"Убить Ланселота" - читать интересную книгу автора (Басирин Андрей)

Глава 6 СПАСИТЕЛЬ ДЕВ, ИЛИ ЖЕРТВА МИФОТВОРЧЕСКОГО АРХЕТИПА

Государство — это я, говаривал Король-Солнце.

Фью Фероче выражался иначе: «Государство — это я и моя лаборатория». В лаборатории рождалась внешняя и внутренняя политика Тримегистии. Отсюда исходили чары, державшие в подчинении страну.

На полу лежала гигантская шкура белого тигра. Оконные витражи расцвечивали ее всеми красками радуги. Под потолком висело чучело крокодила — знак того, что хозяин кабинета причастен к тайнам алхимии. Стен не было видно за книжными полками. Книги были повсюду, даже на полу, среди имских пирамидок и глобусов Тримегистии.

В центре всего этого великолепия возвышался лабораторный стол, уставленный колбами и ретортами, змеевиками и мензурками. Перегонный куб побулькивал, время от времени выпуская клубы аквамаринового пара. При взгляде на него в голову забредали мысли об утопических городах будущего… вернее, о макетах городов — из стали и стекла. Естествоиспытательский дух царил в кабинете, скапливаясь на предметах подобно пыли на антресолях.

— Ваше магичество?

— Входи, друг мой, — донеслось из гущи алхимических испарений. — Входи. Шляпу и оружие передай господину Долоре. Я сейчас выйду. Только улажу кое-какие дела.

Истессо огляделся. У двери стоял скелет в мантии второго министра. Немного поколебавшись, Хоакин повесил шляпу ему на череп, а меч и шпагу сунул в костяные лапищи. Скелет поклонился, клацнув суставами.

В лицо дохнуло селитряными испарениями. Где-то там, в царстве огней и дымов скрывался Фью Фероче, премудрый шарлатан. Грозовыми искрами трещали волшебные зеркала.

— Алло! Алло! — донесся голос шарлатана. Тот неестественный голос, что обитатели Пустоши приберегают для разговора посредством магических шаров. — А мне плевать, что подписанты скажут! — кричал Фью. — Не ваше дело. Да. Вы мне приведите подсчитантов, заплаченцев и ведомистов — им отвечу. Что? Не слышу!

В Тримегистии царила самая что ни на есть просвещенная монархия. Фероче стремился быть идеальным правителем. Он изучил жизнеописания своих предшественников, а также других правителей. Из этих биографий он почерпнул только самое лучшее. Так, например, подобно Цезарю, он мог делать сразу несколько дел одновременно. В данный момент он:

— следил за перегонкой Небесной Росы;

— говорил по магическому шару;

— рисовал кролика в блокноте;

— думал о будущем Тримегистии;

— готовился к коронации;

— ел бутерброд с тунцом.

Фью знал восемь языков, которые Истессо по молодости и неопытности посчитал бы за один — три-мегистийский. Это глупость, конечно: военные, дипломаты и повара пользуются разными наречиями. Вряд ли они способны понять друг друга без переводчика.

— …гоните взашей и не дебетуйте мне мозги. Как дети, честное слово!

В данный момент Фью Фероче говорил на жаргоне казначеев. Да, да, проныр в деловых камзолах, с булавочными глазками. Тех, что не краснея выдают фразы вроде «пролонгированный день» или «роспись на одоговоренных клиентах», однако падают в обморок, заслышав «кошелек или жисть!». Как будто народ всегда обязан говорить правильным литературным языком.

Шарлатан поманил Хоакина пальцем.

— Сюда, братец. Не топчись на пороге, холоду напустишь.

Он вытер руки о халат и откусил кусочек от бутерброда. Большая колба, наполненная бирюзовой опалесцирующей жидкостью, сыто булькнула. Запах тухлых яиц стал гуще.

— Здравствуйте, ваше магичество.

— Здравствуй, Хоакин.

Фероче любовно погладил колбу.

— Мое детище! — прищелкнул ногтем по стеклу. — Не правда ли, интенсивная ферментизация? А какая низкая валентность!

Хоакин молчал. В фермерском деле он разбирался плохо. Валентность колбы казалась ему вполне приемлемой: по всему выходило, что в данный момент она падать не собиралась.

— Ну-с, — продолжал шарлатан, — с чем пожаловал, Хоакин?

…Подобно Александру Македонскому, Фероче помнил имена всех своих подданных. По крайней мере, тех, с кем встречался.

— Я в гости, ваше магичество. Помните, приглашали?

Шарлатан наморщил лоб:

— Не помню. Ей-богу, не помню.

— В Деревуде?…

— Не напоминай! Хоть убей, все из головы вылетело.

…Подобно Наполеону, шарлатан умел отделять свои государственные интересы от чужих личных. Он действительно забыл о Хоакине. Круговерть дел, связанных с коронацией, подкосила его. Чтобы не потеряться в этом сумасшедшем доме, Фероче решил отказаться от дел, что виделись ему неважными. Но Хоакин не зря так долго беседовал с госпожой Аччелерандо. Звякнула крышка чайника, и Маггара вспорхнула на плечо Истессо.

— Ваше магичество?! — взвизгнула она. — Фью Фероче? — Фея дернула стрелка за волосы. — Хок, это же шарлатан! Кланяйся, кланяйся!

Не давая перехватить инициативу, фея затараторила:

— Ваше магичество, я чую дух Великого Деяния. Вы алхимничаете?

— В некотором роде. Произвожу научные изыскания, сударыня.

— Но это важные изыскания?

— Несомненно.

Определенно, в голосе Маггары что-то было. Единственный глаз шарлатана полыхнул огнем. Грудь выкатилась колесом. — Подобно Нерону, Фероче обожал лесть.

— Знайте, сударыня: я являюсь признанным авторитетом в магических кругах. Основал несколько университетов.

— Подумать только! Ах, рассказывайте, у вас так хорошо получается. — Маггара порхала среди клубов разноцветного дыма. — Это что у вас? Баллотропные кошоны?

Шарлатан погиб. Фея не знала, что такое аллотропные катионы. Она представляла их в виде улыбчивых котов, что кувыркаются по болотным тропинкам. Познания Маггары в химии были весьма и весьма приблизительными — почти как у Истессо в фермерском деле. Зато она прекрасно знала мужчин. Наивно-восхищенный взгляд, румянец во всю щеку, простодушная улыбка с лихвой компенсировали недостаток специальных знаний.

— Это катализатор, сударыня. Простите, как ваше имя?

Истессо открыл было рот, но Маггара дернула его за волосы:

— Тсс! Сама разберусь.

И к шарлатану:

— Маггара меня зовут. Котолизатор, говорите?… Сочувствую вашему котику. Одна моя знакомая тоже чего только в рот не тянет. Это у вас разругент?

Фероче сомлел. Людей он видел насквозь, властители без этого долго не живут. Встречались на его пути и медоточивые льстецы, и расчетливые стервы. Знавал он торговок ласковыми взглядами и услужливых болванов. Но вот Маггару раскусить не смог. Феи все делают искренне, а искренность в Бахамотовой Пустоши — товар редкий. Неудивительно, что она поставила шарлатана в тупик.

— Идемте, сударыня, — предложил Фероче. — Я покажу Вам свой атанор. У меня самый большой атанор в Цирконе.

— Вот этого не надо, ваше магичество, — сурово отрезала фея. — Мы не настолько близко знакомы.

— Фью, сударыня. Для вас просто Фью.

…Атанор он все-таки показал. Если бы Маггара повнимательнее вслушивалась в речи Горацио Кантабиле, она бы запомнила, что атанор — это алхимическая печь. Но до того ли ей было?

— Действительно огромный, ваше магичество. Вам, наверное, завидуют?

— О да. Завистников, сударыня, у шарлатанов всегда хватало[2]!.

Как-то само собой все уладилось. Шарлатан с радостью согласился посмотреть заклятие Истессо. То, чего не смог добиться стрелок честностью и прямотой, Маггара взяла, просто поинтересовавшись делами Фероче.

— Старое заклинание Бизоатона?… Припоминаю. Садись в это кресло, Хоакин. Сейчас проверим.

Фероче смешал в хрустальной кювете золотисто-коричневую жидкость с медом и лимоном.

— Выпей.

Стрелок принюхался. Кроме лимона пахло ирисами и чем-то терпким, древним… миндалем, вероятно.

— Пей, не бойся, — подбодрил шарлатан. — Это коньяк. Тебе надо расслабиться перед волшбой. Когда ты родился?

— В ночь перед Грошдеством, ваше магичество. Год, к сожалению, не помню.

Пить было неудобно, но стрелок скоро приспособился. Он откинулся в кресле, держа на весу полупустую кювету. Приятное тепло разлилось по телу.

Словно издалека донесся голос шарлатана:

— Займи ум чем-нибудь посторонним. Книжку почитай. Дать тебе роман?

— Благодарю, ваше магичество. У меня есть.

Хоакин вытянул из сумки книгу в черной обложке, раскрыл наугад. Книга жила своей жизнью. Там, где обычно располагался календарь гостей Деревуда, чернели прочерки. Карты в септаграмме вольных стрелков были пусты: прямоугольники заполнял абстрактный узор из дубовых листьев.

Этого и следовало ожидать. В землях справедливости капитанствует Реми Дофадо, а значит — вольных стрелков больше не существует. Есть бандиты, живущие по принципу «Забрать у бедных и раздать себе».

Маггара заглянула через плечо стрелка.

— Сто восемнадцатая, — подсказала она. — Со слов: «Стужа и лед над Деревудом».

— Эрастофен из Чудовиц?

— Да.

Загремела медь. Шарлатан вытащил из шкафа сложный прибор, составленный из бронзовых дуг, рубиновых кристаллов и причудливо изогнутых проволочек.

— Не обращай внимания. Мне еще чаролист настраивать.

Хоакин кивнул и принялся читать.

Стужа. Стужа и лед над Деревудом.

В прозрачном черном небе застыли звезды. Луна наполняет лес тенями… о, волки с удовольствием повоют на эту луну: ведь она похожа на сыр, которого они так не любят.

Благословенное время. Чудная пора.

Время, когда все добрые люди готовятся к празднованию Грошдества и Нового года. А также Старого Нового года, Синского года Молочного Архара, Октанайтской Творожбы и Бритоликского Бюллетейна.

Грошдество. Время украшенных мишурой елочек, пирогов с ежевичным вареньем и добрых народных песен. Время радости и веселья.

А также чудовищ и злых духов.

Хоакин сидел у окна, разглядывая морозные узоры. Ему было не по себе — как частенько бывало в это время. Зима тревожила Хоакина. Сны о медовой звезде приходили все чаще. Стрелок просыпался с бьющимся сердцем и потом весь день не мог успокоиться. В этих снах он был счастлив. Только не мог запомнить почему.

На коленях Истессо лежала черная книга. Несколько дней назад Хоакин чихнул и о вольных стрелках мог думать лишь абстрактно, не называя имен. Просто потому, что не успел их выучить.

Беглый Монах. Верзила. Народный Менестрель.

Романтическая Подруга.

Пламенный Мститель. Неудачливый Влюбленный.

Шесть карт, шесть незнакомых лиц. Романтическая Подруга… какое неприятное лицо. Вздернутый носик и опущенные уголки губ говорят о неуживчивости и мелочности. Остальные вполне хороши, походят на своих прототипов из народных легенд.

Но Подруга… Бр-р-р!

И Монах подкачал. С септаграммы на Хоакина смотрел утонченный изнеженный юноша-семинарист. Кружевные манжеты, презрительный взгляд, тонкие усики. Истессо не читал «Трех мушкетеров» Дюма, а потому образ Арамиса ничего не затронул в его душе.

Тревожно. Холодно.

И дрова кончаются. Но это хорошо. Надо идти в темную чащу, в холод и мрак, откапывать дровяной нанес из-под снега. Какое-никакое, а приключение. Вдруг какой-нибудь непутевый волк сдуру нападет?

Разбойник подкинул в очаг последнее полено. Огонь взвился, загудел радостно; засвистел пар, вырываясь из трещин между сучьями.

— Будут гости, — сам себе сказал Хоакин. — Значит, надо идти. Нехорошо заставлять их мерзнуть.

Черная книга зашелестела страницами. Открылся новый лист — почти пустой. В верхней части чернела строчка: «Вот и Грошдество. Интересно, кто на этот раз?…»

У тот вопрос каждый год занимал стрелка. Праздничные ожидания оправдывались — и всякий раз по-новому.

Истессо напялил тулуп и меховую шапку. На помощь стрелков надеяться нечего: в лесу он остался один-одинешенек. Разбойники разъехались по окрестным селам и деревням. Вернутся они лишь тогда, когда отгремят праздники.

Все дело в том, что ночь перед Грошдеством — особенная. Силы зла выходят на улицу и куролесят вовсю. Ведьмы летают по небу, бесы морочат голову добрым людям, мертвецы выкапываются из могил и наряжают осины тусклым курганным золотом.

Домоседы в эту ночь могут с легким сердцем причислять себя к силам добра. Это основной закон Грошества.

И мы к нему еще вернемся.

Навес удалось откопать без приключений. Хоакин бросил на пол последнюю охапку дров; поленья отозвались мелодичным стуком. Теперь их надолго хватит, стрелок присел возле очага, одним ухом прислушиваясь к тому, что происходит за окном.

Предчувствия не обманули: у крыльца заскрипел снег. Заржала чья-то лошадь. Хоакин подбросил еще пару поленьев. Огонь загудел, набрасываясь на новую пищу.

— Эй, хозяин! Открывай.

— Сейчас. Подожди немного.

Хоакин пошевелил поленья кочергой, давая пламени охватить их. За окном вспыхнуло колдовское зарево. По засову пробежали колдовские светлячки, от одного вида которых хотелось чихнуть. Сквозь дверь просочились огнистые блестки эфирного сияния.

Далеко-далеко завыли волки.

«Бедняга, — подумал Истессо о том, кто стоял на крыльце. — Летом в лесу нет никого страшнее разбойников. А зимой появляется стужа. Даже силам зла от нее, нет покоя».

Он отодвинул засов. За дверью стояла бледная тень с глазами, пылающими алым огнем.

— Не топчись на пороге. И дверь закрывай, холоду напустишь.

В ночь перед Грошдеством силы добра сидят дома. По лесу шастает только нежить. Бесы и черные маги.

Но если в дверь постучат, хорошему человеку на месте не усидеть. Это зло способно прогнать бедолагу в холод и метель. Добро обязательно отодвинет засов.

Почему же мир не рухнул? Почему оборотни и бродячие мертвецы не уничтожили всех хороших людей на Терроксе? Все очень просто: едва то, что топчется и поскуливает за дверью, попадает в дом, закон Грошдества берет свое. И чернокнижникам, и вурдалакам приходится забыть свои дурные привычки.

Жаль, что Грошдество бывает лишь раз в году.

Хоакин посторонился, пропуская гостя. Перешагнув порог, он стал похож на варварского Санта-Кляуза.

Шапка и тулуп густо заросли инеем. Лицо пряталось под белым мохнатым шарфом, и оттого казалось, что человек носит бороду.

— А твой конь? Не замерзнет?

— Благодарю, друг мой. — Путешественник похлопал рукавицами друг о друга, отряхивая снег. — Ничего с ним не станется. Видишь звезду меж сосен? Он уж дома, мой Бушеваль.

Он стянул с плеча посох. На конце его болтался заиндевелый чайник. Странное дело: чайник этот трясся от холода. А еще — клацал зубами, охал и попискивал девичьим голосом.

— Можешь выходить, — предложил гость чайнику. — Мы в тепле и безопасности.

Крышка согласно звякнула. Путник задвинул засов и тяжело осел у стены. Очаг давал мало света, и разглядеть лицо гостя не удавалось. Наконец собравшись с силами, путник стянул с головы шапку. Открылось бледное лицо в завитках бесцветных волос. Глаза отблескивали красным.

— Ну и ночка… — вздохнул альбинос — Злая ночка.

— Располагайся, — предложил стрелок. — Тулуп снимай. Я сейчас чайку вскипячу, отогреешься. Как твое имя, кстати? Меня Хоакином кличут. Хоакин Истессо.

— А я — Эрастофен. Еще меня зовут философом из Чудовиц. — Гость протянул к очагу иззябшие пальцы.

— Ну и прекрасно, господин Эрастофен. Позволь-ка… — Стрелок подвинул путника и поставил на огонь котелок со снегом. — Чудовицы — это где?

— В Анатолае. Я несколько лет был их тираном.

— А потом что же?

— Надоело.

— Бывает. На меня тоже находит иногда. Думаю бросить бы все, отправиться странствовать. Веришь ли, Циркон под боком, а я там ни разу не был.

— Это случается… Я тоже много где не был.

Эрастофен размял похожие на бледных червей пальцы и принялся расстегивать шубу. Под беличьим мехом обнаружилась шитая серебром черная тога.

— С едой, я гляжу, у тебя плохо.

Истессо развел руками.

— Поиздержался. Караваны ходят редко. А два дня назад парочка заглянула. Влюбленные. Из дома убежали.

Альбинос кивнул:

— Понимаю. Дочки деспотичных баронов не задумываются о том, чтобы прихватить в дорогу жареную индейку. Зато в их багаже всегда есть лютня, недошитый гобелен и засушенная меж страниц тетрадки роза.

— Ничего. У меня бобы остались, могу сварить. А если останешься на пару деньков, то вернутся ребята. Понанесут всего чего, пир устроим. Хорошо будет!

— Спасибо. Но у меня своей еды навалом. С хорошим человеком чего не поделиться? Тиропитаки тебя устроят?

— Что-что?

— Анатолайские пирожки с сыром.

— Давай.

Зашуршал пергамент. На столе появилась баранья нога, запеченная с чесноком, кусочек сыра (вопросник маэстро Квоты спасовал бы перед ним), пирожки, лосось с фаршированными перцами.

Альбинос почесал в затылке:

— Если поискать, найдется немного анатолайского салата. Только куда я его дел? Эй, Маггара!

Чайник что-то неразборчиво пропел.

— Наверное, в кармане. — Эрастофен принялся выворачивать подкладку.

Вода в котелке закипела, и Хоакин достал с полки мешочек с заваркой.

— С чаем повремени, — попросил Эрастофен. — Вода нам еще понадобится. А то какое Грошдество без винишка?

— Хорошо. — Мешочек с чаем отправился обратно на полку. — Огня добавить?

— Пока не надо.

Эрастофен достал из-за пазухи табакерку, раскрыл и постучал ногтем по жестяной крышке. Из табакерки выглянула любопытная мордочка.

Огненная элементаль. Саламандра.

В университете Града Града Хоакин изучал Реальность Огня. На втором курсе или на третьем, сейчас уже трудно вспомнить. Это была одна из немногих лекций, которую он не прогулял. Рассказы о других реальностях ему нравились, наверное, потому, что в этой жилось не очень уютно… Но Хоакин скоро усвоил, что легче изменить существующий мир, чем найти другой, полностью удовлетворяющий его вкусам.

— Нравится? — спросил Эрастофен. — Инцери зовут.

— Нравится, — честно ответил Хоакин. И добавил: — Но ведь саламандры не покидают План Огня?

— Инцери особенная. Я бы сказал, что это передовая, прогрессивная саламандра. Надежда круга первоэлементов.

Ящерка что-то прострекотала и спряталась в табакерку.

— Стесняется. Ей недавно шестнадцать стукнуло. Шестнадцать веков то есть. Рекомендую. Любознательна, мила, непосредственна. Инцери! Инцери, выходи!

Чайник выдал переливчатую трель.

— Да, да, конечно, — согласился альбинос, — так и сделаю.

Он нацепил на нос очки и произнес заклятие:

С каждым словом речь его звучала громче и громче. Последнюю строчку он повторил еще раз:

Алый лепесток порхнул из его рук. Мелькнуло пылающее тельце элементали, и пламя в очаге расплылось маслянистыми клубами.

— Эй, эй! — замахал руками философ. — Хватит, Инцери. Довольно!

Огонь ревел, бился, закручиваясь сине-золотыми спиралями. Казалось, будто пламя состоит из одних лишь лап и хвоста крошечной элементали. Инцери металась, прыгала, выплясывала — отдыхала после долгого путешествия в табакерке.

В хижине стало жарко.

— Воду сюда, — приказал Эрастофен.

Хоакин протянул гостю котелок. Тот взял прямо за горячую дужку, поднес к очагу. Из пламени вылепилась любопытная мордочка, ткнулась в жестяной бок.

Вода забурлила.

— Славно, славно. — Философ понюхал воду и зажмурился. — Высший сорт. Что варить будем? Глинтвейн? Гранитром? Или тугрегский туфарак?

— Без экзотики. Так, чтобы Грошдество встретить.

— Я знаю тридцать четыре грошдественских рецепта. Но ты прав. Для начала надо что-то полегче.

Он достал маленький серебряный половник и протянул Хоакину:

— Мешай. Три раза посолонь, пять — против, крест-накрест и еще девять противосолонь.

— Посолонь — это куда?

Эрастофен показал. Хоакин принялся размешивать воду.

С каждым кругом она меняла цвет. Среди шоколадных волн раскручивались янтарные ликеровороты, вспыхивали брусничные искры, разливалась полынная зелень. Скрежет и постукивание серебра перешли в томное бурление. В воздухе расплылась свежая анисовая струя, повеяло гвоздикой.

Жидкость поволновалась, поволновалась и обрела благородный оттенок гранатового сока.

— Все. Готово.

— Дай попробовать.

Послышалось бульканье. Кадык философа заходил вверх-вниз, тонкая алая струйка скользнула по подбородку.

— Ах, славно! — Эрастофен вытер винные усы и поставил котелок на стол. — Углы сбиваешь. Помешивать плавней надо. А так — неплохо получилось.

Хоакин тоже приложился к котелку. В черной книге не раз рассказывалось, как заезжие маги пытались наложить на, разбойника чары. Кончалось это тем, что Истессо чихал, и начиналась комедия. Волшебники обычно нервничают, когда собеседник называет их чужим именем.

Особенно если это имя — Бизоатон Фортиссимо.

В тот раз обошлось. Эрастофен, может, и злодей, но и ему не справиться с законом Грошдества. Колдовское вино получилось в меру крепким, душистым и ароматным. Из пряностей, что входили в него, Истессо с уверенностью мог назвать лишь лавровый лист и корицу.

— Настоящий песо кларет, — воодушевился философ. — Твое здоровье, разбойник!

— Твое здоровье, Эрастофен из Чудовиц.

Небо над черными верхушками сосен чуть порозовело. Волшебная ночь уходила, уступая место грошдественскому утру.

— Эрастофен, послушай…

— Хочешь чего ты, дитя деревудских чащобищ? Или тревожишь меня, чтоб гордыню потешить надменно?

Хоакин собрался. За песокларетом следовали галь-кабсент и супесчаникэль. До народных песен не дошло, но слова давались разбойнику с трудом. Поэтому он старался выражать мысли как можно короче. Анатолаец же, наоборот, перешел на родные гекзаметры.

— Я — капитан. Капитан вольных стрелков. Понимаешь?

— Знание это вселяет в меня беспокойство.

— Правильно. Ты в гостях. У меня. И есть обычаи.

— …кои я чту, подчиняясь богам громоносным, — подхватил Эрастофен.

От выпитого лицо его стало похоже на старый сугроб. Красные глазки смотрели настороженно.

— Это — пир. Я — разбойник. А ты должен заплатить. За пир. Понимаешь?

Шутки кончились. Философ близоруко прищурился, бледная рука его потянулась к котелку. Хоакин подтолкнул котелок поближе, едва не уронив.

— Дело сие, чую я, промедленья не терпит. — Эрастофен пошептал что-то, поводил над остатками вина ладонью. Затем отхлебнул и зажмурился.

Когда же он открыл глаза, пьяное благодушие ушло из его лица. Альбинос оказался трезв, словно и не было позади разгульной ночи.

— Пей, — протянул он Хоакину котелок.

Стрелок с опаской посмотрел на бурое месиво. В нем плавали волоконца водорослей, подозрительные комки и сухие колосья. Жидкость явственно отдавала болотом.

— Пей, не смотри на него. И не нюхай.

Истессо подчинился. После первого же глотка ледяная стрела ударила в мозг и завибрировала там. Она отразилась от макушки, пошла вниз, очищая от мути глаза, заставляя сердце биться чаще и ровнее. В животе поднялся вихрь. Печень поначалу взбунтовалась, но скоро сообразила что к чему и благодарно успокоилась.

— Спасибо.

— Не за что. Так о чем ты пытался рассказать?

— Как насчет платы, господин Эрастофен из Чудовиц? — поинтересовался Истессо.

— За что плату, интересно?

— За ужин. За приют и угощение. Таковы традиции вольных стрелков.

Эрастофен изумился. Во-первых, философы редко платят за угощение. Во-вторых, уж чем-чем, а ужином разбойник его не угощал, скорее наоборот. В-третьих…

К сожалению, это «в-третьих» перевешивало все.

Злые волшебники законопослушны. Законопослушны, что бы сами ни говорили на этот счет. Скажи «обычай» — и поймаешь колдуна в клетку. Волшебство на девять десятых состоит из традиций и лишь на одну — из силы, знания и звездочек, кружащих над остроконечной шляпой.

— Ну хорошо, хорошо, — сдался Эрастофен. — Но у меня нет ничего, что бы я мог дать тебе. Я нищий философ.

— Подумай хорошенько. Ты ведь не последний раз едешь через Деревуд.

— Ладно. Я могу рассказать тебе, как устроен этот мир. О законах, которыми он управляется.

Разбойник заскучал. Софизм об идеях и яблоках ему рассказывали еще в начальной школе. Если один человек дает другому яблоко, у первого яблоко исчезает, а у второго — появляется. Но если поделиться каким-нибудь важным коммерческим секретом, якобы оба станут богаче.

Хоакина эта истина всегда смущала. Тайна, которую знают двое, — уже не тайна, а так, баловство. Но любопытство, как всегда, победило.

— Ладно. Говори.

Эрастофен не заставил себя ждать:

— Их всего три. Закон первый: вещи не всегда такие, какими кажутся.

— Вранье. Вот передо мной чайник. — Стрелок ткнул пальцем. — Это чайник, и больше ничего. Но ладно. Что дальше?

— Закон второй: где выход, там и вход, а если не можешь понять, где конец, — отыщи начало.

— Что-то не совсем понятно. Ты на примере можешь пояснить?

— Очень просто. — Философ накинул шубу и подошел к двери. — Видишь дверь? И выход и вход одновременно, — он распахнул ее и высунулся наружу. Послышался громкий призывный свист. Ему ответило едва слышное ржание.

— Улавливаю. А третий закон?

Лоб философа пересекли глубокие морщины. Бледная рука потянулась к чайнику. Хоакин словно в задумчивости отодвинул его подальше.

— Третий… Хм. Если ишак… Нет, как-то иначе. Когда гора… или река?… А может, там было про дыни и глупца?

Эрастофен схватил мешок:

— Все. Не помню. Один дурак задаст вопросов? Под лежачий камень?…

Он выскочил за дверь. Хоакин бросился за обманщиком, но опоздал.

Взметнулась над порогом вьюга. С небес упала белая зведа: то могучий конь Бушеваль пронесся над хижиной. Философ прыгнул в седло — только тень над деревьями и мелькнула.

— Ха-ха! Вспомнил, — донесся с высоты ликующий голос Эрастофена из Чудовиц. — На всякого мудреца довольно простоты! Прощай, Хоакин, деревенщина дередская! Может, когда и встретимся — лет через пятьдесят.

…Долго провожал Хоакин взглядом мчащуюся над соснами звездочку. До тех пор, пока порыв ледяного ветра не ворвался в хижину, растрепав пламя очага. На столе звякнул чайник. Рассерженный девичий голосок воскликнул:

— Как вам не стыдно, сударь! Инцери из последних сил выбивается, а вы!… Извольте немедленно закрыть дверь.

Разбойник обернулся. В воздухе плясало золотистое пятно. Если приглядеться, становилось ясно, что это крохотная девушка со стрекозьими крылышками за спиной. Истессо поспешно закрыл дверь. Фея прекратила кружить и уселась на крышку чайника.

— Так. — Она растерянно огляделась. — Здорово. А где Эрастофен?

— Сбежал.

— Как сбежал?!

Хоакин пожал плечами:

— Обыкновенно. Платить не захотел. С философами это сплошь и рядом.

— А я? — На глазах феи выступили слезы. — А мы? Он что, нас бросил?

Хоакин развел руками. Значит, бросил, судьба такая. Ему вдруг захотелось утешить кроху. Он протянул ладонь, чтобы ее приласкать. Фея вспорхнула.

— Не прикасайтесь ко мне, негодяй! Это вы во всем виноваты!

— Бог с вами, сударыня. Я-то тут при чем?

— Это все ваши дурацкие обычаи. Я слышала! В общем, так… Как ваше имя?

— Хоакин Истессо.

— Омерзительное имя. Злобное, жестокое — подстать неотесанному верзиле вроде вас. Но ничего, Хоакин Истессо. Вы сейчас встанете и отыщете господина Эрастофена. Поняли? Извинитесь и попросите, чтобы он забрал меня обратно.

— Хорошо, хорошо. Обязательно отыщу, А вас как зовут?

Фея подбоченилась:

— Я — Маггара. Маггара Майская из рода Чайных Роз. А это, — кивнула она в сторону камина, — Инцери Фиориоуннагиоли из рода Огненных Элементалей. Инцери, чучело! Веди себя прилично. Это нельзя есть!

…Так в жизнь разбойника ворвались два взбалмошных и непоседливых существа. Позже Хоакин не раз удивлялся: как он жил без них раньше?

Иногда ему снится страшный сон. Грошдество. Раскрытая черная книга и скрип шагов, удаляющихся от двери. Эрастофен из Чудовиц так и не решился заглянуть в гости.

— Ну вот и все.

Хоакин потянулся и отложил книгу. Вопросительно глянул на шарлатана.

— Я уже свободен, ваше магичество? Заклятие удалось снять?

Густой алхимический пар плыл над полом. Стрелку показалось, что он видит в нем бледное лицо Эрастофена.

Шарлатан покачал головой:

— Все не так просто, братец. Фортиссимо не своей волей творил чары. Самому старику вовек бы не справиться. Ему кто-то помогал.

— Кто?

— Не знаю. Не разобрать пока.

Из тумана донесся звон колокольчика. Шарлатан обернулся и раздраженно махнул рукой:

— Да занят я, занят! Не видишь?

И вновь к Хоакину:

— Чужая магия, Хоакин. Не рискну. Особенно сейчас. Ты, конечно, занятный парень, занятный… но возиться с тобой недосуг. У меня коронация в разгаре. С Гури неразбериха, жертвенная дева артачится.

— Но Бизоатон…

— Вот у него и спрашивай.

В кабинете повисла тишина. Лицо шарлатана стало задумчивым.

— А это мысль, — пробормотал он. — Дельная. Сделаем-ка мы вот что.

Он сел за стол, схватил кусок пергамента и принялся быстро-быстро писать. Закончив, передал Хоакину:

— Вот. Письмо герцогу Розенмуллену.

— А кто он?

— Мерзавец. Злодей. Дела вертит нехорошие. Но лучше, чем он, никто не справится, имей в виду. Мертвеца из могилы вызвать, тень допросить — самое дело для герцога.

— Спасибо, ваше магичество. — Хоакин спрятал письмо и поклонился. — Где я могу найти Розенмуллена?

— В Доннельфаме, где же еще.

Вновь зазвенел колокольчик.

— Поди к зверю! — рявкнул Фью. И, обернувшись к Хоакину, пояснил: — Это Эрастофен, шут бледный. Опять с какими-то новостями.

Хоакин не стал проверять, умеет ли шарлатан, подобно Макиавелли, менять отношение к людям в зависимости от ситуации. Без того ясно, что умеет. Раскланявшись, он двинулся к выходу.

Из зеленого с салатными прядями дыма выступила неясная фигура.

— Мой господин! — закричал Эрастофен. — Ваше магичество! Задержите этого человека. Он очень важен!

— Вряд ли здесь есть кто-то важнее меня, — усмехнулся шарлатан. — Пусть идет.

Исполненным достоинства шагом Истессо обогнул стол с алхимическими принадлежностями. Холодно кивнул взбешенному Эрастофену, Принял у скелета шляпу и оружие и вышел в дверь.

Там его поджидали гвардейцы. Возглавлял их Гури Гил-Ллиу.

— Стой! Держи! Вот он!

— Хва-а-а-а-а-а-атай! — Рот стражника распилился бездонной пропастью. — Ло-о-ови-и-и-и!

— Вяжи мерзавца! — громовым голосом объявил Гури. — Не давай ускользнуть!

Первого алебардиста Хоакин сбил с ног. Попытался выдернуть из ножен меч Ланселота, но оружие застряло намертво. Хвататься за шпагу времени не было. Стрелок запрыгал меж ваз и статуй. Стражники наседали, размахивая алебардами.

— Прочь, негодяи! — заорал Истессо, работая мечом в ножнах, словно дубиной. — Деревуд навсегда! Бей-бей-бей-бей!

Коридор, портреты шарлатанов на стенах, куртки гвардейцев — все слилось в бешеную цветную полосу.

— Ай-яй-я-ху! — визжал стрелок, немилосердно избивая стражников. Под потолком металась Маггара, выкрикивая варварскую вису:

Личико ее раскраснелось. Будь она блондинкой, подобно девам Севера, вряд ли кто-то сумел бы отличить ее от грозной валькирии.

Затрещало дерево. Гури вырвал из пола скамейку и бросился на Хоакина.

— Живьем! Живьем брать фальшиводокументщика!

Во всем Терроксе нет человека удачливей Гури Гил-Ллиу. Сломанный меч, фальшивое везенье — это сила. Но Хоакин сражался клинком Ланселота, разрушителем иллюзий.

Это и решило исход битвы.

Клубок госпожи Аччелерандо метнулся под каблук бродяги…

…пятки Гури сверкнули в воздухе…

…время замедлилось, стало тягучим, как патока…

…скамейка с грохотом врезалась в стену…

…отскочила, перевернулась и упала на ребро перед Хоакином…

…гвардейцы застыли в живописных позах…

— Уше-о-о-ол! — взревели они. Похожими голосами кричат «Гол!» болельщики, увидев мяч в воротах своей команды.

Стрелок прыгнул на край скамейки. Оттуда — на лестничные перила и — вниз, в зимний сад.

Прыжок рискованный, но Хоакин знал, что делает. В студенческие времена он обожал опасные проделки. Связанные с балконами, чердаками и высокими деревьями.

Шпагами взбешенных бюргеров.

— Клубок! Клубок спасай! — взвизгнула Инцери. — Вольные стрелки своих не бросают!

— Уже.

Маггара толкнула клубок, и тот спрыгнул с лестничной площадки вслед за Хоакином.

— Ох!

Один из стражников рискнул последовать за Истессо. Хоакин выхватил шпагу, После третьего выпада смельчак-гвардеец полез на пальму. А с нее — обратно на галерею.

— Скорее, сударь. — Клубок красноречиво заметался меж пальм и фонтанов. — За мной. Вперед!

Золотистый огонек спикировал на плечо Хоакина. Инцери прыгнула на рукав, прожигая ветхую ткань. Стрелок же бросился вслед за своим шерстяным провожатым.

Зеркала.

Панели орехового дерева.

Люстры, несущие гроздья колдовских огней.

И вновь зеркала.

Целое море зеркал.

Мозаичные полы уходили вдаль сверкающими тропами. Багровые дорожки вились и вились без конца, превращая дворец в настоящий лабиринт.

— Не верю я ему, — озабоченно произнес стрелок. — Госпожа Аччелерандо выразилась вполне определенно: до кабинета шарлатана. Не дальше.

Клубок ткнулся в дверь, отступил и задрожал. Будь у него морда, наверняка на ней проступило бы виноватое выражение.

— Ну ладно, ладно… — проворчал Хоакин. — Я же понимаю: ты не виноват.

Положение выходило аховое. Клубок — могущественное порождение уборщицкой магии, — был создан с одной-единственной целью. Отыскивать шарлатана. Ни на что другое он не годился.

— Что делать-то будем? — спросила Маггара. — Положение вроде безвыходное.

— Безвыходных положений не бывает, — уверенно отозвалась Инцери. — Помнишь, Эрастофен говорил: где выход, там и вход?

Стрелок покачал головой. Прописные истины тем и плохи, что объясняют все на свете. Любое решение можно свести к одной из них. Вот только наоборот почему-то не получается…

— Эрастофен что-то еще говорил, — задумчиво сказала Маггара. — Что-то про начало.

— Да, да, я помню.

Стрелок достал книгу и перелистал. «Мудрость вторая: где выход, там и вход, а если не можешь понять, где конец, отыщи начало», — прочел он.

Хм…

Иногда священные книги следует читать буквально. По крайней мере до тех пор, пока не встретятся слова «подставь правую щеку». А если слова Эрастофена понять буквально…

Хоакин присел на корточки перед клубком.

— И где же у тебя начало?

Клубок испуганно попятился. Вид у него был словно у дворняги, которую соблазняют продать уличное первородство за ошейник и полсардельки.

— Не бойся. Мы тебя смотаем обратно. Нам бы только выбраться отсюда.

Клубок покорился. От грязновато-розовой всклокоченной шкуры отделился кончик нити. Маггара подхватила его, взвилась и…

…шерстяной вихрь раскрутился в коридоре. Словно шелкопряд в коконе, фея металась среди нитей. В какой-то миг Хоакину показалось, что она не сможет выбраться из петель и станет центром нового клубка. Нет, обошлось.

На полу лежал новый клубок. Перемотка благотворно сказалась на нем, омолодив и облагородив. Казалось, он даже стал больше размерами.

— Ищи! Ищи выход, — приказала Маггара. — Вперед!

Клубок засуетился, принюхался и стрелой припустил вдоль коридора. Хоакин, фея и элементаль бросились за ним.

Хоакин рассчитывал, что клубок выведет его к госпоже Вилее. Ведьма, конечно, женщина загадочная, но дельная. Если бы не ее советы, им всем пришлось бы тяжко. Да и Маггаре она много полезного подсказала.

Но надеждам Хоакина не суждено было сбыться. С каждым шагом обстановка становилась все мрачней и мрачней. Багровые дорожки сменились на черные рубчатые коврики. Место зеркал и панелей красного дерева заняли соломенные гобелены. Вскоре исчезли и они.

Под ногами захлюпала вода, и клубок пришлось взять на руки. Истессо угадывал направление по едва ощутимым подрагиваниям шерстяного бока.

Плюх-плюх. Кап-кап. И вокруг — все темней и темней. Колдовские огни на потолке исчезли. Кое-где горели факелы, но между ними разлилась тьма. От одного пятна света до другого приходилось идти чуть не на ощупь. Лимонно-желтое свечение Маггары помогало слабо. Его едва хватало, чтобы освещать саму фею.

Под ногами вода. Стены — холодный мокрый камень. До стрелка постепенно начало доходить. Клубок создан для того, чтобы находить шарлатана. Что же тогда он ищет сейчас, после перемотки?

Противоположную точку, ту, где Фью Фероче не бывает вообще. Или не был пока ни разу. А что это за место? Правильно. Пещера Бахамота, чудища Тримегистийского. Туда Фероче войдет только после коронации.

Истессо коснулся рукояти старинного меча. Она отозвалась приятным теплом.

Меч Ланселота, да? Древнего вояки, выступившего против перводракона. Бургомистр, жители города, Эльза… кто такая Эльза?

Неважно.

Они все дрожали за свою шкуру. Висли на руках героя, умоляя не делать глупостей. Глупости, глупости… Сколько злых вещей происходит от их недостатка.

Эра зверей великих, например.

Пора ее прекратить.

Хоакин убрал руку с меча, и крамольные мысли исчезли из его головы. Вернее, убрались в темные тайники сознания. Туда, где горела медовая звезда. Из коридора потянуло запашком слежавшейся шерсти, огня и горячего песчаника. И совсем чуть-чуть — крови и мускуса.

Хоакин остановился.

Маггара, — позвал он шепотом. — Маггара, лети сюда.

Феечка озадаченно порхнула к его лицу:

— Что, Хок?

— Не улетай далеко. За любым поворотом может ждал, Бахамот.

— Ох!

— Да, да. Здесь опасно, не забывай.

Стрелок вновь проверил меч. Клинок с легкостью ходил в ножнах. Значит, чудище совсем близко. Быть может, действительно за поворотом притаилось. Топорщатся влажные волоски на морде, маленькие глазки щурятся, вглядываясь в полумрак.

Хорошо бы. Надоела эта неопределенность. И еще — где-то там Лиза.

Эльза.

Нет, Лиза. Лиза Фуоко. Она ждет, надеется, что Хоакин придет на помощь. Ведь вольные стрелки своих не бросают.

Истессо вгляделся во тьму коридора. Вдали брезжил свет.

— Маггара, держись за спиной. Я бессмертен, а тебя Бахамот вполне может сожрать.

— Ты бессмертен?

— Если понадобится, я буду чихать даже в желудке зверя. И у меня есть меч.

Крылышки феи восторженно затрепетали:

— Ты настоящий герой. Ты — мой идеал!

Маггара порхнула к его щеке и поцеловала.

— Уррра! — взвилась ящерка. — Дадим Бахамоту по жопе!

— Инцери! Веди себя прилично.

Тени.

Тени крадутся за стрелком.

А еще за Хоакином наблюдают внимательные безжалостные глаза. Тот самый взгляд, что преследовал его с момента появления в Пустоши. Взгляд оценивающий, расчетливый. Он перебирает крохотные фигурки, словно драгоценности в шкатулке.

Хоакин. Маггара. Инцери.

Особенно Инцери, крохотная бестолковая элементаль.

Каждой фигурке назначена своя роль. Возможно, кто-то из них даже выбьется в ферзи.

А если повезет, то в звери великие.

У звереборчества есть свои правила. И правило номер один: внезапность превыше всего.

— Маггара! — злым шепотом позвал стрелок. — Сколько можно говорить: не лезь вперед! Ты нас всех засветишь.

— Хок, твой меч тоже сияет.

— Есть разница.

— Какая же?…

— Если чудище сдуру глотает все, что светится, сама понимаешь, кому хуже будет.

Маггара со вздохом притушила огонек.

Хоакин не ошибся: коридор действительно закончился. Каменные переходы вывели стрелка в гигантскую пещеру.

Далеко в глубине ее горело багровое пламя, превращая Бахамотову берлогу в подобие разрезанного арбуза. Громоздились огромные валуны-семечки. Летучие мыши копошились под сводами пещеры. Сонно журчала вода.

«Бахамот очинь злой», — сообщала табличка на одном из валунов.

«Здесь жывет чудище. Фсем баяца», — предупреждала другая.

Стрелок остановился передохнуть. Дальше придется красться. Меч прятать под плащом, а Маггару — в шляпе. Иначе иллюминация будет — дай боже!

На неровной стене возникла тень — бесформенная горбатая туша, похожая на престарелого учителя русистики из Градовского университета. Но тень эта принадлежала вовсе не Хоакину.

— Здорово, ребята, — проревела она. — Эльза, здравствуй, крошка. А у вас гость. Кто это?

У тени было три головы. И, кажется, четыре лапы. Хвоста разглядеть не удалось.

— Вовсе я не Эльза, — обиделась саламандра. — Меня Инцери зовут. А это — сударь Хоакин Истессо. Он вроде как Ланселот.

— Как? — Тень наклонилась, приставила ладонь к уху. — Рапортуй громко, отчетливо, по-солдатски.

— Истессо! — хором воскликнули Маггара и Инцери. Стрелок промолчал.

— Не цыган?

— Нет!

Послышался звук переворачиваемой страницы.

— Давай, может, слышь, я буду за Шарлеманя читать? — спросил дискант.

— Ты не можешь за Шаглеманя, — ответил картавый девчоночий голосок, — потому что ты малявка.

— А ты, блин, сопля розовая.

— Пусть Лиза читает за Шарлеманя, — заявил третий голос. Вернее, первый.

— Нельзя. Лиза читает за Эльзу.

— И что? Это же…

— Слышь!

Хоакин выглянул из-за валуна. На огромной плите возвышалась гора подушек и одеял. Рядом дымил костерок, возле которого сидел Бахамот с книгой в лапах.

Ошибиться невозможно: чудище есть чудище. В свалявшейся белой шерсти, трехголовое, с длинными табачно-желтыми когтями. Правда, размерами зверь не вышел: с винный бочонок, не больше. Да и головы детские: одна с челочкой и косичками, другая — рыжая, вихрастая, в веснушках. Меж ними — белобрысый пухлощекий крепыш с серьезным взглядом.

Бахамоту до настоящего зверя великого еще расти и расти… Он еще звереныш. Но и что с того?… Ему приносят девушек в жертву, именем Бахамота шарлатан собирает дары.

Жертвенные приношения находились тут же. Не все, естественно, — малая часть. За спиной Бахамота виднелся изрезанный затейливыми рунами алтарь. На нем лежали: блюдо с дымящимися пирожками, лупоглазая кукла, несколько книжек, тарелка с абрикосами и кувшин.

Хоакин не сразу сообразил, что длинный золотистый сверток на краю алтаря — связанная Лиза. От камней, на которых она лежала, несло холодом, поэтому Бахамот укутал ее в плед. Но сделал это неуклюже, почти не защитив от стужи.

Его интересовало другое.

— Лизка, просыпайся. — Зверь дернул девушку за волосы. — Сейчас твои слова будут.

Фуоко тяжело подняла голову. Семьдесят восемь положений тела, говорите? Скорбь и невыразимая печаль? Вряд ли эту позу девушка изучала в храме. Связанный человек всегда лежит неестественно.

— Бахамот, дай попить, — хрипло попросила она. — До коронации еще уйма времени.

Три мордочки оскалились. Если и было в них раньше сходство с детскими лицами, сейчас оно исчезло:

— Еще чего! Я пегвая папга-асила! — загнусила голова в косичках.

— Ребя, че она? Это же мой сок. Мое! — Рыженькая.

И самая рассудительная, белобрысая:

— Так нельзя, сударыня. Вдруг мне захочется сока? А вы уже все выпили? Бахамоту не хватит. Нехорошо. Лучше смотрите в книгу. Вот ваш текст.

Голова сосредоточенно забубнила:

— Ха-ха. Приезжий таращит глаза. Ты не ожидал от меня таких чувств? Ну? Отвечай, растерялся, сукин сын. Ну-ну, ничего. Ха-ха. Эльза.

Три пары глаз уставились на жертву.

— Эльза! — зашипела чернявенькая в косичках. — Лиза! Чего спишь?!

Фуоко мотнула головой. На лице ее отразилась досада.

— Лиза, блин!

— Лиза!

Голова в косичках торопливо скосила глаза в книгу:

— Да, господин дракон.

— Дай лапку, — потребовал белобрысый. — Ну?…

Хоакин выбрался из своего укрытия. Сделать это пришлось бы так и так, даже не будь на алтаре связанной Лизы. Меч в руках стрелка пульсировал яростным светом. Спрятать это сияние не помогал даже плащ. Клинку Ланселота хотелось в бой.

— Эй, Бахамот, — позвал Истессо. — Что за книгу ты читаешь?

Три детские головы обернулись. В глазах — ужас, смешанный с любопытством.

— В-вот… — пискнула рыжая.

Хоакин, не глядя, принял книгу. Евгений Шварц, «Дракон»… Некоторых листов не хватало. Не требовалось большого ума, чтобы понять, что это за листы.

Стрелок шагнул к алтарю.

Удивительно, но крохотный зверь преградил ему дорогу. Три крохотные пасти ощерились:

— Мое! Это мои подарки.

— Разве? — холодно отозвался Хоакин. — Кто тебя воспитывал, ребенок? Тебе не говорили, что со старшими надо делиться?

Три головы старательно замотали из стороны в сторону. Истессо присел перед Бахамотом на корточки и увел клинок в сторону.

Да. Из маленького звереныша рано или поздно вырастет зверь великий. Это неизбежно. Чтобы изменить это, придется изменить мир. Разрушить пещеру, выбросить алтарь. Что-то сделать с головами тысяч тримегистийцев, что воодушевленно волокут зверю дары и рукоплещут жертвенным девам.

Но очень трудно разговаривать с ребенком, направив на него меч. У Хоакина не получалось.

— Кто из вас читает слова Ланселота?

— Я-а… — пролепетал вихрастый.

— Позволь мне, дружок. Мне эта роль больше подходит. А ты начни отсюда, хорошо?

Белобрысый кивнул. Запинаясь, он прочел:

— Молодец. Четко отвечаешь. Любуйся. У нас попросту, приезжий. По-солдатски. Раз, два, горе не беда! Ешь!

Хоакин взял с подноса абрикос и кувшин. Держать кувшин было неудобно: мешал меч. Стрелок не мог заставить себя вложить его в ножны. Почему-то казалось, что стоит отвернуться — и чудище вырастет до потолка. Нападет, растерзает всех троих: Лизу, Маггару, Инцери.

— Лиза. Это я, Хоакин. Слышишь меня? На, пей.

Девушка открыла глаза. Хоакин придержал ее голову, и Лиза жадно припала губами к краю кувшина. Темно-вишневая струйка потекла по щеке.

— Это мое! Так нечестно! В книге другое написано! — заголосил за спиной Бахамот.

— Вот звереныш! — пробормотала возмущенная Маггара. — Волосы бы выдрать твари.

— И по жопе дать, — поддержала Инцери.

Хоакин обтер ладонью губы девушки. Отбросил плед, перевернул Лизу на живот, чтобы удобней было резать веревки.

— Сколько ты здесь лежишь?

— Не помню. С тех пор, как ты ушел. Зачем ты ушел, Хоакин?

Ее голова устало опустилась на камень. Стрелок подложил плед и взялся за меч. Вновь зашелестели страницы.

— Здесь же написано: «Спасибо, я сыт!» Почему вы обманываете, дяденька?!

Хоакин обернулся:

— Ты думаешь, это игра? Хорошо. Спасибо, я сыт, — Он осторожно просунул клинок под веревки. — Читай дальше.

Голос белобрысого дрогнул:

— Ничего, ешь. Зачем приехал?

— По делам.

— А?

— По делам.

— «А по каким? Ну говори. А? Может, я и помогу тебе. Зачем ты приехал…» Ой, здесь страница вырвана! Как же вы ответите, дяденька? Вы же слов не знаете.

— Ничего, справлюсь. — Хоакин поддел лезвием веревки, потянул. Лиза дернулась, вскрикнула — клинок прошелся по запястью. Закапала кровь.

— Ничего, — повторил стрелок, перепиливая жесткие волокна. — Ничего, Бахамот. Все эти истории одинаковы. Рыцари всегда говорят одно и то же.

Лиза попыталась сесть на холодный камень, но не смогла.

— Ноги не слушаются, — виновато улыбнулась она. — Хок… Скоро придут стражники и Гури. Я не смогу убежать. Тебе придется меня оставить.

— На левом боку долго лежать вредно, — вздохнула Маггара. — От этого в голову лезут всякие идиотские мысли.

— Вот-вот. — Стрелок принялся растирать Лизе лодыжки.

— А что за слова, слышь? — поинтересовалась вихрастая голова. — Говори!

— Слова простые: я пришел, чтобы убить тебя, чудище.

Время истекает. У каждого Пророчества свой срок, свои условия. Потревоженные обломки камней шуршат под тяжелыми шагами.

— Хок! — отчаянно закричала Маггара. — Берегись! Они идут!!

Стрела щелкнула, и крохотный огонек упал на землю. Истессо вскочил на ноги. Схватил Бахамота за шиворот, приставил клинок к горлу.

— Лиза, за спину!

— Не двигайся, Хоакин, — прозвучал властный голое. — Отбрось меч в сторону. И без шуток — у нас луки!

— Ты дважды дурак, Гури, король без королевства. А за фею ответишь, убийца!

Бахамот судорожно дернулся. Тоненькая струйка божественного ихора текла по пальцам Истессо. Богачи, аристократы, жрецы отдали бы все что угодно за эти капли. Кровь чудищ дарит бессмертие. Несметные богатства текли по свалявшейся шерсти зверя, пропадая зря. Рыжая голова жалко распялила рот. Губы ее дрожали.

— Не глупи, придурок, — надсаживался Гури. — Нас больше. И шарлатан…

— Посмотри на Бахамота, глупец. Ты видишь его? Хорошо видишь?

Стрелок встряхнул зверя, давая королю-бродяге полюбоваться на беспомощное чудище.

— Он ведь совсем ребенок, Гури. До настоящего чудища ему расти еще лет триста. Но за стенами Пустоши об этом пока не знают. Как думаешь, чего стоит тайна шарлатана? Мешка золота? Тюрьмы? Меча в спину? Спроси солдат, которые тебя окружают, — когда они последний раз видели солнце?

Гил-Ллиу забеспокоился. Об этой стороне вопроса он не задумывался. Но отступать было поздно.

— Считаю до трех, Хоакин, — загремел голос короля-бродяги. — Ты оставляешь Бахамота…

Тяжело переваливаясь на непослушных ногах, Лиза подбежала к Маггаре. Подняла на руки невесомое тельце феи. Краем глаза Хоакин увидел, как гвардейцы вскидывают луки.

— Инцери голодна, — послышался девичий голосок. Ящерка нырнула в костер и принялась набивать рот горячими угольками.

— …затем отворачиваешься…

— Инцери хочет есть.

«Не вовремя на тебя жор напал, Инцери, — подумал Хоакин. — Интересно, сколько времени стражники продержат луки натянутыми?»

Ящерка надулась. Она стала ярче и крупней; языки пламени втягивались в ее утробу оранжевым вихрем.

— …и без шуток с элементалыо, у нас есть факелы. Раз!

Хоакин вздохнул. Элементаль умница, но гасить костер бесполезно. В обычной пещере это бы помогло. Убрать единственный источник света, броситься на землю… И пусть стрелки палят в черную тьму, как в дублончик. Но в логове разливалось тусклое багровое сияние той же магической природы, что и сияние Авроры Колоратуро. Да и меч истекал жестоким белым пламенем. Отведав крови зверя, Ланселотов клинок словно взбесился.

— Два!

Ящерка стала крупнее и ярче. Внезапно Хоакин понял, что она собирается сделать.

— Лиза! — крикнул он. — Береги глаза!

Вспышка ударила по глазам даже сквозь зажмуренные веки. Томительное мгновение Хоакин стоял, пережидая щелчки стрел. Каждая стрела — болезненный удар сердца. Любой щелчок мог закончиться чьим-то предсмертным криком.

К счастью, обошлось. Столб пламени, взорвавшийся на месте костра, ослепил гвардейцев. Залп ушел в молоко, не зацепив никого из друзей Хоакина. Разве лишь Маггара…

— Маггара жива! — крикнула Лиза. — Бежим!

Она легко помчалась меж камней. Феин огонек в ее руках разгорался все сильней и сильней. Хоакин взвалил Бахамота на плечо. Дождавшись, пока Инцери прыгнет ему на штанину, он побежал за Фуоко.

— Дяденька! Дяденька! — пищал разными голосами зверь великий. — Отпустите, дяденька!

— Где выход? — пропыхтел Истессо. — А ну отвечай.

— Дядя шаггатан не велел говогить.

— Старшим надо отвечать… когда… спрашивают.

Кроха-чудище оказался не таким уж крохой. Бежать и разговаривать было тяжело. Хоакин начал задыхаться.

— Ты не старший. Мне, блин, уже сто пятьдесят лет!

— Зато мне — шестнадцать веков, — фыркнула Инцери. — Где выход, малявка? По жопе дам!

— Не ругайтесь, тетенька, я все скажу. Выход там.

— Лиза, стой! Обратно. Не туда бежим.

Как и все плохое, пещера наконец кончилась. Первым приближение внешнего мира почуял кроха Бахамот. Он задергался на плече, забеспокоился.

— Отпустите, дяденька! Не надо!

— Хок! — Лиза обернулась к стрелку, сияя, как новый дублон. — Там свет.

— Ага. Выбрались-таки.

Вонь свалявшейся шерсти пронизала струя свежего воздуха. В нее вплетались запахи клевера и медуницы. Чудище забилось в истерике, колотя лапами по спине стрелка:

— Не-э ха-ачу-у! Отпустите… дяденька! Оатпу-усти-и-ц-те-э!

Хоакин сбросил Бахамота с плеча. Дал напутственного шлепка:

— Ну беги, чудовище. И помни о Ланселоте.

Горестно всхлипнув, кроха великий юркнул во тьму пещеры. Беглецы продолжили путь…

Вскоре запахи города стали ощутимей. После застарелого смрада логова они казались слаще меда. Дым печей, вонь сточных канав, зловоние дубильных мастерских. Сюда же примешивались и запахи металла из кузен и хлебный дух пекарен.

Колдовское свечение пещеры отступило. Бездонное небо — яркое, словно тарелка со стола Кантабиле, — повисло над героями. Солнце ударило в глаза, и Хоакин прикрыл лицо рукавом. Где-то залаяла собака, послышался детский смех.

— Бог мой! — ахнул кто-то. — Это же госпожа Легация! Жертвенная девочка.

Стрелок приоткрыл один глаз. Затем другой. На мостовой стояла толстуха в красном платье, с корзиной в руках. Кружевной чепчик, щеки-оладьи, нос, похожий на чайную пышку. Фартук с рюшечками. Корзину толстухи до краев наполняла сдоба. Из-под полотенца выглядывали булочки, пирожки, ватрушки.

— Мария! Лолетта! Поль! — заголосила толстуха. — Смотрите, кто перед вами! Смотрите скорей, а то шарлатан посадит их в тюрьму, и вы никогда не увидите.

По булыжнику мостовой застучали босые пятки. Детишки окружили Хоакина и Фуоко.

— Невинная жертва, — переговаривались они. — Какая красавица! А это кто?

Конопатый мальчуган протолкался вперед и замер, восторженно глядя на Хоакина. Занятный паренек: рыжие вихры в разные стороны, штаны драные — троих можно спрятать. Дитя предместий, в общем.

— Дяденька, вы Ланселот? — требовательно спросил он.

— Да.

— А меч дадите подержать?

Меч? Хоакин тронул теплую рукоять. Ничего еще не закончилось. Ребенок был удивительно похож на Бахамота, оставшегося в пещере.

А вон — белобрысый. И рядом — чернявая девочка.

Лезвие оставалось тускло и мертво. Истессо попробовал вытащить его из ножен. Меч вышел наполовину и застрял. Значит, все в порядке. Оружие выкопано против зверей великих, для людей оно безопасно.

— Нет, не дам. Объяснить почему?

— Я знаю. — Паренек улыбнулся застенчивой щербатой улыбкой. — Оружие не игрушка. Мой папа тоже не разрешает трогать свою шпагу. А он — главный гвардеец при дворе.

Девочка с черными косами требовательно дернула стрелка за штанину:

— Вы видели чудище? Какое оно? Вы с ним дрались?

Детский гомон стих. Булочница хлопотливо всплеснула руками:

— Не слушайте их, господин Ланселот! Они еще маленькие, понимаете? — засуетилась она. — Если их услышат шпионы шарлатана, случится что-то нехорошее. Их упрячут в тюрьму. Уйдите, прошу вас!

— Брысь, жиртрестка! — рявкнула Инцери. — Жопа в башмаках.

На это у толстухи ответа не нашлось. Ее щеки затряслись, словно студень.

— Сударь!… Сударыня!…

— Но что случилось с чудищем? — спросил белобрысый бутуз. — Чудище? Вы его убили?

Хоакин присел на корточки — как тогда, в пещере. Заглянул в требовательные глаза мальчишки.

— Да, — ответил он, — Чудища больше нет. И никогда не было.

— Значит, бояться некого?

— Некого.

Звенящие детские голоса взмыли в безоблачное небо:

— Чудища нет. Некого бояться!

— Ланселот убил зверя великого!

— Урра!!

Вот и все… Дети прыснули в разные стороны, сверкая босыми пятками. Путешественники остались одни.

— Бахамот мертв! — неслось над домами. — Мертв!

Хоакин и Лиза переглянулись.

— Это мое первое жертвоприношение, — сказала Фуоко. — И такое удачное. Знаешь, Хок. Я хочу сказать тебе одну вещь.

— И я тоже, Лиза.

— Да поцелуйтесь же вы, бестолочи! — Маггара вспорхнула над их головами. — От смерти спаслись все-таки. Инцери, не подглядывай.