"Убить Ланселота" - читать интересную книгу автора (Басирин Андрей)

Глава 4 В ДОРОГУ! В ДОРОГУ!

Прежде чем отправляться в путь, Хоакину пришлось заглянуть в разбойничий арсенал — взять лук и стрелы. И шпагу. И подарок шарлатана. Феечка в чайнике спала тихим младенческим сном; огненная элементаль свернулась колечком в табакерке.

Больше всего Хоакин опасался разбойничьих постов. Но шарлатан не соврал: никто не попытался остановить беглеца. Он беспрепятственно выбрался на дорогу, ведущую в Циркон, и зашагал по обочине.

Уютно погромыхивал за спиной чайник. Из леса тянуло багульником и хвоей. Истессо шел и шел, наслаждаясь вольной жизнью. Уже утром следующего дня ему повезло. На перекрестке послышался стук копыт, громыхание колес и песня:

напевал грубый голос.

Копыта стучали все громче и громче. Хоакин приготовился. Из-за поворота вынырнула карета.

— Эй, командор! — Разбойник выскочил на дорогу — До города не подбросишь?

Лошади присели от неожиданности. Кучер завизжал, спрыгнул с козел и бросился в лес. Он убежал бы, не поймай Хоакин его за шиворот.

— Командор! — умоляюще крикнул он. — Я заплачу!

Вид кучера вызывал изумление. Шутка ли: двухметровый детина в меховых штанах, на голой груди — ожерелье из медвежьих клыков. Но… Под украшенным лисьими хвостами шлемом скрывалось сконфуженное лицо. Щеки тряслись, словно студень, в глазах плескалось рабское выражение. Одним словом, варвар из Аларика.

— Бандит-с? — в ужасе спросил варвар.

— Нет.

«С прошлой полуночи», — добавил про себя Истессо.

— Ну с-слава богу…

Дрожать он понемногу перестал. Кучера вообще неравнодушны к блатному фольклору. Они любят петь и слушать о воровских любовных томлениях, о Мурке и о пере в бок. Но почему-то перспектива встретиться с настоящим разбойником их ужасает. Все-таки, что ни говори, искусство условно и от жизни оторвано.

— Тебе куда ехать-то, мил человек? — спросил он. — А то-сь я того-сего…

— В Циркон.

— В Циркон? А! — Лицо кучера выразило облегчение. — Эт мы с пребольшим удовольствием, сударик… По пути эт нам. Особенно ежели деньжата водятся…

— Вот и договорились. А в карете кто?

— Дамы-с. Профессиональная жертвенная дева, так сказать. Госпожа Летиция Ляменто с прислугой-с.

— Спят?

— Спят-с.

— Хорошо. Тревожить не будем. Ну же, трогай!

Варвар нерешительно вскарабкался на козлы:

— Вы, сударь, в самом деле не разбойного звания? Не отвечайте, не отвечайте, это я так. Для порядку-с. Как звать-то вас?

— Хоакин.

— А меня — Хроан Золотой Облучок. Ну-с, будем знакомы!

Варвары Аларика известны своей осторожностью и тактичностью. Они с готовностью краснеют, бесконечно извиняются, уступают, пропускают вперед. Они бы давно вымерли, если бы не их пронырливость и торговая сметка. Поездка с Хроаном обошлась Хоакину в двадцать золотых дублонов, носовой платок с вензелем Неттамгорской Нинетт и университетский молочник. На эти деньги можно было купить половину кареты.

деликатным полушепотком напевал Хроан.

Маггара, зевая, выбралась Хоакину на плечо.

— О чем он поет? — поинтересовался у нее бывший разбойник. — При чем тут свекла?

— Это жаргонное выражение, — шепотом отвечала феи. — Означает пустые ненужные разговоры. Нам долго ехать?

— Нет. Вон уже город показался.

И действительно, ехать оставалось совсем чуть-чуть, Циркон приближался неумолимо — город мостов и нищенок, башенок и церквей, трактиров, башенок и постоялых дворов. И конечно же башенок. Башенок, башенок, башенок. Магических, волшебных, волховских, кудесных.

Современники почитали Циркон за крупный просвещенный город. Цирконские дамы знали, что такое мыло. Примерно треть местных жителей способна была без запинки выговорить слово «флюктуационный». Шестая часть из них могла объяснить, что это слово значит.

Въезжая в город, Хоакин чувствовал себя неуютно. Столица всемирного волшебства оказывала на него такое же воздействие, как солнечные лучи на белокожую кокетку. Хроан же, наоборот, воспрянул духом. В голосе его появились ликующие, победные нотки:

— Послушай, любезный, — не выдержал Истессо. — Что за праздник в городе?

— А? — Варвар огляделся. — Ну да, праздник-с. Его магичество на престол восходит. Чудище-с изволит принимать подношения.

Он уважительно указал кнутом себе за спину:

— Госпожа Летиция-с тоже туда ехать изволят-с. Говорят-с, будут на празднике напыщенной курицей.

— Как-как?

Хроан задумался. Лицо его просветлело:

— Прошу прощения, сударь. По-вашему это будет — важной птицей [1]. Тпррру-у-у!

Промелькнули белые мраморные столбики и позолоченные пики с малахитовыми набалдашниками. Карета остановилась.

— Ну-с, брат сударик не разбойник, здесь мы расстанемся. Госпоже Летиции в магистрат ехать, к господину бургомистру на поклон, — бродяги там не надобны. Далее сам разберешься.

— А чей это дворец? — Хоакин кивнул в сторону пурпурных шпилей за оградой.

— Это? Это Бахамотова Пустошь — обитель шарлатана. Ну бывай, бывай с богом. Не задерживай.

Хоакин спрыгнул на мостовую, приняв от Хроана чайник и мешок с пожитками. Пора было осмотреться на новом месте.

Утро выдалось ясным, свежим, словно яблоко на ветке. В дворцовом саду журчали фонтаны, и мельчайшая водяная взвесь оседала на лице. Пели птицы. Где-то в далеком далеке звенел колокол. Каждый оттенок, каждая линия ощущались четко, так, словно Хоакин рассматривал мир через увеличительное стекло.

Вдоль ограды вышагивал молодец в бело-алом камзоле, гербовом плаще и берете с золотой оливковой ветвью. Став так, чтобы его все видели, он упер руку в бок и возвестил:

— Граждане великого Циркона! Слушайте и не говорите, что не слышали!

Проходившая мимо кухарка с пустой корзинкой на локте замедлила шаг. Седоусый франт в колете Цвета морской волны остановился за плечом Хоакина.

— Шарлатан Фью Фероче восходит на трон! — выкрикивал герольд. — Благословение и радость ждут землю Тримегистийскую!

Люди все прибывали и прибывали. Собралась небольшая толпа.

— …Скоро, скоро вы узнаете вкус свободы! Пророчества гласят: зверь великий Бахамот будет повержен великим героем. Власть чудищ слабеет в миг смены королей. Смельчаки, рыцари, герои! Его магичество зовет вас: поднимите меч в защиту древних тримегистийских традиций. Пусть благородство победит зло!

Герольд раскачивался, словно надутый бычий пузырь на палке.

— Сотни возов тянутся к столице. Окорока, зерно, пряности, ткани. Люди отдают последнее, чтобы прокормить ненасытного зверя. Из храма выписали жертвенную деву Летицию Ляменто. Кто спасет ее из пасти чудища? — Голос его, патетически задрожал, — Шарлатан ищет вас, герои! Граждане великого Циркона! Слушайте и не говорите, что не слышали!

Все интересное закончилось, герольд пошел на второй круг. Хоакин вытолкался из толпы и отправился к воротам дворца.

Там его ждал сюрприз.

— Стой, назад! — Мордастый караульный направил алебарду в грудь Хоакина. — Кто таков? Отвечай.

— Хоакин Деревудский. — Стрелок нетерпеливо переступил с ноги на ногу. — По приглашению его магичества.

— Не велено пускать. Пшел вон, босяк!

Одно из двух: либо шарлатан еще не вернулся, либо забыл о своем обещании. Истессо решил потянуть время.

— Я-то пойду. Но, ребята, если шарлатан узнает, вас разжалуют в свинопасы.

Алебардиста угрозы не испугали. Он угрожающе вскинул оружие. За решеткой загремело, послышался кашель, и хрипатый голос спросил:

— Кто там, Джервез? Кого дьявол принес?

— Прощелыга очередной, господин прево. Льстится на шарлатановы денежки: чудище, мол, убивать пришел. Любуйтесь на него!

— Гони в шею. Или нет. Пусть покажет письмо рекомендательное от господина бургомистра.

О письме Истессо слышал впервые, но напустил на себя высокомерный вид:

— Да, у меня есть такое письмо, вы угадали. Но оно осталось в гостинице, где я остановился.

Джервез вытер пот со лба:

— Приноси. Тогда пропустим без вопросов.

Он высморкался, кинул косой Взгляд на решетку и сообщил:

— Да уж, парень. Господин Гури Гил-Ллиу — хват, но нам чета. Небось у него-то все схвачено: с бургомистром сюсь-пусь, с сенешалем Циркона — пась-пась. И письма он с собой носит, не забывает.

— Гури Гил-Ллиу? Кто это?

— Охотник на чудищ. Слышал, поди? Будет драться с Бахамотом. На самом деле у них все путем… Подряд на ланселотничанье за большие дублоны куплен. Только тсс! Это секрет.

— Ланселотничанье?

— Ну. Ты что, из лесу вышел?… А ну проваливай, прощелыга!

Больше у дворца делать было нечего. Близилась коронация, и у придворных без Хоакина хватало хлопот. Стоило подумать о ночлеге. В переулке мелькнула карста Золотого Облучка, и стрелок побежал за ней.

Карета остановилась у постоялого двора. Вывеску над входом украшали жизнерадостные пятачки. Свиньи в мажеских халатах, свиньи с ретортами и колбами в копытцах, свиньи с волшебными посохами. Подворье носило название «Свинцовая чушка».

В дверях стоял сам хозяин заведения. Завидев Хроана. он всплеснул руками:

— Ах, господи! Клянусь семью ключами Агриппы, это карета госпожи Летиции. Добро, добро пожаловать!

Хроан выпятил грудь. Не слезая с козел, он жестом подозвал хозяина «Чушки». Начались переговоры. Брови трактирщика задвигались энергично вверх-вниз.

— Да… да… Винус — истинный рубедо… алхимическая трансформация. Все в лучших традициях, не сомневайтесь.

— Как тогда? — сурово спросил Золотой Облучок. Хозяин прижал руки к груди. Сам вид его говорил: у «Свинцовой чушки» есть лучшие традиции второго и даже третьего сорта, но госпожу Летицию примут по высшему разряду.

Хоакин огляделся. Утренняя меланхолия покинула город, и дневная суета вступила в свои права.

Постоялый двор бурлил.

«Пророчество! Пророчество! Пророчество!» — неслось над конюшней, кухнями и общим залом. Постояльцев лихорадило. Суматоха в «Свинцовой чушке» была частью общего настроения, овладевшего городом.

— Эй, уважаемый! — Хок схватил хозяина за плечо. Тот досадливо мотнул головой. «Устраивайся, как хочешь, — говорил его взгляд. — Не до тебя нынче. Есть гости поважнее».

— Хоакин, пойдем. Я найду место, — сказала Маггара.

В общем зале яблоку негде было упасть, но фея знала, что делать. Она вспорхнула на плечо толстяку в шапке, похожей на переспелый баклажан. Фея и здоровяк обменялись несколькими словами. Пузан побледнел и бросился вон из «Чушки». В дверях он столкнулся с Хроаном; варвар завертелся, словно юла.

— Эй, стой-куда-плати! — взвился на дыбы трактирщик. — Держи его! Хватай!

Поднялась суматоха. Кто-то улюлюкал, кто-то порывался ловить баклажанщика. Хоакин уселся и ногой запихнул чайник под стол.

— Что ты ему сказала, Маггара?

— Так, пустяки. Он принял меня за свою зубную фею.

— Зубную фею?

— Ага. Помнишь поверье? Дети оставляют под подушкой выпавшие молочные зубы. А утром находят вместо них монетки. Я сказала, что если он сейчас же не уберется из трактира, то завтра найдет под подушкой целых двенадцать денье.

Возле стола возникла веснушчатая длиннолицая прислужница. Она требовательно уставилась на Хоакина:

— Что господиин будиит заказывайт?

Ударения девица расставляла в самых неожиданных местах. Судя по всему, она была родом из Доннельфама. Хоакин подкинул на ладони монеты.

— Это у вас меню на доске? Прочтите первую строчку. Что-то длинновато для дежурного блюда.

Служанка почему-то обиделась:

— Ви есть большой шутниик, господиин, йа? Ви есть, заигрывайт? Там написано: «Алый леф есть немножко ам-ам крылатый телленок в белый тфорец с золотый окошшками».

— И что это значит?

— Это значиит яишница. Алее помидоор унд телятинка.

…В прежней жизни Горацио Кантабиле преуспевал как алхимик и отравитель. Короли и шарлатаны частенько к нему захаживали… Кто за «аква кантабили-фана», кто за противоядием. Иногда просто занять денег.

Имя Горацио стало частью легенды. Впечатлительные дамы при цирконском дворе описывали взгляд Кантабиле как «пламенеющий», «жгучий» и «пронзающий». Его считали вестником смерти, надменным и таинственным.

Все это так и не так.

Горацио был близорук. Он обладал никудышной памятью на лица и имена, путал собеседников, забывал дни рождения. А еще — самолюбие не давало ему покоя. Больше всего на свете Горацио боялся прослыть посмешищем.

Известно, что молчание алхимика — это золото. Горацио научился принимать таинственный вид и глубокомысленно помалкивать. Это помогало. К тридцати четырем годам алхимик обзавелся скверной репутацией, его боялись и ненавидели.

Судьбу отравителя Кантабиле переменила случайность. Шарлатан приказал приготовить яд, идеально сочетающийся с соусом для спагетти. Чтобы понять, как это сделать, Горацио предстояло научиться готовить.

— Вымой руки, — сказал повар новому ученику, — и дуй к плите. Да не вздумай какую-нибудь отраву сварганить.

Душу Кантабиле наполнил священный трепет.

— Слушаюсь! — отвечал он. — Будет исполнено!

Ночь, проведенная на дворцовой кухне, оказалась роковой; Знаменитый отравитель навсегда ушел из алхимии. В Цирконе же открылся новый трактир — «Свинцовая чушка».

Алхимические традиции не отпускали Кантабиле. Все блюда готовились в алхимической печи атаноре. На кухне мензурок и колб было больше, чем сковородок и шумовок; зал украшали гравюры, изображавшие Усекновение Главы, Философа с Флягой и Драка Трехголового; под потолком висело чучело крокодила; по углам стояли ступки и тигли. И уж конечно же не обходилось без ртути и сулемы.

…Скрипнула ступенька. Горацио просунул голову в кухню:

— Как буайбес? — с ходу закричал он. — Что с крутонами?

— Трансмутация в стадии нигредо, — испуганно пискнул неофит-поваренок. — Очищаем эманацию лука от грубых вибраций шелухи.

Адепт-повар отвесил ему оплеуху, чтоб не путался под ногами, и ответил строго, по-деловому:

— Алхимическая свадьба, сударь! Фенхель соединяется с чесноком.

Кантабиле вихрем пронесся вокруг печи. Трансформация креветок и лука-шалота в буайбес была в самом разгаре. Огненный Лев убивал в горшочке Небесное Солнце, а Пеликан вскармливал томатным соком фенхель и апельсиновую цедру.

— Быть может, усилить огненное начало? — озабоченно спросил трактирщик.

— Не советую, сударь. Сухость и тепло приведут к возгонке первичной материи. Я бы рекомендовал ребис… в смысле удвоить чесночные сухарики.

— Не подведите, Фабрис. Я рассчитываю на вас. У нас в гостях сама жертвенная дева.

Через зал прошел Хроан — нагруженный сундуками, чемоданами, баулами и мешками. Следом шествовала старушонка в коричневой рясе, а за ней дама… хотя, какая там дама — ей и двадцати не исполнилось.

— Жертвенная дева, — зашептались по углам. — Страдает, бедняжка.

Посетители провожали госпожу Ляменто сочувственными взглядами. Девушка морщилась, словно от зубной боли. Дорога не лучшим образом сказалась на ней. Шафрановый сарафан помялся, золотые ожерелья болтались, словно финики на бечевке. Бледное лицо застыло в жалобной гримасе, а волосы… но хватит. Трое суток в карете — это вам не шутки.

— Я так устала от этого пути, — шепнула она старушонке. — Очень страдаю.

— Отзывчивость нас губит, милочка, — в тон отозвалась та. — Попомни мои слова: шарлатан и денье не заплатит переживных. — Она поджала губы и кивнула со значением.

Девица в ответ печально вздохнула. На самом верху лестницы она чуть замешкалась: платье зацепилось за сучок в перилах. Будь Истессо повнимательней, он бы заметил взгляд, которым одарила его юная жертва. Увы! Прочих достоинств у Хоакина было в избытке-наблюдательности не хватало.

Зато ее хватало кое-кому другому.

— А она ничего, симпатичная. — Фея толкнула Хоакина локотком. — Как тебе?

— Ты о ком?

— О девушке. Этой… жертве.

— Слишком бледная, — безапелляционно заявил Хоакин. — И вид такой, будто ей башмаки жмут.

— Это пройдет. Имей в виду: она на тебя посмотрела. Со значением, заметь. Я в таких делах разбираюсь.

— Правда?

— Точно.

Подошла служанка с подносом. Загремели реторты и горшочки, и Маггара забыла обо всем. Следовало также покормить ящерку. Стрелок выложил на стол табакерку, Инцери выбралась и принялась застенчиво лизать скатерть.

— Веди себя прилично, — предупредила Маггара. — Еще нам пожара не хватало.

— Сама дура, — отозвалась саламандра и вскарабкалась на плечо Хоакина. — Что хочу, то и делаю. Хок, — заскулила она. — Хок, слушай!

— Что случилось?

— Я на ушко скажу. — Инцери покраснела. — При Маггаре я стесняюсь.

— Ну рассказывай.

Инцери торопливо зашептала, и лицо Хоакина посерьезнело. Он протянул табакерку:

— Залезай. Пожара нам действительно не хватало.

Он обернулся к фее:

— Маггара, мы ненадолго. Стереги место. И попробуй разузнать, вернулся ли Фероче в Циркон.

Фея беззаботно кивнула. В других землях Майская Маггара была бы ненадежным сторожем. В других, но не в Тримегистии.

Волшебники хорошо знают, что такое обидеть фею. Феи дарят подарки, это знают все, но подарки бывают разными. Хотите после каждого слова плеваться розами? А портить ковры землей и раздавленными фиалками? Я уж не говорю о горшочках с вечнокипящей кашей. А чего стоят волосы из чистого золота и хрустальные глаза!

Маггара огляделась и притянула тарелку поближе.

— Ну-с, приступим к кутежу. Что у нас на первое?

Первым оказалось блюдо «Король четырех первоэлементов». В густом бульоне плавали морковные короны, колечки перцев, волоконца куриного мяса. Вода, земля, огонь и воздух. Хоакин погубил лучшие годы молодости, питаясь в лесу отбросами, — поняла фея, проглотив первую ложку.

За «Королем» последовали «Союз Феникса и Белой Королевы» (рисовая каша с кленовым сиропом), «Философы около Дерева» (блинчики с укропом) и «Солнце, восходящее над городом» (бокал бюфю).

Захмелевшая и сытая фея сидела на краю стола, болтая ногами, и с интересом разглядывала посетителей.

— Скучаете, сударыня? — подпорхнул к столу вертлявый типчик. — Позволите составить компанию?

Фея вздохнула и опустила ресницы. Слово «подпорхнул» следует понимать буквально. За спиной незнакомца дрожали полупрозрачные крылышки, и ростом он был не выше воробья.

— Редко встретишь кого-нибудь из наших, из Благого Двора. — Гость уселся на краю корзиночки из-под хлеба. — Мое имя — Гилтамас, сударыня.

«Хорошо, что Инцери нет рядом, — подумала Маггара. — В сильфа невозможно не влюбиться. А выражать чувства Инцери не умеет: когда влюблена — насупливается, словно сыч, а ночью плачет в подушку».

— Очень приятно. К сожалению, не могу ответить вам тем же, сударь. Я инкогнито. Путешествую переодетой и под чужим именем.

Гилтамас озадачился. Сама идея, что, путешествуя в чайнике, можно сохранять инкогнито, была для него нова и необычна. Но тему следовало поддержать.

— Вы пытаетесь слиться с толпой? — предположил он. — Стать незаметной на фоне засилья ростизма?

— О да, — вздохнула Маггара. — Вы меня понимаете, сударь. Так сложно прятать свою индивидуальность среди всей этой серости, дюжинности… Шестифутовости. Вы проездом в этих краях?

— Я прислуживаю госпоже Летиции Ляменто. А в данный момент разыскиваю некую Инцери с вестями от Дамаэнура.

Тут в зал вошел новый посетитель — в потёртом коричневом плаще, с котомкой за плечами и мечом на поясе.

— Приветствую честную компанию, — объявил он. — Не ждали?

Разговоры приутихли. Завсегдатаи «Чушки» переглянулись.

— Это ты, Гури?

— Ах, господи! — Горацио метеором вынесся из кухонного чада. — Гил-Ллиу? У нас в гостях! Победитель чудищ! Место господину Гури!

— К нам! К нам, Гури! — закричали маги и мастеровые, рыцари и воры. — Сюда!

Человек в плаще уже вышагивал важно через весь трактир, держа в каждой руке по кружке пива.

— Кто он такой? — спросила Маггара у Гилтамаса.

— Король без королевства, — с горечью отозвался сильф. — Вечный авантюрист и проходимец. Ллиу-родства-не-помнящий.

— Вы его так не любите?

— Да. Он говорит, что ищет свое королевство… Не верьте. Не найдет никогда. Гури из тех, о ком вздыхают глупцы: «Нынешний король плох. Вот если бы нашим королем был Гил-Ллиу…» Их счастье, что он не будет править. Ему так удобнее.

Фея с уважением посмотрела на гостя. Была, была у нее черта: любила Маггара все яркое, броское, шумное — даже если приходилось после раскаиваться. А уж яркости и шума в незнакомце хватало.

Вот он сбросил плащ и оказался в алом камзоле.

— Китарок мне! Я при деньгах нынче, братья!

— Что такое? — зашумели завсегдатаи, — Ты стал повелителем варваров, Гури?

— Бери выше. Шарлатан пригласил меня на коронацию ланселотничать. Буду сражаться со зверем великим. — Гури подкрутил колки и ударил по струнам.

запел он.

Завсегдатаи подхватили:

Взвизгнула веснушчатая служанка. Гури успел мимоходом ее ущипнуть, а сам продолжал:

Лицо его посерьезнело.

— Шарлатан не похвалит тебя за такие песни, Гури, — хохотнул кто-то из завсегдатаев.

— Чего ему бояться? У него же зверь великий.

— Да, но пророчество… Я бы на месте Фероче остерегся.

— Ах, как чудесно! — умильно щебетал Кантабиле. — И вы, и Ляменто — все под моим кровом!

При этих словах Гури встрепенулся, как спаниель при виде бекаса:

— Что, и старушка в «Свинку» заглянула? Ну так не говорите ей, что я здесь. Пусть это будет сюрпризом. И пришлите ей корзину роз от моего имени.

Хоакин рыскал по коридору. Все двери были заперты, постояльцы сидели в общем зале. Инцери ерзала и хныкала в табакерке, и Хоакин ее успокаивал как мог:

— Сейчас, сейчас, потерпи. В крайнем случае на улицу выйдем.

Инцери на улицу не хотела. Дела ее не терпели отлагательств, но, к счастью, Хоакину удалось отыскать комнату, в которой кто-то был. Из-за двери доносились приглушенные голоса:

— …по третьесортным гостиницам. Буайбес — пересолен.

— …но, милочка, — отвечал старушечий голос — Бу-бу-бу… буайбес.

— … и еще эти розы!

Стрелок постучал. Дверь распахнулась; на Хоакина обрушился водопад, смешанный с колючими стеблями и ароматными лепестками. К счастью, цветы срезали недавно, и они не успели завянуть, а вода — испортиться.

— Торт ваш… Ой!

Хоакин стряхнул с уха розу. Достал платок и обтер лицо.

— Добрый день, — сказал он. — У моей саламандры нездоровая страсть к поджигательству. Иногда накатывает, просто спасу нет. У вас есть камин?… На худой конец свеча сгодится… Мы потом все потушим, обещаю. Иначе она устроит пожар.

— Милочка, — рассудительно заметила старушка, — это не Гил-Ллиу. Немедленно извинись перед молодым человеком.

— Боже мой! — ахнула девушка. — Простите, пожалуйста. Я вас перепутала с одним негодяем.

— Я похож на негодяя?

— Нисколько. Вы входите, входите. И камзол снимайте, я почищу.

Комната Летиции досталась более чем скромная. Две кровати, столик, шкаф. На столе стояли фарфоровые тарелки с супом и бутылка вина. К обеду путешественницы еще не притронулись.

— Ты неосторожна, милочка. — Старшая захлопнула за Хоакином дверь, едва не прищемив полу камзола. — Он мог прятаться в коридоре.

— Оставьте, госпожа настоятельница… Лучше помогите привести в порядок костюм гостя.

Они помогли стрелку снять камзол. Табакерку Хоакин положил на стол.

— Простите. Простите, простите, — повторяла девушка, орудуя щеткой. — Это все мерзавец Гил-Ллиу. Он повсюду меня преследует!

— Нас, милочка, нас, — поджала губы старушонка. — Не забывай!

— Да, госпожа настоятельница. Конечно же нас.

Девушка вытерла Хоакину волосы полотенцем.

— Он ужасный пошляк, — вздохнула она. — Могу я попросить вас об одном одолжении?…

— Конечно, сударыня. Все что уго…

— Вызовите его на дуэль. На шпагах или луках.

— О нет, — встряла настоятельница. — Дуэль — это слишком аристократично. Сочините на него памфлет. Или пасквиль.

— Хорошо, хорошо. Памфлет, потом дуэль. Или наоборот…

Насупленная саламандра выглянула из табакерки и огляделась. На столе стоял подсвечник. Слава богу! Затрещал первый огонечек, затем второй. Инцери вскарабкалась на полку и дунула на фитиль третьей свечки. Та пыхнула желтеньким язычком пламени.

— Кто это? — вскинула брови девушка.

— Моя саламандра. Я о ней рассказывал.

— Какая красавица! — Девушка присела и провела пальцем по саламандровой спинке. Инцери блаженно выгнулась. — Умница, красавица! Самая красивая из всех, кого я видела. Это правда, что они питаются каменным маслом?

Инцери фыркнула.

— А правда, что вы питаетесь чесноком? — ядовито осведомилась она.

Когда Хоакин спустился в общий зал, Гилтамас успел улететь. Фея скучала в одиночестве.

— Хорошие новости, — сообщил стрелок, усаживаясь — Я только что разговаривал с Ляменто.

— То-то ты мокрый такой. Вы вместе принимали ванну?

— Вовсе нет. Она бросила в меня вазу с цветами.

— Прекрасное знакомство. — Фея воодушевилась. — Я же говорила, что она к тебе неравнодушна. На, выпей. А то простудишься, расчихаешься.

Хок послушно налил себе вина.

— А еще она говорит, что ее принесут в жертву Бахамоту. Во время коронации Фероче.

— Бахамот — это тримегистийский зверь? — уточнила Маггара. — Всегда их путала. Рух — в Шахинпаде, Базплиск — в Доннельфаме. Повезло девчонке, ничего не скажешь.

— Да уж, повезло.

Хоакин помрачнел.

Летиции в самом деле повезло. Монастырей, в которых воспитывались жертвенные девы, хватало, а вот зверей великих наличествовало всего двенадцать — по числу правителей. Короли Дюжины менялись редко. Большинство дев-монахинь доживали до старости, так и не исполнив своего предназначения.

— А знаешь, кто будет ланселотничать? — спросила фея. — Вон тот, лысоватый. Гури Гил-Ллиу.

Хоакин с интересом осмотрел бродягу:

— Который раз слышу это слово. Что значит «ланселотничать»?

— А ты не знаешь? Это старый обычай, ты мог о нем слышать в академии. Или увидеть воочию — если бы на твоей памяти короновали шарлатана.

— Когда я родился, Бизоатон Фортиссимо уже двести лет как правил. А в академии я прогуливал все, что можно.

— Значит, слушай. О первом Ланселоте ты слышал?

— Нет.

— Конечно. У вас эта легенда запрещена… Имя «Ланселот» тоже. Осталось лишь дурацкое «ланселотничать». — Феечка огляделась: не подслушивает ли кто? — Мы в Благом Дворе многое помним… Ланселот был великим воином. И он сражался с перводраконом.

— Зачем? Зверя ведь невозможно победить. Да и смысла в том нет.

— Это сейчас нет. А тогда чудовища были дикими. Люди боролись с ними, пока не поняли, что этого бремени не вынести ни вам, ни им. Ланселот едва не погиб. Зато после сражения перводракон согласился на переговоры. Двенадцать зверей великих пришли в двенадцать городов мира, и воцарился золотой век.

— Эра Чудовищ.

— Называй как хочешь. Старейшины Благого Двора говорят, что вам она пошла на пользу. Ты ведь не знаешь, что такое «война»?

— Это вроде ланселотничанья?

— Почти.

Маггара задумалась. Не хватало слов, чтобы объяснить то, что для нее было очевидно. Террокс давно уже не знал войн. Каждый из двенадцати зверей мог с легкостью раскидать любую армию. Но сама по себе сила не способна ничего гарантировать.

Важно равновесие сил.

Это равновесие и обеспечивал Ланселот. Бродяга, бунтарь и убийца никуда не делся с Террокса. Время от времени он возрождался вновь, и его имя сдерживало зверей великих не хуже клеток и цепей. Не будь Ланселота, люди давно попали бы во власть чудовищ.

Никто не знает, как связаны короли и звери великие. Но связь эта, несомненно, существует. Именно она делает правителей долгожителями. Когда умирает старый король, тот, кто приходит ему на смену, должен подчинить зверя своей воле. Иначе все его правление пойдет наперекосяк. Сделать это можно, напомнив чудовищу о том, кто способен победить его.

О Ланселоте.

— Так что все-таки означает «ланселотничать»?

— Это… э-э… мм… Слушай, Хок. А ты не хочешь попробовать сам? Поланселотничать?

Стрелок и фея переглянулись.

— Поланселотничать. Попасть во дворец вместо Гури. Встретиться с Летицией и поговорить с шарлатаном. Маггара, ты просто чудо!

— Я знаю.

…Вскоре вырисовался план действий. Истессо нашел в нем лишь один недостаток: чтобы начать действовать, предстояло дождаться сумерек.

— Ничего, — заявила фея. — Выспишься. Ты ведь не железный.

— Спать мне не хочется.

— А что тогда будешь делать? Ты же столько часов на ногах!

С этим не поспоришь. Последние сутки (не считая времени, проведенного в карете) стрелок даже не присел. Когда силы оставляли его, он щекотал в носу травинкой. Чихание заменяло сон и отдых. Но долго так продолжаться не могло: Маггара устала раз за разом объяснять Хоакину что к чему. Пора было переходить к обычной человеческой жизни.

Хоакин постучал дублоном о край тарелки. Тут же появился Кантабиле.

— Милейший, — объявил стрелок, — мне у вас нравится, я хочу заночевать в «Чушке».

— С удовольствием, сударь. Только мест нет.

— Почему?

— Праздник, сударь. Народу понаехало — что элементов на алхимическую свадьбу. Все комнаты заняты.

— Что же делать?

— Если хотите, могу постелить в конюшне. Но это вам влетит в дублончик. — Горацио сделал пальцами жест, будто солил жульен по-нищенски.

— Хорошо, — сказал Истессо, доставая деньги, — Стелите. Вот вам задаток.

Кантабиле огорчился. Впервые за долгие годы чутье подвело его. Трактирщик должен уметь на глазок определять толщину чужого кошелька, иначе грош цена его заведению — в прямом и переносном смысле.

— Постойте. — Он накрыл ладонь Истессо своею. — Не так быстро, сударь. Есть варианты.

— Ага. Значит, комната найдется?

— Нет.

— Но вы только что сказали!

— О господи! — Трактирщик закатил глаза. — Нельзя же все воспринимать так буквально. Мои слова, сударь, являются метафорой. Иносказанием, понимаете? Синекдохой, литотой. В крайнем случае гиперболой.

Хоакин не понял. Но на всякий случай уточнил:

— Так что с комнатой? Есть, нет?

— Идемте, сударь, я провожу вас. Это будет проще, чем объяснять таинства пятого измерения.

В небе разлилась вечерняя синева. Мерцали звезды, паря в потоках теплого воздуха. Ночь обещала быть беззаботной и приятной. Кантабиле постелил Хоакину на крыше. Точнее, в звездочетской башенке под открытым небом.

— Что вам эти продымленные комнаты? — рассуждал он. — Уродливый оскал урбанизации. Пора, пора быть ближе к природе.

Хоакин, сотню лет проведший в близости к природе, смолчал. На крыше ему понравилось. У горизонта дрожат переливчатые огни магического сияния — Авроры Колоратуро; фонари отражались в черной воде каналов. Где-то пели гондольеры, и вода плескала под веслами гондол.

— Какая ночь, — вздохнул Хоакин. — А я здесь сижу. Один.

Чайник неразборчиво булькнул. Майская фея еще спала, да и элементаль тоже. Хоакин спустился во двор. Там он отыскал садовую лестницу, добыл моток веревки и пилу. Все это вместе со своими вещами он перенес в конюшню. Следовало подготовиться к тому, что трактир придется покидать в спешке.

В гостях у жертвенной девы стрелок зря времени не терял. Летиция ждала карету, что должна была доставить ее и Гури во дворец. Хоакин рассчитывал на этой карете отправиться в гости к шарлатану. Но для этого следовало кое-что сделать.

Из дверей вышла длиннолицая служанка с ведрами. Что-то бурча себе под нос, она выплеснула помои. На обратном пути ее ожидал сюрприз: на крыльце сидел Гури с китарком в руках.

Шлепок. Визг. Звук пощечины.

— Ви есть шалюн, йа? Уберите руки!

— Сударыня!

Загремело ведро. Гури взвыл.

— Огонь девчонка, — пробормотал он. — Ну ничего. Здесь не вышло — попробуем с другой.

Он подкрутил колки на грифе китарка и направился к окнам Летиции. Неудачи его не смущали.

— Госпожа Ляменто, — позвал он. — Я знаю, что вы не спите. Выгляните же, о дивноглазая! Мне так не хватает вас.

Затренькал китарок.

запел Гури.

Отскочил Гури вовремя. Брызнули черепки, на земле расплескались осколки цветочного горшка.

— Очень мило. — Певец поднял сломанный стебель герани. — Я сохраню этот цветок, сударыня. Ваш первый дар любви.

Он огляделся. Из приоткрытой двери конюшни торчала лестница. По лицу его скользнула злорадная гримаса:

— Ладно, недотрога, шутки кончились. Жди теперь гостей. — И он отправился к конюшне.

Там его ждало разочарование. Лестница застряла намертво. Гури уперся ногой в косяк и рванул посильнее. Что-то затрещало, и нижняя ступенька осталась в руках донжуана. Сам же он полетел в выплеснутые служанкой помои.

Двери трактира распахнулись. На крыльцо вывалилась пьяная компания.

— А где Гури? — спросил кто-то. — Где наш герой?

— Тсс! — ответили ему. — Он у Летиции. Серенады распевает.

— Завидую мерзавцу, — горестно вымолвил первый голос — Все-то ему удача прет. И бабы на шею вешаются как одна. Вот что, что они в нем находят?

Гури сидел тихо как мышка. О том, чтобы вернуться в трактир, не могло быть и речи.

— Зверева труха, — выругался он. — Ленивое мужичье!

Он юркнул в конюшню и закрыл дверь. Сердце колотилось. Сорвав с себя испоганенный камзол, Гури бросил его на землю.

— Бог мой! В чем я теперь покажусь во дворце?

Штаны вымокли и липли к телу. Рубашка воняла. Лошади в стойлах насмешливо глядели на донжуана. Оставалось одно: прокрасться к черному ходу и сдаться на милость Горацио. Скоро приедет карета, тут уж не до церемоний.

Взгляд Гури упал на обломок лестницы, лежащий на земле. Донжуан похолодел: дерево было подпилено.

— Зверь побери! Так, значит…

Холодная сталь уперлась между лопаток охотника на чудищ.

— Не двигайся, Гури, стой смирно. Вот так, хорошо… Молодец.

Хоакин перехватил шпагу в левую руку и высморкался. Ему совсем не улыбалось чихнуть в неподходящий момент.

— Кто вы? — дрожащим голосом спросил Гури.

— Неважно, Гури. Где письмо?

— Ка-акое письмо?

— То самое. Рекомендательное, от бургомистра.

— В ка-амзоле.

— Достань, пожалуйста. И без фокусов, прошу. А то зарежу.

Пальцы короля без королевства дрожали. Он вытащил из кармана плотный бумажный пакет и принялся вертеть в руках, не зная, что дальше.

— Положи на ведро, — подсказал Хоакин. — Вот так, спасибо. А теперь вытяни руки. Не бойся, ничего плохого не случится.

Гури повиновался. Истессо обмотал его запястья веревкой, а из носового платка сделал кляп.

— Вот и все. Посидишь в конюшне. Самое тебе место, Гури.

Пленник замычал и жалобно выпучил глаза. В душеХоакина шевельнулось нечто вроде сочувствия к побежденному. Среди стрелков было много людей, подобных Гури, а Истессо с ними вполне ладил. Предатель Реми тоже из той породы, напомнил он себе. Сейчас не время для сантиментов.

Дверь заскрипела. Полоска радужного сияния расширилась. В ночном небе бушевала Аврора Колоратуро, и ее отблески падали на лицо связанного Гури.

— Господин Хоакин? — позвал тревожный девичий голос — Вы здесь, господин Хоакин?

— Кто это?

Летиция проскользнула в конюшню.

— Ох! Это я, Хоакин. Ваша фея сказала, что вы вызвали Гури на дуэль. Я так испугалась! Я и думать не могла, что вы воспримете мои слова всерьез.

— А вы разве пошутили?

— Да. То есть… То есть да, конечно! Неужели вы могли подумать, что я толкаю вас на убийство?

Летиция только сейчас заметила связанного Гури. Неудачливый воздыхатель отчаянно замычал, призывая на помощь.

— Жаль, — промолвил стрелок. — Это решило бы некоторые вопросы. Дело в том, что мне нужна ваша помощь. И это не шутка.

— Помощь? Что я должна сделать?

По мостовой зацокали копыта. Прогрохотала карета, въезжая во двор «Свинцовой Чушки». Та самая, из дворца.

— Мне надо встретиться с шарлатаном.

Девушка ахнула.

— Хозяин! — донеслось снаружи. — Именем шарлатана! Здесь есть кто-нибудь?

Стрелок с девушкой выбежали во двор. У ворот стоял неуклюжий высокий человек в клетчатом плаще герольда. На голове его болталась квадратная шапочка скисточкой. Кисточка щекотала щеку, и великан сдувал ее, страшно гримасничая.

— Слава богу, — обрадовался он, увидев Летицию и Истессо. — Хоть кто-то появился. Вы хозяин этого заведения?

За спиной герольда фыркнула лошадь. Карета покачнулась с пружинным звоном. Кучер продолжал дремать на козлах, словно происходящее его не касалось.

Хоакин покачал головой:

— Вам нужен Горацио Кантабиле. Позвать?

Подслеповато щурясь, чиновник заглянул в лицо Хоакина. На переносице герольда краснел отпечаток от дужки очков; самих очков не было: герольд их разбил или забыл дома.

— Зверева работа, — пожаловался он. — Мне п-поручили важное дело. И вот, кажется, я его п-провалил.

— А кого вы ищете? — спросила девушка.

— Господина Гил-Ллиу, охотника на чудовищ. Извините. Я очки уронил в фонтан, а без них ни зверя не вижу.

Хоакин вопросительно посмотрел на Летицию. Та прижала палец к губам в знак молчания.

— Вы везучий человек, — сказала она.

— П-правда?

— Гури Гил-Ллиу перед вами. Вот он.

Герольд попытался снять и протереть несуществующие очки. На лице его отразилась растерянность.

— Вот документы, — пришел на помощь Хоакин. — Письмо от бургомистра.

— Да? — Лицо герольда просветлело. — Вы меня сп-пасаете. Благодарю вас, сударь. Едем немедленно!

— Хорошо. Мне надо собраться. Это быстро.

— А вы кто? — тем временем обратился герольд к девушке. — Только не говорите «нет», умоляю. Вы — Летиция Ляменто?…

— Если говорить откровенно…

— Ну слава богу. Хоть где-то я п-преуспел. — Герольд сдул со щеки кисточку. — Мое имя Антонио П-пердендози. Соблаговолите проследовать в карету, сударыня.

Он вытянулся в неуклюже-галантном жесте, открывая перед девушкой дверцу.

— Благодарю вас.

Она уселась. Стрелок вернулся из сарая с пожитками; спрятав узлы под столик, он расположился напротив своей спутницы. Для герольда места не осталось, и Антонио пришлось примоститься рядом с кучером.

— Ну поехали.

Карета сорвалась с места. Зацокали копыта по булыжнику, заскрипели рессоры.

— Как устроились? — донесся откуда-то сверху жизнерадостный голос Пердендози. — Все в порядке?

— Да! — хором отозвались пассажиры.

— Ну слава богу. Тогда вп-перед, на коронацию.

Праздник бушевал на улицах города. Его можно было сравнить с взбесившимся селевым потоком. Порой его было столько, что он захлестывал окна кареты.

Фейерверки! Анатолайские свечи! Шутихи!

Трещат! Кружатся! Проносятся с визгом!

А еще — маски, полумаски, блио, хрустальные туфельки (на самом деле — меховые, но тсс!). Шелка и муслин, бархат и парча.

Песни, музыка, взрывы смеха.

— Вот это да! — Девушка приникла к окну. — Настоящий праздник. Какой вы счастливый, Хоакин, живете в таком городе. А я — в монастырской глуши прозябаю.

— На самом деле все не так, Летиция, — вздохнул стрелок. — Я тоже живу в захолустье. Деревуд. Слышали когда-нибудь?

Ленты серпантина то и дело пересекали путь кареты. Цокот копыт мешался с нестройными звуками рожка; напоенный ароматами лилий и жареного мяса ветерок врывался в окно.

— Деревуд? Мы проезжали его. Кстати, почему вы зовете меня Летицией?

— То есть?

— Я Лиза. Лиза Фуоко.

— А Летиция кто?

— Летиция — это старшая жрица, моя наставница. Вы ее видели.

— Видел…

— Она — лучшая жертвенная дева на всем Терроксе. Я перед ней преклоняюсь, честно! Когда матери Летиции было столько же, сколько мне, ее уже приглашали на жертвоприношения. Например, шахинпадский падишах.

Шум праздника за окном на мгновение стих. Стал слышен голос кучера, напевавшего:

— И что?

— Не сложилось. Наложницы приревновали. Но мать Ляменто не сдавалась. Она у нас знаете какая? Ух! — Девушка потрясла в воздухе сжатым кулачком. Глаза ее горели воодушевлением. — Она продолжала тренироваться. О ее занятиях ходили легенды.

— Тренироваться? В чем же вы можете тренироваться?

— Декламация скорбных од. Проклятия и жалобы на двенадцати языках. Сто пятьдесят шесть положений тела, знаменующих скорбь и печаль. Чудище же надо чем-то занять, пока оно плотоядно облизывается. — Фуоко вздохнула. — Мне до нее далеко… Я знаю лишь семьдесят позиций.

Карета свернула в темный переулок. От «Свинцовой Чушки» до Бахамотовой Пустоши было рукой подать, но дорога заняла около часа. Антонио выполнял несколько поручений одновременно, и путь кареты по городу напоминал шарлатанов вензель.

— К сорока шести ей стало потяжелее. Суставы не те, связанной долго не пролежишь… Был шанс, когда заболела графиня Исамродская, но не вышло. Мерзавка выздоровела, а госпожу настоятельницу прогнали вон.

— Сколько же нынче госпоже Ляменто?

— Шестьдесят три.

— Впечатляющий опыт.

— Точно. — Лиза покачала головой. — Я как представлю: сидит она сейчас у окна — старенькая, одинокая… Карету ждет. И комок к горлу. Хоакин, вы меня не выдадите?…

— Ни в коем разе.

— Спасибо! А то ужасно не хочется кончить как эта невезучая клуша. Чтоб состариться — и ни одного жертвоприношения. У меня тоже есть честолюбие.

Карета остановилась. За окошком высилась знакомая громада Бахамотовой Пустоши. Дворец сиял разноцветными огнями; сверкающий дым окутывал его перламутровым флером, синие искорки метались по шпилям и флюгерам.

Хоакин помог спутнице выбраться наружу. Лиза одернула платье, пригладила волосы и огляделась.

— Красиво как. Не то что у нас в монастыре!

Пердендози сполз с козел.

— Госп-подин Гури, госп-пожа Летиция, — несколько суетливо расшаркался он. — П-прошу следовать за мной.

Стражники у ворот скрестили алебарды. Мордатый — тот, что утром прогнал Хоакина, — выдвинулся вперед.

— Стой, назад! Рубить буду! — рявкнул он. — Кто такие?

— Антонио Пердендози, герольд его магичества. А с ним Гури Гил-Ллиу и Летиция Ляменто.

Загремела решетка. Появился командир стражи — чернявый рубака со злым, исчерканным шрамами лицом.

— Документы.

— Пожалуйста.

Антонио протянул бумаги. Командир стражи внимательно их изучил. Сличил портрет в пропуске с обликом Хоакина и нахмурился:

— Не могу пропустить. Это не тот человек.

— К-как же не тот?

— Портрет. Видите? — Чернявый потыкал указательным пальцем в документы. — Здесь изображен красный камзол. А у этого зеленый.

Антонио потянулся к отсутствующим очкам. Паника нахлынула на него.

Хоакин поспешил на помощь:

— Я протестую. Искусство условно!

— Да! — поддержала Фуоко. — Художник тоже человек. И он имеет право на необычное, самостное видение Гури!

— Вы, сударыня, вообще молчите, — осадил ее стражник. — Ваших документов я пока что не видел. Может, их и нету совсем.

Фуоко напряглась. По ее лицу стало ясно, что она сейчас вцепится стражнику в волосы. Хоакин обнял ее за плечи.

— Тихо, — шепнул он. — Разберемся.

— Да я ничего. Но он же взятку вымогает!

— Вот и хорошо. Если надо, сунем. Только надо выждать правильный момент.

Спор становился все ожесточенней. Рядовые стражники не остались в стороне:

— …гораздо проще, если бы она была принцессой, — горячился мордатый. — Гороху и перин в Пустоши хватает.

— Чинушество! — вопил Пердендози. — Бюрократия!

— Может, пусть пожалуется? — предложил второй стражник. — У меня жена вот тоже… Я чудовище, говорит, а она вроде как невинная жертва. Жертвы, они жаловаться любят.

Лиза не удостоила солдата вниманием.

— Хорошо, — подытожил человек в шрамах. — Значит, я этого дела решить не могу. Пошлем за Эрастофеном. Как он скажет — так и будет.

Посыльный умчался. Ожидание потянулось тягучей волной — словно мед, льющийся из тарелки. Наконец послышались шаги. Из ворот вышел человек в холщовой хламиде. Волосы его курчавились, нос… знакомо ли вам выражение «античный нос»? Профилем Эрастофена гордился бы любой патриций Анатолая.

Когда человек вышел под свет фонарей, стала заметна еще одна его особенность. Кожа Эрастофена была не просто бледна — цветом она напоминала моллюска, живущего в глубинах бессолнечных пещер. Волосы безжизненно белели, глаза отблескивали красным.

Эрастофен был альбиносом.

— Что случилось? — спросил он.

— Неопознанные личности, — отрапортовал чернявый. — Этот, — палец обвиняюще уткнулся в Хоакина, — выдает себя за Гури Гил-Ллиу. Девица утверждает, что она — Летиция Ляменто. Никакими документами это не подтверждено.

Гури… Ляменто… — Альбинос задумчиво пожевал губами. — Пропустите их, — веско объявил он. — Под мою ответственность.

Чернявый стал по стойке смирно. Мордатый алебардист подобрал живот. Доспехи его пришли в движение, лязгая, словно караван верблюдов, груженный листовым железом.

— Проходите.