КОРОНАЦИЯ

Поцеловав на прощание Деми (вне поля зрения сплетниц), Уинтер взял курс на ротонду Beaux Arts. Блестящий Нью-Йорк, город-джунгли, был залит ослепительным утренним солнцем, везде и во всем чувствовалось радостное возбуждение. Витрины увешаны анахроничными рождественскими призывами: «У НАС НА МАРСЕ ТОРЖЕСТВО – МЫ ОТМЕЧАЕМ РОЖДЕСТВО! ШЛИТЕ ПОДАРКИ СВОИМ ЛЮБИМЫМ!» Непристойные украшения к Валентинову дню – это бастующие проститутки просят их поддержать. Из некоторых окон свешиваются белые простыни – знак сочувствия с борьбой Движения Хонков lt;Хонк (Honk) – этим словом американские негры пренебрежительно называют белыхgt; за право соорудить на Ганимеде свой собственный купол.

По центральной полосе улицы двигалось нечто вроде рекламной процессии; впереди – оркестр из флейт и барабанов, сопровождаемый жонглерами, почти столь же многочисленными, как и барабанщики. Адский шум оркестрика дополнялся воплями молодежной банды – «Порно-графов», если верить светящимся надписям на их куртках. Юнцы скакали, кувыркались и делали – в гармоничном соответствии со своим названием – непристойные жесты в адрес жонглеров. Далее плавно плыла платформа, рекламировавшая П+Л+А+С+Т+С+Ы+Р, на которой восемь селянок (живых) доили восьмерых коров (пластиковых).

Синэргист мгновенно замер, словно парализованный лазерным пистолетом, которому еще только предстоит быть изобретенным. А может – и не предстоит.

– Восемь! – Он повернулся, догнал голову шествия и пересчитал барабанщиков.

– Ну да, двенадцать.

Далее были пересчитаны «Порно-графы», флейтисты, барабанщики и жонглеры.

– Одиннадцать, десять, девять, чтоб мне с места не сойти. Ни себе хрена!

Синэргист продолжил свой путь к ротонде, но теперь его синэргические чувства насторожились, буквально ощупывали все окружающее.

Следующим элементом структуры оказался расположенный у входа аркады игрушечный магазин, его витрину украшал великолепный кукольный дом. Дом этот размещался посреди миниатюрного парка. В крошечном пруду плавало семь еще более крошечных лебедей.

Понимающе кивнув, Уинтер вошел под своды аркады и безо всякого уже удивления нашел за углом деликатесный магазин. В его витрине красовались шесть казарок, лежащих на слое битого льда.

– Врубаюсь, – пробормотал врубающийся синэргист. – Хоть они и Порно, но графы. Лорды, значит. Казарки – чем они не гуси. А что же дальше?

Теперь не оставалось и мысли о возвращении домой. Уинтер все осматривал, обследовал и обнюхивал, пока не обнаружил у входа на какую-то лестницу объявления об образовании общества цветоводов. Афиша изображала стилизованный мак, четыре золотистых кольца обводили его лепестки, а пятое – середину.

– Угу. Пять золотых колец.

Поднявшись по лестнице, он оказался в другой аркаде, миновал зоомагазин с изобилием щенят на витрине, прошел было дальше, остановился и сокрушенно помотал головой.

– Суперфраер, – пробормотал синэргист, возвращаясь к магазинчику, и после внимательного осмотра обнаружил наконец искомое – большую клетку в глубине помещения. Клетка содержала четырех скворцов.

– Разговаривают? – поинтересовался Уинтер, подойдя поближе.

– Не остановишь. Одна беда, они трещат на гула lt;гула (gullah) – негры, живущие на островах, расположенных вдоль юго-восточного побережья США, этим же словом обозначаются многочисленные английские диалекты этих негровgt;, потому такие и дешевые.

– Вполне разумно. Спасибо.

Покидая магазин через заднюю дверь, Уинтер задавался вопросом, каким же именно образом проявят себя три французские курицы. Как выяснилось – посредством вывешенной у входа в ресторан грифельной доски Сделанная на ней мелом надпись гласила:

Меню:

Poulet Gras Poularde

Poulet de'l Annee

Vieille Poule Coq

Sauce Indienne, или Sauce Paprika, или Sauce Estragon

Burgundy, Bordeaux, Cotes du Rhone.

Не успел Уинтер начать охоту за двумя горлицами, как из ресторана выпорхнули две юные леди, одетые по последнему писку моды, вплоть до огромных странных шляп Eugenie. Поля каждой шляпы украшала крошечная перепелка из красных драгоценных камней.

– Naturlich lt;конечно (нем.)gt;, – удовлетворенно кивнул синэргист-полиглот. – Рыжая перепелка, разновидность горлицы В количестве двух штук.

Держась на благопристойном расстоянии, он последовал за двумя юными модницами.

Теперь нужно было найти какую-нибудь ветку, однако в этой части могучей Столицы деревьями и не пахло.

Путеводительницы нырнули в огромный административный корпус. Над дверями, которые смело могли бы украшать вход какой-нибудь пагоды, шла надпись, сделанная стилизованными под иероглифы буквами:

БАНК «ВЕТКА САКУРЫ»

Уинтер начал хихикать. Структура обернулась чем-то похожим на дурацкую игру в поиски клада, оставалось только посмотреть, какой дурацкий приз заслужил он своей догадливостью.

Пройдя через вестибюль, синэргист не стал тратить времени зря, а сразу же изучил список съемщиков помещений на букву "П", нашел строчку «Одесса Партридж – 3030», скоростным лифтом поднялся на тридцатый этаж и – вот она, внушительная трехстворчатая дверь с табличкой «ПАРТРИДЖ».

Уинтер открыл дверь.

И оказался посреди самого настоящего симфонического оркестра, правда – без музыкантов. Синэргиста окружали все известные и неизвестные ему инструменты – струнные, медные, деревянные, ударные.

– Доброе утро, мистер Уинтер. – К нему приближалась очаровательная юная леди, успевшая уже снять шляпку Eugenie. – Очень приятно, что вы изыскали возможность прийти в назначенное время. Спинет готов к осмотру.

Фрэнсис!

– Спинет? – тупо повторил Уинтер.

– Ну, в действительности, конечно же, вирджинал. Знаете, настольный спинет, без ножек. Фрэнсис, проводи, пожалуйста, мистера Уинтера в студию.

Вторая очаровательная леди, появившаяся за это время и тоже успевшая снять головной убор, провела Уинтера через симфонические дебри.

– У нас возникли определенные трудности с настройкой, – доверительно, сообщила она. – Надеюсь, вы не будете излишне придирчивы насчет ля-четыреста тридцать девять, мистер Уинтер. Струны просто не выдерживают больше четырехсот тридцати пяти. Сюда, пожалуйста.

Девушка открыла дверь студии и мягко впихнула ошеломленного журналиста внутрь.

– Доброе утро, король Р-ог, – сказала я.

Не думаю, чтобы Уинтер меня слышал. Он просто смотрел и смотрел, а потом заговорил:

– Но вы же – та самая приятная леди с вечеринки доктора Йейла.

Похожая на примадонну. Я еще подумал, что вам бы петь Брюнхильду.

– Вы этого не говорили. Я – Одесса Партридж. К сожалению, не певица, хотя и имею некоторое отношение к музыке.

Уинтер быстро окинул помещение взглядом. На стенах – толстая звукоизоляция, окна с двойными стеклами, кипы нот – и печатных, и рукописных, – золоченый клавикорд, вирджинал, концертный рояль, за роялем – Джей Йейл с обычной своей мягкой улыбкой.

– И доктор Йейл тут?

– Доброе утро, сынок.

– Это уж чересчур.

– Ничего подобного, мальчик. Садись. Я ни разу не видел тебя растерявшимся больше, чем на секунду. Соберешься.

Уинтер сделал шаг назад, к креслу, и сел, удрученно тряся головой.

Затем он глубоко вздохнул, плотно сжал губы и пристально посмотрел на меня.

– Так это и есть мой приз, тот клад, который я искал?

– Ну вот! Видишь? – широко улыбнулся Йейл. – Тебе всего-то и потребовалось каких-то пять секунд. Молодец, Роуг.

– А кто это решил, что мне делать больше нечего, как такие вот загадки роугадывать?

– Нам нужно проинформировать вас по крайне щекотливому вопросу, – проинформировала я его.

– Ну и что? А позвонить не могли?

– Я ведь сказала «по щекотливому». Телефонные звонки могут быть перехвачены. Ровно как и записки. И устные сообщения. Перед нами стояла задача привести вас сюда, не возбуждая ни у кого ни малейших подозрений, и мы понадеялись на ваше – действительно уникальное – чувство структуры.

Такого чувства нет больше ни у кого.

– Простите меня, пожалуйста, Брюнхильда, но сейчас вы говорите, как героиня третьесортной книжки про шпионов.

– Чтобы поставить «Двенадцать дней Рождества», у нас была вся прошлая ночь, пока вы... были заняты несколько иначе.

– Понятно, у вас ведь фамилия Партридж. А если бы Калликак?

– Я знала, что никто другой не усмотрит эту структуру, а даже при наличии слежки ваш маршрут окажется настолько эксцентричным, что следящие неизбежно отстанут.

– Слежка? Ну да, конечно. Роуг Мориарти, так меня обычно и называют, – рассмеялся Уинтер. – Шерлока Холмса почитываете?

– Не смейся, сынок, это очень серьезно, – заметил Йейл.

– Но почему король Р-ог? – неожиданно спросил Уинтер.

– Блестяще! – искренне восхитилась я. – За пару минут вы синэргизировали самый корень проблемы. Душа Те Юинты покоится уже в вашем левом глазу.

– Когда? Каким образом?

– Неделю назад. Несчастный случай на охоте. Скафандр, вспоротый клыком. Правду говоря, он был слишком стар для встречи один на один с анаэробным мамонтом.

Уинтер судорожно сглотнул.

– Он был обязан подтверждать свою силу. Раз в год, каждый год. Такова традиция королей маори.

– А теперь это предстоит вам, – напомнила я. – Послушайте меня, пожалуйста, Уинтер, и не встревайте некоторое время. Сечете?

Он молча кивнул.

– Мы используем вас, и много уже лет, хотя сами вы об этом не знали.

Ваша помощь была просто неоценима. За вами наблюдали, шли по вашим следам.

Вам дали кличку «Пойнтер».

Я описала наши операции «ПЛАН» и роль, которую играл в них он – совершенно бессознательно; Уинтер слушал внимательно и ни разу меня не перебил. Быстрый и сообразительный, он не стал приставать с вопросами, ответы на которые очевидны, – вроде того, кто такие «мы». Был, правда, момент, когда он бросил взгляд на Йейла, который ответил пожатием плеч.

– А теперь главное, – продолжала я. – Тот боевик принес в сады Болоньи Потрошильный Нож с двумя целями. Первая – убить, это очевидно, но была и вторая. Он хотел вернуться на Ганимед с вашими щеками.

– А!

– Вот именно. И он не имел никакого отношения ни к джинковой девушке с Тритона, ни к ее организации. Он выслеживал именно вас, Р-ога Юинта, наследника престола.

– Вот как!

– Именно так. Существует маленькая, но очень жесткая террористическая группа, которая вас не желает. Вы не маори. Вы воспитывались не в куполе.

Вы развращены хонками. Вы мягкотелы. Вам нельзя доверять. Et cetera lt;и так далее (лат.)gt;. Ну и что же им остается делать? Необходимо вас уничтожить – чем они и занимаются. Эти убийцы весьма не глупы и хорошо обучены, вот мне и пришлось устраивать всю эту комедию с «Двенадцатью днями».

– Зря они беспокоятся, – покачал головой Уинтер. – Мне ни с какого бока не нужен королевский титул.

– Для них это совершенно безразлично. Кто бы ни занял ваше место, вы будете постоянной угрозой. Большинство населения купола навсегда сохранит благоговение перед вашими щеками. Так что выход у наших ребят один – привезти эти щеки домой, в качестве охотничьего трофея.

– Я могу подписать акт об отречении.

– Никого это не устроит. Почему они должны верить, что вы не отречетесь потом от своего отречения? Вас просто необходимо уничтожить, и они пойдут по этой дороге до конца.

– Ни хрена себе! Чтобы такому приличному киндеру из гоев да такой крутой облом!.. Причем в тот самый момент, когда мы с Деми... – Уинтер осекся. – Но я не поверю, что вы заманили меня сюда, словно котенка бумажкой на ниточке, только ради дурных вестей с Ганимеда. Вы что-то задумали. Так что именно?

– Отправляйтесь на Ганимед и вступайте в королевские права.

– У вас что, крыша поехала?

– Вас будет сопровождать Йейл.

– А при чем здесь доктор?

– Я никогда не говорил тебе этого, сынок, но Те Юинта платил за твое воспитание и образование. Он считал, что маори очень пригодится король, разбирающийся в привычках и обычаях белых.

– Вот-вот, – пробормотал Уинтер. – Ну совсем как титанианская мамаша Деми.

– И я просто обязан провести тебя через этот кризис, – продолжал Йейл. – Это мой долг перед Те, иначе вся наша подготовка пойдет псу под хвост.

– С вашего позволения, сэр, она и так пошла псу под хвост. Быть монархом – для этого нужно призвание, которого у меня нет и никогда не будет.

– Но зато вы останетесь в живых, – пояснила я. – После официальной коронации террористы на крайние меры не пойдут, иначе большинство от них отвернется, полностью и окончательно.

– А вам то, Одесса, какого черта тут надо? Защитить меня? Теперь, получив предупреждение, я и сам сумею себя защитить. Господь свидетель, я неплохо справился с этим на Венуччи.

– Я и в мыслях не имела защищать вас, – взвилась я. – Я защищаю работу, выполняемую вами для нас. Вы же напрочь перестанете воспринимать какие-либо структуры, кроме тех, что угрожают вашей драгоценной жизни.

Возразить было трудно, так что Уинтер только хмыкнул.

– А после коронации беспокоиться будет больше не о чем, и вы вернетесь к своим обычным, нормальным занятиям. – Я немного помолчала, давая ему время все переварить, а затем добавила:

– Ну и ваша девушка, она тоже будет в безопасности.

– А ведь ты – сука, – негромко сказал он, глядя на меня с ненавистью.

– Даже не сука, а сучка – прирожденная, за всю свою жизнь так и не повзрослевшая. Знаешь ведь, какое место у мужика нужно выкручивать?

– Работа у меня такая.

– Ну да, вроде как музыка, «Музыка сфер»... защемленных дверью...

Деми должна быть прикрыта на все время моего отсутствия.

– Я позабочусь.

– Ясно. Когда?

Молодец. Я готова была в него влюбиться. Приняв наконец решение, он прекратил все свои протесты, действовал дальше без всякого писка.

– Сегодняшний рейс, в полдень. Йейл все организовал.

– Организовал чисто?

– В лучшем виде.

– Вы понимали, что я не откажусь, ведь моя девушка у вас в руках. А Деми, она узнает что-нибудь после моего отлета?

– Объясним ей ровно столько, сколько ей положено. Положитесь на меня.

– Да уж придется. Avante, dottore! lt;Вперед, доктор! (итал.); обыгрываются первые слова итальянской революционной песни «Бандера росса»

– "Avanti, popoli!": «Вперед, народы!»gt; – Уинтер вскочил на ноги. – А я рассказывал вам когда-нибудь, как мамонт ограбил ювелирный магазин?

Благодаря энергии мета ракетный полет длится теперь не месяцы и годы, как раньше, а дни, в крайнем случае – недели; ну а джинки в результате еще крепче держат всех за глотку. Ничего не попишешь, это цена, которую платит Солнечная за свое превращение из реденькой сети изолированных друг от друга аванпостов в тесное сообщество склочничающих друг с другом планет и спутников, а заодно и волшебная палочка, превращающая бандитов из мета-мафии в Благородных Контрабандистов. (На исследование по анализу и синтезу мета было затрачено не менее 5.271.009 часов – и это еще по самым консервативным оценкам. Но я говорю так совсем не из пренебрежения – древние угробили примерно столько же времени на поиски философского камня.) К главному люку купола Маори Уинтера и Йейла доставил катер на воздушной подушке. Стоял второй из трех дней светового дня, так что погода была достаточно ясной и приятной. Если интерьер этого купола и напоминал что-нибудь, так только Рапа Нуи – или, если желаете полуперевод «Великий Рапа», – более известный под фамилией «остров Пасхи».

Отличия, конечно же, есть. Остров треугольный, а купол круглый. Нет крытых тростником хижин, вместо них – маленькие сборные домики. Нет титанических каменных истуканов, вместо них перед каждым из родовых поселений стоит огромный тотем, вырезанный из дерева (левый глаз выложен пластинками слюды). Все до восхищения дико и примитивно, однако центральный кампонг, где маори собираются, чтобы посоревноваться, посплетничать, посклочничать, провести какую-либо церемонию und so weiter расположен прямо над ультрамодерновой системой жизнеобеспечения купола, приближаться к которой – особенно после трагедии в джонсовском куполе на Меркурии – табу для всех, кроме специального на то уполномоченных техников.

Йейл оказался просто неоценим. За время перелета с Земли он успел выкрасить Уинтера сепийной вайдой, под стать коричневому цвету кожи настоящих маори – и это при яростном сопротивлении окрашиваемого (есть мнение, что благодаря вайде приобретается импотенция, хотя за что же тут ее благодарить?) – Паблик рилейшнз, сынок, создание верного имиджа. Насчет той импотенции – одни ничем не подтвержденные слухи да и вообще к тому времени, как ты вернешься к своей женщине, вся вайда сгинет давно без следа.

– И я тоже, от беспокойства.

– Побеспокойся лучше о мамонте.

Проходя через шлюз, они ожидали увидеть внутри купола толпу встречающих, песни и пляски и на лужайке детский смех – одним словом, полный сумасшедший дом. Но ничего подобного не оказалось, их встретили торжественным и немноголюдным ритуалом. Двенадцать племенных вождей при полном параде, то есть в перьях, жемчугах, ожерельях и браслетах выстроились полукругом. Затем они преклонили колени, на коленях же подошли к Уинтеру и мягко, но настойчиво раздели его догола.

– Опаро? Это ты? – прозаикался Уинтер на смеси полинезийского и английского. – Я так долго был в отъезде... Тубуаи? Мы боролись с тобой когда-то, ты всегда меня побеждал. Вайху? Помнишь, как мы попытались забраться на ваш тотем и нас за это выдрали? Теапи? Чинча?

Никто ему не отвечал.

Уинтер никогда не видел коронацию, так что ожидал почти чего угодно, но очень скоро убедился, что все его предположения ошибочны. Никаких возбужденных толп, никаких приветствий, барабанов, песнопений; вместо этого вожди провели его – в чем мать родила – через совершенно безлюдный кампонг и, храня все то же торжественное молчание, оставили одного во дворце Те Юинты, дворце, знакомом ему с самого раннего детства.

По понятиям маори дворец был огромен, он состоял из десяти отдельных комнат, в настоящий момент – пустых и голых. Из здания вынесли абсолютно все.

Уинтер присел на корточки посреди самого большого из помещений – огромного и великолепного (опять же по меркам маори) – тронного зала и начал ждать, что будет дальше.

Дальше не было ничего. Он ждал, и ждал, и ждал.

– Интересно, а доктора они тоже так встречают? – подумал Уинтер, растягиваясь на полу.

(Йейла тем временем осыпали гостеприимством, кормили и развлекали. У племени сохранились о нем самые лучшие воспоминания.) – Предполагаю, они предполагают, что я должен погрузиться в размышления, – в такие размышления погрузился Уинтер. – Об огромной ответственности, ложащейся на мои плечи. О моем долге перед предками и перед народом. Вот так. Перед лицом своих товарищей торжественно клянусь, что буду честно стоять за дело Бога и отечества, неукоснительно исполнять Законы скаутов...

– Так вот, однажды утром приходит этот парень в свой ювелирный магазинчик, пораньше приходит – хотел бумаги привести в порядок. Только успел сесть за стол, как видит: подъезжает фургон, прямо к магазину.

Задняя дверца фургона открылась, вылезает оттуда мамонт, весь волосатый, расшибает бивнями стекло витрины, а затем сгребает хоботом все, что там лежало. После чего забирается снова в фургон и – только их и видели...

Негромкое шуршание и позвякивание. Уинтер посмотрел на звук и обнаружил, что в комнату проскользнула темно-коричневая девушка. У нее были волнистые черные волосы – у маори они всегда либо прямые, либо волнистые, курчавых не бывает – привлекательные полинезийские черты лица и юное, совсем еще подростковое тело. Последний факт был голой, неприкрытой истиной, так как вся одежда девушки ограничивалась цепочкой серебряных (вот оно, позвякивание) раковин вокруг талии.

– А это еще что за хренопень? – недоуменно спросил себя Уинтер. – Элемент ритуала? Или будущая моя супруга, она же королева? Могли бы хоть со мной посоветоваться!

Девушка не стала тратить времени попусту. Через мгновение она была рядом и молча сплелась с голым, беззащитным журналистом, весьма недвусмысленным, возбуждающим образом проявляя, как сперва показалось Уинтеру, более чем серьезное отношение к будущим своим супружеским обязанностям.

Вот именно – сперва, пока что-то не царапнуло ему ногу, чуть повыше подколенной ямки. Тренированные рефлексы не подвели, наследник маорийского престола молниеносно ударил свою так называемую будущую супругу коленом в пах и вышиб из ее руки бритвенно-острую раковину.

– Поджилки, говоришь? Вот так вы это, значит, придумали? – пробормотал Уинтер, глядя на согнувшуюся от боли вдвое девушку. – Нет, Одесса права, эти типы – далеко не клоуны. Хорош бы я был, охотясь на мамонта с перерезанными поджилками.

Он подхватил беспомощную девицу с полу и выкинул ее, словно охапку ветоши, через переднюю дверь дворца, но прежде доставил себе злорадное удовлетворение, до крови укусив голую коричневую задницу. С треском захлопнув дверь – чтобы показать решительность своих намерений, – он вновь обосновался на полу тронного зала, готовый к любому развитию событий.

Уинтер не успел еще осознать, что это нападение и собственная его реакция пробудили в наследном принце с детства прививавшуюся ему кровожадность.

Следующие полчаса прошли в полном спокойствии, и он вернулся к своему внутреннему монологу.

– Так значит, как я рассказывал в тот момент, когда нас столь грубо прервали, смотрит этот парень на отъезжающий грузовик, смотрит в полном опупении, а потом приходит кое-как в себя и звонит копам. Те являются и подходят к делу вполне серьезно, профессионально.

– Нам нужна какая-нибудь ниточка, зацепка. Ты усек помер машины?

– Нет, я видел только этого лохматого слона.

– А марка фургона?

– Не знаю, я и смотреть-то ни на что не был способен, кроме как на долбаного мамонта.

– Олл райт, а какой это был мамонт?

– Вы что, хотите сказать, что они бывают разные?

– Конечно. У азиатского мамонта большие висячие уши, как лопухи, а у американского мамонта – наоборот, уши маленькие и крепкие. Какие уши были у этого?

На этом вопросе Уинтер заснул.

Проснулся он от оглушительного шума и гвалта. Пришлось встать, открыть дверь и выглянуть наружу. Теперь кампонг был под завязку набит людьми, все они пели, вопили, топали ногами, лупили в барабаны. К дворцу шествовали племенные вожди, нагруженные шестифутовым королевским щитом Те Юинты и его же королевским копьем – Уинтер мгновенно узнал обе эти регалии.

– Уши! – пробормотал он. – Уши! Да откуда же мне знать? Этот долбаный мамонт натянул себе на голову чулок.

На этом с английским было покончено, далее наследный принц маори и думал на маори, и вел себя как маори. Голый и царственно-величавый, он вышел из двери навстречу приближающейся депутации, тронул каждого из вождей за грудь, в районе сердца, и пробормотал традиционное приветствие.

Вожди водрузили щит себе на плечи, он позволил взгромоздить себя на этот шаткий помост и встал для всеобщего обозрения – высокий, неустрашимый.

Три раза его обнесли вокруг кампонга, и все время стоял такой шум и грохот, что закладывало в ушах. Затем щит опустили, Р-ог Юинта гордо выпрямился и замер в напряженном ожидании.

Появился главный исполнитель обряда помазания, жрец – а скорее шаман – с чашей масла. Откуда-то из глубин всплыло давно позабытое, и Уинтер осознал, что это – жир, вытопленный из трупа его отчима. Помазали его щедро – и макушку, и глаза, и щеки с монархической символикой, грудь, и ладони и пах.

– Сим коронуется Король Семи Боевых Каноэ, – возгласил шаман. – Король Гавайки, Апаи, Эвава и Маори. Р-ог Юинта, сын и ближайший наследник нашего последнего, недавно усопшего короля.

На голову Роуга возложили диадему Те Юинты, сплетенную из серебряных и угольно-черных прядей.

– Он и никто другой, – снова возгласил шаман.

Именно в этот момент любой член племени мог оспорить законность коронации.

Гробовая тишина.

Приблизились вожди, вложили в ладонь Роуга, на манер скипетра, королевское боевое копье Те Юинты, и тут снова начался полный бедлам.

Теперь оставалось совсем немного – в одиночку убить мамонта и тем доказать свое королевское право главенствовать над племенем.

Ганимедский мамонт – еще один пример вселенской эксцентричности матери-природы (Деми Жеру предпочитает именовать ее «Космическая Maratre»

lt;мачеха (фр.)gt;), которой помог в силу сил своих и возможностей и человек.

Свинина – один из самых любимых продуктов питания обитателей Солнечной системы (отвлекаясь от всяких тронутых религиозных сект). А свиньи – народ просто восхитительный. Они умны, активны и обладают необыкновенной способностью к адаптации. Ни в коем случае не думайте, что свиньи любят возлежать в прострации и распространять вокруг себя нестерпимую вонь; этим занимаются только те несчастные представители гордого свинячьего племени, которых держат в грязных стойлах и откармливают до умопомрачения отбросами и помоями. Это прекрасно знает любой, наблюдавший чистую шуструю свиноматку, весело резвящуюся на лугу в окружении толпы столь же радостных поросят. К сожалению, когда свинина ценится на килограммы, свинине этой самой приходится валяться в грязи – для поддержания избыточной массы – и она жирно хрюкает и постоянно воняет, а именно в таком жалком состоянии и наблюдает свиней большая часть человечества.

Но под куполом нет места для вони животных (с человеческой-то справиться бы), поэтому животноводы и мясники бросились в ножки генетическим чародеям с просьбой сконструировать такую свинскую разновидность, которая сумеет выжить не под куполом, а в наружных стойлах при почти анаэробных, убийственных для всего живого условиях Ганимеда.

Пришедшие в полный восторг от столь неожиданной и заковыристой задачи ученые выбрали для своих экспериментов тамвортов, одну из древнейших свинячьих пород. Тамворты выносливы, активны, плодовиты и состоят в близком родстве со всеми уважаемым диким кабаном. У них длинные морды, длинное тело, длинные ноги, крепкие плоские ребра и, к сожалению, далеко не самый приятный характер.

Генетики занялись обратной селекцией тамвортов, то сеть посредством селективного скрещивания и последующего отбора вернули по возможности эту породу к ее первоначальным, диким корням; одновременно на основе природной выносливости развивалась устойчивость к анаэробным условиям, иными словами искоренялась потребность в снабжении кислородом. Результатом был ганимедский «астрохряк», выращивавшийся с минимальными затратами и продававшийся по всей Солнечной за весьма приличные деньги. Можно привести характерные примеры рекламы:

ЖДЕШЬ ГОСТЕЙ? ТАК НЕ СКУПИСЬ!

АСТРОХРЯЧИНУ КУПИ!

Или

МАЛО ЖИРА, МАЛО САЛА,

И ХОЛЕСТЕРИНА МАЛО.

СВИНИНА ЖИЗНЬ ТВОЮ ПРОДЛИТ,

АСТРОХРЯЧИНУ КУПИ!

Иногда кому-нибудь из этих ценных животных удавалось улизнуть из загона и скрыться. Свиноводы только пожимали плечами – гоняться? Овчинка (свининка) не стоила выделки.

Казалось, свободолюбивые парнокопытные обречены на верную гибель, но вот здесь-то и начались шуточки природы. Сотни миллионов лет назад прилив выбрасывал на берег первобытных рыб, обрекая их, вроде бы, на гибель; однако некоторые умудрились выжить. Совершенно так же умудрились выжить и некоторые из отдаленных их потомков, беглых астрохряков. Они рыли скованную вечным холодом почву, разыскивая мхи и лишайники, они вели голодную, опасную жизнь, они встречались друг с другом, спаривались, производили потомство. По большей части они быстро подыхали, тем не менее самые выносливые сумели приспособиться к суровым условиям и постепенно эволюционировали, в результате чего на Ганимеде появились так называемые мамонты.

Правду говоря, «мамонты» эти больше походили на гигантских кабанов, чем на слонов. Высота их достигала двух метров – по сравнению с четырьмя метрами у настоящих, древних Mammuthus. Уши у них вроде слоновых – чтобы поглощать максимальное количество солнечного тепла. Они покрыты шерстью, подобно шерстистому мамонту. Изогнутые кверху бивни – главный инструмент для разрыхления почвы – чудовищно огромны.

Тамворты, с которых все и пошло, были всеядными, такими же остались и ганимедские мамонты; к тому же трудности с пропитанием привили им вкус к людоедству. Темпераментом они крайне походят на настоящих кабанов – злые, вспыльчивые, агрессивные; инстинкт самосохранения у этих животных стоит на самой низкой, опасной не только для них самих, но и для всех окружающих отметке.

Вот такого-то пятисоткилограммового психа ежегодно выслеживал и убивал каждый из королей маори.

– Уж хоть бы я свинину любил, – мрачно подумал Уинтер.

Одетый в скафандр и шлем, нагруженный кислородными баллонами, он держал в руке охотничье копье с длинным наконечником; с пояса синэргиста свисал Потрошильный нож – чтобы вырезать сердце поверженного противника, принести его в купол, а затем съесть. Ничего не поделаешь, такая вот симпатическая магия. Маори желали, чтобы их правитель обладал дикой жестокостью мамонта, для чего, собственно, и устраивалась эта ежегодная королевская охота.

– Смех да и только, – обреченно бурчал Уинтер. – При чем тут я, изнеженный землянин?

Но бурчал он на маори.

Местность оказалась очень неровной, похожей на лунную – каменные осыпи, сланцы, сланцевые глины, выходы изверженных пород, черный обсидиан – стеклоподобное напоминание о бурном вулканическом прошлом Ганимеда, в узких расселинах – тошнотворно-белесые клочья анаболических грибов, одного из немногих средств пропитания тех самых Мамонтов. (Дай жизни хоть один шанс из тысячи, она в него вцепится и не отпустит уже никогда.) Через час после выхода из купола Уинтер встретил первые следы Мамонтов, точнее не следы, а конические кучки помета. Ест мамонт непрерывно и столь же непрерывно испражняется.

Двинувшись осторожно по следу, не совсем еще утвержденный король маори обнаружил, что след этот сливается с другими и выводит в конце концов к неглубокому кратеру, густо усеянному подобными кучками.

– Мамонтовый кампонг, – хмыкнул он.

Затем охотник взял верх над юмористом.

– Вот здесь-то и есть ошибка Те Юинты. Они все делают эту ошибку, а в результате нарываются на неприятности. Не нужно идти к мамонту и пытаться его перехитрить – пусть он идет к тебе и пытается перехитрить тебя. Да, именно так.

Один взгляд на ослепительно-яркий диск садящегося солнца и гигантский ломоть Юпитера, выпирающий над горизонтом сказал – до начала трехдневной ночи остается всего один час. Времени вполне достаточно, раньше эти зверюги, ведущие почти ночной образ жизни, не выйдут.

Уинтер вернулся немного назад, внимательно осматривая местность, и нашел наконец то, что надо – небольшой кратер с примерно десятифутовой высоты валом. Метеорит, наверное, ударил. Дно кратера состояло из покрытого сетью трещин сланца. Удовлетворенно кивнув, хитроумный охотник подбежал к замеченному им ранее выходу обсидиана и начал осторожно, чтобы не проколоть скафандр, собирать длинные игольчатые осколки этого черного стекла. Ударами металлических подошв удалось отколоть несколько еще более длинных стеклянных сталактитов. Все эти режущие предметы он рассовал внутри кратера по трещинам, поближе к десятифутовому валу. Кровать из гвоздей обкидала факира.

Уинтер выпрямился во весь рост и некоторое время стоял неподвижно, тяжело дыша, сглатывая слюну и стараясь наполнить сменный пластиковый мочеприемник скафандра, а потом нащупал сзади вентиль; через секунду его карикатурно раздувшийся скафандр напоминал то ли воздушный шарик, то ли труп утопленника. Следующая операция требовала определенного проворства: он нагнулся, просунул руку в анальный клапан и мгновенно вытащил мочеприемник. К тому времени, как Уинтер закрыл клапан и отрегулировал давление в скафандре, моча уже замерзла.

Он перелез через вал кратера и снова направился к мамонтовому кампонгу, разбрасывая по пути отколотые Потрошильным ножом кусочки мочи.

Кампонг так и оставался пустынным, но солнце уже село, колючими искрами сверкали звезды, среди которых выделялась ушастая электрическая лампочка Сатурна, отдельные его кольца невооруженный взгляд не различал. Уинтер бросил на почву остатки мочи, растер ее металлическими подошвами и еще раз прогулялся к маленькому кратеру. И стал ждать.

Ждать приходилось стоя, сесть мешала болезненно отмороженная при извлечении мочи задница.

Он ждал, почти уверенный – Хряки не оставят без внимания такое откровенное посягательство на свою территорию.

Он проверил древко копья; фиберглассовое, оно обладало прочностью и гибкостью прыжкового шеста.

Он ждал.

Он собрал небольшую кучку камней – гладких, которые не повредят перчатки скафандра.

И снова ждал.

И ждал.

И вот наконец появился астрохряк, молча и мрачно принюхивавшийся к этому невиданной наглости defi lt;вызов на дуэль (фр.)gt; – чужой моче. Вид животного, мягко говоря, впечатлял – жесткая обледенелая шерсть встала дыбом, налитые кровью глаза ворочаются, выискивая противника, огромные лопухи ушей нервно подрагивают, жутко блестят, отражая неверный звездный свет, устрашающие бивни. Полтонны дикой злобы и ненависти.

Уинтер взял из своей кучи камень, сильно швырнул его и промахнулся.

Только четвертый камень попал в мамонта и привлек наконец его недовольное внимание. Уинтер высоко подпрыгнул, помахал рукой, пробежал несколько шагов вперед, угрожающе потряс копьем, бросился назад и швырнул еще один камень, который угодил свиномамонту прямо в пятачок.

Окончательно взъярившийся зверь задрал хвост, пригнул голову и рванулся вперед; острые бивни грозили разорвать обидчика пополам, от паха до шеи, Уинтеру потребовалось все его хладнокровие, чтобы замереть и внимательно следить за этой атакой, подобно матадору, оценивающему скорость быка. В самый последний момент он развернулся, пробежал три шага, перепрыгнул – пользуясь древком копья, как шестом – вал кратера и полосу, утыканную осколками обсидиана, приземлился на колени и снова развернулся.

Преследуя отступающего противника, мамонт перебрался через вал и всей своей тушей рухнул на «кровать факира». Теперь он бился в агонии, из мягкого брюха, вспоротого не менее чем десятком стеклянных кинжалов, обильно хлестала, здесь же замерзая, кровь.

Уинтер поднялся на ноги, глазами поискал копье и вспомнил, что уронил его за пределами кратера. Он содрогнулся, только сейчас осознав, насколько сильно рисковал. Не упади этот поросеночек на колья... Ладно, обойдемся и без копья, заключительный удар совершенно излишен – мамонт и сам сдохнет с минуты на минуту.

Он стоял и смотрел на предсмертные судороги животного – и вдруг поднял голову, краем глаза заметив осыпающиеся в кратер мелкие камешки.

Через вал перебиралась безутешная вдова безвременно усопшего хряка. Эта двигалась немного помедленнее.

Мамонтиха соскользнула по внутренней стенке кратера, очень удачно (для себя) прокатилась по немногим оставшимся торчать осколкам стекла, раздавив их при этом, и вскочила на ноги – еще одна полутонна ярости.

Она бросилась на известного нью-йоркского журналиста, острыми копытами попирая все еще вздрагивающее тело предательски умерщвленного хряка. В широко распахнутой пасти виднелись огромные корявые зубы, способные раздробить булыжник.

Уинтер приплясывал на месте – то отступал на полшага, то подавался на полшага вперед, пытаясь уловить момент последнего, смертельного броска. Он высоко вскинул руки, а затем, когда страшные челюсти были уже почти рядом, поймал тяжелые уши, рванул, сделал полусальто, перелетел через огромное свинячье рыло и уселся верхом, цепляясь за жесткую густую шерсть. Такой номер выполняют иногда на Крите при играх с быком.

Затем последовало неизбежное вставание на дыбы, вскидывание зада, броски из стороны в сторону; все это сопровождалось высокими – тяготение на Ганимеде довольно слабое – прыжками. Крепко сжимая широкую спину ногами и придерживаясь одной рукой, Уинтер обнажил Потрошильный нож. И перерезал отважной вдове глотку.

Он явился в купол маори с двумя сердцами, нанизанными на копье Те Юинты.

Чествование победителя прошло в самой радостной обстановке. Уинтер оказался первым из королей, принесшим с охоты двойную добычу, и это сочли за благое предзнаменование. Дважды король Р-ог!

Били барабаны, но не в привычных белому человеку однообразных ритмах две четверти, три четверти или четыре четверти – традиционный маорийский стиль вообще не допускает постоянного ритма, барабаны ведут рассказ со всеми его паузами и знаками препинания, примечаниями и объяснениями.

Девушки и женщины танцевали, в их танцах тоже не было жесткой, раз и навсегда заданной структуры. Они разыгрывали древние маорийские предания, символическими жестами рассказывали о победоносных войнах, сломленных врагах, о героях, совокупляющихся со своими женами, чтобы произвести могучих потомков, которые поведут маори к еще более славным победам.

Пиршество поражало великолепием – нежный молодой крокодил (скорее всего похищенный из какого-нибудь негритянского купола), анаконда, десятифунтовые лягушки, импортное акулье мясо, конина и – конечно же – шашлык из мамонта. Из Мамонтов. Какой смысл оставлять две огромные туши друзьям и родственникам покойных на съедание? Кроме того имелись опиум и гашиш, приобретенные в турецком куполе.

Великолепно выбрав момент, в самый разгар празднества, когда дальше оно могло идти только на убыль, шаман препроводил Уинтера к тому самому возвышению, на котором его короновали; теперь там жарились мамонтовые сердца. Это была кульминация.

Глубоко поклонившись, шаман отступил и присоединился к вождям, ровным кольцом обступившим невысокую земляную насыпь. Ни один мускул не шевельнулся на лице Уинтера, когда раскаленный вертел обжег ему руки; он откусил огромный кусок первого сердца, разжевал – снова не поморщившись – шипящее от жара мясо и проглотил. Дикие крики восторга! Он повторил ритуал, проглотив кусок другого сердца, снова прозвучали вопли, но на этот раз они резко оборвались. Уинтер недоуменно посмотрел на толпу своих подданных, а затем – на вождей и шамана, в ужасе пятившихся от возвышения.

– В чем дело? – громко вопросил он.

Лицо шамана тряслось, он немо тыкал Роугу в ноги.

Роуг посмотрел вниз. Возвышение кишело какими-то мелкими тварями, все вылезающими и вылезающими из-под земли. У тварей не было отчетливой формы – серые, волосатые комки, они бестолково сновали под ногами, словно что-то разыскивая.

– Души Мамонтов! – Крик, прозвучавший из самой гущи собравшихся был полон ужаса. – Это души Мамонтов! Души Мамонтов, убитых королями!

Непонятное и неприятное происшествие потрясло Уинтера, но на лице его это никак не отразилось. Разве может король бежать, поддаваться панике?

Повторив (на этот раз в мертвой, гнетущей тишине) церемониальное сердцеедство, он положил вертел на прежнее место, повернулся и гордо, величественно покинул возвышение, даже взглядом не удостоив загадочных существ, все также ползавших под ногами. По словам Йейла, представление было первоклассным, с чем он и поздравил Роуга чуть позднее, уже в королевском дворце.

– Спасибо, Джей. Господи, да у меня же прямо ноги подкосились.

– Вот и у меня.

– А ты веришь в жизнь после смерти? В духов? В привидения? Вообще во всю такую мистику?

– Насчет животных – точно нет.

– Я тоже не верю. Что же это за штуки ползали тогда у меня под ногами? Ведь не души же Мамонтов.

– Сейчас узнаем, – пообещал Йейл. – Я поймал одну такую душу.

– Что?

– Подобрал ее, когда ты сходил с возвышения.

– Ну и где же она?

– Здесь.

Йейл распахнул церемониальную мантию и встряхнул одну из ее складок.

На пол вывалился маленький комок, покрытый серой шерстью; мгновение полежав неподвижно, он начал неуверенно ползать.

– Похоже на шкуру мамонта, – пробормотал Йейл. Он потрогал комок, осторожно его ощупал, а затем сдернул серый шерстистый лоскуток, обнажив существо совсем иного, чем прежде вида. – Да это же просто детеныш подковного краба, покрытый мамонтовой шкурой!

– Не трогай, – осек его Уинтер. – Это не детеныш краба, а вполне взрослая панцирная стоножка Кринга, ее яд смертельно опасен.

Йейл отскочил в сторону, Уинтер встал, сильным ударом каблука раздавил ядовитую тварь и начал задумчиво расхаживать.

– Такая вот, значит, картинка, – произнес он наконец.

– Какая картинка, сынок?

– Подумай сам, Джей. Эти крингоножки живут под землей. А что там у нас под кампонгом вообще и под насыпью в частности?

– Силовая установка купола.

– Значит оттуда они и явились.

– Похоже на то.

– Там вполне можно наловить этих тварей, обрядить их в маскарадные костюмы, а затем сунуть под насыпь, чтобы они вылезли прямо на меня.

– Больно уж это сложно, сынок.

– До коронации эти ребята пытались угробить своего наследного принца прямо и без затей. Желание послать меня на тот свет не пропало, но теперь я – его королевское величество, так что открыто действовать они не могут.

Слишком дорого обойдется.

– Тоже верно.

– А почему бы тогда и не посредством ядовитых душ покойных Мамонтов?

Король Р-ог оскорбил богов, и те его покарали. Суеверные маори легко в такое поверят и не будут чинить никаких препятствий воцарению другого монарха.

– Так что, опять та же самая террористическая группа?

– Опять, Джей, опять. – Уинтер упрямо, по-бычьи покачал головой. – Нужно разобраться с этой историей, иначе покоя не будет.

– Роуг, а ты хоть представляешь себе, кто это такие?

– Даже догадок не имею.

– Ну и как же будешь ты с ними разбираться?

– Спущусь вниз, посмотрю, что делается на энергостанции. Очень удобное место для организации ячейки – ведь вход туда строго запрещен. А уж гнев богов обрушился на меня точно оттуда. – Уинтер повернулся к выходу. – Пока, Джей.

Энергостанция представляла собой огромный темный подвал, битком забитый чем-то вроде стальных цистерн, только поставленных на попа и по-приятельски обнявших друг друга за плечи. В действительности это были последовательно соединенные силовые блоки, каждый – в бронированном кожухе, запертом на замок, чтобы никто не совался. Посреди подвала тускло светил фонарь, но что там происходит Уинтер не видел из-за густо натыканных цистерн. Ни на секунду не отпуская рукоятку ритуального Потрошильного ножа, так и оставшегося висеть на поясе, он начал осторожно, бесшумно пробираться сквозь стальной лабиринт. Голоса доносились все громче и громче. Еще один поворот – и маорийские карбонарии предстали во всей своей красе.

Три женщины и двое мужчин; тесно сбившись вокруг фонаря, они что-то тихо обсуждали. Сердце Уинтера болезненно сжалось.

– Надо было давно догадаться, – печально покачал он головой, узнав в женщинах трех своих сводных сестер. Не стараясь более ступать тихо, новоинаугурированный (я не запуталась?) король маори вошел в круг света, отбрасываемого фонарем: пятеро повернулись и узнали нежданного гостя.

Наступило долгое молчание, говорить не было смысла – все все понимали.

– Уходите, – махнул он мужчинам. – Здесь семейные дела.

Двое помедлили, нерешительно глядя на женщин, но те утвердительно кивнули. Уинтер остался один на один (на трое?) со своими сестрами.

– Мне нужно было догадаться, – нарушил он новое тягостное молчание, – еще когда вы не явились на коронацию. Но обо всем сразу не подумаешь, а тут так много нового, незнакомого.

Молчание.

– Куити, Тапану, Патеа, вы отлично выглядите.

Что было правдой. Высокие, красивые женщины лет сорока с чем-то, все еще стройные, едва начинающие седеть.

– Почему? Почему?

– Кроме нас нет настоящих наследников.

– Ну да, ведь я – сирота-приемыш. Согласен, Куити, но ведь вы это всегда прекрасно знали.

– И не могли с этим примириться.

– Ничуть вас не осуждаю. Согласен, я – чужак, вломившийся в вашу семью, да ведь не я это придумал, на все была воля вашего отца.

– Он не имел права.

– А вот право он имел, Патеа, самое полное. Женщина не может сидеть на троне.

– У нас есть мужья.

– Понятно. Вот, значит, в чем дело. А сыновья?

Ответом было враждебное молчание.

– Ясно. Извините за такой вопрос. Так значит, прямая линия Юинта пришла к концу. Очень печально, однако такое случалось со многими царственными семьями. И вы хотите возвести на трон одного из своих мужей, а самим оставаться настоящей, скрытой за кулисами властью. А если он не будет вас слушаться? Что тогда?

– Он будет слушаться. Нас трое и только мы – настоящие потомки Те Юинты.

– Конечно, конечно, вот только чей это будет муж? Твой, Куити? Ты ведь старшая.

– Ты убил его! – в резком голосе женщины дрожала ненависть.

– Убил? Что за чушь!

– На Венуччи.

– На Ве...? Ты имеешь в виду... как там его звали? Кеа Ора? Я думал, он простой боевик.

– Он должен был стать королем.

– Боже мой! Боже мой! – Уинтер был совершенно ошеломлен. – Какой ужас! Муж моей сестры...

– Я никогда не была тебе сестрой.

– А теперь никогда не будешь королевой. Кто такие эти мужчины, которые сидели здесь? Тоже мужья?

– Нет.

– Боевики?

– Да.

– По ним и похоже. Сколько у вас человек?

– Увидишь, когда мы будем готовы.

– А вот уж нет, Куити, – медленно процедил Уинтер. – Нет, теперь, когда я все знаю и могу сделать так, чтобы вас привлекли к ответственности вне зависимости от того, что случится со мной – теперь вы никогда не будете готовы. Так что, сестренки дорогие, сестренки вы мои любвеобильные, Куити, Тапану и Патеа, с вашими девичьими играми покончено.

– Никогда!

– Покончено, – уверенно кивнул Уинтер, обнажая Потрошильный нож. Ни одна из трех сестер не дрогнула. – Случись хоть что-нибудь со мной или моими близкими – в ответе будете вы. И я скрепляю это своей священной кровавой клятвой.

Он полоснул ножом по своей руке и, прежде чем женщины успели отшатнуться, измазал их лица кровью.

– На вас моя клятвенная кровь. Это – конец вашей вендетты. Больше мы не увидимся.

Уинтер повернулся и ушел.

– Вы ни разу не произнесете больше моего имени, – донесся из темноты его голос,

РАЗЛУКА ТЫ, РАЗЛУКА

Нынче здесь, завтра там – беспокойный Вилли

Ныне здесь, завтра там,

Да и след простыл

Воротись поскорей,

Мой любимый Вилли,

И скажи, что пришел,

Тем же что и был.

Роберт Бернс

Дорогие читатели, вы снова находитесь в обществе Одессы Партридж, каковая, в свою очередь, находится на Терре, на северо-востоке не трудно догадаться какого континента, и хочет напомнить вам, что более-менее последовательно выстраивает данное повествование из огрызков информации, которой соблаговолило поделиться с ней высокое начальство. Чувствую я себя при этом чем-то вроде все понимающей еврейской мамаши. Приятное ощущение.

Согласных судьба ведет, сопротивляющихся – тащит, так, что ли?

Приключения Р-хрюк-ОГа были серединка на половинку, тащить его, может, никто и не тащил, но погонять пинками приходилось, уж это точно. А пока он и его Fatum предавались таким вот развлечениям на Ганимеде, в зловещих джунглях Нью-Йорка, une crise se prepare («назревающее событие») оглушило Деми Жеру буквально как в парадной кирпичом.

После некоторых объяснений с моей стороны она восприняла неожиданный отъезд Роуга спокойно и без хныканья, как хорошая девочка, да иначе ее, собственно, и не назовешь. Ожидая, когда же вернется маорийский принц – теперь даже король – Деми пыталась жить точно так же, как и в прошлом, прежде, чем ловец попался в свои же сети.

Проснувшись тем утром, она заблевала все вокруг; это случилось второй раз подряд и второй же раз подряд было списано на счет неблагоприятных физиологических последствий разлуки. Деми осмотрела себя в зеркален и вновь поразилась, насколько эта неприкрытая титанианская сущность соответствует идеалу Уинтера: стройная виргинальная (виргинская – да, девственная – ?, но причем тут вирджинал?) фигура, высокая грудь, задорно задранная задница. Прозрачно-восковая кожа и каштановые волосы, почти точная копия «Рождения Венеры» Ботичелли. Копия, которая лучше оригинала, ведь Сандро напрочь лишил свое видение какой бы то ни было сексуальности.

– Роуг, все это – работа Роуга, – пробормотала она. – Вот и не верь сказкам про царевну-лягушку. Колоссальное открытие! – сообщила царевна-лягушка пси-кошке. – Для обретения полной реальности женщине необходим мужчина.

Титанианская безграничность накладывала на ее стиль ограничения, легко понятные любой деловой особе. На работе Деми бывала всякой – твердой и уступчивой, компетентной и беспомощной, замкнутой и компанейской; одежда, вступающая в противоречие хотя бы с одним из этих образов, не годилась. В конце концов многогранная корректорша (ныне – младший редактор) «Солар Медиа» остановилась на темном неброском костюме, строгой блузке, простых туфлях и полном отсутствии каких бы то ни было украшений.

Правда, в ее объемистой сумке всегда лежали кое-какие драгоценности, а также изящные туфельки и сумочка – так, на всякий случай.

Включив калейдоскопический проектор – чтобы было за чем гоняться пси-кошке – она отправилась в контору.

Этот месяц Деми работала в «легкую смену» – от полудня до шести, однако, проявляя похвальное усердие, зачастую приходила в агентство на несколько часов раньше. Сегодня эти часы были просто необходимы – требовалось разобраться в материалах на новоязе, древнефранцузском, мозамбикском. Тайном английском и хроматическом, а затем передать их хозяину (он же – главный редактор) «Медиа», Аугустусу (Чингу) Штерну, сопроводив разумным резюме и резонными рекомендациями. Особый ее восторг вызвала абсолютно бредовая статья «франсуа-Дьяболо» – подробное доказательство дьявольской природы Рабле (Деми знала, что великий средневековый farceur lt;шутник (фр.)gt; был в действительности титанианцем), но Чинг как-то не уловил юмора.

К половине шестого она решила, что вечер, посвященный развлечениям, поможет немного забыть про Роуга, набрала номер фирмы «Герл-Гард», подождала, пока компьютер проверит состояние ее банковского счета, и заказала себе кавалера, буквально по всем статьям противоположного Уинтеру. Это, надеялась Деми, малость притупит уже разгоравшуюся в конторе сплетню. На критический вопрос: «Секс?», она набрала «НЕТ»; испуганная поспешность этого ответа не прошла незамеченной и утвердила кумушек в их подозрениях.

Маленький, крепкий,агрессивный(жалкойагрессивностью третьеклассника, вызывающего на драку своих сверстников) он ввалился в «Медиа», по-петушиному выпятив грудь и всем своим видом объявляя, что он – пуп Вселенной, а сомневаться в этом опасно для здоровья.

– Мисс Джероукс? – громко возгласил он. – Кто тут будет мисс Джероукс?

– Я.

Сердце Деми упало.

– Я – Самсон из «Герл-Гард», – голосом диктора рекламного ролика представился Самсон из «Герл-Гард», оглядывая тем временем остальных женщин комнаты. – Герк Самсон.

– Герк – это Геркулес? – негромко поинтересовалась одна из оглядываемых.

– Точно сечешь, телка, – кинул через плечо маломерный Самсон, беря за локоть робко поднявшуюся из-за стола Деми. – Оттянемся, крошка, на полную!

– Его рот растянулся в широкой ухмылке. – Счет твой, конечно, малость скиснет, но ты не бо, Герк того стоит! Зря ты только с этим отрицательным.

– Он окинул Деми оценивающим взглядом. – Хорошая доза Герка была бы тебе в самый кайф. Герк Самсон – чемпион. Герк – это сила.

Сегодня в программу Деми не входили обычные для нее культурные, рафинированные развлечения – Самсон организовал для своей подопечной экскурсию по сомнительным заведениям преступного – или на грани того – «дна» Нью-Йорка. Он находился на дружеской ноге со взломщиками и торговцами краденым, с мелкими жуликами и прожженными аферистами. У него была уйма знакомых среди сутенеров, завсегдатаев странноватых «спортивных залов», среди букмекеров и в борделях – этих цитаделях злачного мира.

– Герк Самсон – чемпион, – снова заверил он Деми. – «Герл-Гард» – надежный гарант, так что, крошка, будь спок. Герк – это сила.

Деми сломалась в первом же «спортивном зале» – в «Собачьей конуре».

Вырастить действительно классную бойцовую собаку – дело серьезное.

Мастиффы, бульдоги, терьеры, гончие, лайки, сеттеры, эрдели и самые фантастические дворняги – чаще всего краденые – завозятся изо всех уголков Солнечной. Общий вес запускаемой на арену десятки ограничен пятью сотнями фунтов, поэтому собаки весят обычно не более сорока-пятидесяти фунтов каждая.

Главное тут – питание и воспитание, а точнее – тренировка. Для тренировок используют «куски мяса» – нищих бродяг, которых связывают кабальными контрактами, подкармливают, чтобы придать им некоторую силу тела и духа (иногда присовокупляют к кормежке обещание освободить от контракта), а потом выпускают на арену. Предварительно «кускам мяса» выбривают наиболее уязвимые части тела – чтобы собачка училась грызть, где надо.

Боязливо, широко раскрытыми глазами Деми осмотрела зал, куда привел ее Самсон. Посередине – круглая заглубленная площадка, усыпанная, на манер цирковой арены, песком, вокруг нее – переполненные трибуны. Стены увешаны афишами и спортивными гравюрами. В стеклянных ящиках – чучела знаменитых в свое время собак, на самом видном месте – большой портрет голого, атлетической внешности негра, «Чудодея Чарли».

– Весил сотню фунтов, – сообщил Самсон своей оробевшей протеже. – Всегда надевал на шею женский браслет. Один раз Чарли выстоял три схватки подряд. Величайший борец всех времен, сколько угробил собак – и не сосчитаешь, но в конце концов они его сделали.

Чуть поодаль полдюжины голых – и наголо выбритых – мужчин усиленно разминались, а тем временем орущие и вопящие игроки делали ставки на своих фаворитов.

Объявили первую схватку, с участием «Бандита Бенни». Бенни грузно спрыгнул на арену, оббежал ее по кругу, отвечая на приветствия аплодирующих болельщиков, затем вышел на середину и кивнул судье. Из открывшегося люка на арену вылетели десять собак; яростно рыча, оскалив покрытые пеной морды, они бросились на Бенни, который начал руками и ногами забивать их насмерть.

– Уйдем, пожалуйста, – умоляюще прошептала Деми.

– Да ты, крошка, никак из общества защиты собачек и кошечек, – расхохотался Самсон. – О'кей, все будет тип-топ. Герк Самсон – не грошовый пижон. Мы знаешь что сделаем? Пойдем в «Стреляй их на Хрен». Там без собак.

Заведение «СУКИ» (Стервы и Ублюдки Криминальной Истории) представляло собой точный слепок салуна, вроде тех, что были когда-то на Диком Западе.

Здешняя труппа воссоздавала образы легендарных звезд вестернов двадцатого века – Гэри Купера, Джимми Стюарта, «Дюка» Уэйна, Марлен Дитрих, Мэй Уэст и прочих. Одежда этих знаменитостей повторялась до мельчайших подробностей, актеры длительными тренировками оттачивали мастерство владения револьвером, а актрисы не менее упорно репетировали канкан и приемы непритязательного – сиськой в морду – соблазнения мужчин. Скользкие типы в шелковых цилиндрах и смокингах доводили до совершенства древнее высокое искусство карточного мухлевания в стиле Джона Каррадине, Генри Холла, Брайана Донлени и иже с ними.

Этим вечером ставилась драка в баре с неизбежной ломкой мебели, битьем стекол, кровавым мордобоем, швырянием бутылками, а на закуску – перестрелкой. Убитых оказалось двое – Генри Фонда, на груди которого была шерифская звезда, и Джейн Рассел, на груди которой – ровно как и на остальном теле – не было вовсе ничего.

– Потрясающе! – воскликнула Деми, восхищенно аплодируя. – Ну совсем как по-взаправдашнему.

– А тут, крошка, и есть все по-взаправдашнему.

– Как? Так что, эти люди... их действительно били и убивали?

– Ага, все без понта. Мочилово здесь всегда на полном серьезе. Да этим ребятам гасить друг друга – самый кайф. Поэтому в СУКах каждый вечер под завязку.

– А... а убивают тоже по-настоящему?

– Нет, это бы уж полный был облом. Хрень у них всякая, бутафория.

Тратят на нее такие крутые башли, что дешевле было бы замочить одного-другого. Ну и цены у них поэтому – чистый отпад. Увидишь свой счет – охренеешь. Герк Самсон – не пустозвон. Что на витрине, то и в магазине.

– Может, уйдем отсюда?

– Не в кайф это, крошка, тут еще линчевание будет.

– Ну пожалуйста.

– О'кей. А как насчет классного судебного процесса? Ни драк, ни собак – чистый оттяг.

Чистый оттяг имел место быть в борделе, отделанном по лучшим стандартам викторианской эпохи – красный бархат, резные зеркальные стекла, мореный дуб, неверное мерцание газовых фонарей. Вышибалы щеголяли во фраках и белых накрахмаленных манишках, заколотых бриллиантовыми булавками. Вполне из себя викторианского вида гувернантка строго, но справедливо опекала малолетних проституток.

Сегодня подавалось, если можно так выразиться фирменное блюдо этого заведения – восхищенная аудитория наблюдала судебное заседание (точнее – представление). Роль зала исполнялаЛСД-гостинаяборделя.

Председательствовал вполне викторианский, в черной мантии и белом парике, судья; молотком ему служил деревянный, гипертрофированных размеров член Размещенный на галерее оркестр наяривал ударные номера из «Суда присяжных»

lt;"Суд присяжных" – оперетта У.С.Гилберта и А.Салливанаgt;. В загородке для присяжных сидели двенадцать проституток, все – густо напудренные, накрашенные, в соблазнительно декольтированных платьях с блестками. На скамье обвиняемых сидела еще одна, столь же гротескно размалеванная проститутка; она непрерывно кривлялась, пела, визжала, несла какой-то рифмованный, по всей видимости наркотический бред.

– Подсудимый! – Голос судьи с трудом перекрывал рев зала. – Вам предъявлено обвинение. Что вы можете сказать в свое оплевание?

– А как это вышло, что ты меня судишь? – отпарировала обвиняемая и запела:

Не суди, мочалка, и не будешь ты судима,

И тебе не кинут палку, и не будешь ты долбима.

И не чмокнут тебя, и не чпокнут тебя,

Ни в дыру – трах-трах,

Ни в нору-трах-трах...

Член с грохотом обрушился на конторку.

– Неужели, подсудимая, вы сами этого не знаете?

– Знаю, знаю, ты кому-то сунула взятку. Да что я мелю, не сунула, а дала, сунули тебе.

– Что сунули?

– То, что суют, когда дают. А ты скажи, сколько ног имеет Конь Бляд Апокасифилиса?

– Четыре.

– А если отнять три ноги у четырех Апокасептических блядников, сколько останется?

– Девять.

– А отнять еще шерсть, сколько будет?

– Три.

– У меня три ноги, значит – я блядник, значит я – Конь Бляд.

– Чей конь, подсудимый?

– Всехний Забери у меня две, что осталось?

– Один.

– Один-единственный, мой единственный, мой единственный конец, мой таинственный конец, наконец, наконец, наконец всему конец. Суди меня, присуди меня к испражнительным работам, к распердительным работам.

– Подсудимая, встаньте. Я приговариваю вас к растраханью.

– Как я рад, как я рад, капли в зад, капли в зад. Раздвиньте меня, задвиньте в меня, шарарахните меня, я – для всех людей, кончайте скорей, кончайте, кончайте, все досуха выжимайте.

Одежда полетела на пол и оказалось, что «подсудимая» – не женщина, а переодетый гомосексуалист; ту же трансформацию претерпели и с криками набросившиеся на него «присяжные».

– Вот потому-то и вышиб себе мозги этот посол, – сообщил Самсон окаменевшей от ужаса Деми.

– Ч-чт-то?

– Труйдж Калиф, турецкий посол. Посольство заявило, что сердечный приступ, а по правде он самоубился. Вляпался, раскрутили его уличные ребята. Ну, сама знаешь, как это бывает. Заклеиваешь шлюху. Она ведет тебя к себе поразвлечься. Ловят тебя с поличным, да еще пленки показывают, путы и покупаешь эти пленки. Только эта шобла не стала продавать пленки, они раскрутили его на хороший шантаж. И знаешь, как?

– Н-незн-наю и знать не хочу.

– Кинули они посла этого – полный облом. Шлюха та совсем не была взаправдашней мочалкой, это как раз и был этот самый – ну, обвиняемый, которого там сейчас трахают, Труйдж совсем охренел от страха и...

– Пожалуйста, – бессильно взмолилась Деми. – Я хочу домой.

Галантно препровожденная галантным кавалером до самой двери («Герл-Гард» – надежный гарант), она не глядя подмахнула аккуратно составленные Самсоном счета, заперла все замки и чуть не рухнула тут же, у двери.

(Постскриптум к приключениям Деми: уж сколько лет нас изводили представители турецких куполов (для тех, у кого слабо с географией: располагаются турецкие купола на Ганимеде) – вынь да положь им объяснение этого загадочного самоубийства. Когда Деми поведала мне в конце концов о своих развлечениях, вся загадочность мигом исчезла Несчастная девушка нарвалась на эти кошмары по вине – в некотором смысле – Роуга, так что и здесь он сыграл для нас – в некотором же смысле – обычную свою роль «Пойнтера».) На следующее утро Деми не только тошнило, появились некоторые дополнительные обстоятельства. Теперь не оставалось сомнений, что нужно показаться врачу. Она позвонила в «Медиа», сказала, что больна, а затем связалась со своей настоящей матерью, все еще жившей в Виргинии, и отправилась к ней на консультацию.

Теперь попробуйте представить себе, что вы – титанианский полиморф. И вы добровольно расстались с родиной, так как предпочитаете – подобно бесчисленным другим титанианцам во все века истории человечества – жить на Земле и вам нравится избранная вами роль всеми уважаемого терапевта. Ну и какую же внешность вы себе придумаете для постоянного, так сказать, употребления? Как, по-вашему, должна выглядеть женщина-врач? Мать Деми, доктор Алтея Ленокс, взяла за образец величайшую из королев, Елизавету Английскую.

Консультация, естественно, велась на титанианском. По причине полной невозможности изложить на бумаге химическую беседу, я оставляю тут пробел; заполните его, если хотите, знаками трех ваших чувств – вкуса, обоняния и осязания. Задача не из простых – у титанианцев крайне сложная грамматика.

Например: тактильное ощущение туго натянутой тетивы лука можно использовать как глагол для запаха лука – но только в том случае, если подлежащее фразы обладает едким вкусом.

За все эти три дня было произнесено единственное земное слово:

– Крольчиха.

Деми вернулась в Нью-Йорк совершенно потрясенная.

Уинтер закончил эпическое повествование о приключениях на Ганимеде и осторожно снял со своей шеи пси-кошку, буквально зачарованную то ли им самим, то ли тембром его голоса, то ли надеждой на скорое появление у него пятен перед глазами. Пристроив загадочное животное себе на колени, он озабоченно оглядел Деми, несколько удивленный ее видом или, уж точнее, полным такового отсутствием.

После трех недель разлуки можно было надеяться на больший энтузиазм при первой встрече, можно было предположить даже, что младшая редакторша «Медиа» примет образ веселой, остроумной хозяйки дома, вроде знаменитой своей тезки мадам Жанны Франсуаз Жюли Аделаиды Рекамье (1770-1840), развлекавшей в знаменитом на весь Париж салоне сливки литературного и политического общества. Но Деми была как в воду опущенная. Она только задала несколько вопросов, да и то рассеянно, словно по обязанности.

– А доктор Йейл?

– Я оставил его у маори, своим регентом.

– Тебе нужно будет возвращаться?

– Не знаю. В будущем году – точно нужно, для очередной охоты.

– А ты... тебе и в правду пришлось съесть это сердце?

– Оба. Мои подданные совсем ошалели от восторга. Теперь я – дважды король маори и, ей-же-ей, искренне этим горжусь. Я честно заслужил такое звание.

(Он действительно заслужил, и действительно гордился и – самое, пожалуй, важное – даже перестал носить свои маскировочные очки.) – А эта девочка? – поинтересовалась Деми. – Та, которую ты... ты ее видел потом?

– А-га! – понимающе воскликнул Роуг. – Вот оно, значит, что?

– Что – «значит что»?

– Почему ты такая хмурая. Нет, больше я ее не видел. Одесса Партридж не ошиблась – после коронации все эти заговорщики буквально испарились, словно их никогда и не было. – Роуг опустил из своего рассказа эпизод со сводными сестрами, ни к чему зря тревожить девушку. – Что касается этой сопливой террористки, то между нами, лапа, ничего не было, я только укусил ее за задницу, чтобы хорошенько запомнила. Так что не надо ревновать.

Посмотри на меня, улыбнись, я же столько времени о тебе скучал. Виргинской девушке из хорошей семьи не идет такая кислая физиономия.

– Я не кислая, Роуг, просто я устала и не в настроении, а ты возбужден, торжествуешь. Прошу тебя, дорогой, иди домой, я хочу побыть одна.

– Ты никогда не говорила раньше «дорогой», только «милый». С чего бы это вдруг?

– Не придирайся, пожалуйста, мне это не нравится.

– В чем дело? Чего это ты такая дерганая?

– Никакая я не дерганая.

– И у тебя на лице в точности то же самое выражение, как тогда, в конторе, когда ты начала меня соблазнять, – перепуганное, но полное решимости.

– Нет у меня никакого выражения лица.

– Брось, расскажи лучше папочке, что с тобой такое. Давай угадаю с трех раз. Тебя уволили.

– Нет.

– Ты влюбилась в кого-то другого и не знаешь, каким образом дать мне conge lt;отставка (фр.)gt;.

– Кончай трепаться.

– Ты залезла в долги и тебя одолевают кредиторы.

– Даже и близко не похоже.

– Тогда я пас. Ты должна рассказать папочке о своих трудностях.

– А ты можешь оставить меня в покое?

– Нет. Посмотри мне в глаза и выкладывай.

Деми глубоко вздохнула и на мгновение твердо сжала губы.

– Хорошо, папочка. Ты будешь папочкой.

– Что?!

– Я беременна. – По ее щекам покатились слезы.

– Но ведь ты говорила... – Роуг не верил своим ушам. – Ты говорила, у людей с титанианцами такого не бывает.

– Н-не б-бывало, но ведь все случается когда-то в первый раз.

– Ты говорила, наши яйцеклетки и сперматозоиды не нравятся друг другу.

– М-может быть, я т-так тебя люблю, что... ну вроде как свершилось чудо. Н-не знаю, – всхлипнула Деми, – может, это очередная космическая шутка. И совсем не смешная.

– А как ты узнала?

– Н-на той н-неделе я п-пропустила м-месячные и...

– А у тебя что – и это бывает? – удивленно перебил ее Роуг.

– Это у всех женщин бывает... и обычно я – как часы. Вот я и поехала к м-маме – к н-настоящей маме, к доктору – и она сделала анализы и... и вот ты теперь знаешь, а я перепугана до смерти.

Уинтер разрешился давно сдерживаемым воплем: пси-кошка прыснула из-под его руки и забилась куда-то в угол.

– Одна ночь. Подзалетела за одну сказочную ночь. Да мы же всем насекомым сто очков вперед можем дать. Иди сюда, супермамочка, иди. – Он обнял Деми. – Если мальчик – мы назовем его Те Джей, по обоим моим отцам.

А девочку назовем в честь тебя, всей тебя с ног до головы, например – Деликатнейшая Девственная Дважды Дражайшая Дразнильщица Обманщица Деми, а сокращенно – Декаломания. Вот только возникает одна проблема, – добавил он. – Из-за излишеств в следовании традициям.

– Какая?

– Солнечные диски. Когда-нибудь он станет королем Те Джеем Юинтой.

Как ты думаешь, честно это будет по отношению к мальчику – разрисовать его щеки монархическими украшениями?

Рука Уинтера машинально потянулась к очкам, которых он больше не носил.

– Это не проблема.

– Думаешь?

– Не знаю, но главная проблема – будет ли он мальчиком?

Будет ли она девочкой? Что это будет за гибрид?

– А какая разница? Он, она, или там оно – все равно оно наше, а больше мне ничего и не надо. Знаешь, а мне ведь сразу показалось, что ты пополнела.

– Через неделю? Не говори глупостей.

– Ничего, все еще впереди, ты пополнеешь, а потом – УРА!

– Я думала, ты тоже испугаешься.

– Ты что, совсем? Я же всю свою жизнь синэргизировал структуры, созданные другими людьми, а теперь у нас будет собственная, домашнего производства, с иголочки новенькая структура, играй – не хочу. Вот так-то, миссис Уинтер.

– Роуг Уинтер, – Деми и плакала, и смеялась, – это – самое дикое предложение руки и сердца, какое я слышала, а уж наслушалась я их – будь здоров. На работе буквально все уверены, что ты побегаешь-побегаешь, да и подцепишь в конце концов какую-нибудь красотку-манекенщицу.

– Да, знаю я этот бабский синдром. Утонченная красавица, на которую пялит глаза все мужское население горнолыжной базы. Этот призрак лишает сна всех девиц. Чаще всего она именуется мадемуазель Мистик де Харизма.

– Роуг, будь, пожалуйста, посерьезнее.

– А какая мне нужна серьезность? Вот смотри, с копами из Болоньи разобралась Одесса Партридж, они отпадают. После коронации отпала и эта группка моих собственных террористически настроенных подданных. А наш ребенок – какую бы там странную штуку мы ни произвели – будет принцем.

Либо принцессой. Отличный зачин веселых приключений.

– Вот странность-то меня и пугает. Все это впервые, внове, так что даже мама ничего не может посоветовать, а мне нужен совет... очень нужен.

Помоги мне, Роуг, найди кого-нибудь, кто сможет.

Уинтер кивнул и задумался; думал он так долго, что перепуганная было пси-кошка успокоилась, снова вспрыгнула к нему на колени и блаженно вытянулась.

– Томас Янг, – решительно объявил он. – Вот кто нам нужен.

– Врач?

– Даже лучше. Томас руководит кафедрой экзобиологии университета.

Занимается природой и генезисом любых возможных форм жизни, сечет в них, как никто. Я работал однажды над статьей по совершенно сдвинутым живым конструкциям, которые состряпал Том на пару со своим, тоже совершенно сдвинутым, компьютером. Если ты и вправду копала все мои материалы, когда вознамерилась меня подцепить, попадалась, наверное, и эта статья.

– И ты попросишь, чтобы он помог?

– Ты не знаешь Тома, он обожает заковыристые задачи, а уж тут придет в полный восторг. Завтра утром найду его и все устрою. Да, должен предостеречь: сам-то Том – настоящий джентльмен – это я на случай, если тебе придется раздеваться для осмотра, – но поосторожнее с его компьютером. Бабник, каких еще поискать.

– У-у-у.

– А теперь, пожалуй, самое время в постель.

– Я думала, ты поедешь домой, вещи распакуешь.

– А почему, думаешь, я приехал из порта прямо сюда?

– Унга-унга-унга.

– Это еще что такое?

– Это «у-у-у» на маори. – И Деми начала преображаться в малолетнюю террористку – как она ее себе представляла.