"Последняя война" - читать интересную книгу автора (Мартьянов Андрей, Кижина Марина)

Глава четвертая. Падение Шехдада

Управитель Халаиб, умудренный многими годами службы во славу шада и на пользу великому Саккарему, отлично понимал: взятие города неведомо откуда появившимися степняками — вопрос времени и настойчивости мергейтского командира.

Очень многие, включая самого вейгила, полагали, что гости с полуночных равнин, плохо знакомые с царственным искусством войны и правилами осады, покрутятся под стенами и уйдут. Странные мысли… Будто бы собравшиеся рядом с надвратной башней простые горожане и высокорожденные эмаиры, приехавшие в город из своих поместий, не замечали движущееся с самого рассвета конное войско, числом отнюдь не уступавшее непобедимой армии шада Даманхура.

Халаиб сам ранил самострельным болтом молодого и чрезмерно нахального мергейта, назвавшегося сотником, но вскоре степняки отметили. Начав осыпать стрелами Шехдад, они случайно убили мардиба Биринджика. Атта-Хадж не помог своему верному слуге.

"Великий поднебесный Отец! — Халаиб застыл, обратившись в подобие ледяной статуи, которые так любят вырубать из промерзшего снега жители предгорий зимой. Он видел, как всадник-мергейт ловко подцепил веревочной петлей бездыханное тело мардиба, свалившегося со стены, и уволок прочь. — Если случилось так, что убили нашего заступника перед тобой, о незримый Атта-Хадж, то… Неужели ты отвернулся от своего народа?"

Халаиб никогда не был излишне суеверен. Разумеется, он знал, что далеко в глубине лазоревых небес действительно стоит узкий, как волос, и острый, как грань клинка, мост, через который праведники уйдут к Вековечному и его луноли-кой дочери, однако никогда ни о чем не просил Атта-Хаджа. Ведь записано в Книге Эль-Харфа: "У человека свой разум, своя воля и свои желания. Если человек решил сделать так, а не иначе, даже боги не станут противиться его стремлениям. Лишь бы не оскорблять Незримого мыслями или делом…"

Но сейчас управитель Шехдада понял, что от Атта-Хаджа зависит очень многое. Вернее, не от него самого, но от имени Владыки Мира. Когда столь нежданно и нелепо погиб старый Биринд-жик, Халаиб не зря перепугался до дрожи в руках. Смерть мардиба видели люди. И что они теперь подумают?

— Берикей? — Халаиб повернулся, сбрасывая столь ненужное сейчас оцепенение, и встретился взглядом с горящими темным злым огнем глазами верного десятника. За ним стояла Фейран, защищенная от стрел мергейтов, разъезжающих под стенами города, грудью Берикея, покрытой сверкающей на солнце непревзойденной мельсинской броней.

— Слушаю, господин. — Десятник изящно и быстро поклонился, вызвав у Халаиба некоторую неприязнь — Берикей был саккаремцем лишь наполовину. Его отец, эмайр одной из областей к закату от Мельсины, взял третьей женой девицу из Степи. Сын унаследовал от матери кожу цвета пергамента, узкие глаза, протянувшиеся двумя щелочками, и удивительный, присущий лишь степнякам темперамент: внешне десятник ничем не выдавал своих чувств, но в редкие моменты ярости мог сокрушить даже самого прославленного воина, будь тот сильнее Берикея в сотню раз.

— Отправляйся в храм, — дергая щекой, приказал Халаиб. — Выгони всех оттуда и приведи к стенам. Проследи, чтобы им дали хоть какое оружие. Да, и отвези Фейран домой.

— Я никуда не пойду, — тихим, но очень твердым голосом перебила отца Фейран. — Ты сам учил меня держать в руках лук и саблю. Лучше умереть здесь, чем в огне, охватившем собственный дом… Чем, — добавила она сквозь зубы, наложницей в юрте немытого степняка!

"Ты знаешь? — немо спросили глаза Халаиба. — Фейран, ты знаешь, что произойдет? Мы все умрем? "

"Многие… — Дочь опустила веки, дрогнув пушистыми ресницами. — Может быть, ты, я и Берикей не увидим следующего рассвета".

— Ерунда какая! — неслышно для других буркнул себе под нос управитель. Ему очень не хотелось видеть любимую дочь, на лице которой лежала печать какой-то осознанной обреченности. Неужели Фейран действительно в своих видениях и в тайных разговорах со звездами видела… Что видела? Как пламя пожирает Шехдад, а на его улицах бесчинствуют мергейты, бывшие некогда союзниками Саккарема? Как рушится мир, в котором она жила? Да разве можно считать миром отдаленный городок на границе со Степью, маленькие грязные поселки, куда она ездила с отцом для сбора налогов, и бесконечные, навевающие на душу усталость, хлопковые поля?

"Жаль, что я ни разу не свозил Фейран в Мельсину или, например, в Эль-Дади, — отрешенно подумал Халаиб, не замечая, что Берикей, получивший приказ, уже спустился с лестницы, ведущей на стену, и, вскочив на коня, отправился в глубь города. Фейран, разумеется, он с собой не взял, будто отрицательное слово дочери вейгила равнялось по значимости указаниям правителя области. — И все же, что она могла видеть в своих снах?"

— Фейран, — позвал Халаиб и, вытянув руку, привлек девушку к себе, нашего города больше не будет?

— Да, — кивнула она. — Но это только самое начало.

— То есть? — вытаращился Халаиб. — Солнцеликий шад… Да он выгонит мергейтов из страны за три дня!

— Отец, — вздохнула Фейран, даже не обращая внимания на упавший с лица темно-пурпурный полупрозрачный шарф, теперь безжизненно повисший на плече. Похоже, ее не волновали даже нескромные взгляды подчиненных вейгилу воинов, столпившихся рядом, под защитой зубцов укрепления города, — отец, я не знаю, как правильно сказать…

— Скажи как есть. — Халаиб мял правой ладонью ворот халата.

— Сила не здесь. — Фейран кивнула в сторону, туда, где над не политыми с утра полями висели тучи желто-серой пыли, поднятые в горячий воздух копытами степных лошадей и колесами редких кибиток. — Сила не у нас и не у шада, пусть живет он до скончания этого мира… Сила где-то там, у него. — Дочь вейгила вытянула тонкую руку к закату, где в голубоватом мареве колыхались отдаленные пики гор. — Оно проснулось.

— Что? — сдвинул брови Халаиб. — Что ты несешь, дочь? Что проснулось?

— Оно, — снова глубоко выдохнула Фейран, не глядя на отца.

— Пойди вниз, — резко сказал управитель. — Если хочешь — оставайся, только… Я сейчас прикажу десятнику, чтобы выдал тебе броню. Еще угодишь под стрелу, как Биринджик. Не нужно бояться, Фейран, — добавил он уже мягче. — Мы отобьемся. Подумаешь, какие-то пропахшие овечьим жиром мергейты!

…А в голове управителя неприятно шевелилась, будто черный с белесым брюшком волосатый паук, мысль: "Фейран никогда не ошибалась в предсказаниях… Кто может находиться на закате, в горах? Про кого она упомянула?"

— Мудрейший вейгил, — отвлек его серьезный голос. Рядом стоял Джендек-эмайр, прирожденный воин и богатый землевладелец, чье поместье находилось в полутора конных переходах от Шехдада, — мергейтов под стенами мало, всего сотня. В городе не меньше десятка благородных людей и у каждого своя маленькая дружина. Сделаем вылазку? Перебить этих тварей, покусившихся на владения шада, не составит труда…

— Этих? — расстроенно хмыкнул управитель. — Этих, может быть, и перебьем… А как насчет во-он тех? Которые идут по нашим полям, огибая город? Уничтожим вставшую под крепостью сотню — придут другие.

— Но ведь нельзя просто стоять и ничего не делать! — сжав кулаки, воскликнул Джендек. Его лицо покраснело. — Неужели ты боишься?

— Идите, — неожиданно быстро согласился Халаиб. — Ты командуешь.

В то же мгновение послышался растерянный и перепуганный одновременно крик наблюдателя, стоявшего на площадке, венчающей оконечье над-вратной башни.

— Огонь! Они поджигают город! Они пускают горящие стрелы!..

Халаиб первым уяснил, что поражение неминуемо.

Еще до того, как Джендек собрал конников у ворот, намереваясь сделать вылазку и задать нахальным степнякам подобающую трепку, часть людей, стоявших на укреплении, начали самовольно покидать стену. Халаиб не возражал — горожане ринулись к своим домам, над крышами которых уже начал подниматься поначалу серовато-голубой, а затем все более густеющий и тяжелый дым. Мергейты не жалели зажигательных стрел.

"Если вдруг поднимется ветер, — смятенно подумал вейгил, — Шехдаду конец. Степнякам не понадобится штурм. Мы сами откроем ворота, когда огонь начнет перебираться от дома к дому, или просто поджаримся внутри городских стен…"

Как ни странно, часть пожаров удалось погасить. Лишь в восходной части города, справа от надвратной башни, злобно рычало пламя, охватившее деревянный дом купца Миджирхана. А ведь благородный торговец так гордился своим жилищем, на постройку которого пошли лучшие стволы из предгорных кедровых рощ!

— Почтение славному вейгилу! — Вернулся Берикей, вспотевший, с мокрым лицом. Халаиб заметил, что молчавшая и будто бы застывшая в полусне Фейран глянула на молодого сотника с интересом и какой-то смутной надеждой.

— Что? — отрешенно спросил Халаиб.

— Прикажи, — скороговоркой продолжил Берикей, — перенести городскую казну в подвалы своего дома, туда, где хранятся сухие фрукты и кувшины с вином.

Халаиб поднял взгляд на десятника и уже открыл было рот, чтобы произнести злую отповедь — к чему сейчас заботиться о сундучках с золотом? — но Берикей опередил его, сказав:

— Я спрячу под домом всех твоих родичей, места хватит. Если начнется пожар, они останутся живы — там хороший настил. Пусть даже здание рухнет, никого не придавит. Они смогут отсидеться несколько дней, пока мергейты не уйдут.

— Ты думаешь… — Халаиб, глядя в узкие глаза десятника, внезапно растерял свой воинственный пыл, но ему снова не дали закончить фразу.

— Да, — чуть заметно кивнул Берикей, — нам не устоять. Очнись, господин, и посмотри вон туда.

…Немногим ранее городские воины, следуя приказам десятников и эмайра Джендека, на удивление быстро собравшего почти пять десятков всадников (в основном своих друзей, родичей и знакомых эмайров-землевладельцев), сняли с ворот два кованых деревянных запора, распахнули одну из створок, и на дорогу, ведущую к Шехда-ду, вылился поток всадников, восседавших на породистых длинноногих конях.

Яркие цветные халаты, бесценные шелковые тюрбаны с перьями, сверкание камней на эфесах сабель и перстнях — менее всего это походило на боевую вылазку. Словно благородные саккаремцы вдруг решили поехать на охоту и затравить джейрана, а то и степного волка.

— Атта-Хадж!!! — Саккаремский боевой клич прозвучал не грозно, скорее скучновато, будто горячий воздух заглушал его, а звуки запутывались в солнечных лучах. Отряд под командованием Джендека даже не держал строй — они просто рванулись вперед, на топтавшуюся в отдалении кучку мергейтов, туда, где находился сотник и болталось длинное желтовато-синее знамя, привешенное к украшенному конским хвостом древку.

— Что они делают?! — сквозь зубы прошипел Берикей, ударив кулаком по крытому высохшей глиняной замазкой зубцу стены. — Ослепли? Не замечают, что степняки разделились на три отряда!

И вдруг десятник личной охраны городского управителя перегнулся через стену и заорал:

— Сто-ойте! Назад!

— Бесполезно. — Вейгил почему-то отрывисто хихикнул, и у него дернулось веко. — Никто тебя не слышит.

Два отряда мергейтов, ушедших вдоль стен Шехдада разбрасывать огненные стрелы, повернули обратно. Джендек или кто-либо из его маленького конного войска не оглядывались назад — они увлеченно нагоняли внезапно сдвинувшихся с места степняков под знаменем. Последние, увидев приближающегося врага, решили не искушать удачу и отступить. Более быстрые кони саккаремцев обошли маленькую группу степняков справа и слева, Джендек постепенно взял противника в клещи, огненными полосами взметнулись к солнцу клинки-шамшеры…

— Пришел служитель Атта-Хаджа, — расслышал Халаиб глухой голос Берикея, успевавшего наблюдать и за полем, и за событиями на укреплении. Градоправитель раздраженно отмахнулся. Какой еще служитель? Старый Биринджик погиб, а кроме него, в Шехдаде нет посвященных мардибов. Управителя куда больше волновало жутковатое представление под стенами.

— Кольцо в кольце, — пробормотал Халаиб. Ему внезапно стало холодно, словно и не было солнечного дня да марева от нагретой земли. Джендек-эмайр совершил непростительную ошибку, позволив менее спесивым и не обуянным самомнением простецам-мергейтам обвести себя вокруг пальца. Нет сомнения, саккаремская конница непобедима, но, когда противник, к тому же превосходящий в численности, применяет описанный во всех трактатах по военному искусству ход под названием "Удав, пойманный в петлю", даже самые опытные воители могут оказаться на грани поражения.

У отряда Джендек-эмайра еще оставалась возможность если не победить, то хотя бы отступить без особых потерь и вернуться в город. Стоило лишь приказать перестать преследовать неожиданно побежавших мергейтских командиров и отвернуть вправо. Но, во-первых, благородные саккаремцы редко слушаются чьих-либо приказов, а во-вторых, вся полусотня отлично видела — степняки испугались, а значит, отдали победу. Их можно перебить за несколько мгновений — никто и никогда не должен показывать в битве, пусть даже и в маленькой, спину.

И вдруг все переменилось.

Три десятка отступавших мергейтов внезапно развернули коней, выстроились плотной кучкой и позволили (что за недомыслие! Или просто варварская глупость?) себя окружить. Шехдадцы налетели на врага с радостным ожиданием близкой победы — сейчас будет уничтожен этот отряд степняков, затем придет очередь двух других. Зря подданные хагана разделили свою сотню…

Джендек выбрал целью молодого сотника мергейтов — очень уж хотелось привезти его голову в город и гордо, под завистливым взглядом управителя, бросить на ступени храма Атта-Хаджа. Господин Халаиб струсил и не решился участвовать в вылазке из города, его телохранители тоже. Пусть тогда слава победителя степняков достанется одному Джендек-эмайру! А когда царственный шад со своей многотысячной армией придет мстить мергейтам (не позже чем через седмицу конные лавы Мельсины войдут в Степь, неся на остриях сабель наказание варварскому народу!), Джендек будет обласкан милостью солнцеликого Даманхура. Смелость подданных нравится великим правителям!

Сотник мергейтов — его саккаремец опознал по рыжей лисьей шапке с хвостом и перевязанной какими-то грязными тряпками левой руке — отчего-то был слишком спокоен. В его глазах не мерцал тусклый страх, какой обычно бывает у баранов на бойне. А именно бойню сейчас собирался учинить Джендек-эмайр.

— Атта-Хадж!! — Он направил коня прямо к высокому мергейту, сталь звякнула о сталь — вонючий степняк неплохо владел клинком и отлично держался в седле, хотя левая рука у него почти не действовала и он не мог даже ухватиться ладонью за гриву коня, чтобы сохранять равновесие.

Краем глаза Джендек замечал, как его воины ранили двух мергейтов, как был убит старший сын Мезил-эмайра из отдаленного поместья Эс-За-биб, — что ж, он умер со славой, во имя неколебимого Саккарема и золотого трона шада.

Мергейты начали сдавать — саккаремцы куда лучше, чем степняки, владели искусством клинкового боя, их шамшеры были несколько длиннее узких степных сабель, да и отряд Джендек-эмайра насчитывал куда больше воинов. Еще немного и можно будет с честью уйти обратно к стенам Шехдада, оставив на истоптанной копытами земле залитые кровью трупы нежданных гостей с полуночной равнины.

— Атта-Хадж! — Джендек, обмениваясь ударами с мергейтом-сотником, чувством, присущим лишь воину, понял, что выкрик был не победным и атакующим, а напуганным.

Джендек против своей воли обернулся, расслышав позади злые, каркающие, чужие голоса. Какая ошибка! Мергейты, ушедшие поджигать город, успели на помощь своему предводителю и его немногочисленным охранникам!

На саккаремцев обрушился град сабельных ударов с двух сторон — в лицо и из-за спин. Кольцо в кольце. Неразрывные, намертво замкнувшиеся стальные кольца.

Чтобы спастись, Джендеку нужно было иметь не две руки, а четыре. Младшего брата эмайра, прикрывавшего спину, убили почти сразу, слуга, находившийся по левую руку, раненым упал под копыта лошадей… Джендек отбил прямой рубящий удар, нанесенный каким-то стариком-мер-гейтом, потерявшим в гуще битвы белую четырехугольную шапочку и теперь сверкавшим серебряно-седыми волосами, увязанными в узел на затылке. Новую сине-золотую молнию Джендек не увидел. Достаточно было того, что она вонзилась, промелькнула где-то среди синевы небес и, поразив шею прямо под челюстью, исчезла.

Джендек успел подумать, что молнию сжимала коричневая, загорелая человеческая ладонь.

— Хорошо, Менгу! — Саккаремец, теряя сознание, уже валился из седла на землю, когда вдруг услышал это восклицание. Послышался ликующий ответ:

— Да, Танхой! Мы победили!

Жгучий, белый солнечный свет нежданно померк, тело Джендек-эмайра уже не почувствовало удара о землю.

Саккаремец с удивлением заметил, что темнота, сгустившаяся сразу после удара стальной молнии, расступилась, оставляя место бесчисленным звездам. Под его ногами находилась каменная плита, а сразу за ней над бездонной и мрачной пропастью взлетал, переливаясь оттенками радуги, едва различимый призрачный мост.

"Тоньше волоса и острее лезвия клинка, — вдруг подумалось саккаремцу. Он опустил взгляд и рассмотрел в колеблющемся свете, что посейчас сжимает богатую рукоять меча-шамшера. — Оставить? Меч у меня тяжелый… Нет, не брошу".

Напротив, на другом берегу, возле выложенной золотом и малахитом двери, стоял человек в зеленом халате и тюрбане. Отсюда невозможно было различить его лица, но Джендек прекрасно знал, кого видит.

Он знал, что находится за дверью.

Или думал, что знал.

Джендек-эмайр, некогда подданный солнцели-кого шада Даманхура, не колеблясь, вступил на невидимый мост.

Мост чуть заметно дрогнул, но выдержал.

Фарр атт-Кадир, милостью Незримого владыки и разумением храмового сторожа Ясура внезапно ставший мардибом города, впервые в жизни не нашел, что сказать.

Особенной красивой речи, служившей во славу божества, храмовых воспитанников наставники обучали специально, дабы они впоследствии доносили народу слова Поднебесного и Вечносущего. У Фарра и без того с детства язык был хорошо подвешен, да и несколько лет послушничества не прошли даром. Но сейчас… Многомудрейший Биринджик полагал, что, всячески охраняя учеников от общения с внешним миром, он добьется от мальчишек должного смирения и лучшего понимания вековечных истин, изложенных в Книге Провозвестника, каковой писал ее со слов самого Атта-Хаджа, открывшихся Эль-Харфу многие столетия назад.

Посему ученики, если и выходили со двора храма в город, то только под присмотром Ясура, обходя стороной разнообразные вместилища греха и порока: духаны, где в подвалах можно было воскурить траву, вызывающую сколь яркие, столь и нереальные сны; базар, лавки купцов; единственный на весь Шехдад дом, где обитали распутные женщины. Ученики, получая незаметные другим, но чувствительные зуботычины от сторожа, имели право только раздавать милостыню нищим, присматривать за больными да тяжко работать — почтеннейший мардиб полагал, что молодой человек, решивший служить Атта-Хаджу, должен познать все тяготы мирского бытия. Чистка выгребных ям и прудов, работа в поле вместе с феллахами или труды на конюшне безмерно утомляли и раздражали учеников, но разве скажешь что-нибудь супротив приказа господина Биринд-жика?

Правда, труды послушников служили не только укреплению их тела и разума, но и благу храма — мальчишки получали за работу какие-никакие, но деньги. Биринджик, разумеется, забирал их себе, оставляя послушникам лишь по одному медному ассарию, на который и приличных сладостей-то купить было невозможно… И вообще, какие сладости? К чему баловать тело, ибо сие приводит к избалованности духа?!

Ни Фарр, ни другие воспитанники мардиба не представляли, что происходит вне стен храма или города, — мир для них ограничивался познанием древней мудрости, многоразличными науками да именовавшимся Шехдадом маленьким клочком бескрайнего материка, населенного людьми и нелюдями, полного чудес и тайн, доступных не зримо, но только в книгах.

Ясур, сторож и воспитатель, не слишком одобрял такой подход Биринджика к обучению и, хотя не смел впрямую возражать белобородому марпибу частенько разговаривал с юными послушниками по-своему. Ясур разумел то, о чем не ведал отшельник мардиб. Он мог рассказать о других странах, давних войнах, просветить в простейших житейских вопросах — как расплатиться с иноземным купцом и что ему нужно сказать, почему весной шерсть стоит дешевле, чем осенью, в какой лавке Шехдада лучше купить пергамент или папирус… А вечерами на втором дворе храма, отделенном от скромного домика Биринджика стеной в два человеческих роста, Ясур показывал желающим, как обращаться с саблей или кинжалом или победить врага в кулачном бою. Последнее не очень получалось, ибо сторож был однорук.

Однако, сколь бы яркими и поучительными ни были рассказы Ясура о его молодости, прошедшей в непонятных для молодежи битвах и стычках, сегодня Фарр понял — настоящая война выглядит совсем по-другому.

Атт-Кадир, нежданно получивший серебристо-белое облачение мардиба, с неподобающей духовному званию поспешностью взлетел вслед за Берикеем по лестничным ступеням на галерею, обводящую башню над воротами города, и замер, раскрыв рот. Разве что слюна с угла губ не стекала.

Отсюда, с высоты, было хорошо видно, как постепенно занимаются огнем дома, на которые с-неба, как казалось, падали комочки пламени, как бестолково роящиеся на загаженной конским навозом площади у ворот горожане мечутся вправо-влево, едва подчиняясь приказам десятников управителя, и как…

"Это война? — Взгляд Фарра непроизвольно упал на поле перед городскими стенами. — Та война, о которой с таким вдохновением повествовал Ясур?"

Сторож храма молча стоял за спиной атт-Кадира и, прищурившись, озирал окрестности. Посмотреть на него — бесстрастная статуя! Ясур, словно и не было двадцати лет службы у Биринджика и долгих тоскливых вечеров за оградой храма (где, правда, его кормили и в конце каждой луны мардиб одаривал двумя золотыми шади за работу), видел давно знакомую и почему-то радующую сердце картину. Будто бы вернулась молодость, давние и прочно забытые времена, когда Ясур был темноволос, хорош собой и отлично управлялся обеими руками что с оружием, что с трактирной едой или военной добычей.

Мергейты добивали отряд Джендек-эмайра. На взгляд мирного селянина, шехдадского купца, а то и благородного эмайра, с детства привыкшего обращаться с оружием, но видевшего кровь только на неосторожно полученных ссадинах или на спинах наказываемых плетью провинившихся феллахов, это выглядело жестоко, но для воина… Ничего необычного. Это бой, и здесь могут отрубить руку или распороть клинком шейные жилы. Только в легендах раны выглядят красиво перевязанная голова героя, струйка крови, стекающая по щеке или, на худой конец, скрытый под шелковой черной повязкой вытекший глаз…

Ясур отлично понимал, что привело Фарра атт-Кадира в ужас. Храмовый послушник не то чтобы не видел, но даже и слышать не мог о подобном. Разрезанные безжалостным железом тела, вывалившиеся внутренности, бурлящая розовая пена на обнаженных легких, стекающий по халату кал из порванных саблей кишок… Вонь, предсмертные крики, просьбы добить, обращенные и к противнику, и к своим, брызги крови на лицах победителей и ставшие липкими от крови рукояти шамшеров… Никаких колышущихся под солнцем знамен — единственное знамя степняков выбили из рук нукера, и сейчас оно валялось под копытами лошадей, — нет рева труб и злобно-торжествующего грохота барабанов, отсутствует полководец в серебряной кольчатой броне и цветными перьями на шлеме, повелитель, ведущий свою блистательную армию к победе.

Ничего нет. Есть только маленький захолустный городок на границе Саккарема и Степи, рядом с которым мергейты учинили резню и который падет еще до заката.

— Фарр, — шепнул Ясур сзади, наклонившись к уху молодого мардиба. — Фарр, послушай меня не как наставника — сегодня после полудня я перестал им быть, а как человека, который много воевал. Надо уходить. Прятаться.

— Что? — тупо переспросил атт-Кадир. — Зачем?

— Нас больше. — Ясур покосился на стоявшего неподалеку Халаиба.

Градоправитель, защищенный стеной, просто стоял, опустив голову, не зная, что делать дальше. Он мог разобраться с купеческими пошлинами или жалобами заносчивых благородных эмайров друг на друга, мог, собрав два десятка воинов, уничтожить стоянку разбойников, появившихся в округе, но что делать сейчас?.. Как противостоять нашествию? Пускай рядом с Шехдадом одна поганая сотня мергейтов, но посейчас, от самого рассвета и до последних предзакатных часов, в отдалении идут мимо Шехдада, к полудню, сотни сотен…

— Кого "нас"? — Фарр немного пришел в себя и начал соображать. — Посмотри на степь!

— Наверняка ихний шад, пусть его сожрут ночные твари, — не повышая голоса, ответил стороне храма, — послал к нам всего один маленький отряд. По виду не больше сотни. Горожан в Шехдаде почти три тысячи. Но, думаешь, хотя бы один из двадцати сумеет взять в руки оружие и не порезаться?

— Ну? — Атт-Кадир с трудом удерживал в ставших непослушными пальцах переплетенную в черную кожу Книгу Провозвестника Эль-Харфа, которую решил прихватить с собой на стену.

— Купцы слишком боятся за свое имущество и склады, — криво усмехнулся Ясур и положил ладонь на плечо Фарра. Последний вдруг начал успокаиваться — Ясур умудрен многими летами жизни и подскажет, что делать. Сторож продолжал: — Всех благородных выбили, сам видел. Степняки кидают огненные стрелы. Долго гасить возникающие пожары мы не сумеем…

— Ну? — повторил Фарр.

— Купцы и семьи благородных, — совсем тихо произнес Ясур, — заставят Халаиба сдать город еще до заката.

— Это невозможно! — новый мардиб Шехдада едва не закричал, но, почувствовав на своем плече твердые и почти железные пальцы Ясура, притих.

— Возможно, — кивнул храмовый сторож. — Так всегда бывает. И вейгил, и остальные надеются на великую армию шада, да живет он тысячу лет. Думают, будто к рассвету сюда придут конные тысячи из Мельсины или Дангары и вышибут мергейтов обратно в Степь. Так вот, Фарр, ничего подобного не случится.

— Почему?

— Потому что солнцеликому шаду Даманхуру нет до нас дела, — ответил Ясур. — Для него это нападение столь же неожиданно. Он должен будет защищать от орды плодородные земли на полудне, купеческие города и конные заводы. Нами он пожертвует.

— А-а… — протянул Фарр и неуверенно напомнил: — Но за нами сила Атта-Хаджа! Он не бросит свой народ!

Ясур вдруг вытянул шею и, прищурившись, осмотрел дорогу перед воротами. Мергейты собрались в единый отряд, будто держа общий совет. Одинокий всадник, отделившись от сотни, поехал к стенам Шехдада.

— Незримый высоко, и, поверь, он сейчас будет защищать Мельсину и своего наследника — щада. — Голос сторожа был глух и бесстрастен. — Вечносущий не удостоит нас взглядом, как и ты не смотришь на кота, терзающего полевку.

— Это несправедливо… — выдавил, бледнея, Фарр. Сторож, похоже, говорил правду.

— Справедливо, — твердо сказал Ясур. — Лучше пожертвовать малым, чтобы спасти большее. И мы должны поступить так же.

— Как? — вытаращился атт-Кадир. В глубине души он понимал, что должен остаться здесь, на стене, тем более что светит солнце, Атта-Хадж смотрит на землю, а значит, можно будет воззвать к нему. Но непонятно откуда появившийся в голове вкрадчивый голос шептал: "Пусть приказывает Ясур. Он старше, умнее, опытнее, он знает, что такое война".

— Идем в храм. — Единственная, но способная гнуть железо ладонь сторожа потянула атт-Кадира к лестнице. — Там Камень. Камень из Мед дай. Пусть ты не спасешь жизни, но спасешь веру нашего народа, через которую возродится жизнь.

И Фарр, не раздумывая, ответил:

— Идем.

Ворота Шехдада распахнулись перед самым закатом, когда окровавленное больное солнце коснулось нижним краем сферы обломанных зубьев далеких гор. Звезд, едва начавших появляться У восходного окоема горизонта, видно не было легкий, почти незаметный ветерок сносил дымы в сторону Степи и стлал их над самой землей, не давая взгляду пробиться к вечным небесам.

Фарр атт-Кадир в одиночестве сидел в подвале храма, боясь зажечь даже масляную лампу: наружу вели неширокие отдушины, кто-нибудь мог увидеть свет и (упаси от такого несчастья Атта-Хадж!) подумать, будто новый мардиб испугался и прячется. Однако Фарр нашел в себе силы признать непреложную истину: он действительно смертно перепуган и сейчас хочет лишь одного — возвращения ушедшего неизвестно куда Ясура, а с ним и уверенности в себе. Что может случиться, когда Ясур рядом?

Некоторое время назад они вдвоем прибежали в храмовое здание, где неприкаянно сидели еще четверо учеников убитого мергейтами Биринджи-ка и терзались сомнениями: пойти туда, где сейчас находятся все взрослые горожане, или все-таки остаться и охранять дом Незримого? Конечно, никто не покусится на храмовые сокровища. Разве что самый последний разбойник, настолько отягощенный прегрешениями, что мост Атта-Хаджа и так не пропустит его к малахитовой двери в Тайное Царство. Все горожане ушли, и только раз в храм заглянул какой-то купец, простерся на краткое время перед возвышением со священным Кристаллом, оставил более чем скромное подношение в виде единственного золотого шади и тотчас исчез.

Ясур и Фарр атт-Кадир явились вслед за напуганным торговцем, и сторож со знанием дела начал распоряжаться. Вначале, приказал он недоумевающим мальчишкам, нужно закрыть главные двери храма и заложить засовы. Один ученик поднимается на храмовую башню смотреть, что происходит вокруг, и, если вдруг появится опасность, должен будет немедля примчаться к Ясуру и рассказать все, что видел. Трое других сейчас отправятся в дом для учеников и будут читать Книгу. Или делать вообще все, что хотят. Ясур их не держит.

На высокую и узкую башню, именуемую в Сак-кареме минтарис, отправился самый младший и остроглазый из послушников храма — Аладжар, которому исполнилось всего десять лет. Остальные с удивлением поглядывали на бледного Фар-ра, облаченного в торжественную белую одежду мардиба, но помалкивали. Если так приказал Ясур и уж коли случилось, что старый Биринд-жик ушел по Мосту к Вековечному, белый тюрбан в самом деле должен перейти к старшему по возрасту ученику.

— Услышите, что на улицах творится неладное, — с хмурым выражением на лице проворчал сторож, — прячьтесь где хотите. Лучше всего — в глубоких подвалах с несколькими выходами или… По деревьям лазить умеете? Тогда, если что, заберитесь в самую крону растущих во дворе мегаоров. Листья вас скроют. Сидите тихо и знайте — может быть, придется торчать там день, а то и два. Возьмите фляжки с водой.

— А что случилось? — осмелился задать вопрос маленький Аладжар, уже готовый сорваться с места и бежать к винтовой лестнице, ведущей к смотровой площадке башни-минтариса, возвышавшейся на целых полтора десятка локтей над куполом храма. — Почему нужно прятаться?

— Хочешь быть рабом у степняков — оставайся, — скривил нос Ясур. — Ну? Идите куда сказано. И не хлопайте ушами.

Второй раз повторять не пришлось. Ученики, поклонившись Кристаллу, выбежали через боковую дверь так, будто за ними гнался туманный горный дивви бестелесный дух, охотящийся на людскую плоть.

— А-а… — раскрыл рот Фарр, желая что-то спросить, но Ясур, оглядев храм своими внимательными темными глазами, произнес не терпящим возражений голосом:

— Ты, светлый мардиб, сейчас отправишься в подвал. Вернее, сначала мы перенесем туда Камень из Меддаи и кое-какие… э-э… полезные вещи из сокровищницы.

— То есть? — не понял Фарр, шагая за Ясу-ром к выходу и галерее, проведенной вдоль стены храма со стороны двора. Там находилась еще одна дверь, на памяти Фарра всегда запертая. Ключи от нее были только у Биринджика.

— То и есть, — фыркнул сторож. — Если мы уцелеем…

— Что значит "уцелеем"? — Атт-Кадир говорил совсем слабым голосом, но все же решился перебить Ясура. Сторож неожиданно резко развернулся, так что Фарр налетел на него, грубо схватил молодого мардиба за ворот и как следует встряхнул.

— Очнись! — От Ясура пахло чесноком и еще чем-то неприятным, вроде гнилых зубов. — Да проснись ты наконец, молокосос! Ты что, ничего сам не видел, когда пришел к воротам города? Ну? Мергейты перебьют всех. Только потому, что мы сопротивлялись. Это их закон — не оставлять за спиной врага.

— Но… — заикнулся Фарр. Ему стало тяжело дышать, потому что жесткая ладонь Ясура очень туго стянула ворот халата. — Степной народ всегда уважал мардибов! Я помню, мергейты приезжали в город торговать и всегда приходили сюда, в дом Вечного и Царственного, оставляли подарки, кланялись Биринджику…

— Дурак, — прошипел Ясур. — Несмышленый ишак! Да, степняки чтят чужих богов и шаманов и, может быть, даже оставят тебе жизнь. Но мне — нет. Я не мардиб. Да и ты не вышел рожей для мудрого старца. Ты спросил, зачем мы идем в сокровищницу. Я скажу. Открыть ее, взять золото и набить им наши сумки!

— Грабитель… — ахнул Фарр. — Как тебе только вздумалось!.. А Биринджик верил тебе! Не пойду! Убей хоть здесь!

— Дурак, он и есть дурак, — вздохнул Ясур, неожиданно отпуская халат атт-Кадира. — Пойми, мне самому не нужно золото. Мне пятьдесят шесть лет, завести семью и детей, дом, купить землю уже поздно. Да и не получится теперь, даже если бы и захотелось. Нутром чую, неспокойствие на наших землях перекинется на другие. Знаешь, что нам грозит? Нет? Всеобщая война! Огонь, от которого загорится весь материк. И мы, Саккарем, и Халисун, и Нардар… Не удивлюсь, когда узнаю, что мергейты пойдут дальше, к закатным берегам океана. В Нарлак, предгорные княжества и в земли незнаемые — к Галираду, о котором я только слышал, к Вратам Велимора. Есть такое государство на полуночи…

— Не дойдут, — отрицательно покачал головой атт-Кадир.

— Посмотрим. Это не наша забота. Мы должны сделать другое — сохранить Кристалл Атта-Хаджа или, если Шехдад не возродится после войны, вернуть его в Меддаи. Он не должен достаться мергейтам. Камень не принадлежит степному народу. А как ты собираешься идти на закат, к Скрытому городу? Пешком? Что будешь есть по дороге? Траву или колючки, уподобляясь верблюдам?

Фарр замялся. Он понял, о чем говорит храмовый сторож. Если Шехдад действительно падет и степняки его сожгут, то придется уходить.

— Наверное, Халаиб, светлейший вейгил, — осторожно и почти без всякой надежды сказал Фарр, стараясь не смотреть на Ясура, — отстоит стену. Завтра придет конница шада…

Сторож только махнул рукой, развернулся и пошел к запертой на громадный висячий замок нардарской работы низкой двери из толстых досок железного дерева.

Неверно говорили, будто ключ от сокровищ дома Незримого хранил один только Биринджик. Ясур, покопавшись в широком поясе, нашел длинный металлический стерженек с фигурной и широкой бородкой, вставил его в скважину квадратного и тяжеленного замка, повернул три раза и дужка отскочила со щелчком.

— Здесь где-то была лампа, это я точно помню, — обращаясь к самому себе, бурчал Ясур, отворив дверь. — Ага, вот. Та-ак…

Создавалось впечатление, что у однорукого в поясе хранился целый склад полезных вещей. Мигом нашлось огниво, да не какое-нибудь, а почти волшебное серные палочки, привозимые из далекого Шо-Ситайна. Узкая, но длинная, с протянутыми вдоль стен полками каморка осветилась, и атт-Кадир аж пискнул от восторга. Он никак не предполагал, что мардибы Шехдада сохраняли и преумножали богатства храма на протяжении последних двухсот лет, хотя в действительности это было правдой. Если бы Биринджик захотел купить весь город, он бы сделал это без труда, получив в придачу не меньше двух третей земель, принадлежавших отдаленной, но обширной области Шехдад.

Здесь хранилось то, что могло порадовать душу самого закоснелого скряги, богатейшего купца или хранителя казны во дворце мельсинского вельможи. Глиняные горшки с монетами, мешочки, полные самоцветных камней, драгоценные чаши и блюда… В дальнем углу обнаружились даже связки бесценных меховых шкурок удивительных животных, обитавших далеко в лесах на полуночи. Откуда могли появиться в скромном и, если уж говорить честно, захолустном Шехдаде такие сокровища?

— Храмы всегда были богаты, — пояснил Ясур, будто уловив мысли Фарра. Сам видишь, все, что здесь накоплено, мы не сможем унести.

— Красиво… — протянул атт-Кадир, ощутив приступ невесть откуда взявшейся обиды. — А Биринджик гонял нас чистить ямы с дерь… прости, Ясур, с нечистотами за жалкие пять ассариев в день! И нищим подавали только медь, и вдовам детьми… Да любую женщину, оставшуюся без мужа и отягощенную полудесятком голопузых ребят храм мог сделать обеспеченной на всю жизнь, не потратив и сотой доли того, что здесь собрано!

— Поздно об этом рассуждать, — громко сказал сторож и добавил: — Теперь ты не сможешь никому помочь. Пускай помогает Атта-Хадж, да будет вечным царство его!

Ясур вытряхнул из какого-то мешка необработанные и покрытые пылью мелкие золотые самородки, бросив их прямо на земляной пол и сразу же втоптав. Поднося лампу к незапечатанным горшкам с монетами, он привычно бормотал, ни к кому не обращаясь:

— Золотые шади времен государя Чорума… Не пойдет, очень большая примесь меди. Сиккилы Халисуна… Берем, пригодится. — Ясур отсыпал несколько монет в мешок. — Ого! Потрясающе! Розовое золото Аррантиады! Да за один кругляшок с нечестивым изображением морского владыки можно купить хороший дом на окраине Мель-сины… Оставим, хотя и жалко.

— Почему? — поднял брови Фарр, выглядывая из-за плеча сторожа и рассматривая незнакомые деньги.

— Носить их с собой — самоубийство. Во времена моей молодости за одну такую монетку могли перерезать горло в темном переулке. Знаешь, сколько стоит розовое золото?

— Нет. — Атт-Кадир качнул головой, зачарованно глядя на крупную и очень тяжелую монету, мастерски отчеканенную из золота с невиданным нежно-красным оттенком.

— Много, — пояснил Ясур. — Не будем зариться на то, что может принести верную смерть. Такими монетами вне пределов острова аррантов могут рассчитываться только великие владыки — шад, кениг Нарлака или кто другой… Интересно, как сюда попали эти деньги?.. Так, а здесь что? Замечательно, это мы и заберем!

— Что заберем? — заинтересовался Фарр, глазея на красивые белые монеты с дыркой посередине и витиеватой надписью по ободу.

— Гепты шада Даманхура, — ответствовал Ясур, пересыпая себе в мешок половину горшка. — Отличное серебро из рудников Мерцающих гор, чеканка прошлогодняя или позапрошлогодняя. С такими деньгами нас никто ни о чем не спросит. Вот еще… Золото кенига Нарлака. Монета, ходовая на закате и на побережье. Берем. Все.

Фарр, несколько обалдевший от вида сокровищ, неожиданно смутился, и его лицо потемнело от прилившей крови. Он хотел что-то спросить, но не осмеливался.

— Опять приступ честности? — нахмурился Ясур, случайно заметив смущение мальчишки. — Повторяю — не время.

— Скорее, наоборот, — прошептал атт-Кадир, уставясь на противоположную полку. — Можно, я возьму это? Совсем немножко…

— Можно, — не глядя, отрезал сторож. — Только не перегружай себя. В Книге Эль-Харфа сказано: "Жадность, в отличие от бережливости, есть порок из пороков, выводящий из себя прочие".

— Знаю, — вздохнул Фарр. — Но очень уж хочется…

Атт-Кадир, нынешний служитель храма в Шехдаде, сгреб ладонью несколько ярких, ограненных изумрудов, мерцавших весенней зеленью и глубинами океана, и запрятал холодные камни за пазуху, предварительно замотав в тряпочку. Ему было очень стыдно. Но зеленые камни выглядели настолько прекрасно и притягательно, что устоять было невозможно. В конце концов, если мергейты действительно захватят Шехдад, не следует оставлять сокровища храма на разграбление диким степнякам. А если этого не произойдет, изумруды всегда можно вернуть на место.

Ясур, выйдя на двор, окликнул видневшегося на вершине изукрашенного мозаикой минтариса младшего ученика Аладжара, но тот ответил, что пока ничего подозрительного не заметил. Солнце клонилось все ниже и ниже к горизонту.

— Раздобудь чистое белое полотно, — бросил через плечо сторож Фарру. Вернемся в храм и заберем Кристалл Атта-Хаджа. Не бойся, ничего не случится. Во времена войн священные Камни городов частенько прятали. Сейчас и нам придется сделать это.

Фарр выполнил все по словам Ясура. Оторвал от белоснежного шелкового пояса небольшой лоскут, поклонился Камню и, вытянув руку, поднял его с возвышения. Камень молчал, его плоть оставалась холодной и безучастной.

— Положи сюда, мардиб. — Голос сторожа вдруг снова стал почтительным. Ясур протянул малюсенький кошель из толстой кожи, указывая на него взглядом. Только не разворачивай кристалл, мало ли… Молодец.

Сторож затянул крученым шнуром горловину кошеля, продернул через петлю непонятно откуда взявшуюся серебряную цепочку и отдал его Фарру. Тот и без слов понял, что сокровище нужно одеть на шею, сохраняя на груди.

— Иди вниз, — приказал Ясур. — Запри дверь. Я сейчас уйду и появлюсь, когда стемнеет.

— Куда уйдешь? — вскинулся атт-Кадир и посмотрел испуганно. — Как же я?

— Ты будешь сидеть в подвале и ждать меня. Постучу пять раз — три раза часто, два раза редко. Жди до темноты.

— А если не придешь? — шепнул Фарр.

— Приду. — Ясур усмехнулся и единственной Рукой взялся за рукоять сабли. В этом ты можешь быть уверен, светлый мардиб.

Сторож храма развернулся на каблуках и спустя мгновение исчез в сумерках, сгущавшихся за дверями жилища Непознаваемого и Всесущего Атта-Хаджа. Кроны деревьев на дворе были окрашены в багрово-оранжевое — где-то в городе полыхал огонь.

— И что теперь делать? — горестно вздохнул атт-Кадир, однако ноги сами понесли его к дверце, ведущей в подпол храма. — Как я буду один?

Спрятавшийся в сухом и пахнущем сушеными фруктами подземелье Фарр так и не расслышал истошных криков маленького Аладжара, сидевшего на вершине храмовой башни и видевшего почти все:

— Степняки! Фарр, Ясур, чужие в городе! Фа-а-арр!