"БЕЛЫЕ И ЧЕРНЫЕ" - читать интересную книгу автора (Котов Александр Александрович)

12

Третьего октября тысяча девятьсот тридцать пятого года восемь миллионов голландцев жадно ловили по радио последние вести с шахматного фронта. Их любимец Макс Эйве начал в этот вечер сражение за шахматную корону. Маленькой северной стране редко удавалось выдвинуть спортсмена, способного бороться за мировое первенство, и то, что теперь их родной, кровь от крови, голландец готовится стать лучшим шахматистом мира, волновало всех, от мала до велика.

Накануне, на торжественном банкете в честь начала матча, была проведена жеребьевка. Первую партию досталось играть белыми Алехину. По установившейся традиции, первый ход в первой партии выполнил бургомистр Амстердама. Несколько сот голландцев, собравшихся в матчевом зале, с восторгом следили за торжественной процедурой. Приземистый, коренастый Ван дер Флюгт, улыбаясь в серебристые усы, передвинул на два поля вперед ферзевую пешку Алехина. Эйве избрал славянскую защиту. Сражение за высший шахматный титул началось.

По разработанному регламенту, партии матча должны были играться в различных городах Голландии. Хорошая мысль: трудность для участников небольшая - переезды по малой стране короткие, - а организаторам выгодно. Больше городов - больше денег. Однако уж вскоре после начала матча из отдельных городов стали приходить отказы. Виной этому был Алехин. На старте он буквально громил противника, его перевес был очевиден. А кто будет платить деньги за то, чтобы видеть избиение своего любимца? Алехин выиграл первую партию, третью, четвертую и седьмую, в го время как Эйве удалось довести до победы лишь трудный и скучный эндшпиль второй партии. Четыре очка против одного, и это уже в первых семи встречах! Стоит ли играть дальше? Не лучше ли вообще сдать матч и сэкономить гульдены?

Днем перед восьмой партией Алехин сидел в глубоком, удобном кресле в фойе «Карльтон-отеля». Именно в этом отеле останавливались участники и судьи матча, когда партии игрались в Амстердаме. Человек посторонний, ничего не знавший о шахматах, мог бы подумать, глядя на сумрачного Алехина, что это он, а не Эйве проигрывает матч. Чемпион мира был заметно встревожен. Темно-серый пиджак его изрядно помялся, сорочка также не была достаточной свежести, даже для утра. Шнурок одного ботинка развязался, черно-белый сиамский кот Чесс лапкой легонько ударял забавную черную тесемочку.

На столике около Алехина стоял недопитый кофе и опустошенная рюмка. Он был заметно пьян. Его русые волосы мокрыми прядями в беспорядке падали на большой лысеющий лоб. Из-под роговых очков устало глядели потушенные алкоголем голубые глаза. Туристы, проходя мимо, с интересом рассматривали знаменитого шахматиста. Они знали, что дела Эйве в матче совсем плохи, тем более их поражал удрученный вид Алехина, курившего молча сигарету за сигаретой.

Может быть, потому зол и недоволен был чемпион мира, что недалеко от него, в другом конце фойе, царило неприкрытое веселье. Вокруг Эйве собрались его друзья, (помощники, организаторы матча. Беспрерывные шутки, смех, веселые возгласы слышались в этом обществе остроумных, жизнерадостных людей. Неистощим был на шутки Тартаковер. Задолго до начала матча он прибыл в Голландию. «Какой же матч без меня», - сказал он, раскладывая бесчисленные блокноты и приступая к рассылке в различные страны мира интервью, очерков, статей. Веселил собеседников Флор, к его пронзительному раскатистому смеху часто присоединялся низкий гортанный хохоток мастера Ганса Кмоха. Только болезненный гроссмейстер Эрнест Грюнфельд сидел молча. Его заботили собственные недомогания и необходимость непрерывно пополнять теоретическую картотеку Эйве. Для этого голландцы специально выписали его из Вены.

Сам вдохновитель этого кружка, худой, стройный Эйве, намного возвышался над остальными. Аккуратно причесанный, в идеально отглаженном темно-синем костюме, голландский чемпион выглядел празднично. Светлые, без оправы очки лишь подчеркивали свежесть его лица. Ничто не выдавало подавленности четырьмя поражениями на старте, а возможно, это его действительно не удручало. Проиграл-то он все-таки Алехину! Тут же рядом с Эйве сидела в кресле его супруга. Вся компания, окружившая голландского чемпиона, весело потешалась над проделками маленькой дочки Эйве, Фитти, с забавной важностью восседавшей на руках у матери.

Алехина раздражало веселье в стане противника. Чего смеются? Нашли чему радоваться - проиграли четыре партии. Плакать надо! А все-таки им весело, а он - победитель - тоскует один. Никого нет вокруг. Даже Грейс уехала. А, что вспоминать о Грейс! В Амстердаме у нее много друзей, занята с утра до вечера.

- Замечательно, дарлинг! - одобряет она каждую победу мужа. - Я вам говорила: вы легко разобьете Эйве. Мои друзья, конечно, огорчены; понятно - они голландцы, но все же и они восторгаются вашей игрой. Я пошла, дарлинг!

Поцелуй в висок - и ее уже нет.

Собственное одиночество и веселье в стане Эйве удручали Алехина, но, пожалуй, больше всего огорчало его еще одно обстоятельство.

Внутреннее радио только что объявило по отелю:

- Москва вызывает гроссмейстера Сало Флора! Подвижный чех быстро засеменил в переговорную будку, заглядывая на ходу в исписанные блокноты. Вместе с ним пошла поговорить с родными жена Флора - Рая как очаровательный экспорт недавно вывезенная им из России. Алехин был вообще зол на своего чешского коллегу, а тут еще его вызывает Москва.

Три дня назад они встретились в маленьком городке Утрехте перед началом седьмой партии.

- Ну как? Работаешь? - недружелюбно спросил тогда Алехин Флора. Тот понимал, что рано или поздно ему предстоит неприятный разговор с чемпионом мира, и теперь стоял немного растерянный.

- Понемножку, - уклонился от прямого ответа Флор.

- Значит, готовишь Эйве против меня, - укоризненно покачал головой Алехин. - А еще уверял меня в своей дружбе!

- Что делать - деньги! - развел руками Флор. И, засмеявшись, добавил:- Я теперь человек женатый!

- Сколько вас там собралось? - задорился Алехин. - Грюнфельд, ты, Кмох, Мароци. Не многовато ли против меня одного?

- Получается, одному-то лучше, - всячески пытался снизить напряжение разговора Флор. И решил окончательно успокоить чемпиона мира: - Дали бы тебе французы денег, мы помогали бы тебе. Сам знаешь, шахматисты - народ бедный. Берутся за любую работу.

- Ну и что дала ваша помощь?! - все больше злился Алехин, которого спокойный, шутливый тон Флора сегодня еще больше раздражал. - Счет четыре - один. Ничто вам не поможет!

- Посмотрим, - пожал плечами Флор. Лично он был убежден в победе Алехина, однако новое «служебное» положение накладывало определенные обязательства.

- Хочешь пари, - протянул ему руку Алехин. - До двадцатой партии матч будет кончен.

- Это как понимать? До двадцатой партии ты наберешь нужные пятнадцать с половиной очков?

- Почему пятнадцать с половиной? Мне достаточно сделать ничью в матче, - поправил Алехин.

- Ах, да, конечно, - согласился Флор. - И какие условия пари?

- Сто гульденов против пятидесяти, - предложил Алехин.

- Ты отвечаешь ста гульденами, что решишь матч к двадцатой партии?! - уточнял условия спора Флор. Он всегда был готов на любые пари, если имелась хоть малейшая надежда выиграть, здесь же дело вообще было верное. Но, все же, нужно уточнить условия, чтобы не было потом неясностей.

Алехин утвердительно покачал головой.

- Хорошо, пошли, - согласился Флор, пожимая руку Алехину.

Если бы ему предложили такое выгодное пари на равных условиях один к одному, он был бы счастлив. А здесь вдруг меценат нашелся: денег не жалеет, отвечает двойным.

- Кстати, можешь передать Эйве: сегодня я начну партию ходом е-два, е-четыре, - почти выкрикнул Алехин. - Готовьтесь сколько вам угодно! Зовите хоть всех гроссмейстеров мира. Позовите еще Капабланку, если вам мало шестерых. Да разве он к вам пойдет! Ничто вам не поможет! Не поможет! Вы не угадаете моих ходов. Ни за что! Ни одного хода!

Флор не на шутку испугался горячности Алехина. Доносившийся до него запах алкоголя в известной степени объяснил ему причину неожиданной гневной вспышки. Наскоро попрощавшись с вельтмейстером, Флор поспешно ретировался.

А вечером произошло невероятное. Парадоксальным ходом уже в дебюте Алехин выбил Эйве из всех усвоенных понятий, а затем буквально разгромил его позицию.

Воспоминание о разговоре с Флором и сыгранной в тот же вечер партии вызвало улыбку на лице Алехина.

«Здорово я разбил Эйве! - с наслаждением перебирал Алехин в памяти подробности этой во многих отношениях необычной и удивительной схватки. Приятное воспоминание заметно улучшило настроение чемпиона мира, и он уже.с задором посмотрел на группу гроссмейстеров, окружавших Эйве. Потом подумал немножко и пальцем подозвал официанта бара.

- Еще одну, - показал Алехин на пустую рюмку.

«За такую партию и выпить можно, - оправдал он сам перед собой явно сомнительный в день игры поступок. - Это была партия! Все как будто шло обычно, гладко. Известный вариант французской партии, все по теории, и вдруг… же-два, же-четыре! Бомба и та произвела бы меньшее впечатление. Эйве чуть не подпрыгнул на стуле. Лица его помощников вытянулись в удивлении. А что говорить про шахматистов Утрехта. Маленький провинциальный городок: разве его любителям понять такие шахматные тонкости. Стояли и молча удивлялись…

А разве не удивился весь шахматный мир? Такой ход! Прямое нарушение всех законов, явный вызов всем канонам, правилам, догмам. Вперед пешками от собственного короля! Перчатка в лицо всем помощникам Эйве, нанятым теоретикам, прямой вызов их картотекам, книгам, анализам. Пусть-ка Эйве сам за доской попробует определить, что к чему! Пусть самостоятельно разбирается во всех тонкостях! Грош цена всем вашим заготовкам, домашним анализам. Зря только голландцы вам деньги платили'»

Взрыв веселого смеха в стане Эйве на миг вернул Алехина к действительности и сегодняшнему дню. Но вскоре он вновь предался приятным воспоминаниям.

«Смеются, все еще смеются, - зло посмотрел он в сторону Эйве и его коллег. - Теперь чему-то радуются, а тогда чуть не плакали. Еще бы - четвертое поражение, и какое! Как я играл! Разгром, настоящий разгром! Фигуры рвались в наступление, как бешеные! Пусть игра была немного рискованной, знаю! Пусть атака была необоснованной, знаю. Но энергичная, смелая. Каждый ход, каждый удар - смертельная опасность и точнейший расчет. Вот чем нужно брать, а не анализами купленных теоретиков».

Чемпион мира искренне радовался недавней победе, но где-то внутри тихий голос сомнения нашептывал ему: «Все-то ты бахвалишься, не от хорошего бравада-то, идет она от неуверенности в собственных силах, от отсутствия веры в будущее. Слишком уж ты обижен, заезжен, заброшен в тоскливом одиночестве».

Флор вышел из телефонной будки и быстро направился обратно к своим голландским друзьям. Ему, видимо, не хотелось встречаться с Алехиным после утрехтского разговора. За ним шла чем-то недовольная жена. Проводив взглядом гроссмейстера, Алехин вдруг заметил в стане Эйве необычное оживление. Все встали с места, с кем-то почтительно здороваясь. Вскоре Алехин понял причину возбуждения: среди высоких голландцев он увидел маленькую фигуру седовласого Эммануила Ласкера. Алехин знал уже, что немецкий чемпион приехал на матч в качестве почетного гостя голландцев, но еще не встречался с мудрым шахматным философом.

Поговорив несколько минут с Эйве и его друзьями, Ласкер направился в сторону Алехина. Видимо, Флор сообщил ему, что здесь чемпион мира. Алехин поднялся с кресла и сделал несколько шагов навстречу своему шахматному наставнику. Ласкер улыбался в светлые усы, глаза его, прикрытые сверху густыми седыми бровями, ласково светились. «Ласкер с друзьями ласков», - вспомнил Алехин чью-то русскую шутку.

Некоторое время коллеги обменивались приветственными восклицаниями, отдельными отрывистыми фразами. Оба шахматных гиганта стояли, голова Алехина намного возвышалась над белыми, полностью сохранившимися волосами экс-чемпиона. Алехин пригласил Ласкера сесть в соседнее кресло и заказал ему всегда желанный кофе. Кот Чесе немедленно забрался на колени к Ласкеру и, пригревшись, замурлыкал. Импозантньй шахматный чемпион ласково поглаживал рукой пригревшееся животное.

- Ну как само…? - хотел было спросить коллегу о здоровье Ласкер, но осекся, заметив рюмку коньяку и возбужденный вид Алехина. - Как… дела?

- Как видите - неплохо! - улыбнулся Алехин.

- Поздравляю, - слегка потрепал пальцами Ласкер руку Алехина, лежавшую на подлокотнике кресла. - Блестящий старт, превосходно играете. Первая, четвертая - отличные партии! Седьмая тоже интересна, но… несколько азартна. Эйве мог получить опасную контригру.

- Да, мог, - согласился Алехин.

- Зачел! же вы так рисковали? При таком перевесе в счете.

- А что делать? Я должен играть энергично, пусть даже рискованно и азартно.

- Почему?

- Только быстрота может меня спасти. Я, как волк, забравшийся в овчарню. Крушить все, сеять смерть направо и налево, пока не явилось возмездие с кольями и яркими фонарями.

- Кого же вы боитесь? - серьезно спросил Ласкер.

- Самого себя… Своих мыслей, поступков.

- Это тоже один из фонарей? - показал Ласкер на пустую рюмку.

- К сожалению, да. И может быть, самый опасный.

- Жаль. Вы же сами писали: папироса дает временное успокоение, но очень вредит общему шахматному мышлению. Тем более алкоголь.

- Думал, что это поможет. Отвлечет от неприятных мыслей. А оказалось…- Алехин на миг задумался, потом продолжал с жаром. - Я обязан в чем-то забыться, доктор! Мне нужно хоть какое-нибудь успокоение, пусть временное, пусть вредное для здоровья!

- Вы просто очень устали. Плохо выглядите, - участливо сказал Ласкер.

- Я действительно устал. Бесконечные турниры, сеансы.

- Зачем же вы это делаете?

- А как иначе? Хлеб шахматиста нелегок, даже для чемпиона мира. Вы же сами как-то мне это говорили.

- И все равно нужно быть осторожным. Вы растрачиваете ваш замечательный талант в серии ненужных и очень вредных экспериментов.

При этих словах Алехин невольно вспомнил поучительный пример самого Ласкера. Двадцать семь лет был чемпионом мира этот редкостный шахматный мудрец и все годы вел ожесточенную борьбу с меценатами, директорами турниров, шахматными дельцами. В скольких газетах, в скольких статьях ругали они Ласкера, когда он просто боролся за права шахматного мастера. «Шахматный талант - вещь хрупкая, - отвечал Л аскер. - Его нужно беречь. Если шахматный мир действительно хочет видеть эффектные комбинации, он должен создать элементарные условия для жизни и творчества гроссмейстера. Передо мною вечно стоит печальный пример одряхлевшего шахматного гиганта Вильгельма Стейница. Как кончил жизнь этот гений из всех шахматных гениев? В больнице для душевнобольных, в нищете и одиночестве. Я не хочу так погибать в старости!»

«И он не погиб, этот шахматный философ, борец, мыслитель, - глядя на Ласкера, думал Алехин. - Шестьдесят семь лет ему, а какая живость, сколько радости, жизненного блеска в умных глазах! Только что в Москве он занял третье место в сильнейшем по составу турнире. Впереди Капабланки, Шпильмана. Лишь Ботвинник и Флор обогнали шахматного ветерана. Умел беречь шахматный талант Ласкер, правильно распределял свои силы, теперь какая светлая и радостная у него старость!»

Мысли Алехина перебил голос радио:

- Москва вызывает к телефону Ганса Кмоха.

Высокий Кмох быстро зашагал к телефону. Алехин посмотрел вслед этому неутомимому шахматному трудолюбцу. Шахматист небольшой силы, Кмох восполнял недостаток таланта огромной работой. Во время турниров и матчей Кмох не отрываясь сидел за столиком корреспондентов. Он слал статьи во все концы земного шара, вел передачи по радио, комментировал шахматные партии. Прошлогодний визит в Советский Союз дал Кмоху много новых заказов, хотя и не принес ему турнирных успехов. Здорово побили его в Москве и Ленинграде, даже неизвестному мастеру Мазелю проиграл он матч. Алехин вспомнил подпись под карикатурой на Мазеля в советском шахматном журнале: «Мои дела без Кмоха идут ужасно плохо».

- Великий труженик, - кивнул головой Ласкер вслед Кмоху.

С минуту они сидели молча. Чесс, спрыгнув с колен Ласкера, терся о ногу Алехина, изредка лениво ударяя лапой по развязавшемуся шнурку.

- Вы любите животных, - не то спросил, не то просто сказал Ласкер.

- Да, - подтвердил Алехин.

- А людей?

- Я мало видел от них ласки, - устало произнес чемпион.

Опять воцарилось молчание. Ласкер монотонно, с какой-то раз и навсегда установившейся закономерностью затягивался спгарой; Алехин нервно курил и мял в руках сигареты. В кружке Эйве не слышно было больше смеха; может быть, гроссмейстеры и мастера принялись составлять очередные корреспонденции.

- Где, по Вашему, Эйве мог сыграть лучше в седьмой партии? - неожиданно прервал молчание Алехин.

- Ферзь цэ-два вместо е-четыре, - ответил Ласкер.

- А если тогда шах на эф-шесть и ладья же-один?

- Я это смотрел. Тогда следует простое ферзь бэ-два.

- Ну, а если вместо ладья же-один, е-пять, е-шесть? - допытывался Алехин.

- О, это плохо! Тогда ладья а-восемь на е-восемь, и теперь уже на ладья же-один следует блестящий удар - слон а-шесть! Великолепный удар!

Два шахматных кудесника с завидной быстротой анализировали острую позицию седьмой партии. Им не нужно было доски: они четко видели перед собой все шестьдесят четыре черных и белых клетки, в их мозгу учитывалось каждое движение любой из множества фигур. Они считали варианты, в различных комбинациях и последовательности переставляли боевые силы, чтобы затем вновь вернуться к исходному положению и вновь бросить фигуры в атаку. И ни одной ошибки не допускал тренированный мозг, выполняя работу, для обычного смертного казавшуюся колдовской.

- Но, все же, зря вы сыграли же-четыре, - вернулся к дебюту седьмой партии Ласкер. - Чересчур азартный ход. Зачем вам рисковать? Ваши замечательные комбинации основаны на солидной базе, они не требуют азарта, риска.

- Я же говорил вам. Тут играют роль причины далеко не шахматные, - оправдывался Алехин.

- Я понимаю. В жизни каждого человека бывают трудные моменты. Но у вас есть любимое искусство. Шахматист испокон веков находил утешение и отдых в самой шахматной партии, в творчестве.

- Творчество! - воскликнул Алехин. - А для кого? Кому нужны х мои победы, красивые партии? Французам? Голландцам? Кому?! Где они, эти шахматные ценители?!

В этот момент радио провозгласило:

- Москва вызывает доктора… Эйве.

Сердце Алехина на миг сжалось, затем лихорадочно заметалось в груди. Когда телефонистка произнесла «доктора», у него мелькнула вдруг мысль, что это его, доктора Алехина, вызывает Москва. Ошеломление, радость, испуг, растерянность, восторг - сколько чувств пережил он в эту секунду. Когда же дикторша добавила «Эйве», Алехин смущенно опустил глаза, боясь выдать свои переживания. Кого хотел он обмануть! От кого скрывался! Перед ним сидел человек, всю жизнь изучавший силу и слабости людского характера, доктор психологии, мыслитель, принесший в шахматы элементы науки о борьбе и движении человеческих чувств.

Дав Алехину возможность немного оправиться, Ласкер спросил:

- Вы переписываетесь с Москвой?

- Нет. С тысяча девятьсот двадцать восьмого года.

- Разве у вас нет там друзей?

- О, много! - воскликнул Алехин и добавил: - Были.

- Меня просили передать вам привет Григорьев, Левенфиш, Романовский, Дуз-Хотимирский. Вас очень любят в России.

Алехин внимательно посмотрел в глаза собеседника.

- Вы перепутали глагол, доктор, - сказал он. - Не любят, а ругают.

- Подумаешь! Какое это имеет значение! - махнул рукой Ласкер. - Ругань человека любящего во сто крат ценнее похвалы ненавидящего. Если хотите, даже похвалы равнодушного. Любят вас в России, я вам говорю. Это можно было прочесть в глазах любого русского, когда он начинал говорить о вас; эта любовь была заметна в том, с каким вниманием разбирают там ваши партии, читают ваши книги. Ну, а если ругают иногда, то ведь за дело же? - дружелюбно усмехнулся экс-чемпион мира.

Алехин не отвечал. Задумавшись, он смотрел куда-то вдаль, прямо перед собой.

- Какой город Москва! - продолжал Ласкер. - Шахматы там вроде божества. Капабланку и меня на Волхонке около садика Музея изящных искусств встречали шпалеры любителей. А как будут встречать вас!

Незаметно, а может быть, умышленно Ласкер коснулся самых потаенных мыслей Алехина. Как будут встречать его в Москве? - этот вопрос все чаще задавал он сам себе в последнее время. Он знал и помнил Москву, помнил уютный садик у Музея изящных искусств на Волхонке. Помнил здание, где игрался Московский международный турнир, где сотни москвичей каждый вечер ожидали выхода корифеев шахматного искусства.

Много раз рисовал Алехин в воображении, как вернется он на родину. Флор, Кмох, Эйве рассказывали ему о пребывании в Москве, Ленинграде, на Кавказе. Они говорили, как любят там шахматы, с каким почетом встречали их в театрах, на концертах, на улицах. Словно кинозвезд, аплодисментами приветствовали зрители гроссмейстеров в Большом театре, каждое их высказывание, каждую мысль, замечание немедленно распространяли радио, газеты, заполненные отчетами о турнире. Не было ни одной газеты в стране, которая в эти дни не отвела бы места шахматному состязанию.

«Шахматное Эльдорадо» - назвал Москву Флор. А ведь это город, близкий Алехину, здесь он родился, провел детство, юность, жил две трети своей жизни. Здесь он вырос как шахматист, сформировался в гроссмейстера мирового класса.

…хорошая у вас родина, - очнувшись от задумчивости, разобрал последние слова Ласкера Алехин.

- Я ее давно потерял, - тихо сказал Алехин.

- Потерянное в молодости можно еще вернуть. Нужно только искать… - задумчиво сказал Ласкер. - Хуже, когда теряешь все в старости.

«Что такое? И этого железного человека коснулось горе? - подумал Алехин. По тону слов Ласкера он понял, что экс-чемпион встревожен чем-то серьезным. - Не такая уж, оказывается, светлая и безоблачная у него старость», - пожалел своего коллегу Алехин.

- Я должен уехать из Берлина… Совсем, - продолжал Ласкер, будто для самого себя. Может быть, хотел он пожаловаться человеку, находящемуся также в несчастье, может быть, решил сообщением о собственном горе облегчить его боль.

- Почему уехать? - не сразу понял Алехин.

- Потому, что моя фамилия Ласкер. Потому же, почему уехали Цвейг, Эйнштейн и тысячи других. Форма моего черепа не устраивает господина Геббельса.

- И куда же вы?

- Думаю в Москву. - Ласкер внимательно посмотрел в глаза собеседнику.

Замолчали два великих шахматных кудесника. Оказалось, не так-то просто им найти покой в этом бушующем мире. Один когда-то бросил родину и теперь метался, ища путей туда вернуться. Другой, гонимый злой судьбой, уже собирал незатейливый свой скарб, чтобы под старость бросить теплый, насиженный угол.

Алехин едва одолел четыре ступеньки, ведущие из зрительного зала на сцену. Небольшое расстояние от края до середины сцены он шел с той преувеличенной осторожностью, которая отличает людей или слишком старых, или изрядно выпивших. Сиамский кот, которого он нес под полой, испуганно прижимался к нему. Обладатель высшего шахматного титула добрался вскоре, слава богу, до спасительного деревянного столика в самом центре сцены и тяжело рухнул в кресло.

Все было готово для игры. На столике расставлены шахматы и часы, разложены бланки: около кресла Алехина была поставлена пепельница. Эйве на сцене не было. Взглянув из-под руки, на которую он оперся тяжелой головой, Алехин увидел противника в зале. Возвышаясь над толпой, голландский чемпион стоял среди зрителей и о чем-то беседовал с женой, сидевшей в первом ряду с фрау Кмох.

До начала партии оставалось несколько минут. Мутными потухшими глазами оглядел Алехин собравшихся зрителей, вдохновленных победой Эйве в десятой партии, посмотрел в угол сцены, где за судейским столиком медлительный Мароци о чем-то совещался с маленьким юрким Ван-Гартеном. Рядом с ними неутомимый Кмох уже начал писать бесконечные корреспонденции.

Взгляд опьяневшего Алехина упал на заднюю стенку сцены. «Опять! - пронеслось в затуманенном мозгу. - Опять нужно будет пять часов смотреть на эту отвратительную картину. До чего надоела! Недаром хотел просить организатора снять ее - до того опротивела! Но удержался: скажут еще один необоснованный каприз».

На огромном широком полотне выше человеческого роста изображено десятка два древних рыцарей. Разноцветные, расшитые золотом камзолы, ажурные, словно пчелиные соты, воротники, широкополые шляпы с плюмажами. Который раз уже играет Алехин в этом зале, часами сидит рядом с картиной, и каждый раз его пугают эти злые, неодушевленные предки современных голландцев. Густые черные брови, узкие удлиненные лица, острые клиновидные бородки. В глазах ненависть и злоба, сжатые в кулаки руки, поза каждого дышит вызовом. Особенно неприятен один в самом центре картины, видимо, предводитель. Одет изысканнее остальных: полосатый камзол, шляпа с пером, светлые ботфорты, черная перевязь на груди. Сбоку шпага, в глазах безграничная ненависть к Алехину. Кажется, вот-вот выйдет он из рамы и бросится на пришельца, посмевшего обидеть его соотечественника.

Кот Чесс, сперва напуганный толпой и огромным залом, теперь успокоился и, пригревшись на коленях у Алехина, монотонно мурлыкал свою однообразную песенку. Алехин гладил его рукой и тихонько приговаривал:

- Спи, мой маленький, спи, мой хороший!

В этот момент на сцену поднялся большеголовый, коренастый Ландау.

- Добрый день, вельтмейстер! - быстрой скороговоркой приветствовал он чемпиона мира.

- Добрый день, - недружелюбно, немного заплетающимся языком ответил Алехин.

- Где вы были? - спросил Ландау. - Я заходил утром к вам, звонил целый день в отель.

- Я полагал, мой секундант должен знать, где я нахожусь, - явно задираясь, произнес Алехин.

- Я не Шерлок Холмс, я всего лишь скромный шахматный мастер, - возразил находчивый голландец.

Удачный ответ немного развеселил Алехина. Прищурясь, он внимательно глядел на Ландау. «До чего дошло, - думал он, - даже секунданта пришлось брать голландца. А что делать? Французы не нашли средств даже на секунданта. «Дали-бы вам французы деньги, все помогали бы вам, - вспомнил он слова Флора. - Ландау хороший парень, но разве может он в Голландии помогать кому-либо против Эйве».

- Скажите, Ландау, - обратился чемпион мира к секунданту. - За кого вы в душе: за меня пли за Эйве?

- Как секундант, я за вас, но как голландец, я не могу не желать победы Эйве.

- Спасибо за откровенность, - искренне поблагодарил Алехин. - И все же вы должны хоть изредка помогать мне перед партией.

- Я был готов с утра, но не мог вас найти.

- Смотрите, сколько у Эйве помощников, - не слушая объяснения Ландау, показал Алехин в зал, куда только что вошли Флор, Грюнфельд, несколько голландских мастеров. - Меня бросил мой единственный, а у Эйве их у-у!

Ландау предпочёл не замечать пьяного задора Алехина.

- Ничего, не пропаду! - оживился вдруг чемпион мира. - Нет! У меня еще есть помощник! Надежный, верный!…

Взяв кота с колен, Алехин посадил его на шахматный столик, посредине между белой и черной армией деревянных фигур.

- Покажи, Чессик, как мне играть? - спросил Алехин, подталкивая кота к черным фигурам. - Посоветуй, какой дебют: славянскую, ферзевый гамбит или… защиту Нимцовича?

Даже в крайнем состоянии опьянения опытный шахматист не произнес названия дебюта, который решил играть. Назвав три защиты, он побоялся причислить к ним защиту Грюнфельда, намеченную им для сегодняшней встречи.

Кот лапкой свалил черную пешку королевского слона. Именно ходом этой пешки начинается упорная, но трудная защита, носящая наименование голландской.

- Что? - вскричал Алехин. - Голландскую? Дурак ты! Ничего в шахматах не понимаешь! А еще зовешься Чесс! Дурак!

Напуганный кот, спрыгнув со стола, убежал в угол сцены п забился под судейский столик. Ландау достал его оттуда и отнес в зал. Близилось время начала игры. Эйве уже стоял на сцене, с удивлением наблюдая странное поведение противника. Он о чем-то посовещался с Мароци, затем подошел к Алехину. Поздоровавшись с чемпионом мира, Эйве сказал ему:

- Если вы не возражаете, доктор, я хотел бы предложить вам перенести партию на завтра.

Алехин уставился на него в изумлении.

- Перенести? - переспросил он. - Почему?

- Вы… вы плохо себя чувствуете, - нашел удобную форму выражения Эйве.

- Я? Плохо себя чувствую? - с пьяным задором вскричал Алехин. - Я чувствую себя ве-ли-ко-лепно! Давайте начинать.

Эйве повел плечами, сел в кресло напротив Алехина и размашистым почерком написал на бланке: «12-я партия». Затем добавил: «белые - Эйве, черные - Алехин», - и решительно передвинул свою ферзевую пешку на два поля.

Турнирный зал был переполнен. Голландцы после нескольких поражений их любимца совсем было перестали интересоваться матчем, однако события последней недели вновь подогрели их интерес к сражению за шахматную корону. И дело не только в счете. Первые семь партий дали Алехину перевес в три очка, в следующих четырех Эйве удалось одно очко отыграть. Но все равно дистанция между ними оставалась значительной, особенно если учесть, что ничейный счет матча претендента не устраивает, и Эйве нужно выиграть на одну партию больше. Так что в смысле счета очков дела голландского чемпиона по-прежнему оставались неважными.

Другое обстоятельство удивляло зрителей и тянуло их в турнирное помещение. В последние дни там творилось что-то странное, такое, чего ни разу до сих пор не приключалось в шахматных соревнованиях. Вести о загадочных событиях на шахматном фронте быстро разлетелись из зала для игры по всей Голландии, по всему миру. Не только житель Роттердама или Гронингена опрашивал в те дни своего соседа: «Что это там происходит у Алехина с Эйве?» Этот же вопрос можно было услышать в Нью-Йорке и в Оттаве, в Буэнос- Айресе и в Москве.

На старте Алехин сыграл несколько великолепных по стратегическому замыслу и точных по тактическому выполнению партий. Казалось, при такой игре Алехина Эйве вскоре будет конец. Как можно противостоять Алехину, когда он находится в отличной форме! Затем вдруг что-то сразу надломилось в чемпионе мира. Уже в седьмой партии он позволил себе азартный выпад, за который, не растеряйся Эйве, мог бы понести жестокое наказание. Редкостно слабая игра чемпиона мира в восьмой партии также удивила шахматных любителей.

«Случайная неудача, временный спад», - важно заявляли знатоки, но вскоре эта неудача повторилась еще и в десятой встрече, причем игра в ней Алехина была, пожалуй, еще слабее, чем в восьмой партии. Поражали не только вычурные, сумбурные замыслы Алехина - это случалось и раньше в его партиях последних лет, - удручала слабая постановка дебюта, безынициативность чемпиона мира, какая-то непохожая на него смиренность и подавленность. Он допускал неточности и просчеты, а порой и грубые «зевки», столь заметные, столь очевидные, что их не сделал бы самый слабый любитель.

- В чем дело? - задавали вопрос зрители в турнирном зале. «Что случилось с Алехиным?» - эта фраза не сходила в те дни со страниц газет. «Может быть, чемпион мира болен? Возможно, это временная депрессия, вызванная каким-нибудь расстройством?» Корреспонденты слали из Голландии свои догадки и соображения, знатоки высокоавторитетно извергали свои категорические утверждения, и никто не осмеливался высказать прямую правду.

Не обошлось дело без выдумок, порой фантастических. «Все объясняется просто, - писал один корреспондент. - Алехин разгромил Эйве на старте, после чего голландцы перестали нести в турнирный зал свои гульдены. Финансовая сторона матча «горела». Выход нашли простой: дали Алехину порядочную сумму, он и поддался нарочно Эйве. Теперь касса матча опять полна». Оскорбительное и для Алехина и для голландцев предположение!

Объяснение трагедии, происходившей в Голландии, заключалось в трех словах: Алехин играл пьяный. Никто не написал тогда этих слов, вероятно, будучи не в состоянии объяснить причину столь нелепого поведения сильнейшего гроссмейстера мира. Возможно, никто не хотел задуматься над странностью и необычностью явления, когда чемпион мира нарушает элементарный режим во время ответственного сражения за шахматную корону.

В двенадцатой партии Алехин избрал защиту Грюнфельда. Выбор дебюта не удивил Эйве: чемпион мира уже дважды в этом матче применял эту вполне современную защиту. Первые семь ходов были хорошо известны обоим противникам. Они помещены в любом справочнике по теории шахматных начал. Белые создают пешечный центр, черные приступают к методической контратаке центральных устоев противника.

Седьмым ходом своего ферзевого слона Эйве напал на пешку Алехина. Ничего страшного, ход тоже известный. Защита проста - нужно всего лишь продвинуть слоновую пешку на одно поле вперед. Это не только защита, на новом месте пешка будет атаковать важное центральное поле. Ответ единственный, думать нечего. Алехин записывает на бланке будущий ход цэ-семь, цэ-шесть и берет тремя пальцами полированную головку черной пешки.

Но, что такое?! Алехин хватается другой рукой за голову. В его пальцах не пешка цэ-семь, а соседняя коневая пешка бэ-семь. Какой ужас! Как у Пушкина: вместо туза дама пик. Грубейший просмотр, даже не просмотр, просто схватился не за ту пешку, спутал. Хотел двинуть цэ-семь, а взялся за бэ-семь. А цэ-семь остается теперь незащищенной, погибает безо всякой компенсации. Широко раскрытыми глазами глядел Алехин на ничтожную пешечку, так неосторожно попавшуюся ему под руку. Взяться не за ту фигуру! Это же бред! И сделал это не простой любитель в игре с соседом, а чемпион мира, человек, за плечами которого десятки турниров и матчей, более четверти века шахматной жизни. Сделал в самом главном состязании, в матче высшего уровня - матче за мировое первенство.

Ошибки, просмотры, по шахматной терминологии - «зевки», каким страшным бичом являетесь вы для шахматиста, сколько партий проиграно из-за вас, сколько загублено замечательных художественных произведений! Ошибаются рядовой любитель и чемпион мира, просчитываются человек, только вчера освоивший ходы фигур, и гроссмейстер, всю жизнь отдавший шахматам. Дело лишь в степени ошибок, в их влиянии на судьбу шахматных партий. Любитель может и не заметить ошибка гроссмейстера, но для его коллеги по званию она будет достаточна для победы. «Зевают» гроссмейстеры, мастера, перворазрядники; зевают пешку, фигуру, ферзя, мат в два хода, в один ход. История знает поразительные случаи просмотров. Даже Капабланка, игра которого считалась безошибочной, «зевнул» фигуру Земишу на турнире в'Карлсбаде в 1929 году. Как самый ужасный пример приводят обычно решающую партию на первенство мира Чигорин - Стейниц. Русский чемпион просмотрел элементарный мат в два хода в совершенно выигрышной для себя позиции.

Механизм человеческого мозга несовершенен. Кибернетическую машину, созданную в наши дни, отличает главное качество - точность. Не обладая творческой мощью человеческого мозга, машина делает ходы тогда, когда до конца рассчитает все варианты, полностью решит в своем механическом «мозгу» проблемы позиции. Только тогда, ни секундой раньше, пускает она в ход свои «руки», задача которых передвинуть на доске нужную шахматную фигуру.

Человек - не машина, и его действия, поступки не столь безупречны, не столь автоматизированны. Часто рука шахматиста делает на доске ход совсем не тот, какой ей подсказывает мозг. Мысль еще работает, идет сложнейший расчет вариантов, а рука в это время цап фигурку, и сделала ход, о котором ты даже не думал. Нервы не выдержали, рука опередила мозг, сделала импульсивный рывок. Труды многих часов, а может, даже лет, полетели к черту!

Вот почему шахматист так упорно тренирует согласованность действий органа приказывающего - мозга - с исполнительным - рукой. Пальцы должны только тогда браться за фигуру, когда мозг воскликнет, как дежурный в метро: готов! Начинающему советуют держать руки под столом или даже садиться на ладони. Когда убедишься, что обдумал ход до конца, только тогда давай волю рукам.

Алехин в молодости на турнире в Петербурге в тысяча девятьсот четырнадцатом году просмотрел элементарную потерю слона Блекберну. Хотя ему удалось спастись - партия кончилась ничьей, - это был важный урок. Коли хочешь добиваться успехов в турнирах, решил Алехин, ты должен самым решительным образом устранить всякую возможность случайных ошибок. Если стремишься к созданию художественных произведений в шахматах, ты обязан добиться, чтобы это произведение не испортило случайное, нервное движение руки. Алехин выработал ценнейшие практические правила поведения во время игры, и, следуя им, устранял в дальнейшем всякий элемент случайных ошибок и промахов.

Шахматист творит в сложнейших и чрезвычайно трудных условиях. Профессор математики, писатель, философ для творчества выбирает место самое удобное - тихий кабинет, куда не проникает ни малейший шум. Шахматиста жизнь заставляет играть на сцене, на виду у сотен людей, не всегда хранящих молчание. Значит, нужно выработать в себе какие-то особые качества, приобрести такие привычки, чтобы присутствие зрителей, их любопытные, изучающие взоры не мешали сложнейшей работе мозга.

Ничто не должно в течение пяти часов игры рассеивать внимания мастера. Но как достичь этого? Вдумчивым освоением опыта и специальной тренировкой Алехин научился в конце концов полностью отключаться от всего окружающего мира, достигать той степени сосредоточенности и увлеченности, когда никакие внешние факторы не могут увести его от дум о шахматной партии. Конечно, понимать все это нужно относительно. Громкий голос, выстрел, сильный стук в состоянии оторвать от партии любого самого тренированного шахматиста.

Но как мог быть внимательным и точным Алехин в том состоянии, в каком он играл двенадцатую партию? Известно, что алкоголь, временно улучшая настроение человека, самым пагубным образом действует на его внимательность, точность мышления и координацию движений. Немудрено, что неизменно пьяный Алехин в период с восьмой по пятнадцатую партию матча с Эйве допускал такие грубейшие ошибки, которые немедленно решали исход сражения.

Хмель мгновенно слетел с Алехина, когда он увидел, какую ошибку совершил. Мало того, что терялась пешка, позиция черных сразу становилась безнадежной. Предстоял печальный выбор: соглашаться на проигрышный эндшпиль без пешки или сохранить ферзей. Алехин избрал второе, но и в этом случае его положение оставалось безнадежным. Сильные проходные пешки белых в центре сдавили его фигуры, у черных не было ни малейшей возможности проявить активность.

Получив шансы одержать еще одну победу, - да какую важную! - Эйве старательно рассчитывал варианты, аккуратно обходя элементарные ловушки, расставленные противником. Алехин сидел за доской понурый, его угнетала не столько потеря пешки, сколь отсутствие малейшей возможности проявить инициативу, полная пассивность отброшенных и стесненных фигур. Убедившись в безнадежности своей позиции, Алехин решил пойти на авантюру, на сей раз вынужденную. Отдав коня за две центральные пешки, он добился, хотя и дорогой ценой, свободы для своих фигур. Тут же он поднялся с места, прошел в буфет и выпил рюмку коньяку.

Когда Алехин вернулся в зал, Эйве все еще думал над ходом. Его часы мерно тикали, в зале стояла мертвая тишина. Нельзя мешать Эйве думать! Зрители, напуганные непонятной жертвой Алехина, еще не разобрались, что происходит на доске. Внимательно глядели сотни глаз в лицо чемпиона мира, пытаясь по его настроению, по его виду угадать, какова позиция на доске. Алехин отвернулся от зала к задней стенке сцены, но и отсюда на дерзкого пришельца без рода без племени с картины глядели чопорные древние голландцы взглядами высокомерия и ненависти.

Вот Эйве сделал ход. Он верно решил задачу. Его ферзь вернулся из удачного похода в тылы неприятеля и теперь успешно принимал участие в защите собственного лагеря. Алехин попытался создать угрозы этому ферзю, но голландский чемпион был начеку. Ход, еще один, и Алехин убедился в бесполезности дальнейшей игры. Безнадежная позиция! Без фигуры, без угроз, без всякой надежды на инициативу. Алехин остановил часы, пожал руку Эйве и пошел в зал искать кота.

Любители шахмат еще толпились в фойе, коридоре, на улице, когда Алехин выходил из турнирного помещения. «Молодец, Макс!» - доносились до него голоса голландцев, делившихся друг с другом радостью. «Здорово Эйве выиграл! Уже на восьмом ходу Алехин мог сдаться».

«Творчество, радость созидания, - вспомнил Алехин разговор с Л аскером. - Кому нужны все эти понятия о красоте партии, о содержании? Вот я «зевнул» пешку, и для них это самое красивое, самое интересное. Им все равно, как бы ни выиграл Эйве, лишь бы ему записали очко».

Стараясь избежать насмешек, Алехин прижал к груди Чессика и заботливо прикрыл его плащам.

«Куда пойти? - раздумывал Алехин, очутившись в узеньких улочках, прилегающих к турнирному помещению. - Возвращаться в отель? Грейс встретит молчаливым, презрительным взглядом и усмехнется. «Опять напились, опять проиграли!» Нет, - решил Алехин, - не пойду в отель. Вернусь позже, когда она уляжется спать. Пройду тихонько, незаметно. А сейчас придется погулять». Ему страсть как хотелось зайти в кафе, выпить рюмочку, но появляться на людях в такой поздний час с котом в руках… Нет! Алехин решил не заходить в кафе и продолжал шагать по пустым ночным улицам.

«Радуются теперь в стане Эйве, - думал чемпион мира. - Злорадствуют, вероятно. «Конец Алехину! Как может он играть в таком состоянии! Зевнул пешку, попросту забыл ее защитить. Какая это игра! Разобьет его наш Макс!» Алехину вспомнились улыбки врагов в фойе «Карльтон-отеля», веселый смех Кмоха, Эйве. В сердце расстроенного чемпиона закипела злоба. Злоба на голландцев, на Эйве, на его окружение, но главное, на самого себя. «Дошел! - ругал сам себя Алехин. - Еще один ноль получил, да какой ноль! Без всякой борьбы: просто пришел и отдал партию. Нет, хватит! Теперь конец! - твердо решил Алехин, забыв, что уже не раз давал себе такие обещания. - Кончаю пить, иначе можно и матч проиграть. Разница сократилась уже до одного очка. Нет больше запаса, нужно нажимать. Завтра ни одной рюмки!»

Так, поругивая сам себя, давая клятвенные обещания бросить пить, шагал потерпевший поражение чемпион, сам не зная куда, в неизвестность, в пустоту. Полутемные амстердамские улицы были пустынны в этот поздний час; лишь изредка встречалась влюбленная парочка, или прозябшая женщина выжидающе, с немой просьбой заглядывала в глаза одинокого мужчины.

Неожиданно улица оборвалась. Алехин попал на набережную. Крупный порт даже ночью жил полной жизнью. Краны с тихим скрипом грузили на пароход огромные тюки; в другом конце, на освещенной палубе раздавалась веселая мексиканская песня. Иногда до Алехина доносились возгласы, которые даже он, при ого знании десяти языков, не понимал. Чемпион мира побродил вдоль набережной, потом сел на железную скамейку в скверике.

Черное безоблачно-чистое небо было усеяно мудреными комбинациями звезд различной яркости. Где-то вдали оно сливалось с морем, но темнота мешала разглядеть горизонт. А ближе на разных расстояниях от берега стояли десятки больших и малых' кораблей, принесших сюда, в порт Северного моря, людей и грузы из самых отдаленных уголков земли. Целый лес труб, мачт, антенн высился над черными силуэтами; надписи на всевозможных языках угадывались на лоснящихся корпусах. Некоторые плавучие гиганты спали, их иллюминаторы, как глаза уснувшего чудища, были закрыты; на других еще царило веселье, с палуб лился свет, в ресторанах обнявшиеся пары скользили в танце под ритм бесшабашно веселого джаза.

Алехин неподвижно сидел на скамейке, безразлично взирая и на чужой покой, и на чужое веселье. Ему просто нужно выждать, выиграть время, чтобы без неприятностей вернуться домой. Чессик, спущенный на землю, ласково терся об его ногу. Два запоздавших матроса попросили у Алехина прикурить. При свете вспыхнувшей зажигалки они удивленно рассматривали чудаковатого, но прилично одетого господина, пришедшего. (в полночь гулять в порт с котом. «Странная земля - Голландия», - пожали они плечами и поспешили на корабль.

Вдруг Алехин вздрогнул. На каком языке только что раздался крик с соседнего корабля? Не может этого быть?! Когда с палубы во второй раз послышалась русская речь, сомнений больше не могло быть.

- Куда ты тянешь, черт, - гулко раздалось в ночи. - Правей давай, правей!

Алехин сделал несколько шагов и различил корабль, стоявший у причала. Это был советский корабль. Алехин взял на руки кота, спрятал его под плащ и тихонько подошел вплотную к борту карабля, с которого донесся взволновавший его голос.

На носу плавучего гиганта виднелась надпись: «Петр Великий». Корабль пришел из России, может быть из Одессы или из Кронштадта. Как близки были в этот момент названия родных Алехину городов! Люди на корабле еще не спали. Наоборот, чувствовалось какое-то особое оживление, будто готовились они к большому торжеству. Наверху в полутьме кто-то возился, что-то пристраивал. Вдруг он крикнул вниз: «Давай, зажигай!» - и сразу над палубой загорелись ярко-красные лампочки. Подняв голову, Алехин прочел огромную световую надпись: «XVIII Октябрь».

«Какое сегодня число? - спросил сам себя Алехин. - Двенадцатая партия, двадцать девятое октября, - вспомнилась дата. - До праздника еще целая неделя, почему же они уже сейчас готовят иллюминацию?» И сам себе ответил: «Видимо, решили заранее в порту произвести нужные работы. Трудно будет изготовить необходимое в открытом море».

Несколько раз прошелся Алехин от носа корабля до кормы, стараясь получше все запомнить, заглянуть на палубу, в каюты, в кубрик. Его интересовали люди на корабле, как они одеты, как улыбаются, как говорят. Это же его соотечественники, их объединяет общая любовь к большой, доброй стране. Может быть, один из этих людей несколько дней назад гулял по Невскому или грелся на пляже в Одессе. Может, /недавно еще фланировал он по Крещатику или зачарованный стоял около Василия Блаженного. Русские люди с русской душой, русским характером, как близки они были в этот вечер ему, затерянному в неприветливой Европе. И не знал никто на корабле, что вот сейчас у самого борта «Петра Первого» одинокий человек терзается неутолимой тоской по оставленным, но никогда не исчезавшим из сердца родным просторам.

Алехин вернулся на скамейку. Долго глядел он на светящиеся в ночи огненно-красные буквы. Революция. Каким страшным ураганом пронеслась она над семьей Алехиных, с какой силой вмиг смела весь их жизненный уклад! И его самого лишила родного дома, семьи, уюта. Нарушила все планы, ввергла в водоворот самых неожиданных событий, заставила совершать поступки и действия, о которых никогда до этого и мысль не приходила в голову. Субботники в Сибири, работа переводчиком Коминтерна, следователем в органах Советской власти - разве мог когда-нибудь думать о такой деятельности сын предводителя дворянства и купчихи Прохоровой. Вспомнил Алехин голодовку в Москве, свой отъезд на турнир в Гаагу, оставленных в Советской России шахматных друзей. Как изменилось там все, чего только не понастроено, как не похожа теперь Москва на голодную, разрушенную Москву двадцатого года. Взглянуть бы хоть одним глазком! А шахматы! Алехину вновь рисовались картины общественного признания и почета, какими окружены шахматы в его родной стране.

Чеесик, устроившийся на земле у йог Алехина, вдруг замяукал.

- Холодно, Чессик? - пожалел Алехин любимца. - Холодно. Домой хочется.

Он поднял кота на руки и с нежной заботой укрыл его плащом. Чессик притих, но мурлыкать не хотел.

- Ты на меня обиделся, Чессик? - спросил Алехин единственное живое существо, оставшееся с ним в этот тяжелый для него вечер. - Дураком тебя давеча назвал. Ну, извини. Ты же сам виноват: как можно предлагать играть голландскую защиту в Голландии против голландца. Не обижайся, Чессик. Знаешь, лучше пусть ругает любящий, чем хвалит равнодушный.

При этих словах Алехин мгновенно замер. Он вспомнил, где слышал эту фразу. Эти слова произнес Ласкер, и сейчас они нодали Алехину неожиданную идею. Кто знает, как течет мысль человека, какие мелочи иногда заставляют его принимать вдруг то или иное решение. Одиночество Алехина, слова «XVIII Октябрь», «советский корабль» и фраза Ласкера, напомнившая Алехину весь разговор с экс-чемпионом, подсказали поступок, к которому много месяцев готовили бесконечные раздумья и тягостные размышления.

Поднявшись со скамьи, Алехин быстро зашагал обратно в город. Нетерпеливо всматривался он в светящиеся надписи, рекламы, ища чего-то очень нужного, без чего в данный момент не было жизни. Вот он нашел, наконец, то, что искал, и решительно открыл дверь в помещение, на двери которого виднелась надпись «Пост» - «Почта»,

- Телеграфный бланк, пожалуйста, - попросил он у ночного дежурного. - Могу я писать по-русски?

- А куда телеграмма? - поинтересовался дежурный.

- В Москву.

Дежурный удивленно посмотрел на Алехина. Вот уже пятый год работает он на почте, но еще ни разу никто не посылал телеграмм в Москву. А теперь этот странный человек с кошкой под полой хочет ночью послать телеграмму в Советскую Россию, да еще по-русски.

- Пишите лучше по-французски, - посоветовал он Алехину. Посадив Чессика на стул, чемпион мира написал быстрым размашистым почерком:

«Москва. Редакция «Известий»

Не только как многолетний шахматный работник, но и как человек, понявший всю глубину того, что сделано в СССР в области культуры, шлю свои искренние поздравления шахматистам Советского Союза с XVIII годовщиной Октябрьской революции.

Александр Алехин»…

Алехин выполнил обещание бросить пить, хотя и не сразу. Тринадцатую и четырнадцатую партии он еще играл в таком плачевном состоянии, что лишь случайная неточность помешала Эйве набрать из этих двух партий два очка. В тринадцатой азартная игра белыми привела Алехина к безрадостной для него позиции, а в следующей встрече чемпион мира попросту уже на девятом ходу просмотрел мат и мог спокойно сдаться.

Счет матча сравнялся: после четырнадцати партий оба противника имели по семи очков. И в этот трудный момент Алехин вновь проявил свой сильный характер. Бросив пить, следующие пять партий он провел с обычным для себя блеском. Здесь были и глубокие стратегические построения, и сложные комбинационные удары, и тончайшие ладейные эндшпили. Алехин выиграл шестнадцатую и девятнадцатую партии и опять вырвался на два очка вперед. Мир радовался возрождению шахматного гения, хотя мало кто знал, чего это ему стоило.

Алехин плохо подготовился к голландской битве. Усталость, ослабевшее сердце доставили ему много тяжелых минут. Плохо было н с дебютной подготовкой: сколько раз в ходе двухмесячной битвы сожалел чемпион мира, что мало уделял времени перед матчем анализу дебютных вариантов, подготовке новых, надежных систем.

Пришлось перестраиваться и на ходу призывать всю свою фантазию, изобретательность, чтобы успешно противостоять знаниям и опыту лучших теоретиков мира, приехавших в Голландию помогать Эйве. Сколько сил отняло это у Алехина, сколько бессонных ночей потратил он, изыскивая верные пути в той или иной дебютной системе. Эту гигантскую работу он проводил один, без чьей бы то ни было помощи. В то время как Алехин глубокой ночью, утомленный и истерзанный, сидел за шахматной доской, производя анализ отложенной позиции или готовя варианты, его противник спокойно отдыхал, уверенный в добросовестном анализе работающих за него теоретиков.

Такая гигантская нагрузка привела к резкому расстройству сердечной деятельности у Алехина. Во второй половине матча врач неизменно дежурил в турнирном зале. Сколько раз, когда сердце чемпиона начинало беспощадно сжиматься или вдруг принималось лихорадочно метаться в груди, приходилось ему прерывать игру и искать спасения в медицинских средствах.

После завтрака в день двадцатой партии Алехин по привычке отдыхал в фойе «Карльтон-отеля». Сторонников Эйве не было в этот день в фойе, может быть, они, наконец, испугались двух побед чемпиона мира. Почитав детективный роман, Алехин вытянул ноги и удобно развалился в мягком, глубоком кресле. На стене перед ним висела небольшая картина. «Видимо, копия Рембрандта, - решил Алехин, - в центре яркое пятно, свет которого постепенно к краям картины исчезает в густой темноте. Как небрежно отнеслись голландцы к своему гениальному художнику, - подумал Алехин. - Растеряли многие его полотна, в Гааге и Амстердаме находятся лишь отдельные его произведения. Остальные разбросаны по всему свету». Напряженно разглядывал отдыхающий чемпион полутемные места картины, угадывая плохо освещенные, но очень выразительные лица.

Вдруг в фойе появилась Грейс. Ее приход был неожидан для Алехина - обычно она редко возвращалась в отель днем. Грейс была чем-то разгневана: она бросала на мужа взгляды, от которых могла, чего доброго, загореться обстановка фойе.

Предчувствуя недоброе, Алехин поднялся с кресла и проводил жену на второй этаж. Молча прошли они пологую лестницу, длинный коридор, застеленный мягкой ковровой дорожкой. У дверей номера обнаружилось, что Грейс не взяла у портье ключ, полагая, что он находится у мужа. Алехин пошел вниз за ключом.

Уже у самой лестницы, когда Алехин с ключом возвращался на второй этаж, его взгляд упал на шахматную доску: два туриста играли партию за низеньким столиком. Что удивительного, - раз вся страна в эти дни взволнована шахматами, они тоже решили приобщиться к загадочному искусству.

«Мат в три хода, - автоматически на ходу подсказал Алехину верное решение позиции мозг, привыкший к слепому анализу, - Жертва ферзя на аш-семь, затем шах ладьей на аш-один и мат на аш-восемь под защитой слона. Да, но черные могут перекрыться на аш-пять конем. Мата нет. А что, если тогда пожертвовать еще ладью. Черные возьмут ладью, шах на жэ-один, король отойдет на аш-семь. Шах на жэ-семь, король отходит. А дальше что? Сразу не видно». Постояв с минуту над доской, Алехин присел на стул рядом с играющими и вскоре с головой ушел в анализ интереснейших возможностей. Чутье подсказывало ему. где-то должен быть мат, а как - решение не приходило в голову. Он уже перебирал и такую возможность и такую, мата не получалось…

Вдруг кто-то резко выдернул из его рук ключ. Подняв голову, Алехин увидел спину Грейс, убегающей вверх но лестнице.

- Сорри, дарлинг! - спохватился Алехин и пошел вслед за женой.

В номере Алехин почти испугался, взглянув в лицо жены. Зеленые глаза Грейс метали молнии, коричневые брови почти сошлись над большой складкой на переносице.

- Я так понимаю, вы специально задались целью меня изводить, - как обычно в минуты злости, четко выговаривала слова Грейс.

- Извини, дорогая, - искал путей к примирению Алехин. - Очень интересное положение. Острое, запутанное.

- Вы меня тоже ставите в положение достаточно запутанное, - все больше злилась Грейс. - Вас не устраивают мои друзья, порядки в моем доме. Целый месяц вся Голландия судачит о ваших выходках с котом, о вашем, простите, не совсем человеческом состоянии во время игры.

- Мы же договорились не вмешиваться в дела друг друга, - оскорбленный и словами и тоном Грейс, процедил сквозь зубы Алехин.

- Вы можете пить сколько вам угодно, - махнула рукой англичанка. - Особенно после того, как вы догадались не приходить ко мне в постель в таком состоянии. Но вот это уже выходит за всякие рамки!

Грейс бросила на столик газету. Это была советская газета «Известия». Алехин посмотрел первую страницу, последнюю, затем развернул газету. На второй полосе он сразу увидел маленькую заметку, обведенную карандашом. Это была его телеграмма.

Радость охватила Алехина. Дошла, напечатали! Значит, не забыли о нем в Москве, ждали от него весточки. Прав был Ласкер: была когда-то ругань, но никогда и не исчезала любовь.

Грейс презрительно смотрела на мужа. Ее, по-видимому, окончательно вывела из себя откровенная радость на лице Алехина, то, как он бережно обращался с газетой, как заботливо сложил и спрятал ее в карман пиджака.

- Очень вы умно поступили! - язвительно сказала Грейс, следя за тем, как Алехин прячет газету в карман. - Мне перевели ваш варварский русский язык. Большевики у вас все отобрали, сделали нищим, а вы им телеграмму. Поздравляю!

Алехин был настроен добродушно. Он с улыбкой, тихо покачивая головой, смотрел на Грейс, как смотрят взрослые на капризного, расшалившегося ребенка.

- Теперь в Париж нельзя будет показаться! - расходилась Грейс, которую бесило спокойствие мужа. - Красной будут звать. Как, по-вашему, хорошо это звучит: красная королева?

- Зачем красная? Черная, хотя и выглядит белой. Это замечание не улучшило настроения Грейс.

- Если уж хотите быть совсем точным, - отчеканила она, - то скорее бывшая королева.

- Что ты имеешь в виду?

- В наш век троны непрочны, в том числе и шахматный.

- Ты хочешь этого? - перестав улыбаться, спросил Алехин. - Тебе лучше будет?

- Мне все равно! - не сдержалась Грейс. - Мне надоели ваши трюки, ваше, мягко выражаясь, не совсем трезвое состояние. Газету стыдно раскрыть. А теперь еще будут трезвонить: Алехин продался большевикам!

- Ну и пусть. Мне это безразлично!

- Мне, только и знаешь, что мне! - незаметно в гневе переходя на «ты», воскликнула Грейс. - А обо мне ты подумал? Тебя-то возьмут твои большевики, а что я? И чего тебе не хватало? Кажется, все есть: почет, слава, деньги. Все создала, и чем ты мне отплатил?! Нет, довольно с меня! Сегодня же еду в Дьеп. Живи один. Только ко мне не возвращайся! Я не хочу больше видеть вас в моем доме!

К сердцу Алехина вдруг подступило что-то холодное, недоброе. Оно заполнило всю грудь, стянуло горло. Дышать больше было нечем, какая-то страшная сила подняла его с кресла.

- Убирайся к дьяволу со своим домом! - хрипя, крикнул он в лицо Грейс. Перепуганная англичанка поспешно схватила свою сумочку и стремглав выбежала из номера.

Вечером во время двадцатой партии Алехин дважды заходил в буфет пить коньяк. Его дела в партии поначалу складывались неплохо, казалось, встреча эта кончится ничьей. Когда позиция совсем упростилась, и на доске остались, кроме королей и пешек, всего по ладье и слону, Алехин вдруг допустил грубейший просмотр. Эйве немедленно использовал промах чемпиона мира. Алехину пришлось сдать партию. Следующую, двадцать вторую, партию Алехин играл настолько слабо, в ней было сделано им столько ошибок, что впоследствии Алехин всю жизнь стыдился ее показывать.

Два проигрыша подряд - этого ни разу не случалось с Алехиным ни в одном матче на первенство мира. И какие поражения: одно в результате грубого просмотра, другое вследствие безобразно разыгранного дебюта. Что случилось с чемпионом мира? Почему он, совсем, было, оправившись от депрессии периода восьмой - четырнадцатой партий, вновь выбился из колеи, стал искать спасения в алкоголе? Какие потрясения вызвали приступ душевной слабости, депрессии и, как следствие, нелепо слабую игру? Приступ тоски - говорили одни; озлобление против голландцев - приводили причину другие; семейные неприятности - утверждали третьи. Кто знает? Одно можно сказать: во время матча Алехин находился в таком физическом и моральном состоянии, что вывести его из равновесия могла самая незначительная причина. Чтобы свалить вековой дуб, подпиленный под корень, достаточно толчка ребенка.

Все было против Алехина в этот труднейший момент его шахматной карьеры. В матче с Эйве он неоднократно шел наперекор всем шахматным законам, пытался грубой силой, необоснованным наскоком преодолеть то главное, что лежит в стратегической основе любой шахматной позиции. Он беззаботно жертвовал пешки там, где их нужно было беречь, бросался в атаку, не закончив мобилизации сил. Он рвался к обострению игры в тот период шахматного боя, когда нужно было, наоборот, заботиться об укреплении собственной позиции.

«Я все могу! - как бы утверждал своими действиями Алехин. - Шахматы должны подчиняться мне - чемпиону мира!» Грубым насилием над тонким искусством он оскорбил шахматы, нарушил их законы, шел наперекор принципам, заложенным в самой игре. Одновременно он пренебрег элементарными нормами спортивного режима, основными законами спортивной этики.

И за это понес жестокое наказание! Шахматы отомстили ему. Как своенравный властелин, которому перестали повиноваться, как ревнивая женщина, которой пренебрегли, шахматы обрушили свой гнев на того, кого десятки лет до этого баловали своей покорностью. Алехин в Голландии был один, физически разбит, морально подавлен враждебностью восьми миллионов голландцев. Вдобавок ко всему против него, казалось, восстали сами шахматы. Последние партии матча - подлинные драматические спектакли под общим названием: «Гений и беспутство».

Двадцать вторая партия, двадцать третья - две спокойные ничьи. Двадцать четвертая встреча противников. Шахматы наносят первый чувствительный удар своему чемпиону. Глубокие маневры, смелый замысел, тонкий расчет привели к подавляющему перевесу Алехина. Победа его ясна, вот-вот Эйве сдастся. Алехин ищет самый простой путь. Чего может быть проще - пешечный эндшпиль. Чемпион мира переводит игру именно в это окончание. У него грозные проходные пешки на краю доски. Удержать их невозможно. Эйве может уже со спокойной совестью сдать партию.

И тут происходит нечто невероятное. Алехину для выигрыша нужно продвинуть вперед одну из своих пешек. Кажется, все равно, какую. Алехин переставляет на два поля вперед ту, которая ближе к центру. И тотчас холодеет от ужаса! Что он наделал! У противника находится единственный путь к спасению. Очевидность оказалась ложной. Шахматы поймали оскорбившего их гения на одну из своих хитрейших ловушек. Анализ показал: пойди Алехин другой пешкой, Эйве сразу бы сдался.

Оставалось играть пять партий. Счет равный. Кажется, чего еще нужно чемпиону мира. Делай ничьи, при равном исходе матча ты же сохраняешь звание. Но не таков Алехин! Ему нужна победа, победа, во что бы то ни стало! Следующую партию он играет резко на выигрыш, в своем любимом стиле. Одна за другой жертвуются две пешки. Атака белых кажется неотразимой, фигуры Алехина вот-вот настигнут черного короля, застрявшего в центре. Но шахматы лишь усмехаются «ад своим бывшим любимцем. Они ловко дают возможность Эйве отразить атаку и свести на нет все усилия чемпиона мира. Когда фигуры Алехина изнемогли и отказались продолжать наступление, выяснилась, что в стане белых понесены огромные потери. Победа Эйве, и какая важная победа! Впервые в матче голландский чемпион получил перевес в счете очков, и его шансы выиграть матч стали, как никогда, реальными.

Успех вдохновляет Эйве. Двадцать шестую партию он играет так, как, может быть, не играл никогда в жизни. Глубокая стратегическая постановка дебюта, неожиданная жертва коня, точные маневры делают эту партию лучшей из всех сыгранных Эйве за всю его жизнь. Нет слов - игра голландца в этой партии великолепна, однако тот факт, что нашлась возможность жертвы, что она оказалась правильной и вела к форсированному выигрышу - еще один акт мести шахмат Алехину.

Теперь уже у Эйве два лишних очка. Огромная дистанция на четыре оставшихся партии! Как догнать Эйве? Как ликвидировать разрыв в счете? Трудно, ох как трудно это сделать! Но Алехин и тут не теряет надежды. Не он ли всегда славился редкостным умением выигрывать самые ответственные партии в самый ответственный момент? Сколько раз брал он призы, побеждая в последнем туре конкурента! Неужели в этот самый трагический момент всей своей жизни он изменит обычаю?

Уже в следующей встрече Алехин с блеском оправдывает свою славу. Двадцать седьмая партия - шедевр шахматного искусства! Игра в ней Алехина восхищает. Здесь есть все: изобретательность в дебюте, остроумные, тонкие маневры, удивительный ладейный эндшпиль. Когда на сороковом ходу Эйве сдается, гроссмейстеры единодушно восклицают: «Не может Алехин при такой игре потерять звание чемпиона мира!» С ними соглашаются мастера, любители и, может быть, даже сам Макс Эйве.

Но не согласны с этим мнением сами шахматы, а ведь от них очень многое зависит! «Не позволим! - заявляют они.

- Мы не можем разрешить торжествовать человеку, который пренебрег любимым искусством. Знаем, что это случилось в отдельных партиях, знаем, что сделал он это в тяжелый момент, угнетенный и подавленный, физически и морально разбитый. Это не снимает с него вины. Мы лучше, чем кто-либо, знаем величие его гения, любим и ценим его пытливый ум, фантазию, изобретательность. Но мы решили дать ему наглядный урок, подвергнуть его тяжелому, но очень полезному испытанию. От неудач гибнет слабый духом, сильного они лишь закаляют!»

Последние три партии матча - это уже не борьба Алехина с Эйве. На финише в борьбу жестокую и упорную вступили Алехин и шахматы. Эта схватка была трагична для разбитого чемпиона, но она была очень важна и принципиальна для шахмат.

Двадцать восьмая партия. Алехин делает в ней все, что в его силах. Он играет черными, но, все же, добивается перевеса. У него лишняя пешка плюс позиционный перевес. Как реализовать преимущество в этом случае? Переходи в эндшпиль, - учат шахматные законы. Но, оказывается, здесь-то и была еще одна ловушка, расставленная шахматами. Именно в этом случае, именно в этой конкретной обстановке правильнее было избегать разменов. Только сохраняя фигуры, можно было добиться победы, только в сложной борьбе мог оказаться правым безумец, осмелившийся восстать против шахмат. После размена эндшпиль, хотя и выглядел выигрышным, оказался далеко не простым. Шахматы сделали так, что в нем нашлась тонкая защита, ее-то и использовал Эйве для спасения партии.

Разрыв в очко сохранился. Алехину осталась последняя возможность спасения: из двух партий одну выиграть, другую свести вничью. И вот предпоследняя встреча. Чемпион мира играет белыми. Он двигает вперед на два поля королевскую пешку. Эйве выводит королевского коня. Как интересно! В ответственный момент гроссмейстеры-консультанты посоветовали Эйве избрать против Алехина защиту, изобретенную самим Алехиным. Тонкий психологический расчет. Чувствительный удар расстроенным нервам чемпиона. Пусть борется Алехин против Алехина!

Дебют приводит к равной позиции. Но дальше тонкие маневры позволяют Алехину выиграть пешку. Важное приобретение! Разве не достаточно это для выигрыша? Вспомним, какие труднейшие окончания выигрывал Алехин в Буэнос-Айресе - и это против «бога» шахматной техники, против самого Капабланки. Неужели теперь он не реализует перевес? Неужели опять ему не повезет и он не добьется такой необходимой, такой важной победы? Не хватит ли судьбе наносить ему жестокие удары!

Позиция все больше и больше упрощается. Алехин сохраняет лишнюю пешку, и это должно привести к торжеству белых. Правда, на доске ладейный эндшпиль, а он, по шуточному утверждению мастеров, никогда не выигрывается. Но это всего лишь шутка, а Алехин - несравнимый специалист разыгрывания ладейных эндшпилей.

Кажется, вот-вот будет достигнута важная победа, может быть, важнейшая во всей шахматной карьере Алехина. Вот-вот Эйве остановит часы, примирится с равным счетом. Но шахматы твердо решили до конца оставаться принципиальными. Когда, казалось, жар-птица была уже в руках у Алехина, хитрые фигурки сгруппировались вдруг в такой комбинации, что выигрыш белых, несмотря на лишнюю пешку, стал невозможен. Истощенный неимоверными усилиями, побитый и уничтоженный в борьбе с Эйве и с самими шахматами, Алехин на пятидесятом ходу соглашается на ничью. К последней партии Эйве имеет на очко больше. Кто станет чемпионом мира, решит последняя единственная партия. Два месяца боролись два чемпиона, двадцать девять раз садились они за начальную позицию на шахматной доске и… ничего не решили. Судьба шахматной истории, судьба короны всемирного шахматного короля зависела теперь от единственной встречи. Какая важная партия, сколько нервов она стоила партнерам!

В личной библиотеке Алехина одной из любимых книг был сборничек новелл Стефана Цвейга «Роковые мгновения». В ней писатель рассказывает о пяти трагических событиях в истории человечества, исход которых решился в короткий миг, в крайне острой ситуации. Наполеон и битва при Ватерлоо, Достоевский на Сенатской площади - поистине волнующие события истории. Шахматы тоже знают подобные «роковые мгновения». Пусть здесь решалась не судьба человечества, даже не отдельная жизнь - все равно эти события роковые для отдельного шахматиста, для шахматной истории.

Тысяча восемьсот девяносто второй год. Гавана. Чигорин играет матч с чемпионом мира Стейницем. У Стейница на очко больше, но позиция русского чемпиона легко выигрышная.

Стейницу пора сдаваться, тогда счет уравняется и судьба шахматной короны решится в дополнительном матче. Наступает «роковой миг» шахматной истории. Чигорин берется за слона и… отводит эту важную фигуру, защищавшую его короля от мата в два хода. Поворота в шахматной истории не произошло… Два десятка лет спустя. Чемпион мира Ласкер играет матч с практически очень сильным шахматистом Карлом Шлехтером. На старте Ласкер проиграл одну партию, потом никак не мог сравнять счет. Судьбу решала последняя, десятая партия. Сведи ее Шлехтер вничью, он стал бы чемпионом мира. Как мог бы измениться весь ход шахматной истории! И ведь Шлехтер имел подавляющий перевес в последней встрече. Обычно невозмутимый австриец не выдержал напряжения рокового момента. Ошибка, и… титул чемпиона остался у Ласкера.

Алехин сам однажды пережил «роковое мгновение». В его матче с Капабланкой разве не имел кубинец все шансы выиграть тридцать первую партию? У него было все для победы, не хватило лишь… нервов. Мгновенная слабость Капабланки, Алехин делает ничью и в следующих партиях уверенно набирает нужные два очка.

И вот завтра Алехину вновь предстоит пережить страшное напряжение. В единый миг, а что иное пять часов игры по сравнению со всей историей шахмат, решится судьба шахматной короны, а может быть, и жизнь Алехина. Ибо, что для него жизнь без шахмат?! Перенесет ли сердце страшный удар? Да, многое должна решить последняя партия!

Удастся ему победить - тогда вновь торжество, радость, надежда на светлое будущее. А если неуспех - тогда провал в черную пугающую неизвестность. Как страшно ждать «ракового мгновения», когда отказывают нервы, мозг, сердце…

Кавалерист перед атакой на ощупь пробует остроту сабли; пехотинец разбирает винтовку и определяет надежность работы механизмов. В борьбе любого вида боец перед сражением так или иначе испытывает свое оружие, проверяет его надежность, безотказность.

А что в шахматах? Нельзя ли и здесь перед началом игры определять свежесть мозга, его работоспособность? Может ли он с достаточной быстротой и точностью решать сложные аналитические задачи? Это ведь очень важно. Если мышление ясное, мозг не устал, можно идти на самые сложные, самые запутанные варианты; если же в голове туман, мысль работает нечетко, тогда безопаснее уходить от осложнений, избирать спокойные пути борьбы.

Еще в начале своей шахматной карьеры Алехин столкнулся с проблемой, как более или менее точно определить степень усталости собственного мозга, как узнать, готово ли к бою самое главное оружие шахматиста. После долгих усилий он нашел, наконец, способ, позволяющий решать эту трудную задачу.

Способ простой и в то же время достаточно надежный. Нужно прикрыть глаза рукой и неподвижно посидеть полминуты. Затем вдруг открыть глаза и прочесть какую-нибудь незнакомую фразу. Если ее смысл с первых же секунд дойдет до сознания, значит, мозг достаточно свеж и его можно нагружать решением самых сложных задач; если же, чтобы понять написанное, нужно прочесть его два раза или больше, тогда дела плохи: Доверять мозгу нельзя: он устал и не справится со сложными задачами расчета вариантов. Тогда лучше избрать спокойные пути игры. Алехин часто применял такой способ проверки мозга; особенно это было необходимо делать после бессонных ночей перед новым туром или во время длительного доигрывания неоконченных партий.

Тридцатая партия трудно давалась Алехину. Прошло три часа игры. Ход был за Эйве, голландский чемпион надолго задумался. Его маленькие, острые глазки внимательно смотрели сквозь очки на доску. Он сидел неподвижно, лишь временами меняя позу. Тогда его длинные ноги шумно двигались под столом.

У Алехина кружилась голова. Незаметно для окружающих, он проделал свой испытанный опыт. Закрыв рукой глаза, он внезапно прочел в голландской газете какую-то фразу.

Результаты оказались плачевными: мысли Алехина путались, их обрывки с лихорадочной быстротой метались в затуманенном сознании. Как в изношенной, испорченной машине, каждое колесико в мозгу чемпиона мира вращалось отдельно, не сцепляясь с другими, не решая общих задач. Перед глазами уставшего гроссмейстера плыли туманные круги, застилавшие и противника и многочисленных зрителей, до отказа забивших турнирный зал.

Временами в его мозгу вдруг начинал монотонно повторяться один и тот же бессмысленный ход. «Слон жэ-семь, слон жэ-семь», - мысленно твердил тогда Алехин одни и те же слова. «Причем здесь слон жэ-семь? - удивленно спрашивал он сам себя. - Ведь этот ход невозможен». На миг ему удавалось отвлечься, изгнать из головы привязчивые слова, и он некоторое время мог беспрепятственно рассчитывать варианты. Но затем с удивлением замечал, что назойливая фраза вновь атаковала его усталый мозг, и под конец прекращал сопротивление. Три ненавистных коротких звука полностью овладевали его мозгом; однотонно и надоедливо повторялись они в такт ударам крови в ушах, точь-в-точь как в патефоне, когда стирается одна борозда пластинки. «Слон жэ-семь, слон жэ-семь, слон жэ-семь…»

Ночь перед сегодняшней партией не подкрепила Алехина, наоборот, бессонница еще больше измотала его силы. Не помогали ни выработанные годами приемы, ни патентованные снотворные.

Уже рассвет забрезжил в стыках оконных занавесок, уже послышались шаги горничных в коридоре отеля, а он все еще лежал в кровати с открытыми глазами. Сердце нещадно сжималось, временами выпадая из привычного ритма, и начинало беспорядочно метаться в груди.

Так и не поспав ни минуты, Алехин поднялся поздно утром. Выпив кофе, он посмотрел несколько разветвлений принятого ферзевого гамбита, играть который решил еще накануне. Подготовка его не удовлетворила - ни в одном из вариантов он не смог найти пути, дающего шансы на победу. Он отодвинул шахматы, опыт давно уже убедил его, что в плохой турнирной или матчевой ситуации все варианты кажутся нехорошими. Когда в турнире дела плохи, во всем сомневаешься! Сколько ни готовься, все равно не найдешь удовлетворяющего тебя решения. Одно Алехин решил твердо - ни в коем случае не употреблять алкоголя. Ход последних партий убедил его, что с тех пор, как он бросил пить, его игра заметно улучшилась.

В полдень позвонил Клейн. Австрийский мастер уже много раз предлагал Алехину погадать, узнать судьбу матча с помощью астрологических вычислений. Чемпион мира отмахивался от предложений австрийца, но сегодня решил его принять. Все равно терять нечего! Хуже не будет.

Клейн притащил с собой какие-то таинственные книги, записи хронологических дат в биографии Алехина. Сгорбившись над столом, он долго рисовал какие-то круги, квадраты. При этом он что-то тихо шептал, его согнутая фигура вся в черном напоминала жуткого колдуна. Заполнив квадраты, он задал Алехину несколько бессмысленных вопросов, потом нарисовал расположение звезд в день рождения Алехина и углубился в непонятные арифметические вычисления. Наконец он поднялся из-за стола, простер руки вперед и торжественно произнес:

- Звезды благоволят к тебе! Шахматная корона надолго будет на твоей голове!

Хотя Алехин и не верил в гадание Клейна, все же где-то в глубине души заверения астролога внесли некоторое успокоение.

Алехин пришел на последнюю партию один. Грейс уехала встречать какую-то родственницу. Они помирились после ссоры, и жизнь их вскоре потекла по прежнему руслу. Осторожная англичанка всегда старалась избегать неприятных моментов, а здесь чем она может помочь мужу? Лучше избежать лишних волнений. С трудом добрался Алехин до сцены. У входа в зал, пробираясь сквозь толпу голландцев, он вдруг почувствовал чисто физически всю их ненависть к нему, враждебность. В огромной толпе, среди многих сотен собравшихся у входа людей, да и во всей Голландии в этот вечер не было ни одного человека, кто бы пожелал успеха Алехину. А где они есть? Кто сейчас желает ему успеха? Алехин поспешно отогнал от себя эти тяжелые мысля. Из толпы до него донеслись обидные возгласы, колкие замечания, затаенный смешок. Такое открытое выражение ненависти обычно спокойных и сдержанных голландцев злило Алехина и вместе с тем удручало, отнимало остатки веры в свои силы.

Злой, с насупленными бровями появился Алехин на сцене. На нем был необычный наряд: черный фрак, крахмальная сорочка, белый жилет и бабочка, черные лакированные туфли.

- Какой вы сегодня нарядный! - воскликнул один из репортеров.

- Это в честь доктора Эйве, - тихо промолвил Алехин. Давно уже, когда его дела в матче начали складываться плохо, Алехин решил в случае поражения обязательно прийти на последнюю партию во фраке. Пусть печальный для него момент, но все-таки торжественный. Передача шахматной короны! Внешне Алехин выглядел спокойным, однако спокойствие было напускное. Он просто с трудом играл заученную роль. Сегодня Алехин не взял с собой даже кота. «Зачем ему видеть мой позор», - горько сказал он сам себе дома. Алехин еще не совсем потерял надежду на выигрыш последней партии, но что-то внутри настойчиво повторяло, что дело его безнадежно, что в таком физическом состоянии он не сможет хорошо сыграть. А ведь он всегда славился большим искусством проводить самые решающие, самые ответственные шахматные сражения.

Если в начале партии Алехин был спокоен, то голландский чемпион явно нервничал. Делая первый ход ферзевой пешкой, Эйве зацепил рукавом своего короля. «Плохой признак для Эйве», - невольно подумал Алехин и тут же вспомнил предсказания Клейна. От этих дум его отвлекли слова Эйве.

- В любой момент я согласен на ничью, - тихо сказал голландец.

Заявление Эйве со спортивной стороны было, может быть, и не совсем уместным. Но что делать?! Как можно быть строгим судьей в минуты такого неимоверного напряжения нервов? «Конечно, его устраивает ничья, - усмехнулся про себя Алехин. - Она дает ему звание чемпиона мира».

А Алехину было все равно: ничья или проигрыш. И так и этак матч проигран. Какая разница: два очка разрыва или одно? Только победа его спасала, лишь очко уравнивало счет всего матча и сохраняло шахматную корону. Значит, нужно играть, не боясь поражения. Резко на выигрыш, только в обострениях его шанс!

Уже первые ходы чемпиона мира показали, что он играет ва-банк, не считаясь с тем, что ослабляет собственную позицию, сжигает за собой все мосты. Принятый ферзевый гамбит вскоре перешел в защиту Грюнфельда. Белые получили по дебюту заметное преимущество. Фигуры Эйве стояли значительно активнее, его пешки захватили центр и обеспечивали пространственный перевес.

На одиннадцатом ходу Алехин надолго задумался. Он увидел удобный способ сразу добиться полного уравнения игры.

Очень просто: продвинуть на два поля вперед центральную пешку, это вызовет размены и позволит без труда закончить развитие черных фигур. Маневр был не новым, он много раз применялся в подобных позициях, и Эйве, конечно, видит возможность сильного контрудара черных. «Но ведь это вызовет упрощение позиции, - с. горечью подумал Алехин. - Эйве будет легче сделать ничью. Что же делать? Что избрать? - мучился Алехин. - Логика, шахматные законы, все требуют этого хода. Известно: даже стремясь к победе, не нужно бояться упрощений. Самая худшая игра на выигрыш - это игра на осложнения. Сколько шахматистов погибало, упорно убегая своими фигурами от разменов. И все-таки размены облегчат Эйве достижение ничьей. Играть с ним равный эндшпиль? Нет, в таком состоянии нечего и думать переиграть его в длительной маневренной борьбе. Не те нервы. Будь что будет! Рискну!»

И Алехин отказался от хода, упрощавшего положение на доске. Хотя его позиция вскоре стала критической, он все еще не терял надежды. «Что он, железный, что ли? - подумал Алехин о противнике. - Может и он ошибиться». Однако в решающий момент сказалась выдержка и стальные нервы голландского чемпиона. После волнения первых минут Эйве освоился и с завидным хладнокровием отразил необоснованный выпад черных. После двух энергичных ходов белых ферзь Алехина оказался в западне. Чтобы спасти его, Алехину пришлось отдать пешку. При позиционном перевесе у Эйве теперь был и материальный. Дело Алехина стало безнадежным.

Зрители поняли всю трагичность положения черных скорее не по демонстрационным доскам, а по поведению Алехина. Чемпион мира начал вдруг нервничать, закуривал одну папиросу от другой и тут же мял их в пепельнице. Он часто о чем-то разговаривал с врачом. Тот несколько раз давал ему не то возбуждающие, не то успокаивающие средства, от которых Алехин еще больше нервничал.

Затуманенным взором смотрел Алехин вокруг. Справа от него в глубине турнирного зала в напряженном ожидании притихли сотни возбужденных голландцев. Они готовы были броситься на помощь своему любимцу, оградить и защитить его.

Слева с надоевшей уже картины прямо в глаза ему смотрел древний рыцарь с бородой. Тоже голландец, хотя и в старинном одеянии. «Нет тебе пощады!» - говорил, его пристальный взгляд. Крепкая рука сжимала рукоятку шпаги. Более десятка (воинов - предков современных любителей шахмат - готовы были в любую минуту сойти с картины и со шпагами броситься на Алехина.

Впереди, за спиной думающего Эйве, стояли Ван-Гартен, Ликет, демонстраторы. Они внимательно смотрели на демонстрационную доску, что-то шептали друг другу. «Ждут моей гибели», - подумал Алехин и посмотрел назад. Здесь за столиком сидел высокий секундант Эйве Геза Мароци. Он тоже нервничал, и Алехин вполне понимал его. Ведь Эйве - ученик Мароци, кто же не будет болеть в такую минуту за своего ученика?

«Враги, кругом одни враги, - подумал Алехин. - Все ждут моей гибели. И ни одного человека за меня. Спасенья ждать неоткуда, катастрофа неизбежна. Так что же, сдаваться? Капитулировать?» «Я царь еще!» - вспомнил он предсмертный крик Шаляпина в «Борисе Годунове» и невольно поднял выше голову. Скрестив руки на груди, погибающий чемпион стал лихорадочно искать шансы в расположении фигур на доске.

Но откуда их было взять?! После хода Эйве Алехин продумал целые полчаса, мобилизовав все силы уставшего, измученного мозга. И он, может быть, лучше, чем кто-либо другой в этом зале, понял, что в такой позиции даже ничья - несбыточная мечта, не то что выигрыш. Осталась одна надежда - на чудо. «Зевнул» же Чигорин Стейницу мат в два хода в совершенно выигрышной позиции. И то же в матче на первенство мира. «Нет, Эйве не Чигорин, - разуверил сам себя Алехин. - У пунктуального голландского математика не бывает грубых просмотров. В позициях с явным перевесом он неподражаем».

Для Эйве момент, видимо, тоже был трудным, а может быть, он просто оказался тонким психологом. Видя мучения противника, голландец решил избежать риска, связанного с дальнейшей игрой, пусть даже в совершенно выигрышной позиции.

- Вы все еще не хотите ничьей? - тихо спросил он у противника и улыбнулся в ответ на его отрицательный жест.

По рядам зрителей пробежал ропот возмущения. «Как он смеет отказываться от ничьей в такой позиции? Сдаваться нужно, ведь у Эйве две лишние пешки. Это некрасиво!» Шум становился все сильнее, и судья призвал зрителей к порядку. Возмущение в зале уже не проявлялось больше так громко, зато оно перекинулось на улицу, где у входа в помещение для игры стояли сотни амстердамцев, не сумевших попасть на матч. Величественные полицейские на рослых лошадях сдерживали толпу, не обращавшую внимания на проливной дождь.

Победа Эйве была близка. Голландец с удвоенным вниманием высчитывал несложные варианты. Он уже разменял ферзей, теперь у него было две лишние пешки в простом окончания. Стремясь быстрее закончить эту трудную партию, он начал двигать вперед центральную пешечную массу. В такой позиции ему было просто играть, слишком велик был перевес белых. И все же даже самые простые ходы Эйве проверял по нескольку раз. Сейчас нельзя ошибаться, сейчас каждое неточное движение, один нервный взмах руки может стоить звания чемпиона мира, трудов всей жизни. Согнувшись дугой, подперев голову руками, Эйве с трудом помещал свое длинное тело за маленьким низеньким столиком. Его щеки порозовели, аккуратно расчесанный пробор сбился, глаза лихорадочно бегали за стеклами очков, разглядывая то королевский, то ферзевый фланг шахматной дооки.

Подавленный и уничтоженный сидел за столиком Алехин, механически отвечая на ходы противника. «А вдруг случится чудо, - подумал он на мгновение. - Может же Эйве что-нибудь просмотреть. Приметы-то были хорошими: предсказание Клейна, упавший король белых в начале партии». Но эта тщетная надежда длилась всего одно мгновение. Уже в следующий момент Алехин признался сам себе, что надеяться не на что. «К чему утешаться, - горестно покачал Алехин отяжелевшей головой. - Зачем обманывать самого себя. Ты больше не чемпион. Все кончено, ты уже не первый шахматист мира. Повержен. Разбит. Старый бессильный экс-чемпион - вот твое будущее. Впереди ни малейшей надежды. Все кончено!»

Взглянув на стоящего рядом судью, Алехин увидел в его руках конверт. Закончились пять часов игры, пора откладывать партию. «Чего ее откладывать? - подумал Алехин. - Смешно - две лишние пешки!» И тут же решил испытать Эйве.

- Я согласен на ничью, - сказал он, не веря сам, что его предложение будет принято. Когда Эйве ответил, что согласен и протянул Алехину руку, побежденного чемпиона охватило чувство благодарности к противнику за благородный жест.

Зрители в первый миг не поняли, что случилось. Не знали, что произошло, и демонстраторы. Это дало Алехину время подняться и твердым, хотя немного дрогнувшим голосом воскликнуть:

- Ура новому чемпиону мира! Да здравствуют голландские шахматисты!

В тот же миг была вывешена табличка с надписью: «Ничья». Зал взорвался. В буре криков, аплодисментов, смеха, радостных истерических возгласов был сметен весь установленный порядок. Голландцы, возбужденные долгим ожиданием победы Эйве, разом забыли все правила, дисциплину, нормы поведения. Они вскочили с мест, вмиг сломали все перегородки, снесли заслоны. Перегоняя друг друга, неистово крича, люди в смокингах и строгих пиджаках бросились к сцене, полезли на возвышение. Десятки людей одновременно обнимали Эйве, целовали его, восторженно хлопали его по плечам. Судьи и демонстраторы не в силах были удержать стихию, да и нужно ли было это делать? На мгновение новый чемпион мира исчез в бушующей толпе. Потом Эйве подняли на руки и понесли из зала. Весть о победе мгновенно дошла до тех, кто ждал на улице, облетела весь Амстердам…

Жители столицы бросились к турнирному залу, к дому Эйве. Как не поздравить соотечественника с триумфом? Такой праздник! Окруженный сотнями поклонников, на плечах друзей прибыл домой новый шахматный король. Здесь его ждали еще несколько сот голландцев. Криками они потребовали выхода Эйве на балкон. Несколько раз появлялся перед взорами публики счастливый триумфатор с женой и тремя дочерьми. Еще не освоившись с ролью всенародного любимца, Эйве неловко раскланивался во все стороны, неуверенно махал длинной рукой. До глубокой ночи длилось всеобщее ликование.

После изнурительного напряжения последних дней, Алехин почувствовал вдруг страшную усталость. Он присел за маленький судейский столик в углу сцены. Одинокий и убитый сидел он, закрыв глаза рукой, безучастный ко всему, не в силах подняться и покинуть зал. Мимо пето сновали громко кричавшие люди, до него доносились истошные крики восторга: «Браво, Эйве! Слава нашему Максу!» Алехин был безразличен ко всему, полон лишь своим неутешным горем, сознанием непоправимости того, что произошло. Но даже в этом состоянии крайнего отчаяния его утешала мысль, что в трагический момент он вел себя с достоинством, нашел силы поздравить Эйве.

Разбудила его тишина. Оглядевшись вокруг, Алехин увидел, что он один в пустом полутемном зале. Электрические лампочки погасли, служащие ушли домой. В центре сцены все еще стоял шахматный столик с фигурами - эшафот его позорной казни. Кругом царил беспорядок: валялись стулья, сорванные толпой объявления. Медленно обвел поверженный шахматный гигант стены, завешанные рекламными щитами, гладкий потолок, ряды опустевших стульев. В зале не было ни одного человека, все ушли с Эйве. Алехин никому уже не был нужен. Его покинули даже враги.

Вдруг взгляд его упал на заднюю стенку сцены. Оттуда из полутьмы внимательно и зло глядел все тот же рыцарь с картины, только в его взоре теперь появилась торжествующая yсмешка. «Доволен! Смеется!» - возмутился Алехин. Ненависть охватила измученного чемпиона. «Проклятый рыцарь. Мучил меня весь матч. Вот задам тебе сейчас!» Нелепая злая мысль промелькнула в усталом мозгу. В зале никого нет. Изрезать этого проклятого рыцаря, изорвать, выцарапать ненавистные глаза! Кто узнает; подумают, что повредили в суматохе торжества. Алехин уже сделал, было, шаг к задней стенке, но вдруг заметил сторожа, появившегося в зале у выхода. План мести сорвался.

Тяжело ступая, прошел Алехин мимо одинокого сторожа, миновал коридор, фойе и вышел на улицу. Косой дождь неистово хлестал редких ночных прохожих. Лакированные туфли снятого с доски истории шахматного короля с брызгами резали желтые от света витрин лужи. Алехин ничего не замечал: ни хлещущих в лицо дождевых струй, ни вымокшего фрака, ни смятой, скрутившейся белой бабочки, надетой в честь Эйве. Когда швейцар «Карльтон-отеля» открыл входную дверь, мимо него проплыло страшное, мокрое привидение во фраке. С трудом переставляя ноги, оно медленно поднялось по ступенькам лестницы и бесшумно исчезло за поворотом в коридоре второго этажа. В номере Алехин вынул из шкафа начатую бутылку и, раз за разом, выпил несколько рюмок. Коньяк согрет его и вернул силы. По укоренившейся привычке обязательно смотреть сыгранную партию, он расставил шахматы и ход за ходом разобрал все события сегодняшней встречи.

- Господи, как плохо я играл! Неужели это конец? - с тревогой спросил Алехин не то сам себя, не то точеные шахматные фигурки. В ответ по полированной мордочке белой пешки покатилась крупная светлая слеза. Может быть, это просто померещилось Алехину, возможно, «капля дождя упала с мокрых волос, но на миг Алехину стало теплее и радостнее на душе. Как-никак, все-таки не в полном одиночестве переживает он свое неутешное горе.

И в эту ночь Алехин не сомкнул глаз. Он даже не ложился. Неподвижно просидел долгие ночные часы, уставившись на шахматную доску остекленевшим взглядом, перебирая пальцами фигурки. Ни одного слова участия не услышал он ни от кого в эти трагические минуты, ни вздоха сожаления не вырвалось ни из одной груди. Никому он не был нужен, никто не остался на его стороне в этот страшный момент. Он был один, один во всем мире.

Рассвет застал Алехина сидящим за столом. Бутылка была пуста, фрак и белый жилет еще не успели высохнуть за ночь. Бывший шахматный король не обращал ни на что внимания. Мысли его витали где-то далеко, уставшие веки то смыкались, то вновь раскрывались. Обида, злость, отчаяние сменяли друг друга в груди поверженного, честолюбивого чемпиона.

В полдень позвонил по телефону Флор.

- Алло, доктор! - веселым голосом сказал Флор. - Поедем в Москву. Я получил письмо, приглашают на турнир.

- Когда? - механически спросил Алехин.

- В мае. Будут играть Ласкер, Капабланка. Выслали приглашение тебе. Готовься. - Флор говорил так, будто не было ни матча с Эйве, ни этого позорного поражения.

- Спасибо, - тихим голосом поблагодарил Алехин.

Положив трубку, Алехин опять надолго задумался. Временами его глаза как будто оживали, он даже улыбался. О чем вспоминал этот одинокий человек, потерянный в фешенебельном отеле в самом центре большого современного города? Какие картины вставали в его мозгу, какие сцены рисовала перед ним память? На миг радостный свет озарял его лицо, затем оно вновь становилось печальным. Только что пережитая трагедия душила все светлое.

- Нет… - тихо шептали его пересохшие губы. - В Москву только чемпионом… Только чемпионом.