"Убить Ланселота" - читать интересную книгу автора (Басирин Андрей)

Глава 16 МЕДОВАЯ КОМЕТА

Старый жрец сидит в шатре и пьет малиновый чай с коржиками на меду. Два старших бухгалтера и шаман следят во все глаза, чтобы он не исчез и не выкинул какой-нибудь номер. Финдир честно предупредил стражников, что случится, если старик сбежит или превратится в зверя великого. Потому-то они так по-звериному чутки к каждому его движению. Что не мешает им, впрочем, спокойно беседовать.

— …а это правда, что по улицам Арминиуса бродят северные олени? — спрашивает его преосвященство, прихлебывая из блюдца.

Варвары переглядываются.

— Что олени! — говорит старший. — Я однажды пингвина видел.

— А я ухохотня, — подхватывает тот, что помоложе.

— А вот белые медведи к нам не забредают, — задумчиво говорит шаман. — Ухохотней боятся. Нет зверя страшнее тролля-ухохотня.

— А правда, что у вас зимы суровые? Настолько, что приходится раскалять печь докрасна и спасаться, прижавшись к ней вплотную?

— Почти. Докрасна — не докрасна… но поленце вовремя не подбросишь — беда будет. Передайте вон ту чашку, ваше преосвященство.

— Помню, — поддерживает стражник помоложе, — однажды мальцом заигрался… и того… забыл подбросить.

— И?

— Ну что, что… замерзло пламя-то. Так, что вьюшку печную закрыть не удалось.

Варвары хмурятся.

— Ох, лупливал я малых за такие штуки, — вздыхает старший. Шаман кивает согласно. — Недогляд, небрежение, а с того — всей семье убыток. И печь долотом приходится отчищать. От огня замерзшего-то…

Его преосвященство шумно отхлебнул из чашки, Варвары… Так и не понять, издеваются над ним или всерьез говорят. И то, и то возможно. Он протянул чашку шаману, и тот щедро плеснул чаю.

Что-то шло не по плану. Дурное предчувствие не давало его преосвященству покоя.

Где-то что-то не так.

С кем же? С бунтовщиком? Королем Финдиром?

— А скажите, — спросил он, — духи у вас сильно бунтуют?

— Духи? Что за духи? — удивился шаман.

— Да так, ничего… Вот уже второй раз неподалеку воротца открывают. Проход на план огня. Пустяки, не обращайте внимания.

Тальберт отлично понимал, против чего идет. Шуты редко бывают дураками. Вот только другого выхода у него не было.

Он опоздал всего на чуть-чуть. В миг, когда Оки торжественно вручил Истессо меч Ланселота, за его спиной открылась дверца. Крошечная — всего в локоть высотой, — висящая в воздухе дверца, вся изузоренная лепестками огня.

— Тальберт! — крикнула Маггара, кружа над головой маленького варвара. — Тальберт, мы вернулись!

— И Дамаэнур с нами! — подхватил Гилтамас. Глаза Финдира округлились, словно у ребенка, что воровал конфеты с елки, а наткнулся на живого Деда Мороза.

— Это что за шутки? — крикнул он. — Куда? Что?

И:

— Руби их!

События понеслись вскачь. Представьте пиротехника, что собрал всяческие «вдруг!», «а тут!» и «внезапно!», слепил из них фейерверк и запалил. Так и тут.

…Хоакин боднул Оки лбом в челюсть…

…варвары вскинули луки…

…король рванул крышку табакерки…

…Маггара заверещала, увидев кровь и потерянный шутовской колпак…

…в снег из волшебной дверцы пролилась огненная струя…

Взметнулись облака пара. Стрелы ушли в него, как в молоко. Финдир промахнулся и ненароком вытряхнул содержимое табакерки в лицо Большому Проценту.

— Апчхи! Апчхи! Апчхи!

— Будьте здоровы! Будьте здоровы! Будьте здоровы!

Харметтир осел в снег. Бухгалтеры, ринувшиеся в погоню за Хоакином, столкнулись с ним, и возникла куча-мала. Руки, ноги, копья, шлемы — все смешалось.

— Держите мерзавцев! — визжал король. — Поймаа-а-ать!

В туман полетели сети. Когда пар рассеялся, взглядам аларикцев предстал Оки. Спеленатый сетями по рукам и ногам, маленький тан яростно верещал и ругался. Меч Ланселота он так из рук и не выпустил.

— Где Хоакин, мерзавец?!. — обрушился на него Финдир. — Под суд пойдешь!

— Ы-ы-ы! Ы-ы-ы!

Длинная Подпись стряхнул с себя бухгалтеров.

— Бежал! — взревел он. — В портал нырнул, паскуда!

— В какой?

Варвары с надеждой уставились на снег перед порталом. Но нет. В беготне и суете все следы Ланселота оказались затоптаны.

Зеркало загудело, подобно гонгу. Огоньки свечей покачнулись, выплюнув к потолку черные струйки дыма. Миг — и они вновь горели ровно и ясно. Храмовая безмятежность стояла на страже самой себя. Какие бы катаклизмы ни происходили в мире, покой Эры Чудовищ оставался нетронутым.

Хоакин огляделся. После звенящего холода Урболка воздух храма показался ему обжигающим. Меж мраморных колонн колебалось марево, черно-красные плитки пола блестели, словно облитые маслом.

— Уррра! — Гилтамас и Маггара принялись выписывать сверкающие зигзаги в воздухе. — Спасены! Спасены!

— Еще не совсем.

Хоакин взялся за подсвечник и ударил в зеркало, откуда только что выбрались беглецы. Раз, и другой, и третий. Во все стороны полетели осколки.

— Прекрасно! — Огненная ящерка у ног стрелка прищелкнула хвостом, — Сие знаменует наше спасение. Не будем же медлить.

— А ты кто такой? — поинтересовался Хоакин. Ящерка показалась ему похожей на Инцери, но выглядела покрупнее и помускулистее. В ее… его фигуре не было и следа девичьей хрупкости и утонченности. На голове огненная корона, да и голос — голос пусть юношеский, но властный. Принадлежащий существу, которое привыкло повелевать.

— Мое имя — Дамаэнур, — поклонился элементаль. — Я — принц огненного плана и явился в этот мир за своей невестой.

— Ты вовремя, друг. Не знаю, как бы мне пришлось разбираться с варварами… Я в долгу перед тобой.

— Не стоит об этом. Его преосвященство — мастак на разные фокусы. Разбитое зеркло его надолго не задержит.

— Точно, — поддержала Маггара. — Будь он верблюдом или канатом, пролез бы в игольное ушко.

— Так что же мы ждем?

И они двинулись в путь.

Если следовать логике вещей, стрелок никогда не видел Лизу. Бизоатон наложил заклятие до того, как Истессо встретил Фуоко. Но любовь не подчиняется обычной логике. Ей плевать на заклятия и хитроумные планы королей. Память Хоакина была чиста, но отчего так колотилось его сердце? Есть что-то, что располагается за рассудком и памятью. Что-то, что живет, даже когда человек не властен над собой. Заклятие Бизоатона бесследно выглаживало боевые шрамы на теле Хоакина, но тонкую силу, что вошла в его сердце, уничтожить не смогло.

— Хок, ты молчишь… — Маггара тревожно посмотрела на стрелка. — Что с тобой?

— Ничего. Это мои последние часы под заклятием неизменности. А что потом, не знаю.

— Меняться всегда страшно, — заметил Дамаэнур. — Мы, элементали, проходим через множество превращений. Искра, пламя, саламандра, феникс. Каждый раз — будто последний. И мы дрожим: вдруг в своих метаморфозах затронем нечто изначальное? Что-то, что составляет основу нашей природы?

— Да… — Шаги Ланселота стали глуше. На черно-красных плитках появились ковры. — Я слишком привык к заклятию… Я стал им пользоваться, обжился в нем, обустроился. Слышишь, Маггара? — Он обернулся к фее. — Это очень удобно: чихнуть и стать непонимающим. Ребенком, которого ведут за руку, которому объясняют, что делать. Что есть добро, а что — зло.

— И часто ты прибегал к таким трюкам? — спросил вдруг Гилтамас. Стрелок услышал в его тоне нотку презрения: сильфы болезненно воспринимают ложь. — Прятаться за увечьем… Это как притворяться больным, чтобы за тобой ухаживали.

— Да, наверное, — медленно произнес стрелок. — Я попробовал всего один раз. Там, перед порталом.

Когда погиб Ойлен, когда стало ясно, что все вокруг — ложь и обман, а Ничевоенное Готтеннетотское Передмолчание — лишь предлог для грабежа и убийства, Ланселот затосковал. Мучительно захотелось чихнуть, погрузиться в сладостные волны неведения, стать куклой на ниточках. Но спасительный чих не приходил, и Хоакину пришлось притвориться. Странно, что Финдир — сердцевед и знаток душ — ему поверил. Видно, очень хотел поверить. Ложь сплелась с ложью и враньем же обернулась. Но скоро этому придет конец.

— Куда мы идем, Маггара? — спросил Хоакин. — Ты должна знать дорогу.

— Дорогу-то я знаю… — Феечкин лоб наморщился от раздумий. — Да только тебе она не пригодится. Летать ты не умеешь и ростом великоват. Пожалуй, двинем сюда.

Компания свернула в темный закуток между зверомордыми статуями. В полумраке скрывалась мраморная площадка с поблескивающими медью значками; в центре ее торчал острый шпиль.

Загадка храма. Солнечные часы в углу, куда солнце никогда не заглядывает. Откуда бы здесь взяться тени? Но она существовала: черная, бархатистая, как будто прорисованная сажей. Если верить закону сохранения тьмы, где-то должно стать очень светло — просто потому, что здесь лежит эта тень.

Время застыло на табличке «Эра Зверей Великих».

Когда к часам подошел Хоакин, черная полоска скользнула в сторону и неуверенно задрожала. Новая эра приближалась, и храмовые часы не могли этого не почувствовать.

— Нам сюда, — шепнула Маггара. — Есть один человек… вернее, бог, которого надо бы прихватить с собой.

Зашелестели тростниковые циновки. Хоакин сдвинул их в сторону, безжалостно сминая нарисованные Урболкские горы, шишки и ворон. Охотники на чудовищ вошли в помещение за алтарем.

Комната, скрывавшаяся за циновками, богатством обстановки порадовать не могла. В центре находился бассейн, весь в изразцах, изукрашенный сюрреалистическими цветами цикория. На противоположном его берегу темным золотом блистала тележка, вся заставленная кувшинчиками и тарелочками. Фуоко бы узнала эти кувшинчики. Да и Маггаре они не показались бы чужими.

Рядом с тележкой с пищей богов возлежали Квинтэссенций и брат Версус. То один, то другой протягивал руку и зачерпывал из миски нечто похожее на шоколадный крем.

— Ну и дурак же ты, первобатерий, замечу как другу, — сообщил Версус, облизывая пальцы. — Поднял ты бунт беспощадный — и что, скажешь, стало всем лучше? Что за манера восстанием множить народное горе?

— У-у, батенька, как вы кисло вопрос ставите. — Квинтэссенций поболтал ручкой в опустевшей миске. — А вот попрошу! Не лезьте немытыми, извините, лапами в святейшие мои права и свободы.

Брат Версус усмехнулся:

— Скажешь, свободою можно назвать это пошлое чванство? Бегство, гнилой эскапизм, я уж не говорю о дурацкой манере…

— Что, пожалуйста? Я не ослышался?

Версус поперхнулся. Испуганно огляделся, словно выискивая взглядом его преосвященство. И вновь продолжил, но уже размеренным жреческим речитативом:

— …не скажу о манере бесчестной — фразой жонглировать, смысл извращая изрядно. Как может бог в демагогии грязнуть бесстыдной?

Философский камень затряс головой. Слова жреца действовали гипнотически, не давая сосредоточиться. Наконец он пробормотал:

— Вы повторяетесь, уважаемый Версус. На личности переходите. Прошу прощения, но я не способен продолжать полемику в подобном ключе.

Завидев Ланселота, Квинтэссенций очень обрадовался. Подпрыгнул, засеменил к краю бассейна:

— Ох, батюшки! Истессо? Да. Это вы. Хотя конечно же я могу быть неправ.

— Это он, — подтвердила Маггара. — Что ты там делаешь? Иди к нам.

— Не могу. Меня держит этот гнусный жрец.

Версус поднялся на одном локте и осмотрел компанию придирчивым взглядом.

— Кто вы такие, хочу допросить вас пристрастно и грозно? Кто вам позволил тревожить покой утомленного бога? Или же вам, дерзновенным, плевать на чужие святыни? С чем заявились, мерзавцы, в сии благодатные стены?

Дамаэнур грозно ощерил пасть:

— За моей невестой мы пришли! А ты кто?

— Ну что ты молчишь, Хоакин? — Маггара толкнула стрелка в плечо. — Скажи что-нибудь!

Хоакин не ответил. Он пошел к жрецу — нарочито медленно, без злобы. Версус беспомощно заозирался. Отхлебнул из крохотного кувшинчика и заголосил:

— Горе, о горе! Захватчики злобные в храме! Где вы, жрецы, где дубинки, где храмовый зверь Катаблефас?

— Идем! Идем с нами, Квинтэссенций! — крикнула Маггара.

— Не могу. Фигурально выражаясь, я повязан по рукам и ногам демагогической аргументацией. Я же все-таки философствующий камень.

Он поднял руки, и все увидели золоченые цепи на запястьях. Кто не знает, как тяжело рвать эти путы? Свободнейшие из свободных, сильнейшие, умнейшие… Как часто оказывались вы не в состоянии заниматься своими делами лишь потому, что кто-то втянул вас в спор? Уж и причина давно забыта, а вы все кричите, ругаетесь и не в силах покинуть друг друга. Иллюзия, будто вы совместно рождаете истину, держит крепче брачных уз, любовного ложа.

— Наплюй, — хрипло предложил сильф. — Давай, так двинем… вместе. Там с тебя цепочки и снимем, а?

— Ну как я брошу столь важную дискуссию? Мы тут беседуем об ответственности творца. О священном, неотъемлемом, прошу прощения… О персонификациях идей.

Дамаэнур с удивлением уставился на брата Версуса.

— Ответственность творца? — хмыкнул он. — Да что этот сморчок в творцах понимает?

Квинтэссенций растерянно переводил взгляд с Дамаэнура на Версуса.

— Доводы ваши, увы, безупречностью слога не блещ…

— Он ведь жрец. Смотри — пузо выкатил. И морда красная!

— При чем тут моя морда? — враз забыл о гекзаметрах Версус.

— При том! Похожа на жо…

— Сам жопа! — заорал жрец. — Ты вообще мерзавец! И негодяй!

— А что я сказал? Мы, огненные элементали, всегда отличались прямотой и откровенностью.

— Благодарю вас, — раскланялся камень. — Вы раскрыли мне глаза. Никакой культуры дискуссий.

Цепи на руках и ногах Квинтэссенция рассыпались.

— Я бессилен противостоять жреческим гекзаметрам, — сконфуженно произнес он. — Извините. Когда их слышу, теряю волю… Но теперь я свободен и помогу вам.

Океан огня. Волны плещут в пещере, наполняя ее от края до края.

Давно уж никто не рисковал приблизиться к Инцери с линейкой. Элементаль стала зверем великим — если не по духу, то по размерам.

Глаза саламандры подозрительно поблескивали. Шестнадцатилетнюю девчонку легко довести до слез… шестнадцативековую саламандру — тоже. И до слез, и до уныния Достаточно изо дня в день твердить ей, что она — ничтожество. Глупая, никчемная, безобразная.

Эрастофен увлекался традиционными методами психотерапии. Но если та предназначена, чтобы лечить пациента, у бледнокожего философа была совершенно иная задача. Поэтому истории, притчи и басни, которые он рассказывал элементали, несли привкус безумия.

— …А потом Золушка съела подряд двадцать порций мороженого, — доносился из-за камней голос Эрастофена. — С фисташками, ромовое, земляничное, пять крем-брюле, пять шоколадных, три ананасовых и четыре пломбира. Она охрипла и, когда принц пригласил ее танцевать, лишь беспомощно каркала и пыхтела. Лицо ее покраснело, волосы растрепались.

— Не надо! — жалобно просила Инцери. — Пусть эта сказка окончится хорошо.

Демон был непреклонен:

— Хорошо? — Он взобрался на обломок колонны, чтобы оказаться повыше и заорал: — Хорошо?! Принц танцевал все танцы с шахинпадской принцессой! А потом утащил шахинпадку в свои покои! Разорвал на ней платье! Золушка все это видела, она хотела утопиться, но поскользнулась на лестнице! Расколошматила хрустальные башмачки! В кровь порезала пятку!

— Не надо! Прошу вас.

— Ах, не надо?! Так, да?! Слушай же, тварь. — Бледное лицо Эры посинело; в уголках рта клокотала пена. — Пробило двенадцать часов, и волшебное золушкино платье превратилось в тыкву.

Эрастофен с шумом втянул слюну. Одежда его была мокра от пота — слишком тяжело дались ему мгновения экзальтации. В логове Инцери стояла порядочная жара.

— А хочешь знать, что было дальше?! — прошептал он, тяжело дыша. — Когда Золушку нашли в углу подметальщики? Хочешь?

— Не-э-эт! — завизжала элементаль. Она пыталась зарыться головой в пылающую лаву, но не могла. Огненные волны едва доставали до ноздрей Инцери.

В пещере послышалось:

— Эй, господин Эрастофен? Где жертву вешать?

— Кто там? А? Не слышу!…

Счетовод заозирался. Брат Люций терпеливо выждал, когда сумасшедшие глаза сфокусируются на нем, а затем пояснил:

— Жертва. Лиза. Куда ее?

— Лиза что?… — Эрастофен рассеянно вытер лоб. Безумие понемногу отпускало его. — Ах, Лиза! Что, брат Люций, разве уже время?

— Вы сами просили принести жертву перед обедней.

— Точно… Просил… Ну тогда привяжи к той скале.

Монахи в линялых хитонах вывели Фуоко. Девушка извивалась, мычала, пыталась пнуть Эрастофена — все тщетно.

— Постарайтесь придать ей сорок шестую позу отчаяния. Что, его преосвященство еще не появился?

— Не, — помотал головой тот из рабочих, кто вбивал в скалу бронзовое кольцо. — Гуляет.

— Сказал, задержится у варваров, — не поднимая глаз от плана логова, подтвердил Люций, — Финдир прибудет пораньше… Да куда ж ты цепь вешаешь, придурок! — заорал он на рабочего. — Это же сорок шестая поза!

Грохот, который подняли рабочие, заглушил звуки шагов на лестнице. Один лишь Эрастофен мог сообразить, кто спускается в пещеру, но он чересчур увлекся своей — сказкой.

— …и когда Золушка — нищая, оборванная, слепенькая — просила подаяния, ей бросали пуговицы и щепки. А все потому, что замарашкам нечего думать о принцах.

— Ты уверен?

Огненный шар выкатился к ногам Эрастофена. Демон с удивлением посмотрел вниз:

— Ты кто, чучело?

— Сейчас узнаешь. Какую ногу тебе откусить первой?

— А, ты… — В голосе Казначея скользнуло разочарование.-Дамаэнур. Вот уж не думал, что ты настолько неразборчив в подборе невест. И что ты в ней нашел? — Он махнул рукой в сторону пылающей горы-Инцери. — Ляжки как у коровы, глаза на мокром месте. Впрочем, у каждого свои вкусы.

Он отвернулся и словно бы заметил Истессо:

— Ба! И Ланселот здесь! Какими судьбами? Дай хоть обниму тебя, негодник. Тоже за девицей?

Ланселот придержал философа:

— Не стоит, Эра. То Финдир на шею кидается, то ты… Так и устать можно.

— Чудак-человек! — добродушно прогудел Эрастофен. — Обижаешь, ей-богу. Куда ж ты?

Истессо отодвинул философа в сторону и пошел к скале, к которой была прикована Лиза. Служки окончательно заклепали цепи. Собрали стремянки, молоты, клинья и отправились восвояси. Ланселот дождался, пока мимо пройдет первый из них, и поставил ему подножку.

— Обижаете, сударь-господин, — пробасил тот, вставая. — Рабочего человека всяк рад обидеть.

— Ничего, утрешься. Назад давай. И молоток не забудь.

— Чего это?

— Цепи снимешь. Ну? Чего глазами лупаешь?

Рабочий тупо моргал, не понимая, чего от него хотят.

— Зря ты это, Хоакин. — Эрастофен неслышно подошел сзади и стал за плечом Истессо. — Ребята старались, камень буравили. Да и рабочий день уже закончился.

Жаркое марево вскипало в воздухе, разделяя Лизу и Хоакина. Стрелок отобрал у рабочего молот и зубило и пошел сквозь колеблющуюся стену. Чадное масляное пламя взлетело к потолку, обжигая. Ланселот не удержался, рухнул на колени. Лицо и руки его покрылись волдырями, одежда дымилась. Обожженные ноги не держали.

— Да кто она тебе? — донеслось, словно сквозь толщу раскаленного песка.-Любишь ее? Да? Ну тогда ползи.

Хоакин попытался встать. По обожженному лицу текли слезы. Кровь вскипала, в ушах бились тонкие голоса из снов:

«Кто ты?! Кто?»

Огромная саламандра ворочалась в своем пылающем ложе. Огонь, жар, свет… снова пламя. Багровые языки, оранжевые протуберанцы, золотые искры, фиолетовая кайма. Горестная складка в уголках губ Инцери. Лоснящаяся шкура — черная в огнистых трещинах, — словно магма проглядывает сквозь корку шлаков.

«Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!»

Вот он — барьер, отделяющий Инцери от зверя великого. Вскипающая клубами раскаленного воздуха стена. Испепеляющая все и вся ненависть. Ненависть к себе.

— Дамаэнур, что же ты?! — отчаянно закричала Маггара. — Ты один можешь помочь. Спаси ее! Не стой!

Дамаэнур бросился на Эрастофена. Атаковал со всей яростью огненного властителя — грациозно, мощно. Свились плети пламени, камень вскипел от жара.

Вот только бесполезно это — пытаться сокрушить того, кто живет за счет ненависти. Чем больше ярится принц элементалей, тем сильнее становится демон. Кому нужна месть вместо любви? Уж явно не девчонке, запутавшейся в самой себе.

— Дуралей! Не ожидал, да? Ах-ха-ха! Как тебе невестушка?

Стена пламени наливается мощью. Вскрикивает Лиза, но крик гаснет в жарком мороке. Раскалеиный воздух колеблется, свивается голубоватым покрывалом.

— Вставай, Хоакин! Вставай!

Маггара заметалась над стрелком, не в силах приблизиться. От ее крыльев веял нестерпимый жар. Истессо закрыл обожженное лицо руками. Волна кипящего воздуха смела Маггару, отбросила в объятия Гилтамаса.

— Если не ошибаюсь, вполне возможно, что мы проиграли… — пробормотал Квинтэссенций. — Такое ощущение намечается.

— Ну, ребята, — крикнул Эрастофен, спихивая Дамаэнура в огонь. — Что вы еще можете? Гилтамас, ты пырнешь меня ножичком? — Он повернулся к философствующему камню: — Или ты заговоришь меня до смерти, бог-неудачник?

— Если б вы знали, насколько все непрочно, — вздохнул Квинтэссенций. — Извините. Я слишком хорошо вижу все пути…

— Болтун! — Эрастофен присел перед маленьким богом на корточки. — Людям не нужно твое знание. Слышишь? Им нужны мессии. Те, что уверены в себе. Те, что втопчут своих последователей в грязь и по их плечам отыщут дорогу.

На лестнице загрохотали шаги. Финдир в сопровождении полудесятка старших бухгалтеров спускался в пещеру. Следом семенил его преосвященство.

— Привет, червяк, — добродушно помахал Эрастофену Золотой Чек. — Где тут мой зверь великий?

— А, новичок… Дюжинец очередной. — Альбинос усмехнулся. — Вот твоя зверюга. А вон жертва, к скале прикована.

— Заморенная какая-то. И выглядит неважно.

— Кто, Инцери? Побойся бога! Ты и на такую не наработал.

Золотой Чек оскорбился. Как и все короли, он не любил, когда вспоминали его ошибки. Да, Хоакина он упустил. Но вовремя же исправился!

— Я не о звере говорю, — надменно сообщил он. — Жертва ваша субтильная очень. К тому ж брюнетка, а я им с детства не доверяю.

— Да какая тебе разница? — не выдержал его преосвященство. — Тебе на ней не жениться.

— А престиж?

Финдир наконец заметил Ланселота. Поморщился, словно обнаружил под каблуком полусгнившее яблоко:

— Вот он, прощелыга, здесь околачивается. Ну от нас не уйдешь. Шалишь, братец.

— Что ты, Финдир! Не трогай Ланселота. Соглашение ты нарушил, а значит, не имеешь никакого права на зверя. Со всеми последствиями.

— Нарушил? — Варварский король вскинул бровь. — Удивлен. Мы ведь как договаривались? Ланселот уйдет в портал и окажется в логове зверя великого.

— Перводракона.

— Так еще ж не поздно. Мои ребята его сейчас и перенесут.

Элементаль с трудом повернула голову, прислушиваясь к разговору. Дамаэнур вскарабкался к ней на плечо.

— Как ты, Инцери?

— Не смотри. Не смотри на меня, пожалуйста. Особенно сейчас… когда я такая.

— Я — за тобой, Инцери. Ты так быстро убежала, что я не успел ничего сказать.

Чудеса -товар расхожий. Чтобы творить их, не нужно быть магом. От слов Дамаэнура Инцери стала чуть меньше. И чуть ярче.

Тем временем аларикские воины двинулись к Истессо. Ланселот лежал в самом пекле, и шубы варваров оказались как нельзя кстати.

— Я сохранил перчатку с твоей левой задней лапы. Куда ты так торопилась?

— Полночь пробило. Я обещала Маггаре, что буду дома вовремя. Иначе она обещала превратить меня в хрустальный башмачок. Или кабачок. В тыкву, в общем.

Одним зверем великим стало меньше. Да, Инцери была все еще крупнее Дамаэнура, но с каждым мигом становилась все меньше. Саламандр протянул Инцери забытую перчатку. Она пришлась впору.

Первый из бухгалтеров схватил Хоакина. Одежда Ланселота раскалилась и обжигала пальцы. Завопив, варвар отдернул руку.

Аларикцы переглянулись. Хоакину пришлось очень плохо. Лицо и руки его покрылись пеплом, волосы дымились. В том аду, что царил вокруг, выжить можно было лишь чудом. Из прокушенной губы Лизы по подбородку скользнула кровавая струйка.

— Не умирай, Хок. Я… я не могу без тебя!…

Скала, к которой приковали Лизу, находилась далеко от Инцери. Жар, терзавший тело Хоакина, докатывался до Фуоко лишь отголоском, горячим дуновением.

— Хок, подожди. Я сейчас…

Лязгнули звенья натянутой цепи. Девушка извивалась, пытаясь вырвать руки из бронзовых колец.

— Кажется, если я не ошибаюсь, тут можно и помочь, — пробормотал под нос Квинтэссенций. — Вреда не будет. А если и будет — бог с ним. Один раз можно.

И он покатился к Лизе.

Из толпы варваров выскочила коренастая фигурка. Оки, как всегда, оказался на высоте. Закутанные в побуревшую шкуру руки подхватили стрелка. Мех — когда-то он принадлежал белому медведю — затрещал, вспыхивая.

— Понесли! — рявкнул тан. — Ну!

Второй варвар схватил Хоакина за воротник и потянул. Бегом, бегом, они выволокли стрелка в прохладное место.

И тут события ускорили свой бег.

Инцери ужалась до своего нормального облика.

Тело ее раскалилось добела, по ней побежали голубоватые молнии.

Квинтэссенций пошептал, и цепи, державшие Фуоко, рассыпались в прах.

Мех на рукавах варвара вспыхнул.

— Воды! Воды! — завизжал Оки. — Я горю!

Варвары не растерялись. Откуда-то появились ведра воды. Харметтир вскинул над головой бочонок и обрушил на Оки и Истессо целый водопад. Шипение пара, нестерпимая вонь горелой шерсти.

— Апчхи!

— Апчхи! Апчхи! — понеслось над толпой бухгалтеров. — Будьте здоровы.

— И вам того же.

Последним чихнул Хоакин.

— Э-эй! — встрепенулся его преосвященство. — Да он ожил. Взять его!

Хоакин сидел, широко раскинув ноги, раскачиваясь и непрерывно чихая. Ожоги сошли. И не поверишь, что миг назад Истессо был похож на обугленную куклу.

— Финдир, — с обманчивым спокойствием поинтересовался Эрастофен. — Ты не видишь, что происходит?

— А что? — подбоченился варвар. — Что-то страшное?

— Ланселот сейчас придет в себя. Почему ты его не схватишь?

— Мы договаривались на зверя великого. И где он? Эта кроха, что ли?

Инцери и Дамаэнур сидели, обнявшись. Инцери не стала чудовищем, она стала красавицей.

— Итак, вы меня обманули. Вернее, попытались обмануть.

— Как знаешь, Финдир. Ты сам выбрал свою судьбу.

Эрастофен пожал плечами и отступил за спину его преосвященства. Тот принялся раздуваться, обрастая чешуей, но Оки успел первым.

Удар. Закатив глаза (пока еще человеческие), жрец осел на землю. Тонкая струйка крови потекла на гранитные плиты. Все смешалось в храмовом логове. Откуда ни возьмись появился брат Люций. За ним шли жрецы.

Хоакин же чихал и все не мог остановиться. Лиза ухватила его под мышки и попыталась утащить. Но стрелок оказался слишком тяжел для нее.

— Хок, Хок, бежим отсюда! — сквозь слезы просила она. — Ну, Хок, миленький!

— Апчхи! — согласился разбойник. — А-А-А-А…-…ПЧХИ!

От тяжкого удара содрогнулась пещера. Жрецы и варвары попадали на землю; со сводов посыпался песок и мелкие камни. Волны прокатились по поверхности огненного океана. Фонтанчики пламени высветили причудливую картину.

Бледное лицо Эры. Алчная физиономия Финдира. Торчащие в разные стороны варварские бороды, фанатично горящие глаза жрецов…

Все замерло.

Крохотный шарик медового цвета вылетел из уст Хоакина и покатился по камням. Вопреки законам природы и здравого смысла жемчужина не застряла в щебне и не утонула в лаве. Скорость ее все увеличивалась, она становилась все больше и больше, и…

— Каррррр! — грянуло воронье. — Карррр!

Медовая комета плыла в небе. Тень в солнечных часах — дрогнула и — сдвинулась на шаг. К новой эре, новой эпохе, которой пока не придумали названия.

Лиза крепко, до побелевших костяшек, вцепилась в плечо Хоакина.

— Ну вот, — прошептала она. — Все кончилось.