ФЕЯ И СИНЭРГИСТ

Не думайте, что синэргическое чувство Роуга Уинтера откликалось на любую структуру и конструкцию, были у него и слепые (глухие) пятна, многие из них – тривиальные, некоторые – серьезные. Наиболее серьезным оказался тот факт, что он реагировал на структуры трех языков, но осознавал это только в отношении двух из них. Вот тут-то и лежит причина, ввергнувшая его в пучину бедствий.

Уинтер говорил на солярном-вербальном – ведь он был инквизитором (в двадцатом веке это называлось «расследующий репортер»), и слова, понятные во всей системе, служили ему рабочим инструментом. Он знал и понимал сома-гештальт (в двадцатом веке это называлось «язык тела»); общаясь в ходе своих расследований с превеликим множеством незнакомых людей самого различного положения, он по прямой необходимости научился понимать, что именно они недоговаривают, что кроется за произносимыми ими словами.

Все это Уинтер знал, а не знал он того, что откликается на сигналы Anima Mundi, которая, собственно, и порождала его необыкновенное синэргическое ощущение структур. Когда-то я считала причиной такой гиперчувствительности страшное потрясение, полученное им в младенческом возрасте, при крушении корабля. Теперь-то понятно, что все дело в эксперименте Круппа и Декко, а загадочная величина икс, квадратично возросшая у Роуга, – то, что я называю про себя «видение». Именно благодаря этому чувству он видит в разрозненных вроде бы фактах и событиях черты, позволяющие связать их в синэргичное единство.

Anima Mundi – это Мировая Душа, лежащая в основе всего бытия. По латыни Anima – дыхание, жизнь, душа, а Mundus – мир, вселенная. Anima Mundi – космический дух, преисполняющий все живые существа и даже – как считают некоторые – все неодушевленные предметы. Я и сама в это верю. У старого дома всегда есть и свой дух, и свой норов. Вы встречали, вероятно, картину, недовольную местом, отведенным ей в дому и прямо-таки бунтующую, наотрез отказываясь висеть прямо? А стулья? Разве они не требуют к себе внимания, толкая проходящих мимо? А хмурые лестничные ступеньки, норовящие подставить нам ножку?

Почти все мы откликаемся на голос Души и находимся под ее влиянием.

Мы воспринимаем некоторые очевидные вещи – «душу», «вибрации», «экстрасенсорику», по разному чувствуем себя при разной погоде, ночью и днем, но не способны понять, что это – лишь крохотные наружные грани Мировой Души, лежащей в основе всего сущего.

Роуг Уинтер чувствовал ее влияние лучше, чем кто-либо другой и в то же время абсолютно об этом не догадывался. Он воспринимал основополагающие структуры, хорошим примером чего может служить случай, рассказанный фламандской девушкой.

Выполняя задание на Марсе, Роуг решил устроить себе выходной и отправился в валлийский купол порыбачить в соленом озере – там стараниями местных жителей водились целаканты, четвероногие рыбы, чудом сохранившиеся на Земле с мелового периода. Он забрасывал блесну на восток, навстречу стаям этих диковин, которые имели привычку кормиться, передвигаясь с востока на запад. Неожиданно – сам-то Уинтер считал, что придумал способ перехитрить рыбу, но в действительности неосознаваемое седьмое чувство заставило его подчиниться приказу Anima Mundi – неожиданно он развернулся и начал бросать блесну на запад.

Рыба не клевала. Прошло несколько минут, и на пустынном берегу появилась девушка с густой копной темно-золотистых волос; вся ее одежда ограничивалась коротко обрезанными джинсами. Опустив на землю две тяжелые продуктовые сумки, которые она несла без помощи нуль-гравитации, девушка растерла уставшие руки, улыбнулась и сказала:

– Привет.

Французский акцент мгновенно очаровал Уинтера; к тому же незнакомка не уставилась на маорийские знаки королевского достоинства, и это переполнило его благодарности.

– Добрый вечер. Куда вы идете?

– Я приехала сюда погостить, живу в соседнем поселке. А сейчас ходила покупать dineur lt;обед (фр.)gt;.

– А откуда вы приехали?

– С Каллисто.

– Я считал, что на Каллисто сплошные голландцы.

– Вы никогда не visite Каллисто?

– Пока не приходилось.

– Там совсем не сплошные Hollandeux lt;голландцы (фр.)gt;. Это же Бенилюкс, comprendez? Там и Фламандия, и Бельгия, и Люксембург... Я из фламандского купола. А вы рыбу ловите?

– Как видите. Хотите рыбу на dineur? – Уинтер подтянул блесну. – Поплюйте на нее, – предложил он девушке, – тогда точно повезет.

Беспардонная, конечно, ложь, но если перед тобой такое личико и такая грудь...

Девушка смущенно замялась и плюнула на блесну – очень деликатно – только тогда, когда рыболов отвел глаза в сторону. Уинтер забросил на глубокое место, начал короткими рывками выбирать леску и вдруг почувствовал, что на крючок попалась очень большая рыба. Он громко рассмеялся, сам не веря своей удаче, и начал подтягивать рыбу – действительно тяжеленную: девушка буквально приплясывала от возбуждения.

Леска становилась все короче и короче, последний рывок – и на берегу оказалось детское тельце.

– Dieu! lt;Боже! (фр.)gt; – буквально простонала девушка. – Это же fille lt;девочка, дочка (фр.)gt; Меганов. Она утонула, а тело никак не могли найти.

– Матерь Божья. – Отцепив от крошечного купальника крючок, Уинтер взял мертвую девочку на руки. – Куда ее отнести?

А что причиной всему его седьмое чувство, бессознательно откликнувшееся на призыв Anima – об этом ни малейших подозрений.

Несбалансированная смерть должна была найти свое место в общей структуре Мировой Души, вот почему его и потянуло на запад. Обошлось бы, конечно, и без нашего героя. Нашлись бы другие естественные факторы, готовые откликнуться на призыв, но под рукой был Роуг Уинтер со своим видением – он-то и оказался первым.

А способность делать неожиданные открытия, случайно находить то, о чем даже не помышлял? Она его забавляла, она его удивляла, но и здесь он не усматривал какого-то там влияния какой-то там Души. Идешь себе потихоньку из пункта А в пункт Б, никого не трогаешь – и вдруг расшибаешь ногу о подвернувшееся на пути Х – ну как Гершель наткнулся на Уран. Именно эта способность и сделала Роуга нашим «Пойнтером».

Дальнейшие сведения об Уинтере извлечены из досье по проблеме Мета (сов. СЕКРЕТНО. ТОЛЬКО ДЛЯ АГЕНТОВ КЛАССА АЛЕФ), из раздела «Операция Пойнтер».

У него была странная память. Он великолепно, до микроскопических подробностей, помнил формы – но не цвета. Он помнил сюжеты и логику всего, что читал или видел, – но не адреса и телефонные номера. Он помнил в лицо каждого, с кем встречался в течение всей своей жизни, – но не их имена. Он вспоминал свои любовные увлечения в форме структур, совершенно неузнаваемых для дам, бывших предметом оных увлечений.

Он подвергнул себя весьма рискованной внутричерепной операции по вживлению искусственных синапсов, в результате чего получил прямую телепатическую связь со своим компьютером. Уинтер думал, а компьютер записывал, печатая и/или графически иллюстрируя его соображения.

Использование столь передовой методики доступно очень немногим. Тут необходимо полное сосредоточение – никаких случайных ассоциаций.

Чтобы разобраться в структуре, чтобы различить основу ткани событий, для этого он был готов на все – лгать, обманывать, очаровывать, воровать, принуждать, унижаться перед кем угодно и каким угодно образом, нарушать любую из Десяти Заповедей плюс Одиннадцатую (Не Дай Себя Сцапать). Да и нарушал их почти все – в ходе исполнения служебных обязанностей.

Возраст – тридцать три года, рост – шесть футов полтора дюйма, вес – сто восемьдесят семь фунтов, физическая форма – отличная. Разведен. Бывшая его жена, прелестная девушка с Луны, из купола Фриско, имела гибкое тело пловчихи, узкий разрез темных глаз, большую грудь и белокурые волосы, собранные обычно в высокую прическу – тип, никогда не оставлявший Уинтера равнодушным. Каждую свою фразу она украшала жаргоном, лунным по происхождению, но распространившимся со скоростью эпидемии: «Я от тебя торчу, сечешь? Только спать хочется – крыша едет, без понта. Надо давануть минут шестьсот».

Очаровательная, легкомысленная, неизменно веселая, она – увы! – не страдала избытком интеллекта, так что брак распался. Уинтер любил женщин, но только как равных. Одна из его пассий – из той же самой, естественно, тощей грудастой породы – съехидничала как-то, что он и сам, пожалуй, не устроил бы себя в качестве равного.

Титанианская фея с этой задачей справилась.

Один день синэргии, а расхлебывай потом всю жизнь.

Уинтер только что вернулся с Венуччи, где собирал материал по местному феминистическому движению. Вернулся в шоке, тем более сильном, что кровавая стычка в куполе Болонья казалась совершенно лишенной смысла.

Произошла эта стычка вечером предыдущего дня, предыдущего – это значит предшествовавшего Дню, Который Изменил Его Жизнь.

Квартира Роуга занимала целый этаж ротонды Beaux Arts lt;изящные искусства (фр.)gt;, комплекса, выстроенного в старом эдвардианском стиле, с панорамными окнами, каминами, а главное – толстыми стенами, защищавшими творцов друг от друга. В надежной звукоизоляции тонули и жалобные вопли колоратурных сопрано, пытающихся совладать со своими колоратурами, и электронное громыхание «Галактического гавота в соль миноре», и безостановочное бормотание какого-то типа, диктовавшего оксфордский словарь английского языка для перевода его на новояз.

Берлога была старомодной и в точности соответствовала вкусам Уинтера – просторная гостиная с георгианской мебелью, маленькая кухня, умывальная комната с огромной шестифутовой ванной, две спальни – одна большая, другая – совсем маленькая. Маленькая спальня аскетичностью своей походила на монашескую келью, а большая – на бардак, такой беспорядок царил в этой комнате, превращенной в студию. Стены ее были увешаны полками с книгами, пленками, кассетами, компьютерными программами: здесь же стоял стол, размерами подходивший для какого-нибудь конференц-зала, но исполнявший роль письменного, а также компьютер, тот самый, с которым Уинтер имел телепатическую связь – прекращая работу с ним, нужно было обязательно проверить, заблокирован ли вход, иначе машина писала без разбора все, о чем думал ее хозяин. Ну и, конечно, кипы бумаги, груды чистых кассет, на полу – вороха старых статей, и, словно змеи, заждавшиеся Лаокоона и его сыночков, извиваются какие-то драные пленки.

Ошарашенный и мрачный, Уинтер не стал распаковывать дорожную сумку и даже не переоделся – хотя лайнеры Алиталии не слишком-то знамениты своей чистотой. Вместо этого он вооружился бутылкой виски, уселся в гостиной на диван, закинул ноги на кофейный столик и принялся доводить себя до невменяемости – чтобы хоть немного очухаться. Вчера вечером он убил человека – впервые в жизни.

Чаще всего поворотные моменты судьбы – это действительно моменты, события буквально секундные. Схватка, перевернувшая всю жизнь Уинтера, произошла в полумраке Центральных Садов купола Болонья и продолжалась три секунды. Он пришел сюда на свидание, но вместо опаздывавшей девушки из кустов выскочил здоровенный гориллоид со здоровенным же ножом – и вполне очевидными намерениями.

Многолетние тренировки с детства отточили реакцию Уинтера. Он не противопоставил силе силу – как, видимо, от него ожидалось – а расслабился, упал навзничь, перекатился под ногами замешкавшегося от неожиданности противника и прыгнул ему на спину. Два удара коленом в пах, захват двумя руками правой – вооруженной – кисти, резко хрустнула ломаемая кисть – и правая сонная артерия гориллоида вспорота его же ножом. Все это – за какие-то три секунды свистящей тишины. Умирал нападавший гораздо дольше.

– Ну зачем ты полез, дурак несчастный? Зачем? – Уинтер потряс головой, отгоняя воспоминания.

Тремя рюмками позднее его посетило вдохновение.

– Девушка, вот что мне сейчас нужно. Забыть все эти заморочки и ждать, пока структура прорисуется сама.

– Валяй, – ответил один из многочисленных Роугов, обитавших в его сознании (их там было с дюжину, а то и больше), – только ты ведь оставил свою красную адресную книгу в студии.

– Ну какого, спрашивается, хрена не могу я записывать девушек в прославленную изящной литературой черную книжечку?

– А какого, спрашивается, хрена не можешь ты запоминать телефонные номера? Ладно, оставим глупые вопросы. Ну что, по бабам?..

Он позвонил по трем телефонам – безо всякого успеха. Он выпил еще три рюмки – с успехом более чем удовлетворительным. А потом разделся, улегся в своей монашеской келье на свою японскую кровать, некоторое время ворочался, бормоча под нос какие-то ругательства, и в конце концов уснул.

И снились ему совершенно бредовые структуры труктуры руктуры уктуры ктуры туры уры ры ы Встал Уинтер очень рано и почти сразу вылетел из дома. Сперва – на телестудию, обсудить с продюсером сценарий. Затем – к издателю, скандалить насчет иллюстративного материала. На закуску – в «Солар Медиа». Он проследовал по издательским коридорам, щедро из без каких бы то ни было предубеждений целуя, иногда даже ущипывая всех встречных сотрудниц; этот церемониальный марш завершился в кабинете Аугустуса (Чинга) Штерна. Чинг был главным редактором.

– Набрал на статью, Рогелла?

– Набрал.

– Срок три недели.

– Уложусь. Какой-нибудь пустой кабинет на час или около найдется?

Нужно позвонить в уйму мест, а тут еще производственный отдел прислал гранки вычитывать. Они просили сделать прямо сегодня.

– Что за статья?

– "Пространство и дебильность: умственная недостаточность в Е=mc^2.

– Ни хрена себе! Она должна была уже вчера лежать в лаборатории. Бери комнату для совещаний, Рогелла, на сегодня никаких мозговых штурмов не намечено.

Уинтер устроился в комнате для совещаний, быстро покончил с телефонными разговорами, позвонил в архив, чтобы переписали в свои файлы привезенный с Венуччи материал, пальцами прочитал магнитную пленку гранок – еще одна грань синэргических способностей – впал в дикую ярость, позвонил Чингу Штерну и понес его по кочкам.

Дверь приоткрылась, и в комнату осторожно просунулась голова – с узким разрезом темных глаз и белокурыми, неровно выгоревшими на солнце волосами, уложенными в высокую прическу. Деми Жеру из корректорской.

Уинтер махнул рукой, приглашая девушку войти, а затем той же рукой послал ей воздушный поцелуй, все это – ни на секунду не прекращая лить в интерком поток ругательств.

– Я начал вычитывать гранки этой дебильной статьи, и вдруг оказывается, какой-то сукин сын все переделал! Ну сколько мне раз говорить, чтобы не давали никаким раздолбаям курочить мои тексты? Хотите что-нибудь изменить – чего проще, скажите мне, я сам все сделаю. Мне не нужны в соавторы никакие хитрожопые засранцы!

С треском опустив трубку интеркома, Уинтер обернулся к совершенно перепуганной девушке и одарил ее лучезарнейшей из своих улыбок.

– Деми, ты – истинная услада глаз моих, с трудом разлипающихся после вчерашней пьянки. Подойди поближе, дяденька тебя обнимет. – Он широко раскинул руки и почувствовал, как дрожит все ее тело. – Несравненный ты мой корректор, весь исходный материал по Венуччи ждет.

– А я уже не корректор. – Произношение Деми было по-виргински мягким.

– Только не говори мне, что эти ублюдки уволили мое Сокровище Океана.

– Меня повысили. Теперь я младший редактор.

– Поздравляю! Давно пора, сколько можно закапывать в землю таланты умненькой девочки из... как там назывался этот твой дурацкий колледж?

– Мэримонт.

– Во-во. А зарплату прибавили?

– Увы.

– Вот же гады! Ничего, все равно отметим. Идем сейчас куда-нибудь, и я напою тебя в стельку.

– Вряд ли захочешь, Роуг.

– А чего это?

– Ну... мне дали первую работу... это оказалась твоя олигофренная статья.

– Ты хочешь сказать, что ты и есть тот самый сукин сын, который?.. И ты слышала, как я орал все это в трубку? – Уинтер громко расхохотался и чмокнул густо покрасневшую девушку. – Вот тебе первый урок, как надо со мной обращаться. А материал по феминисткам – он что, тоже пойдет к тебе?

– Меня приставили к тебе постоянно, – смущенно кивнула Деми. – Это поможет мне набраться опыта, полагает мистер Штерн.

– Очень интересно, какой именно опыт имеется в виду. Ну что ж!

Полюбуйтесь, перед вами – Деми Жеру, дьяволица из Диксиленда, а отныне – мой личный редактор!

Глубоко, судорожно вздохнув, девушка опустилась на один из стульев.

Сейчас в ней сквозила трогательная смесь решительности и страха.

– Мне бы хотелось совсем другого.

– Да?

– Помнишь, ты рассказывал, как ужинал однажды у каких-то ирландцев?

– Чего-то не припомню.

– Ну, когда ты водил меня завтракать в Грот Кошерной Морской Пищи «Эй, на встречном космическом!»

– Завтрак помню, но что я там рассказывал – хоть убей.

– Какой-то... какой-то ребенок ползал у всех под ногами, ты взбесился и пнул его.

– Господи ты Боже! – засмеялся Уинтер. – Ну конечно! Это было в куполе Дублин. Никогда не забуду, как все прямо окаменели от ужаса.

Поступок жуткий, кто бы спорил, но ты себе не представляешь, какое это было занудное сборище.

– А ребенок посмотрел на тебя с обожанием.

– Точно. Лайаму уже лет восемь, и он все еще меня обожает. Пишет мне письма на гэльском. Можно подумать, у этого мальчишки врожденная страсть такая – чтобы его пинали.

– Роуг, – негромко сказала Деми. – А ведь ты и меня пинал.

– Я? Пинал?

Уинтер был поражен, его охватила непривычная дрожь, по всей коже пробежали мурашки Откровенные предложения встречались ему и прежде, но не в такой же форме.

«Я что, делал ей авансы?»

«Неужели она ощутила взаимное между нами притяжение, о котором я сам никогда и не подозревал?»

«А может, я вру?»

«Может, я все время только этого и хотел?»

Все эти противоречивые, взаимоисключающие вопросы метались в голове Уинтера, но искать на них ответы было уже поздно. Он встал, притворил дверь комнаты, поставил стул прямо перед стулом девушки, сел и взял ее за руки.

– Что с тобой, Деми? – Сейчас он говорил нежно, без следа прежней иронии. – Безнадежная любовь?

Деми кивнула и начала тихо всхлипывать. Роуг осторожно вложил ей в руку носовой платок.

– Надо быть очень храброй, чтобы сказать такое. И давно это у тебя?

– Я не знаю. Это... это просто как-то вот случилось.

– Прямо сейчас?

– Нет, не сейчас... как-то само собой случилось.

– А сколько тебе, радость моя, лет?

– Двадцать три.

– И ты любила кого-нибудь раньше?

– Это все не то, я никогда не встречала таких, как ты.

Уинтер внимательно оглядел безнадежно ревущую девочку с узкой талией и большой грудью. А потом тяжело вздохнул.

– Послушай, – начал он, осторожно подбирая слова. – Во-первых, я очень тебе благодарен. Ведь такое вот предложение любви – все равно что сокровище на конце радуги, оно достается совсем немногим. Во-вторых, я тоже могу тебя полюбить, но ты должна понять почему. Когда предлагается любовь, ответом может быть только любовь, тут нечто вроде шантажа, только шантаж этот – прекрасен. И я сейчас развлекаю тебя такими вот до тупости очевидными истинами с единственной целью, чтобы ты не промочила мой носовой платок насквозь.

– Я знаю, – кивнула Деми. – Тебе всегда можно верить.

– Так что получить меня можно. Я и вообще маньяк по части женщин – единственный, наверное, мой порок, – а сейчас девушка нужна мне, как никогда, только... Посмотри сюда, Деми, и слушай меня внимательно. Тебе достанется только половина мужчины, а может, и меньше. Большая часть меня принадлежит работе.

– Потому ты и гений.

– Прекрати это слюнявое обожание!

Уинтер резко встал, подошел к огромной карте Солнечной системы и начал ее изучать – без особого, правда, интереса.

– Боже милосердный, так ты и вправду твердо решила меня заарканить?

– Да, Роуг. Мне и самой это не нравится... да.

– И что, никакой пощады? Наш покойный друг, великий Роуг Уинтер подшиблен влет мэримонтской тихоней, каковой факт снова и непреложно доказывает, что я – придурок, способный сказать «нет» кому угодно, кроме девушки.

– Ты боишься?

– Конечно, боюсь, только куда же мне деться? Хорошо, давай начнем.

Деми с разбегу бросилась Уинтеру в объятья и поцеловала его плотно сжатые губы.

– Мне нравится, какой у тебя рот, – пробормотала она, задыхаясь. – Твердый, крепкий. И руки тоже крепкие. Роуг... Роуг...

– Это потому, что я – маори, дикарь.

– Таких как ты вообще больше нет.

– А нельзя ли приглушить малость это благоговение? У меня и так хватает тщеславия.

– Господи, никогда бы не поверила, что получу тебя.

– Да? Расскажи кому другому. Прошу вас. Высокочтимые святые предки царственного семейства Юинта, – молитвенно возвел глаза к потолку Роуг, – благородные короли, пятнадцать поколений правившие маори, те, чьи души покоятся в левом глазе Те Юинты... прошу вас, не дайте этой паучихе сожрать меня с потрохами.

Деми восторженно присвистнула и захихикала.

– Что может поделать благородный дикарь, когда на него нацелилась девица? Он окружен, он обречен, он пропал безвозвратно.

– В левом глазе? – уточнила Деми.

– Ага. А ты что, не знала, что душа обитает в левом глазе? У маори это каждому ребенку известно.

Зажмурив правый глаз, он посмотрел на светившуюся восторгом и предвкушением девушку.

– Какого черта, Деми. Пойдем, отметим это дело, только теперь я не тебя буду накачивать, а надерусь сам. Чтобы приглушить свои страдания.

Деми снова присвистнула.

Сударыня, будь вечны наши жизни,

Кто бы стыдливость предал укоризне?

Эндрю Марвелл (1627-1678)

«К стыдливой возлюбленной».

Сперва ей потребовалось по-кошачьи обследовать всю квартиру, осмотреть, иногда – бегло, иногда – подолгу любуясь, всю мебель, все картины, книги и кассеты, все сувениры, собранные по различным уголкам Солнечной системы. Деми изумленно – и несколько старомодно – приподняла бровь при виде шестифутовой ванной (предмета совсем еще недавно – до наступления эры Мета – незаконного), недоверчиво покосилась на японскую кровать – толстый белый матрас на огромном брусе черного дерева – и слегка застонала при виде кошмарного беспорядка в студии.

Вы б жили где-нибудь в долине Ганга

Со свитой подобающего ранга,

А я бы в бесконечном далеке

Мечтал о вас на Хамберском песке.

– А чем я тебе понравилась?

– Когда?

– Когда поступила на работу в «Солар».

– С чего это ты решила, что я обратил на тебя внимание?

– Ты позвал меня в ресторан.

– На меня произвела впечатление твоя непоколебимость.

– Какая, конкретно, непоколебимость?

– В борьбе за предоставление Вулкану достойного места в братской семье планет.

– Никакого Вулкана не существует.

– Вот потому-то ты мне и понравилась.

– А что это у тебя в шкатулке?

– Лицо фарфоровой куклы. Я нашел его на Марсе, в куполе Англия.

Подобрал из мусора и без ума влюбился.

– А вот это?

– Кончай, Деми. Ты что, вознамерилась изучить всю мою прошлую жизнь?

– Нет, но ты все равно скажи. Такая странная штука.

– Это – слезка из Башни Драгоценностей, которая на Ганимеде, в куполе Бурма.

– Башня Драгоценностей?

– Они делают синтетические драгоценные камни ровно тем же способом, как столетья назад в дроболитейных башнях делали дробь. В тот раз отливали красные рубины, эта капелька не получилась сферической, вот ее и отдали мне.

– Такая интересная, внутри словно цветок.

– Да, это и есть изъян. Хочешь, подарю?

– Нет, благодарствую. Я намерена получить с тебя нечто большее, чем порченные рубины.

– Вот уже и агрессивность появляется, – сообщил Уинтер стенам своей гостиной. – Загнала меня в угол и решила, что теперь можно не скрывать истинное свое лицо.

Начав задолго до Потопа вздохи,

И вы могли бы целые эпохи

То поощрять, то отвергать меня -

Как вам угодно будет – вплоть до дня

Всеобщего крещенья иудеев!

– А чем понравился тебе я, когда ты увидела меня в «Солар»?

– Как ты двигаешься.

– Это что – язык на плечо и едва волочу ноги?

– Господи, да ты что! Твой ритм.

– В действительности я – негр, у нас врожденное чувство ритма.

– Какой ты там негр, ты даже не настоящий маори. – Деми чуть тронула его щеку кончиками пальцев. – Я знаю, откуда эти шрамы.

Роуг чуть опустил свои очки.

– Ты все делаешь как-то четко, размеренно. – Она несколько раз качнула рукой. – Словно ритм-секция оркестра. И двигаешься, и говоришь, и шутишь...

– А ты что, никак на музыке задвинутая?

– Вот я и захотела попасть тебе в такт.

Уинтер замер, не донеся рубиновую слезку до шкатулки; лучи вечернего солнца осветили Деми под неожиданным углом, и на мгновение она стала похожей на Рэйчел Штраус из «Солар Медиа», с которой у него были когда-то весьма сложные и запутанные отношения.

Любовь свою, как семечко, посеяв,

Я терпеливо был бы ждать готов

Ростка, ствола, цветенья и плодов.

Уинтер начинал чувствовать себя несколько неуютно, с прежними девушками такого не бывало.

– Невнятное у нас какое-то начало получается, – пожаловался он.

– С чего это ты решил? А по моему – сплошные игры и веселье.

– Кто тут веселится?

– Я.

– А я что должен делать?

– Лови мелодию и подыгрывай.

– Каким ухом, левым или правым?

– Средним. Там, кажется, пребывает твоя душа?

– В жизни не встречал таких бредовых и наглых девиц.

– Если хотите знать, сэр, мне приходилось выслушивать оскорбления от людей и получше вас.

– Это от кого же?

– От тех, кому я отказывала.

– Оставляешь меня в неведении?

– Да, с тобой по-другому нельзя.

– Черт побери, меня переиграли, – пробормотал Уинтер. – Силы явно не равны.

Столетие ушло б на воспеванье

Очей; еще одно – на созерцанье

Чела; сто лет – на общий силуэт,

На груди – каждую! – по двести лет,

И вечность, коль простите святотатца,

Чтобы душою вашей любоваться.

– Вот уж последнее, чего я от тебя ожидала, – улыбнулась Деми.

– Что последнее?

– Что ты окажешься таким стеснительным.

– Я? – возмутился Роуг. – Стеснительный?

– Да, и мне это очень нравится. Глазами уже все ощупал, а в остальном – никаких поползновений.

– С негодованием отрицаю.

– Скажи мне, что ты видишь?

– Калейдоскоп какой-то идиотский.

– Ты бы объяснил попонятнее.

– Я... – он замялся. – Я не могу. Я... ты все время становишься другой.

– Каким образом?

– Ну... Волосы, например. Они то прямые, то волнистые, то светлые, то темные...

– А, да это новая краска для волос, «Призма». Она реагирует на длину световой волны. Посмотрел бы ты, что делает со мной телепрограмма АРВ, я превращаюсь чуть не в северное сияние.

– И глаза – иногда темные и узкие, как у моей бывшей жены, а иногда раскрываются, как огромные опалы... В точности как у одной старой знакомой из Фламандского купола.

– Элементарный фокус, – рассмеялась Деми. – Это умеют все девушки.

Мужчины падают, как громом пораженные – во всяком случае так считается.

Она сняла с Уинтера очки и нацепила их себе на нос.

– Ну что, теперь не так страшно?

– И... И груди. – Уинтер почти заикался. – Когда ты впервые появилась в агентстве, я еще подумал, что они... ну, такие трогательные крохотные бугорки. А теперь... теперь они... Ты что, наращивала их, пока я бегал по заданиям?

– Попробуем выяснить, – сказала Деми и начала расстегивать кофточку.

Но за моей спиной, я слышу, мчится

Крылатая мгновений колесница;

А перед нами – мрак небытия,

Пустынные, печальные края.

Поверьте, красота не возродится,

И стих мой стихнет в каменной гробнице;

И девственность, столь дорогая вам,

Достанется бесчувственным червям.

Там сделается ваша плоть землею,

Как и желанье, что владеет мною.

– Не надо, – сказал Уинтер. – Пожалуйста, не надо.

– Почему не надо? Ты что, все еще стесняешься?

– Нет, просто я... я не этого ожидал.

– Конечно, не этого. Ты же маори, дикарь, настоящий мужчина. А вот на этот раз я сама буду к тебе приставать. – Кофточка улетела в сторону. – Сколько, по твоему мнению, может ждать девушка? До самой смерти, что ли?

– Ни себе хрена! – восхищенно воскликнул Уинтер. – Да тебя хоть на нос парусника приколачивай!

– Да, – серьезно согласилась Деми. – У меня даже прозвище такое – Чайный Клиппер.

– Ты что, террористка из организации «Свободу девственницам»?

– А чего спрашивать, – рассмеялась она. – Лучше взять да выяснить.

Давай, Роуг.

Деми рывком подняла Уинтера с дивана и потащила в спальню, на ходу сдирая с него одежду.

Всю силу, юность, пыл неудержимый

Сплетем в один клубок нерасторжимый

И продеремся в ярости борьбы

Через железные врата судьбы.

И пусть мы солнце в небе не стреножим -

Зато пустить его галопом сможем!

Но ей оказалось под силу и это – остановить солнце над лишенном времени чистилище любви. Она казалась сотней женщин с сотнями рук и ртов.

Она была негритянкой с толстыми губами, которые обхватывали, поглощали его, с высокими, крепкими ягодицами, которые сжимали его, как клещи. Она была девственницей из Новой Англии – тоненькой, белокурой и беспомощной, но дрожащей от счастья.

Она наполняла его уши жадным, ненасытным воркованием – и в то же время ее рты извлекали арпеджио из его кожи и пили их. Она была дикой, из какого-то иного мира тварью, гортанно вопившей, когда он по-зверски же овладевал ею. В какое-то мгновение она стала надувной пластиковой куклой, то пищавшей, то гудевшей, наподобие игрового автомата. Она была жесткой и нежной, требовательной и бесконечно покорной и всегда – неожиданной.

И она вызывала у него странные, чудовищные видения. Его словно стегали кнутом, распинали, рвали на дыбе и четвертовали, клеймили добела раскаленным железом. Ему казалось, что он видит ее и себя – невероятно сплетенных – в увеличивающих зеркалах. Он пришел в ужас, услышав громкий стук в дверь и той же дверью приглушенные голоса, выкрикивавшие непонятные угрозы. Его чресла превратились в бесконечно извергающийся вулкан. И все это время ему казалось, что они ведут с ней легкую, блестящую беседу за икрой и шампанским – в качестве эротической прелюдии, чтобы возлечь потом перед зажженным камином и впервые предаться любви.