"Оракул петербургский. Книга 1" - читать интересную книгу автора (Федоров А. Г.)

Беседа вторая

Необозримые просторы и масштабы возможных преобразований России завораживали весь мир. Завистливые соседи точили на нее зубы. Звуки бряцанья оружием слышались днем и ночью. Но наиболее разумные находили в себе силы уважать загадочную страну, расползшуюся по равнинам и горам, лесам и морям на площади, равной одной двадцать второй земного шара и одной шестой всей суши. Сорок два процента территории Европы и Азии занимала России в 1895 году. Повелители громадной Империи гордились своим геополитическим аппетитом и перерастянутым желудком, – многие поколения властителей России жили припеваючи, без оглядки тратя огромное состояние своей единовластной вотчины. Но не сразу родилось благополучие. Многим Монархам пришлось потрудиться в поте лица, с риском для жизни.

Так уж повелось, что славяне не умели управлять своей родиной самостоятельно и сообща. Они предпочитали жизнь обособленную, замкнутую условными границами семьи, рода, поселения. К верховной власти они испытывали антипатию. Может потому повелителями славян сравнительно легко стали иноплеменники. Историки, с легкой руки летописца-фантазера Нестора, долго поддерживали версию о добровольном приглашении на княжение в земли русские скандинавов – Рюриковичей. Но эта занятная сказка не выдерживает критики – ни исторической, ни социологической, ни психологической.

Нестор здесь, безусловно, переусердствовал, обогнав по навыкам исполнения журналистского подряда всех современных продажных борзописцев. Он был придворным летописцем, личным историком самовластного и сурового господина. Мотивы его исторических откровений ясны: изобретательность и мастерство торговца исторической информацией, вещим словом высекались огнем и мечем, плетью и дыбой. Практически полностью отметены сегодня красивые исторические анекдоты о благородстве и мудрости первых властителей русской землей и народами.

Скорее все было проще простого: Рюриковичи – три небогатых шведских брата собрали банды головорезов и отправились грабить ближайшие селение славян. Дальше – больше: оперившись, стали покорять более обширные территории и образовывать из них собственные вотчины. Так сложилось управление Киевской Русью, влияние на соседние племена и народы – хазар, булгар, печенегов. Рабская сущность современных россиян была заложена уже в те времена, а в дальнейшем она лишь прочнее вбивалась в сознание и плоть подвластных народов, воспитывая у них дух лакейства, холуйства, продажности.

Воинская удача всегда не постоянна – ею определялась чехарда правителей страны, завоевателей русского трона. История становления русского государства ведает тайнами неожиданных и удивительных до смешного поворотов в престолонаследии.

Гогенцоллеры – выходцы из Германии прочнее всех оседлали российский трон. Кровь практически всех Романовых не была чистой славянской генетической смесью. Это был сложный биологический напиток, в котором совместилось дурное и славное, посредственное и значительное, но бесспорно, что эта генетическая линия освящена все же волей Божьей.

С определения четкого династического порядка началось постепенное интегрирование России в семью европейских государств. Национальная сущность россиян ассоциировалась в умах европейских правителей с "породой" главного властелина – царя. Здесь определяющими были, конечно, родственные связи монархов.

1917 год явился не только этапом крушения перспективной генетической линии, но и нарушением интеграционных процессов европейского и мирового масштаба. Опрокинув установившуюся конструкцию государственности Росси, большевики перевели развитие страны на рельсы, ведущие в никуда – цивилизованный мир уже воспринимал славян, как отдаленный этнос, носителя абсолютно чуждых традиций. Ллойд Джордж Дэвид (1863-1945) премьер-министр Великобритании откровенно мучился вопросом: "Как можно пожимать руку, скажем, Сталину, являвшемуся в его представлении явным бандитом, уголовником в прошлом и настоящем"?

Россия – особая страна. Любая освободительная война в ней переплетается с гражданской, а интересы государственные с мирской суетой, патриотизм порой служит лишь фасадом чьей-то своекорыстной политики, удовлетворяющей индивидуальные амбиции. Воля Божья и здесь приходит на помощь. Поучительны и доказательны в этом смысле для России являются смутные времена. В такие периоды российский этнос становится способным на героические поступки, выдвигая из свой среды спасителей отечества.

В период одного из лихолетий ими стали патриарх Гермоген, разославший на Рождество 1610 года знаменитые грамоты с призывом к русскому народу подняться против короля польского Сигизмунда; затем выполнили святую миссию Минин и Пожарский (1611-1612 годы). Жизнь будущего царя Михаила Федоровича спас посланный самим проведением крестьянин села Домнина, известный теперь каждому русскому человеку – это легендарный Иван Сусанин. Именно он завел польский отряд в лесные дебри, чем может быть и определил судьбу всего государства.

21 февраля 1613 года на российский трон соборной волею был возведен Михаил Федорович Романов. Как всегда в России, даже в столь ответственной акции нашлось место для примитивной интриги. Выбор монарха определялся во многом конъюнктурой, – новому царю было всего семнадцать лет, был он слаб душой и телом, находился под влиянием матери, – прибрать власть к рукам надеялась многочисленная родня. Происходил тот род от Романа Юрьевича Захарьина-Кошкина. Сын последнего, боярин Никита Романов, был женат на бывшей супруге Ивана Грозного и от нового брака был у них сын – Федор Никитич (патриарх Филарет). Филарет и его супруга, инокиня Марфа Ивановна, являлись родителями нового царя.

Известно "Бог шельму метит". Мелкие интриганы, страстно желавшие повелевать новым царем, просчитались: летом 1619 года из польского плена вернулся Филарет – ему одному был присвоен титул "великого государя". Человек крутой, решительный и суровый, он имел, к счастью, государственный ум: все устроители своей тайной политики получили по заслугам. Страной стала управлять твердая рука и умная голова.

После "умиротворительного" (так называли тот период историки) царствования Михаила Федоровича Романова, наступила эра правления его сына – Алексея. То был период "возмездия". Россия, едва не погибнув из-за происков Польши, Франции, Бургундии, Австрии, Швеции и еще многих других доброхотов, начинала крепнуть, открывать в себе здоровые силы, подниматься с колен, распрямляясь и демонстрировать всему миру мощь своей природной стати. Годы правления царя Алексея Михайловича знаменательны потому, что, во-первых, окончательно разобрались с происками Польши и расплатились с ней по совести; во-вторых, присоединили Малороссиию, якобы по "воле трудящихся"; в-третьих, предприняли первую серьезную попытку церковной реформы.

Большинство историков, забывая о заслугах прошлых царей, с восторгом вспоминают эпоху Петра I, называя его Великим. Может и были преобразования этого монарха грандиозными, но они были действиями человека, не имевшего пуповинной связи с исконно славянским началом. Он не понимал, не желал понимать и считаться с чаяниями своих подданных. И тому есть простые объяснения. Его отец – царь Алексей Михайлович взошел на престол в возрасте 16 лет и успел за свою жизнь жениться дважды. Последней его супругой была Наталья Кирилловна Нарышкина – дочь мелкопоместного дворянина Кирилла Полуэктовича Нарышкина, происходящего от крымского татарина Мордка Курбат, служившего у Ивана Третьего.

"Нарышко" – прозвище от корня "нар", что означает сильный самец, мужественный, храбрый. Если принимать за корень слово "нур", то толкование прозвища тоже выглядит многообещающе – луч, свет. Аффекс "ый" имеет ласкательное значение. "Нурыш" таким образом – это светик.

Наталья в качестве воспитанницы жила в доме друга царя, его верного товарища – Артамона Сергеевича Матвеева. У него в доме царь Алексей Михайлович и увидел красивую и скромную девушку, присох к ней взглядом и душой, – вскорости женился. Бракосочетание свершилось 22 января 1671 года. Родился от того счастливого брака 30 мая 1672 года сын Петр – будущий Великий государь.

Некий курьез заключается в том, что при дальнейшем переплетении ветвей царских отпрысков, создался генетический коктейль забавного качества. Вспомним для примера: в более поздние времена на российской придворной арене появилась Мария Антоновна (1779-1854) дочь польского князя Святополк-Четвертинского. Она вышла замуж за Дмитрия Львовича Нарышкина, но не остановилась на том: неотразимая польская красавица сильно ранила сердце монарха Александра I "Спасителя". Венценосный очень быстро стал ее любовником, а точнее – организовался гражданский брак. Но даже в нем Нарышкина умудрялась порой забывать о верности царю. Объединились, казалось бы лютые враги – носители польского и российско-татарско-немецкого генофондов. Нарышкина родила царю Александру I сына – Эммануила. Царский отпрыск в будущем стал владельцем огромного поместья в Тамбовской губернии. Его запомнили, как главного мецената, благодаря пожертвованиям которого содержалась вся система начального, среднего и высшего образования в огромной губернии.

Считается, что смерть Нарышкиной явилась сильным ударом для Александра I – он чаще заводил разговоры о добровольном уходе от правления государством. Возможно, подсознательно царь сам искал смерти, рвался на встречу с туманным образом любимой женщины, принесшей ему глубокие переживания, горе, но и невосполнимые радости. Она, пожалуй, была его последней и самой сильной любовью, сумевшей придвинуть трагическую кончину царя.

Интересно вспомнить, что Плутарх, повествуя о судьбе основателя Рима – властителе Ромуле, сообщает о его загадочном исчезновении в возрасте, близком возрасту Александр I: "Ромул же исчез внезапно. Никто не видел ни части его трупа, ни куска одежды". Чтобы успокоить народ, знать распространила слух о вознесении Ромула, причислила его к стану богов и предложила народу продолжать почитать своего бывшего повелителя и молиться за него – защитника Римского государства. Говорят, что Ромул давно устал от власти и высказывал пожелание избавиться от тяжелого бремени, – скорее всего, Александр I был знаком с особым историческим примером и на него действовала святая психологическая инверсия.

Ясно одно, когда Александр I находился в пределах действия Петербургского оракула, то смерть его миловала. Он ощущал патронаж неведомых сил. Стоило оторваться от Санкт-Петербурга, – уехать в Крым, – родной оракул перестал охранять жизнь монарха. Быстро обнаружился повод для трагической гибели. Тоже случилось и с последним императором России Николаем II.

Справедливости ради, необходимо вспомнить и о том, что Оракул петербургский защищал не всех венценосных. Оракул не пожелал спасти Петра III (может потому, что в его жилах текла уж слишком откровенная немецкая кровь), правда убивали его не в Санкт-Петербурге. Тоже случилось и с его сыном – Павлом I, но смерть теперь уже настигла законного императора в центре Санкт-Петербурга, в собственном замке.

Основательно муссировалась историками тема о возможном самоубийстве Никола I (третий сын Павла I). Что-то не понравилось Оракулу и в поведении Александра II (сын Николая I). Оракул позволил выродку из низов разметать тело "императора-освободителя" взрывом самодельной бомбы. Что ни говори, но не лежало сердце Оракула к откровенным выходцам из Германии, – хотелось ему приблизить к трону что-то азиатское, кондовое, может даже татарское.

Скорее всего, тосковал Оракул по скандинавам? Они, грешники, истоптали те земли, к ним тянулась ниточка исторических связей, с них начинались успехи государственного становления России. Оракул-защитник был заложен Петром I, – его породе, генофонду, политическим намерениям покровительствовала Божественная и мистическая миссия. В том и надо искать разгадку династических тайн в России.

Потребность в защите сопровождала любого российского монарха. Петр I долго и непросто выпутывался из кандалов двоевластия и узурпации его монарших прав царевной Софьей Алексеевной. Грешной Россией часто "управляли" малолетние цари под недремлющим оком вздорных баб, за спинами которых прячутся родовитые горлохваты. Наверняка подобные подковерные традиции бытуют в политической жизни страны и по сей день, но в измененном качестве.

Всегда интрига усилиями людей вкрутую замешивалась безумием. Когда умер царь Алексей Михайлович, Петру было только три с половиной года. На престол взошел его старший брат (по первому браку Алексея Михайловича). Историки свидетельствуют, что царь Федор Алексеевич любил Петра, являлся как бы его крестным отцом, заботился о его образовании и воспитании. Но царь Федор тоже скоро умер. На том закончилось и системное образование Петра.

Вместе с братом (Иваном) Петр официально управлял государством – они вместе восседали на специальном широком троне. Однако в спинке того трона было проделано окошечко и из него, прячась за шторкой, выглядывали хитрые и властные глаза Софьи, вещавшей свою монаршую волю. Начавшееся в 1682 году правление Софьи длилось семь лет. Необходимо отдать должное – ее политика была рациональной, последовательной и выгодной для государства Российского. Главную роль при ней играл князь В.В.Голицын – преданный любовник, наместник, верховный главнокомандующий, видный государственный деятель.

Только в 1689 году Петру удастся совершить дворцовый переворот, вернуть себе и брату Ивану законную власть. Помогло ему в том, наверное, Божье проведенье, подтолкнувшее когда-то, еще в детстве, к военным занятиям, к созданию потешного войска – будущей гвардии – Семеновского и Преображенского полков. Его истинное восхождение на престол тоже было следствием интриги, безумие которой не уберегло и разум Петра. Только тем можно объяснить горе и муки возложенные на плечи народа, массу казненных невинных людей, убийство собственного сына. Безумство подгоняло не всегда успешные, плохо подготовленные военные походы. В петровские времена на обильной крови происходило трудное освоение воинского ремесла.

Россия – исконно миролюбивая держава, только сама жизнь развернула ее затем к махровому милитаризму. По началу архетип нации воспитывал воинскую доблесть в форме бандитских рейдов по соседским селениям, тем и отличалось влияние ранних Рюриковичей. Постепенно ареал действия таких "первопроходцев" расширялся, захватывая территории, занимаемые целыми народами.

Начиная с Петра I осуществлялось приближение к более-менее цивилизованному варианту ведения воин, воспитанию воинской доблести иного масштаба – Европейского. Даже в малых действиях российского этноса, вроде бы мирных, как, например, расселение по всей Сибири, до Аляски, кроется страсть к покорению, ассимиляции, либо побегу от централизованной власти. Славяне, видимо, в меньшей мере государственники – они скорее кочевники-покорители, заряженные безмерным духом какой-то особой лени, бестолковости и анархизма. Даже основой боярской склоки чаще была глупость, вспышка необузданного гнева, поведенческая непредсказуемость.

Простой народ, заражаясь от властелинов, вытворял просто умом непостижимые действа – крестьянин мог поджечь собственный дом, а купец в одночасье прогулять и пропить огромное состояние. Даже воинское кредо русских чаще состояло в том, чтобы с большой готовностью и восторгом убегать от противника, разрушая за собой ценности, создаваемые веками. Изматывая противника таким отступлением, избегая прямого столкновения с ним, они добивали его, в конце концов, своей глупостью.

Даже в более поздние времена доблестные русские воины могли сперва отдать неприятелю, скажем, янтарную комнату, а потом возмущаться, что ее потеряли или припрятали захватчики. Русские не похожи на людей, яростно обороняющих незыблемость границ своего государства. Их формула – "авось" состояла из фантастической уверенности, что противник сдохнет сам по себе. Нацию спасали только одиночки-уникумы, творившие добро, несмотря ни на что, не замечая предательства, зуботычин, которыми их награждали в изобилии как раз те, кого они спасали ценой своей жизни.

Петр I освоил иную военную и государственную грамоту – иностранную. Помог ему в том, скорее, не первый учитель – дьяк Никита Зотов, научивший азбуке по Часослову, Псалтырю, Деяниям и Евангелию. Разглядели в молодом царе бесспорные таланты иностранцы, с которыми он общался еще в раннем детстве – Гордон, Лефорт, Тиммерман, Брант и другие. Обогатили разум Петра рациональностью и логикой достижения цели путешествия за границу – в Голландию, Англию, Австрию.

Все властелины с узурпаторскими замашками теми или иными путями, но обязательно приходили к образу Александра Македонского. Петр был первым российским государем, по повелению которого была переведена на русский язык и издана в России книга Плутарха об Александре Великом. На его примере учились многие поколения воинских начальников всех ступеней. Монархи же всматривались в тот образ, как в зеркало, отыскивая свое внешнее или внутреннее сходство с великим человеком.

Нельзя отрицать, что наставники Петра – Лефорт, Брант, Гордон и другие иностранцы – не использовали этот мощный воспитательный рычаг для воздействия на душу Петра-мальчишки, восторженно играющего с дворней, крестьянскими отпрысками в военные игры.

У молодого царя, как и у Александра Македонского был очевидный нервный тик, – подергивание головой, – следствие серьезной психической травмы. В детстве его страшно поразило неожиданное известие о мятеже стрельцов. В памяти к тому времени еще не улеглись картины погрома, учиненного бунтарями-стрельцами в Московском дворце. Тогда на глазах мальчика был зверски убит его дядя.

Получив известие о продвижении стрельцов, взбудораженных интригами Софьи, на Преображенское, Петр в исподнем вскочил на коня и умчался в лес. Только там он оделся и пришел в чувство. Наверное, в том лесу и дал он себе клятву отомстить обидчикам, – уничтожить осиное гнездо, – стрелецкие вотчины. Позднее, подавляя очередной стрелецкий бунт, Петр лично будет рубить головы поверженным мятежникам – своим непримиримым врагам.

В более зрелом возрасте, возможно, образ и пример деятельности Александра Македонского вели Петра по дорогам Северной войны (1700-1721). Тогда он вступил в злейшую схватку с другим претендентом на звание наследника идей Александра Великого – с королем Швеции Карлом ХII. В той войне шпаги двух монархов скрестились, что привело к решительной и бескомпромиссной борьбе двух народов-соседей.

В то время Карл ХII основательно "трепал холку" саксонско-польскому королю и курфюрсту Августу Второму, успешно третировал датского короля. Но для того, чтобы расправиться с русской армией, он на время примирился с заклятыми врагами, заключил военный союз. Как всегда, скоротечная дипломатическая интрига затем перешла в губительное историческое безумие с роковым исходом.

Карл ХII родился 17 июня 1682 года, был младше Петра на десять лет, но успел прослыть опытным воином. К четырнадцати годам он уже выглядел вполне развитым мужчиной, закаленным и готовым к преодолению воинских трудностей и лишений. 14 апреля 1697 года в возрасте четырнадцати лет и десяти месяцев он вступил на престол. Почти сразу молодой монарх сорвался в рискованное военное предприятие. Насладившись свистом пуль в войне с Данией, Карл ХII с восторгом заявил: "Это впредь будет моей музыкой".

Военный конфликт с Россией для Карла начинался удачно: в бою под Нарвой русских пленных было так много, что шведы были не в состоянии их охранять. Карл отпустил многих. Былые враги, а теперь временные союзники, пробовали подобрать к сердцу успешного полководца особые ключики. Использовались здесь и запрещенные приемы: молодого шведского короля пыталась смутить и покорить Аврора Кенигсмарк, красоту и многоопытность в любви которой уже оценил Август II. Теперь он переориентировал свою любовницу на короля Швеции. Но надежды курфюрста не оправдались – коварная любовница, несколько смутив новоявленного Аттилу, не сумела окончательно утихомирить его военные аппетиты.

Развязав себе руки полностью несколькими решительными победами в Европе, шведский король, войдя в союз с Мазепой, стал настойчиво искать решительной боевой встречи с русской армией.

Оскар II (тоже король Швеции, но в более поздние времена), Фридрих II (король Пруссии) в своих литературных исследованиях отзываются о Карле ХII, как о славном рыцаре и великолепном рубаке, воспитанным на примере Александра Македонского, поданном Квинтом Курцием. Фридрих, в частности замечает: "Хитрость побивает силу, а искусство храбрость. Голова полководца, в счастливых или несчастливых компаниях, имеет большее участие, нежели руки его воинов". Подражание Александру у Карла было, видимо, лишь внешним. Здесь не было соответствия силы Божьего проведения, – руководящего начала государственной воли, стратегической мудрости, – с исторической судьбой.

Русское войско в обычной свое манере драпало от шведов аж до Полтавы. Только упершись спиной в ее укрепления, 9 июля 1709 года русские солдаты дали решающее сражение. Карл в том бою практически не участвовал – накануне он был ранен пулей в пятку – вели сражение его штатные полководцы. Петр же принимал в сражении самое активное участие. По численности войска и количеству пушек у русских было явное преимущество – но не было опыта серьезных побед, железного умения стоять насмерть. Но воинское счастье, чудо в этот раз было на стороне Петра – шведы были разбиты наголову. Карл бежал в Турцию, где долечивал свои раны и душевную боль.

Божий лик отвернулся от короля – масштабность его дальнейших побед оставалась на уровне действий славного кавалерийского генерала. Оскар II пишет: "Величайшая слава Карла ХII заключается в том, что он исключительно для пользы страны, но отнюдь не для себя лично, пользовался своею властью".

Вечером 30 ноября 1718 года в траншеях во время штурма редута Гюльденлеве Карл Великий был убит шальной пулей в голову. Трагический выстрел под Фредериксгальдом был закономерным финалом военного крушения маленькой Швеции в борьбе с громадным русским медведем. Однако нельзя не заметить рокового действия исторической интриги, затеянной Карлом – королем маленькой и не очень богатой Швеции. Исходом было политическое безумие и крах военного и экономического благополучия. Оракул петербургский действовал в пользу Петра, но не Карла – русские, видимо, чем-то отмолили прощение у Бога.

Наибольшим трагизмом для памяти короля было, вероятно, то постыдное бегство войска, поспешный дележ полковых денежных касс воинскими начальниками, которое началось как только распространилась весть о смерти Карла ХII. Бесспорно, вся Швеция к тому времени была страшно утомлена и истощена. В грядущих столетиях эта нация прославится новыми уникальными качествами – умением подчинять жизнь государства интересам людей, а не глобальным авантюрам.

Огромное значение в подготовке решительной победы над шведами, завоевании "места под солнцем" принадлежит решению Петра Великого строить Санкт-Петербург, сперва, в качестве крупной крепости, затем, как столицы державы. 16 мая 1703 года в день Святой Троицы на Заячьем острове заложены первые крепостные укрепления. Так прорубалось "окно в Европу".

Было бы более точной оценкой иное – Петр I создавал персональный Оракул, открывающий путь претворению в жизнь политической мечты, экстраординарных планов. Оракул тот в скором времени будет наделен духовным, интеллектуальным и материальным ресурсом, позволившим вывести Россию в число передовых стран мира. Найди большевики силы унять страх и административный зуд, – не перенеси они поспешно столицу в древнюю азиатскую Москву, – все могло быть иначе. Кто знает, может быть научились бы они подпитывать партийный ум Оракулом петербургским. Тогда и Россия могла оставаться Великой державой.

Значение территорий, занимаемых ныне Санкт-Петербургом, хорошо понимали древние русичи. Позднее прихватили те земли новгородцы, создали здесь несколько поселений. Летописец Нестор говорит, что по Неве новгородские караваны ходили в Варяжское море, к Риму. Но в 1300 году на берега Невы приплыло большое шведское войско, возглавляемое маршалом Торкелем. По проекту итальянского архитектора была основана крепость Ландскрона (Венец-Края) на месте теперешней Александро-Невской лавры.

Новгородцы встревожились опасным соседством со шведами и призвали на помощь из Суздаля Великого князя, – шведское поселение было уничтожено. В 1348 году шведская флотилия под предводительством короля Магнуса нанесла ответный удар – разрушила русскую крепость Орешек. Остановившись на Березовом острове (Петербургская сторона), король послал гонцов в Новгород за "философами", дабы начать "препирательства о вере". Так началось длительное сосуществование шведских и русских поселений на берегах Невы, часто приводившее к военным столкновениям.

Петр, появившись в этих местах много позже, был очарован первозданной красотой: широченная Нева с отражением безупречно голубого неба, густой сосновый лес, обширное болото, яркая зелень в лучах весеннего и летнего солнца, свист соловьев, обилие лесной живности – все это создавало впечатление бескрайних просторов, суливших колоссальные перспективы. Петр, видимо, почувствовал свою причастность к возможному утверждению нового оракула – необычного, русского, контрастного тому горно-пещерному, греческому, вошедшему в его память по детским рассказам с загадочным именем – Дельфийский оракул.

Мистические символы встречались и здесь на каждом шагу: "вещая липа", под которой любил отдыхать молодой царь, наводила на плодотворные размышления; священные березовые рощи, в которых проводили местные крестьяне языческие таинства; дыхание болот; осенние разливы Невы и наводнения. Старожилы рассказывали, что в некоторых местах издавна существовали "скверные мольбища идольские", велось поклонение лесам, горам, рекам, приносились кровавые жертвы, совершались ритуальные убийства даже собственных детей.

Новгородский архиепископ Макарий прилагал большое старание, чтобы искоренить остатки язычества. Вот почему строительство Санкт-Петербурга начиналось с создания православных храмов.

Первые известия о строительстве Петербурга имеются в ведомостях 1703 года: "Его царское величество, по взятии Шлотбурга, в одной миле оттуда ближе к восточному морю, на острове новую и зело угодную крепость построить велел, в ней же есть шесть бастионов, где работали двадцать тысяч человек подкопщиков, и ту крепость на свое государское именование прозванием Петербургом обновити указал".

Петр был рачительный хозяин – земляными работами заставили заниматься пленных шведов. Затем присланные из российской глубинки русские, татары, калмыки и другие вгрызались в глинистых грунт. Казенные рабочие получали за труд только пищу, вольные – и оплату по три копейки в сутки. Инструмента не хватало и порой землю копали палками и руками, а таскали в подолах одежды. Сам Петр положил первый камень постройки 16 мая 1703 года – в день святой Троицы. Говорят, что в то время в небе появился орел, круживший над строительством, затем он уселся на праздничную арку, сооруженную из наклоненных деревьев.

Уже 22 июня 1703 года вся гвардия и полки, стоявшие в Ниеншанце перешли в казармы новой крепости – 29 июня здесь, в новых казармах, был дан банкет в день святых Петра и Павла. В ноябре того же года пришел первый голландский купеческий корабль с вином и солью, – Петр наградил капитана пятьюстами золотых, а матросов по тридцати ефимков.

Васильевский остров был прорыт каналами. Строители надеялись таким способом усмирить наводнения, кроме того Петр старался приучить населения к мореплаванию. Быстрее застраивался левый берег Невы (район Адмиралтейства), здесь же уже в 1707 году возведена деревянная церковь имени Исаакия Далматского, перестроенная впоследствии в огромный Исаакиевский собор. Летний сад при Петре доходил до нынешнего Невского проспекта, он был местом гуляний горожан.

Однако долго еще волки бродили по улицам Петербурга, – разрывали могилы в голодное время, нападали на одиноких прохожих. Решительная борьбы с ворами и разбойниками велась Обер-полицмейстером графом Дивьером. Португалец по происхождению он был юнгой на корабле, но замечен Петром и за сообразительность, честность и расторопность был приближен ко двору. По приказу обер-полицмейстера бродяг-нищих били батогами и отправляли на родину, при второй поимке – ссылали на каторгу. Так же поступали с извозчиками, сбившими по неосмотрительности прохожего.

Заглядывая в российскую историю, в частности ограниченную масштабами Петровской эпохи, созданием Санкт-Петербурга, убеждаешься: неведомая рука вела северный славянский народ к настойчивому смешению множественных генофондов – скандинавского, немецкого, французского, итальянского, греческого, татарского и других. Вглядываясь в портретные физиономии, не весть как воспроизведенные художниками-историографами (может по летописям или при расшифровке характеров), уже погружаешься в генетические глубины.

Лучше судить о том по дореволюционным изданиям (скажем – История России в Портретах по Столетиям. – СПб., 1904): у Рюрика явно хабитус шведского отпрыска; Олег похож на чухонца или алеута, не вынимающего ногу из стремени; Игорь – с основательными татарскими фрагментами; Святополк-окаянный награжден польским лоском; Ярослав Мудрый – с прочной славяно-скандинавской статью; Юрий Долгорукий – копия Юрий Лужков, только без лысины и кепки, но тот же татарский прищур глаз; Александр Невский выглядит более русским, чем скандинавом; Иоан Калита сильно смахивает на литовца; Дмитрий Донской внешне почему-то клонится к Владимиру Путину; Иоанн III и Иоанн IV несут явный отпечаток греко-славянской стихии; Петр Великий – со сложным татаро-европейским замесом. Понятно, что все последующие Романовы – основательно притянуты к немцам.

Выпестовывался новый архетип нации, явление сложное даже на уровне монархов, что же говорить о простом люде: в одном случае в нем утверждались начала цивилизованного поведения, созидательного толка, в другом – дикость степных воителей – бездельников и разрушителей. Между ними спрятались и отпрыски балластного значения – демагоги, паразиты, юродивые, пьяницы-созерцатели.

В разные эпохи открывались миграционные клапаны, обеспечивавшие приоритет тому или другому генофонду, избранному психологическому феномену. Глубинный медико-демографический анализ сегодняшнего дня показывает, что еще не достигнута устойчивое равновесие таких процессов. Но может быть в том и заключается сермяжная правда: остановка движения привела бы к стагнации и гибели этноса. Можно предвидеть реакции моралистов-националистов по поводу беспощадного вскрытия демографического архива с помощью генетических отмычек.

Не стоит сильно переживать по поводу явных патологоанатомических наклонностей приверженцев таких методов в человековеденьи. Будем судить трезво: где та грань в науке между истиной и вымыслом, сегодняшней правдой и прошлой ложью, интуитивным и абстрактным мышлением, профессионализмом и любительством? Ответ точный все равно не будет найден. Даже в простой, грешной жизни, как отмечал Э.М.Ремарк: "ни один человек не может стать более чужим, чем тот, кого ты в прошлом любил". Развороты человеческих влечений, соблазнов, настроений часто непредсказуемы до изумления. А все дело в том, что неведомы сочетания осколков смешанных генофондов у отдельных людей, практически не прогнозируемы проявления реальностей национальных архетипов.

Но одно остается верным: "Человек никогда не искупит брата своего и не даст Богу выкуп за него. Дорога цена искупления души их, и не будет того вовек, чтобы остался кто жить навсегда и не увидел могилы" (Псалом 48: 8-10). Потому-то так забавно выглядят старающиеся казаться иными, чем они есть на самом деле. Массивный балбес-начальник часто и не подозревает, что его анатомия и ограниченность ума запрограммирована перекосом славянского генофонда основательными вкраплениями, скажем, от поволжских немцев – добропорядочных и сильных, но ограниченных и без полета фантазии. Недалекая по уму от природы, но резвая по пастельному темпераменту администраторша, оказывается, умыкнула и перемешала в своей плоти славяно-угро-финско-хозарский генофонд.

Все это биологический резонанс, начало звучания которого идет, видимо, еще от времен Великого князя Ивана III. Это он, строгий и дальновидный политик, связал, правда, из сугубо государственных интересов, свою судьбу и будущее России с женитьбой на Зое-Софие Палеолог – племяннице последнего Константинопольского императора. Греческая директриса, может быть, благодаря своему итальянскому воспитанию не стеснялась блуда с себе подобными, активно интриговала с другими иноверцами и тучными российскими боярами-тугодумами. Она собрала для себя особый дворцовый эскорт из кучи соотечественников – греков и итальянцев, задача которых заключалась в придании блеска российскому двору. Отсюда поползли змеи иноверческого генофонда.

Мудрый Иван III оставался истинным азиатом, но не мешал развлекаться родовитой супруге. Он проводил свою собственную национальную политику: итальянцев он быстро пристроил к реставрации кремлевских палат и облагораживанию Москвы. Великий князь не забывал и про свою давнюю симпатию к немцам, поручив им самое ответственное – лекарское дело, направленное главным образом на свою персону. В век, когда использование яда для улаживания даже негромких семейных ссор было делом заурядным, такая дальновидность монарха была спасительной для него самого и династии в целом.

Безусловно до Софии Палеолог нынешним мелкотравчатым забиякам, прорвавшимся к власти или ключам от банковских дверей, также далеко, как от земли до луны. Очевидно, что основы эстетики к таким особам подходят, как коровам седла. Самое большее, на что они способны, так это на симуляцию шарма некой таинственности. Но при близком рассмотрении, оказывается, что речь идет всего лишь о сокрытии банальной вульгарности женщины, опустившейся до выступлений в качестве платной стриптизерши в ночном клубе мелкого пошиба. Такое было и в древние времена, то же процветает и поныне.

Демографическая сущность многих человеческих терзаний лежит на поверхности: Бог подарил человечеству нескончаемую тягу к "выбору", поиску, эксперименту. Особой страстью восторга, но и трагичностью наполнен вечный поиск своего визави – сексуального партнера. Розыски своей "единственной" (единственного) и "неповторимой" (неповторимого) лежат в основе развития жизни.

Может быть, оскорбляемая моралистами полигамность – всего лишь выполнение Божественного приказа. И смысл такой установки – открытие генетической пары, подчиненной закону максимального сближения фундаментальных биологических свойств. Для того необходимо тщательно прислушиваться и правильно оценивать голос крови, нежный писк хромосом. В заурядной жизни все сводится к выездке партнера для того, чтобы почувствовать нюансы его сексуальной техники, получить взаимное удовольствие. Если ключ подходит к замку, то и душа будет открыта легко – значит найден "свой" – единственный и неповторимый, уготованный Божественным промыслом для семейного счастья. Вот из такой программы очень часто вырастает интрига, приводящая к безумию и смерти.

Только такой жизненный эксперимент, дающий неподдельное удовлетворение, позволяет ответить на вопрос: Будет ли брак признан совершенным на небесах? Понятно, что неприятное легче оценивать и отвергать, чем разбираться в тонкостях сладострастия. Видимо, потому степень распахнувшегося наслаждения является главным критерием в безостановочном процессе влюбленности и измены, супружества и проституции, рождаемости и абортов, оседлости и миграции, устроенности и бомжевания, трезвости и алкоголизма, психологической самодостаточности и наркомании. Согласимся, что использовать метод "проб и ошибок" для того, чтобы оценить такие повороты судьбы, – слишком смелый подход. На него пойдут единицы. А вот пошалить в постельке, затеять любовную интрижку – занятие иного свойства: здесь получается и удовольствие (пусть только скоротечное), и осуществляется выбор – выполняется Божий завет: "Плодитесь – Размножайтесь"!

Но, если хорошо прислушиваться, то при каждом таком акте любви будет раздаваться не только скрип матрасных пружин, но и гимн генетике, звуки ее традиционных вопросов-ответов. Вмешаются в тот процесс шлифовка голоса крови и разума. Конечно, для последнего требуется уже несколько остыть, отпрянуть от восторгов, поразмыслить основательно, взвесить не только тяжесть тела партнера и качество детородных органов. Придется присовокупить к таким оценкам экономические, юридические, бытовые последствия подобных игрищ.

Возможно тогда прозвучит голос из поднебесья: "Дней лет наших семьдесят лет, а при большей крепости восемьдесят лет; и самая лучшая пора их – труд и болезнь, ибо проходят быстро, и мы летим" (Псалом 89: 10).

Вот тогда и придет время делать выводы и произносить клятвенно: "Образумьтесь, бессмысленные люди! Когда вы будете умны, невежды?" (Псалом 93: 8). Эпоха Петра Великого ускорила перечисленные процессы, зарядив их высокой энергетикой, неутомимой демографической, биологической и прочей динамикой.

Санкт-Петербург стал символом новых подходов, новой эпохи в управлении Россией, которая по сути давно перестала быть истинно славянской, русской. В ней произошло такое смешение народов, что дифференцировать базовый генофонд теперешним исследователям практически не возможно.

Санкт-Петербург властной и скорой на расправу рукой Петра действительно превращается в город-символ, многозначительное подобие Дельфийского оракула, диктующего законы поведения многонациональной державе.

Здесь сосредотачивается мозг страны, его лучший интеллектуальный и демографический потенциал, основные пружины военного механизма. Из нового центра – из Оракула петербургского, – начинается руководство, предвиденье, планирование и осуществление развития единого этноса. Однако Петр I не спешил привлекать в соучастники своих великих дел православную церковь – наоборот, он ограничил ее влияние на светскую жизнь страны, подчинив верховную церковную власть русскому монарху.

К сожалению святые постулаты нового оракула долгое время подчинялись жестокой формуле; "Да и все почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения" (К Евреям 9: 22).

Вторая беседа проходила все в том же составе: Сергеев, Чистяков, Верещагин, Глущенков и, конечно, никем не заменимая Муза Зильбербаум. Собрались на девятый день после смерти мальчика, так горестно переживаемую всей честной компанией. Трудно сказать, что здесь было поводом, а что сущностью. Ну, конечно, не были эти ребята такими пропащими пьяницами, алкоголиками, какими пытались казаться ради куража, эпатажа строгих "большевистских" норм коллективной морали.

Безусловно, выпить любили, но кто в России не пьет. Традиционно открыли посиделки лекцией отставного профессора, который, как поп-расстрига, вечно вытаскивал из головы какие-то душещипательные исторические темы. Он развивал их со смаком, насыщал слишком смелыми обобщениями, сильно смахивающими на декадентскую отсебятину.

Выводы формулировались сообща, с оценками далеко идущих исторических перспектив. Но чаще всего компания в своих размышлизмах незаметно, но последовательно забиралась в дебри клинико-социальных и простых человеческих отношений. Коснувшись таких тем, невольно переходили на примеры из жизни больницы или муссировали опыт личной жизни.

Верещагин заметил:

– Поищем подтверждение сказанному в наших родных пенатах. Муза, конечно, не будет отрицать свою принадлежность к Богом избранному народу. Господин Глущенков, видимо, тоже не решится отрицать присутствие значительной толики еврейского генофонда. Сергеев больше походит на скандинаво-славянина, а Чистяков набрался через дедов и бабушек татарской крови; я же, ваш покорный слуга, в своем генофонде растерял ориентиры, но, скорее всего, во мне сидит всего понемногу. Можно ли назвать в таком случае наше поведение предсказуемым, последовательным и неопасным для окружающих? Захочет ли оракул петербургский раскрывать над нашими головами в трудную минуту спасительный зонтик?

– "Кто бы ни был прав – Библия или Дарвин – мы происходим, стало быть, или от еврея или обезьяны". – молвил Сергеев многозначительно. Он любил загадочного писателя Венедикта Ерофеева, черпал в его словесных шарадах поддержку своему "кипящему уму" и цитировал довольно часто.

Муза ляпнула, видимо, не подумав хорошо:

– Похоже, начинают прорезаться в головах посидельщиков ростки антисемитизма, – диссиденты перевоплощаются в ярых государственников-космополитов.

Она скривила губы в брезгливой полу-улыбке. Проиграв пробную сценку, Муза не вполне верной рукой потянулась к своему стакану с остатками сложного коктейля. "Сейчас сделаю глоточек и приложу этих интеллигентских падл мордой об эшафот"! – подумалось рассерженной даме.

Она всегда бурно реагировала на выпады против своего коренного народа, довольно часто теряя чувство меры. Алкоголь ведь плохой советчик в выборе мишени для разрядки неудовлетворенной сексуальной или, тем более, врожденной, агрессивности. Чувствовалось, что червь серьезных разочарований в последнее время гложил деву изнутри. Ноги у того червя, конечно, росли из области мошонки любимого человека.

Но продолжить бездарный театр ей не дал Чистяков. Он оборвал не правомерную эскападу резким замечанием:

– Кончай пороть чушь, барышня! Здесь нет чудаков на букву "м" – здесь проводят свободное время универсалы-генетики и по совместительству поклонники Бахуса – бога, совершенно не причастного к политике. Нам нет никакого дела до семитских или антисемитских заморочек. Нас интересуют простые человеческие отношения между нормальными людьми, а не нациями. Геополитикой и идеологией занимаются в других учреждениях, в других подвалах. Придется ограничить тебя в выпивке – ты уже плохо держишь дозу.

Муза было попыталась откликнуться на замечание патрона. Ей очень хотелось продолжить беседу. Но "хавальник" (так иногда выражался метр) ей был заткнут Чистяковым резко и категорически:

– Shut up, femina! Когда мужчины ведут высокую беседу, то воспитанная женщина должна молчать, слушать и преданно есть глазами своего покровителя.

Конечно, он понимал, что Муза перебрала, да и разволновалась из-за воспоминаний об умершем мальчонке. Потому при видимой грозности в слова отповеди он вкладывал больше сарказма, чем злости. Но с Музой никогда нельзя недоигрывать, – она воспринимала это как поддержку атаки, – лучше пережимать, причем, основательно. Бурный еврейский темперамент не подчиняется уговорам – он требует отеческого диктата.

Глущенков обалдело поводил глазами с Музы на Чистякова и обратно. Тон собеседниками был взят явно выше, чем требовала того воспитательная задача. Он не знал чью сторону стоит принять, к чьему воплю присоединить свой робкий голос. Голос крови стучал в виски и требовал вступиться за смелую женщину. Но в той компании были свои правила отношений, которые не стоило нарушать новоиспеченному адепту.

Сергеев давно привык к женским выбрыкам Музочки, великолепно понимал лечебное свойство мишиных отповедей. Ему захотелось протянуть руку помощи Глущенкову:

– Вадим Генрихович, позвольте рассказать вам легкий анекдотец. Дело было так: в выгребную яму на даче в Переделкино, в гостях у маститого писателя или композитора (не помню точно), свалились одновременно два начинающих творца – Мойша и Абрам. Положение, как вы понимаете, аховое: во-первых, трудно выбраться; во-вторых, какой конфуз – необходимо появиться в избранном обществе, благоухая перезрелым говном. Абрам основательно призадумался, оцепенев. Мойша метался, дергался, повизгивал. Надо сказать, что яма была переполнена и уровень дерьма подходил под самое горло – еще немного и можно утонуть. Когда в очередной раз Мойша безуспешно попытался запрыгнуть на край ямы, Абрам молвил: "Не гони волну, Мойша! Захлебнемся". Идея ясна, Вадик? Юпитер сердится – значит он живет. Оставьте надежды постигнуть глубоко личное, потаенное, интимное.

Олег Верещагин, видимо, тоже уловив метущийся взгляд Глущенкова, в свою очередь и на собственный лад решил оказать моральную поддержку, остановить возможное незапланированное действо:

– Вадим Генрихович, не могли бы вы прояснить политическую обстановку в масштабах больничного созвездия: знатоков интересует, что происходит в верхах нашей больницы? Думающим людям сдается, что надвигаются перемещения в эшелонах власти? Никто не сомневается, что вы, мудрый человек, владеющий секретной информацией и многочисленными кухонными рецептами, станете понапрасну притираться к многомудрой попе начмедихи. Было замечено, что вы на вскрытие не столько переживали по умершему, сколько тонули в мечтах обаять преступной страстью колоритную особу.

Глущенков впал в транс, потом, сглотнув слюну, сделав еще несколько обманных движений головой, начал не очень связанную речь:

– Во-первых, никакой страсти в помине нет; во-вторых, я плохо осведомлен о планах администрации; в-третьих, я не понимаю причин подобных волнений; в-четвертых, …

Ему не дали договорить. Первой, почему-то, взвизгнула Муза:

– Глущенков, вы ведете себя не как истинный еврей, а как пархатый жид из под Гомеля. Кто вам поверит, педерасту!? Она почти что зарыдала, но потом одумалась и сплюнула себе под ноги.

Все, буквально все, даже недавно поселившаяся в морге приблудная кошка, поняли, что сегодня особый день – день эмоциональных переборов и далеко идущих откровений.

Кошка выразила свое понимание буквально – она, словно пытаясь отмыть смущение, принялась усиленно умывать мордочку. Кстати, как только кошки, даже самые задрызганные и завалящие, приобретают постоянное, более-менее комфортное, жилье, они обязательно, и в первую очередь, наводят внешний лоск.

Муся, – так назвали этот серый комочек, – еще не остыла от страсти наводить порядок в своей природной одежде. Поразительно, что аристократ Граф принял ее, как родную. Видимо, он тоже умел проникаться состраданием. Лаковый коккер-спаниель предоставил ей кусочек своей лежанки, и она приняла его благородство, как должное, – как поведение просто цивилизованного существа, а не как барское снисхождение.

Он же, скорее всего, видел в ней ребенка, попавшего в силу жизненных обстоятельств в беду и решил протянуть лапу помощи и поддержки. Может быть, в нем проснулся инстинкт отцовства, который природа пока еще не дала ему реализовать.

Верещагин, – признанный мастер восточных единоборств и буддийской философии, – шире, чем обычно, приоткрыл глаза и взглянул на Музу с любопытством, в котором можно было угадать сомнение, выражаемое сакраментальной мужской фразой: "Интересно, если бы мы встретились лет пятнадцать тому назад – трахнул бы я тебя или нет!?"

Муза взглянула на него исподлобья и произнесла в пространство только одно решительное:

– Нет! – Как удалось ей угадать мысли Верещагина – остается загадкой восточной женщины.

Чистяков сам себе, внутренним голосом, ответил за Олега: "Конечно, трахнул бы, не удержался бы". Он уже был под впечатлением от происходящего, загипнотизированный проявлением откровенного женского темперамента, надумал углубиться в приятные воспоминания периода былой молодости, как вмешался в разговор Сергеев:

– Наша откровенная дружеская беседа приобретает все более и более интересные повороты. Вадик, без лукавства скажу вам: либо вы колетесь окончательно и тогда выходите от сюда живым, либо, сославшись на сильное наркотическое опьянение, мы вскрываем вас прямо сейчас – секционная свободна, инструменты готовы. В первые мгновения, вам будет больно, но затем наступит полнейшее выключение сознания. Я понятно объясняю для врача-диетолога, человека редчайшей профессии, Вадик.

Муза тоже вошла в роль и подыграла: она метнулась к входной двери и заперла ее на массивный засов. Затем стала лихорадочно вытаскивать из стеклянного шкафа с медицинскими инструментами разные ножи и ампутационные пилы – картина не для слабонервных.

Вадим Генрихович, конечно, понимал, что речь Сергеева – это буффонада, гротеск, рассчитанный на неискушенных. В таких речах, безусловно, больше юмора, чем страсти к шантажу. Но даже при полном понимании безопасности вид секционного стола, стеклянного шкафа, переполненного острыми ножами, пилами, зацепами, расширителями, бужами и прочей блестящей металлической прелестью, вызвал прилив кошмарной жути. Мороз и дрожь начали пробираться к позвоночнику и стволовому отделу мозга Глущенкова, глаза расширились. Подозрение переходило в уверенность: "Черт знает этих пьяных идиотов. Еще и вправду прижмут к секционному столу – мгновение и резкий разрез по Шору от горла до лобка".

Вадик неоднократно видел, как мастерски, молниеносно выполняет такую работу Чистяков и Сергеев. Ну, а Верещагин тоже отпетый бандит – ударом голой руки в мгновенье крушит доски, кирпичи, бетонные блоки. Трусливая мысль влезла в голову: "Хватит проводить разведку-боем, в последний раз выполняю задание командиров. Если выберусь отсюда – всех выведу на чистую воду, сдам главному врачу и сниму дружеское обличие! Сволочи, сволочи – все сволочи"! …

Выскользнула еще одна тревожная мыслишка: "Что-то сегодня сильно повело, – добавили разбойники чего-то в алкоголь". Что-то врачебное всколыхнулось в Вадике: "Может быть, проводят премедикацию?.. далее – полный наркоз и начнут расчленять. Будут продавать органы поштучно богатеям здесь и за границей"…

Над Вадиком нависло лицо Сергеева. Внимательные глаза заглядывали глубоко в душу. Вадим воспринимал его взгляд, как начинающийся гипноз, – он уже терял сознание.

Послышался отдаленный разговор:

– Зрачки расширены. Муза, стерва, ты не подсыпала ему клофелин в пойло? – это уже был энергичный вопрос Чистякова.

Сергеев вмешался с успокоительными речами:

– Миша, охолонись. Ну, не изверг же Муза. У Глущенкова банальный обморок – испугался основательно от угроз, немного перебрали с суггестией. Совесть не чиста, знает стервец, что за шпионаж вешают или расстреливают – вот и поплыл стукач. Возможно, парадоксальная реакция на алкоголь, к тому же переволновался около жаркого мартена начальствующей пассии начинающий альфонс.

– Муза, неси нашатырь! И только не говори, что тебе жалко для такого говна даже аммиачной настойки.

Через некоторое время Глущенков был приведен в порядок, и с ним заговорили, как на настоящем следствии. Он, ослабленный недавним обмороком, поведал, как на духу, о том, что Эрбек уходит на повышение – в райздравотдел. Решается вопрос о приемнике и среди кандидатов рассматривается Глущенков, либо Записухина – нынешний начмед.

Из Глущенкова удалось выдавить и признание о дисциплинарных акциях, которые планируются против диссидентской компании, но он скрыл свою истинную роль в том процессе. Однако, о ней уже давно все догадались.

В конце допроса Сергеев посоветовал Вадику сделать развернутую электрокардиограмму; а еще лучше будет, если он найдет время показаться ему, как инфекционисту. Сергеев произнес эти слова, давая понять о существовании в них особого подтекста.

Глущенков Вадим Генрихович был отпущен с миром, но ему было заявлено, что поскольку он важное государственное лицо, на которое делает ставку верховное главнокомандование, то ему нет никакого резона так тесно общаться с челядью, особенно с имеющей диссидентский уклон в мыслях.

Кто-то вспомнил, что по скромным подсчетам, компания "отбросов" задолжала ему пятьдесят рублей. Деньги тут же были собраны и, как не сопротивлялся избранник божий, ему их всунули в карман, а жирное тело выставили за двери помещения морга. "Прощание прошло на высоком морально-политическом уровне" – поджопника соискателю никто не давал.

В комнате воцарилось молчание, – каждый по-своему оценивал перспективы надвигающихся перемен. Тишина была прервана резким звонком внутреннего телефона, – звонил главный врач, он требовал к себе срочно Сергеева "вместе со всей его заблудшей душой". Эрбек умел и любил шутить и, иногда, это у него неплохо получалось. Посиделки сами собой разваливались, но, уходя "на задание", Сергее попросил Мишу дождаться его возвращения.

Кабинет главного врача располагался в другом, дальнем, крыле здания на первом этаже (точнее, в бельэтаже). В этих апартаментах, спрятанных так ловко, что ни один пациент, в случае неутолимого желания высказать главному врачу лично свои претензии, не сможет найти тайных входов и выходов. Придется отписывать жалобу и пересылать по почте. А это, как показал опыт, сковывает решительность и активность жалобщиков.

Приемная главного врача уже долгие годы была покорена двуликой феей – Ириной Владимировной Бухаловской. То была, бесспорно, сладкая женщина и по форме и по содержанию. Сергеев любил посиживать на кожаном диване напротив взрослой красавицы. Им овладевало двоякое чувство: общение со зрелой административной гордыней смешивалось с контрастом поведения податливой девочки с задатками французской куртизанки, отзывчивой на мужественную страсть. Девочка та была уже трижды замужем и от каждого брака несла святое бремя материнства – три карапуза незаметно выросли до размеров порядочных балбесов. По мнению Сергеева, это только повышало активы Ирины Владимировны.

Но их мама никак не могла приобщиться к новому витку материнства, хотя по привычке страстно того желала. Женщина, даже временно отбившаяся от надежных мужских рук и прочих органов, склонна терять свою самость. К ней скоро лепится всякая дешевая пошлость, скабрезность, примитив. Сергеев с грустью отмечал, что у стола Ирочки подолгу засиживается Записухина, а это уже верный признак готовящегося душевного разврата. Есть особая форма лесбиянства: его начало знаменуется перемыванием сплетен и слухов. Все это своеобразная запальная мастурбация, от которой до лесбийских откровений один шаг. Но тот шаг, скорее прыжок в никуда, – самый скользкий, чреватый утратой здоровых женских начал – стремления к разнополому сексу.

Отсутствие нового прочного брака отшвыривает ищущую женщину на обочину порочных страстей. Женщина в такой ситуации мельчает и в прямом и в переносном смыслах. Сергеев убеждался в том неоднократно – и как опытный гинеколог, и как активный самец. Это известный афоризм. С ним никто не собирается спорить, может быть, только легкое сомнение высказывают сами пострадавшие, – как с той, так и с другой стороны (имеются ввиду и технические возможности брачных отношений). Но при таких опасных социальных болезнях одно лекарство, – оно имеет в русском просторечии конкретное имя, произносить которое не имеет смысла, дабы не наносить глубокие душевные раны.

Здесь требуется особая рациональная психотерапия направленного действия, а не пустые слова и уговоры, в которых, собственно говоря, объект влечения и не нуждается. Сергеев, как врач, хорошо понимал, что Бог сделал все необходимое – создал наивную сексуальную пару, для которой все в первый раз, все откровение. Если бы не вмешался лысый коварный дьявол, со своим облезло-гладким змеем, то процесс бы обязательно пошел. Может быть, по первости с некоторыми перебоями, техническими ошибками, – но откровенный беззастенчивый поиск как раз и приятен – он самое то!

Сергеев еще раз внимательно взглянул на Ирочку и сообразил, что в данном случае откровения никакого не будет, но будет мастерство! И, если к тому мастерству добавить дружбу и хорошее чувство ритма, то медовый месяц превратится в совместный полет в космос, в приближение к длительной невесомости. Но Сергеев, к сожалению, прежде всего оставался врачом! А потому сперва решил понаблюдать за пациенткой.

Ирочка встретила Сергеева не только многообещающим, но и досконально изучающим взглядом. Первое, что было необходимо оценить – это мужскую породистость возможной жертвы. Второе – материальные перспективы. Третье – а на третье просто уже и не оставалось сил, времени и женской фантазии. Видимо, Сергеев с трудом, но все же прошел фильтр тестирования. Потому что за обзором пациента, следовала благожелательная улыбка и предложение присесть, обождать, когда шеф освободится.

Сергеев не помнил, чтобы ему было когда-либо скучно. Он легко находил интересное занятие своим глазам, ушам, обонянию и, наконец, мозгу. Как любой воспитанный самец, он при входе в помещение, снимал шапку и раздевал взглядом до нога всех женщин, попадавших в поле зрения – это была дань профессии.

Иногда фантазия уводила его и в область воспоминаний. Сексуальное любопытство ученого всегда было неистощимо, но развивалось оно в пределах интересов пациенток, а не личных привязанностей: глазами он раскрывал силу жизни, содержащуюся в теле, особенно, когда тело имело четкие женские формы.

Ирочка, словно подчиняясь неотвратимой суггестии залетевшего, может быть, на счастье, эскулапа (женщины всегда быстро определяют – кто может, а кто уже нет, кто хочет, а кто еще нет), выдала весь набор привлекательных действий. Во-первых, незаметным движением она немного прибавила громкости сладкой музыке, лившейся из портативной магнитолы. Во-вторых, она встала и прошествовала близко от Сергеева к книжному шкафу, обдав его очарованием редких духов. За одно была продемонстрирована стройность ног, линия талии (правда уже немного грузной) и, самое главное, наличие отменного бюста. Походка, жест, ритмика соблазнительной Ирины вызывала у расслабившегося на мягком диване Сергеева вполне определенные и комплексные ассоциации. Но все их можно собрать в одну словесную формулу – "люблю безобразие"! Но безобразие, конечно, не формы (упаси Господи!), а бушующей плоти, то есть допускался ответный восторг до безграничности.

Сергеев давно заметил, что опыт психотерапии приводит, видимо, не осознанно, к тому совершенству суггестии, когда не требуется магия слова, а достаточно воздействия мысли, летящей на расстояние. Что-то подобное телепатии случается в такие недолгие минуты.

В преддверии кабинета главного врача сейчас совершалось что-то близкое сеансу психоанализа, задуманного Зигмундом Фрейдом, видимо, все же ради собственного развлечения. Иначе зачем Бог наказал известного психоаналитика смертельной дозой яда?! Сергеев и Ирочка были, одновременно, послушными пациентами и заинтересованными терапевтами по простой причине, – оба проживали вне брака, а потому тянулись к первозданности отношений, а затем уже к мистическим настроениям. Нетрудно догадаться, что в таком дуэте легко возникает эффект камертона. По несложной игре вегетатики, Сергеев определил, что его нечаянные пассы попадают в цель. Еще немного и можно приблизить эффект психотерапии к состоянию рауш-наркоза, за которым распахивается дверь в зазеркалье.

С Ирочкой начались чудеса, свидетельствующие, что прямо, здесь и сейчас, на диване, ее можно брать тепленькой. Но лихие сексуальные вариации в это время, в этом кабинете были, безусловно, неприемлемы, хотя и очень желанны обоим страстотерпцам.

Сергеев отдавал себе отчет в силе мстительности женских восторгов, которые растаяли, не завершившись, не состоявшись. Игры в пустую на "жестких кортах" даже среди новичков в теннисе не прощаются. Необходимо было мягко откатывать, иначе в дальнейшем – несдобровать! Сергеев стал медленно выводить, сперва себя, а затем и Ирочку, из теплого ложа наивных желаний. Он чувствовал, что она там застряла основательно и никак не хотела разрывать сладострастные объятья с ирреальностью. Требовалось воздействие голосом:

– Ирина Владимировна, – молвил эскулап нежно, насытив голос подобием интимной тайны. – Всегда испытываю неповторимые ощущения, находясь у ваших прекрасных ног. Как плохо, что вы так далеки от нашей медицинской кухни, – редко удается вас видеть.

Конечно, все сказанное было бредом собачьим, ибо "кто хочет, тот всегда найдет"! Совсем не обязательно при этом ползать у ног женщины в "предбаннике" кабинета главного врача. Но именно такая чушь начала оказывать воспитательное воздействие на поплывшее сознание секретарши. Она встряхнула головой и молвила томно:

– Однако! кажется мы увлеклись какой-то опасной игрой, да еще в рабочее время. Такие дела не совершаются наспех и, практически, прелюдно. Бог вас простит, Александр Георгиевич, за ваши эксперименты! Но я должна все хорошо осмыслить. – многозначительно произнесла разбухавшая раздражением государственная служащая. Она начинала "загружать" и "строить" Сергеева – то было очевидно. Месть все же подняла голову и высунула жало.

Но, тем не менее, Сергеев понял, что Ирочка умнее, чем он думал. Осталось разобраться, что первично, а что вторично. То ли Ирочка, долгие годы сидя у порога кабинета главного врача, набралась мудрости и светлых мыслей. Либо она здесь и сидит именно потому, что умна от рождения.

Смущало, откровенно говоря, не это. Странным, по разумению Сергеева – существа плотоядного, сугубо медицинского, мыслящего в большей степени биологическими категориями, – было то, что его визави (волшебная Ирочка) – безусловно, создание незаурядное в сексуальном отношении, – оставалась не востребованной многочисленными посетителями.

То ли эти посетители носили брюки по ошибке и оставались все без исключения персонами среднего рода. Видимо, что-то сумрачное, едва различимое в тумане трансвестизма и откровенного гомосексуализма, жило в душах огромной толпы приходящих и уходящих. Но, возможно, за этим стояло (скорее, никогда у них ничего не стояло), лежало на правом боку что-то величественно-государственное, смотрящее выше головы простой секретарши – человека иного класса, иной платежеспособности.

Сергеева всегда возмущали такие ошибочные представления. Ему хотелось крикнуть: "Господа, недоноски, обнимают в порыве страсти не денежный мешок, а живую, пульсирующую, стонущую от удовольствия женскую плоть"!

Он невольно перенесся в свое прошлое и откопал в уголках памяти некоторые былые переживания, кодированные именем Ирина.

То была восхитительная блондинка с загадочной улыбкой Джоконды. Но, как почти у всех женщин России, ее судьба была надломлена бестолковым первым и вторым браком и не совсем благополучным материнством. По инерции мышления, она тянулась к карьере, дабы доказать былым временам и конкретным персонам их проигрыш, а ее – выигрыш. Но при этом женщина, приобретая статус успешного функционера, теряет обаяние и магнетизм интимных чар. Редкий мужчина, желающий получать удовольствие, а не исполнять роль мазохиста, долго мирится с раздвоением личности избранницы. "Вот, в третий раз я готов идти к вам, и не буду отягощать вас, ибо я ищу не вашего, а вас" (2-е Коринфянам 12: 14).

Бог, конечно, и эту красавицу заставил заплатить за отклонения от Божьей воли, которая заключается в возвышенном – "Плодитесь, размножайтесь"! Ее настигла нежданно интрига раздвоения личности, которая, как правило, действует через заурядный женский алкоголизм. Это верный путь к безумию, за которым следует преждевременная смерть.

Сергеев давно заметил, что некоторые подруги только потому и были неудачливы в жизни, рано познакомились с холодом объятий старухи-смерти, что отступали от Божьих заветов: одни – пытались ловчить и кокетничать с волей Всевышнего, другие – чрезмерно дорожили общественным мнением, третьи – тянулись к карьере.

Но самой поразительной была, наверное, та категория резвых гордячек, которые, самоутверждаясь, слишком спешили, как говорят в народе, выпрыгнуть и собственных порток. К ним Сергеев относился с состраданием. Они забывали, что нагое тело производит приятное впечатление только, если наделено природой – изяществом, а культурой – опрятностью. Много полезнее сперва принять душ и вспомнить не забыт ли год тому назад тампекс в пикантном месте. Не дай Бог, откуда ни возьмись вынырнет что-нибудь кособокое, неряшливое. Вообще, путать технику служебных функций и курортной прыти – это явно дурной тон.

Сергеев неоднократно убеждался в том, что если человек верит в солнце, дождь и ветер, то он обязательно поверит и в Бога. А для того необходимо, как минимум, оставаться откровенным и безудержным в страсти, презирать догмы и интриги моралистов. Бог не требует от человека ничего необыкновенного: плодитесь и размножайтесь, но не торгуйте телом и совестью! Именно за такую избирательность и награждал Всевышний Сергеева своим покровительством. "Спокойно ложусь я и сплю, ибо Ты, Господи, един даешь мне жить в безопасности" (Псалом 4: 9).

Но то был не вопль, а только мысль о вопле. Потому в приемной ничто не разорвало тишину и ничто не потревожило скуку. Голос борца за свободную и откровенную любовь был задавлен в душе: даже жалкие его ошметки, как матросское выстиранное белье, не повисли на леерах сознания посетителей, – в воздухе томного офиса мучился нудный звук вентилятора, да ему подпевала оскорбленная занудливым официозом музыка магнитолы. "Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом" (От Луки 16: 10).

Обстановку разрядило "явление Святой Валентины народу". Она была из планово-финансового отдела больницы, где складывала, умножала и размножала какие-то фантастические цифры, – все это называлось сведением дебета с кредитом. Но реальных денег, хотя бы небольшой прибавки зарплаты, никто из сотрудников больницы давно не ждал от финансовой службы.

Сергеев хорошо себе не представлял механизм действия таких загадочных женщин: ему казалось, что цифры настолько иссушают плоть, что лучше к ней не притрагиваться – скрипу не оберешься! Он угасал в их присутствие или начинал лепетать бессвязно, как в пошлом анекдоте. "Монах, не знал нюансов языка, а потому твердил прихожанке прямо: О, Ольга, я хотел бы видеть вас голой"!

Маленькие собачки до глубокой старости остаются щенками. У них долго не угашается восторг от жизни и темперамент шаровой молнии, которая способна, залетев в форточку, долго крутиться и скакать по комнате, но все мимо кровати. С ними не соскучишься, но не насладишься. Однако, в редких случаях, вас ждет масса интимных открытий. Анатомически это все объяснимо – в таком теле все внутренние органы притянуты к яичникам. Именно здесь завязан единый тугой узел.

Гипофиз в таком деле, нет сомнения, тоже играет не последнюю роль. Конгломерат максимально сближенных органов создает эффект критической массы, почти как в атомной бомбе. Отсюда и непредсказуемые последствия – резкий накал страстей, жуткая вспышка света в глазах в мгновенья оргазма, истошный лебединый крик и царапанье до крови отточенными красными коготками.

Короче, восторг и ужас, огонь и пламень! Применение когтей, – безусловно, атавизм, что-то кошачье. Даже в современном человеке много ненужного еще не погашено природой. Восторги не опасны, но опасны мириады вульгарных микробов, собирающихся под ногтями. А частые микроинфекции постепенно приводят ко вторичному иммунодефициту. Сергееву вспомнилось: "Если бы вы знали, что значит: "милости хочу, а не жертвы", то не осудили бы невинных" (От Матфея 12: 7).

Сергеев вновь попытался переменить тему исследования и обратил взгляд на цветок – роскошный кактус. Он вспомнил, почему-то, годы молодые – работу в далекой сельской амбулатории. Ночью его вызвали к больной. Встреча с ней состоялась не где-нибудь, а на чердаке бывшего барского дома графа Волышова, превращенного в советские времена в общежитие для работников местного совхоза. Там лежала молодая женщина, пылающая от сильнейшей лихорадки. Температура тела – запредельная.

Молодой врач догадался отогнать свору любопытных подальше от больной. Когда он отбросил ветхое одеяло с ее ног, то обомлел: из влагалища молодой женщины выглядывал кактус. Какая-то старая дура, которую все в деревне называли колдуньей, посоветовала для изгнания плода не желавшей рожать женщине засунуть в детородный орган кактус вместе с корнями, с землей.

Страдалица пролежала на чердаке больше суток, ожидая выкидыша. Колючки, корни кактуса вместе с землей, ранили нежную слизистую влагалища и шейки матки и вызвали опасную инфекцию – генерализованный сепсис. Требовалась срочная госпитализация. Отчаянную женщину спасла только ампутация матки. Мечты о счастливом замужестве, беременности и ребенке пришлось оставить навек. Ее совратитель скрылся в неизвестном никому направлении. "Цветы жизни, конечно, лучше собирать вдвоем, но такое занятие не всегда безопасно".

В это время в приемную главного врача вошла Марина. Все, сочетающееся с морем, вызывало у Сергеева лирические предиспозиции. Появление Марины опять стащило мысли Сергеева на пастельный уровень. Не присмотреться к этому "цветку жизни" не было никакой возможности: статью и очевидным призывом к пороку она была способна затмить всех больничных красавиц.

Ирина Владимировна отреагировала моментально. Ей не светило появление конкурентки в тот момент, когда телепатический разогрев застрял на стадии эффекта экссудации. Надо было спасать соответствующие железы и органы их обрамляющие. Бросок разъяренная львица осуществила, безусловно, не в прямую, а в виде "переноса" агрессии. Только женщина может так больно ударить по самолюбию и яйцам, но не ногой, а словом, гримасой презрения. Она ледяным взглядом удержала Марину на дистанции, у дверей, а Сергееву послала уничижительный вопрос:

– Доктор, вы, кажется, потеряли сознание? Может быть подать вам воды или сразу послать Марину Сергеевну за реанимационной бригадой?

– Зовите сразу санитаров из морга! – уточнил Сергеев.

Быстро припомнилось и мысленно перепасовалось Марине: "Он же сказал женщине: вера твоя спасла тебя; иди с миром" (От Луки 7: 50).

В слух же Сергеев, специально для Ирины Владимировны, произнес:

– "Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает" (От Луки 11: 23).

Ему хорошо знакомы такие вредительские приемы: "Эти штучки мы уже проходили". Не надо отвечать на выпады разъяренной стервочки. Он просто погрузился в новый приятный телепатический раунд. Мариночка стоила того.

Началом исследования стали агатовые глаза, которые имели замечательное свойство – менять и разнообразить оттенки в зависимости от освещения. Потому, передвигаясь по комнате, она, того не замечая, но ощущая, одаривала Сергеева новыми эстетическими переживаниями.

Любой мужчина, если до глубокой старости в нем живет мальчишка, легко увлекается морем и женщиной. Имя Марина (морская) – две страсти в "одном флаконе". Это почти что выстрел в сердце из снайперской винтовки.

Любому болвану известно: где начинается эстетика, там появляется экстатика (восторг – он всегда восторг!), от которой трепетное и откровенное сердце мужчины защиты не знает. Все молодое обязательно побеждает стареющее – здесь меняются местами первичное со вторичным, а перспектива приобретает вид глупого, покорного щенка-недоумка.

Сергеев вновь только мысленно переслал Марине вещее: "Подайте лучше милостыню из того, что у вас есть: тогда все будет у вас чисто" (От Луки 11: 41).

Ирине Владимировне пришлось попятиться из колбочек и палочек зрительного анализатора доктора-исследователя. Верность мужчины женщине – понятие чисто условное. Устойчивость такого качества не стоит переоценивать.

Сергеев вслух произнес специально для Ирины Владимировны: "Иисус же сказал им в ответ: не здоровые имеют нужду во враче, но больные; Я пришел призвать не праведников, а грешников к покаянию" ( От Луки 5: 31-32).

Марина расписалась в каких-то бумагах и быстро слиняла, видимо, даже маткой ощущая нависавшую угрозу. Призрак коммунизма явно заглянул в рабочие апартаменты и был у него лик большевистской увядающей славы. Однако, по оценкам Сергеева, скоротечный бой, – в обороне и в наступлении, – был проигран стареющей куртизанкой. Ее ошибка известна: не стоит слишком долго и многократно выдавать ложбинку с вульгарными завитушками за райские врата. "И не Адам прельщен, но жена, прельстившись, впала в преступление; впрочем спасется чрез чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием" (1-е Тимофею 2: 14-15).

Человек – это конечно разновидность представителей животного мира и законы его поведения предопределены Богом и дьяволом. Но если говорить о женщине, как социальном и биологическом существе, то кошки, надо признать, намного элегантнее выражают свою самость. У них тоньше психологическая окраска чувств, эмоций, более изящное кокетство, высокая проникновенность позы, мимики, жеста, выражаемых, кстати, только с помощью одного хвоста. Но попробуйте также изящно двигать ушами, шеей, холмисто-волосистым устройством.

К большому сожалению, многие человеки слишком активно реализуются в недостойном поведении, копируя тем самым худшие биологические образцы. Сергеев заметил, что в приемную впорхнуло как раз такое существо – Инесса-принцесса была ее партийная кличка. Весьма традиционно, что в больничных нишах появляется маленькая мышка, чаще крашеная в желтый цвет. Может быть, это действительно символ измены, или внешней податливости, или своеобразного понимания чистоты натуры.

Она ладно скроена и не лишена талантов, в том числе и таланта перевоплощения. В ее скромно-выразительных глазах таится страсть поиска, любопытства, хитринка и удаль первооткрывателя. Такие качества смазаны татаро-славянской томатной пастой с добавками чеснока и перца какого-то еще, скорее заморского, генофонда.

Та мышка, конечно, не выронит добычу из своего острозубого ротика. Случись удача – она быстро утащит к себе в норку кусочек сладкого печенья, упавшего с барского стола. В покое и безопасности слопает и усвоит маленькая стервочка случайный Божий дар, даже если он не похож на яичницу.

Никто не дождется от нее глупостей – не будет она каркать на людях о своем маленьком счастье, сидя на суку высокого дерева. Ничего общего не имеет серый пушистик с наивной вороной, – видимо, дальней родственницей по материнской линии баснописца-толстяка Крылова, – решившей потешать лису ариями. Эта мышка сперва, сидя в безопасности с огромным куском сыра, основательно его усвоит – утилизирует человеческую и Божью доброту.

Надо сказать, что мышонок легко перевоплощается в маленькую желтенькую ехидну, способную истерически-пронзительно верещать о свободе и равноправии. Беда состоит в том, что ее негласно опекает желтенький хомячок, вытоптавший в одном из отделений больницы удобное лежбище. Тот хомячок женского рода: эта женщина из разряда демонических особ, внушающих уважение. Статью и конституцией она похожая на прочно сбитый ящичек, покрытый водонепроницаемым лаком.

Спевка мышки с хомячком осуществилась, нет сомнений, в рамках близкородственной партитуры. Они вдвоем реализуют в семейной жизни известный призыв – "Берегите мужчин"! Но звучит он на работе в их исполнении с некоторой коррекцией – "Берегитесь мужчин!" Что равнозначно задаче – "Душите мужчин!"

Сердце обливается кровью, когда видишь как превращается потенциально благополучная женская плоть в "безвозвратные санитарные потери". Мышка и хомячок заражены самоедством и склонностью к самоубийству, ибо страдают страшной тягой к интриге и курению. Они уже и теперь не имеют ни фамилий, ни приличного цвета лица, ни здорового пищеварения. Взглянув на них, любой пациент лишается надежды получить медицинскую помощь, – начинает спешно готовиться к похоронам.

Такие трагические женщины в старости, в голом виде, представлялись Сергееву только распластанными на секционных столах: бесформенные и отечные туши с невообразимым количеством жировых складок на животе и в области пещеры порока. Это, скорее, останки женщин – более страшные, чем даже черные сундуки Пандоры.

Инесса сохранила пока статус пушистого комочка, – но и ей осталось недолго. Вот она уже подрастает незаметно до размеров большого мыша, скорее, крысы (приятные рифмы – Инесса-принцесса; Лариса-крыса; Ирина-дубина; и др.). Скоро полностью поменяется и волосистый окрас, косметика, пластика, набор особых женских подпруг.

Крысик способен, методично работая челюстями и кишечной трубкой, уничтожить содержимое любого амбара, даже если тот будет наполнен не зерном, а каустической содой. Разрешение на плотоядные акции у истинного хозяина в таких случаях никогда не спрашивается. Опасное существо со временем трансформируется в короля или королеву крыс. Все зависит от внутренней идентификации пола и предпочтительного ролевого репертуара.

Сергееву припомнилось произведение замечательного писателя Александра Грина (Гриневского), подарившего соотечественникам поучительно-гениальную новеллу, открывающую скрипучую, тяжелую дверь в зазеркалье. "Крысолов" – ее название. В ней читаем: "Вы видите так называемую черную гвинейскую крысу. Ее укус очень опасен. Он вызывает медленное гниение заживо, превращая укушенного в коллекцию опухолей и нарывов. Этот вид грызуна редок в Европе, он иногда заносится пароходами".

При большой настойчивости и опыте, приходящем по мере увеличения трудового стажа, происходит следующий диалектический скачек. Он тоже отмечен Александром Грином: "Коварное и мрачное существо это владеет силами человеческого ума. Оно обладает также тайнами подземелий, где прячется. В его власти изменять свой вид, являясь, как человек, с руками и ногами, в одежде, имея лицо, глаза и движения подобные человеческим и даже не уступающие человеку, – как его полный, хотя и не настоящий образ. Крысы также могут причинять неизлечимую болезнь, пользуясь для того средствами, доступными только им. Им благоприятствуют мор, голод, война, наводнение и нашествие. Тогда они собираются под знаком таинственных превращений, действуя как люди, и ты будешь говорить с ними, не зная, кто это. Они крадут и продают с пользой, удивительной для честного труженика, и обманывают блеском своих одежд и мягкостью речей. Они убивают и жгут, мошенничают и подстрекают; окружаясь роскошью, едят и пьют довольно и имеют все в изобилии".

Когда Сергеев встречал подобных людей, то в голове возникали трагические афоризмы, например: "Зачем нам женщины, у нас есть старость"?!

Но, к счастью, мрачные мысли зрелого эскулапа прервала смена действующих лиц при тех же декорациях. И продолжилась серия ученых наблюдений Сергеева. На смену Марине и Инессе влетела в приемную новая фея – та, которая крашенной под седину гривой умела мотать, как неоседланная лошадь, легкомысленно уверяющая потенциального седока, что она совершенно свободна, независима и безгранично игрива.

Лукошкина Олечка умела прической создать забавный первичный эффект, – вроде бы старой крыши на ветхой конюшне, но это было явным обманом, даже святотатством. В ней было много напускной спеси, но и истинного огня. Она всегда будоражила воображение Сергеева, вызывала безграничные сексуальные фантазии, за смелость которых в старые времена сжигали на костре или, как минимум, секли кнутом и ссылали на галеры.

В ее конюшнях паслись и другие замечательные лошадки: искрометная, бурная, как компьютер самой последней марки, сексуально заряженная Лариса (кстати, не так давно рассталась с мужем – вспомнилось Сергееву). Ее "стойло" в ординаторской было слева от пикантной заведующей. Быстроглазенькая газель – умная и сообразительная до чрезвычайности, – любила диктовать свою волю даже на минутку забегающему сослуживцу. Чувствовалось, что ее словно распирали изнутри зажигательные, непоседливые бесенята или стайка юных, круглопопых ведьмочек.

Попробуйте отказать себе в удовольствии лишний раз зайти к уже незамужней молодой женщине. Она способна по-особому манить буйными перспективами, матримониальными фантазиями стада истосковавшихся по повелительнице беспризорных мужских душ. Однако и у прекрасной газели были маленькие недостатки: курит, сквернословит, не играет на флейте, безумно много пьет кофе!

Паслась здесь же и прекрасная Натали с сочными, как спелая малина, губами, с крутыми икрами ног и волнующими ягодицами. Взгляд свой она почему-то заряжала чрезмерным простодушием, как юная проститутка. Сергеев вспоминал Полю из рассказа Бунина "Мадрид". В ней сильно возбуждала фантазию зрелого зрителя прическа, – казалось, что длина остриженных волос была меньше, чем у Сергеева щетина, которую он постоянно забывал побрить. Округлый боксерский затылочек с лихой завитушкой по центру явно тянул на симптом суперсексуальности, возможно, равной лишь королеве блуда Мессалине.

Великолепную компанию несколько портила особа с кислой миной и пронзительно громким голосом, – создавалось впечатление, что это бывшая монахиня-расстрига, которую уже выгнали из монастыря за откровенную блудливость. Теперь она свой талант пения громких гимнов на клиросе пробует пристроить в других областях, – в выступлении на многотысячных митингах без микрофона, дрессировки сторожевых собак, перекличке с рыкающими львами в Кенийском национальном заповеднике, в объявлении сенсаций на Финляндском железнодорожном вокзале, в управлении только с помощью голоса тяжелым паровым молота на шумном Ижорском заводе-гиганте.

При явно повышенной прыти Ольга Николаевна и ее адъютантки могли собрать в свое лукошко уйму придушенных вздохов тех мужчин, у которых известные гормоны определяют блуждающий взгляд и блудливое настроение. Но Бог никогда не поощряет бестолковый разврат, а подвигает ищущих сладости лишь к супружескому ложу. К сожалению, в медицинских кислых профессиях отмечается хроническая нехватка породистых самцов. При врожденной склонности к пикантной близорукости женщине, даже наделенной броской внешностью, трудно на тощих заливных лугах отловить достойного селезня (не будем говорить – орла, – их уже нет в природе). Чаще подворачиваются хромые козлы с беспокойными и неустойчивыми мыслями, с дрожью в копытах и с тягчайшей импотенцией, последовательно передающейся по наследству. Диву даешься, – как и кому удалось их самих зачать и какая героиня умудрилась доносить бесперспективную беременность? По предсказаниям, все шло лишь к "жертве аборта".

Сергеева впечатляло то, что временами из-под седой крыши Олечки неведомые силы выводили сравнительно молодую и все еще резвую кобылицу, – каурую, в серых яблоках, с загадочными и в меру бесстыжими, глазами. Но основной балдеж задавало обаяние рельефных, изумительной красоты и четкости губ. При отменном знании анатомии, фантазия Сергеева безупречно и быстро по этажам вниз дорисовывала остальные пикантные подробности.

Наблюдая профиль этого существа, – линию лба, носа, губ, подбородка и прочего, – Сергеев ощущал манящую чертовщинку, аромат общения с ведьмочкой, способной летать по ночам на помеле. Она въедалась в сознание, как пиявка в самое темечко разврата, и была способна вдребезги разбить беспокойное мужское сердце, переполнив его вначале готовностью к неукротимому восторгу.

Любой мальчишка начинает освоение сексуальной темы с лапанья маминой груди (вот здесь он и застревает на женских губах), а заканчивает блудливым зырканьем пенсионера по голым икрам девушек-подростков (это уже мечта о повторении первой любви). Одним словом, – "маразм крепчал", – так обозначал Илья Ильф в записных книжках подобный, неотвратимо-горестный, процесс. Из детства мы выходим, но новым и окончательным впадением в него заканчиваем жизнь. В том заключается отчаянный приговор природы, не терпящей пустоты, одиночества, непомерно длинного века. При всем том, Бог сурово наказывает фантазеров, не сумевших воспользоваться дарованными искрами счастья. "Ожидаете многого, а выходит мало; и что принесете домой, то Я развею" (Кн. Аггея 1: 9).

Трудно понять за счет чего достигался эффект притяжения, возникавший у Сергеева каждый раз, когда он с внимательной наглостью, свойственной всем творческим натурам, рассматривал это парадоксальное явление природы. Возможно, решающую роль в создании впечатления играл мастерский макияж. Но, кажется, здесь было что-то большее, – скорее, унаследованное от таланта Микеланджело Буонарроти. Известно, что особые женские конструкции позволяют им при необходимости перевоплотиться не только в крылатого Пегаса. Они, порой, способны спрятаться даже за мифический облик верблюда, того самого, которому "легче пройти сквозь игольное ушко". Причем, по желанию элегантного существа, будет он не только двугорбым, но и четырехгорбым, многогорбым. "Подлинно, совершенная суета всякий человек живущий" (Псалом 38: 6).

Такой важный верблюд начинает величественно вышагивать из сознания, так называемой, деловой женщины, пытающейся по провинциальной простоте изображать из себя крутого администратора. Известно, чем меньше работы, тем больше поводов для лени и самолюбования. По-настоящему загруженные люди, как правило, лишены амбиций и форса. У них на учете каждый час и день. "День скорби и наказания и посрамления – день этот; ибо младенцы дошли до отверстия утробы матерней, силы нет родить" (Кн. Исаии 37: 3).

Умопомрачительная эстетика женских губ у Сергеева создавала иллюзию порабощения, свойственного исключительно дикой природе: ему казалось, что из подъюбочного царства, надвигается что-то эклектичное, подобное хищному, но ласковому осьминогу. Он медленно подплывает, гипнотизирует мнимой податливостью, обнимает, обвивает и лобызает. Мягкие вначале, но превращающиеся в жесткие, словно лезвия бритвы, алчные присоски прицеливаются в лакомые места жертвы. Они готовы препарировать не только беззащитную мужскую плоть, но и растлевать безгранично доверчивую, наивную мужскую душу.

Однако взрослой женщине, вообще, не стоит симулировать половую распущенность при явной неспособности самостоятельно снять трусы в нужный момент и в подходящем для того месте. Сергеев вспомнил символический призыв, который Священное Писание смело адресует, в том числе, и отчаянным любовникам и замученным восторгами акушерам-гинекологам: "И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как-бы громовым голосом: иди и смотри" (Откровение 6: 1).

Спастись от морального разложения удавалось только благодаря применению метода обнажения взглядом, – тогда холодное, бесстрастное изучение сопутствующих телесных дефектов пациентки восстанавливало твердость воли, сохранность рассудка, безучастность сердечно-сосудистой и гормональной систем.

Только стоически-монашеское пролистывание явной и скрытой под моднейшими одеждами женской анатомии возвращало фантазию в рамки врачебной отрешенности. Такой виртуальный телесный скрининг любой доктор обязан выполнять неоднократно, в обязательном порядке, словно, при подробном профилактическом контроле.

Святой таможенный досмотр является для честного врача актом рациональной психотерапии, спасающим и без того сильно напуганное растущим терроризмом человечество. "Ибо, кто пашет, должен пахать с надеждою, и кто молотит, должен молотить с надеждою получить ожидаемое" (1-ое Коринфянам 9: 10).

Сергеев от нечего делать углубился в аналитические размышлизмы. Он прикрыл глаза, погружаясь в воспоминания более основательного, биографического, уровня. Забавный феномен, как Божья отметина, был обнаружен у него совершенно случайно. Еще в детстве, проводя регулярно летние каникулы на даче в далеком Переделкине, маленький Саша любил наблюдать природу подмосковья. Причем, начинал свои исследования, как правило, с микромира.

Он часами лежал на писке, расшифровывая закономерности поиска муравьев: маршруты движения, назначение поклажи, ритуал общения. Видимо, биологическая психология этих бодрых насекомых рано заинтересовала пытливый ум, а, скорее всего, мальчик был ленив от рожденья и потому менял суету мирскую на наблюдение за ней.

С не меньшим восторгом он собирал гербарии и коллекции всего того, что летало, ползало, прыгало – жуков, бабочек, стрекоз, кузнечиков. Его поражала цветовая гамма этих крылатых существ. Стимулируя увлечения ребенка, – явного интроверта и аутиста, – родственники дарили ему замечательные наборы цветных карандашей (до сорока восьми цветов и оттенков).

Таким шикарным оружием мальчик распоряжался с удовольствием. Но картины природы, написанные им, теперь уже поражали зрителей, особенно взрослых. Сверстники, те только столбенели ненадолго, затем тянули многозначительно: "Ну, ты даешь"!

Никто не понимал и не мог объяснить природу особенностей конструирования цветовой палитры. Всех озадачивал вопрос: толи состоялось рождение нового гения – художника-экспрессиониста (и это приятно щекотало нервы родственникам), толи явный балбес издевается над здравым смыслом (такой подход необходимо срочно перевоспитать)? Но попробуй перевоспитай уникального молчуна, который в любом рассказе взрослых находил повод только для одного убийственного вопроса: "Почему"?

Маленький гаденыш напрочь загонял в тупик любого рассказчика сакраментальными уточнениями. Ему недосуг входить в сложности причинно-следственных связей различных явлений, событий, загадок, вольно или невольно всплывавших перед его взором, – он требовал от взрослых прямых и исчерпывающих ответов на все свои миллионные "почему?". Родственники чувствовали, что нарождается светлый ум, только не понимали, почему никакими усилиями не загнать его в школу и не заставить читать красочные учебники.

Доброхоты прозвали Сашу Почемучкой и подарили детскую книжку с точно таким же названием. Но этого ребенку показалось мало. Коль скоро взрослые оказались бессильными учителями, он подыскал себе ходячую энциклопедию вне дачной территории.

В кругу его друзей появился Женька – внук знаменитого детского писателя и Павлик – сын не менее известного взрослого писателя. Ловко и быстро сколоченную шайку великолепно дополняли Евгения – дочь того же маститого писателя, его племянник – Левка Цапин, племянница – Ирина.

Метр советской литературы позже написал детскую книжку про то, как его юная родня собирала грибы – Ирине там отводилось особое место. Но психоаналитик легко заметит в простенькой фабуле истинные мотивы не очень сложного литературного исследования. Волшебный ларчик всегда открывается просто и ключ к нему окажется спрятанным в потаенном кармане души взрослого мужчины-самца, терзающего себя воспоминаниями об ушедшей молодости. Но то были проблемы взрослого организма и оргазма.

Имя Ирина для Александра оставалось тем камнем преткновения, о который юный исследователь спотыкался постоянно (в детские и поздние годы), продвигаясь по путанным лабиринтам жизни. Но та первая Ирина, конечно, возбудила в нем прекрасный восторг первой детской любви, от загадок которой кружилась голова.

Сознание мальчишки, однако, всегда оставалось холодным, требовательным, расчетливым и любопытным. Она училась в балетной школе и ей, начинающей только входить в искусство, требовался хотя бы один верный зритель и почитатель – на этом поле соблазнов шло освоение техники сценического обаяния: будущая звезда тренировала необходимые навыки на маленьком безопасном фантоме. Силы ее и лоха-зрителя были, безусловно, неравными.

Саша пробовал донимать своим "почему" знаменитых писателей. Отвлекло его от опасного занятия лишь предприятие, выдуманное Женькой: они всей бандой взялись строить плотину на маленькой местной речке. Когда строительство гидросооружения века было закончено, то местная интеллигенция принялась на халяву усиленно эксплуатировать образовавшуюся приличную купальню.

Толпы сограждан с жирными боками и безразмерными задами по выходным устилали берега небольшой речки и, забыв о законе Архимеда, выплескивали купальню. Любому терпению есть предел: поведение классовой "прослойки" вызывало негодование истинных покорителей природы.

Откровеннее всех выражал свое негодование отпрыск великого детского писателя. Он, вообще, был славный малый: все писательские дети катались на Диамантах (последний крик моды) – шикарных велосипедах; но Женька гонял на задрипанной дамской лошадке.

Дед отказался покупать ему что-либо приличное, ибо инженерная страсть у внучка была ненасытна, неистощима. Из любого шикарного велосипеда он создавал в ближайшие три дня техническую абракадабру. Особое удовольствие юному конструктору доставляло слияние трех, четырех велосипедов в один, прочно скрепленный, тандем. На таком сооружении устанавливались рекорды скорости велосипедной гонки. Но общее несчастье всегда сопровождало опасные соревнования: на поворотах руль крутить должен был только первый, но рефлекторно его пытались подкручивать и остальные гонщики. Происходила грандиозная свалка, – что, конечно, доставляло массу восторженных переживаний конструктору и вызывало стоны и негодование у пострадавших гонщиков. Модные велосипеды превращались в покореженный металлолом, – наступало равенство и братство, то есть долгожданный коммунизм. Все теперь катались на одинаковых железных крокодилах.

Однако мы отвлеклись от сути. Женечка наказывал паразитирующих интеллигентов, расположившихся по крутым берегам купальни, как истинный живодер, наделенный жестокой рукой исполнителя воли и диктатуры пролетариата. При подъезде к тучам жирных тел отдыхающих паразитов, он разгонял свой драндулет до бешенной скорости. Легко и изящно переступая сквозь невысокую женскую раму вбок, ловкий ласковый мальчик спрыгивал на землю, а верная железная кобыла продолжала свой путь прямо по многочисленным спинам, животам, задницам и прочему.

Эффект воздействия железных форм кувыркающего велосипеда приравнивался к атаке карающего меча революции, – вопль отдыхающих был потрясающим. Если сказать, что окрестности оглашались громкими криками пострадавших, то это значит – ничего не сказать! Здесь, на крутых берегах загадочной реки, происходило действо, равное по накалу, видимо, только великому сражению славян с татарскими ордами, затеянному Дмитрием Донским, или знаменитому таковому сражению под Прохоровкой.

Никто не мог определить, чей велосипед произвел полицейско-воспитательную акцию, – Женька уже давно нырял в центре купальни. Отдыхающие, немного успокоившись, расходились по домам – зализывать раны, более агрессивные с упоением топтали и пинали железного коня недолгое время.

Страсть к эксперименту не всегда награждается успехом. Помнится, однажды Женька вовлек в свои сволочные действа деда. Юный конструктор подсоединил микрофон к большому приемнику в гостиной дачи, что на первом этаже – там дедушка любил отдыхать, сидя в удобном кресле после обеда, слушая сквозь дрему последние известия. Кабинет же Женечки был расположен на втором этаже особняка.

Трудно сказать, что решил проверить этим занятием пытливый ум экспериментатора: толи его интересовали чисто технические возможности передающего человеческий голос устройства; толи анализировались психологические свойства, скажем, реакция испуга взрослого мужчины – творца массовой детской литературы. Вернее всего, – маститый дед соблаговолил в очередной раз поссориться с любимым внуком, не учтя его экстраординарных способностей возвращать долги за обиды.

Женя явно выступил в той ситуации, как тонкий психолог. Он, голосом Левитана, передал экстренное сообщение о начале войны с зарвавшимся агрессором – американцами, многочисленные боевые орды которых в купе с сателлитами надвигаются на СССР через Европу и Дальний Восток. Дед, истомленный сытным обедом, расслабившийся не в меру, задремал. Опытный литератор не сумел сразу оценить силу юмора новоявленного диктора, и его чуть не хватил удар спросонья. Из мягкого кресла, из приятной неги его вышиб инстинкт самосохранения. Сам собой возник страшный переполох и шум в доме.

Саша, стоявший на стреме и державший в полной боевой готовности – "под уздцы" оба велосипеда, – поразился искусству своего товарища: Женька, словно ящерица, будто японский нинзя, быстро спускался со второго этажа по бревенчатому углу здания. Лицо его было перекошено болью осознания трагизма случившегося. Он искренне любил деда, но надвигающаяся опасность крутой разборки диктовала свои правила поведения: медлить было нельзя, пришлось делать ноги.

Два огольца, вскочив в седла, дали деру. Скорость велосипедной гонки намного превышала распространение звука рассерженных голосов пострадавших, вырывающихся из окон дачи. Женька до глубокой ночи отсиживался на конспиративной квартире – в особняке адмирала, строго охранявшегося матросским нарядом. Все было примерно также, как в памятные дни подготовки знаменитого октябрьского переворота в тревожном Петрограде.

Возвращение в родные пенаты не было для Женьки триумфальным: ему обстоятельно и, видимо, с применением подручных средств, объяснили, что такие шутки недобрые люди могут при желании легко подвести под ряд статей Уголовного кодекса. В те времена шутить необходимо было с максимальной осторожностью.

Два вечных испытателя переключились на более безобидные с политической точки зрения исследования. Их глубоко и серьезно стала занимать проблема создания водолазных средств. Видимо, вбитая в сознание через мягкое место угроза разоблачения, у Женьки оформилась в решение вести более скрытную жизнь – водолазные возможности на этом пути открывают заметные перспективы.

Первое испытание водолазного снаряжения закончились неудачей ввиду конструктивных погрешностей. Надо пояснить, что за основу был принят противогаз с удлиненной многократными соединениями гофрированной дыхательной трубкой. Но при погружении давлением воды пережималось дыхательное отверстие в самой маске – резина податлива на сжатие.

Помнится, решение этой проблемы было найдено быстро: в горловое отверстие резиновой маски был вставлен жесткий картонный кругляш из-под фотопроявителя (Евгений увлеченно занимался фотографией). Триумфальное погружение проводилось в глубокой тайне. На ноги Женька намотал в качестве балласта тяжелую цепь. Сашка держал выходное отверстие гофрированного шланга на поверхности воды. Но когда Женечка по дну реки забрел на глубину двух-трех метров, вся трубка в разных местах начала подвергаться сжатию. Ситуация критическая, ибо экстренному всплытию мешала тяжелая цепь, запутанная на ногах.

Сотоварищ по эксперименту пробовал с поверхности вдувать воздух в зево неверной гофрированной змеи. Мальчики еще не знали о различиях содержания кислорода во вдыхаемом и выдыхаемом воздухе. Неимоверными усилиями смелому водолазу все же удалось отцепиться под водой от тяжелого груза. Он всплыл с широко распахнутыми красными глазами, испуганный, потрясенный, но с чувством приобщения к плеяде героев-испытателей. Не было благодарностей от науки, но были новые оргвыводы от деда.

От приятных воспоминаний глубокого детства мысль Александра Георгиевича перекинулась на юношеский период. Здесь тоже судьба выстраивала многие препятствия на пути непростого поиска. Сколько он себя помнил, его вела по жизни одна неведомая страсть – любопытство. Он легко прощался с общепринятыми нормами, понятиями о благополучной карьере, если начинала маячить любопытная, неведомая область постижения жизни.

Наверное, наиболее заметное потрясение, исказившее его первичные шикарные планы о будущем, преподнесла ему Божья воля совсем неожиданно. В Нахимовском военно-морском училище из него пытались выковать командира подводной лодки, и он соглашался с такой перспективой. Занятная идея не могла не вызвать юношеского любопытства. Но на очередном глубоком медицинском обследовании у него выявились особые свойства восприятия цвета.

Оказывается цветовое зрение у восьми процентов мужчин имеет забавное врожденное свойство: ученый Дальтон выявил у таких субъектов понижение чувствительности к красному и зеленому цвету. В результате простенького открытия, Сергеев выпал из обширной популяции трихроматов и закатился в веселую компанию носителей дейтеранопии.

Бог не оставил Сергееву возможности возврата из теплой компании дейтеронопов. Мечты о загадочных подводных плаваниях можно было оставить навсегда. Таскать в утробе мирового океана ракеты с ядерной начинкой будут другие ребята, чья служба воистину и опасна и вредна. По горячке, юноша решил было пойти служить в морскую пехоту; ему предлагали и училище оружия, где учат классно взрывать грандиозные военные объекты и элегантные "мерсы" с зажравшимися отщепенцами. Но Сергеев не решился на роль палача, даже для тех кто заслужил суровую кару.

Совершенно неожиданно Сергеев вспомнил о своей повседневной, столь привычной и ставшей незаметной страсти к биологическим существам. Он вечно терся в богатом живом уголке кафедры биологии училища: любил запускать себе за шиворот удава, возиться с мышками, рассматривать рыб, загадочные растения.

Удав, отогреваясь за пазухой, начинал путешествовать, приятно щекотать. Во время урока благодарная рептилия высовывала из-за воротничка, – благодарила своего благодетеля, соучаствовала в освоении наук. Иногда такой дружеский альянс порождал панику у окружающих.

Если занятия химией, физикой и биологией пролетали незаметно, не требуя никаких интеллектуальных усилий, то это верный признак конкретных способностей. Но поступление из Нахимовского училища в Университет на биофак было равноценно смертельному номеру: не для самого Сергеева, а для его родственников, состоявших из потомственных моряков еще с царских времен.

Пришлось выбрать Военно-медицинскую академию. Где, с учетом спортивных заслуг, он был определен слушателем в группу будущих врачей воздушно-десантных войск.

С юношеских лет в сознании Сергеева закрепилось уважение к боевому строю, к четким командам, печатному строевому шагу, вызывающему бодрость духа и прилив энергии. Неоднократно участвуя в военных парадах в Москве и Ленинграде, он сумел почувствовать великую силу Армии, ее мускульную и духовную стать.

В Нахимовском училище ему привили любовь к спорту, научили рукопашному бою, стрельбе из всех видов оружия; голову насытили отменными знаниями английского языка и несложными школьными премудростями. Это, конечно, не Царскосельский лицей, но все же основательная закладка кастовых традиций. Из училища он вышел вполне сформированным волчонком! А пообщавшись в течение двух лет с ВДВ дозрел до статуса зрелого волка.

Сергеева никогда не тянуло к технике, но все что стреляет, взрывается, громит врага вызывало уважение. Начиная с пятнадцатилетнего возраста, будучи нахимовцем, он каждое лето проходил практику на боевых кораблях Балтийского флота. Заражаясь боевым азартом, лихие мальчишки мужали, мудрели и закалялись. Можно было стажироваться у артиллеристов, торпедистов, у тех, кто шевелил огромные глубинные бомбы, сбрасывая их затем с кормы на головы мнимым или реальным вражеским подводным лодкам.

Сергеев никогда не напрашивался на работу в БЧ-5 – в машинное отделение. Сергеева влекли конкретные звериные, а не машинные дела – уничтожение противника и спасение своих боевых товарищей. Даже, когда на занятиях английским языком (военным переводом), было необходимо заучивать огромные тексты команд по выходу подводной лодки в торпедную или ракетную атаку, он делал это с удовольствием, осознавая реальную необходимость таких знаний.

Много позже он задавал себе вопрос: "Так уж необходимы военные знания и навыки мальчишке, юноше, молодому человеку"? И убеждался в том, что спартанское воспитание не портит нацию, а украшает ее достоинство. Россия со времен Петра I последовательно превращалась в милитаристскую державу, к тому обязывали ее соседи, геополитические интересы.

Но Армия практически всегда обгоняла всю нацию умом и доблестью, подтягивала вислоухую кондовость до уровня мировых стандартов. Молодежь при этом, как правило, лидировала. В Древней Спарте всех детей переводили на государственное воспитание, закладывая в нее прочный фундамент морали, здоровой психологии и отменной физической силы.

Военно-медицинская академия тоже сделала свое доброе дело. Сергеев проходил стажировку в частях ВДВ: звереныши в защитной экипировке с самоотверженным азартом вываливался из аэроплана, надеясь на верный парашют, уложенный собственными руками. Тяжесть оружия, дополнительных сорок килограмм боевого груза не удручали, а вызывали восторг предстоящей штурма. Вспоминались формулы зомбирования боего духа: "мы вырвем горло врагу "!

Слова американского легендарного генерала Патена – "Хватайте их за нос и бейте ногой по яйцам"! – были расхожими в компании сорванцов, соглашавшихся в кромешной тьме выпрыгивать из самолетов в роковую неизвестность.

Восторг неожиданной атаки вызывал ликование, – надо уметь наслаждаться полетом и дружбой с опасностью и риском. Правда, приземление не всегда бывало приятным: особенно, ночью, на сильно пересеченной местности, при неважной погоде. Дальтонизм однажды сыграл с Сергеевым злую шутку – он перепутал красную с зеленой ракетой и чуть не вляпался в неприятность, которой в боевых условиях не должно быть, ибо тогда решается проблема жизни и смерти всего подразделения.

Сам собой пришел вывод: с Армией необходимо прощаться и привыкать к совершенно незнакомой гражданской жизни. Но что делать с навыками, выработанными с детства, – их же необходимо гасить, иначе они станут врагами в мирной жизни.

Сейчас, сидя на мягком диване и разглядывая Ирочку, Сергеев вдруг неожиданно уловил в лабиринтах извилин, нежно подернутых атеросклерозом, простую, но почти что гениальную мысль: может быть, забавная помесь прошлой воинствующей куртуазности и нынешней откровенной сексуальной всеядностью, есть всего лишь игра генетической памяти.

Явно в нем с возрастом произошла поведенческая реадаптация: агрессивность и маскулинность воплотились в сексуальность и интимную любознательность. Но то и другое помогали решать и профессиональные задачи: он лучше понимал пациентов, страдающих расслаблением воли. Скорее, не на уровне простаты и тестикул прет из военного солдафонский кобележ, а вырывается он из хромосом, запомнивших разнузданное насилие банд скандинавов или вовсе диких татар, навалившихся на славянские села.

Сергеев не сомневался, что поведение индивидуума на восемьдесят процентов продуцируется генным кодом, а не воспитанием. Вот почему, когда Сергеев вырвался из условий казармы и перевелся в сугубо гражданский медицинский институт, где даже не было военной кафедры, он от обилия распахнутых молодых женских сердец просто обалдел.

В состоянии сексуального шока новоиспеченный студент, только что распрощавшийся со статусом заматеревшего волка, находился несколько недель. Но мало-помалу голос плоти начал взывать к разуму: нависла угроза обогащения популяции чрезмерным количеством новорожденных-дальтоников, ибо именно в молодые годы потенциал фертильности перехлестывает мудрость и ловкость применения контрацепции. Здоровье было неистощимым, выносливость отменной и молодежь старалась побыстрее пройти огонь, воду и эластичные (не медные!) трубы.

Опять у Сергеева запрыгали, как шаловливые волчата, исторические реминисценции: война в далекие времена сопровождалась легализованным грабежом и насилованием беззащитных женщин, являвшихся безусловной добычей победителя. Особи мужского пола среди поверженного народа убивались все до единого, оставляли только девочек, девушек и молодых женщин – они становились кто рабынями, а кто наложницами.

Сергеев понял, что именно из дикого атавизма старины и выползала, как гремучая змея, его похоть, имеющая постоянный животный накал. Но цивилизованность, свойственная даже современным русским, приукрасила кобелиную прыть, подчинила ее формуле – "соитие только по обоюдному согласию". И то был первый серьезный шаг к добронравию и христианской культуре.

Сергеев понимал, что истинной любви у поверженной на спину женщины нет, – в ней только просыпалась память рабыни, не смевшей протестовать против воли мужчины-победителя. Чтобы как-то компенсироваться некоторые слишком маскулинные особы придумали технику "наездницы" и пользуют ее в сексуальном рауте. Но это лишь "перенос", сублимация, вялое отреагирование.

Всегда будет существовать скрытая, но постоянная конфронтация мужчины и женщины, – они даже в браке остаются разными (иностранными), до известной степени суверенными государствами. Лучше всего в смысле "компенсации" устроилась скорпиониха, поражающая после полового акта неловкого самца точным ударом ядовитого хвоста.

Сергеев до конца так и не смог понять: если мужчина и женщина созданы с задатками самостийных государств, то для чего заключать брачный союз. Можно ведь ограничиться пактом о ненападении и спокойно ввести амурные отношения в рамки конфедерации.

Только истинная мазохистка изменяет мужу из-за новой, откровенной любви. Обычная самка в большей мере мстит супругу за свое вынужденное рабство. Любовник при этом играет роль психологического фантома и лишь в малой мере объектом истинной сексуальной услады. Так не стоит похотливым мужичкам надувать щеки и выпячивать грудь колесом. Пусть лучше поберегут тестис, конечно, если есть что беречь! Сергеев уловил в себе отчаянный вопль генетической совести и почти что в слух грянул: "Господи! Не в ярости Твоей обличай меня, и не во гневе Твоем наказывай меня" (Псалом 6: 2).

Стареющий эскулап понял давно, еще в период юношеских увлечений воинской доблестью, что многое в России держалось и продолжает выстраиваться на чувствах национализма и милитаризма, сидящих в плоти и крови, теперь уже в генетическом коде, противоречивого этноса, расползшегося по необъятным просторам. Но в таких всемогущих качествах не было четкой мысли и ясного сознания.

Неоднократно вышагивая по брусчатке Красной площади на парадах, жестко печатая прикованной к башмаку сплошной металлической пластиной строевой шаг, он уже тогда понимал отчужденность варварских эмоций от сознания нормального славянина. Так же, как звон шага, усиливающийся искусственным металлическим резонатором, лишь условно был связан с мышцами ног, эмоции варварства отслаивались от души и входили в противоречие с добросердечностью, если угодно, с сентиментальностью, русского характера.

Уже став врачом, он объяснял такой эффект простыми формулами: в национальном генофонде намешано так много различных компонентов, заимствованных у разных этносов, что исчезала понятийная база для махрового, осознанного национализма, может быть, оставалось место лишь для сопливого хулиганства. Милитаризм же россиян был, скорее, исторически выстраданным желанием воскликнуть – "оставьте мою душу в покое"!

Петр Великий, еще круче замешав славянство с иноплеменством, ослабил генетическое притяжение к родине-матери. Выход был найден в попытке заменить силу биологического свойства на социологические зависимости – беспрекословное почитание монарха, вождя, лидера. Большевики эксплуатировали тот же метод, но он подходил только для руководства серым быдлом. Интеллигенты и осколки дворян не принимали такие правила игры.

Уже декабристы показали, что осознание Божественного предначертания в развитие отдельной личности одновременно хоронит и тягу к абсолютизму. Оцивилизовывание толпы привело к формированию психологии независимой личности и, вслед за этим, к обязательному крушению диктатуры КПСС. Оказывается, все происходит в человеческой истории, практически, по единой схеме. Социальные интриги приводят к психологии безумия и, следовательно, к смерти изжившей себя системы.

Трудно сказать, как сложилась бы военная карьера, не решись Сергеев перейти в гражданский вуз. Скорее всего, длительная задержка в казармах вылилась бы в то, что определяется формулой – Не надо гневить Бога! У Сергеева была спасительная ниша: он чувствовал любопытство при изучении профессии и занятиях наукой. От прошлого остался один сакраментальный вопрос: "Как могут в одном человеке уживаться две противоположные страсти – убивать и спасать, лечить и калечить"?!

Видимо, какие-то шутки формирования индивидуального генофонда играли в том главенствующую роль: что-то от разбойников и головорезов из дружин скандинава Олега переплелось и перепуталось с каким-нибудь славянином – монахом, страстотерпцем, колдуном и лекарем. Все последующие поколения предков добавляли каждый раз новые осколки генетического хлама, вновь перекашивая биографии потомков.

Бесспорно, в судьбах страны, народа, каждого человека в отдельности (Сергеев не отделял себя от них) проявлялись усилия и благие намерения Бога, но и ядовитая греховность дьявола. Россия, ее народ – это незаменимые составляющие особого эксперимента, проводимого историей. Чья режиссерская рука, кто сценарист? – не известно.

Очевидны лишь исполнители, проживающие на одной шестой суши. Петербургский оракул с его тайными болотами, живописной природой, землей, пропитанной кровью собратьев, огромными запасами вод, гнуса и микробов – то самое гиблое и, одновременно, спасительное место на Земле, на просторах которого могло, а потому должно было осуществиться, загадочное историческое действо.

Именно о таком действе Святой Иоанн Богослов пишет в своем Откровении (12: 7-9): "И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним".

Как бы ни было приятно общение с миловидной секретаршей и собственными мыслями, но рано или поздно вас пригласят и в кабинет начальника. Раздался скрипящий рык переговорного устройства, в котором трудно было что-либо разобрать, и Ирина Владимировна растормошила Сергеева призывом очнуться и войти в кабинет главного врача. В дверях святилища Сергеев нос к носу столкнулся с Соловьем В.В. – доцентом с кафедры Орла В.И. Он расценил эту встречу, как не очень доброе предзнаменование. "Какой-то сокрушительный переворот ожидает больницу в ближайшее время". – подумалось отставному профессору.

В кабинете главного врача присутствовали двое – Записухина Е.В. (начмед) и сам всевластный – Эрбек Валентин Атаевич. Сергеев отделался общим приветствием с поклоном только головой и уселся в предложенное ему кресло около массивного рабочего стола. Какое-то время администраторы изучали вошедшего, помалкивая. Известный феномен (это называется "собраться с мыслями"), свойственный авантюристам, мнящим себя великими стратегами и незаурядными психологами: все подлое требует известного напряжения, подготовки замысловатого удара, наносимого исподтишка. Сергеев не стремился прийти казуистам на помощь, – его интересовали психологические подробности. Они молчали и он не проронил ни звука, закостенев в безучастности: "интересно, как они выбирутся или войдут в очередную интригу"? Но то, что здесь, в кабинете главного врача больницы, начинает рождаться административная интрига, сомнений ни у кого не было, – ни у нападавших, ни у обороняющегося.

Эрбек посуетился жирным задом в рабочем кресле и ласково произнес:

– Александр Георгиевич, обстоятельства складываются так, что мы с начмедом вынуждены просить вас помочь больнице в сборе материальных "пожертвований". Вы, полагаю, хорошо знаете экономические сложности, которые испытывают в настоящее время все лечебные учреждения, – всем приходится ломать голову по поводу поиска дополнительных средств.

Сергеев уже почувствовал натяжку, но не перебивал главного врача, решив дать ему выговориться полностью и обнажить истинные мотивы задуманной акции.

К разговору подключилась Записухина – она была традиционно больше, чем надо, напыщенна, величественна и категорична:

– К нам обратилась богатая ведомственная больница, способная пополнить наш бюджет, с просьбой выделить на месяц – два месяца опытного специалиста для работы инфекционистом, рентгенологом, патологоанатомом, терапевтом. Мы подумали о вас, как о человеке, совмещающем в одном лице все названные специальности. За такую работу можно получить оплату, равную четырем должностным окладом с учетом ваших квалификационных и стажевых надбавок.

Сергеев в такой постановке вопроса уловил главное: его поездка – дело решенное, и ни у кого из администраторов нет сомнения в том, что он обязательно купится. Понятно было, что его отъезд очень выгоден администрации.

Можно было разыграть бурное возмущение и отказаться. Но, когда он услышал название больницы, то в памяти всплыли годы бурной врачебной молодости, – тот небольшой, но веский кусок жизни, который был отдан красивому лесисто-озерному краю. Сергееву так захотелось нырнуть в прошлое, в безвозвратную молодость, в еще памятное обаяние славных мест и повстречаться с еще, видимо, сохранившимися там знакомыми людьми.

"Эти сволочи рассчитали все до мелочей, – учли даже ностальгию по прошлому. Вообще, это делает им честь. Хоть и мерзавцы они порядочные, но дело свое знают! – наверняка, вычитали в личном деле биографические подробности".

Но Сергеев не был бы врачом, психологом, если бы не выдержал спектакль до конца, не позволил двум заговорщикам раскрыться полностью. Он лишь насытил свой взгляд некоторым любопытством и продемонстрировал его обоим властителям дум.

"Они, как истинные комиссары от черных дел, ведут раскрутку на пару. И роли распределили мастерски: один – добрый дядя, другая – злая сука". Возникла очередная вольница мыслей в голове Сергеева.

Усилил обработку подследственного Эрбек:

– Александр Георгиевич, местный главный врач – опытный хирург с большим стажем работы. Да вы его, видимо, знаете, – доцент Иванов Аркадий Андреевич, – с бывшей кафедры профессора Русанова – гениального хирурга. Безденежье сейчас многих корифеев загнало в тьму тараканью. И они, глубокие пенсионеры, совершают героический трудовой подвиг, уезжая на заработки в далекие деревенские больницы. Будем надеяться, что сельское здравоохранение от этого только выиграет. Иванов обещал организовать для вас постой и кормление при больнице на самом высоком уровне.

– Однако, Александр Георгиевич, складывается впечатление, что мы пытаемся делить "шкуру неубитого медведя", обсуждаем то, на что вы еще не дали согласие. – вмешалась в разговор Елена Владимировна. – Нам не ясно: принимаете вы предложение подышать свежим воздухом, отдохнуть, расслабиться или нет?

Сергеев подумал: "Хорош отдых – работа на четыре ставки"! Но он и тут ограничился многозначительным молчанием и только перевел испытующий взгляд на Записухину.

Его развлекала попытка администраторов демонстрировать силу и волю, мнимую заботливость о его кармане и явное паскудство. Только так и нужно было воспринимать предложение откатить в деревню лишь потому, что он мешает строить загадочные козни. Сергеев всем своим видом давал понять, что его интересует иной вариант начальственного откровения. Но те, видимо, собирались провести его на мякине.

Валентин Атаевич, понимая мотивы молчания, решил пройтись более широким кругом:

– Ваше молчание и выжидательную позицию я лично могу истолковать только, как желание прежде оговорить ряд более злободневных вопросов, чем банальная командировка. Понятно, что препятствий для командировки, практически нет, – по закону ввиду производственной необходимости можно послать любого, хоть на крайний Север сроком на один месяц.

Сергеев имел кое-какие сведения о трудовом законодательстве, но не стал лезть в драку: никто не может заставить его выполнять функции "шабашника", даже если это выгодно больнице. Он расплылся в улыбке, направив ее прямо в лицо сперва главному, а затем и начмеду. Без сомнения, они заслужили того, чтобы им продемонстрировать известный жест, ясно напоминавший, что у коня имеется специальный орган огромной величины, которым можно ухандакать любого зарвавшегося руководителя.

Такой жест был настолько очевиден и распространен в российской ролевой культуре, что Эрбек и Записухина слегка потупили взгляд. Уже по ехидной улыбке Сергеева администраторы поняли, что интеллигенты тоже могут посылать и посылать очень далеко: разумнее было скоренько, без отвлечения на детские глупости, менять тон беседы. Кондовое российское барство здесь не при чем. Они быстро сообразили, что придется не требовать, а очень хорошо просить, Сергеев же при этом, по законам жанра, будет кочевряжиться.

– Скорее всего, вас волнует итог произошедшего инцидента с Наговской и тем, как расцениваются результаты вскрытия умершего недавно мальчика? – продолжил свои дальние заходы главный врач.

– Итог этой истории таков: администрация считает, что формальных данных за то, чтобы обвинить Наговскую в допущении диагностической ошибки и неверных клинических действиях, нет. К вам, как к заведующему отделением, у нас так же претензии отсутствуют. К сожалению, здесь имел место некурабельный, тяжелый случай заболевания, – все усилия персонала больницы не увенчались успехом. Никаких других трактовок администрация не собирается выдвигать, прежде всего, по простой причине, – это не повышает авторитет больницы.

Закончив эту длинную речь, Эрбек впился глазами в лицо Сергеева, пытаясь теперь уже по его взгляду прочитать тайные мысли. Напрягла внимание и Записухина и по привычке выгрузила свои огромные рабоче-крестьянские руки перед собой на стол, крепко сцепив пальцы. Сергеев оценил этот знак, как свидетельство огромной воли и трудолюбия. Но он поймал себя на мысли, что перед ним сидят основательно напуганные подлецы, а не врачи, не организаторы лечебного процесса. Теперь оставалось решить – стоит ли затевать поиски правды и закапываться в глубокие моральные изыски? Было ясно: мальчика не вернешь, но и правды при таком окружении не добьешься. На такой почве возможна лишь склока – утомительная, тягучая, бесперспективная.

Но здесь опять, как тысячный раз в его жизни, совершился мыслительный кульбит, – переменилось настроение от серьезного к шутейному, восприятие перешло от важного к малозначительному. Сергеев вдруг вспомнил студенческие годы, сдачу экзаменов по нормальной анатомии на втором курсе, когда случаются самые невероятные истории.

Профессору отвечала Маша Иванова – крупная и миловидная девушка, с вольно дышащими, объемными формами, – она преуспевала в легкой атлетике, занималась толканием ядра и метанием диска. Старик-профессор задал простенький вопрос, известный даже в качестве студенческой байки каждому экзаменуемому.

Но у Маши, явно, от волнения случился ступор. Видимо, метр не собирался осуществлять тотальную экзекуцию (о мышцах и костях она отвечала блестяще, путалась только в мозговых структурах). Скорее от скуки профессор решил пошалить и проверить Машу на сообразительность. Для того он и выбрал разговор о загадочных явлениях: "Коллега, сообщите нам, какой орган при возбуждении увеличивается в два и более раза"?

Маша потупила взгляд, смутилась, и надолго замолчала: яркие красные пятна гуляли по ее лицу, как неуправляемые проститутки по Невскому проспекту.

Рафинированный интеллигент повторил вопрос. Маша напыжилась, хихикнула и отвела взгляд. Понимая, что беседа в такой форме может длиться бесконечно, профессор пришел на помощь ослабевшей спортсменке: "Коллега, запомните, что при хроническом раздражении печень способна увеличиваться до невероятных размеров; а вот тот самый "хихис", об опыте общения с которым вы не решаетесь нам поведать, увеличивается только в полтора раза. Конечно, встречаются и отклонения от нормы, – но это уж, кому как повезет"!

Наблюдая сейчас руки величественной Елены Владимировны, Сергеев мысленно представлял, как удобно в них могла бы разместиться гордость свергнутого пролетариата – "Серп и Молот". Но доверить свой "хихис" таким рукам интеллигентный человек, к тому же врач, доктор медицинских наук, безусловно, не решился бы.

Остается загадкой: какие ощущения переживают муж и любовники, попадающие в страстные объятия этой секс-бомбы?

Сергеев знал, что мощная крокодилиха-мать весьма аккуратно переносит в пасти с берега до воды вылупившихся из яиц собственных детенышей. Порой, ей приходится помогать выбраться на волю несмышленышам и она осторожно надкусывает нежную яичную скорлупу, не повредив при этом младенца.

Трудно поверить, что темперамент женщины столь управляем в минуты экстаза. Во всяком случае, сейчас, во время разговора с важными администраторами, Сергеев ощущал приближение чего-то близкого к состоянию, когда известный атрибут мужской гордости безжалостно зажимается закрывающейся дверью. Он невольно обернулся и бросил взгляд опасения на входную дверь кабинета главного врача.

Сергеев решил выжать исповедь Эрбека и Записухиной по полной программе. В течение прошедших двадцати минут он еще не проронил ни одного слова, а только отслеживал глазами поведение администраторов-вивисекторов.

Неприкрытая сатира светилась во взгляде, он не мог, да и не хотел, скрывать своего отношения к новоиспеченным клоунам, его губы подергивались молниеносной усмешкой, – главного врача и начмеда это пугало больше, чем открытый бой.

– Нам бы хотелось все же услышать ваше мнение, доктор Сергеев, – вымолвила с напряжением Елена Владимировна. – Вы профессор, известный специалист в области инфектологии, а потому, наверняка, имеете собственное мнение?

Наконец, Сергеев решил поднять завесу молчания:

– Почему, уважаемая Елена Владимировна, надо предполагать, что я придерживаюсь иного мнения? Озвученная вами версия, полагаю, имеет веские доказательства, – надеюсь, что собраны письменные заключения у кафедральных тузов, присутствовавших на патологоанатомическом вскрытие? – Однако, столь убедительную позицию могут попытаться разрушить как раз те, от кого нападения больница не ждет, – от родителей. Тогда не известно, как все сложится, – суды теперь работают яростно, с напором и, кажется, принимают справедливые решения.

Вновь нависла тишина, возникло некоторое замешательство. Опытные администраторы почему-то решили, что Сергеев начинает своеобразный шантаж, приоткрывает свою выигрышную масть – реализует задуманную комбинацию. Понятно, что если он вооружит родителей умершего мальчика и их адвоката необходимыми сведениями, подскажет кого необходимо вызвать в суд в качестве независимых и неподкупных экспертов, то возможны большие неприятности.

Настало время для молниеносного отступления и принесения "подарков" этому хитрецу. Они не способны осознать искренность простенькой формулы мудреца Ивана Бунина – "Обижаются и мстят только лакеи".

В действительности, Сергеев не собирался никого шантажировать, ни даже блефовать. Он просто высказал искреннее предположение, вполне реальное, способное выжать из больницы определенную материальную компенсацию. О таком варианте событий обязаны подумать те, кто собирался так легко спрятать концы в воду.

Другая задача выглядела еще более наивной, – он пытался прозондировать перспективы кадровых перестановок. Но, естественно, такие сведения никто не собирался ему сообщать, даже при массированном нажиме.

Представители обеих сторон молчали, – каждый думал о своем, взвешивал реальные козыри. Знаменитого "момента истины" не наступало. Сергееву уже страшно надоела ситуация "бури в чашке молока".

Его ждал Чистяков, у него другие задачи, иные ставки в этой жизни. Не задумываясь над политесом, Сергеев резким броском вырвался из объятий мягкого кресла и двинулся к двери, на ходу бросив: "Подумаю до завтра, тогда и дам окончательный ответ"…

В помещениях морга разлеглись тишина и таинственный мрак. Сергеев с трудом различил согбенную фигуру Чистякова, – она почему-то вызвала у него жалость, которая всегда сопровождает отношения врача и серьезного больного.

– Миша, – окликнул он друга, – ты почему сидишь в потьмах с видом отчаянной неприкаянности?

Чистяков поднял голову и почти не размыкая губ, словно сдерживая судорогу, вымолвил:

– Загляни в секционную, только сейчас привезли труп Ивановой Ларисы.

Сергеев, еще не отдавая полный отчет услышанному, приоткрыл дверь в смежную комнату: на столе под серой простыней лежала глыба. Он отдернул простыню. Бывшая коллега, Лариса – хирург-стоматолог, всей своей массой, составляющей не менее ста тридцати килограммов, прочно улеглась на секционном столе. На шее виднелась странгуляционная борозда, лицо синюшное с мелкоточечными петехиями. Сергеев обернулся к Чистякову:

– Подробности знаешь?

– Повесилась у себя дома, зацепив веревку за ту же трубу в ванной, за которую цеплял ее лет десять тому назад ее дед.

– Лариса как бы унаследовала способ и желание ухода из жизни, – закон парных случаев в действии! – отвечал ему Михаил Романович. – Оставила записку с одним только словом – "Простите!". У кого просила прощения? за что? – не известно.

Сергеев помнил эту огромную, толстущую женщину, тяжело отдувающуюся, когда она являлась к ним в отделение по вызову, чтобы санировать инфекционным больным хронические очаги сопутствующей инфекции. Была она молчалива и крайне неразговорчива. Известно, что детство провела в детдоме, куда сдала ее мать, не пожелавшая заниматься воспитанием единственного ребенка. Отца своего она не знала. Из детдома Лариса вернулась жить к деду, закончила стоматологический факультет, была неплохим специалистом.

Что могло подвигнуть эту внешне уравновешенную женщину к самоубийству? – оставалось загадкой. Наследственность, диктующая особый вид ларвированной шизофрении, или ворвавшиеся в ее жизнь непривычные события определили трагический исход?

"Опять треклятая интрига"! – подумал Сергеев. Он не стал ничего комментировать и обсуждать с Чистяковым.

Практически без экспозиции, без предисловия Сергеев включил верхний свет в первом кабинете и попросил Мишу снять обувь, носки, закатать штанины: ему необходимо было осмотреть кожные покровы голеней обеих ног. Михаил Романович поморщился, но выполнил просьбу.

Картина осмотра говорила сама за себя, Сергеев словно выстрелил:

– Миша, смотри и помни, – это все называется саркома Капоши. Массивные поражения шеи и волосистой части головы, паховой области явными грибковыми элементами любого серьезного инфекциониста заставят поставить только один диагноз – развернутый иммунодефицит.

– Конечно, он вторичный и, скорее всего, свалился на тебя не случайно, а как наказание за греховные поиски. Истинный творец событий мне, думается, известен. Его за такие шалости давно пора было задушить как последнюю гадину. Но речь сейчас не о том.

Сергеев не успел закончить речь, как из темноты, из дальней комнаты, вырвалась Муза. Она, оказывается, не ушла, а притаилась в гистологической лаборатории. Эта лучезарная стерва, ночная летучая мышь, все то, что касалось ее интересов, чувствовала на дальней дистанции.

Миша входил в сферу ее интересов на столько основательно, что пропустить информацию о нем она не могла, даже под страхом расстрела. Муза, конечно, все слышала. Она сверлила взглядом обоих врачей, по щекам текли слезы, а губы шептали что-то несвязанное.

Миша сделал беспокойное движение рукой, но быстро завял и повесил нос. Муза же еще только набирала обороты. Сергеев собирался докопаться до истины, но при таком стечении обстоятельств вести дальше анамнестическое расследование было просто немыслимо, – сперва нужно выгнать Музу. Мужские разговоры не терпят свидетелей-женщин. Для начала пришлось пожертвовать деликатностью:

– Муза, мать твою так! – молвил с вполне натуральной злобой Сергеев. – Почему ты считаешь возможным совать нос во все дыры? Сколько можно терпеть твои шпионские вылазки? – Убирайся к чертовой матери и дай спокойно поговорить доктору с пациентом!

Муза словно и не слышала напряженной речи Сергеева. Она, размазывая слезы и ресничную краску по сморщенной рожице, крутилась вокруг Мишки, – то хватая его за рукав халата, то пытаясь оглаживать грешную голову.

Ему, естественно, было все это неприятно, но он крепился, видимо, осознавая свою виновность. Сергеев понял, что Муза просто невменяема и оставить мужчин в покое не соблаговолит ни при каких уговорах, тем более при окрике.

Он поднял Мишу за руку, выставил в смежную с кабинетом секционную и закрыл ключом дверь изнутри. Муза колотилась снаружи, жалобно повизгивая. Простая мысль, как огромная телега, вперлась в сознание Сергеева: Муза, конечно, обо всем догадывалась раньше, давно сама поставила точный диагноз заболевания своего возлюбленного.

Она, без сомнения, уже прочитала массу специальной литературы, – тем и объясняется ее своеобразная реакция на Мишу, вырывавшаяся из-под спуда женской терпимости, привязанности, преданности.

Вопрос был ясен, "исперчен", если хотите, – "любовная лодка разбилась о быт!" – вспомнил Сергеев слова Володи Маяковского. Что-то близкое в страданиях, смежное в настроениях забрезжило в жизненных параллелях двух вполне независимых персон.

Уединившись в секционной, врач и пациент занялись серьезным диагностическим исследованием: Мише пришлось обнажиться и полностью продемонстрировать все накопившиеся патологические симптомы. Динамика отмечалась удручающая, но продолжать сетовать на позднее обращение к специалисту было бесполезно, – оба понимали, что случай некурабельный и скорость обращения роли никакой, практически, не играла.

Занимала обоих заурядная организационная проблема: необходимо срочно ложиться в инфекционное отделение и проводить подробные специальные исследования. Но оба понимали, что реакция сослуживцев будет однозначной, ибо такие сведения быстрее молнии распространятся по больнице.

Чистяков будет меченным, причем, поганой яркой краской, которую не отмоешь никогда. Скоро поползут слухи, – яркие, скабрезные, обидные, возможно, несправедливые. Сергеев после длительного размышления вынес единственно верный приговор:

– Миша, надо послать все условности в ректальную магистраль и заняться серьезным обследованием, затем – массированным лечением. Ситуация осложняется лишь тем, что наши административные суки решили сослать меня в дальние края, дабы я не мешал им устраивать какие-то темные делишки.

– Однако, пока суть да дело, – пока будет идти рутинное, непростое обследование, – я тебе, собственно, и не нужен. Мы попросим Илью Бирмана, – толкового врача и порядочного мужика, – провести эту стадию. А к моменту получения всех необходимых сведений, я уже закончу отбывание ссылки.

– Музу поставим на стремя, – пусть звонит сразу же, безотлагательно, если будет меняться обстановка.

На том и порешили. Отомкнули двери и вышли на волю. Муза перестала скулить и только глазами верной, но побитой, собаки, зыркала на новоиспеченного страдальца. Мишка потрепал ее по холке, а она прижалась щекой к его руке:

– Девочка моя, у тебя есть выбор: либо ты плюешь на все четыре стороны и срочно забываешь меня; либо ты взваливаешь на себя тягчайшие муки, – сопровождение живого трупа до крематория.

Муза взвилась, как ошпаренная. В другой день она, без промедления, залепила бы Мишке пощечину, но сейчас только прорычала и насупилась.

– Можно считать, что выбор сделан. Я начинаю осознавать преимущества больного человека, – попробовал Чистяков спрятать переживания за корявые шутки.

Он помог надеть ей пальто, тщательно укутался сам, – его, видимо, знобило. Сергеев отметил и этот симптом постоянной интоксикации – свидетельство далеко зашедшего иммуннодефицита.

Через небольшое время (подождали пока Сергеев сходит в отделение и переоденется) компания шагом похоронной процессии вышла из больницы и двинулась к трамвайной остановке вдоль набережной, затем, через маленький мостик. Погода в Санкт-Петербурге, как всегда, была отвратительной. Но "сладкая парочка" (Чистяков и Муза) не замечала дождя с мелким снегом.

Они тихо ворковали о чем-то своем, не ведомом и не понятном никому, даже Сергееву – закадычному другу. Их объединило горе – новая интрига, безостановочно ведущая к смерти.

Они незаметно переселялись в неведомый окружающим мир, – мир общения с неизлечимой, трагической болезнью, медленным умиранием и присутствием при этом только вдвоем. Муза осознанно взваливала на себя тяжеленную ношу ухода за тяжелобольным, не имеющим никаких перспектив на выздоровление. Дело это, конечно, уже решенное.

Трудно понять женское сердце, в котором от горя не остается места для любых других переживаний, кроме одного – совместного отпевания уходящей жизни. Только один из любовников – Чистяков – готовился к безвозвратному уходу из жизни. А Муза – по сути, его верная гражданская жена, давно получившая благословение на брак на небесах, от Всевышнего, – имела грустную перспективу: услышать последний вздох любимого человека и закрыть ему глаза.

"Итак, послушайте меня, мужи мудрые! Не может быть у Бога не правды или у Вседержителя не правосудие. Ибо Он по делам человека поступает с ним и по путям мужа воздает ему" (Кн. Иова 34: 10-11).

Сергеев добирался до дома сравнительно быстро, – в любую погоду он ходил с работы пешком, погружаясь в занятные размышления, стержнем которых была, прежде всего, работа (состояние пациентов), но и размышления философского, исторического плана занимали его пытливый, выдрессированный профессиональными занятиями, наукой ум.

Такого рода размышлизмы (он сам так называл свои интеллектуальные изыски) приводили его порой к поразительным выводам, стоящим дорогого. Интересные мысли накапливались в сокровенных уголках памяти и в нужный момент складывались в очередную научную статью или монографию. Последнее время он все больше и больше смещался в сторону художественной образности в своих работах, считая, что такой подход только обогащает научную литературу свежим взглядом, рациональными и иррациональными подходами и выводами. За рубежом давно применяли, так называемый, "французский стиль", описания научных работ. В том заключалось и особое уважительное отношение к читателю, требующему полного удовлетворения давно возросших не только научных, но и эстетических запросов.

Сергеев жил в центре Санкт-Петербурга, а это ко многому обязывало. Собственно, настоящая душа города только здесь и витала: каждое здание дышало тайнами архитектуры столицы, в которой сосредоточился гений былых ее творцов, особая эстетика – носительница мировых эталонов культуры.

Сергеев жил в окружении мифов о городе. Эта его часть была насыщена осколками творческой души талантливых писателей многих поколений: Александр Пушкин, Адам Мицкевич, Михаил Лермонтов, Федор Достоевский, Александр Блок, Александр Грин, Владимир Набоков, – такой компании уже достаточно, чтобы заразиться огнем творчества, превратиться, если не в литератора, то в неотступного графомана.

Стоит ли перечислять всех остальных, – тех, кто насытил атмосферу Петербурга неповторимым колоритом светлой мысли, изящным художественным словом, элегантным сюжетом. Они расплодили и выпустили на улицы города табуны загадочных литературных героев, так прочно смешавшихся с обычным населением, что не возможно разделить выдумку, фантазию и реальность. Даже ленивый может протянуть руку и изловить Пегаса, – не хочешь, а напишешь что-либо о своей и чужой жизни, маститые писатели помогут.

Но к парадной эстетике нужно добавить еще и криминальный шарм, например проституцию, очаги которой словно мягкой, но властной рукой издавна придушивали тот район Петербурга, в котором сейчас проживал Сергеев. Такие явления не могут не оставлять человеческую душу и тело в покое, без последствий.

Россия до переворота не дичилась проституции – тайной и явной. Но с ней пытались вести борьбу гуманными методами. Сергеев хорошо помнил историю, так называемых, социальных болезней. В 1843 году утвержден Петербургский врачебно-полицейский комитет для надзора за проституцией. В 1868 году в Санкт-Петербурге насчитывалось 145 домов терпимости и 16 тайных притонов. Под врачебным надзором находилось 2081 проституток. Славились публичные дома у Сенной площади, на Гороховой улице, в Щербаковом переулке, в домах Дероберти, Лермонтова, Вяземского. Для избранных имелись специальные зеркальные спальни с кроватью в центре – стоимость ночи 25 рублей. Можно "прикупить" и проститутку-мужчину – либо в качестве постельного "гайдука", либо как гомосексуального партнера. Но все же гомосексуализм был более редким явлением на Руси, чем за границей.

Значительный всплеск проституции зафиксирован в первые годы рабоче-крестьянской власти. Бытовал потрясающий лозунг: "Охрана здоровья трудящихся – дело самих трудящихся". Под такой лозунг карающие органы не гнушались и расстрелами проституток; с особым восхищением приводились в исполнение приговоры классовому врагу.

Сильно волновало большевистскую общественность страшное распространение сифилиса, других венерических заболеваний. Успешно соревновалась с Санкт-Петербургом Москва: число сифилитиков здесь за революционные годы увеличилось в 10 раз. В Московском Университете им. Я.М.Свердлова 20% студентов – с венерическими заболеваниями. В Смоленской губернии 20 сифилитиков приходилось на 1000 мужчин всего населения. В крупных городах 20% мужчин и 15% женщин больны сифилисом, в Красной армии на 1000 солдат приходилось 40 больных венерическими заболеваниями.

Удивляться не приходится, – у пролетариата и трудового крестьянства были достойные учителя. Большевистские "монархи" и их одалиски не отличались примерной скромностью. В.Ленин жил в Кремле, занимая две квартиры на одном этаже, – вместе со своей законной супругой – Надеждой Крупской и гражданской женой – Инессой Арманд. Обедали вместе, готовили сообща, спали, безусловно, врозь (тогда, видимо, "групповичок" еще не был в широком ходу).

Сергееву припомнились некоторые эпистолярные откровения "первых леди". Надежда Крупская пишет Марии Ульяновой трогательное до слез послание: "Все же мне жалко, что я не мужчина, а то бы я в десять раз больше шлялась" (1899). Инесса Арманд, вспоминая "царскую ссылку" 1907 года, высказывается не менее категорично: "Меня хотели послать еще на сто верст к северу, в деревню Койду. Но, во-первых, там совсем нет политиков, а во-вторых, там, говорят, вся деревня заражена сифилисом, а мне это не очень улыбается". Трудно сейчас сказать, какую все же инфекцию подарила своему любовнику проворная Инесса, хотя, возможно, шустрый Ильич и сам подхватил ее в многочисленных парижских казино. Ленин, безусловно, нежно любил Инессу. 24 апреля 1921 года он пишет в Петроград Каменеву: "Не можете ли вы распорядиться о посадке цветов на могиле Инессы Арманд"? Вежливое указание вождя, естественно, было выполнено. Но вот в другом случае (9 августа 1918 года, письмо в Нижний Новгород) Ленин демонстрирует иные черты характера: "Надо напрячь все силы, навести массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т.п. Ни минуты промедления". Оказывается вину за отступление Красной армии можно возложить на заблудших женщин.

Сергеев от далеких обобщающих размышлений вновь возвратился к проблемам близким. Сегодня он априори пытался оценить состояние Чистякова и проследить его клинические перспективы. Было ясно, что заразился он случайно, но профессиональная деятельность здесь не причем: такие больные в отделения не поступали и патологоанатомического исследования опасного материала не проводилось.

Взвешивая весьма косвенные признаки, – круг чисто человеческих контактов, точнее сказать, вероятные аномальные сексуальные связи Чистякова, – Сергеев учитывал и самое невероятное. Последнее время Миша резко отошел от Музы, – между ними, словно, пробежала кошка. Безусловно, он просто берег ее от возможного заражения, почувствовав неладное в своем организме. Очевидно, что он симулировал охлаждение к ней, сознательно отдалялся от нее, а она отчаянно мстила ему за это, не понимая истинной причины.

Однако у нее это все шло, как говорится, на разрыв аорты. Скорее всего, постепенно она тоже расшифровала истинные причины отчуждения, – Муза умная женщина, ее на мякине не проведешь. Ну, а обмануть мудрое женское сердце, вообще, еще не удавалось никому. Бесспорно, скоро она подсобрала веские доказательства для далеко идущих предположений. Ее стала волновать не примитивная неверность, которую женщина прощает тоже только с великим трудом, а здоровье гражданского мужа.

Но Миша, скорее всего, категорически пресекал все ее попытки проникнуть в черную тайну и гасил желание подвигнуть его к обращению за консультацией и лечением к Сергееву. Муза, явно, обрадовалась инициативе Сергеева, тому, что тайна теперь стала явью.

Наиболее реальный источник заражения, по мнению Сергеева, – это гомосексуальный контакт. Но Чистяков не был истинным девиантом, – скорее здесь имел место наивный поиск сексуальных ощущений в неизвестной области.

Понятно, что география эротических зон у каждого человека имеет индивидуальные особенности. В этом смысле неожиданности ломятся через парадный ход, либо крадутся с черной лестницы.

Сергеев перебрал в памяти всю порочную шайку больничных гомиков, – выбор был богатый, ибо в славной компании заметно доминировали сотрудники некоторых институтских кафедр, вторгшихся в тело больницы, как зловещая ришта. Этот коварный гельминт, в науке называемый Dracunculus или Filaria medinensis, преимущественно поражает подкожную клетчатку. Там ему и тепло и сыро, достаточно продуктов питания, а больничная кожа защищает от невзгод и экономических потрясений.

Начинать поиск можно было смело с главного врача и части кафедральной элиты. Интуиция подсказывала Сергееву почему-то в качестве реального совратителя поганца Соловья Вальдемара. Задушевно-певческая фамилия, сочетающаяся с выкрутасно-женским именем (что-то похожее на вальс ведьмы Мары), которое не значится в списках мужчин Святых Великомучеников, содержали явный намек и наводили Сергеева на далеко идущие размышления.

Как же нужно было напиться, чтобы качнуться в сторону этой гадины. Может быть, выбор адреса был и не правильным, но Сергеев вспомнил своего былого коллегу, скатившегося в помойку блуда уже давно и столь основательно, что это стоили ему жизни. Соловей был из той компании, – просто жил у него на квартире многие годы, паразитируя на болезненной страсти своего благодетеля.

Сам же благодетель в молодости был замечательным парнем без всякого намека на девиантность. Добрый и безотказный человек, он помогал многим, но к нему почему-то всегда лепились, кроме достойных людей, и многочисленные подонки. Его легко склоняли к оказанию помощи бездарностям, – он вывел в кандидаты наук огромное количество круглых идиотов и проходимцев, чем, конечно, засорил ряды научных избранников.

К концу жизни, уже будучи доктором наук, профессором, он представлялся законченным алкоголиком, страдающим тягчайшими запоями, и совершенно дезориентированной в сексуальном плане личностью. Именно из такого источника пил соки проходимец Вальдемар. Скорее всего, была сконструирована какая-то скользкая ситуация, из которой Чистяков не смог найти правильный выход. "Но вы берегитесь заклятого, чтоб и самим не подвергнуться заклятию, если возьмете что-нибудь из заклятого" (Кн. Иисуса Навина 6: 17).

Сергеев не был ханжой и не собирался судить кого-либо, тем более давать всеобъемлющие рекомендации. Он спокойно относился к тем придуркам-мужикам, которые изображали из себя любвеобильную супружескую пару. Но не надо путать: где начинается гормональная предопределенность извращенного секса, от которой некуда деться, а где возникают ошибки сексуального поиска, не имеющие никакой биологической подоплеки. Миша, скорее, был именно таким пострадавшим: судьба наказала его за банальное любопытство на поприще секса. Скорее всего, искушение свалилось на голову и прочие органы анатома в минуты снижения контроля – в сильном подпитии.

Сергеев, выполнивший в молодые годы ряд интересных исследований по щекотливой клинико-социальной тематике, хорошо представлял себе сложность проблемы. Он понимал, что активность издавна вела человечество к греху: "Ибо довольно, что вы в прошедшее время жизни поступали по воле языческой, предаваясь нечистотам, похотям (мужеложеству, скотоложеству, помыслам), пьянству, излишеству в пище и питии и нелепому идолослужению" (1-е Петра 4: 3).

Слово Божественной истины не всегда удерживало человечество от соблазнов даже в период доминирования православия: "Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, (соблазны), ереси, ненависть, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное" (К Галатам 5: 19-20).

В Древнем Риме гомосексуализм был распространен настолько, что отсутствие у юноши своего патрона считалось предосудительным. Многие серьезно полагали, что со спермой во время гомосексуального акта передавалась энергия интеллекта. Юноша считал для себя делом чести насытиться такой "добротой" от великого философа или иной значительной личности. У Сократа, Платона, Аристотеля, царя Филиппа, Александра Македонского были свои поклонники – гомосексуальные партнеры. Юноши вели охоту за известными, незаурядными личностями.

Надо помнить, что в те времена в Европе и Азии еще не было сифилиса. Неизвестная инфекция была привезена из Америки, – это все случилось позже, благодаря успехам мореплавателя Христофора Колумба (1451-1506). Почему-то Бог позволил шайке Колумба доплыть до Америки и вернуться живыми в метрополию, но с особым подарком – сифилисом. То была явная месть индейцев европейцам-покорителям далекого континента.

Насилие и чрезмерное любопытство наказуемо! Чужой Оракул расквитался с Оракулом иного полушария, показав ему фигу, но не тайно, в кармане, а явно – на пенисе, носу, в костях и в прочих безобидных органах самодовольных европейцев. Заодно был привезен и табак, делающий свое черное дело и по сей день.

Борьба оракулов продолжилась, – можно сказать, что победила европейская "интеллигентность" и "религиозность". Совсем иначе могли обернуться встречи оракулов, соблаговоли люди, их представляющие, совместить желаемое и вероятное без интриги, безумия и смерти!

В древние времена гомосексуалистам было найдено достойное прозвание – Cinaedus. Слово это греческое – оно обозначает бесстыдник, склонный к противоестественным половым сношениям, танцовщик, выделывающий похабные телодвижения. Взаимосвязь гомосексуализма и искусства объясняется просто: артистизм присущ натурам с повышенным содержанием в организме женских гормонов: именно при таких условиях происходят сексуальный дисгармонии у мужчин.

Мозг человека от рождения не имеет четкой программы мужского или женского поведения. Такие программы могут исказиться своеобразным воспитанием. Если мальчика наряжать в женские одежды, развивать у него женский ролевой репертуар, то даже при весьма малой гормональной недостаточности можно воспитать у ребенка тягу к женскому поведению, выработать, в конце концов, желание предпринять и хирургическую реконструкцию половых органов.

Так рождается на свет гомосексуальный партнер, готовый взять на себя роль "подруги", а при большом усердии и жены. Максимальный бунт стихий происходит, безусловно, при гормональных отклонениях. Но для полного счастья требуется еще один охотник особых утех – мужчина, готовый играть роль супруга в таком своеобразном сексуальном дуэте. И здесь необходимы поведенческие предиспозиции – скажем, повышенная агрессивность, некоторая дебильность или ласковая шизофрения.

Для выполнения мужской роли особого геройства не требуется, важны условия, подталкивающие к такому варианту жизни. Оптимальные они в зонах длительной изоляции: в тюрьме, казарме, на корабле, в длительной экспедиции и так далее. Когда начало положено, то и любые условия становятся хороши, особенно, если присутствует мастер, метр, изощренный соблазнитель. При изменении условий мужчина-супруг возвращается к сексуальному партнерству с женщиной. Но мужчине-супруге труднее проводить подобные переходы, особенно в тех случаях, когда остается горячая любовь к своему супругу. На таком распутье формируются бисексуальные отношения.

Сергеев хорошо знал, что специалисты отыскали в популяции до 2-6% людей, имеющих варианты ложного гомосексуализма; истинным же гомосексуализмом природа награждает до 1-2% населения. У таких чудаков имеются клинические проявления: врожденные пороки развития половых органов, гормонального аппарата, особенности психической деятельности. Что поделать? Пусть они тащат свой крест – мешать им не стоит.

Регистрируется, как мужской, так и женский гомосексуализмом. Кто знает, надо относить их к страдальцам или счастливцам? Можно утверждать, что истинные гомосексуалисты никогда не страдают фригидностью, в отличие от благополучных женщин, добропорядочных жен. Это часто и уводит мужчину из супружеской постели в гомосексуальный альков. Какая-то форма либидо всегда присутствует, если в крови циркулируют любые гормоны. Еще хуже, если гормонов вовсе нет!

На свете живет забавная рыба мероу (подсемейство груперов) – мечта гомосексуалиста. Она в течение жизни меняет пол, продуцирует смешанные гонады, называемые оветестикулами. В отличие от такой рыбы истинные или ложные гермафродиты имеют полный набор органов одного пола и еще маленькую добавку от противоположного пола.

Сергеев неоднократно объяснял студентам на лекциях, что с эндокринологической точки зрения, любовь – это поведение, определяемое половыми гормонами. Активные гомосексуалисты-мужчины ничем не отличаются от здоровых гетеросексуалов. У пассивных гомосексуалистов-мужчин всегда регистрируются элементы феминизации.

Соблазн глубокого личного счастья настолько выражен для пассивных гомосексуалистов, что до 60% из них решительно отвергают возможность лечения и готовы идти в тюрьму за свои прегрешенья. Более 25% отверженных переживают свои отклонения; до 3% из этой компании рано или поздно кончает жизнь самоубийством.

Сергеев хорошо представлял жизненный маршрут таких уникумов: у любой медали существует обратная сторона. Гомосексуализм опасен своими инфекционными осложнениями. По данным Всемирной организации здравоохранения, ежегодно регистрируется до 50 миллионов новых случаев заболеваний сифилисом; число больных гонореей достигает 250 миллионов человек; 65-99% СПИДа по разным странам передается при гомосексуальных и бисексуальных контактах.

По статистике, например, Соединенных Штатов Америки, имеется до 2-5% мужчин с гомосексуальной ориентацией; до 70% больных СПИДом выходят нестройными рядами из числа гомосексуалистов и бисексуалов. Италия демонстрирует большую, чем штаты, скромность: до 15% таких больных являются гомосексуалистами. В России на гомосексуальные половые сношения указывают до 96,9% больных, инфицированных вирусом иммунодефицита человека.

Сергеев подозревал наличие у Чистякова самого трагического варианта развития инфекции, – все шло к почти молниеносной, злокачественной, клинической динамике неизлечимого сегодня заболевания, называемого в народе СПИДом. Философ Сенека давно заметил: "Добродетели нельзя разучиться. Пороки усваиваются без учителей". Все люди обязаны осознавать свои грехи, винить в них только себя, и, если их не возможно искупить, то тащить свой крест стоически, не жалуясь на судьбу и, тем более, на Всемогущего Бога. "Укрепите ослабевшие руки, и утвердите колена дрожащия; скажите робким душою: будьте тверды, не бойтесь: вот Бог ваш, придет отмщение, воздаяние Божие; Он придет и спасет вас" (Кн.Исаии 35: 3-4).

Подходя к дому, Сергеев почувствовал укол в темя простой мысли: как известно, женщины менее сексуальны, чем мужчины. Так, может быть, именно по этому мужчины так много переживают эмоционального дискомфорта, в поисках которого они, собственно, и обращаются к женщинам. Все такие неприятности выдумал, бесспорно, не дьявол, а Бог. Иначе развитие жизни на земле могло застопориться. Если мужчина будет асексуальным, то пропадет пенис, как инструмент продолжения жизни. Останется в руках сексуальной подруги половая тряпка, а не орган размножения. Потеря эрекции приведет к отсутствию эякуляции. И останутся на простыне лишь женские слезы. Но, если все поголовно женщины будут высоко сексуальны, то они быстро истощат мужчин, начнут вызывать у них отвращение своей неутомимой похотью, – продолжение рода человеческого тоже может застопориться. Видимо, Господь Бог мастерски владел формулой: Все хорошо в меру!

Бог сконструировал и подарил человекам половые органы для продолжения жизни на земле. Козлоногий дьявол научил мужчину и женщину пользоваться Божьим подарком для развлечения. Брошенная женщина пошла дальше: она научила себе подобных обходиться в сексуальных играх без мужчин. В тюрьмах, детских домах, пансионатах многократно усовершенствовалась техника однополой любви. Гомосексуализм женщин, безусловно, как и все воистину порочное, корнями уходит в седую древность. Родиной такого сексуального джаза считается Спарта и остров Лесбос.

Прославила воздушной поэзией лесбийскую любовь развратная Сафо. Трибады – подруги однополых наслаждений объединялись в специальные тайные клубы, союзы, многие из которых поддерживались религиозным культом. На злобу дня были утверждены и свои андрогинические богини – Мизе, Деметра.

Поэты древности оставили в памяти народов образы трибад с мужскими наклонностями и в бойцовском "прикиде" – Филенис, Басса. На древних картинах женщины-мастодонты лихо распивают огромными кружками вино, или, задрав подол, энергично гоняют мяч мощными, слоновоподобными, ножищами. Знатные и богатые женщины Древнего Рима часто окружали себя профессиональными трибадами, рекрутируя их в общественных купальнях.

настоящее время идеи совместного посещения финских бань и бассейнов оживились – в том отчетливый прогностический признак. Гомосексуальная техника универсальна: происходит либо подражание гетеросексуальной связи, либо осуществляется мастурбация руками, языком, искусственным фаллосом (olisbos). Особый восторг у богатых блудниц вызывали групповые оргии, где имитация полового акта производилась "цепями" из тел, то есть группами, состоящими из сподвижниц содомии. Разыгрывались сцены блуда в комнатах, обставленных зеркалами. Сплетники утверждают, что очень близкое к тому вытворяла и наша великая и просвещенная императрица Екатерина II, которой теперь поют хвалебные гимны, как спасительнице России. Но никто из современников не состоял со свечой даже в преддверье тайной спальни.

Грешный человек в малом – не может быть праведником в большом, он может лишь маскировать свой грех до поры до времени. Кто определил понятие малого и большого греха – человек здесь не властен, только Бог ведает жизненной правдой. Видимо, тяга к свальному греху всегда кружила голову даже самой уравновешенной из женщин. Нет нужды удивляться тому, что к услугам современных паскудниц открыто несметное число сексшопов, где они имеют возможность выбрать "инструмент" для тайных наслаждений, забыв об обязательной расплате за грехопадение.

Убожество мысли и примитивность сексуальных желаний индуцируют дурные поступки в рядовой жизни, например, на работе: так рождаются интриги, инсинуации, оговоры, бестолковые жуирные связи. Но Бог не всегда наказывает непосредственного виновника, рикошет искупления чаще приходится на детей, внуков вплоть до седьмого поколения. Логику Божьей милости и наказания трудно понять смертным: "Они заменили истину Божию ложью и поклонялись и служили твари вместо Творца, Который благословен во веки, аминь" (К Римлянам 1: 25).

В современных отечественных тюрьмах "изможденные" узницы тоже утверждают свою систему однополой любви. Классические исследования на эту тему дают поразительные сведения. Среди женщин, осужденных за различные преступления, 60% "активных" партнерш имели явные признаки повышенной маскулинности, проявляющейся в виде примечательной мышечной массы, мужской походки, узкого таза, широких плеч, низкого голоса, оволосенения по мужскому типу, чрезмерно развитого клитора.

Такие награды сплошь и рядом встречаются у современной молодежи. 50% "активных" были откровенными трансвеститами и с восторгом идиоток носили мужскую прическу, напяливали на себя потертые джинсы, словно как раз для того, чтобы вдрызг раздавить нежно-ласковый клитор. Они активно мастурбировали, испытывали влечение только к женщинам, а потому старались склонить к взаимности более женственных, "пассивных" особ.

Сергеев резко приостановил горячие инвективы и охолонул себя простой мыслью: известно, что, по закону подлости или радости, но "взвешенность" эстрогенных гормонов профилактирует развитие доброкачественных и злокачественных опухолей. У обычных женщин при избытке женских половых гормонов такие опухоли развиваются чаще. Вот почему во время лечения опухолей молочной железы, матки, яичников больной женщине вводят мужские половые гормоны.

По той же причине современные ушлые женщины, видимо, только в целях профилактики опухолевых процессов, так охотно прибегают к орально-генитальному контакту. Они все на верном пути, – действительно мужской эякулят высоко эффективное профилактическое и лечебное средство от злокачественных новообразований гениталий.

Сергеев давно заметил, что широким народным массам не всегда понятны патопсихологические и эндокринные параллели. Между тем, существуют давно известные явления: у пассивной женщины из гомосексуального дуэта и даже у заурядной мастурбантки повышается выделение женского полового гормона, что приводит к стимуляции роста доброкачественных и злокачественных опухолей гениталий. Но у "активной" партнерши в лесбийской любви происходит стимуляция выделения мужских половых гормонов, что и является мощнейшей профилактикой онкологических заболеваний.

У "активного" мужчины-гомосексуалиста повышается выделение мужских, а у "пассива" – женских половых гормонов: происходит стимуляция, либо сдерживание опухолевого роста. Необходимо признать, что орально-генитальный контакт оказывается полезным для женщины, но крайне вредным для мужчины, ибо в его стерильную уретру хитрюга-лакомщица вносит массу патогенных микробов.

Сергеев, по своим многочисленным больным, замечал, что иммунно-реактивные системы приверженцев французской любви не всегда справляются с задачей нейтрализации обычной влагалищной микрофлоры, тем более, им трудно победить в неравном бою изощренную микрофлору полости рта отзывчивой особы, которая к тому времени может набраться самого патогенного инфекта.

Такие "подарки" как раз и добивают почки, простату, а затем и весь организм слабеющих рыцарей любви, не способных отличить вульгарность от надежности и забывающих революцию в сексе сочетать с приемом, скажем, нитроксолина (5-НОК).

Иногда урологи рекомендуют "французский акцент" в сексе, как способ лечения хронического простатита, но это явная чушь. Такими методами лечения можно убить целый взвод молодых, жизнерадостных солдат срочной службы, не говоря уже о спившихся сверхсрочниках.

Сергеев обратил внимание на то, что, прежде всего, мужчины-сладколюбцы зарабатывают герпесвирусную инфекцию, не поддающуюся излечению даже с помощью Зовиракса (Aciclovir) английского производства. А на входе уже ждет инфекция вируса папилломы человека, – тоже не сладкий подарок!

Бог сотворил женщину из ребра Адама – этот библейский намек необходимо правильно понимать. И Сергеев не собирался спорить с Всевышним, понимая, что тот Всесилен. Ясно, что от сотворения Мира считалось похвальной моногамия, а не полигамия, ибо биологическое сродство супругов должно приближаться к генетическому уровню. Только биологически конгруентная, желательно, притертая по всем параметрам, супружеская пара наделена адаптивным иммунологическим статусом. Такие половые партнеры способны воспроизводить здоровое потомство, являться залогом здорового образа жизни.

Недаром говорится: "Браки совершаются на небесах". Под "небесным" понимается первозданность иммунологических свойств. Надо чтобы генофонды супругов исходили из общего "небесного" биологического центра, а не собирались от разных оракулов – из белой Скандинавии, желтой Азии или черной Африки.

Всевышний решительно предупредил: "И будет муж чист от греха, а жена понесет на себе грех свой" (4 кн. Моисеева 5: 31). Этим утверждением и современный человек подводится к мысли о приоритете мужского выбора, четком и доминантном подборе супружеских пар, отвечающих принципу биологической и психологической совместимости.

Недаром Ветхий Завет, да и Тора, категорически запрещали браки между представителями разных народов: "Итак дочерей ваших не выдавайте за сыновей их, и дочерей их не берите за сыновей ваших, и не ищите мира их и блага их во веки, чтобы укрепиться вам и питаться благами земли той и передать ее в наследие сыновьям вашим на веки" (Книга Ездры 9: 12).

Стоит ли удивляться головокружительным темпам распространения СПИДа, вирусов папилломы человека, полового герпеса и других неизлечимых инфекций. За ними дружно, прямо голова в голову, сомкнутыми рядами, следуют хламидии, уреаплазмы, гарднереллы и прочие инфекты с витиеватыми и загадочными именами. Этих "букашек" не возьмешь голыми руками: стойкое излечение от такой заразы, успешная борьба с рикошетом осложнений и последствий – весьма проблематична.

Сергеев крайне отрицательно относился к усилиям большинства сексопатологов, изощряющихся в рекомендации стимулирующей терапии. Эти уроды прокладывали дорогу к онкологическим заболеваниям, к ослаблению иммунно-реактивных сил. Ведь снижение половой функции – это предупредительный гудок. Природа предлагает приостановить бег, задуматься, оглянуться. Может не правильно подобрана партнерша или, вообще, пора завязывать с пастельной резвостью: перейти, скажем, на игру в теннис, не волнуя пенис, если еще желаешь покоптить небо прекрасной планеты Земля.

Со специалистов-мародеров, конечно, за профессиональные грехи спросится, но на небесах, а здесь, на земле, формируются легионы обманутых пациентов, попавших, как говорится, "из огня да в полымя". Причина того кроется в страшной девальвации человеческой души: люди совершенно разучились ждать, терпеть, обращаться за советом к Богу, нести свой крест.

Даже в малом – в правилах формирования мальчика и девочки мы отступили от разумных традиций. Совместное образование обогатило разнополые существа знаниями интимных ролевых репертуаров. Но оно снизило маскулинность у будущих мужчин и повысило ее у будущих женщин. Отсюда, нестойкие мальчики подвинулись к роли "пассива", а грубоватые от природы девочки – к функциям "актива".

Вот путь, по которому через прорванную плотину психологических доминант хлынул широкий поток поведенческих аномалий. Среди них утвердились традиции мужского и женского гомосексуализма. Стимулируется развал семьи, очерствение женщины – великого релаксатора и транквилизатора, созданного Богом в пику алкоголизму, наркомании, примитивному супружескому блуду.

Мудрая и ласковая женщина, где ты?! Ау!… Молчание – потому нет тех, кто без греха: "Когда разрушены основания, что сделает праведник"? Вспомнив этот Псалом, значащийся в Священном Писании под номером десять, Сергеев скис окончательно. Он-то сам хорошо знал, что путь в праведники для него лично давно загорожен огромным числом плотских грехов. Так стоит ли распинать на кресте осуждения несчастного Мишу с его похабной инфекцией? "Если должно (мне) хвалиться, то буду хвалиться немощью моею" (2-е Коринфянам 11: 30).

Сергееву было ясно, что принцип "избирательности" должен толковаться шире – он спасает людей от всех несчастий. Сергеев еще раз вспомнил святые слова: "Но вы берегитесь заклятого, чтоб и самим не подвергнуться заклятию, если возьмете что-нибудь из заклятого" (Кн. Иисуса Навина 6: 17).

Не только целые народы, но и каждый человек должен постараться получить весточку от Бога, определить свое предназначение на этой земле, хотя бы в настоящее время. Нет смысла бояться смерти, как таковой, грешить, цепляясь за жизнь. Лучше попробовать потратить силы на борьбу с грехом, хотя бы в себе. Апостол Павел на сей счет заметил: "Ибо для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение" (К Филиппийцам 1: 21). И еще добавил в другом послании (2-е Коринфянам 11: 15): "А потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды; но конец их будет по делам их".

Сергеев подошел к своему дому, задумался, вспоминая код замка на дворовых воротах (от философских размышлений трудно переходить к бытовым реальностям), – на выручку пришла соседка-старушка. Она лихо расправилась с замком и предложила профессору войти первому. Но он отказался, – вспомнил, что необходимо заглянуть в соседний магазин и подкупить продуктов для себя и своих двух подружек, платонические отношения с которыми волновали его последние годы более, чем что-либо.

Философ-верхогляд тут же был посрамлен собственным каверзным умом: он вдруг ясно почувствовал, что всегда выбирал тот маленький и невыгодный из-за высоких цен магазинчик только для того, чтобы поласкать взглядом молоденькую продавщицу. Да и, вообще, он испытывал симпатию ко всей бодрой женской компании во главе с пикантной дородной блондинкой, лихо торговавшей бакалейным счастьем. Но Танечка среди них, безусловно, была для Сергеева на первом месте. Стоило развить эксперимент и выяснить наконец-то: что влечет стареющего эскулапа к богине современной торговли.

"Какие же паскудные животные все эти высокомерные мужики", – подумалось Сергееву. Себя он, конечно, давно причислил к лику святых и теперь издевался над собой за эту наглость. Однако, то были лишь колкости противоречивого ума профессора, но не истинные угрызения совести, ибо он прибавил шагу, явно стремясь быстрее насытиться общением с содержательницами местного торгового ряда – адептами бога Меркурия.

Татьяна была на своем посту, – из-за высокого прилавка выглядывала хитрая и нежная мордашка, черноглазая, утонченная, улыбчивая. Сергеев, конечно, уже неоднократно заглянул за прилавок и давно убедился в том, что ноги у нее стройные и соразмерны всей комплекции. Она доброжелательно его встречала, откровенно сообщала о том, какой товар свежий, обменивалась шутками, полунамеками.

Сергеев не демонстрировал блудливость стареющего кота (скорее, козла), – не задерживался в магазине, а, расплатившись, быстро исчезал, анализируя на ходу мотивы платонической страсти. Черные татарские глаза Танечки явно его привлекали и волновали. Но и тут срабатывал врачебный инстинкт: уже были разысканы симптомы присутствия в этом маленьком теле вируса папилломы человека, замечены стигмы и других тайных болезней. "Каверзная профессия"! – негодовал профессор. Вспомнилось из Булгакова, вопль Понтия Пилата: "И ночью, и при луне мне нет покоя. О боги"!

При таких превентивных находках от тесных контактов был смысл уклониться. Но полюбоваться и пофантазировать, клинически поразмыслить было делом безобидным. Очень хотелось приподнять над быдловской реальностью хоть одно женское существо.

Художественные дарования Сергеева позволяли сделать это без особого напряжения. Да, безусловно, все оставалось в рамках своеобразного "гейшизма", но на мужской манер. Можно было раскопать корни таких психологических реализаций, – Танечка была очень похожа на вторую жену Сергеева, с которой он, к счастью, расстался, но сексуальная память продолжала щекотать подбрюшье. От правды никуда не уйдешь!

Все, пожалуй, правильно в таких стройных рассуждениях, однако Сергееву пришла в голову и другая светлая мысль: он вдруг вспомнил бабушку по отцу, – невысокую красавицу, дворянку, закончившую гимназию с Золотой медалью, владевшую несколькими иностранными языками. Ее первый муж был капитаном первого ранга царского флота, вместе со знаменитым А.С.Поповым участвовал в разработке радио-телеграфных систем для боевых кораблей.

Образ бабушки выплыл, как из тумана, – пожалуй, именно она застряла в генетической памяти, отсюда шел тот странный подбор "русских красавиц", тяга к определенной породе, типажу женщин. Бесспорно, многие достойные черты характера, склада ума, а значит и доминант рафинированного генофонда унаследовал Сергеев от своей бабушки. Вполне определенно, что именитая бабушка давно "прописалась" в цитологии своего внука, вошла и в его архетип, психологический статус.

Белковая пища для подружек и самца была закуплена, – пора возвращаться домой. Поднявшись к себе на второй этаж, Сергеев весьма осторожно открыл входную дверь в квартиру, – конечно, Машка – голубая британка – уже сидела на пороге, ожидая своего благоверного, – никакой скалки или другого орудия супружеской власти в лапах у нее не было. В отдалении, в прихожей, робко наблюдала за "явлением Христа народу" другая подружка – бело-дымчатая персиянка. Муза была предупредительной и страшно робкой кошечкой. Ее влюбленность в своего хозяина была осторожна до невозможности, – о, если бы все жены и любовницы с таким пиететом относились к своим повелителям.

Подружки демонстрировали повелителю истинное целомудрие, – чистоту непорочных дев, но добиваться этого Сергееву пришлось не методами внедрения воспитательных программ, а приглашением опытного ветеринара. Под общим наркозом кошечкам были удалены яичники, и они зажили спокойной, целомудренной жизнью, сконцентрировав все свое внимание и любовь на мифическом образе кота. В их неискушенном уме на такую роль вполне подошел и Сергеев.

Натуральные же коты подружками теперь отвергались решительно и бесповоротно. Малышки, вроде бы, поняли, что удаление яичников наипервейшая профилактика онкологических заболеваний гениталий и грудных желез, то есть тех причин, от которых в большинстве случаев гибнут кошки в возрасте, старше восьми лет.

У подружек открылись особые таланты лечебного свойства. Сергеев неоднократно убеждался на собственном опыте, что кошки, в отличие от женщин, не выпивают соки, не вытягивают энергию, не тянут одеяло на себя, а активно восстанавливают потери человека. Есть смысл максимально дорожить кошкой, имеющей обыкновение устраиваться полежать на груди, животе, шеи утомленного мужчины. Они заменяют сложную рецептуру китайской иглотерапии: наслаивают свою систему меридианов и активных точек на человеческую, подпитывая образовавшиеся энергетические изъяны.

Сергеев замечал особую кошачью активность, когда после отменной сексуальной встряски или во время болезни, еле-еле волочил ноги. Примечательно, что Маша и Муза быстро научились определять женскую доброкачественность, и Сергеев с ними советовался.

Тщательно обнюхав претендентку, Маша могла потереться о ее ноги, либо отойти, нервно дернув правой лапкой, если устанавливала непорядок в генитальной сфере. Дерганье левой лапкой было верным свидетельством того, что с данной персоной не стоит связываться по моральным и юридическим соображениям.

Особой осторожностью выбора отличалась Муза: если после обнюхивания она забиралась даме на кони и начинала устраиваться для глубокого сна, то можно было смело идти под венец, или вприпрыжку нестись в спальню, минуя ванную.

Кстати, кошки всегда деликатно покидали площадку для взрослых игр, как только чувствовали, что близится приятный кризис атаки. Однако, если они испытывали недоверие к даме, то отслеживали всю процедуру – внимательно, предупредительно постукивая хвостами об пол и, видимо, нелестно комментируя друг другу происходящее.

У Сергеева была возможность проверить с помощью кошек и свою истинную сексуальную ориентацию. Как-то, по настроению, он зашел на выставку породистых кошек и купил котенка сибиряка, самца. Маша и Муза приняли его без особого восторга. Они, видимо, что-то очень решительное нашептали ему и сибиряк целую неделю скрывался за мойкой в кухне.

Возвращаясь с работы Сергеев вытаскивал его из берлоги, кормил, ласкал и укладывал рядом с собой на тахту. Маша и Муза располагались несколько по одаль. По паспорту сибиряк, кстати, французского происхождения, значился Франциском. Он, наконец, понял, что у него имеется мощный покровитель, являющийся по совместительству вождем стаи. Поведенческие метаморфозы не заставили себя долго ждать: через две недели Сергеев засек Франциска за подлым занятием. Во время коллективного возлежания он подкрадывался поочередно к Маше и Музе и молниеносным, решительным и, видимо, весьма болезненным ударом лапы с выпущенными когтями сгонял старожилок с царского ложа.

Франциск, будучи настоящим сибирским мужчиной, хоть и французского происхождения, оценил обстановку эгоистически, только в свою пользу, и начал без ожиданий расширять поведенческие перспективы, устанавливать в доме новые порядки: если первый мужчина в доме был вождем, то второй должен быть вожаком своего племени.

Вторым шагом на пути культивирования откровенного нахальства, скорее, очевидного хамства, была ревизия прав на места общего пользования. Ему не хотелось делить туалетные тазики с подружками, и он приспособился отправлять естественные надобности в прихожей на линолеуме у дверей. Пора было принимать драконовские решения: в наказание светлейший Франциск был выставлен на лестницу, – на время, чтоб подышал дохлым воздухом нищенства и бездомности.

Но судьба сыграла теперь уже с Сергеевым злую шутку: оказывается не он один разбирался в элитном кошачьем экстерьере, – Франциск был похищен каким-то любителем породистых котов моментально, причем, без благодарности и денежной компенсации.

Грусть Сергеева была смягчена лишь осознанием солидарности с дорогими подружками, которые поняли действия хозяина, как решительный любовный выбор. Они не отходили от повелителя ни на шаг, с упоением протирая об него свои волосатые мордочки и бока. В глазах преданных гейш не было грусти, а раскрывался фонтан восторгов, чувственности, симпатии.

Сергеева пронзила простая мысль: "Как же эти божьи твари переживут его отъезд в командировку, кто останется с ними, будет их кормить, обихаживать в это время"? Две пары глаз с разным выражением и надеждами преданно взирали на него снизу. Подружки были уверены, что им принесены гостинцы, – так это и называлось в дружной компании. Сергеев вытащил свертки и, разворачивая печеночный паштет, произнес долгожданное:

– Маша,… Муза,… несите тарелки, – ваши гостинцы готовы.

Как жаль, что кошки говорят только на своем языке. Они могли бы доставить массу восторга заботливому повелителю. Но сейчас загадочные домоседки заговорили по своему: Маша решительно запрыгнула в кухне на стул и произнесла требовательное, но вежливое – Мяу! Ее хвост восторженно и благодарно изгибался справа – налево и обратно. Муза установила свой хвост трубой, заходила по полу, в ногах хозяина, кругами, причитая трогательно, беззащитно, нежно – Ми…Ми…Ми! О чем еще может мечтать утомленный жизнью и суетной работой интеллигент?

Кошки восхитительные и удивительные существа: во-первых, их микробный мир имеет самую выгодную типировку, а потому совершенно безопасен для человека; даже глисты – наиболее распространенные токсокары, – проходят через кишечник человека транзиторно, не задевая слизистую; во-вторых, основное предназначение кошек – оттягивать на себя геокосмитеческие воздействия, защищая тем самым квартиру, ложе хозяина от возможных вредных последствий; в-третьих, кошки обладают выраженными лечебными способностями; в-четвертых, они устраняю сглаз и дурное влияние женщины на мужчину.

Перечисление положительных кошачьих качеств можно продолжать до бесконечности, но человек начинает верить в них только тогда, когда убедится в их существовании на собственном опыте. Опыт такой, к сожалению, часто бывает роковым. Известно, что тот, кто обидел или тем более убил кошку, будет проживать шесть лет в несчастье. Хуже того, – кто-то из близких родственников такого человека может поплатиться за это жизнью. Почему-то кошка продолжает, словно по инерции, защищать своего хозяина, даже если тот выступил в роли палача, но воздается наказание смертью близкому человеку. Скорее всего, святые слова из Евангелия универсальны: "Да и все почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения".

Опыт общения с замечательными животными, ближе всего стоящими к человеку, наводил Сергеева на мысль о том, что такое единение возможно только при очень близком родстве душ. Понятно, что любое земное создание имеет душу, – и гора, и сосна, и змея, и птица. Но выбор кошкой, котенком хозяина, скорее, определяется абсолютной близостью, – Сергеев воспринимал такое притяжение на уровне родственных чувств, ему казалось, что с кошкой к нему приходит душа того возможного ребенка, от которого он когда-то избавился, убедив женщину сделать аборт.

Кошке очень трудно смотреть в глаза человеку. Она, словно, сознательно избегает такого обмена эмоциями и мыслями, – ей до конца никак не простить убийцу, она сожалеет о потере того человеческого образа. Она вынуждена быть подвластна человеку-палачу. Да, это был его выбор и он не захотел принять ее когда-то, как дитя. Но кошке стыдно за жестокость человека, за гадкий поступок, совершенный, безусловно, не по Божьей воле, а по дьявольскому наущению.

Способность же кошки защищать любимого человека Сергеев имел возможность проверить в самых кризисных ситуациях. Однажды ночью его прихватил сердечный приступ такой силы, что он уже уходил из жизни. В этот момент все семь кошек (из них четыре котенка), – его домашних подруг, – прибежали из разных комнат квартиры и, запрыгнув на тахту, буквально облепили грудную клетку, плотно прижавшись к телу Сергеева. Боль начала медленно отходить, – инфаркт миокарда не состоялся. Через определенное время, когда Сергеев почувствовал себя сносно, кошки, удовлетворенные исполненным долгом, разошлись по любимым углам, даже не потребовав вознагражденья. На страже больного, постельной сиделкой, осталась лишь Маша – гражданская жена, платоническая, но верная и надежная, "как наш аэрофлот".

По большей части, люди не справедливы к этим святым существам, у них не хватает терпения понять кошачьи просьбы и требования. У кошек тогда лопается терпение, они идут на крайнюю меру, – оставляют письменное послание бестолковому хозяину. Письмо по законам жанра выглядит лужицей мочи, имеющей стойкий специфический запах. А нужно было-то всего, – переставить кошачий тазик в более удобное для нее место или отпустить кошечку, утомленную шумными хозяевами, погулять на свободе, пообщаться с себе подобными.

Разбираясь в психологии своих подружек, Сергеев установил, что кошки способны преданно любить не только дом, но и конкретного человека. К сожалению, выбирая предмет поклонения, кошечки, как и люди, могут ошибаться. Еще во время своего второго бестолкового супружества в доме жила Катя – прекрасная, умная полосатая британка, правда, дворового происхождения. Она очень привязалась к матери сергеевской жены, – к старушке весьма почтенного возраста с характером, склоняющимся к маразматическому эгоизму.

Когда произошел окончательный развод, то бывшая жена в одночасье, почти-что тайно, как тать ночная, мотанула из квартиры, прихватив на выбор все самое ценное, – "близкое ее сердцу". Бога ради! Сергеев не возражал. Он был готов заплатить в придачу, но оказался крайне стесненным в то время в средствах.

Мужчина просто обязан в таких случаях идти навстречу былой подруге, даже если она на добрую память выворачивает вместе с метлахской плиткой голубой унитаз или итальянскую ванну, выдирает из стены удобную газовую установку. Про импортный телевизор или холодильник уж и говорить не приходится. Безусловно, близкие нежному женскому сердцу предметы должны следовать за источником былых наслаждений. Но в данном случае расставание проходило в более щадящей форме. Сергееву даже казалось временами, что именно он "виноватее всех виновных".

И когда страдающая подруга, обливаясь слезами и мучаясь угрызениями совести "о былом и памятном на всю оставшуюся жизнь", вновь явится к мужчине, чтобы накоротке выпить с ним чашечку кофе с пирожными и посетовать на неудачи нового брака, нельзя расслабляться, замыкаться в себе, проявлять эгоизм, – необходимо щедрой рукой вновь одарить страдалицу "памятными предметами".

Пусть не смущает вас то, что вы их купили совсем недавно, во всяком случае, после отъезда бывшей благоверной. Ей, ей – стоит хорошо заплатить за то, чтобы иметь право гордо заявить: "Баба с возу – кобыле легче"! Нужно помнить о трудной бабьей доле: "Женщина легко уходит из семьи только в новую, уже хорошо устроенную, утрамбованную собственным телом постель". Стоит ли сожалеть о былом, – живите, наши прошлые жены, счастливо и богато.

Но разговор сейчас не о примитивных человеческих тварях, а о святых серых существах: Катя через несколько дней напряженного ожидания возвращения бесшабашной старухи незаметно выскользнула из квартиры и пустилась на совершенно бесперспективные в многомиллионном городе поиски. Ее вела искренняя привязанность, желание защитить от невзгод старую, выжившую из ума клячу.

Как здорово могут отличаться мотивы поступков Адама и Евы, человека и кошки. Катя, конечно, погибла потому, что утратила в комфортных условиях навыки странника, бродяги, голодранца. Но она пожертвовала благополучием, самой жизнью, ради избранного человека, а не сытного стола и комфортабельного жилища. Вот уж воистину: "Браки и привязанности заканчиваются на небесах"!

Сергеев вспомни другой случай: он прикармливал Клеопатру – истинную распутницу, страстную гуляку исключительно дворовой масти. То была крупная кошечка, приваженная женой Сергеева к дому. Не даром замечено: "Рыбак рыбака видит из далека". Своих замечательных котят она рожала в квартире Сергеева, прямо у него на тахте.

Клеопатра была по началу заботливой матерью, но через пару месяцев героического материнства вновь встала на путь порока. Гуляя по двору, она приставала к детям, взрослым, как бы предлагая себя в дом. Пожалуй она смогла бы стать домоседкой, подвали ей удача попасть в семью, где у нее не было бы конкурентов. Но ничего такого не произошло, и ей, неприкаянной отщепенке, пришлось мыкаться без постоянной прописки.

Сергеев, однажды, хворая, задержался на несколько дней дома, не посещал работу. Случайно, выглянув в окно, он заметил, что Клеопатру "добрые люди" берут за шиворот и сажают в мешок. Подлая, крашенная в желтый цвет, баба – соседка по лестничному маршу, отправляется с мешком на улицу. Ее вислоухие собутыльники, – муж-автослесарь, подруга с мужем-крестьянской косточкой и выводок сопливых детей замешкались у ворот. Сергеев, как мог скоро оделся и трясущийся от высокой температуры, рванул за паразитами.

Крашенная, к тому же основательно лысеющая, стерва с мешком уже потерялась из виду, но остальные лиходеи замешкались. Суровая отповедь привела их в замешательство. Первым очнулся крестьянин, – в нем взыграла тяга к пролетарской диктатуре и гордыня хозяина жизни. Геройски схватив Сергеева за грудки, человек из народа пытался диктовать свою волю дохлому интеллигенту.

Сергеева с четырнадцати лет воспитывался в закрытых военных учебных заведениях и был основательно натаскан в премудростях разностороннего рукопашного боя. Даже не поведя глазом в сторону крестьянина, он легким кистевым движением освободился от захвата и оттолкнул от себя простака.

Мимо по улице летели рычащие стаи автомобилей и, по законам жанра, следовало выбить ударом ноги этого дуралея на проезжую часть. В несколько секунд он будет размолочен капотами и превращен в кашу. Что-то удержало Сергеева от слишком решительных действий. К тому же, обескураженный легкостью контратаки, крестьянин поник и только невнятно что-то бурчал.

Теперь в единоборство решил вступить автослесарь. Нужно быть полным идиотом и простофилей, чтобы, вылупив глаза через страшные диоптрии очков (легким ударом по которым можно лишить его зрения), повторять приемы крестьянина, – хватать за грудки.

Рефлексы, подхлестнутые интоксикацией, температурой, у Сергеева восстановились моментально. По спортивному опыту, он оценил важный показатель готовности к жестокому бою: его собственное сознание намного обгоняло события, а потому панорама как бы раскручивалась в медленном темпе. Перед ним открывался выбор средств, прочно вбитый долгими тренировками по программе рукопашного боя, принятого в разведке морской пехоты и воздушно-десантных войск.

Можно было легко переломать руку этому болвану сразу в трех сочленениях – лучезапястном, локтевом и плечевом. Для этого надо только несколько развернуть корпус вправо, прочно накрыть его руку своей левой подмышкой и резко обронить все свои девяносто килограмм живого веса на его вытянутую, ослабленную тыльным разворотом руку.

Возможен и другой ход: поднырнув под правую руку противника, провести "мельницу" и воткнуть слесаря башкой в асфальт, но тогда его ждет перелом основания черепа, шейных позвонков, мощное внутричерепное кровоизлияние, тяжелейшее сотрясение головного мозга. Чего-то одного, на выбор, было достаточно, чтобы отправить лиходея на тот свет.

Можно решить вопрос еще проще: снести правым локтевым ударом непрочную реберную дугу над его печенью. Тогда грядет и разрыв печени острыми обломками ребер. Смерть в таких случая наступает от внутриполостного кровотечения.

Можно, наконец, заехать страдальцу ногой в пах или по кости голени, – от страшной боли наступит шок.

Но внимание Сергеева почему-то приковало совершенно открытое горло лиходея. Видимо, вспомнилась беззащитность и готовность на муки Клеопатры, когда ее, схваченную за шиворот, погружали в мешок. Правая кисть Сергеева уже сложилась в "лапу леопарда". Ею, как пилой, перерубаются хрящи горла и наступает скорая смерть от мучительного удушья.

Еще мгновение, – некоторый подготовительный отворот корпуса для усиления размаха, – и "лапа леопарда" готова выстрелить смертельным ударом. Привычный на татами, жестоко-азартный "киай" уже выдавливался из жаждущей крови и мести глотки. Вспомнилось: "Бей первым Фреди"!

С возрастом мы, безусловно, становимся мудрее: именно это спасло слесаря от смерти, а Сергеева от явно приближающихся суда и тюрьмы. На другой стороне узкой улицы суету у ворот пожирали взглядами уже готовые к снятию показаний свидетели. Обыватели, стоящие на остановке троллейбуса, десятком пар любопытных глаз пожирали гладиаторский экспромт.

Насладить их любопытство профессиональным убийством, пусть плохого, но все же человека, и при том не спасти Клеопатру, – было пижонством, а не разумной боевой операцией. Этого придурка, если уж есть такое желание, можно оглушить ударом в парадной, на лестнице, и сбросить вниз головой в зияющий проем. Эффект будет не менее основательный, чем при выполнении "мельницы".

Хуже всего то, что Клеопатру уже не вернешь. Здесь, на шумной улице, на Сергеева широко раскрытыми, испуганными глазами смотрели дети этих двух рабоче-крестьянских дебилов. Вспомнилось из Библии: "Гневаясь не согрешайте"! А затем уже вовсе успокоительное: "Итак смотрите, поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые" (К Ефесянам 5: 15)…

Сергеев на всю жизнь запомнил одну из своих кошачьих подруг – Фаину. Она появилась у него на даче неожиданно, во время кормления стаи соседних подруг, которые собирались по вечерам на скромный ужин и холостяцкие посиделки. В проеме входной двери показалось максимально вежливое, деликатное существо, страшно исхудавшее и взъерошенное. Кошку просто качало от усталости и истощения, – она, видимо, проделала огромный и трудный путь, пока каким-то шестым чувством установила, что именно в том доме ее обязательно приютят и накормят. Она одарила вежливым носовым поцелуем каждую из собравшихся на посиделки кошку. Деликатно, но с аппетитом уплела предложенные лакомства.

Сергеев внимательно рассмотрел примечательное создание, – это была носительница элитной сибирской породы с некоторым подмесом замечательного норвежского генофонда, о чем свидетельствовали выраженные и характерные кисточки на кончиках ушей. Сергеев, приласкав Фаину (она всем своим видом подсказывала именно это имя), уложил ее на диван. Наступила пора сна, – кошка спала, как убитая, но поднявшись довольно рано, принялась методично и тщательно вылизывать себя. Через пару часов – это было уже совершенно преображенное создание. Приведя себя в порядок, Фаина отправилась обозревать территорию усадьбы, фиксируя границы известным способом. Дела экскрементальные она отправляла на грядках других усадеб.

Кошка быстро определилась с хозяином и соседями, с территорией и домом. Она отъедалась, лечилась травками, отдыхала. Но когда вечером, как обычно дачные подруги попытались собраться в гостиной и отведать лакомств на халяву, Фаина разметала конкурентов в несколько секунд. Так же свирепо впредь она расправлялась с любой собакой, пробегавшей мимо сада. Ее страсть к зубасто-когтистым боям не могли охладить даже крупные немецкие овчарки.

Через несколько дней, ночью, Фаина родила трех замечательных котят прямо у Сергеева под одеялом. Все они были разной масти, причем, не соответствующей окрасу матери. Ясно, что голодная жизнь кошки-скиталицы потребовала от Фаины соития с несколькими разными котами.

В таких связях не мог доминировать генофонд ослабленной матери, остались жизнеспособными лишь зиготы с преобладанием генетической информации сытых самцов. Но по-настоящему доверила Фаина драгоценное достояние только одному существу – человеку по фамилии Сергеев. Она позволила ему принять трудные роды.

Фаина сама выбрала место для семейного гнезда: в секцию шкафа с бельем мамочка аккуратно, за шкварник, перетаскала потомство. Фаина была заботливая мать ровно до двухмесячного возраста питомцев, затем она полностью переложила труд по уходу и воспитанию на Сергеева. Таким шагом она показала ему, что в котятах таятся души сергеевских грешков молодости, а по счетам необходимо обязательно платить. Коты же совокупители к серьезным, душевным делам, не относятся, – то всего лишь зов природы и притяжение тела.

Фаина учила котят охотиться за живностью, показывала лечебные травы, помогала осваивать приемы борьбы в стойке и партере, но кормить грудью малышей отказывалась. У нее появилось более ответственное занятие, – она сплела супружеские узы только с одним котом – великолепным крупным британцем, проживающим в соседнем доме. Так был дан старт большой семейной любви, закончившейся к осени рождением шести одномастных котят, которых пришлось признать, прежде всего, британцу. Сергеев неоднократно замечал, что британец тоже участвовал в тренировке охотничьих инстинктов у котят, но он, паршивец, многократно изменял Фаине, причем, с нестоящими деревенскими простушками.

К сожалению, Фаина не пожелала переехать с Сергеевым в Санкт-Петербург, – ее манили охотничьи просторы, сказки о которых вечерами и ночью ей шептал на ушко сытый и легкомысленный, серо-полосатый британец. Какой женщине не хочется завести прочную, благополучную семью. Многие из них действительно верят в легкомысленную легенду о том, что "с милым рай в шалаше". Вернувшись к лету из дальнего плаванья, Сергеев не нашел Фаину в живых, погиб и рыцарь-британец, видимо, подбивший азартную подругу на порочный и опасный поступок, – воровство кур у постоянно живущих в поселке "дачников". Их, скорее всего, загрызли дворовые собаки, стоящие на страже имущества хозяев. Но то было лишь предположение. Сергеев молил Бога, чтобы, отбирая жизнь, он дал Фаине и британцу легкую смерть, если уж не пожелал дать жизнь долгую и беззаботную.

Сергеев всмотрелся в мордахи своих теперешних подружек (их теперь было только две), – они были сытыми, довольными, в них не читался даже намек на подозрение о готовящейся "подлянке". Сергееву стало стыдно за легкомысленное согласие на командировку. Правда, он еще не высказал свое окончательное решение главному врачу. Но в душе уже согласился потому, что хотел отдохнуть от больничной суеты и дешевых интрижек, которые постоянно закручиваются в женском коллективе. Размышления пошли по нескольким направлениям. Первое – можно забрать подружек с собой, но такой переезд для них станет огромной психической травмой. Ясно, что кошкам необходимо постоянно ощущать свою причастность к защите дома от вурдалаков. Второе – можно пригласить бывшую жену пожить в доме, ее хорошо знали кошки. Но тогда остается загадкой, как она будет осуществлять эту самую жизнь на "чужом берегу"; захочет ли освобождать потом "утоптанное" ложе. Она была тоже врачом, но вдруг, неожиданно для Сергеева, так основательно влезла в бизнес, что забыла не только семейные обязанности, но стала подторговывать своими принципами, свободой действий, добропорядочными отношениями с людьми. Возобновление союза с коммерсантом азиатского качества не входило в круг желательных отношений.

Наверное, самым реальным и разумным был третий вариант: временное переселение семьи дочери под отеческий кров. Но при любом решении кошек ожидало потрясение и возникновение сомнений в верности лидера стаи. Рука потянулась к телефону, – к нему Сергеев последние годы относился с предубеждением. Чаще он выключал его напрочь и пользовался связью с внешним миром только в одностороннем порядке, то есть звонил сам и не принимал звонков ни от кого. Такое прочное ощущение покоя соответствовало его интровертированной натуре, склонной к щадящему здоровье аутизму.

Все друзья и деловые люди поставили на нем крест, отучились общаться по телефону, некоторые прокляли, но он твердо продолжал свою линию, замечая, что продуктивность профессиональной деятельности при этом резко возросла. Это особенно плодотворно сказалось на литературной деятельности Сергеева, к которой он привык уже давно, как к своеобразному интеллектуальному наркотику.

В молодости профессиональное занятие журналистикой спасало его от безденежья, теперь это было скорее занятие для души. Но самое главное, навык наблюдения жизни, склонность переживать, пропускать через себя все события, насыщаясь при этом богатым материалом литературного характера, стало неким смыслом его жизни.

Он научился жертвовать ради такой схемы жизнедеятельности многим из сферы личного. Но, может быть, это и стало его самой главной личностной сущностью. Он часто использовал метод здоровой провокации, возбуждая им откровение у "объекта наблюдения". При этом приходилось превращать себя в психотерапевтическую мишень. Такая смелость приносила глубокое проникновение в сущность наблюдаемых событий, но оставляла незащищенным собственное тело и душу, на которох тут же появлялась масса болезненных синяков, шрамов, кровоточащих ран.

Набрав номер дочери и дождавшись ответа, он наслаждался некоторое время лопотанием внучки – замечательного пятилетнего существа. Но, честно говоря, болтая с ней о пустяках, Сергеев чувствовал, что ему пока еще ближе кошки, чем человеческий ребенок. Скорее всего – то был результат собственной отстраненности от жизни, и фотография явной шизотимности, свойственной любому ученому. Дочь, как только узнала от внучки, кто звонит, обрушилась на него с упреками:

– Папа, где ты болтаешься? – выкрикнула она раздраженно. – Мне все провода оборвали звонки от твоего дальнего родственника – Германа. Ты, видимо, забыл, что у тебя есть обязательства перед твоей женой и ее сыном от первого брака?

Сложность логических построений, свойственных женщинам, вообще, и собственной дочери, в частности, позабавили Сергеева. Он, было, хотел выстроить схему душевных связей дочери и своей бывшей жены, крепость которых всегда его поражала, – порой ему казалось, что дочь вовсе не его, а ее отпрыск, – но Ольга огорошила его новой инвективой:

– Ты удивительно черствый человек, папа! Я бы с тобой не могла прожить ни месяца, а она истощала себя в борьбе с твоим душевным холодом целых пять лет.

Все это в просторечии называется "окатить ушатом холодной воды" или "с больной головы на здоровую". Сергеева, явно, теснили с Олимпа, на который тихо, но последовательно он давно возвел себя. Выстроил там удобную хижину и расположился, согласно собственным планам, на долгие времена. "Кто виноват? – вот в чем вопрос".

Такие встряски нравились Сергееву. Дочь, бесспорно, это понимала, поэтому совершала подобные экзекуции всегда с энтузиазмом. На ее языке такая "работа" звучала, как "промывка мозгов зазнавшемуся папочке". Но кто может судить женщину, особенно, если это твоя дочь?

– Ближе к телу, Олечка, – в чем дело? что случилось? – начал медленно мобилизовывать свои силы Сергеев для отражения атаки. Я знаю твои тайные и явные симпатии, – ты готова ради женской солидарности продать отца за рупь с мелочью.

Дочь, видимо, надула пухлые губы и заявила категорическим тоном:

– Я за справедливость, а не за семейный сепаратизм.

Ольга Александровна была по образованию философом и потому иногда изъяснялась высокопарным и наукообразным слогом. Но то были профессиональные штампы и ничего более. Она скоро поменяла гнев на милость и продолжала более вкрадчиво:

– На Валентину Андреевну совершено нападение и ее в тяжелом состоянии вчера доставили в больницу, – она в реанимации, еще не приходила в сознание.

Это уже звучало, как удар грома среди ясного дня. Сергеев поперхнулся и с него моментально слетела напускная сердитость и желание заниматься словесной бравадой. Дело принимало какой-то трагический оборот. Он уточнил у дочери номер больницы, распрощался и начал розыск. Сергеев быстро отыскал телефон начмеда больницы – своего приятеля, доктора медицинских наук, великолепного специалиста анестезиологии и реанимации. Костя откликнулся на телефонный звонок моментально и сам взял инициативу разговора в руки:

– Саша, я пытался до тебя дозвониться, но твоя система телефонной связи не всегда приносит пользу. – молвил он сходу. – Положение у твоей Валентины критическое. Ты извини за прямоту, но у меня надежд на благоприятный исход практически нет, у нее очень тяжелые травмы головы, грудной клетки. Однако, как ты понимаешь, делам все, что возможно.

Сергеев молчал и внимательно слушал, вопросы задавать не имело смысла, – все и так ясно. Спасибо Косте, что он не стал тратить время на пустые слова, не вешал лапшу на уши – не врал, не успокаивал. В конце разговора Сергеев уточнил возможность навестить Валентину прямо там, в реанимации, – договорились сделать это завтра, часов в одиннадцать, когда закончится обход и вся утренняя больничная суета.

Опустив на рычаги телефонную трубку, Сергеев замер в оцепенении, – странно, как быстро и неожиданно свалились на него трагические неожиданности. Но он еще не собрался с мыслями и сидел сгорбившись, в глубокой задумчивости.

Кошки, словно почувствовав его горе, запрыгнули на тахту и внимательно наблюдали за ним печальными глазами. Какие все же это тонкие существа, способные ощущать любые эмоциональные повороты в душе человека, – они сопереживали, разделяли горе, готовы в меру своих сил прийти на помощь.

Сергеев неоднократно замечал, что кошки порой застывали, с осторожным любопытством устремив взгляд мимо хозяина, в пространство. Говорят, что они таким образом фиксируют эфирные тела, – например, прошлых жильцов этой квартиры, давно умерших, но пожелавших навестить свой бывший дом.

Появление полтергейста кошки тормозили сразу же на пороге квартиры решительным взглядом, излучавшим безусловное презрение и суровую непреклонность. Они усаживались на его пути и своей волшебной аурой возводили непреодолимое препятствие для всякой нечистой силы, явно давая понять, что они посланники Бога на земле – суровые судьи, готовые в случае чего и приговор привести в исполнение собственными зубами и когтями. Нечистая сила боялась их!

Около полуночи Сергеев услышал какое-то шевеление на карнизе окна в спальне, – он еще не сомкнул глаз, – кошки подняли головы, но вежливо притихли, не двинулись с места. Сергеев подошел к окну, – на карнизе топталась нежная голубка, почесывала клювом оперенье, заглядывала, но не просилась в комнату. Сергееву показалось, что глазки у нее были блестящие и агатовые, как у Валентины. Мистика! – стукнуло в голове у Сергеева.

Подобное послание в его жизни уже было: пять лет тому назад он плыл на большом сухогрузе в Атлантике; вдруг, ни ведомо от куда, подлетела и присела на передней мачте, около прожектора, небольшая птица. Это было странно, – судно находилось практически в центре Атлантики. Обычной птице такие перелеты не под силу. Сергеев наблюдал ее появление издалека, – он находился вместе со старпомом в ходовой рубке, – была ночь – тихая, загадочная, обволакивающая теплом парного молока. Наутро к нему зашел капитан с радистом: попросил крепиться и передал радиограмму от жены с известием о смерти матери. Бесспорно, – история повторяется!

Ночь прошла в размышлениях. Вспомнились годы, прожитые вместе, – они, вообще-то, были счастливыми. Валентина успела до встречи с Сергеевым четыре раза побывать замужем и была довольно заводная штучка. Однако быть женой ученого – это профессия, тяжелая и особая, выдюжить которую дано не каждой.

Еще сложнее для Сергеева было наблюдать, как мучается рядом живущий человек, – они расстались без скандалов и взаимных упреков. Валентина продолжала навещать его, видимо, ощущая потребность общения, больше, чем с другими. Но вечные творческие залеты Сергеева, само собой, не способствовали лечению душевных ран, на которые все время жаловалась теперь уже просто подруга.

Он пресекал все ее попытки как-то вмешаться в его быт, – например, убрать квартиру, – предпочитал жить в окружении пыльных книг, да любимых кошек. Если уж он и корил Валентину за что-либо, то только за пропавшую Катьку и Клеопатру (интересно – имена обоих на одну заглавную букву; Маша и Муза – имели иной фонетический старт). Намеки судьбы были понятны Сергееву: "К" – от слова катастрофа; "М" – от слов милая моя.

Но с сергеевской мистикой Валентина решительно не соглашалась и обвинения в свой адрес за пропажу кошек не принимала. И вот теперь возмездие: эта близкая женщина безвозвратно отдаляется от него, – решительно и бесповоротно! – для него в том уже не было сомнений.

К одиннадцати Сергеев приехал в больницу, внутренне подготовленный к худшему. Уже по лицу Кости он понял, что не ошибся в ожиданиях. Сергеев попросил о встрече с дежурным врачом-анестезиологом (тот еще был на месте). Серьезный и разумный врач тихо и последовательно провел Сергеева по короткому финальному пути жизни пациентки: она все время была без сознания и только к полуночи, примерно за десять минут до смерти, открыла глаза, показала рукой чтобы сняли интубационную трубку (она была на управляемом дыхании), но говорить не могла, только внимательно оглядывала помещение, мониторную технику, приборы, словно прощаясь со всем земным. Слез не было, – но была грусть и отчаянье во взгляде. Она, видимо, пыталась разыскать лицо любимого человека и, скорее всего, печалилась, что Сергеева нет рядом, что не успела, не смогла проститься и сказать что-то самое главное, приходящее на ум только в последние минуты.

Подвиг прощания с жизнью требует огромного волевого напряжения. Он последнее истощающее испытание для тяжелейшего больного – огромная нагрузка, еще больше укорачивающая жизнь. Она быстро утомилась, сорвалась на прерывистое дыхание, неудержимо нарастал разлад сердечно-сосудистой деятельности. Ее ввели в мягкий морфинный наркоз и теперь уже окончательно очистившаяся от греха душа Валентины тихо отошла в мир иной.

У врачей хватило ума не мучить пустое тело (фантом, оболочку) бесполезной истерической суетой "экстренного оживления". Конечно, в последние минуты жизни боли она не чувствовала, но каждому смертному тяжело и боязно расставаться с привычной землей, а душе покидать полюбившееся тело. Конечно, душа, возносясь, наблюдала за земными существами, она пожелала последний раз посетить и Сергеева в образе голубки. Наверное, ее последними словами было до боли знакомое обоим: "Укрепите ослабевшия руки, и утвердите колена дрожащия; скажите робким душою: будьте тверды, не бойтесь; вот Бог ваш, придет отмщение, воздаяние Божие; Он придет и спасет вас" (Кн. Исаии 35: 3-4).

Сергеев считал своим долгом испить всю горькую чашу до дна: он спустился в морг, попросил показать тело усопшей. Патологоанатом замялся, – уж слишком тяжелы для обозрения были травмы, расставившие на теле жестокие печати. Но начмед, сопровождавший Сергеева, дал знак рукой врачу, – "Делай, как просит"!

Картина повреждений была ужасная, – так могли поступить только палачи-вандалы, без совести, без сердца, потерявшие человеческий разум. Скорее всего, это дело рук наркоманов. Лицо, затылок, руки, грудь представлялись сплошным массивным кровоподтеком, кости черепа проломлены в нескольких местах, – как она не скончалась прямо там, на месте нападения, в парадной, где, видимо, сразу шагнув с крыльца, со света в темноту, была оглушена первым ударом кастета в висок.

Моментально потеряв сознания, она уже не чувствовала все остальные удары. Сергеев, взглядом профессионала осматривая труп, фиксировал не только повреждения, чтобы составить хотя бы приблизительную картину происшедшего, но исподволь отыскивал "смягчающие" признаки, – хотелось, пусть мысленно, виртуально, но снизить накал мучений маленькой, беззащитной женщины.

Спазм от рыданий, слез хлестнул неожиданно. Сергеев резко задернул окровавленную простыню, пытаясь задушить конвульсии рыдания, быстро вышел в коридор, низко наклонив голову. Он взглянул на друга глазами, полными слез; губы, искаженные горем и гневом, выдавливали проклятия:

– Костя, этих подонков мне нужно найти обязательно и задушить, пристрелить лично;… или, еще лучше, – вырвать у них, обязательно у живых, печень и сердце голыми руками; колотить эту мразь башкой о стену пока не вытекут из нее тупые,… полоумные,… отравленные наркотиками мозги!…

Сергеев перевел дыхание, помолчал, пытаясь привести собственное сознание в равновесие:

– Костя. Но все это, к сожалению, ей уже не поможет. Пусть земля Валентине будет пухом!…

Костя вынес от анатома две колбы с разбавленным спиртом, друзья выпили молча и двинулись к выходу. Узкий коридор мрачного цокольного помещения, подсвечивался мерцающими-мигающими неоновыми и бактериоцидными ламп. Все, абсолютно любые предметы, вопросы, слова, дневной и электрический свет – все признаки продолжавшейся жизни словно давили на сознание, на плечи тяжелым, просто неподъемным, груз…

Сергееву вспомнились слова Иисуса: "Из тех, которых Ты Мне дал, Я не погубил никого" (От Иоанна 18: 9). С Валентиной, как и с первой женой, умершей давно,… в возрасте тридцати лет, от молниеносно протекавшего менингоэнцефалита, – все было наоборот.

Тогда роковая болезнь у первой жены – Людмилы – возникла через сутки после того, как она, – еще молодой врач-инфекционист, – реанимировала задыхающегося от ложного крупа ребенка. В те времена еще не было в наших инфекционных больницах специальной дыхательной аппаратуры и спасать больных приходилось дыханием "рот в рот". Так она набралась вирулентных вирусов, против которых спасения не было. У нее, как потом понял Сергеев, основательно раскопав катамнез, были врожденные дефекты локальных иммунологических барьеров, защищающих мозг: в возрасте 4-х лет она чуть не погибла от кори при таких же симптомах. Трудно было смотреть на муки молодой, красивой женщины: смерть наступила в состоянии неснимаемого судорожного статуса. Все произошло в той же больнице, в той же реанимации.

Судьба словно испытывала Сергеева на прочность: сперва позволяла притронуться к счастью, но тут же отбирала привычное и породненное. Дьявол мешал спокойной жизни, лишал возможности полного наслаждения. Большие и малые земные радости словно уплывали от Сергеева, лишь помахав ручкой.

Но, испытывая на прочность психику Сергеева, потусторонние силы брали слишком круто, – все по их воле заселялось неимоверно жесткими контрастами, не допускались полумеры и полутона.

Как же все-таки мы, люди – земные существа, – слабы и зависимы от обстоятельств, окружения, суетной эпохи. Тем не менее, осознавая свою слабость и незащищенность, как мало еще человечество прониклось верой во Всемогущего Господа. Мало кто понимает до конца, например, слова Евангелия от Иоанна (15: 20): "Раб не больше господина своего". Ни у кого нет никаких оснований мнить себя сверхчеловеком, не исполнять Божьи заповеди, тянуться к дьяволу. Еще хуже, когда сбываются пророчества Иеремии (4: 22): "Неразумные они дети, нет у них смысла; они умны на зло, но добра делать не умеют".

Во время похорон Сергеев находился в относительном забытьи, успокаивал себя малыми дозами коньяка и тотальным одиночеством. Гроб при отпевании во Владимирской церкви и на кладбище решили не открывать. Прощались скромно, без речей и клятв, народу было немного, – никто не лез к Сергееву с традиционными соболезнованиями, друзья ограничивались рукопожатием. Сергеев терпеть не мог фальши – ни в большом, ни в малом.

Состояние оглушенности не проходило неделю. С питьем спиртного Сергеев завязал быстро (почему-то не хотелось). Разговоры с милицией закончились быстро. Они не утомили, а только вселили уверенность, что никого не найдут, да и искать особо не будут. Было ясно, что Дело спишется на случайность: "случайная" встреча в темном, по чьей-то воплощенной воле, подъезде с неуправляемыми наркоманами. Вычислить виновников не возможно так, как свидетели растаяли во тьме ночи.

Сергеев принял окончательное решение быстрее сменить обстановку – уехать в командировку. Только основательно придя в чувство, можно начинать серьезные и большие дела. Подходы к ним пока для Сергеева были не известны, – значит следовало ждать прозрения, инсайта, момента истины!

С Чистяковым о госпитализации договорились по времени и программе окончательно. Но что-то настораживало Сергеева в реакциях Миши на обсуждаемые вопросы, – был он больше формален, чем заинтересован, словно дела эти касались не его, а постороннего человека, просто далекого знакомого. Дела на работе и дома были улажены, он простился с Машей и Музой, передав их на руки дочери и под вечер, в субботу, отправился на вокзал. "И избавил нас от врагов наших, ибо вовек милость Его; Дает пищу всякой плоти, ибо вовек милость Его. Славьте Бога небес, ибо вовек милость Его" (Псалом 135: 24-26).

Антракт злодеи!