Пир! Пир! — послышалось со всех сторон. А на столах, которые еще мгновение тому назад стояли не накрытые… Чего теперь там только не было! И вина всякие, и снедь — всего было полно. Собравшиеся двинулись к столам, с шумом расселись. Сели и мы — но не с почетной стороны, а с краю, у стены, так Хальдер пожелал, я с ним не спорил. И когда подняли рога и возгласили «за мечи», Хальдер шепнул, чтобы я не пил до дна, и я его в этом послушался. И «за врагов» я тоже не допил, и даже «за друзей». Хальдер сказал: — За тех и за других еще допьешь. Но за другим столом! А здесь, то есть за тем столом, за которым мы тогда сидели, уже заспорили, кто из собравшихся достойнее других, кому сесть во главе и вести пир. Хальдер молчал. Молчал и я. Зато сидевший слева от меня встал и сказал им всем: — Я — Доргильс Гром! В прошлом году, на Гиблых Островах, я сжег шестнадцать кораблей — и, значит, здесь нет никого достойнее меня! Я, помнится, тогда еще велел… И он взялся рассказывать, какие это были корабли и сколько было на них воинов, и кто чей брат, и кто чей сын, внук, правнук… Зашумели. — Хей! — крикнул кто-то. — Хей! Острых мечей! И снова выпили. И тотчас встал уже другой рассказчик. Он уверял, что он еще храбрей, чем Доргильс. Ибо там, откуда все они пришли, и бил он Доргильса, и жег, и корабли его топил. Топил он и других — и поименно называл, кого… С ним стали спорить, уличать его во лжи. Крик поднялся уже нешуточный. Я посмотрел на Хальдера — он слушал спорщиков, кивал. Казалось, будто он со всеми соглашается. А те — уже наперебой — выкрикивали здравицы и пили, спорили и снова возглашали, пили, спорили, и, захмелев, все больше гневались и слов уже не выбирали. И за другим, за соседним от нас столом, стоял точно такой же крик да спор. Да и куда ни глянь — кругом брань по Чертогу, гневные возгласы! А я смотрел на это все, молчал и мрачен был. И думал: вот я и пришел. А для чего? Он, Хальдер, говорит, не звал меня, не ждал. И, говорит, меня изгнали мои боги. Но, говорит, он может все это мне объяснить, мол, нам есть еще о чем поговорить. А сам не говорит! И прав! Ибо о чем тут говорить теперь? Ведь чего он хотел, того он уже добился — он мне примерно отомстил, ибо что может быть еще страшней, когда меня изгнали мои боги, теперь я у чужих богов, да здесь еще и смерти нет и, значит, мне отсюда никогда не вырваться! Тогда зачем… А Хальдер вдруг спросил: — А ты чего молчишь? — А что мне говорить? — гневно воскликнул я. — Да и кому? — А ты не им, мне расскажи, — с улыбкой сказал Хальдер. — Ведь мы давно с тобой не виделись и, думаю, ты сможешь мне поведать много любопытного. Итак, ты говорил, что это я призвал тебя сюда. Вот с этого, пожалуй, и начнем. Я слушаю! Я принялся рассказывать. Хальдер слушал, кивал. Я рассказал о том, как он горел, потом о бунте Верослава, о рыжих, Граде Гортиге. Я говорил пусть слушает! Пусть знает, кто я есть — не смердич, как он думает, а настоящий ярл! Отважный, грозный ярл! А за окном темнело да темнело… И вот уже и здесь — вдоль стен — сами собой зажглись светильники… А за столом — все громче спор и все обидней обвинения… А я уже веду рассказ о Гуннарде, о Вепре. И сам собой горжусь! И мне приятно вспоминать свои былые подвиги! А за столом уже там-сям встают, уже берутся за мечи, а вот уже… — Хей! Хей! — уже кричат. И вот уже схватились двое, рубятся! А к ним бегут на помощь! И вот… Хальдер схватил меня: — Сядь! — крикнул. — Что? Я не расслышал; повтори! Итак, Торстайн тебе сказал… И я сидел и повторял, рассказывал, рассказывал… А сам смотрел по сторонам! И вот… Вот уже только я да Хальдер за столом — все остальные уже рубятся. Крик! Топот! Звон мечей! Вот прямо за моей спиной! Вот прямо надо мной! Вот… Я вскочил! Ярл я или не ярл?! Но Хальдер снова удержал меня, насильно усадил обратно. — Сиди! — велел он. — Тебя слушают! Итак, ты отдал ей диргем. А дальше что? И я, дрожа от нетерпения, рассказывал. Но уже сбивчиво — спешил… А после вовсе замолчал! Сидел, смотрел на них… Великий Хрт! Нет ничего бессмысленней, чем, сидя за столом, смотреть на то, как рубятся другие! А если еще рубятся умело! Если никто из них не дрогнет, не отступит! И если даже уже падая, никто из них не просит о пощаде, а напротив, пытается в последний раз достать-таки врага… Великий Хрт! А я, как подлый раб, сидел, смотрел… А они падали и падали и падали! А я пьянел, пьянел, пьянел! Меня всего трясло! О, как же мне тогда хотелось встать и вырвать меч, и броситься… Но Хальдер не пускал меня — держал. А хватка у него — ого! И он еще шептал: — Сын мой! Сын мой! Сын мой! Сын! Х-ха! Да как он смеет называть меня сыном! Да я сейчас… Но я сидел — я вырваться не мог. И видел, как последний из сражавшихся упал… Но тут же попытался встать… Нет! Дернулся, затих… И — тишина. Вдоль стен горят светильники. И Хальдер отпустил меня. Я положил руку на меч… Нет, это теперь ни к чему. И гнева во мне уже не было, и не трясло уже меня, и хмель прошел, и пусто было на душе… А Хальдер вдруг сказал: — Сын мой! Прости меня, однако я был прав. А я, не глядя на него, ответил: — Но я тебе не сын. — Да, — согласился Хальдер, — это так. Для тебя это так. Но что касается меня… То разве человек, который уже однажды даровал тебе жизнь, не имеет права именовать себя твоим отцом? По-моему, имеет. А только что я спас тебя вторично. Я удивленно поднял брови. А Хальдер, утвердительно кивнув, продолжил: — Да-да, сын мой! Ибо не все здесь так просто, как это представлялось нам там, в нашей прежней жизни. И потому если бы я сейчас не удержал тебя, то, думаю… Однако не будем пока что об этом. Начнем с того, что ты сейчас — немедленно — вернешь мне мои ножны! Но я и не подумал их ему отдавать — сидел, как каменный. — Я знаю, — улыбнулся Хальдер. — Знаю! Ты думаешь, что надпись, начертанная на этих ножнах, откроет тебе путь к Источнику. А Источник, так думаешь ты, дарует тебе счастье… Но прежде, чем попасть к Источнику, тебе нужно выбраться отсюда. Как это сделать? Я молчал. Хальдер сказал: — Вот видишь, ты не знаешь. А раньше, так тебе казалось, ты знал! Ты раньше думал так: мол, это я тебя зову, мы с тобой встретимся, обговорим то, что тебя больше всего интересует, а потом я отпущу тебя обратно. Ну а зачем я тебя звал? Неужели и действительно, как ты надеялся, только для того, чтобы помочь тебе прочесть то, что начертано на этих ножнах? Но тебе ведь давно было прекрасно известно, что я неграмотный, и потому я не разбираюсь не только в этих, магических, но даже в самых обычных письменах. Значит, ты должен был понять, что тут я тебе ничем помочь не смогу. Но ты пришел — то есть, ты был весьма неосторожен. Теперь ты, слушая меня, должно быть, думаешь, что я околдовал тебя, призвал сюда, чтобы погубить — и тем самым отомстить за свою, смею тебя уверить, весьма мучительную смерть. Но ты опять не прав! Ибо если бы я желал тебя погубить, то не стал бы тебя сейчас удерживать, и ты присоединился бы к сражавшимся, упал, а после… — Ожил, — сказал я. — Ха! — усмехнулся Хальдер. — Ожил! Еще раз говорю: не все здесь так просто, как это нам раньше представлялось. И ты скоро сам в этом убедишься. А пока я еще раз говорю: верни мне мои ножны. Ведь это именно из-за них ты здесь очутился. Ну так и брось их здесь — и, может, тогда ты еще сможешь вернуться обратно. Я, может, помогу тебе уйти. Ну а пока… Отдай их мне. Что я? Я уже мертв. А ты… — Но ты же прежде говорил… — так начал было я. — Да, говорил! — гневно перебил меня Хальдер. — И снова говорю: да, эти ножны обладают великою силой, и эта сила хранила тебя… до тех пор, пока ты не попытался проникнуть в ее тайну, прочесть магические письмена и вот тут-то твои боги сразу отвернулись от тебя, и бросили тебя сюда, в это ужаснейшее место вечного забвения! — Но… — Да, сын мой! Забвения, а не бессмертия. Очнись! Задумайся! Лгал Винн! И также лгал ваш Хрт. — Хальдер! — Да-да! Лгал и еще раз лгал! Я был возле Источника! — И что? — А вот об этом, к сожалению, — с тяжелым вздохом сказал Хальдер, — я должен молчать. Ведь я поклялся — там, возле Источника. Конечно, я потом об этом сильно сожалел. О многом передумал. И много чего понял. Много! И потому я, очутившись здесь… Да, сын мой, вот как было дело: попав сюда, на первом же пиру, я не вскочил, как все остальные, а остался сидеть. А ведь мне тогда так же, как и сегодня тебе, очень хотелось поскорее встать, обнажить меч — и броситься, сражаться без оглядки, когда нет никакого страха быть убитым! А этот страх — там, в моей прежней жизни, — он есть у всех, даже у самых храбрых! А здесь, казалось бы, меня ничего не должно было удерживать. Но я не встал — сидел. Ибо еще раз говорю, я был уже не тот после того, как побывал возле Источника! И я сидел, не шевелясь, и убеждал себя: жди, Хальдер, жди, пусть прежде Винн придет, пусть Винн придет, ибо какой же это Пир Бессмертия, когда на нем нет Винна?! И я сидел и ждал. И вот они уже все полегли, как и сейчас лежат — только тогда это были другие, — и тихо было в горнице, а я сидел и ждал, и, как сейчас… Ты слышишь, Айгаслав? — Н-нет! — А сейчас? Сейчас ты все узнаешь, Айгаслав! И ты тогда поймешь… Я вновь прислушался. И мне почудились шаги. И были те шаги довольно странные — короткие, тяжелые. И это шел не человек, а зверь — на четырех ногах… Нет, на копытах. Все ближе, тяжелей шаги. И вот уже трясется стол и мечутся огни в светильниках — и гаснут, гаснут, гаснут! И мы уже в кромешной тьме! Хальдер шепнул: — Сиди! Да разве бы я встал? Дышал — и то с большим трудом! А этот — я его не видел — ввалился к нам в Чертог и, топоча, накинулся на распростертых воинов и принялся их пожирать! — Кто это? — в страхе спросил я. — Н-не знаю, — тихо отозвался Хальдер. Потом спросил: — Ну как, теперь ты убедился в том, что я не лгал? Ведь если б я хотел, чтобы и ты был мертв… И замолчал. Скамьи тряслись. Я слышал хруст и чавканье. Так, значит, если бы я тогда, как и все остальные, вскочил и бросился сражаться, то сейчас бы меня, как и их… — Не бойся, — прошептал мне Хальдер. — На нас нет крови, нас он не учует. Но если хочешь, можем отойти и спрятаться… — А после что? — А после он уйдет. А утром снова распахнутся двери и явятся другие воины — и снова будет пир, а после снова будет сеча, а после снова Зверь придет и всех пожрет. — А после? — Я не знаю. Но мне-то что? Я уже мертв… Отдай мне ножны, Айга! Я не шелохнулся. Он сказал громче: — Отдай! Слышишь меня?! Он, может, только этого и ждет! И ты тогда еще спасешься. А я? Что я?! Я уже мертв! Отдай! Но я не отзывался. Сидел, смотрел во тьму — и ничего не видел. Зато все громче раздавался хруст. И громче чавканье. Зверь приближался к нам. И приближался. Приближался! Вот он каков, этот Чертог! Вот каково оно, заветное бессмертие! И вот он, Зверь, каков — он поедает только лучших! Ведь только лучшие, храбрейшие могут попасть сюда… И сами же себя убить, надеясь на бессмертие! А он… — Хальдер, — громко спросил я, — это Винн? Винн! Слово было сказано! Зверь перестал жевать. В Чертоге стало тихо… А после Зверь шумно принюхался, шагнул ко мне. Потом еще. Потом еще… А мне — не знаю, отчего — стало смешно! Я громко рассмеялся. Зверь злобно зарычал. А Хальдер закричал: — Ножны! Сын мой! Отдай мне ножны! — Да! — сказал я. — И впрямь, зачем мне теперь ножны? Держи, отец! И, обнаживши меч, я отдал ему ножны, а сам шагнул вперед и изготовился. Зверь перестал рычать. Хальдер сказал: — Будь осторожнее. А я ему в ответ: — Это с каких же пор… Но не договорил! — Хей! — крикнул Хальдер. — Хей! И первым кинулся на Зверя — и ударил! А следом за ним я! А после снова он! А после снова я! Зверь заревел! И… Как тут все расскажешь?! Было темно, я ничего не видел. Бил наугад, рубил, что было сил — но Зверя меч не брал. И Зверь на нас кидался и ревел! Ну да и мы на месте не стояли. Удар — и отскочил, удар — и отскочил, удар и побежал. А следом — Зверь! Тьма! Грохот! Топот! Рев! Великий Хрт, я не робел! Я бил! Рубил! Колол! А Зверь меня пинал! Бодал! Топтал! Хальдер кричал: — Держись, сын мой! О, Хальдер! То великий воин! Когда я падал, он стоял — и прикрывал меня. И меч его был лют! И бил он так, что Зверь порою отступал, выл и стонал… И снова наступал! А мы — уже вдвоем — рубили и рубили и рубили Зверя! — Винн! — кричал я. — Винн! — кричал Хальдер. — Смерть! — кричал я. — Смерть! — кричал Хальдер. — Смерть! — Смерть! — и… Хальдер вдруг упал. И едва слышно застонал. А Зверь затих. Молчал! Было по-прежнему темно, я ничего не видел. Тогда я опустился на колени, провел рукой… Вот он, лежащий Хальдер — весь в крови. Я обхватил его, попробовал поднять… Но он был так тяжел, что вам и не представить! И я спросил: — Да что это с тобой? А он сказал: — Не знаю. Оставь меня. — Нет, — сказал я. — Зачем? Однажды я тебя уже оставил — и довольно. И вновь попробовал его поднять, и вновь не получилось. Зверь засопел, принюхался. И подступил к нам на шаг. Хальдер сказал: — Беги. Вон, видишь, свет? Еще успеешь, сын! Я обернулся… И действительно! В кромешной тьме, в каких-то десяти шагах от нас зиял яркий проем распахнутой двери. Вскочить и побежать! И… Нет! Я усмехнулся и сказал: — Довольно! Я уже набегался. Теперь покоя хочется. И чести. Ярл я или не ярл?! — Ярл, сын! Отважный, настоящий ярл! И тут… Зверь зарычал! А я на то ему насмешливо ответил: — Чего рычишь? Когда бы ты был смел, то показался бы. А если прячешься, то, значит, ты передо мной робеешь! Но и тогда Зверь не открылся мне, а подступил еще, еще… И по его горячему, зловонному дыханию я понял — он уже склонился надо мной, разинул пасть… Ну что ж! И я тогда — р-раз! — подскочил! И — целя Зверю в пасть мечом! И… Х-ха! Меч провалился в темноту! Зверь был неуязвим, невидим и недостижим! Он только хохотал — громоподобно! А я, словно безумный, бил в пустоту, бил, бил!.. Пока Зверь не вскричал: — Глупец! Дерзкий мальчишка! Живым здесь делать нечего! Пр-рочь! Пр-рочь! — и… Гр-рохот! Пламя! Гр-ром! Истошно закричал петух!.. А после я очнулся у скалы на той самой поляне, куда меня когда-то, еще осенью, привел Торстайн. Теперь же я лежал, сжимая в руке меч. А ножен при мне не было. Я встал, спустился вниз, в поселок, встретил Сьюгред. Она мне рассказала обо всем, что здесь произошло, пока я был у Хальдера. Потом мы поженились. А потом… Я замолчал. Меня трясло. Во рту все пересохло. Я прошептал: — Жена моя! И Сьюгред подала мне рог. Я пригубил вина и осмотрел собравшихся. Молчали все, никто не порывался говорить. Еще бы! После того, что я им рассказал… хоть, правда, и не все — я про Источник им ни словом не обмолвился, да и про ножны я… но, тем не менее, страху они, конечно, тогда натерпелись немало! И все же вскоре Аудолф — да, снова этот Аудолф! — заговорил, правда, не очень твердым голосом: — Итак, ты нам сказал: «Мы поженились». А было ли у вас на то согласие ее согласие, Торстайна? — Было! — ответил я. — Вот, убедитесь сами! — и с этими словами я поднял правую руку, на которой все желающие смогли увидеть Хозяйское Запястье, знак полной и законной власти над Счастливым Фьордом. Подобные Запястья там, в Окрайе, имеются у всех хозяев Фьордов. И то не просто украшения, а в них заключены благословения Великих Братьев-Прародителей, и потому надеть Запястье может только тот, кому оно завещано — и завещано только законно. Чужой хозяйское Запястье не наденет — Винн того не позволит. И поэтому… Х-ха! Да вы бы только видели, как растерялся Аудолф, когда увидел на моей руке Запястье! И поэтому он уже совсем нетвердым голосом сказал: — Так, хорошо. Тогда последнее: а есть ли в тебе кровь? — То есть живой я или нет? — спросил я со смехом. — Живой! И, взявши нож, провел им по руке и показал им свою кровь и тотчас же продолжил: — Теперь, я думаю, вы с превеликим удовольствием предъявите мне, живому и равному вам, свои тяжбы. Ибо все тяжбы, прежде направленные против Сьюгред, теперь самым законным образом перенаправляются против меня, ее мужа. Итак, я слушаю. И Аудолф назвал мне обвинения — свое, а после Лайма, после Гьюра. А после, тяжело вздохнув, сказал, что его, Аудолфа, тяжба отводится как несостоятельная, ибо в течение оговоренных по закону трех полных недель дочь прежнего хозяина здешней усадьбы вышла замуж именно за того человека, который и был выбран ей ее отцом в то время, когда этот отец был еще жив. И этого избранного человека, то есть меня, Айгаслава, отныне все должны беспрекословно признавать за единственного и полновластного хозяина Счастливого Фьорда. А он, почтенный Аудолф Законоговоритель, отказывается от каких-либо посягательств на здешние земли и постройки, и, как это и положено по закону, обязуется в пятидневный срок выплатить мне полную отступную виру как за самого себя, так и за всех своих людей в том размере, в котором это было ранее оговорено. Собравшиеся нехотя одобрили это решение. Затем также легко и быстро Аудолф признал несостоятельной и тяжбу Лайма Деревянной Бороды. Лайм, я напомню вам, обвинял Торстайна Скалу в том, что он убил человека, попросившего, чтобы его накормили. Да, это великий проступок! Однако ввиду того, что сам Торстайн — по известным причинам — уже не мог ответить Лайму, равно как не мог он и заплатить положенную за свой проступок утешительную виру, то Лайм затребовал себе корабль усопшего. Я же на это возразил примерно так: если почтенный Лайм утверждает, что отец моей жены убил человека, то пусть в подтверждение истинности этих слов нам будут представлены три свидетеля, которые назовут, какие именно раны привели того человека к смерти, а также пусть эти свидетели расскажут нам, где и как был похоронен этот убитый. Но если этого не будет сделано, то я тогда начну встречную тяжбу, обвиняя почтенного Лайма в постыдной, грязной клевете. Свидетелей у Лайма не нашлось, и Аудолф, недолго думая, признал, что мне нанесена несправедливая обида, а посему почтенный Лайм обязан в пятидневный срок выплатил почтенному Айгаславу полную отступную виру как за себя, так и всех своих людей, которые явились с ним на тяжбу. Лайм был в великом бешенстве, но промолчал. — Значит, согласен, — сказал Аудолф. — Тем более что я еще вчера предупреждал его, что его дело ненадежное. Ведь было так? Но Лайм опять смолчал. Хотя весь почернел от гнева! А мне было смешно. Х-ха! И еще раз х-ха! Чего тут понимать и чего ждать?! Почтенный Аудолф, узнав, откуда я пришел и кто там сохранил мне жизнь, теперь готов решить все, что попало, в мою пользу! Вот он сейчас и Гьюра обвинит, заставит и его платить. Ну, Аудолф, давай! И тот, словно услышав мою мысль, оборотился к Гьюру и сказал: — Ну а теперь дошел черед и до тебя, почтенный! Гьюр усмехнулся. Аудолф спросил: — Ты по-прежнему упорствуешь в своих требованиях или, быть может, передумал? — Упорствую! — нагло ответил Гьюр. Моя рука сама собой легла на рукоять меча… Но Сьюгред меня удержала! А Аудолф сказал: — Но твои обвинения, Гьюр, еще менее убедительны, нежели обвинения Лайма. Ты утверждал, что Сьюгред своим будто бы необдуманным поведением принесет нам немирье и вражду. Но этого, сам видишь, не случилось. Ярл Айгаслав — весьма почтенный, знатный йонс, он равный среди равных. Да, и еще скажу: твои, Гьюр, требования крайне оскорбительны. Никто не смеет пожелать, чтобы ему в наложницы отдавали замужнюю женщину! И потому, если мы станем сейчас рассматривать эту тяжбу, то я тогда должен буду признать ее несостоятельной, и ты заплатишь, как и было оговорено, самую щедрую отступную виру — свою собственную голову. Еще раз спрашиваю, Гьюр: ты передумал или нет? — Нет! — сказал Гьюр и рассмеялся. Я вскочил… Но Аудолф сказал: — Постой, ярл, не спеши! Решение еще не принято. Почтенный Гьюр упорствует, и мы сперва должны его выслушать, а уже только потом объявлять, кто из вас прав. Итак, Гьюр, слушаем тебя. И Гьюр сказал: — Я всех предупреждал, все слышали: Сьюгред накличет беду на всех нас! Теперь я говорю: это уже случилось! Ибо тот человек, которого она назвала своим мужем, самым бесстыдным образом возвел напраслину на самое святое, что есть у нас — на Заветный Чертог! Мало того — он оскорбил всех до единого храбрейших наших воинов! Ха! Зверь их жрет! Ха! Зверь, так утверждает он — это наш Винн! А если кто вдруг возьмет да поверит этим постыдным россказням? Что тогда здесь, во всей нашей стране, будет твориться, вы представляете?! И посему я снова говорю — отдайте мне Сьюгред в наложницы! А этот человек… Он не имеет права называться человеком — он должен быть убит! Я все сказал. А вам теперь решать, я прав или не прав. Итак, я слушаю! — и сел. Но все молчали. Молчал и я. Меня как громом поразило! И мне еще подумалось: ну, вот… Но тут встал Аудолф и бодрым, громким голосом сказал: — Сказать по правде, Гьюр опередил меня, ибо я и сам уже было собрался начать тяжбу в защиту чести Винна. Однако делать теперь нечего, и я вынужден признать твое, Гьюр, первенство, а вместе с ним и все те безусловные выгоды, которые сулит это дело. Итак… Гьюр прав! Ты, Айгаслав, своим рассказом не только запятнал имя славного Винна, но также вознамерился разрушить нашу веру в то, что после жизни здесь, на прискорбной земле, самые храбрые из нас переходят в другую, бессмертную жизнь, полную битв и довольств. Можешь ли ты представить нам трех свидетелей, которые подтвердили бы правдивость твоих слов? — Нет, не могу, — ответил я. — Тогда почему мы должны тебе верить? — Потому что, клянусь Великим Хрт, я не приучен лгать! — Но Хрт для нас никто. Я требую свидетелей! — Но их у меня нет! И быть не может! Ты же понимаешь!.. — Так, хорошо! — и Аудолф, обратившись к собравшимся, спросил: — Все слышали? — Хей! — закричали все. — Хей! Хей! — Итак, — продолжил Аудолф, — все слышали, что ярл Айгаслав отказывается представлять свидетелей и, таким образом, косвенно признает лживость своих слов. А посему я объявляю его рассказ несостоятельным, а самого его, как пытавшегося оскорбить Великого Винна и память наших славных предков, я объявляю вне закона! — Хей! — снова закричали все. — Хей! Хей! А Аудолф: — А посему! Во-первых! Все виры, которые мы должны были ему выплатить, считаются необязательными к платежу! А во-вторых! Он, как объявленный… Но Гьюр не стал его дослушивать, а подскочил ко мне, поднял меч… — Нет! — сказал Аудолф, — еще не время. У Айгаслава есть еще три дня, в течение которых он имеет право беспрепятственно покинуть нашу страну, и только после этого ты, Гьюр, как правый в этой тяжбе, вступишь во владение Счастливым Фьордом со всей его землей, постройками, добром, а также долгами и обязательствами — как прямыми, так равно и встречными. — А Сюьгред? — спросил Гьюр. — Жена принадлежит мужу до той поры, пока муж жив. Вот если ты убьешь его… Тут вскочил я и тоже поднял меч… — Нет-нет! — воскликнул Аудолф. — Объявленный вне закона не имеет права защищаться, иначе вне закона будут объявлены все его ближайшие и близкие родственники, а также домочадцы и рабы. Но до этого, конечно же, дело не дойдет, так как у тебя есть еще целых три дня, Айгаслав, за которые ты, как я думаю, вполне успеешь покинуть нашу страну. Ну а пока что я благодарю тебя за теплый прием и обильное и сытное угощение. Прощай, ярл Айгаслав! Надеюсь, больше мы не встретимся! — и с этими словами Аудолф встал из-за стола и вышел из землянки. А следом за ним вышли и все остальные. Так за столом остались только Сьюгред, я да Акси. |
||
|