"Последняя война" - читать интересную книгу автора (Мартьянов Андрей, Кижина Марина)

Глава пятая. Сабли гнева

— "Все смешалось в пределах обитаемого мира, и небеса грозили рухнуть…" — пробормотал Ясур давным-давно заученную фразу из Книги. Пожилой сторож не был особо грамотен, но, прослужив много лет при храме, наслушался от Би-ринджика и его учеников многомудрых изречений Провозвестника Эль-Харфа, каковые считались богодухновенными и единственно верными. От себя Ясур добавил: — Конец Шехдаду.

Ясур пробирался самыми узкими улицами, таясь в тени домов, предзакатные сумерки скрывали его фигуру от постороннего взгляда. Собственно, никто в Шехдаде сейчас не заинтересовался бы одноруким стариком, непонятно почему стремящимся попасть к рыночной площади и главной широкой улице, ведущей к воротам.

Со стороны полуночных и восходных кварталов ощутимо потягивало едким дымом, стлавшимся над землей, — от степных равнин пришел ветер, не дававший дымным столбам пожаров подниматься в высоту. Улицы Шехдада (по крайней мере, те, что прилегали к храму Атта-Хаджа) пустовали — жители попрятались, надеясь, что стены домов принесут спасение от неожиданно свалившейся беды.

— Как бы не так. — Ясур походя пнул носком мягкого сапога запертую дощатую калитку. — Они все равно придут. Разберутся с градоправителем и военными, и настанет время поживиться… Лопнут крышки сундуков, убьют во дворе отца, забавы ради бросят в колодец сыновей, превратят сестер в наложниц.

Старик знал, о чем говорил. Повоевал он много, видел всякое, а два десятка лет назад, когда предыдущий шад повелел наказать халисунцев за непочтение к трону Саккарема, Ясур командовал десятком из наемников-степняков, молодых парней, ушедших из своих улусов искать счастья на чужих землях: себе богатства, своей сабле — славы. Народ это был необузданный — отличные воины, не знавшие страха и не испытывавшие боли, но вспоминать о том, что лихой десяток пешего войска Солнцеликого творил в захваченных городах, не хотелось. Не случилось бы того же в Шехдаде…

— Стой! Стой, кому сказано, безухая собака! Ясур на время потерял бдительность и не расслышал топота копыт, бивших по утоптанной глине. Мергейт. К счастью, один.

Конник натянул поводья и, морщась от дыма, высокомерно глянул на храмового сторожа. Лошадка маленькая, степная, косматая. Упряжь самая простая — овечья кожа без всяких украшений, вместо седла — сложенная войлочная попона. Степняк был выряжен в темный не то от грязи, не то от долгого употребления чапан и квадратную шапочку с пером. Доспеха нет, это Ясур приметил сразу. Такие бросаются грабить прежде всех.

— Почему не отвечаешь? — В узких глазах мергейта не появилось интереса или враждебности. Когда воин понял, что повстречал всего лишь увечного старика, он действительно стал относиться к Ясуру как к запаршивленной собаке. Побежденный не имеет права на доброе отношение.

— А ты не спрашиваешь, — пожал плечами Ясур. — Что делает степной воин в городе, принадлежащем блистательному Саккарему, и почему этот воин не видит мои седые волосы? Разве в законе Степи не чтить старших?

— Что ты сказал? — Мергейт нагнулся, вытягивая правую руку и пытаясь схватить Ясура за ворот. — О чем ты шипишь, змея беззубая?

Ясур еще успел заметить в полумраке, что лицо у мергейта совсем молодое, даже усы не пробились. Наверное, младший сын какого-то безвестного кочевника… Единственная рука сторожа молниеносно выбросилась вперед, выскочивший из рукава узкий нож ударил склонившегося степняка в подбровь и глубоко вошел в мозг. Воин, не успев вскрикнуть, мешком повалился на землю.

— Ты же видел, что перед тобой немощный старик, — проворчал Ясур.

Сторож огляделся. Тело необходимо спрятать — если найдут мертвого мергейта, то за одного своего перебьют сотню саккаремцев. В нише между домами лежал хворост, и старик, не без отвращения взявшись ладонью за сальный рукав ча-пана убитого мергейта, оттащил труп к горе сушняка, кое-как завалил ветками, не забыв, однако, содрать с одежды воина вырезанный из дерева знак-пайзу (полезная вещь, это Ясур знал: если на груди красуется такая пайза, мергейты могут принять за своего). Затем он перевел взгляд на лошадь. Скакун при бегстве очень бы пригодился, но где его оставить?

Решение оказалось самым простым. Старик запросто прикрутил поводья спокойной и безразлично отнесшейся к смерти хозяина скотинки к коновязи одного из домов. Местные, если высунутся наружу, лошадь не тронут — испугаются, а степняки, увидев одинокого скакуна, решат, что хозяин по-своему забавляется в соседнем доме. Их командир-то небось уже приказал брать в городе все, что приглянется, — начиная от шелковых тканей и заканчивая женщинами.

Ясур прислушался. Больше всего шума доносилось со стороны рыночной площади. Какие-то невнятные возгласы, вопли, молодецкие хаканья мергейтов… Справа опытное ухо Ясура различило звуки битвы — через две улицы стоял дом градоправителя. Наверняка высокородный Халаиб со своими телохранителями еще обороняется. Но кто все-таки открыл ворота?..

Сторож рассудил, что соваться к дому вейгила будет неосторожным. С одним мергейтом (вдобавок не ожидавшим нападения от однорукого) он справился походя, а вот с целым десятком разъяренных степняков… Прошли те времена, когда Ясур аль-Сериджан мог держать оборону против нескольких противников, искусно владея двумя саблями в обеих руках. Да и годы не те. В двадцать пять или в тридцать лет — расцвет сил для мужчины — Ясур даже бы не раздумывал, лезть в драку или нет. Он был доблестным и удачливым воином, красивым мужчиной, иногда его пояс отягощали монеты… Все кончилось в битве на границе Нардара, когда прямой и тяжелый меч подданного Лауров отсек ему правую руку выше локтя и воина Ясура взял к себе в слуги Предвечный Атта-Хадж. Сейчас Ясур служит только ему. И будет защищать Предвечного даже своими малыми силами.

— Халаиб пусть сам выкручивается, — буркнул старик и резво зашагал к рыночной площади, надеясь рассмотреть, что там творится. Ну уж явно не праздник сбора урожая!

Рыночная площадь к заходу солнца странно преобразилась. Легкие палатки торговцев были сломаны, какие-то люди с серыми от страха лицами расчищали свободное пространство от обломков, перетаскивая расщепленные доски и разорванные навесы к стенам окружающих домов. Конные десятки мергейтов сторожили выходы с площади. Горело несколько костров, дававших-неживой багрово-желтый отблеск.

У самых ворот города громоздились трупы. Мергейты, войдя в Шехдад, первым делом приказали саккаремским воинам сложить оружие, а затем, не встречая никакого сопротивления, жестоко зарубили их саблями.

Всех почтеннейших людей города, до конца остававшихся на стенах, сейчас согнали под навес большого странноприимного дома, принадлежащего купцу Талабиру. Сам почтенный торговец лежал в гостевой зале со вспоротым животом он попытался защитить от насилия свою жену… Вейгил-градоправитель, глава купеческого совета Самарди и несколько их приближенных, связанные крепкими телячьими ремнями, теперь стояли на коленях перед степными всадниками, направившими на шехдадцев свои копья. Прикрученная к репице хвоста одного из коней продернутыми сквозь уши ремешками, болталась окровавленная и изуродованная голова доблестного Джендек-эмайра, погибшего в битве, — злая насмешка над военной силой Саккарема.

Ясур, как человек умный и опытный, не решился напрямую явиться на площадь, куда согнали часть горожан. Обойдя рынок с закатной стороны и хоронясь при каждом подозрительном шо-похе, он, будто кошка, перебрался через ограду купеческого дома, не без натуги, стиснув зубы, поднялся по жесткому, запыленному плющу на плоскую крышу и неслышно подполз к самому ее коаю. Заметить старика было почти невозможно: конные мергейты стояли к нему спиной, костры пылали почти у самой стены дома, освещая площадь и в то же время оставляя в тени вершины строений. Небо, поволакиваемое дымком дальних и ближних пожаров, стало почти черным, звезды помаргивали мутно и безнадежно наверное, Ат-та-Хадж, видя, что происходит на земле, скорбел.

— Ты победил. Менгу, — расслышал Ясур мергейтскую речь. Говорил низкорослый и кривоногий пожилой всадник. Сторож не без труда подавил желание вытянуть с пояса метательный нож и засадить такому вот «победителю» острием между лопаток. — Их нужно достойно наказать, тебе не кажется?

"Ага, вот их главный, — подумал Ясур, приглядываясь к здоровенному, высокому и необычно широкоплечему для степняка мергейту. — Сотник, что ли? Больно молод… Однако пайза у него на груди не то медная, не то бронзовая сразу не разглядишь. О Предвечный, что они собираются делать? Затем расчищают площадь?"

Менгу, командир сотни великого войска хага-на Гурцата, ответил своему пятидесятнику Танхою:

— Заоблачные дали нам победу малой кровью. Их должно поблагодарить. После удачной охоты мой отец всегда дарил часть добычи Заоблачным, чтобы они радовались.

— Время уходит, — напомнил Танхой. — Мы можем оставаться здесь только до полуночи. Затем нам следует идти дальше.

— Хорошо, — громко сказал Менгу и, стегнув коня, выехал вперед. Ясур по привычке пригнулся, всем телом прильнув к квадратным черепицам крыши.

Высокий всадник медленно и гордо направил своего коня к богато одетым саккаремцам, стоявшим на коленях под навесом. Проехался туда-сюда, свысока поглядывая на поверженных врагов, чему-то улыбнулся и наконец проговорил, обращаясь ко всем одновременно:

— Мы отпустим вас. Только сначала я хочу говорить с ханом этого улуса. Покажите мне его.

Пленные молчали, переглядываясь. Менгу, разумеется, помнил, как выглядит вейгил Халаиб (как-никак видел на стене), однако ему хотелось, чтобы хан такого большого кюрийена с каменными прочными домами и несметными богатствами признался сам. Халаиб отмалчивался, отводя взгляд.

— Вот, господин, вот он! — Худощавый, с козлиной бородкой человек в богатом халате попытался подняться с колен, но снова упал на землю от толчка копья одного из десятских Менгу. Это был главный купец города, досточтимый Самарди. Именно он настроил горожан и часть гарнизона против вейгила, не желавшего открывать ворота во время штурма. Самарди надеялся на милость мергейтов, но вместе с другими оказался связанным и брошенным ниц перед победителями.

Менгу брезгливо посмотрел на остробородого купца.

— Хочешь стать нашим слугой?

— Столь же верным, как и слугой солнцелико-го шада, — пискнул купец, которому очень не понравился взгляд молодого степняка. Было в нем что-то угрожающее…

— Нет больше вашего шада! — громко и раскатисто провозгласил Менгу. Теперь в этом мире один господин — хаган Степи Гурцат. И ты, козлобородый, не будешь ему служить. Знаешь почему?

140

— Почему? — шепнул Самарди дрожащими губами.

"Бедняга Самарди, — усмехнулся Ясур, лежа на своей крыше. — Он считает, что законы у степняков схожи с законами Саккарема. Сменился шад — служи его наследнику. Мергейты никогда не поверят человеку, хотя бы однажды запятнавшему себя предательством".

Бледная, больная луна начала выползать из-за степного моря, отражая белесые лучи в символах Атта-Хаджа, установленных на храме Шехдада, трехлучевой звезде, забранной в золотистый солнечный круг. Выкатившиеся от ужаса глаза Самарди еще рассмотрели, как сверкнули в гневе три острия металлической звезды на вершине храмового минтариса — каждый луч, обозначавший самого Предвечного Атта-Хаджа, Богиню Моря и Провозвестника Эль-Харфа, колол купца в сердце, и он понял: тонкий мост под ним обрушится.

…Боли не было. Безупречно отточенное острие сабли степного нукера за краткий миг снесло голову предавшего свою родину торговца. Волна крови измарала разорванный халат вейгила.

— Встань, хан. — Менгу даже не обратил внимания на подрагивающее обезглавленное тело Самарди и посмотрел в глаза Халаибу. — Ты смелый человек, а твои слуги, запершиеся в доме, еще доблестнее. Примешь нового правителя останешься жив. Я пощажу твою семью и твое имущество. Ты останешься ханом в этом улусе и будешь платить дань великому хагану, потому что шад из Мельсины скоро умрет. Везде будет один господин.

Халаиб, оттолкнув плечом копье нукера, поднялся. Ему уже было нечего терять. Берикей с десятком оторвиголов из личной стражи вейгила заперся в доме и поклялся Халаибу, что убьет Фей-рай прежде, чем ее одежд коснется грязная лапа степняка. Значит, они обороняются до сих пор — дом облицован мраморными плитками, его не так просто поджечь, да и выходов всего три. Они умрут, зная, что Атта-Хадж примет своих верных саккаремцев за Малахитовой Дверью, коей оканчивается Невидимый Мост. Помощи от армии шада ждать бесполезно. Наверняка Гурцат уже вторгся скорым маршем через низкий хребет Кух-Бенан, отрог Самоцветных гор, в коренной Саккарем… Надеяться можно только на Атта-Хаджа.

— Наклонись, — спокойно сказал вейгил, бесстрастно глядя на мергейтского сотника. — И я отвечу на твой вопрос.

Менгу подумал и решил, что с ханом все-таки следует обращаться уважительно. Кроме того, он сопротивлялся как мужчина и воин. Поэтому мер-гейт легко соскочил с коня и подошел вплотную к Халаибу.

Градоправитель Шехдада глубоко вдохнул и плюнул прямо в глаза Менгу.

— Вот мой ответ тебе, сотник, и твоему Гурцату. Менгу медленно вытерся рукавом, а быстрым жестом левой руки приостановил схватившихся за сабли нукеров. Он понял, что это был ответ, достойный хана. Но теперь уже ничего не поделаешь. Приказ хагана известен: при малейшем неповиновении уничтожить все, стоящее на пути великой армии. Ведь где-то в темноте за стенами Сейтат-улуса еще шли вперед бесчисленные сотни непобедимого войска Гурцата.

Узкоглазый темноволосый мергейт отступил на шаг назад, его кулак сжался на рукояти так, что кожа побелела, однако Менгу спокойно повернулся к своему верному Танхою и, кивнув на вейгила, приказал:

— Раздеть. С остальными поступайте как знаете. Тот дом, где еще дерутся воины Сейтат-улуса, сжечь. Убить всех. Когда закончите на площади, пусть воины найдут в домах все, что им нравится, и возьмут себе. Молодых и сильных мужчин — под поклажу. К полуночи, когда луна войдет в зенит, от этого улуса должны остаться одни головешки.

Менгу, не слушая истошных криков купцов о богатом выкупе и плача женщин, вскочил на коня и отъехал в сторону. Все прочее предстояло сделать верным нукерам.

— Смел наш вейгил. — Ясур, внимательно следивший за этой сценой, похолодел, понимая, какая судьба ждет управителя Шехдада. — Я бы на его месте присягнул, честное слово. Интересно, кто из наших посейчас бьется в доме Халаиба? Темные демоны, надо бежать за Фарром! Если не выберемся до полуночи… Мергейты не тронут храм, побоятся гнева чужого бога, но огонь может перекинуться, и тогда нас завалит!

Ясур начал отползать назад, в сторону внутреннего дворика, инстинктивно зажимая в единственной руке тонкий узкий клинок, но застыл, увидев фигуру вейгила Халаиба.

Бесстрастные и казавшиеся послушными куклами мергейты-нукеры выволокли почти не сопротивлявшегося градоправителя на середину расчищенной рыночной площади, содрали с него одежду, затем, плеснув ему на бороду маслом, подожгли ее, несколькими ударами повалили жутко кричащего человека на землю, на бок, и прижали сапогами к сухой глине.

Толпа шехдадцев, стоящая у стен под неусыпным надзором степняков, не смела пошевелиться, наблюдая. Пожилой длинноусый мергейт отодрал от одной из бывших торговых палаток столб толщиной с руку, быстро обтесал его широким ножом и, сняв с пояса мешочек с растопленным жиром, смазал кол от острия до основания. Затем отточенный конец жерди на некоторое время сунул в костер так, чтобы он обуглился до багровости, снова плеснул жир, зашипевший на раскаленном дереве… Несколько нукеров изо всех сил прижали Халаиба к земле, а палач единым махом вогнал горячий кол непокорному градоправителю прямо в зад.

Ясур, хотя и не раз видел нечто подобное еще во время службы в войске непобедимого шада, зажмурился и закрыл единственной ладонью левое ухо, правым прижимаясь к плечу. Такой крик, разнесший в клочья ночную темноту над некогда мирным приграничным городком, сам по себе может убить мирного человека. Вой невероятной боли и в то же время — освобождения…

Кол установили в специально вырытую яму, укрепили камнями и оставили обнаженное тело Халаиба корчиться в багряных отсветах злых костров. Он еще был жив и чувствовал, как нечто чужеродное, нестерпимо жгущее и острое, разрывает его внутренности, подходя снизу, от живота к груди, как внутри тела лопаются органы и трепещет умирающее сердце.

Перепуганные шехдадцы молчали. Никто не заметил, когда посмеивающиеся и захваченные происходящим степняки успели с гиканьем вскочить в седла, выстроиться, обнажить оружие, кажущееся изогнутыми линиями живого огня, и ринуться на беззащитных горожан. Большинство погибли сразу, падая с рассеченными лицами, выбитым мозгом, бурлящими черными кровавыми брызгами шеями… Люди пытались спастись, но их настигали фланговые отряды степняков и беспощадно рубили, резали, били… Менгу, впервые почувствовав одуряющую безнаказанность резни, спрыгнул с коня, ухватил за рубашку какого-то маленького мальчика, явно потерявшего в толпе родителей, подбросил в воздух и поймал его на острие сабли. Двое мергейтов помоложе тащили куда-то в проулок истошно орущую женщину, которая, судя по богатой одежде, происходила из уважаемой семьи, еще несколько решили поразвлечься и, перебросив здоровенному шорнику жердь, атаковали его вчетвером, а тот защищался до последнего и, даже когда тяжелая рана в бедро свалила его наземь, все еще пытался ударить ненавистных степняков…

Шехдад не пережил эту ночь. Когда кровавая расправа на площади окончилась, десятки мергейтов рассыпались по узким улицам, вламываясь в дома, бросая факелы в хранилища хвороста и на сеновалы, разбивая ларцы и сундуки в богатых домах, убивая и наскоро услаждая плоть с дочерьми и женами горожан. Мужчин убивали всех, кроме молодежи. Последних сгоняли на площадь, заваленную окровавленными трупами.

В центре бывших торговых рядов страшным памятником степному нашествию все еще содрогался на колу верный слуга солнцеликого шада Даманхура, управитель области Шехдад по имени Халаиб. Его последние слова, обращенные к мутному небу, были таковы:

— Отец, за что? Спаси Фейран…

Ясур не успел вернуться к храму. Все возможные дороги были перерезаны взбесившимися мергейтами — степняки убивали все живое. Кое-кто из горожан пытался сопротивляться, но неумение обращаться с оружием и долгие годы мирной жизни превратили некогда воинственных саккаремцев в боязливых обывателей, не способных дать достойный отпор. Отлично знавший город Ясур стал свидетелем бесчисленных жестоких сцен, которые приводили в ужас даже его, бывалого воина. На улице Сапфиров, где он пробирался по крышам, Ясур увидел, как пятеро мергейтов прибивали деревянными колами к воротам хозяина дома, потом наблюдал, как во дворе купца Шернука вешали за ноги на деревья маленьких детей — не со злости, а так, забавы ради. Любимую жену купца привязали к столбу и насиловали по очереди. Остальные вытаскивали добро из дома.

Пожар в городе разрастался. Полностью объятая пламенем восходная часть города и кварталы, где жила беднота — деревянные дома, просушенные на солнце, занимались мгновенно. Правда, у живших там людей оставался небольшой шанс удрать через городскую стену или каналы, проведенные под оградой Шехдада.

"Ветер идет со стороны Степи, — лихорадочно думал Ясур, по-черепашьи проползая по плоским крышам и перепрыгивая через узкие проходы меж домами. Огонь понесет в сторону храма. Надеюсь, у Фарра хватит ума сидеть в подвале и ждать меня. А если нет? Камень!!!"

Нелегкая вынесла убегавшего от огня и дымовой завесы Ясура к дому казненного мергейтами Халаиба. Здесь собралась почти полусотня степняков, ожесточенно рвавшихся вперед. Воины Менгу швыряли факелы во внутренний двор, пытались прорваться через узкие двери, но, как видно, молодой Берикей был умудрен в воинском искусстве — лучники, набранные из слуг градоправителя, били из-под крыш и гасили огонь, а бывшие телохранители Халаиба держали входы в дом, не давая мергейтам проникнуть внутрь. К счастью, черепичная крыша не могла так просто загореться, но озлобленные мергейты, впервые встретившие настоящее сопротивление, решили любой ценой расколоть этот орешек и показать саккарем-цам, каков настоящий гнев Степи.

Ясур заметил, что возле дома Халаиба находятся и сотник-степняк по имени Менгу, и его приближенный — длинноусый Танхой. Похоже, взятие жилища покойного градоправителя стало для них вопросом чести.

Мергейтский сотник, ничуть не опасаясь стрел и будто бы бравируя своей храбростью, проехал вдоль фасада и только потом отвел лошадь под защиту переплетенных ветвей кипарисовой ограды соседнего, уже разоренного степняками дома. Послышался гортанный возглас — Менгу что-то приказывал своим, но точных его слов затаившийся Ясур не разобрал. Однако вскоре понял: сотник не собирается терять людей в бессмысленной драке у ворот и калитки, а попросту хочет выкурить защитников наружу.

"У Халаиба четырнадцать дочерей, — отвлеченно подумал храмовый сторож, наблюдая, как обмотанные горящей паклей стрелы огненными шариками взметываются в чернеющее небо и десятками валятся во двор дома градоправителя. — И ведь все сгорят. Но, если на то пошло, лучше смерть в огне… Берикей молодец, ястребиное племя! Недаром люди говорили, будто у него в жилах течет степная кровь. Ничем не уступит настоящим мергейтам. Впрочем, будь мне лет на двадцать поменьше да останься на месте рука, я поступил бы так же. Сдаваться врагу позор".

Над конюшнями вейгила, что были расположены во дворе, затрещали апельсиново-багровые горячие листья пламени. Судя по всему, пожар быстро распространялся в самом доме — над притихшими окрестными улицами разносились истошный женский визг и крики о помощи. Мергейты-лучники только смеялись в голос. Из-под черепичной крыши самого красивого строения в Шехдаде вырвались черно-бурые, подсвеченные огнем тугие дымные клубы, справа черепица начала плавиться и оседать внутрь.

Ясур аж отпрянул и приоткрыл от неожиданности рот, когда неширокие, окованные вычурными металлическими узорами ворота дома распахнулись так, будто сквозь них устремилось безумное сонмище пустынных духов-дэвов. Среди дымных полос, подобно сказочному витязю, являющемуся из лунного тумана, возник силуэт в золотистой броне, за ним другой, потом еще четыре — охранный десяток вейгила, поняв, что осады не выдержать, решил принять бой лицом к лицу. Пусть мергейтов куда больше, пусть они откажутся от честного боя на саблях и расстреляют сакка-ремцев из своих коротких тугих луков издалека но верные блистательному шаду Даманхуру воины умрут не как крысы, задохнувшиеся в своих норах от степного пожара.

— Хош! Хош! — Выкрик принадлежал Менгу. Он выехал из тени, останавливая своих разъяренных нукеров, загарцевал перед одетыми в светлый кольчатый доспех саккаремцами и громко возвестил, обращаясь к противникам: — Жарко стало? Выходите, не бойтесь. Будем драться как и положено — на открытом месте. Не к лицу воину прятаться за стеной. Вы доблестны, это я вижу. Но ваши клинки зря наполняют звоном воздух — ваш господин умер.

— Пускай умер, — прохрипел самый высокий из саккаремцев. — Значит, и мы пойдем вместе с высокородным Халаибом по Прозрачному Мосту в дивные сады Атта-Хаджа!

— Выпустите наружу тех, кто в доме, — приказал Менгу. — Иначе они сгорят.

Ясур прищурился и сквозь дым различил лицо молодого Берикея, стоящего впереди. Сейчас заговорил именно он, бывший десятник личной стражи управителя области Шехдад:

— Женщины и слуги решили умереть в огне. Ты ничего не получишь, степняк: ни саккаремских дев, ни сокровищ моего господина, пусть примет его Атта-Хадж в свои благословенные руки!

Дом превратился в гигантский ревущий костер, крики людей и яростный визг лошадей, привязанных в горящей конюшне, постепенно стихали. Шестеро оставшихся в живых воинов, медленно отойдя к середине улицы, встали плечом к плечу против полусотни мергейтов. Зоркий Ясур, не смевший оторваться от этого зрелища, подозрительно рассматривал одного из шестерых — очень не похож на посвященного, опоясанного саблей воителя. Не дать ни взять — мальчишка с угловатыми, неуверенными движениями. Слишком мал ростом, доспех не по плечу и явно его тяготит. Хотя саблю сжимает в руке твердо.

— Ну, кто первый? — блеснул глазами Берикей из-под островерхого шлема. Может, ты, сотник?

— Хочешь честного поединка? — Менгу косо глянул на стоявшего неподалеку Танхоя, но пятидесятник только пожал плечами. Степные законы допускали единоборства между богатырями, не уронившими свою честь в глазах друг друга и прочего воинства. — Согласен. Оставайся в своей броне, я не против. Победишь уйдешь с миром, и Танхой даст тебе и твоим людям бронзовую пайзу. Заоблачные любят смотреть за честным боем…

— Уйду не я один, — напряженно ответил Берикей, поигрывая клинком. — Уйдут все мои товарищи.

— Хорошо. — Менгу соскочил на землю, мимоходом проверив оружие. Проиграешь — становитесь моими рабами. Каждый.

Подальше от пылающего дома быстро освободили круг. Конные степняки, предчувствуя забаву, короткими вскрикиваниями подбадривали своего сотника, саккаремцы же опустились на одно колено, лицами обратившись к закату — в сторону священного города Меддаи. Пусть Атта-Хадж, Вечная Богиня и Провозвестник рассудят, кто прав — их добрые слуги или незваные дикари-пришельцы.

Менгу и Берикей встали друг против друга, наблюдавший за поединщиками Танхой громко хлопнул себя ладонью по колену, давая понять, что схватка начинается, и…

— Вислоухий осел! — От азарта Ясур зашептал вслух, не опасаясь, что его голос кто-нибудь различит, очень уж сильно орали мергейты. — Берикей, у него левая сторона слабее! Ну кто так строит прямую защиту? Да твоего учителя самого поучить надо — палками на площади! Ох!

Саккаремский десятник совершил неудачное движение, и самый кончик сабли Менгу задел Берикея по предплечью, к счастью левому. Было заметно, что Берикей устает: он выдержал долгую осаду дома, плечи покрывала длинная кольчуга, шлем тяготил голову… Менгу же будто только сейчас родился — он вился вокруг саккаремца, как молодой коршун вокруг отяжелевшей цапли, и, хотя был куда менее умудрен в благородном искусстве сабельного боя, выигрывал в быстроте и нахальстве.

— Хорошо, что они не условились биться до первой крови, — бормотал Ясур, сжимая единственный кулак. — Иначе десятник нашего управителя давно попал бы в рабство. О Атта-Хадж, спаси его!..

Берикею не повезло. Под каблук сапога попался округлый камушек, саккаремец пошатнулся, а чиркнувшая по нагруднику брони сабля Менгу окончательно лишила его равновесия. Берикей, падая, отразил два легких, но искусных удара, потом Менгу носком сапога выбил клинок из его ладони и уже занес было острие над не прикрытой кольчугой жилистой шее саккаремского воителя.

— Нет! Остановись!

Менгу на мгновение замешкался, удивленный немыслимым нарушением правил поединка, принятых всеми известными ему народами: раз противник упал, его надо добить или пощадить, но никто не вправе помешать победителю в принятии решения. К молодому мергейту метнулся светлый невысокий силуэт, тонкая рука схватила его за запястье, а сабля пошла в сторону, ударив в сухую глину рядом с головой поверженного Берикея. Степняки яростно загикали, натягивая луки.

— Ты знаешь закон, — услышал Менгу высокий голос. — Он властвует над всеми племенами. Если женщина в миг казни объявляет мужчину своим, мужчине даруется жизнь. Я не права?

— Ты кто? — поразился Менгу и одним ударом сбил с головы нарушителя благочинного течения поединка шлем. — Та-ак… Ну что ж, этот закон известен каждому мергейту.

Перед молодым сотником, насупясь и тяжело дыша, стояла совсем юная девушка, почему-то облаченная в мужскую одежду. Глаза ее были удивительными: не темными, как у всех саккаремцев или степняков, а синими. Сейчас, в полутьме, при огне пожара, радужки казались фиолетовыми, будто весенние цветы на берегах Идэра.

— Подтверди, — бросил Менгу. — И я выполню твое пожелание.

— Я, Фейран, дочь Халаиба, — слегка задыхаясь, произнесла шехдадка, — беру под свою защиту поверженного в поединке Берикея и называю его своим будущим мужем. Никто не вправе коснуться человека, проигравшего битву, за которого заступается женщина. В том закон Степи, Саккарема и многих других народов. Пусть будут свидетелями Вечносущий Атта-Хадж и твои боги, сотник.

Берикей, простертый у ног мергейта, только невнятно застонал. Воин слышал о древнем уложении, доставшемся от незапамятных времен Царства Добра, что существовало до падения Небесной Горы, но… Какой стыд для него, его отца и всех мужчин-предков до двадцать первого колена! Жизнь в бою ему спасла женщина! Лучше бы наконечник клинка проклятого мергейта сейчас прошил Берикею толстые шейные жилы и потрескавшаяся глина улиц Шехдада впитала его кровь.

— Закон исполнен, — по обычаю степи Менгу поклонился женщине по имени Фейран и добавил: — Но это не освобождает вас от условий поединка. Твой жених проиграл, и теперь все вы принадлежите мне. Вы не пленники, вы рабы. И я ваш господин.

— Слушаю и повинуюсь, господин, — смиренно ответила Фейран, склоняясь перед высокорослым сотником, который убил ее отца, сестер, сжег дом и лишил всякой надежды на будущее. Тонкие пальчики Фейран цепко ухватили все еще лежащего Берикея за край надкольчужной накидки, и тот, повинуясь воле дочери бывшего господина, с трудом встал на колени перед Менгу. Если бы в руке был кинжал, Берикей, не раздумывая, ударил бы себя в сердце. Но сейчас, следуя закону и данному слову, он через силу выдавил:

— Слушаю, господин…

Восходные и полуночные кварталы Шехдада выгорели почти полностью, полоса пламени, гонимая степным ветерком, быстро шла к центру погибшего городка, пожирая купеческие склады, разграбленные мергейтами лавки торговцев, накрывая окровавленные и обнаженные трупы горожан, погибших во время невиданного разбоя, учиненного страшными степняками в Шехдаде, расцвечивая багряным кружевом плетеные ограды и заставляя сухие кипарисы стрелять в черное ночное небо мириадами гаснущих в вышине искр.

Луна взошла до половины зенита, но мергейты, все еще не насытившиеся жалкими сокровищами провинциального городка, кровью и похотью, продолжали рыскать по не охваченным пожаром кварталам, прилегавшим к полуденной стене города. На полную ночь в воздухе повисли звуки от щелчков угольев, стоны мужчин, визг женщин и раздирающий уши плач детей, которые, если выживут, уже никогда больше не улыбнутся.

Однорукий храмовый сторож Ясур уцелел лишь благодаря опыту и знаниям, приобретенным многие годы назад. После странного поединка у дома вейгила он сорвался с места, обогнул пожарище, пробираясь редкими тропинками между домами небогатых горожан, через сады почтенных эмайров, жестко перебитых мергейтами на рыночной площади, через прорытые арыки и знакомые дворики. Ему было жаль бросать привязанную неподалеку от главной площади лошадь, но ее уже наверняка нашли… А если обнаружилось тело убитого Ясуром нукера, то сколько еще жизней отдаст Шехдад за одного-единственного вонючего степняка, получившего по заслугам?..

Высокие башни трех минтарисов, взлетавшие над куполом храма Атта-Хаджа, стали для Ясура постоянным ориентиром — их можно было заметить из любой точки города. Иногда, правда, звездное небо застилал масляный черный дым и взлетавшие в невообразимую высоту искры создавали новые невиданные созвездия, сбивавшие с толку опытного пожилого воина, отдавшего тело войне, а душу Предвечному Атта-Хаджу.

"До полуночи огонь не доберется до храма, — лихорадочно размышлял Ясур, рассекая коленями мутную воду канала, орошавшего сад погибшего Джендек-эмайра. В доме, стоявшем по правую руку, не было видно ни единого огонька. Родичи Джендека наверняка прятались или были мертвы. Только изредка тоскливо взлаивали и подвывали дворовые псы. — Пайза у меня есть, значит, можно рассчитывать на доверие степных разъездов. Но как выбраться из города? Подождать до завтрашнего вечера, когда останется одно пепелище и мергейты уйдут? Или прорываться сейчас, ночью? У Фарра пайзы нет, но он вроде бы парень не гордый и наверняка согласится сыграть роль моего раба".

Ясур аж поперхнулся от столь еретической мысли и едва не шлепнулся в грязную, пахнущую тиной и нечистотами воду. Фарр атт-Кадир отныне не ученик! Он — настоящий мардиб, человек, говорящий с Атта-Хаджем! Именно Фарра принял Кристалл из Меддаи! Значит, играть придется по-другому. Мергейтская пайза повиснет на груди у Фарра, а старый Ясур станет его рабом. Не впервой. Помнится, лет семнадцать назад, попав в плен к нардарцам, пришлось не меньше полугода гнуть спину на серебряных рудниках благородных Лауров. Хорошо, что сбежать удалось…

Ясур не успел. Вынырнув, будто из мышиной норы, из узкого проулка, ведущего к храмовой площади, он запнулся и прижался всем телом к темно-серой стене соседствовавшей с храмом лавки торговца оружием Курби. У раскрытых настежь ворот дома Атта-Хаджа топтались степные лошади, аккуратно привязанные за поводья к коновязи. Со двора храма доносилась громкая, развязная чужая речь — мергейты не обидят чужого бога в его жилище, но вот снаружи…

— Помогиите! Не надо, пожалуйста, не надо! И снова ребяческий злой хохот степняков. Понятно, развлекаются. Дурачок Аладжар, самый маленький из учеников, дал степным хищникам обнаружить себя.

Ясур серым кошачьим силуэтом метнулся к воротам, заглянул и выругался про себя. Четверо мергейтов укладывали в кожаные сумы золото из сокровищницы, а трое других медленно приканчивали Аладжара. Незнамо зачем он покинул свое убежище на вершине башни-минтариса и, естественно, попался в лапы степняков сейчас они раздели его, привязали к стволу древнего мегаора и, не слишком натягивая луки, стреляли то по его конечностям, то по телу… Наконечники проникали неглубоко, но причиняли жуткую боль.

— Пожалуйста… — на последнем издыхании молил Аладжар. — Зачем? Вы нашли золото, камни… Ой… А-а-а!

Новая стрела с треугольным, похожим на острие ножа наконечником срезала мальчишке палец.

"Он все равно теперь не жилец, — почему-то безразлично подумал Ясур, отворачиваясь. — Никто не переживет таких ран, кроме самых великих богатырей. Великий Атта-Хадж, что же происходит? Почему мергейты обезумели? Война войной, но почему такие зверства? Степняк никогда не причинит вреда ребенку, старику или животному. В чем дело? Откуда у них эта жажда, которую может утолить только чужая боль и страх?"

Ясур уже собрался обогнуть ограду храма и пройти к тайному ходу, люк которого находился глубоко во дворе, за деревьями. Его остановила неясная белесая тень, мелькнувшая у бокового выхода огромного строения. Только этого еще не хватало!

— Оставьте ребенка в покое, — прозвучал в ночи уже не детский, но еще и не мужской голос. — Уходите. Вы достаточно потешились.

Мергейты обернулись. Перед ними стоял невысокий молодой человек в белой одежде и столь же белом тюрбане с пером. В руках у него не было оружия, лишь правый кулак сжимал в себе казавшуюся в темноте грязной тряпицу.

Степняки редко разменивались на лишние слова. Свистнул аркан, Ясур, обнажив старинную саблю, уже рванулся вперед — защищать своего мардиба, но остановился как вкопанный, пробороздив каблуками серую пыль двора.

Фарр атт-Кадир резким движением выбросил вперед правую ладонь. На пальцах, покрытых тряпицей, лежало что-то темное. Плохо ограненный желтоватый камешек.

Вспышка розового света — и ремень аркана исчез бесследно, будто воздух пожрал его и растворил в себе, подобно дыму. Мергейты попятились. Самый старый из них довольно быстро совладал с испугом, вытянул кинжал и шагнул к человеку в белом.

Камень на ладони Фарра вновь сверкнул подобно синеватой звезде и острый клинок рассыпался в пыль. Степняк споткнулся и вдруг закричал диким неестественным голосом. Его пропитанный пылью чапан затлел призрачными холодными огоньками, кожа с пальцев и лица начала оползать, словно плавясь, глазницы, глухо хлопнув, опустели, а спустя мгновение сухая мумия, только что бывшая человеком, с неприятным треском осела наземь.

— Шаман, шаман! — надрывно завопили остальные степняки и, больше не пытаясь даже взглянуть на Фарра атт-Кадира, бросились прочь со двора, к своим лошадям. Ясур, если бы хотел убить их, сделал бы это не слишком напрягаясь. Мергейты были невероятно поражены ужасом, навеваемым священным Кристаллом из Мед дай.

Застучали копыта, и шестеро всадников исчезли в багрово-черной ночи. Ясур мельком подумал, что лошадь они с Фарром все-таки заполучили — бурый конек погибшего от магии Кристалла мер-гейта нервно топтался у коновязи.

Атт-Кадир подбежал к израненному Аладжару, вытащил из-за голенища нож, мгновенно обрезал веревки и осторожно уложил младшего ученика храма на землю со словами: "Вспомни Атта-Хаджа. Он поможет тебе".

Ясур впервые в жизни видел настоящее чудо исцеления. Не такое, как у знахарей, степных шаманов или проповедников чужих богов, изредка заглядывавших в Саккарем, а настоящее. Исчезали кровоточащие раны, свет Кристалла заглатывал боль и страх, оставляя место покою и силе жизни.

— Ясур? — Сторож знал, что Фарр его не видит. Однако юный мардиб каким-то образом почувствовал присутствие своего однорукого наставника. — Ясур, ты видишь? Видишь? Атта-Хадж действительно существует! И через меня изливает свою благодать на гибнущую землю.

— Вижу. — Сторож выступил вперед. — И склоняюсь перед тобой, мардиб. Ты одним движением победил семь сабель и дал человеку новую жизнь. Теперь я вечно твой раб.

— Не я, — по-прежнему стоя спиной к Ясуру, ответил Фарр. — Я лишь посредник. И вот еще… Пока ты ходил в город, я говорил с Атта-Хаджем. Он сказал мне, куда идти.