"Оракул петербургский. Книга 1" - читать интересную книгу автора (Федоров А. Г.)

Беседа третья

В истории Мира все настолько переплетено и увязано, что вычленить множественные взаимосвязи практически невозможно. Мы не знаем в кого и когда Бог переселяет избранные души. Но то, что душа не погибает, а живет вечно, – неоспоримый факт. Сомневаться в том может только весьма ограниченная личность – близкая к носителям идеологической примитивности (скажем, большевистской). И пусть нашим избранником на пути таких подтверждений будет Александр Великий (Македонский). К сожалению, общение с рассказами о нем порой весьма затруднено. Ф.Байназаров в 1991 году и другие исследователи отмечают, что на рубеже 329-327 лет до новой эры была уничтожена древняя письменность Средней Азии. Известно, что представители народов тех государств были иными даже внешне, чем сейчас. Раскосые глаза у таджиков, узбеков, киргизов и других современных азиатов, – это подарок татаро-монголов, следствие их былых нашествий. Тогда ассимиляция велась варварскими методами: убивали всех взрослых и детей мужского пола, оставляли только молодых женщин, девушек, девочек. Их превращали в наложниц, рабынь, – в носителей иных комбинаций генофонда, открывшего дорогу новому этносу, отдельные фаланги которого носили имена своих монгольских и татарских повелителей – Узбека, Киргиза, Туркмена.

Потеря громадного исторического материала, создаваемого веками представителями прежних высоко развитых народов, осталась невосполнимой. Последующее греко-римское доминирование прозы об Александре Македонском (356-323 годы до новой эры) исказило правдивость описаний его жизни, дел, военных походов. Теперь желающие узнать что-либо о легендарной личности вынуждены ограничивать круг литературных источников произведениями таких авторов, как Полиен, Страбон, Диодор, Арриан, Квинт Курций Руфа, Плутарх.

Но авторская индивидуальность была подавлена весомостью авторитета Александра, мнение писателей-исследователей оказалось ангажированным соответствующейэпохой, зависело от того, кто был у власти, – почитатель великой личности или ее конкурент. Кроме того, многого древние авторы и не могли знать, ибо не были современниками великого человека, а исторические сведения тогда плохо хранились, чаще передавались в устной форме. Однако иного выбора нет, – авторы древности передают нам свои исторические и литературные предрассудки для критического осмысления, а не для слепых восторгов. Посему будем вдумчивыми, рассудительными, осторожными. Желание обратиться именно к такому персонажу, как Александр Македонский, понятно: слишком грандиозны деяния, творцом которых он был. Масштабы свершений не смогла ограничить скоротечность блистательной жизни молодого царя. Быстрота и натиск событий лишь усугубили таинственность и мистичность легенд, связанных с именем Александра Великого.

Исторические факты свидетельствуют не только о незаурядности этой личности, но и о противоречивости, сложности характера: в нем было достаточно благородства и коварства, доброты и жестокости, щедрости и стяжательства. Даже та своеобразная негласная цензура, которую невольно вводили для себя его биографы, не смогла полностью спрятать теневые стороны жизни Александра. Конечно, демонизм великой личности и, вместе с тем, человеческое обаяние вызывали гипнотический эффект, подобный взгляду громадного, красивого удава. Любой автор, погружающийся в ауру исторической гигантомании, терял способность быть бесстрастным и в полной мере объективным. Поэтому отрицательные моменты жизни Александра Македонского преподносятся только в форме неких намеков, с обязательными оговорками о малой вероятности.

Мистические ожидания и действия сопровождали этого человека от момента появления и до ухода из земной жизни. Александр родился в шестой день месяца Гекатомбеона в столице Македонии Пелле, в тот же день сгорел храм Эфесской Дианы. Опасное предзнаменование. Но оракулы успокоили: "Нет ничего удивительного, что сгорел храм: Богиня Артемида, как повивальная бабка, была занята принятием новорожденного Александра". Предначертание было развернуто в сторону величия, экстраординарности будущего царя и полководца. Скоро над именем наследника нависло облако подозрений в его причастности к организации убийства отца. В конце же жизненного пути родилась вовсе путанная интрига, – нависла густая завеса тайны, кривотолков, подозрений.

Наши современники вынуждены переориентировать практически все, связанное с памятью об Александре: осторожно муссировалось даже мнение о том, что к смерти Македонского причастен его бывший воспитатель – великий философ Аристотель. Начало такой версии положено намного раньше: считалось, что Аристотель обладал врачебными знаниями; только он один (тоже великий) мог оценить масштабы урона цивилизации, связанного с походами необузданного Александра. Все это повышает вероятность принятия экстраординарных решений, – великого Аристотеля против великого Александра. До конца не исключено предположение: будто бы учитель приготовил особый яд для умерщвления ученика. Если такая тема вообще возможна, то невольно задаешься вопросом о причинах столь жестоких действий.

Понятно, что только философ такого уровня, как Аристотель, мог взвалить на себя бремя бесстрастного эксперта поступков Александра и принять решение о его преждевременном уходе из жизни. Однако и здесь, скорее всего, спрятана лишь политическая интрига, приправленная мистикой и чертовщиной. Не будет философ пачкать руки предательством и примитивным криминалом, – не станет сам себя втаптывать в грязь. В том убеждаешься, прослеживая жизненный путь Аристотеля.

Аристотель был первым с возраста 13 лет основательным учителем Александра. Он преподал ему не только передовые философские, религиозные знания, но и медицину. Ибо сам был потомственным эскулапом, а философия в те времена прочно переплеталась с медициной. Говорят, что Аристотель посвятил своего ученика и в тайные знания ведического уровня, которыми владели храмовые мудрецы-оракулы Египта. Несколько проясняет психологическую сторону поступков молодого наследника известный австрийский антиковед Фриц Шахермайр, сам являвшийся существом с загадочной, путанной биографией. Может быть, это и повышает доверие к его заключениям: "подобное тянется друг к другу".

Шахермайр оставил нам несколько примечательных трудов об Александре Македонском. Великих исторических деятелей ученый предлагает делить на две категории: на гениев рационального характера, соотносящих свою деятельность с интересами общества, и на необузданных властителей, увлекающих общество к социальной катастрофе. К первым он относил царя Филиппа (отца Александра), ко вторым – самого Александра. Любой социолог скажет, что личность, существующая вне групповых связей, не возможна на посту государственного деятеля: "жить в обществе и быть свободным от общества невозможно".

Александр уже в ранней молодости в силу очевидной незаурядности был ориентиром определенной группы македонской знати, которая свое социальное восхождение связывала с его быстрейшим вхождением во власть. Эти люди не могли и не хотели ждать законной передачи царственных обязанностей от отца к сыну. Здесь речь шла не о заурядной порядочности, а о тяготении к божественной власти и "купании" в ее лучах. Помощником в таких необычных пристрастиях у Александра была мать – властолюбивая, сильная натура, своеобразная хищница, готовая уничтожать соперников без счета. Она основательно индуцировала загадочного сына.

Заговор против царя Филиппа был сплетен просто: он был убит Павсанием, оскорбленным охлаждением царя к нему, – к своему гомосексуальному партнеру. Подтолкнуть молодого человека к вспышке агрессии, в которой было больше невротического, чем истинно жестокого, имели возможность заинтересованные в смерти Филиппа лица. Тут же, на месте покушения, злоумышленник был убит без суда и следствия. Потрясенный Александр якобы мстил заговорщикам жестоко, но можно было воспринимать такие действия и как желание освободиться от посвященных, – от соучастников акта отцеубийства.

Плутарх пишет о том, что Александра уже в юношеские годы огорчали победы отца. Он опасался, что для него не останется великих дел. Теперь, придя к власти в возрасте 20 лет, он принялся за последовательную реализацию мечты о завоевании всего мира. Черный покров оградил тайну смерти отца Александра – царя Филиппа от последующих поколений. Нам не дано разобраться в том. Скорее, этого и не надо делать. "Истинно, истинно говорю вам: раб не больше господина своего, и посланник не больше пославшего его" (От Иоанна 13: 16).

Филипп создал прочные основы государства Македонии, воспитал в многочисленных походах лучшую армию. Он был не только выдающимся полководцем, но и замечательным дипломатом, собирателем своего царства. Шахермайр высказывал в своих трудах интересную мысль о том, что строго говоря будущее военное господство Александра создавалось не только усилиями его отца, но намного раньше – победами Кира. Отсюда и вывод: империю Александра должно считать не расширившейся Македонией, а выросшим Персидским государством.

Александр в реализации своих военных планов постоянно спешил. Но такой темперамент был оправданным методом достижения воинских успехов: он обрушивался на голову противника неожиданно и неотвратимо, как Божья кара за отступление от заповедей, наслаждение сытостью и богатством. Его не интересовала позиционная война, долгая дипломатия. Однако в его методе было и благородство, свойственное только великой личности. Когда сподвижники предлагали напасть на противника под покровом ночи, он отвечал: "Я не ворую победу" и предпринимал труднейший марш-бросок, обеспечивающий внезапность, превосходство сил на узком участке, разгром основного врага.

Стратегия и тактика молодого полководца сводилась к бурному, но гениально осмысленному натиску. В таких "драках" Александр принимал непосредственное участие. Его жизнь неоднократно висела на волоске, множественные раны "украшали" тело. Но судьба берегла полководца для иной смерти. Как все бурные натуры Александр искал поддержки у Бога, ибо только с ним он мог советоваться с почтением.

Дельфийский оракул питал его уверенность и волю к победам. Но даже в общении с Пифийской жрицей Царь был нетерпелив и требователен. Александр не ждал смиренно вестей от Бога, как простой смертный, а принимал их как повелитель – наместник Бога на земле. Известен случай, характерный для молодого царя. Перед одним из походов Александр явился в Дельфийский оракул в то время, когда не должно было обращаться к Богу за прорицанием. Получив отказ от жрицы, он схватил ее за руку и потащил к треножнику над расщелиной, из которой струился дурманящий газ. Жрица, должна была восседать в этом своеобразном кресле, вдыхать отраву и тогда в ее помутненном рассудке, на подсознательном уровне, возникали пророческие видения. Сопротивляться напору царя было не возможно. Жрица, находясь еще в здравом уме, с почтением воскликнула: "Ты непобедим, сын мой"!

Плутарх считал, что Александр в душе критически относился ко многим ритуальным действиям, в том числе и к отдаваемым ему почестям. Рассказывают, что когда он с пышной свитой, будучи в Коринфе, навестил известного философа Диогена, то произошла забавная сцена. Диоген лежал, греясь на солнце. На вопрос приблизившегося к нему Царя о возможных просьбах, философ слегка приподнявшись ответил: "Отступи чуть в сторону, не заслоняй мне солнца". Находясь под впечатлением от встречи, Александр на обратном пути заявил приближенным: "Если бы я не был Александром, то хотел бы быть Диогеном".

Александр, вообще, был не чужд наукам и постоянно следил за появлением интересных сведений в области философии, права, медицины, военного искусства. Несметные богатства, – воинскую добычу, – Александр отсылал матери и щедрой рукой раздавал сподвижникам, войску. Он любил пиры, застольные речи, но пил мало и больше угощал сотрапезников. Женщины никогда не покоряли его волю настолько, чтобы превращаться в игрушку в руках красавиц. Известна легенда об Аристотеле, который в угоду одной из красивейший юных любовниц Александра позволил надеть на себя узду и в роли коня, ползая на четвереньках, развлекал забавницу. Случайно вошедший в покои Александр был очень удивлен эпатажной сценой. Аристотель, смутившись основательно, заявил царю: "Смотри, что она может сделать даже со мной, стариком. Тебе необходимо опасаться ее чар".

Александр Македонский был знаменательной личностью во всем. К нему в полной мере подходят слова: "Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную" (От Иоанна 12: 25). Бесспорно, Александр в житейском плане не щадил свою душу. Он растрачивал ее ради только ему понятной особой страсти – страсти разрушения и победы. Ареал его завоеваний столь велик, что с трудом поддается описанию. Он был просто ненасытен в завоеваниях. Пожалуй, только Арриан (около 90-95 – 175 года новой эры) сумел кропотливо и последовательно описать военные походы своего кумира – Александра Великого. Но это были описания историка, но не психолога. Никто до конца так и не понял души этой незаурядной личности.

Александр Македонский умер от неизвестного скоротечного, видимо, инфекционного процесса, промучившись в лихорадке несколько дней. Произошло это, как и предсказывалось, в Вавилоне. Он, по данным Аристобула, прожил всего 32 года и 8 месяцев, царствовал 12 лет и 8 месяцев. Последними его словами перед смертью было горькое: "Вижу, что будет великое состязание над моей могилой". Громадную империю Александра Великого быстро растащили мелкие царьки по мелким государствам.

Мать Александра – Олимпиада дала волю патологической мстительности: жестоко расправилась с конкурентами своей власти, чем восстановила против себя слишком многих и лишь ускорила крах империи. Македония была завоевана Кассандром. Он казнил сперва Олимпиаду, затем прикончил жену Александра – Роксану и законного наследника престола – маленького Александра (309 год до нашей эры). Новый сатрап постарался выбить из памяти народов легенды об Александре и его отце Филиппе.

Империю Александра, скорее всего, должно воспринимать в историческом аспекте, как Божескую кару за грехи, совершенные определенными народами. Но стойкого, глобального социально-экономического резонанса рождение и крушение империи Александра Македонского не вызвало. Александр Великий – это всего лишь яркая комета, посланная Богом на разведку. Она промелькнула на историческом небосводе, не оставив, как и любая комета, продолжительного следа. Она вызвала эффект временного потрясения, уникального блеска, породила образчик притягательной силы, но, скорее, только эмоционального круга. Был создан источник нескончаемого душевного влечения к подобной динамичной жизни.

Образ содеянного Александром Великим возглавил магию эталонности поведения незаурядной личности. Он поражал умы миллионов людей, гипнотизировал представителей последующих поколений, – царей, полководцев, воинов, обывателей. Петр Великий тоже, видимо, почувствовал силу такого воздействия. Он первым в России приказал перевести и издать повествования Плутарха об Александре Македонском. По этому "букварю добродетели" учились многие царедворцы, но особое внимание обращали будущие монархи. В магии этой личности умные и тщеславные находили психологическую поддержку, возможность оправдания своих тайных грехов и далеко идущих помыслов.

Сами масштабы Российской империи обязывали ее императоров всматриваться в судьбу Александра Македонского пристально, как в личное и тайное, откровенное зеркало. Эффект подобного зомбирования, видимо, был необходим менее сильным личностям при принятии эпохальных решений. Явно льстя самолюбию, персоны заведомо заурядные наблюдали по такому зеркалу много общих черт, что, конечно, было всего лишь приятной иллюзией.

Александр I не очень долгую жизнь, – с 1777 по 1825 годы, – в силу трагического стечения обстоятельств оказался причастным к убийству своего отца Павла I. Это в какой-то мере роднило его с Александром Македонским. Другая судьбоносная параллель, – почетное бремя "освободителя": Александр I правил Российской Империей с 1801 по 1825 год и вынужден был возглавить грандиозную компанию по обузданию военных стяжательств Наполеона – другого успешного наследника доблестей Александра Македонского.

Роль России в этой компании была приоритетной, грандиозной по масштабам, незаменимой. Император был втянут в бесконечный конвейер походов, временных биваков. И уже после заключения окончательного мира такая метущаяся жизнь не отпускала сердце и душу Александра I. Он продолжал безостановочное движение, в поиске варианта переустройства государства, новых покоренных земель. Динамизм государственных преобразований сочетался у царя с бешеной скачкой по бескрайним просторам России.

Александр был обаятелен, неотразим в светской беседе, – он пользовался успехом у женщин, но не привязался полностью ни к законной супруге – Елизавете (блистательной красавице), ни к любовнице, почти что гражданской жене, – Нарышкиной (тоже отменной красавице). Он был скрытен и непонятен для многих, как загадочный северный сфинкс. Император словно придумывал себе вечное изгнанье и неприкаянность. Даже саму жизнь свою он закончил не в столице – Петербурге, а в далеком Таганроге, куда уехал с умирающей женой. Думая скрасить ее последние дни, но случилось так, что Александр в отношения с жизнью и смертью как бы поменялся местами с супругой.

Организм Елизаветы разрушался туберкулезом, но более страшной мукой в течение многих лет для императрицы оставались весьма сложные отношения с мужем. Александр умел хранить деликатную, но вместе с тем ледяную холодность в отношениях с людьми, которых он решил наказать. Жена уже много лет терпела эту невыносимую пытку. Но что-то произошло в сознании Александра, и он неожиданно пошел на примирение. Может быть предчувствовал ее или свою близкую кончину, возможно в душе этого мастерски владеющего эмоциями человека проснулось сострадание к супруге. По сути ее грех был в определенной мере инспирирован его линией поведения. Теперь этот благородный жест человеческого и монаршего прощения для Александра заканчивался трагически. Благородное решение вновь наладить совместную жизнь, продлить остаток дней, наслаждаясь примирением, обрывалось нежданно негаданно.

Александр I умер, как и Александр Македонский, от скоротечной неизвестной инфекции, которую подхватил, скитаясь по Крыму. Его генерал-адютант Доббер пишет: "Он умер мучительной смертью. Борьба со смертью – агония – продолжались почти одиннадцать часов". Последние его слова были обращены к жене: "Я хочу спать. Не страшно, Lise, не страшно". Он прошептал их чуть слышно. Елизавета страдала вместе с умирающим мужем. Она, будучи сама тяжело больной, бесспорно, хорошо понимала тяжесть страданий мужа, неотвратимость агонии. Судьба этой некогда безумно красивой женщины тоже была уже решена. Елизавета поймала себя на мысли: "Он ангел, которого мучают". Вспоминались неоднократные высказывания Александра о желании зажить тихой жизнью скромного бюргера или голландского мещанина, русского монаха. То, видимо, была мечта, помогавшая Александру тянуть лямку верховной власти, которую он всегда воспринимал, как тяжелое, нежеланное бремя. Вся его жизнь от рождения была наполнена трагической необходимостью не быть самим собой. Сперва он стал мишенью любви и особой каверзной дипломатии бабки – Екатерины Великой, конфликтовавшей со своим неуравновешенным сыном – Павлом I.

Предполагалось, что именно Александра сделают наследником престола, лишив этой чести законного претендента. Отсюда ненависть отца к сыну. Павел не скупился на весьма нелестные отзывы даже об умственных способностях мальчика. Малышу очень рано пришлось привыкнуть вести двойную жизнь, – на словах и на деле. Даже после того, как Павел пришел к власти, он видел в своем сыне конкурента, – объект возможных дворцовых интриг. Судьба именно так и распорядилась. Ей было угодно запятнать Александра бесчестием миссии отцеубийцы. Или во всяком случае – невольным соучастием в таком трагическом стечении обстоятельств.

Очевидно, что в самом начале жизненного пути Бог подверг Александра испытанию, – подослал к нему изобретательного на пакости дьявола. И в дальнейшем вся жизнь российского императора была сопряжена с интригой: либо в качестве "слепого орудия", либо как активное звено, либо он сам инспирировал "тайные страсти". Их хитросплетения распространялись на личную жизнь Александра и на дела государственные. В паутине таких комбинаций помещались "игры" с Великим Наполеоном и "поддавки" с шалунами из тайных обществ, – будущими декабристами или отечественными масонами. Но там, где начиналась интрига, рождалось и безумие, ускорявшее приближение смерти: легко распознать такую логику в финале жизни Александра, Наполеона, декабристов, масонов времен Николая II или большевистских адептов.

Коварство интриги и логика окончательной расплаты постоянно, словно нарочно, напоминали Александру I об ответе на Страшном Суде. Виртуальный побег от власти был для императора психотерапевтическим допингом. Такая идея-фикс, видимо, спасала его от злейших угрызений совести. Времени было угодно подбросить для спасения от помешательства "соломинку", которая быстро превратилась в грандиозную задачу, – в миссию "спасителя отечества". Война с Наполеонам была вселенской трагедией. Роль Александра в ней переродилась из сугубо личностного перевоплощения, в грандиозную миссию переустройства всей Европы, что было равно судьбе Александра Македонского.

Александр I мог надеяться на то, что в случае успеха грехи будут искуплены и потому отпущены. "Беззаконие мое я сознаю, сокрушаюсь о грехе моем. Не оставь меня, Господи, Боже мой! Не удаляйся от меня. Поспеши на помощь мне, Господи, Спаситель мой!" (Псалом 37: 19, 22-23). Именно в тот период Александр обратился к православной религии, стал глубоко изучать ее, постигать тайны христианской веры: "Уповай на Господа, и делай добро; живи на земле, и храни истину. Утешайся Господом, и Он исполнит желание сердца твоего" (Псалом 36: 3-4).

Н.К.Шильдер в своей книге об императоре Александре замечает: "Он – сфинкс, не разгаданный до гроба". Молва даже из его смерти создала новую мистическую притчу: всерьез предполагалось, что император сложил сан, отказался от трона и в одежде монаха скрылся в Сибири. Его встречали якобы под именем Федора Кузьмича. Интересно, что история болезни, хранящаяся в государственном архиве, написана была уже после его смерти. В дневниках очевидцев последних дней жизни императора, – П.М.Волконского, лейб-медика Я.П.Виллие, доктора Д.К.Тарасова, императрицы Елизаветы Алексеевны и других, – приводятся разные, противоречивые сведенья.

Известно, что мистические повороты судьбы были предметом внимания загадочного императора: давняя мечта об уходе от власти была известна узкому кругу знати, отсюда и возможные экспектации, отсюда и рост числа тайных обществ. Конечно, не ради очарования образом вечного странника, возникали и утверждались в голове императора и у его приближенных известные исторические примеры, собственные прожекты. К ним, скорее, обращались, как к модели психологической динамики, приносящей душевный покой. Известно, что осознанный грех порождает душевные страдания. И каждый грешник пытается искупить свою вину уже здесь, на земле. Однако не каждому это удается.

Трудно определить, что первично, а что вторично. Но нет сомнения, что осознание грандиозности своего греха порождало суету, переезды, метания Александра I по городам и весям. Такой поиск – это попытка, уйдя с головой в дела, втянувшись в калейдоскоп военного риска, управлять судьбой, договариваться с Богом. Но все это, скорее, было лишь вариантом невротических реакций, затянувшихся реактивных состояний. Самое трудное – сокрытие от внимания окружающих метаний души. Не все болезни лечатся лекарствами, для иных состояний больше подходит "движение".

Никому доподлинно не известны мысли таких страдальцев, они и сами их плохо контролируют. Недаром Александр Македонский собирал частые пиры с сотоварищами: ему необходима была трибуна и, вместе с тем, психологическая разведка, контроль мыслей близкого окружения. К таким же приемам прибегал Александр I, участвуя в многочисленных балах, светских раутах за границей и в России. Все это – своеобразная групповая психотерапия, которая, видимо, на определенное время успокаивала совесть, приводила душу в равновесие.

Но есть и другая сторона медали. Македоняне, составившие костяк боевых дружин Александра, были от природы спокойными, уравновешенными, добропорядочными людьми. Однако именно их полководец сумел превратить в стаю хищников – кровавых, жестоких, стремившихся к насилию, разрушению, грабежу. Толпы рабов, телеги, нагруженные скарбом, драгоценностями, стаи наложниц сопровождали воинские армады царя Македонского. Стаи волков, забывших свой дом и родину, дикие бродяги – вот те, кто некогда были спокойными добропорядочными крестьянами и спокойными пастухами. У них в душе уже не было ничего святого, руководил ими дьявол.

ействиям Александра I, не по его воле, а по Божьему предначертанию, вняли славянские народы: началось воспитание порочных навыков жизни, зарождение в сердцах простого народа чрезмерной агрессии. Но давно известно: "Человек подобен дуновению; дни его – как уклоняющаяся тень". (Псалом 143: 4). Потому слишком быстро разбивается вдребезги то, что создается дьявольскими помыслами. Ибо сказано: "Смирных возвышает Господь, а нечестивых унижает до земли" (Псалом 146: 6). И уж если искать лекарство от греха, то не в аптечке дьявола, а только у Бога одного: "Он исцеляет сокрушенных сердцем, и врачует скорби их" (Псалом 146: 3).

Россия – уникальная страна: она ярчайший пример возможности освоения разностороннего опыта ошибочных социальных реакций. Поучительны исторические данные о миграционной активности российского народа. Еще в исторических наблюдениях Ю.Крижанича – знаменитого славянского ученого, проведшего на сибирской каторге более 15 лет именно за научные изыски, общение с правдой, сообщается: "На всех военных кораблях турок не видно почти никаких других гребцов, кроме людей русского происхождения". Крижанич утверждает, что "в городах и местечках по всей Греции, Палестине, Сирии, Египте и Анатолии, или по всему Турецкому царству, такое множество русских людей, что они обыкновенно спрашивают у соотечественников: "остались ли еще на Руси какие-нибудь люди?"

О благополучии жизни россиян можно судить и по следующим высказываниям того же автора: "От сотворения мира в 7174 (1666), а жизни моей на 49-м году, я услышал в первый раз, что на Руси многие умерщвляли себя ядом, предварительно его заготовивши и долго сберегавши, и что даже ныне есть такие, которые берегут яд для сей цели, что б употребить его на самих себя".

Великое переселение русского народа стимулировалось татаро-монгольским нашествием, смутными временами. Но приложили к тому руку и российские монархи. Иван Грозный, Петр Великий и другие так лихо управляли своими подданными, что те бежали от монаршей милости аж на Аляску, в глухие леса Карелии, в северные тундры, в Уссурийскую тайгу и на Курильские острова.

Необозримы пространства России по существу и определись благодаря таким первопроходцам. Первые поселения последовательно преобразовывались в военные посты, затем в пограничные кордоны. Беда россиян состояла в том, что верховную власть страны составляли люди других кровей, другой породы, иного архетипа, чем основная масса населения. Они не могли понимать свой народ, уважать по-настоящему его стремления, чаянья, характер. Они всегда были наемниками, пришельцами, "арендаторами",чужаками на земле русской. Вместе с тем, выходцы из России активно заселяли другие государства, ввозя туда не всегда доброкачественный генофонд.

Григорий Котошихин, служивший в Русском Посольском Приказе убежал из Москвы и долго жил в Стокгольме под фамилией Селицкий Иван Александрович. Он написал книгу "О России в царствование Алексея Михайловича", в которой изложил интересные сведенья о нравах того времени. Например, он пишет: "А которые девицы бывают увечны, и стары, и замуж их взяти за себя никто не хочет: и таких девиц отцы и матери постригают в монастыри, без замужества". Основательно спившись за границей, Котошихин в состоянии белой горячки зарезал хозяина своего дома, за что был приговорен к смертной казни. Вот так заканчивалась жизнь тех выходцев из России, которые по природе своей не могли адаптироваться к иной ролевой культуре, а продолжали "российские традиции" на чужой земле.

Широкие слои славянского населения так же ассимилировали и ассимилировались в ходе контактов с другими народами. Но такой процесс осуществлялся в иных, чем у общественной верхушки, стратах. Отсюда и различия в ориентации социальной динамики: встречались и расходились как бы два вектора – конвергенции и дивергенции. В Россию въезжали не всегда лучшие иностранцы, а из нее убегали лучшие россияне. На эту логику наслаивалась универсальный выбор сексуального партнерства: по образу и подобию. В одних случаях спаривались лучшие с лучшими, в других худшие с худшими. Происходила дебилизация плебса и элитаризация власти. Дистанция, таким образом, между двумя общественными полюсами последовательно нарастала. Но чем больше был такой разрыв, тем более повышалось значение стимула для проникновения из низшего в высшей общественный слой. В том заключалось действие скрытых от глаз обывателя пружин жизни.

Ради соблазна выбиться в люди, всплыть на поверхность истинные крестьяне покидали провинцию и перебирались, скажем, в Санкт-Петербург. Но здесь большинство из них ожидала люмпенизация и уход в криминал. В результате переворота 1917 года началась эпоха иного расслоения общества. Изначально творцами переворота были сомнительные славяне, а потому в стране доминировал опять же чуждый архетип. Может быть потому был таким легким поворот власти к террору, – большевикам не было жалко "чужаков". Но более страшным являлось то, что ставка осмысленно делалась на глупых, но покорных и на потенциальных преступников. Права элитарного прайда вдруг получили отбросы, проще говоря, распахнулись ворота для создателей единой банды уголовников.

В такие широкие ворота хлынули воды "народной власти" и "народного гнева", кухарки и прачки принялись учить врачей и учителей, конструкторов правилам жизни и работы, задавать стиль поведения. Здесь уже последовали тоталитарные тенденции, махровый, зачумленный этатизм, когда государство существует ради государства, а не для людей его населяющих. Здравый смысл, цементирующий жизнь прогрессивного сообщества, был последовательно похоронен.

Интрига общественная опять взошла на пьедестал, перескочив через этап коммунальной интриги. С ее помощью стали получать продвижение по службе, завладевали чужой женой, квартирой, дачей, правом на жизнь. Интрига развернулась до масштабов классовой борьбы, вышла за пределы одного этноса, превратилась в глобальную интригу. Наше государство пришло к тому, к чему вела его дьявольская сущность: к партийному бандитизму, к стагнации общественных отношений, к краху. Было напрочь забыто: "Уклоняйся от зла, и делай добро, и будешь жить вовек; ибо Господь любит правду, и не оставляет святых Своих; вовек сохранятся они; и потомство нечестивых истребится" (Псалом 36: 27-28).

Долгая историческая беседа исходила от того же автора, – Сергеева. Но теперь она велась уже не в привычных апартаментах при больничном морге, а в купе поезда, наматывающего километры пути на Север. Вагон международного класса приятно покачивался: купе предоставлялось двум попутчикам, – вот и вся босяцкая роскошь. Сергеев знал за собой грех – пристрастие "почесать языком". Он, словно, действующий профессор, усердствовал по части чтения бесплатных лекций для рвущегося к знаниям обывателя. Порой при этом явно переусердствуя.

Но, если на трезвую голову, такие скоротечные повести были более-менее изящными художественными произведениями, нечто похожее на эссе, то выступая под градусом, он зарапортовывался. Как правило, скатывался до социологических обобщений. Порой, рассказчик сильно утомлял слушателей скрупулезным перечислением дат, номеров Псалмов, уточнением авторов длинных цитат. Больше всего он душил слушателей тяжестью научных обобщений. Сейчас был тот самый случай и Сергеев в глубине души досадовал на себя за марантичность и занудливость. Но пьяный ученый, как и в прошлые времена, ничего не мог поделать с пагубной привычкой – со второй натурой.

Собеседником Александра Георгиевича был моложавый, приятной наружности, крепко скроенный и ладно сшитый господин – Аркадий Натанович Магазанник. С ним, со старым знакомым, можно сказать, с однокашником и закадычным другом по Нахимовскому военно-морскому училищу, а затем и Военно-медицинской академии, Сергеев совершенно случайно встретился в вагоне-ресторане поезда. Туда он, как и большинство метущихся душ, отправился сразу же, как поезд тронулся в путь.

Ритуал обычный: принятие "дозы" (лучше коньяку – расширяет сосуды, быстро совеешь), ибо подозревал, что без "лекарства" ему не удастся заснуть. Нарезая лимончик тоненькими ломтиками собственным, абсолютно острым ножом, Сергеев, уже основательно раскатал губу, ожидая восторг превентивного лечения. Вдруг, боковым зрением он заметил улыбающуюся рожу Аркашки, у которого радость в сочетании с огромным, типично еврейским, шнобелем превращалась в нечто особое, напоминающее лик героя старинного романа "Человек, который смеется". Эту особенность еще в морском училище собратья по клану в шутку называли "национальным достоянием". Впрочем, никогда не уточнялось о какой национальности идет речь: русской или еврейской. По своим бойцовским качествам и человеческим достоинствам Аркашка мог дать фору тысяче тех типов, которые гордо именуют себя истинными славянами, а еще хуже, – арийцами.

Сергеев не показал виду, что заметил приятеля, с которым не виделся лет двадцать, – надо выдержать паузу, дать старому диверсанту продемонстрировать умение подкрасться и совершить силовое задержание. За Аркашкой двигался сопровождающий – крупный молодой парень, военно-спортивного вида. Когда счастливый удачей Аркашка собирался скомандовать "руки на голову, лицом к стене, паршивец", Сергеев выхватил из стойки на столе свободный фужер и выставил его перед диверсантом:

– Выпить подано, господин генерал! Команда заждалась! – молвил он, искренне радуясь встрече и тому, что ловко подыграл старому "питону". Так в нахимовском училище называли воспитанников старших курсов, младших окликали "сосами". У суворовцев было другое обозначение: старшие – "кадеты", младшие – "щенки". Кликухи – наиважнейший атрибут жизни всех закрытых коллективов. В академии питоны с кадетами соседствовали, тесно взаимодействовали, выручая друг друга. Это было нелишним, ибо серые армейцы, по понятным причинам, недолюбливали "выскочек", которым все давалось легко и просто: учеба, строевой шаг, спортивные рекорды, красивые девушки.

– Узнаю опытного диверсанта, ты где и когда меня вычислил? – обнимая Сергеева, загоготал Магазанник. У него и в молодости гогот был особым: не поймешь кто его издает – сидящий внутри разгневанный петух, или – приятно рыкающий леопард. Теперь же, с возрастом, появились в голосе модальности, явно бандитские.

– Голыми руками не возьмешь старого воина. Как ты здесь оказался, куда путь держишь? Но для долгих дружеских разговоров, пожалуй, нам стоит уединиться у меня в купе. Ты, я вижу уже на правильном пути, сейчас мы усилим свои позиции дополнительными заготовками и двинем ко мне. Нет возражений, господа офицеры?!

Какие могли быть возражения у Сергеева, если при его состоянии встреча с затерявшимся в пучине времени другом… – была истинным подарком судьбы. Нагрузились дополнительной провизией и бутылями, – отправились в обратный путь по вагонам. Оказывается ехали в соседних вагонах, – сопровождающие (их оказалось двое, – второй стерег купе шефа) быстро договорились с проводниками, перетащили вещи.

Сергеев заметил серьезность охраны: один парень оставался "прогуливать" коридор, блокируя дверь хозяйских "хоромов", другой – пока дремал в пол-глаза в соседнем купе.

Магазанник успел поведать о причинах своего исчезновения из поля зрения, – его, не понятно в силу каких грехов, потрясла судьба основательно. Рассказ его был горяч, но подавался с неизменной улыбкой:

– Сан (так звали Сергеева "боевые товарищи"), ты помнишь, что в Военно-медицинскую академию из "питонии" мы с тобой двинули только вдвоем, за что заслужили от начальников остракизм и ковыряние в душах. По их разумению, все нахимовцы должны обязательно идти в подплав – училище имени Ленинского комсомола. Либо в другую "систему", но только принадлежащую кухне ВМФ.

– Мы же с тобой изменили Военно-морскому флоту, а значит оказались откровенным педагогическим браком. Мы – явные придурки, решившие чудо техники – подводную лодку поменять на клистирный кабинет, а общение с межконтинентальной баллистической ракетой с ядерной боеголовкой – на владение поганым скальпелем и пинцетом. То, что бывшие командиры – наши отцы родные – читали на наших лицах признаки явной дебильности, было очевидно уже при получении выходного пособия, документов об окончании ЛНУ ВМФ.

– Помнишь, каким менторским тоном нам объясняли, что зачисление в высшее военно-морское училище идет для нахимовца автоматом, а в медицинской академии придется сдавать экзамены на общих основаниях? Ребята торжественно принимали присягу на старушке "Авроре", там, где мы прожили почти четыре года, драили деревянную палубу, стояли дневальными, мерзли по ночам в кубриках, когда придурок-капраз отключал отопление. – Он, пидор контуженный, видите ли, осуществлял политику вытеснения Нахимовского училища из стен будущего Военно-морского музея.

– Помнится, в минуты недолгих угрызений совести, он исповедался на полубаке питонам, – "Ребята, вы не сердитесь на меня, – я в войну был контужен, выброшен взрывной волной за борт; – теперь не всегда правильно оцениваю обстановку". Лучше бы мы тогда вышвырнули этот куль с дерьмом за борт и врубили бы отопление на полную мощность.

Сергеев подхватил разговор, ударился тоже в воспоминания:

– Помнится, летом он давал пар в радиаторы как раз на полную мощность и мы всей братией с матрасами и подушками выбирались отсыпаться на полубак под легендарную пушку, давшую якобы выстрел по Зимнему. Мне всегда не верилось, что такой выстрел боевым снарядом возможет: даже очень пьяные матросы и безмозглые комиссары не могли не очароваться красотой Петрограда!

– Мы с тобой, Аркаша, устраивались у самого якорного клюза по правому боту. То была, практически, самая высокая точка на корабле.

– Зато какие замечательные, волшебные белые ночи мы встречали на верхней палубе старушки Авроры. Тогда уже зацветала сирень и пели птицы. Парочки влюбленных бродили по Петровской набережной, совращая своим примером загадочных моряков. Но мы-то знали, что еще возьмем свое, – надо только закончить успешно "систему"!

– Где-то, около четырех-пяти утра нас будили первые лучи солнца, блестел вдалеке, впереди, пузатый купол Исаакиевского Собора, левее – игла Адмиралтейства, а справа – шпиль Петропавловской крепости. Медленно из тени выступал голубоватый фасад нашей питонии с грустными корабельными пушками у главного входа.

– Но, самое главное, – душа и тело были переполнены молодостью, азартом, страстью и уверенностью в то, что нас ждет замечательная, интереснейшая жизнь. А все самые замечательные женщины мира обязательно,… без всякого сомнения, распахнут нам объятья!

– Сама жизнь провоцировала нас на неуставные выходки – например, самоволку к любимым феям. Помнится, Аркаша, мы срывались в ночные рейды с тобой вдвоем, но от памятника "Стерегущему" расходились в разные стороны. – уточнил Сергеев. – Дух индивидуализма и здесь разводил нас по разным дорогам!

– Но Бог нас миловал, – у нас хватило ума сдать выпускные в Нахимовском училище, а затем вступительные во ВМОЛА им. С.М.Кирова экзамены на отлично, – и мы выбрали медицину воздушного десанта. Какая может быть медицина у диверсантов? Никто не позволит оставлять следы. Может быть, только в исключительных случаях – замаскированные трупы "своих" и брошенные – "чужие".

Магазанник продолжал:

– После первой спецстажировки, – попрыгав с аэроплана с парашютом, я заболел романтикой и реальностью ВДВ. Уже теперь – зимой, осенью, весной, летом – профессионально занимался парашютными прыжками, "рукопашкой", стрельбой. Анатомия, физиология и прочие медицинские премудрости интересовали меня лишь вторично. Необходимо было делать окончательный выбор. Ты, мне помнится, ушел на гражданку со второго курса, а я месяцем позже написал рапорт: попросил о переводе в Рязанское высшее воздушно-десантное училище. Многие предметы мне перезачли, так что по времени я ничего, практически, не потерял. Думаю, все было сделано правильно, – о чем я никогда потом не жалел.

Но наша служба и опасно и вредна, как поется в песне: уже будучи капитаном, командиром разведроты, на ночных учениях при неудачном приземлении я сломал обе ноги. Бог опять выручил меня: была вакансия и я поступил в Академию тыла и транспорта, закончил ее, – дослужился до подполковника.

– Аркаша, не гони лошадей. – перебил друга Сергеев, – кто-то из питонов говорил, что во время службы в ВДВ у тебя были заморочки с каким-то шпаком, – чуть ли ни жизни ты его решил?

– Здесь вкрались маленькие ошибки. – пояснил Аркаша. – Их стоит устранить в самом вначале. Разберем ситуацию подробнее, ибо она поучительна, хотя и не очень приятна для воспоминаний.

Сергеев поймал себя на том, что исподволь фиксирует особенности языка, скорее, сленга, используемого Магазанником. Человек он, безусловно, в большей мере военный, чем Сергеев, и разговор ведет иначе, чем принято в медицинских кругах. Но чувствуется, что первичная медицинская затравка у него не пропала, – он, видимо, продолжает подчитывать специальную литературу, да и многое с академических времен застряло в даровитом уме друга.

– Сан, ты, конечно, помнишь, что я никогда не скрывал, что по отцу и матери являюсь чистокровным евреем. Больше того, – я горжусь этим! В нахимовское я попал только потому, что в прежние времена мой отец, состоящий в разводе с моей матушкой, решил заняться моим воспитанием опосредованно. Написано в Торе: "И кто злословит отца своего или мать свою, того должно предать смерти" (Шемот 21-22: 17). Не буду потому судить родителей, – полагаю, что все они сделали правильно, поручив воспитание своего единственного сына государству.

– Однако до сих пор не могу понять откуда у меня, у истинного еврея, взялась страсть к воинской службе. Отец мой, – безусловно, хороший и умный человек, но интеллигент до мозга костей. Его от той интеллигентности и потянуло на молоденькую актрису на старости лет.

– Он работал заместителем министра лесного хозяйства СССР, – должность, как ты понимаешь, достаточно большая для того, чтобы меня определить в ЛНУ ВМФ. Так, помнится, официально означалась наша питония.

– Наверное, я хорош был бы в израильской армии, но Бог сподобил служить в России. Существует, видимо, такая порода людей, которым необходимо служить, заниматься воинским ремеслом. Они служат не вообще идее, не идеологическому ее наполнению, а корпоративным ценностям, – я составная часть офицерской касты. Вот в чем состоит их идейная опора.

– Так можно назвать это свойство. Все остальное лишь относится к разряду – уметь выполнить приказ. Национальность здесь не имеет значение. Но живут на свете и другие люди, с иными понятиями.

– Уверен, что чистота индивидуального генофонда определяет и чистоту помыслов, поведение человека, какой бы национальности он не был. Однако, особенно это привязано к избранному Богом народу.

– Прописано в Ветхом Завете, а особенно в Торе, что нельзя добропорядочному еврею вступать в брак с иноверцами. Словно в наказание за такие отступления, Бог награждает путаников генофонда особым статусом – "жидовством".

– Я чистокровный еврей и потому спокойно рассуждаю на щекотливые темы: отличительной чертой жида являются непомерные амбиции и азарт самоутверждения через хвастовство, громкие, показушные эскапады. Такие истероидные персоны, словно, пытаются компенсировать дефекты еврейства за счет чрезмерной гордыни, задираясь при этом даже на чистокровные особи.

– Вот таких чудаков на букву "М" я и встретил в бытность мою подполковником, заместителем начальника тыла дивизии. Все в моей военной карьере тогда складывалось великолепно, но бес попутал.

– Дело было на отдыхе, в Сочах. Я случайно залетел на гражданский курорт, – конечно, гулял без формы. Маленький, толтопузый жиденыш – явный истерик – донимал меня своими выкрутасами: он раскопал где-то сведения о моей военной карьере и пытался острословить на сей счет. Ему ассистировали два толстозадых жида, не помню (не интересовался), кто они были по профессии (по моему, что-то близкое к миру искусств).

– Ты же знаешь, Сан, как трудно живется человеку, которого долгое время натаскивали на действия по формуле: "Если враг не сдается – его уничтожают"! Я часто ловил себя на мысли, что труднее всего профессионалу дается не скоротечный рукопашный бой по "нашим правилам", а выбор как раз бережливого способа вразумления клиента. Просто теряешься в выборе решения. Видимо, для таких случаев и был придуман в старые добрые времена эффектный жест, – швыряние перчаток в рожу противнику. После чего полагалась дуэль, но не мордобой.

– Мы сидели на веранде, в комнате отдыха: толстопузик со своими двумя ассистентами заболтался на счет ВДВ (тогда шли с известным скрипом Афганские события). Они забавляли женскую аудиторию и основательно переступили грань.

– Момент старта даже не помню, – сплошные рефлексы. Словно кто-то изнутри подал мне команду – "Вперед, круши"!

– Первым я вышиб из кресла пигмея молниеносным ударом ноги – "йоко гери". Вошедшая в плоть и кровь техника удара повела ногу в точно выверенном направлении, – в область сердца. Чудом этот придурок остался жив, – в последний момент я все же смягчил удар, придержал ногу.

– Однако, наружным ребром ботинка были сломаны ребра и наступила остановка сердца. Второй словоохотливый толстяк получил ногой по затылку и правой височной области, по совокупности, хлестким "маваси, слева". Третья жирная жопа пыталась подняться с кресла, но я вернул его туда обратно ударом "кагэто". Хорошо, что при этом не вколотил ему голову в туловище, – коварный удар, если себя не ограничивать. Ну, ты и сам все знаешь.

– Результаты плачевные: пришлось реанимировать удалого кретина – пузанчика. Он никак не хотел начинать дышать. Очухался только после закрытого массажа сердца и искусственного дыхания "рот в рот". Так что мы с ним слились в экстазе, как любящие братья. К несчастью, он остался инвалидом, правда на укороченную жизнь. О чем я, конечно, искренне сожалею.

– У второго, как водится, – тяжелое сотрясение мозга и долгое стационарное лечение вместо пляжных развлечений.

– У третьего – подошвой моего ботинка был снят скальп со всей лицевой части и сломаны кости носа.

– У присутствующих, как ты понимаешь, – шок, безмолвие и расслабленные воспоминания о прошлом. Вокруг пострадавших – не столько кровища, сколько тишина, редкие стоны и длительное безмолвие зрителей. Теперь герои поняли, что рассуждения о достоинствах Армии – это не их тема.

– Я стою, как болван, и невольно вспоминаю: "Кто пустил дикого осла на свободу, и кто разрешил узы онагру, которому степь Я назначил домом и солончаки – "жилищем"? Даже помню, что эти слова из Книги Иова глава 39, строки – с пятой по шестую. Привычный бой просветляет память, освежает голову. Не стоило мне все же появляться на гражданском курорте!

– Тогда получилось не совсем по Торе: "И не пощадит глаз твой: жизнь за жизнь, око за око, зуб за зуб, рука за руку, нога за ногу" (Дыварим 19: 21). Вышел явный перебор с моей стороны, сработали хищные инстинкты. Они ведь только трепали языком, а я бил ногами, с акцентом бил!

Сергеев в душе воспринимал описание "рукопашки" с восторгом, вспоминая и свои, к счастью, неотреагированные, столкновения. Но, рассуждая юридически, – тлетворно и крючкотворно, – ситуация была, безусловно, аховая. Последствия было легко прогнозировать, вспомнил традиционное: "Подскользнулся – упал – очнулся – суд – решетка"!

Аркаша отхлебнул из фужера и продолжал без подъема, с некоторой тоской в голосе:

– По инициативе пузанчика, ужасной историей занимался самый гуманный суд в мире – Военный трибунал. Я был уволен из армии и отсидел три года. Добрые царские времена, когда офицер мог защищать честь мундира прямо на месте ударом шашки или выстрелом из револьвера (личное оружие), не взирая на гражданские доблести любого шпака, прошли безвозвратно. Но мой случай – свидетельство того, что "наш бронепоезд стоит на запасном пути"!

– От того армия и государство, в целом, только потеряли. – добавил Сергеев. Бесспорно есть люди в любой нации, кому Богом предписаны особые действия. И он тоже, как и Магазанник, перешел на Тору: "И мечом твоим ты будешь жить, и брату своему будешь служить; но когда вознегодуешь, то свергнешь иго его ты со своей шеи" (Бырэйшит 27-28: 40).

Именно после этой вступительной части разговора друзья крепко выпили и Сергеев разродился пространной беседой об Александре Македонском и его тезке Александре I. Ему хотелось, во-первых, несколько отвлечь Магазанника от печальных воспоминаний; во-вторых, подвести под услышанное историческую базу и тем самым приподнять над серой действительностью образ друга-героя; в-третьих, он сам нуждался в эмоциональной подпитке и образы страдающих жен и опустошенных мужей его релаксировали и приятно тревожили; в-четвертых, от выпитого у него просто всегда открывалась чрезмерная болтливость.

Причем, фантазия его уплывала из океана науки и прибивалась к заболоченным берегам художественно-исторических помыслов. Сергеев тогда становился задумчивым, отрешенным и романтичным. В нем просыпалось к тому же бескрайнее мальчишество, свойство, способное увлекать, как серьезных, так и от природы легкомысленных женщин. Они заражались любвеобильностью и совершали житейские глупости, в которых с великим мастерством им ассистировал опытный эскулап, всегда готовый принять роды, но не воспитывать потомство.

Слушатели уверяли, что его голубые глаза превращались в бескрайнюю океанскую синь, которая манила людей и звала в зазеркалье, в кладовые таинств и загадочных, глубоких тайн! Благородный берилл имеет множество цветов и оттенков. Потому окружающим кажется, что с таким человеком не соскучишься.

Что-то оккультное, проще говоря, мистическое, просыпалось в нем. Такое свойство шло, скорее всего, от бабки по отцу, но что-то пришло и от матери. Именно от своих голубоглазых предков он набрался свойств аквамарина небесно-голубого оттенка. Здесь бесились пираты-мореплаватели, – бесшабашные, неугомонные, дерзкие и язвительные.

В короткой детской жизни Сергеев успел впитать по другой генетической линии и нефритовый отблеск памяти своих предков. В их сложных биографиях – участников ответственных исторических событий, – чувствовался зов предков, тянувшийся через многие поколения скандинавских пришельцев на русскую землю.

Но родина нефрита Китай – одна из самых древних цивилизаций. Ее мудрецы и определили свойства души человека, обозначенной символом драгоценного минерала: мягкий блеск камня соответствует мягкосердечию; прочность напоминает об умеренности и справедливости; мелодичный звук сравним со значением науки; негибкость и неизменяемость говорят о мужестве; внутреннее состояние, не поддающееся подделке, является эмблемой чистоты.

Отголоски воинских криков, бандитских набегов тех, кто поджимал Русь с Севера, от Скандинавии, стараясь подстроить ее под свой хищный интерес.

А предки Аркадия, сорок лет скитавшиеся по пустыням, уходя от преследования египтян, тоже набирались воинской доблести и заряда хищничества.

Камень-символ Аркадия, скорее всего, был жадеит – это культовый минерал, ценившийся у ацтеков дороже золота, из него делали прекрасное оружие. В Китае камень был известен под названием "Ю" и символизировал благородство, красоту, чистоту, дружеские чувства. Несмотря на различие составов, жадеит объединяли с нефритом, воспринимая их, как двоюродных братьев: в том и состоял секрет привязанности Магазанника и Сергеева.

В этом смысле оба друга были равны и чувствовали свое единение почти генетическое. Во всяком случае, не было между ними недопонимания, – мотивы поступков, психологические установки, стремления были ясны, как все очевидное, давно отфильтрованное через систему общих проб и ошибок.

– Сан, может быть я вторгаюсь в запретное, – осторожно начал излагать свои сомнения Аркаша, – но сдается мне, что на душе у тебя лежит тяжелый камень. Что-то тебя гнетет, ты и сидишь-то как-то сгорбившись, – такого ранее за тобой не замечалось.

– Ты, как всегда, проницателен, Аркаша. – какое-то время помолчав, отвечал Сергеев. – Да, лежит у меня камень на душе и сковырнуть его пока нет возможности. Но не хотелось бы омрачать радость нашей неожиданной встречи горестными рассказами, тем более, что я многое и сам пока до конца не осознал. Ведь эта встреча с тобой для меня, как твое второе рождение: ты был потерян мною почти безвозвратно, – не давал о себе знать ни словом ни действием, – а теперь нашелся!

– Давай лучше, Аркаша, просто и тихо выпьем за упокой души одной особы, когда-то мне очень дорогой и близкой, но погибшей нежданно и негаданно при весьма странных обстоятельствах.

Аркадий насторожился:

– Старик, ты не темни и не рефлексируй, выкладывай конкретнее, что и к чему? Вместе всегда разбираться проще. Иначе у меня может сложиться впечатление, что ты некачественно относишься к другу.

Аркадий почти процитировал любимого всеми военными Богомолова – "Момент истины". – А что касается моей былой скрытности, то тому есть простые объяснения: придет время – мы и их с тобой обсудим.

Сергеев, естественно, не стал ломаться, как пятикопеечный пряник. Ему и самому хотелось излить душу, а уровень опьянения как раз тому способствовал. Он рассказал вкратце историю событий последних месяцев: трагическую смерть бывшей жены, надвигающуюся вторую смерть, но теперь уже другого сокровенного друга.

Магазанника почему-то особенно заинтересовала версия о нападении на Валентину наркоманов. Он уточнил район города, еще некоторые специальные подробности, свидетельствующие о том, что ему, бесспорно, подвластны каким-то особые навыки анализа деталей подобных преступлений.

Аркадий, явно, имел более развитые, профессиональные, представления о методах сыска. О болезне и жизненных перспективах Чистякова он лишь посокрушался, скорее всего, чисто формально, процитировав из Библии сакраментальное: "Все мне позволительно, но не все полезно" (1-е Коринфянам 10: 23). Видимо, на сей счет у него были свои, особые, взгляды, далекие от медицины и современных представлений о сексуальной революции.

Незаметно, продолжая прикладываться к штофу, соскользнули с темы о смертях на иное. Неожиданно всплыла фамилия еще одного друга-бродяги, сгинувшего с жизненного горизонта Сергеева, что озадачивало и волновало его.

– Аркаша, что знаешь ты о Сашке Богословском – отъявленном футболисте, хоккеисте и, вообще, бесшабашном бродяге? Прошла молва, что он "подсел" из-за увлечения кино: вздумалось, архаровцу, снять собственный короткометражный фильм. Ты же знаешь, что, сбежав из питонии на последнем курсе, он подвязался на московском телевидении шабашить каким-то ударником в искусстве?

На этот вопрос Сергеева задумчивый Аркадий отвечал не сразу. Пауза явно затянулась, он принялся разливать коньяк по рюмкам, потом выпили, снова тут же быстро налили и снова выпили. Только тогда Аркадий начал формулировать:

– Официально Шурик за свои шалости получил три года легкого режима. Он спокойно мог уклониться от этой почетной миссии, но скрыл все события от родственников. – Помнишь? у него осталась неродная бабушка, а дед – профессор ( из "бывших"), директор НИИ Цветметзолото к тому времени умер (родители же его погибли еще вовремя войны).

– Но и влияния его дяди – заслуженного адмирала тоже хватило бы на смягчение приговора, тем более, что злого умысла в действиях Александра не было, – глупость одна. После отсидки Сашка вернулся домой, восстановился на телевидении, пробовал писать рассказы, но в литературе необходимо крепко вкалывать, ему это не всегда удавалось.

– Что было с ним потом, где он сейчас? – нетерпеливо спрашивал Сергеев.

– Следы его я потерял. Могут быть два варианта: первый – благоприятный, второй – отвратительный.

– Что означают сии варианты, подробнее? – начал заводиться Сергеев.

Но Магазанник был непреклонно-сдерженным (что-то сдерживало его от свободных откровений – этого нельзя было не почувствовать):

– Помнишь, в колледже однажды Александру пришла загадочная посылка – международная, из Австралии? У него, оказывается, жил там весьма богатый родственник, не имевший собственных детей. Он был крупным скотоводом, владельцем "золотого" шерстяного бизнеса. Когда в колледж, на самоподготовку, гордый Александр притащил посылку с Главпочтамта, то все огольцы раскатали губу, – ящик был огромного размера и все ждали заморской витаминной подпитки, – на халяву и уксус сладкий, а тут Австралия! Но Летучий Голландец, прибывший из далекой Австралии, растворился, как растворяются и все мифы.

Теперь уже рассказ продолжал Сергеев:

– Открыв ящик, Сашка обомлел, потом, с брезгливо-презрительной миной, стал выбрасывать из него прямо на пол мотки, идеально уложенной, оплетенной золотыми этикетками, шерсти. Возмущению не было границ. Дядя-миллионер надругался над желудком будущих блестящих флотоводцев.

– Если бы в то время не вошел в класс мудрый командир, офицер побывавший за границей, – помнишь? тогда ими просто засеяли питонию. То были грушники, подмочившие чрезмерной активностью репутацию официальных военных атташе. Таких быстро отправляли домой на просушку. Офицер и объяснил вечно голодным вандалам, что этой шерсти цены нет. Любой комиссионный магазин оторвет ее с руками.

Непоправимому не дано было свершиться. Дядя Александра оказался мудрым мужиком, – он понимал, что доллары конфискуют, а шерсть можно перепродать.

Тогда мы еще больше зауважали "шпионов"; кое-кто из воспитанников стал интересоваться о перспективах поступления в, так называемый, скромный с виду, Институт военных переводчиков. Офицер-воспитатели тут же использовали новую страсть воспитанников для возбуждения активности изучения английского языка. Но лишь немногим впоследствии удалось претворить мечту в реальность.

Магазаинник снова перехватил инициативу беседы:

– Всей ватагой шерсть быстро собрали. Припоминаю, что тот же офицер и устроил паритет: через его супругу оформили продажу в комиссионном. У нас же не было паспортов. Потом, за такую дорогую шерсть, которая никогда не поступала в Россию из Австралии, мальчишек могли взять за цугундер – КГБ, милиция, – кто знает?

– Денег получил Александр целый воз, – мы, приближенные к короне, питались в буфете без ограничений долгое время. Австралийский дядюшка не прислал письма, – его, скорее, изъяли компетентные органы при шмоне. Но, видимо, раба божьего Александра взяли "на карандаш". Во всяком случае, политотдел вопросы задавал.

– Так вот: положительный вариант может заключаться как раз в том, что Александра в настоящее время могли приладить к "серьезной работе" теже компетентные органы. Я потерял его из виду лет десять тому, – неожиданно и бесповоротно.

– Ну, а второй вариант в чем заключается? докапывался до истины Сергеев.

– Видишь ли, Сан, все могло быть хуже. – отвечал Аркадий. – Там, где пришлось побывать Богословскому, нестойкие особи быстро деградируют: даже за "колючкой" доступен алкоголь, наркотики. Еще хуже, если он просто ссучился или погиб от болезней, ножа психопата, сгинуть при "разборке".

За разговорами и выпивкой незаметно пронянулись на Север, достигли того глухого, медвежьего угла, который должен стать временным пристанищем Сергеева – заблудшего эскулапа, временно выдворенного для исправления. И настал тот печальный момент, когда пришлось расставаться.

Магазанник деловита выпытал у Сергеева адрес, сроки, задачи пребывания в командировке; обнялись, троекратно облобызались; охрана выволокла несложный сергеевский багаж на несуществующий перрон (на тропинку вдоль рельсов).

Последний прощальный взмах руками и экспресс укатил за поворот, за густые ели и сосны, а справа открывалась бескрайняя гладь холодного Онежского озера. Раскинула свои волшебные просторы благословенная Карелия.

Ценность этой земли еще по-настоящему не понята ни аборигенами, ни огромными толпами пилигримов, проникающих сюда для удовлетворения разных желаний. Но только не для того чтобы сохранить несметные богатства края – запасы чистейшей воды, девственных лесов, неограниченных массивов природного камня, хранящего еще местами древние наскальные рисунки.

Сергеев вздохнул полной грудью и почувствовал вкус воздуха, – волшебное ощущение, давно потерянное в красавце Санкт-Петербурге. Размышлять ему долго не дали: справа, из-за спины выросла фигура немолодого человека, подхватившего нехитрый скарб путешественника. Сергеев не стал бороться с похитителем, – оглянувшись, он приметил УАЗик с красными крестами. Бессомнения, знатного путешественника ждали и встречали. Удивляло только, почему выбор персоны оказался столь точным. Но шофер, легко справляясь с тяжестью дорожной сумки, на ходу объяснил:

– Я узнал вас сразу, – вы практически не изменились, – только седины и лысины прибавилось.

Он, оказывается, работал шофером в этой больнице еще в те времена, когда Сергеев, будучи молодым врачом, трудился здесь. Приглядевшись, Сергеев, с трудом, но все же узнал своего бывшего сотрудника. Что-то, видимо, с ним случилось, – какое-то непростое заболевание или жизненное потрясение он перенес, следы которого решительно исказили внешний облик.

Тогда это был красивый внешне, сравнительно молодой, парень, медлительный, но предприимчивый. Он работал старшим шофером гаража больницы. Помнится у парня была немецкая фамилия и интернациональный, но весьма редкий по тем временам, порок. В науке такие персоны числятся девиантами, а точнее – поклонниками "корефилии". Иначе говоря, они испытывают непреодолимое сексуальное влечение к девочкам, моложе шестнадцати лет.

Больше страданий Штанберг (фамилия наконец-то всплыла в памяти) доставлял своей семье. В первую очередь, мучения принимала супруга шофера. Она как-то приходила к Сергееву, как к главному врачу, с жалобой, – с душевной беседой. Но надежды на административное воздействие в таких случаях – пустой номер. Сергеев сделал все, чтобы прикрыть парня и успокоить плачущую женщину.

Порок порождает интригу, а та выкармливает самою страсть, в результате, – безумие поступков, жизненная трагедия, а, порой, и смерть. В те времена за такие шалости можно было здорово загреметь в места, не столь отдаленные.

Сергеев возглавлял тогда эту больницу и, помнится, главная его задача состояла в том, чтобы вовремя провести капитальной ремонт отопительной и водопроводной систем, заменить котлы, закольцевать три водонапорные башни.

Не справься он тогда со строительными трудностями и больничка могла закрыться в связи с аварией. Организовывать психотерапевтическую опеку Штанбергу просто не было сил и времени.

В делах строительных ему много помог директор местного судоремонтного завода Евгений Давыдович, – замечательный организатор и интересный человек. Но и у самого Сергеева в те годы энергии хватало на троих. Так что, все сложилось путем!

Шофер оказался молчаливее, чем был раньше. Но даже по мычащим ответам и молозначимым междометиям Сергеев понял, что в своих предположениях он попал, как говорится, не в бровь, а в глаз. Парню, действительно, пришлось приличный срок провести за решеткой. Жена к моменту его возвращения из зоны умерла, дети выросли и отвернулись от отца. Он прилепился к какой-то шалаве и теперь испивал горькую чашу расплаты за грехи до дна. Его жизнь определялась логикой Псалма (101: 7): "Я уподобился пеликану в пустыне; я стал как филин на развалинах".

Въехали на территорию двухэтажной деревянной больницы с несколькими корпусами. Ничего здесь не изменилось, все осталось в том же кособоком варианте. Новшества ограничились тем, чем закончил строительные подвиги Сергеев.

В центре красовался тоже двухэтажный, но легкий, как венецианский дворец, административный корпус. Сергееву среди конструкторов, работавших на заводе, удалось отыскать одаренного самоучку – Мельникова, с которым вместе и занимался проектированием всех строительных проектов. А Евгений Давыдович помогал реализовывать проекты, выделяя заводскую строительную бригаду.

Медицинское начальство не сдерживало строительные аппетиты Сергеева, доверяло ему и потому ссужало бюджетные деньги без ограничений. Труднее всего было тогда их не получить, а истратить: многое упиралось в поиски подрядчика и лимиты на строительные материалы. Но благородное желание и энергия молодости не знает препятствий, которые нельзя преодолеть.

Время приезда было раннее, но действующий главный врач уже был на работе и ожидал гостя в кабинете, так хорошо знакомым его первым проектировщиком – Сергеевым.

Весьма пожилой человек, талантливый хирург, прошедший школу профессора Русанова, был интересной личностью сам по себе, безотносительно достоинств врача. Аркадий Андреевич Иванов приветствовал Сергеева, с искренним радушием, излучая добрую улыбку. Он действительно, был рад заполучить отличного помощника в делах лечебных, хоть на недолгое время.

После общих слов о путях-дорогах, о жизненных невзгодах перешли к бытовой конкретике. Когда Сергеев строил административный корпус, то предусмотрел при кабинете главного врача и комнату отдыха, которую использовал как служебную квартиру.

Иванов собирался уезжать в отпуск и предложил три варианта на выбор: первый – проживание при больнице (но тогда будут дергать при поступлении тяжелых больных); второй – гостиница (но все они похожи на откровенный вертеп); третий – был прозаический. Иванов не стал сообщать о нем лично, а вышел "на минуточку" и вместо него в кабинет вдвинулись четыре миловидных, средних лет дамы.

Сергеев, несколько утомленный дорогой и ночной выпивкой, был заметно заторможен. Но при появлении дам память стеганула его по сердцу. Многозначительно улыбаясь валькирии уселись напротив: чувствовалось, что они максимально мобилизовали свои гардеробы и макияж. К удивлению Сергеева, все выглядело прилично, даже с намеком на изящество.

Перед Сергеевым, несколько потупясь от врожденной скромности, сидели четыре (всего четыре! – подумалось вяло) его бывшие больничные пассии: он не видел их, примерно, лет пятнадцать – двадцать. Положение спас евангелист Матфей: "Кто без греха, – пусть первый бросит в нее камень". Пророческие и оправдательные слова одинаково верно относились, как к Сергееву, так и к четырем дамам.

Годы, безусловно, наложили свои печати, но Сергеев не стал усугублять. Некогда молоденькие и резвые сестрички превратились в добропорядочных, в меру соблазнительных зрелых дам. Понятно, что каждая имела уйму внешних и внутренних достоинств.

Ощущение некоторой виновности пыталось поскрестись в предсердия сергеевской широкой натуры. Но эскулап решительно отогнал неуместное сострадание. Вспомнилось: "Все дни наши прошли во гневе Твоем; мы теряем лета наши, как звук. Дней лет наших семьдесят лет, а при большей крепости восемьдесят лет; и самая лучшая пора их – труд и болезнь, ибо проходят быстро, и мы летим" (Псалом 89: 9-10).

Сергеев попытался сложить свою бесстыжую морду в гримасу радости, молодецкого внимания и заинтересованности. Дамы подбадривали его, понимая, что именно они на коне, а он – под конем!

Наконец, Светлана, – подкрашенная блондинка, более простодушная и прямолинейно-деловая, – попробовала сконцентрировать внимание присутствующих на стержне вопроса. Так она многозначительно выразилась. Сергеев, по привычке, пытался мысленно выяснить, где спрятан "перенос", "сексуальный подтекст".

Светлана определила его метания по выражению глаз и даже не попыталась смутиться. Скорее, наоборот, она многозначительно придержала дыхание и эффектно прикусила нижнюю губу. Видимо она продолжала выступать в местной самодеятельности. Клубы ведь еще работают, а в них – драмкружки.

Остальные девочки немного смутились, – чувствовалось, что элементы возможных отношений с Сергеевым и между ними уже обсуждались многократно. Очевидно были различия, но не в основных установках, а в деталях: например, в навыках выражать свои мысли конкретно, просто и четко. Светлана в таких вопросах, безусловно, была непревзойденным мастером, почти что олимпийским чемпионом. Она давала фору всем, в том числе, и Сергееву.

Суть дальнейшей беседы вкратце сводилось к тому, что в течение месяца каждая из представительниц слабого пола берет Сергеева на поруки: "Не будет же профессор сам готовить себе пищу, стирать исподнее (Светлана особо напирала на "исподнее"!), рубашки и носиться по поселку "шибче трамвая в поисках вертихвосток".

Стареющие ундины полагали, что нашли замечательный предлог заманить Сергеева в тихий альков, дабы вспомнить прошлое. Вот уж воистину: "седина в голову, а бес в ребро". Но Сергеева в таком безобидном варианте все же что-то смущало.

Он, не столько сомневался в своих силах, сколько не верил, что женщина – существо легко приручаемое – способна просто и безболезненно, привыкнув к чему-либо, затем повернуть волны эмоций вспять.

Не всякий мужчина откажется от мирского счастья, особенно, если все ложится на привычную почву. А наяды всегда были властны и требовательны, – еще утянут на дно семейных привычек, утопят в гипнозе покоя и тихих соблазнов.

Понятно, что с пожарной поспешностью необходимо гасить еще не разыгравшееся пламя. Формула была найдена быстро: "Наши встречи могут быть только групповыми". У благородных провинциальных дам вытянулись лица, но у Светланы глаза загорелись плотоядным блеском, – в них явно запрыгали веселые бесенята.

Она вдруг вспомнила давно забытый и оставшийся неведомым термин – "групповичок". Буйный взгляд перепасовал Сергееву щекотливый вопрос, – "групповичок"? Сергеев даже не пытался подавить в ней отчаянное любопытство, – никакая суггестия здесь не поможет.

Везувий начинал бурлить не на шутку. Весь вопрос в том, – где и когда начнется извержение лавы и будет ли при этом выброс копоти, пепла, или сразу тяжелых камней? Ясно, что больницу необходимо сохранить в рабочем состоянии, несмотря ни на что, – иначе народ нас не поймет и не простит, – Однозначно!

Забавный театр позволил сделать ряд простых выводов: первый – рубашки все же будет кому стирать и гладить (наиболее неприятная проблема для Сергеева снимается сама собой); второе – на нечастые званые обеды и ужины, если очень отощаешь на больничной или ресторанной пище, можно рассчитывать (всегда хорошо иметь запасной вариант!); третье – дамы вполне в рабочем состоянии. Не надо обременять их утомительной, страстной любовью. Сексуальный exclusif, возможно, будет приятен, если добавить к нему воспоминания о прошлой, а не настоящей молодеческой резвости.

Четвертое заключение было прервано: вошел Иванов с вопросом о том, как продвигаются переговоры. Сергеев рад был своевременному появлению главного врача, – он быстро подвел итог:

– Очень приятная встреча со сторожилами больницы (теперь у Светланы вытянулось лицо от неслыханной наглости, – "Хорошо, что не сказал с ровесницами века"). Мы, надеюсь, еще будем встречаться и дружить домами, если служба позволит. Из всех соблазнительных предложений я выбираю одно, – жить и питаться в больнице. Полагаю, что работы навалится слишком много и незачем тратить время на прогулки по поселку, – будем действовать, не отходя от кассы!

Дамы вежливо попрощались и, поджав губы, удалились. Иванов решил прояснить свою позицию:

– Александр Георгиевич, не обессудьте старика, но они замучили меня своими предложениями устроить вашу жизнь. – Просто заболтали меня. Кто знает, подумал я, вдруг вам захочется запихать шею в хомут.

– Сразу в четыре хомута. – поправил Сергеев. – Но все равно, я благодарен вам за встречу с носителями былой славы. Из этого, все одно, можно будет извлечь пользу, но без помех основной работе.

Иванов предложил без лишних проволочек заняться передачей дел, – он спешил отбыть в отпуск. Его ожидали какие-то семейные, личные заморочки в Санкт-Петербурге, которые нужно было безотлагательно устранять. Через пару часов Сергеев уже чувствовал себя полновластным хозяином больницы. Время подходило к утренней конференции. Оба главных врачей, – постоянный и временный, – двинулись навстречу официальному представлению больничному персоналу.

Потянулся день за днем: больничная рутина состоит из утренних конференций, обходов, подписи документов на медикаменты, проверки историй болезни. Все остальное требует творческого подхода: диагностический, лечебный процесс, консультации. Но и он изматывает и переводит деятельность врача в режим действия автомата или полуавтомата. В таком режиме спасает только профессионализм, определяемый уровнем индивидуальной квалификации. Но даже на привычном поле встречаются забавные казусы.

На второй или третий день Сергеев просматривал рентгенограммы, сделанные накануне. Он быстро описал снимки одного больного, не выделив заметных находок, – фиброзные изменения в легких, носящие возрастной характер, и только. Через некоторое время дверь в кабинет осторожно отворилась, – в проеме, в кромешной темноте, появилась фигура заведующей терапевтическим отделением. Она еще не адаптировалась к мраку и, войдя со света, лапала воздух руками, стараясь определиться в направлении движения по опасному кабинету.

Сергеев подал голос, помог сориентироваться бодрящейся старушке: он с уважением относился к ее опыту, но за ней числился серьезный грех – алкоголизм. Практически с обеда она, приняв дозу, выпадала полностью из лечебного процесса.

При таких обстоятельствах подчиненный обычно сильно побаиваются руководителя, – не известно, что взбредет ему в голову, вдруг начнет утверждать трудовую дисциплину. Но таких поползновений у Сергеева, естественно не было, – он временный человек и не его задача бороться с пьянством и алкоголизмом. Особенно, если грехи не снижают качества работы терапевтического отделения, – Александра Гавриловна успевала внимательно осмотреть больных до обеда.

Обследование и лечение больных у нее отличалось идеальным качеством. Однако искус подобрать ключики к профессору у старушки, бесспорно, появился: в таких случаях надо подловить коллегу на каком-нибудь дефекте, скажем, в диагностике. Намерения Александры Гавриловны были очевидны: она пробиралась в рентгеновский кабинет чтобы копать волчью яму, даже отложив несколько привычные обеденные развлечения.

Вежливым, специфически дрожащим голосом она справилась:

– Александр Георгиевич, помните ли вы больного Астафьева, – я направляла его на контрольную рентгенографию. Вы дали благоприятное заключение, почти что норму, но у больного первая группа инвалидности в связи с раком правого легкого. Он признан неоперабельным, получил массивную лучевую терапию и отправлен Республиканским онкологическим диспансером домой, практически, доживать свой недолгий срок.

– Возможно, произошла путаница со снимками и вы описали не того больного. – почти победоносно резюмировала Александра Гавриловна.

Сергеев впечатлился мгновенно: "если все так, то это серьезный прокол"!

Сергеев попросил лаборантку отыскать снимок: установив его на неготоскопе, принялся повторно, более внимательно изучать бело-черные разводы. Никаких признаков столь грозной патологии не выявлялось. Он предложил взглянуть на снимок и Александре Гавриловне.

– Загадочная ситуация, уважаемая Александра Гавриловна. – задумчиво вымолвил Сергеев. – Если судить по снимкам, то, похоже, вашего больного подменили. Надеюсь, что все это время признаки рака легкого вы у него добросовестно фиксировали и делали необходимые записи в истории болезни.

– Мало того, Александр Георгиевич, мой пациент уже успел продать все ценные вещи из дома (ему никто не противоречил, считая недолгожителем). Он постоянно пьет вусмерть, – заливает,… как может,… горе! Что ни говори, но скандальная история намечается. – многозначительно заключила Александра Гавриловна.

Сергеев намеренно подыграл злорадствующей старушке, так жаждущей почувствовать себя в фаворе, хоть ненадолго. Сергеева забавляли метаморфозы, творящиеся с алкоголиками: он-то уже все себе и окружающим доказал, а вот коллега пыталась самоутвердиться основательно за его счет. Надрать уши профессору-выскочке, – это дорогого стоит, тут пахнет вселенской славой и мировым признанием.

Александра Гавриловна, мы с вами поступим очень просто. – наконец, заключил Сергеев. – Попросите больного завтра натощак явиться ко мне сюда, в рентгеновский кабинет. Придется сделать ему бронхографию, – она и решит все.

Гавриловна выползла из кабинета шустрой змейкой, словно, помолодевшая лет на тридцать. Да, сегодня за обедом она основательно вмажет. Ну, а пока необходимо растрепать всем и вся о том, как основательно вляпался заезжий светило. Уж она, конечно, постарается отыграть на этом поле основательно и безжалостно!

Поутру Сергеев встретил перед рентгеновским кабинетом согбенного пациента, – ему не велено было принять даже полстакана. Его караулила суровая жена и дочь. У них появилась маленькая надежда на спасение главы семейства. Но, кажется, сам виновник торжества не очень радовался такому повороту событий. Родственные души искали вчера и сегодня не алкоголя, а иного наслаждения – интеллектуального!

Сергеев запустил страдальца в кабинет и начал свое колдовство: сперва основательна анестезия смесью Гирша глотки, голосовых связок. Затем, после проверки степени анестезии, введение тонкого катетера до бифуркации трахеи. Теперь пошел в ход иодолипол смешанный с порошком норсульфазола. Осторожно, с помощью большого шприца, медленно вводится подогретый состав, обволакивающий все бронхиальное дерево. При хорошей предварительной анестезии процедура проходит без всяких дерготни и кашля. Затем катетер удаляется и больной медленно и последовательно переворачивается так, что бы контрастная смесь обволокла стенки бронхов. Здесь необходимо чувствовать вязкость состава и интуитивно моделировать процесс обволакивания. Наконец все готово: проводятся точные по режиму и центровке снимки. Финал процедуры: качественное проявление, закрепление, сушка снимков.

Негативы получились идеальными: Александра Гавриловна широко раскрыла пасть и с десяток минут никак не могла ее закрыть. Надо быть абсолютным идиотом, что бы не понять то, с каким блеском выполнены бронхограммы. Они устраняли любые сомнения: у больного никогда не было страшного, смертельного заболевания – рака легкого. Что же наколдовал Республиканский диспансер и его адепт – Александра Гавриловна можно только предполагать.

Парадокс событий заключался в неожиданном торжестве новой логики: с пациента сняли группу инвалидности, отобрали льготную пенсию. Родственники быстро привели его в чувство, решительно потребовав: бросить пить, трудиться в поте лица, дабы вернуть все добро пропитое. При встречах на улице, бывший пациент-страдалец, воскресший из приговоренных к неминуемой смерти, не бросался к Сергееву на шею с благодарностями, а, потупившись, переходил на другую сторону. Родственники бывшего пациента боготворили Сергеева.

В маленьком поселке происходило что-то близкое к триумфу отечественной медицины! Видимо назревал Большой карнавал по этому поводу! Ему помешали проливные дожди. Население ликовала, на прием к Сергееву рвались толпы старух и молодежи.

Мнимое торжество Александры Гавриловны, перешло в уныние, что резко усилило запои. Себя теперь она оправдывала трагическим стечением обстоятельств, несовершенством диагностики, вообще, и недостаточной квалификацией сотрудников Республиканского диспансера, в частности. Сергеев, к сожалению, не знал, что он своим героическим трудовым подвигом нажил еще одного заклятого врага – змею подколодную.

Трагедии бытового уровня, оказывается, как не погасшие угли, теплились в деревенской тиши. Они подогревались заурядными интригами и неожиданно вспыхивали, как высушенная береста или природный газ, неожиданно вырывающийся бешеной струей из-под земли. Кто мог подумать, что в поселке проживает собственная Леди Макбет Мценского уезда, о которой красочно высказался в свое время Николай Семенович Лесков.

Однажды, на утренней конференции, сотрудники просто огорошили Сергеева бурным рассказом о ночном происшествии: в местной санэпидстанции помощник эпидемиолога, женщина тридцати лет, недавно родившая дочь, отрубила голову своему мужу.

Мерзавец напивался и колотил кормящую мать нещадно за то, что она не сделала аборт и родила дочь. Он обещал порешить обоих. Сколько мужества, воли и решительности необходимо было собрать этой всегда покорной женщине, чтобы в одиночку встать на защиту жизни ребенка.

Себя она, понятно, не жалела, – знала, что ее осудят и упекут в тюрьму, но ее заботило только одно, – дочь останется жива. Как по-разному можно распоряжаться своей и другой жизнью, избирательно относиться к близким и чужим? Интересно, кто вырастет потом из этого маленького существа, уже от рождения замешенного в трагические события?

Сергеева до боли в сердце поразили отчаянье и смелость женщины-матери и он пустился обивать пороги всех учреждений, способных повлиять на исход дела: удалось добиться максимального смягчения приговора.

Но Сергеев помнил и другое происшествие, свидетелем которого он невольно стал, в другой больнице, в маленьком провинциальном городке. Там, в семье врачебной пары, муж-истерик постоянно устраивал сцены ревности своей миловидной супруге. Однажды он так достал ее своими претензиями, что она выбросилась с балкона четвертого этажа, переломав себе скелет основательно, но осталась жива.

Мужу грозило обвинение в принуждении супруги к самоубийству, – тогда бы светили ему долгие годы каторжных работ в современном тюремном лагере. Правда, врачи и там неплохо устраиваются, – однако невелико счастье.

Он упросил жену изменить показания, расплатившись за то квартирой. Но она, наконец-то разведясь с ним, благородно уступила бывшему супругу дачу, где отверженный коротал остаток жизни, напиваясь до чертиков в долгие зимние вечера и спокойные от привычного супружеского секса ночи.

Опять показала язык злосчастная интрига, вмешалась в события заурядной жизни. Вспомнилось: "Вы еще не до крови сражались, подвизаясь против греха, и забыли утешение, которое предлагается вам, как сынам: "сын мой! не пренебрегай наказания Господня и не унывай, когда Он обличает тебя" (К Евреям 12: 4-5).

Шли дни, работа приносила удовлетворение, а старые подружки – удовольствие. Они по очереди, установленной коллективной властной рукой, делили стирку, устраивали Сергееву дни кулинарных забав. И, чего греха таить, подружки, как могли и умели, оделяли эскулапа тихими женскими нежностями, несложными и традиционными, как те, которым посвящали свой досуг первые люди на Земле – Адам и Ева.

Трудно теперь сказать: было бы Адаму веселее, если бы у него появилось четыре Евы. Однако Библия (особенно Ветхий Завет), как источник неоспоримой житейской мудрости, свидетельствует, что у древних народов было взято за правило иметь несколько жен. Отсюда, поведение Сергеева нельзя было признать сплошь предосудительным. Не было в том и гигантомании, а присутствовала, скоре, преданность заветам старины, прежней привязанности.

Однажды, среди бела дня к крыльцу административного корпуса больницы подъехали два черных джипа с тонированными стеклами. Из первого джипа вышел Магазанник и отправился в кабинет к Сергееву. Друзья обнялись. Сергеев попробовал угостить Аркадия чем Бог послал, но тот настоял на поездке в город, в цивильный по здешним меркам ресторан. У него были важные сообщения и их необходимо было обсудить, не гоня лошадей и лучше на нейтральной полосе. На том и порешили.

Местный городской шалман находился на первом этаже гостиницы, выстроенной за годы отсутствия Сергеева в столь славном уголке необъятной России. Теперь городская достопримечательность заметно отличалась от того древнего ресторана, который располагался когда-то в одноэтажном деревянном доме, видимо, помнящим еще годы Великой отечественной войны.

Теперь в ресторане все было иначе. Однако, к удивлению своему, Сергеев во главе официанток увидел знакомую коренастую фигуру бывшей местной красавицы – "Риты из общепита", ранившей в свое время сердце молодого эскулапа. Любовь их была скоротечной и без всяких осложнений и претензий. Для молодой миловидной блондинки, работавшей на таком бойком месте официанткой, другого исхода и не могло быть.

Известно: "Всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь" (От Луки 3: 9). Однако красавица выжила и, мало того, не растеряла, а только подвзрослила свою привлекательность. Чувствуется, что теперь она командует всей этой зеленой челядью, задача которой обслуживать и ублажать посетителей, вытряхивая денежные мешки до полного опустошения. С первого взгляда становилось понятно, что развитие профессионализма молодежи в руках надежного педагога.

Сергеев был заинтригован, – как же поведет себя бывшая пассия? Пассия повела себя гениально, как все простое, незатейливое. К чести своей и всего учреждения, она, как, безусловно, мудрая женщина, знала свою новую цену. Только один легкий взгляд бросила Рита на вошедших, – лучезарная улыбка, обнажающая идеальные фарфоровые зубы, осветила ее лицо и она быстрым, деловым шагом направилась к занятому ими столику.

Охрана расположилась за соседним столиком так, чтобы контролировать входные двери и стойку бара, прикрывая мощными фигурами столик босса. Этого маневра нельзя было не заметить. Рита тоже могла оценить действия охраны по достоинству.

Но, вместе с тем, она светила понимающей радостью в глаза именно Сергееву, и его ответ ей был столь же искренним. Бесспорно, правильно сказано: "Время разбрасывать камни и время их собирать". Сергеев встал и потянулся, чтобы поцеловать у Риты руку. Она же с удовольствием приняла этот знак памяти и мужской благодарности. Но ее аванс был более выразительным и сокровенным, – Рита прижалась к Сергееву впечатляющей грудью и всем телом так, как умела только она. Затем, не дав оправиться от шока, громко чмокнула его в губы.

Сергеев успел заметить обручальное кольцо на правом безымянном пальце, – она фиксировала его любопытный взгляд. Определенно, самолюбие прочно устроенной женщины было удовлетворено. Но она тут же перепасовала ему легкую скорбь, как бы связанную с условностью счастья ее супружеского выбора.

Аркадий с интересом наблюдал встречу примечательной антивесталки с потертым сатиром: он не ожидал такой прыти от своего друга. Осколки былого счастья уж слишком откровенно посыпались кругом, как ценные фрагменты, подобные Тунгусскому метеориту! Не тому, который давно грохнулся в сибирской тайге, а новому, собиравшемуся поразить первозданные леса Карелии. Так можно заодно разрушить и новое здание – местный университет целомудрия! Выражение лица Аркадия снова приблизилось к мимике человека, который смеется!

Предложив гостям меню, Рита не навязчиво комментировала кулинарные изыски местной кухни, незаметно подвигая их к единственно правильному выбору. Магазанник, наконец-то, перехватил инициативу, и предложил Рите все устроить по первому классу, но без большой пьянки (бутылки хорошего коньяку достаточно).

Чувствовалось, что Аркадий проголодался и ел с волчьим аппетитом. Между первым и вторым блюдом он, наконец-то, приостановился, придвинулся головой ближе к уху Сергеева и произнес:

– С убийцами твоей жены, Саша, мы разобрались: три наркомана – молокососы, бездельники, мелкие воришки. Их нашли наши ребята быстро и раздавили, как моль на ковре. Извини, но тебя ждать не было никакой возможности, – пришлось рубить концы моментально, ибо обстоятельства к тому обязывали.

Сергеев остолбенел и чуть не подавился куском мяса. Магазанник не стал долго ждать, а выразительно хлопнул друга по спине.

– Вопросы имеются? У матросов нет вопросов. – резюмировал Аркадий. – И правильно, что не мучаешься кровожадностью. Каждый должен выполнять свою работу и не стремиться быть универсалом, – врачом, судьей, палачом.

– Вторая моя задача, друг ты мой сердешный, много сложнее, ибо мне придется, видимо, тебя долго уговаривать. – Аркадий говорил размеренно и чеканно, как бы превентивно зомбируя Сергеева, создавая у него установку к тому действию, которое угодно заказчику. Сказывался талант и навык военного, командира, умевшего вести за собой подчиненных прямо в самое пекло.

– Не темни, Аркаша, надо ли нам лукавить?! – подбадривал его Сергеев. – Свои люди, а потому разберемся без преамбул. – Если кому-то требуется вылечить приватно гонорею или сифилис, то я готов. Но больше ничего путного я, пожалуй, и делать не умею.

– Сан, не спеши. Эти ваши таланты, господин профессор, мировой научной общественности известны. – забурчал Аркадий, ими ты никого не удивишь. – Но мое предложение, как говорится, из другой оперы. Нам бы очень хотелось сманить тебя к другой деятельности, а, точнее, – к совмещению привычных тебе врачебных дел и конфиденциальных поручений иного плана.

– Аркаша, во-первых, поясни, кто эти "мы", "нам бы", что это за тайная или явная организация; во-вторых, можешь не сомневаться, что для друга я готов сделать все, даже вступить в противоречие с законом, если, конечно, то будет угодно Богу.

Магазанник удовлетворенно хмыкнул, распрямился, энергично потер руки. Но затем еще ближе придвинулся к Сергееву и почти на ухо заговорил негромко:

– Саша, постепенно ты все сам поймешь и узнаешь. Сейчас же буду краток: не так давно ты сам утверждал, что в России в трудные для нее исторические периоды спасение приходило от Армии.

– Помнишь, как у Наполеона? – "Ублажай Армию и плюй на все"! Но это, безусловно, гротеск. В нашей стране, по существу, сейчас идет борьба организованного криминала с организованной воинской силой. Демократы же пока с азартом хлопают ушами и руками. А им бы надо,… – ублажать Армию. Инициатива ими потеряна и военные сами берутся за дело, в той или иной форме, удачно или не совсем, но действуют. В бизнесе, как ты понимаешь, резня идет не на жизнь, а на смерть: здесь тоже нельзя отставать.

– Тебе предлагается, Саша, примкнуть к деловому миру, но к нашему в нем флангу. Коней не будем гнать, чтобы их потом не менять или, того хуже, не пристреливать на переправе. Тебе дается время подумать, а молчать ты, безусловно, умеешь!

– Сан, я искренне хочу, чтобы ты был в нашей компании! – с заметной экспрессией прошептал Аркадий. Теперь давай – двигай свои вопросы.

Сергеев задумался: разговор был неожиданным, откровенным и весьма крутым, как теперь говорится. Но его никогда не пугали сложности, риск, непредвиденные обстоятельства, борьба. Он считал себя ничем не связанным на этой земле и не стал бы, наверное, особо сокрушаться по поводу преждевременной смерти. Он искренне, без кокетства, считал, что хорошо пожил, многое видел, многого достиг, – выполнил свои планы по полной программе. Сергеев ласково взглянул на напряженно ожидавшего ответа Магазанника и просто и ясно заявил:

– Аркаша, я готов служить отечеству. – потом, как в былые годы, добавил привычное. – Когда и где получить оружие?

Магазанник не скрывал радости, – губы его расплылись в восторженной улыбке. Он стал разливать коньяк по рюмкам, довольно причмокивая:

– За нашу победу, Саша! – без тени фальши произнес он сдержанно, но многозначительно.

Друзья принялись уничтожать второе блюдо: Рита, разумеется, дала спец задание поварам. Мясо было отменное, гарнир – очень сложный, но безупречный. Рита настороженно и любопытно зыркала издалека и, когда Сергеев многозначительно показал ей большой палец правой руки, она, скромно набычившись, даже не смогла погасить радость. Рита умыла обучающуюся мастерству молодежь; наградила Сергеева самодовольно-очаровательной улыбкой. Выпивая на посошок, в конце обеда, Сергеев, наклонившись к Магазаннику тихо проговорил:

– Честно говоря, Аркаша, по началу я мыслил так, что ты связан скорее с криминалом, чем с былыми сослуживцами. Теперь вижу, что все обстоит иначе, не так ли?

– Сан, в тюряге я не просидел ни одного дня, – за меня уже все было решено наверху, – достойными кадрами так просто не бросаются! Мой опыт пригодился в некоторых далеких государствах. Ну, а когда наша страна начала лихорадочно "перестраиваться", мне опять отыскали "дело по плечу", вспомнили о знаниях, полученных мной в Академии тыла и транспорта.

– Что же касается криминала, то здесь необходим весьма тонкий подход. Во-первых, без контактов с ним никаких дел сейчас, практически, вершить невозможно. Во-вторых, криминал это тоже, в некотором смысле, военная организация, с которой необходимо считаться, безусловно, не переступая грань. В-третьих, криминальные структуры оказываются в некоторых случаях даже чище, чем ряд политиков и политических партий. Во всяком случае, по уму и изобретательности они могут дать фору многим. В-четвертых, все страны, многие нынешние владельцы международного капитала прошлепали по скользкой тропинке криминала, а потом с них вся грязь стекла, как с гуся вода. Надо еще очень хорошо разобраться, кто настоящий патриот и порядочный человек: те, кто борзеют и надувают соотечественников, или те, кто их "мочит" по заслугам.

Сергеев слушал внимательно, почти что с раскрытым ртом, стараясь не проронить ни одного слова. Для него такие взгляды – являлись безусловным откровением.

– Сан, как это не звучит парадоксально, но я лично уверен, что, как и собаке Павлова, в недалеком будущем криминалу будет поставлен памятник, отлитый из бронзы, незаконно вывозимой из многострадальной России ее глупыми доброжелателями. Да, некоторые ребята разбираются с жизнью "по понятию", но это лучше, чем жить без совести!

Обед закончился. Магазанник властным жестом остановил слабую попытку Сергеева достать бумажник и расплатиться. Аркадий барски щедро одарил Риту отечественной валютой, посетовал, что редко приходится посещать сей славный град.

Магазанник прошел вперед, давая Сергееву поворковать с прекрасной хозяйкой. Было заметно, что один из охранников тоже притормозил, якобы покупая сигареты, – на самом деле, он страховал теперь уже и Сергеева. Эскулапу подумалось: "Мы пошли в гору, интересно, когда и кто остановит"?

Однако Сергеев был абсолютно уверен, что Всесильное Проведение вмешивается в суетность нашего бытия в нужный момент, по указания Особых Сил. Необходимо спокойно наблюдать и оценивать направление событий так, как это сказано в Книге Иова (33: 17-24): "Чтобы отвесть человека от какого-либо предприятия и удалить от него гордость, чтобы отвесть душу его от пропасти и жизнь его от поражения мечом. Или он вразумляется болезнию на ложе своем и жестокою болью во всех костях своих, – и жизнь его отвращается от хлеба и душа его от любимой пищи. Плоть на нем пропадает, так что ея не видно, и выказываются кости его, которых не было видно. И душа его приближается к могиле, и жизнь его – к смерти. Если есть у него Ангел-наставник, один из тысячи, чтобы показать человеку прямый путь его, – Бог умилосердится над ним и скажет: свободи его от могилы; Я нашел умилостивление".

Мощные автомобили вытянулись впечатляющей кавалькадой по дороге, ведущей из уездного городка в поселок. Компания быстро домчалась до больницы, расположенной на возвышенном берегу Онежского озера, среди стройных и величественных сосен. В пути особых разговоров не вели. Магазанник лишь попросил запомнить телефон, по которому необходимо позвонить в Санкт-Петербурге (там будет диспетчер на связи). Уточнили сроки окончания командировки и возвращения Сергеева, – решили не подгонять события, не тормошить общественное мнение. Хотя представления администрации теперь, практически, не имели никакого значения, ибо решение принято окончательно и бесповоротно. Тепло распрощались на крыльце административного корпуса, Аркадий спешил с отъездом, – его уже ждали в Москве.

Вечер стелился уже по верхушкам деревьев, заползал в больничные окна. Сергеев не заметил, как уснул, приткнувшись на диване, не раздеваясь, с книгой в руках. Разбудили его среди ночи резким, безобразно дребезжащим звонком внутреннего телефона. Дежурная медицинская сестра просила срочно прийти в приемный покой для осмотра тяжелой девочки полуторалетнего возраста.

Осматривая малышку, Сергеев искоса бросал взгляд и на мать девочки: облик и поведение родителей говорят врачу о многом. Женщине было около тридцати лет, – приземистая, рыхлая, отечная, видимо, от систематических возлияний. Она сидела притихшая и удрученная, – чувствовалось, что переживает за дочь.

Может быть, как мать, она была заботливая, способная к сопереживанию, видимо девочку любила по-настоящему. Но не было в ее лице свечения материнского героизма, свидетельствующего о том, что ее ребенок – самое дорогое существо на свете, ради которого она способна отодвинуть от себя все грехи, похоти, увлечения. К тому же особого блеска интеллекта не читалось во взгляде этой провинциальной, бесшабашной, мало развитой женщины.

Бог часто наделяет самым ценным – детьми, – тех, кто не способен оценить такой дар. У Всевышнего, бесспорно, свой расчет: Он дает шанс человеку, – возможность очиститься и переродиться в материнстве, отцовстве. Ну, а детская невинная душа, если тело и погибает быстро по вине родителей, всегда будет принята Богом и вселена в более достойную материализованную оболочку.

Девочка была в тяжелом состоянии, – пневмония захватила большую часть легочной ткани. Гигантские масштабы поражения были очевидны без рентгена, – достаточно аускультации и перкуссии. Интоксикация нарастала, кома была глубокой. Сергеев быстро помудрил с составом спасительного раствора для внутривенного введения, легко и привычно выполнил веносекцию у малышки на правой ножке, около медиальной лодыжки.

Уже с установленной капельницей ребенка перенесли в палату интенсивной терапии детского отделения. Переместили дежурный персонал по другим отделениям, и в палате тяжелой больной организовали индивидуальный сестринский пост. Сергеев понимал, что ему придется просидеть всю ночь у этой постели. Мать девочки, оглушенная несчастьем, смотрела на врача полными слез глазами.

В таких случаях Сергеев госпитализировал и мать вместе с ребенком, – кое-какая помощь медицинскому персоналу по уборке отделения, уходу за остальными детьми. Кроме того, такое общение с больными, со страданием беззащитных существ развивает инстинкт материнства, повышает родительскую ответственность. Кто знает, сколько еще мук придется перенести девочке. Всегда остается загадкой не понятно почему создавшийся симбиоз беззащитного дитя с бестолковой матерью.

Для собственной же малышки мать сейчас не помощница. Она, скорее, вредитель, хотя бы уже потому, что перекосила иммуннологический статус ребенка сама мать, – своими собственными микробами, да и запустила болезнь только она.

Сергеев давно заметил, что почти все кошки и реже некоторые люди (видимо, избранные, посвященные Богом) обладают особой способностью лечебного свойства. Эта мать-тюха может только угробить ребенка, даже не заметив того.

Ей не дано помогать в борьбе беззащитного существа с болезнью. Однако испытывать человека, давать ему шанс, нужно многократно, если не постоянно, – в том Сергеев был абсолютно уверен. А за грехи с виновных спросит сам Бог и суд его, без сомнения, будет и требовательнее, и справедливее, чем у любого человека.

Только к утру девочку удалось вывести из кризиса, через пару дней она уже улыбалась при появлении Сергеева в палате, словно понимая, кто же истинный спаситель еще жизни. К концу недели малышку перевели в обычную палату, где она уже была отдана под опеку матери.

Сергеев не переставал удивляться особому женскому чутью и способности даже очень маленькой девчушки чувствовать достойного партнера. Когда он появлялся, малышка стоя в постельке, кокетливо перебирала пухленькими ножками, улыбалась, вертела головенкой, игриво ее отворачивая, а потом посматривая исподтишка, снизу, ловя взгляд доктора.

При первых же словах поощрения она тянула ручонки ему навстречу, обнимала за шею и тесно, тесно прижималась к нему, чмокая в щеку. Сергеев переживал такое детское доверие, как огромное, ни с чем не сравнимое счастье. Он многократно ловил себя на мысли, что не зря выбрал после ухода из Военно-медицинской академии для дальнейшего обучения именно Педиатрический институт. Дети и только дети, – самые благодарные пациенты, ради спасения жизни которых не жалко пожертвовать ничем.

Дьявол всегда дежурит где-то рядом с благородными делами и наносит свой удар неожиданно, в спину. Однажды утром, войдя в детское отделение, в палату к малышке, уже довольно хорошо выбирающейся из болезни, Сергеев заметил в окне пьяную дебильну рожу взлохмаченного мужика, и понял, что это и есть долгожданный отец.

Герой-кочегар приплыл на лихтере и жаждал провести с семьей несколько дней перерыва в плавании. Мамаша – бестолковая сучка, – уже вовсю вертела хвостом перед мужем. Оба придурка требовали выписки для домашнего лечения малышки. Сергеев пробовал объяснить кобелирующей парочке, что девочка только что выбралась из тяжелейшего состояния, ей необходим медицинский, больничный уход и продолжение интенсивного лечения.

Но кочегар вместе со своей супругой-буфетчицей знали, оказывается, клинику пневмонии лучше врача. Они выдвинули ультиматум: если не отдадите ребенка, мы его унесем сами (этаж был первый – углядеть невозможно!).

Сергеев чувствовал, что прощается с девчушкой на вечно. Ей уже запихали в рот грязными руками придурки-родители какие-то сладости. Конечно, дома начнется пьянка с друзьями кочегарами, про ребенка забудут, наплюют и нахаркают инфекта выше головы, займутся бесконтрольным блядством, – девочка обязательно отяжелеет и погибнет. Но нет еще таких прав у врача отбирать у родителей детей.

Как и предполагал Сергеев, девочку привезли в больницу через трое суток в состоянии, когда отсутствовали уже даже роговичные рефлексы, с пароксизмами по типу дыхания Чейна-Стокса.

Девочка была без сознания, видимо, достаточно много часов. Патронажная медицинская сестра еле достучалась, разбудила мать и отца – эту пьяную мразь. Только тогда они заметили состояние дочери; все прошедшие дни лекарств ребенку никто и не думал давать, кормили чем попадя.

Перед глазами Сергеева, на кушетке в приемном покое распласталось маленькое тельце девочки: грудка вздыбливалась конвульсиями не правильного дыхания, кожные покровы, лицо синие от кислородного голодания, тахикардия неудержимая, сердечный толчок виден простым глазом, без подсчета пульса.

Сергеев словно уже читал протокол предстоящего патологоанатомического вскрытия. Девочки оставались минуты жизни: тотальный отек легких, сплошь забитых воспалительным эксудатом, с гнойными пробками, амилоидоз почек, гипертрофия лимфатического аппарата. Конечно была сделана попытка оживить ребенка, помочь ему, но все это уже не могло принести положительного результата.

Когда агония девочки закончилась и Сергеев вышел на крыльцо, то в его бешенном взгляде мать и отец, видимо, прочитали такую ненависть, готовность задушить их обоих собственными руками, что они поспешили, почти бегом, удалиться.

Отвратительная, но необходимая миссия ожидала Сергеева: ему придется вскрывать труп девочки, ставшей уже дорогой и близкой. Перед глазами все время мелькала славная кокетливая мордашка, улыбка, с которой еще совсем недавно ребенок встречал своего доктора, – любовь здесь, бесспорно, назревала взаимная.

Обычно функции лечения и анатомирования у врачей разделены, но в данном случае они совпадали, – только Сергеев, единственный в больнице, владел знаниями и навыками, необходимыми для такого тонкого исследования. Он долго собирался с силами, прежде, чем провел коротким, но широким хирургическим ножом властный разрез по Шору. Именно такой разрез ставил окончательную точку в печальной повести, называемой жизнью человека. Повесть та – не всегда красочна и увлекательна. Она является испытательным земным маршрутом для души – отрезком ее вечного пути во Вселенной.

Для такого пребывания Бог и природа придумали очень непрочное сочетание сверхестественной сущности и белковой плоти. Первая циркулирует вечно, вторая беззащитна пред временем. Такие составляющие развиваются каждая по своим законам, но в чем-то они объединяют усилия и помогают друг другу. Однако, как ни вертись, но всегда наступает момент, когда душа отказывается дальше помогать плоти, она решает, окончательно и бесповоротно, покинуть тело, которое доставляло ей массу хлопот, неудобств во время короткого мгновения жизни.

Сергеев по молодости (потом перестал) пытался представить себе загадочный феномен: до начала жизни была вечность бытия и после смерти будет вечность; все, что прячется между – это индивидуальная жизнь и она в планетарном масштабе – лишь мгновенье. Если долго и сосредоточенно думать об этом, то можно сойти с ума. Видимо, все сумасшедшие как раз и заняты такими вселенскими размышлениями, потому им недосуг обратить внимание на окружающую жизнь. Сергеев невольно, перекрестившись, прошептал Псалом 130: "Господи! не надмевалось сердце мое, и не возносились очи мои, и я не входил в великое и для меня недосягаемое. Не смирял ли я и не успокаивал души моей, как дитяти, отнятого от груди матери? душа моя была во мне, как дитя, отнятое от груди".

Сергеев воспринял смерть девочки, не подчиняющуюся логике материнства и отцовства, как личное горе. У каждого врача имеется собственное кладбище, причем, могилы на нем распределены по секторам: в одном – помещаются те погибшие, кого сам врач отправил на тот свет, по своему недомыслию; во втором – сосредоточены те кого не удалось спасти по независящим от врача обстоятельствам. У хорошего врача первый сектор маленький, а второй – большой; у плохого – все наоборот. Сергеев сделал все от него зависящее, дабы спасти девочку; не он виноват в том, что законы, логика и мораль не совершенны. Однако случай смерти безвинного ребенка он склонен был воспринимать еще и как сигнал какой-то неотвратимо надвигающейся беды. Ведь недаром сказано: "Пришла беда – отворяй ворота". И точно, – ночью его разбудил междугородний звонок. Он снял телефонную трубку и услышал издалека патологически спокойный голос Музы:

– Саша, приезжай прощаться с Мишей; он наложил на себя руки, вскрыл вены, похороны через два дня.

Видимо, дальше она зарыдала, а потому повесила трубку. Ночь озвучивалась короткими гудками, бьющими в виски, как отчаяние, как крик раненого животного, которому никто не может помочь, ибо на него надвигается кодла пьяных охотников и стая разъяренных псов. Сергеев под эти страшные звуки просидел, по всей вероятности, довольно долго, – вмешался голос телефонистки местной станции. Его попросили повесить трубку и он выполнил приказ автоматически.

Подавленность не проходила долго. Муза выпалила мало слов, но они так тщательно отобраны горем, взвалившимся на ее плечи, что создавали ощущение штамповки железной печатью сурового приговора. Горе диктует людям свою волю, непреклонно и цинично. Какие могут быть претензии к Музе, – она, небось, валяется сейчас в отрубе, заливаясь слезами, – людей не видит, слов не воспринимает.

Постепенно Сергеев стал соображать, думать об организации срочного отъезда. До окончания командировки оставалось два дня, но, по разговорам коллег, Иванов уже возвратился из отпуска и пребывает где-то здесь, болтается по Онеге, рыбалит. Необходимо его доставать, брать билеты, нестись в Петербург.

Новый телефонный звонок нарушил тишину и бессвязные раздумья. На этот раз звонил сам Аркадий Андреевич. Он извинился за слабость защиты информации в здешних краях (телефонистка все поняла и уже передала суть разговора постоянному главному врачу). Было около одиннадцати часов ночи, Иванов попросил заскочить за ним дежурную машину скорой помощи, – "следовало быстрее поворачиваться", как он выразился, – можно успеть на скорый поезд, проскакивающий здешнюю станцию в час ночи; было указано быстро собирать вещи.

Через пятнадцать минут Иванов уже поднимался по лестнице на второй этаж, в хоромы Сергеева, когда тот заканчивал паковку вещей. Тут же, без расслабона, только присев на дорожку, запрыгнули в машину и понеслись на станцию. По дороге объяснились: договорились о пересылке документов и денег, которые заработал Сергеев, пребывая в больнице. Конечно кассиры знали Иванова и билет выдали без очереди в купированный вагон. Оставалось время, чтобы пофланировать вдоль железнодорожного полотна, обсудить некоторые детали событий, еще раз вспомнить общих знакомых. Так незаметно пробежало время и вот уже из-за поворота появился, огибающий Медвежью гору и лесной массив, запыхавшийся экспресс. Теплые рукопожатия выразили все, что не договорили в качестве благодарности друг другу, расставались, как старые и преданные друзья.

Дорога всегда тяжела, если едешь с таким попутчиком, как горе. Сергеев, честно говоря, не очень удивился решению Чистякова самостоятельно уйти из жизни. Безусловно, такой шаг – дань эгоизму, но в том заключается и право выбора. Известно, что великому философу Сенеке пришлось испытать черный выбор, предоставленный ему императором-извергом Нероном, – ему было предложено удовлетвориться любым способом самоубийства. Этот философ, политик, поэт, известный своими работами по теме самоубийства, словно предвидя свое будущее, сказал как-то: "Возблагодарим же Бога за то, что никого нельзя заставить жить". Сенека, не справедливо приговоренный к смерти, выбрал кровавый способ ухода из жизни, – он вскрыл себе вены. Миша тоже почему-то выбрал аналогичный способ ухода в иной мир.

Православная религия протестует против самоубийства, считая, что и радость и горе даются человеку, как особая миссия. Она предназначена для решения иных, чем простые человеческие установки, задач. Никто еще не сумел подсчитать, какой баланс положительных и отрицательных эмоций составляет божественный бюджет человеческой судьбы, но ясно одно: нарушать установленные режимы жизнедеятельности мирозданья, которые лепятся из индивидуального поведения, никто не имеет право. Если заблудшая душа по собственной воле пробует вырваться из гармонии вселенских отношений, то она наказывается, а, проще говоря, возвращается к исходной точке своего развития. "Повторение – мать учения"!

Мы не знаем, в какую сторону разворачивается общая космогоническая динамика, чем и что она подпитывает своими преобразованиями. Но ясно одно, что "случайность – это всего лишь непознанная закономерность". Может быть, человеку и не дано постигнуть такие законы. Так кто же тогда позволил ему вершить самосуд над своей жизнью, принадлежащей по большому счету только Богу.

Наша национальная черта – анархизм. Явление, выросшее из крайне расшатанного генофонда. Пусть это звучит парадоксально, но даже монголы и татары, крепко напоганив в биологическом стойле славян, все же в основном сохранили целостность своего национального генофонда. Правда, может быть, это произошло потому, что они не являлись "лакомым кусочком" для других этносов. А, так называемые русские, как раз и явились на собственной земле истинными иностранцами только потому, что было много охотников их "соблезнуть".

Усилиями монархов-варягов славян перемешали и перемололи в единый многонациональный фарш, пропустив к тому же через жестокую мясорубку социальных преобразований, ничем не отличающихся от дикого варварства, бандитской разборки, тоталитарного прессинга, где человечностью, заботой о ближнем даже и не пахло. Посему самостийный уход из жизни был и остается в сознание "свободного гражданина" его единственным правом, которое он не собирается отдавать никому.

Достаточно вспомнить Брестский мир, который заключил абсолютный мировой бродяга, человек без рода и племени, с головой настолько разболтанной сочетанием не сочетаемого, что адекватный разговор с ним мог вести только очень опытный психиатр. Таким вождям ничего не стоило, например, выдвинуть ошеломляющий по своей патологической эксплозивности призыв: "Пролетарии всех стран объединяйтесь"! И это в то время, когда даже маленькие, но цивилизованные страны из последних сил отстаивали свою независимость, охраняли границы, дабы сохранить индивидуальность национального характера, свой неповторимый архетип и генофонд.

Чистяков, безусловно, был плоть от плоти человеком своего кондового этноса, то есть начиненным под завязку анархическим садизмом, не способным сберегать даже самого себя. В том и заключается внутренняя интрига современного славянина, его самоагрессия, из которых рождаются безумные поступок, сливающиеся последовательные серии. Такие поведенческие трансформации нарастают по объему и силе, как снежная лавина. А там уже и не далеко до общенационального безумного поведения, логическим финалом которого является все очищающая смерть. По такой схеме вымирают не только отдельные личности, но и погибают целые народы.

На следующий день, во второй половине, Сергеев явился в больницу прямо в административный блок. Первое, что его поразило, это новая секретарша у хозяина больницы. На табличке, прибитой на стене рядом со столом, она значилась помощником главного врача – Дурьяновой Натальей Викентьевной. Сергееву новое явление показалась существом, чем-то очень похожим на "шоколадину". От нее явно веяло особым дисциплинированным, но сладким пороком.

Сразу вспомнилась байка о том, как два старых приятеля-администратора, встретившись ненароком, обсуждали броскую секретаршу одного из них. Один все уточнял ее достоинства: как скоро печатает на машинке, владеет ли компьютером, знает ли иностранные языки? Другой самодовольно подтверждал высокое качество выполнения таких редких функций. Но когда был задан последний наводящий вопрос: "Одевается хорошо"?! Барин несколько поморщился и выдавил сокрушенно: "Единственный ее недостаток – одевается очень медленно"!

Сергеев сходу прилепил к новой секретарше многозначительные кликухи – "шоколадина" и "Натаха". Фигурой она походила на симпатичного пингвинчика, но не того, который "робко прячет тело жирное в утесы", а того, который именно своим строением возбуждает фантазию, соблазняя случайного зрителя на броские шалости.

Сергеев, как истинный холостяк, вечно пропускал приличные сроки бритья, таскал затертые джинсы, смотрел на молодых женщин также внимательно и плотоядно, как вахлак, только что вылезший из парилки и увидевший огромную кружку холодного пива. Ничего удивительного, – Натаха приняла профессора за слесаря-сантехника или бомжа-бродягу, случайно забредшего в больничку: может хотел подхарчиться или спереть, что плохо лежит? Когда он обратился к не с вопросом о приеме у главного врача, она, полоснув его тренированным режуще-черным взглядом, почти что грозно, по-милицейски, потребовала:

– Представьтесь, пожалуйста, кто вы? По какому вопросу к главному врачу?

Чувствовалось, что в лице этой властной ведьмочки главный врач, действительно, приобрел истинного помощника, способного самостоятельно вершить ответственные, государственные дела. Сергеев, разыгрывая некую вялость мысли и оскудение реакций, назвал свою фамилию, имя, отчество, должность, возраст и, на всякий случай, пол. Потом, сделал еще ряд пояснений:

– Я сегодня приехал из командировки, – мямлил он, заметно растягивая слова, – мне бы хотелось переговорить с высшим руководством о дальнейшей работе.

К месту сказать, Натаха врубилась сразу (кто-то, вероятно, давал уже ей вводную по персоналиям). Она, видимо, наконец-то поняла юмор и направление розыгрыша, но выдерживала марку. Похоже, пингвинчик обладал хорошей памятью, бойкостью, сообразительностью с намеком на самокритичность, – весьма редкое дарование для женщины. Пожалуй, только кошки, ежи и мангусты обладают такими способностями.

Сексуальные дарования пока у шоколадки проявились только в абортивной форме – глаза были блядские! Но это еще ни о чем не говорит: зеленоватый цвет всегда путает карты. Вот, например, корова на лугу – она тоже казалась Сергееву зеленоватой, но он же не испытывал к ней влечения – упаси Бог! Сергеев, как дальтоник, в таких случаях часто путался и нет-нет да и заплывал за буи! Но только в своей акватории.

Прогресс в отношениях начал потихоньку намечаться: с лица помощницы исчезла прокурорская суровость, она снова превратилась в молодую, миловидную женщину. Сергеев в восторге от тишины и соседства с холеной феей решительно свалился на мягкий кожаный диван и погрузился в ученые размышлизмы. На этом диване ему всегда хорошо думалось.

Почему-то исследования у Сергеева начинались со старых анекдотов. По случаю или без него, но вспомнилось: один молодой человек приехал в Сочи в курортный сезон; вечером отправился на танцы; познакомился с приятной особой, с которой успешно и переспал. На утро в фойе местного кинотеатра он узрел свою пассию и бросился к ней с излиянием восторгов, как к старой знакомой. Та остановила его недоумением и вопросом: "Разве мы с вами знакомы"? И, когда по простоте душевной молодой человек прибегнул к вескому, по его мнению, аргументу – "Но мы же с вами переспали"?! Она ответила ему, называя вещи своими именами, открытым текстом: "Секс – это не повод для знакомства"!

Сергеев еще раз взглянул на шоколадину и подумал: "Есть повод или нет? – вот в чем вопрос"! Но та с таким восторгом хваталась за "мобильник" и все куда-то названивала, транжиря государственные средства, что невольно создавалось впечатление: она извлекала из телефона вовсе не информацию, а сперму, – иначе чего так беситься?

Тут же вспомнился другой анекдот: была принята на работу секретаршей к директору завода женщина средних лет по странному объявлению, – "Требуется секретарша, но с ножницами". Сгорая от любопытства, на четвертый день успешной работы новая секретарша решила уточнить у самого директора "изюминку", "клубничку" событий. Ясно, что "кощей был спрятан в шкафу"! Директор несколько смутился, но откровенно пояснил: у него оторвалась пуговица на гульфике; прежняя секретарша заметила конфуз и быстренько пришила пуговку; но не было ножниц, чтобы отрезать нитку; когда она, наклонившись и припав к гульфику, перекусывала нить, вошел без стука секретарь парткома. Остолбенев ненадолго, партайгеносса устроил страшный скандал по поводу половой распущенности директора и секретарши. Бедную женщину уволили, директора временно оставили, – вот теперь он реабилитируется самым железным образом!

Шоколадина, бесспорно, ножницами принципиально никогда не пользуется, – не та техника! Не те времена! Нас теперь ничем не испугаешь и не удивишь!

Видимо, эскулап попал под прикрытие какой-то специфической ауры, ибо его моментально понесло к древности. Сергеев вспомнил, что на свете существует интереснейшее социальное явление, соблазнительное развлечение для всех тех, кто не утратил революционной силы и классовой солидарности, – он быстро погружался в тайны древнейшей профессия, называемой проституцией.

Даже первая женщина Ева при серьезном анализе оказалась склонной к универсальному греху. Да, между прочим, и Адам, будучи в одиночестве, с увлечением наблюдал недвусмысленные игры животных. Именно потому Бог решил прервать тоску первого человека.

Историки утверждают, что на бытовом уровне проституция всегда существовала, поскольку всегда существовали различия выбора сексуального партнера, любовного темперамента, внешних данных, имущественного статуса. Но организационно она стала оформляться в некую систему социальных отношений на религиозной основе: храмы содержали штат жриц-проституток, к которым присоединялись и внештатные любительницы.

Видимо, свободные сексуальные отношения и, тем более, материально стимулируемые, являлись своеобразным регулирующим клапаном поведения толпы. Первым, кто на государственном уровне решился оформить проституцию в статью дохода и социального влияния, был Солон – глава Афинского государства. Он приказал за счет государства покупать женщин и помещать их в специальные дома, где их услугами за плату мог воспользоваться любой желающий. Солон являлся весьма примечательной личностью. По мнению Плутарха, он начал свою карьеру в качестве купца, торговца. Затем занимался философией, стихосложением, пока не был избран свободными гражданами правителем Афин.

У Солона, по утверждению современников, просматривались явные склонности к гомосексуализму, но, как ни странно, прослыл он верным хранителем семьи. При его участии были изданы законы, регулирующие матримониальные отношения афинян. Даже своей матери он запретил вторично выходить замуж только потому, что она раскатала губу на молодого повесу. Солон считал, что покупать и закабалять молодость узами бесперспективного для рождения детей брака, не выгодно для государства.

Афиняне были большими любителями демократии и этикета: распутных женщин, например, они называли ласково приятельницами, налоги – взносами, тюрьму – жилищем. Абсолютно уникальной личностью в мире проституции была, конечно, Валерия Мессалина – супруга царя Клавдия (10 год до новой эры – 54 новой эры).

По ее поводу Плиний Старший сказал: "Остальные животные имеют чувство меры в совокуплениях, человек же – почти никогда". Мессалина не гнушалась истинно царских соревнований и побед: она вступила в состязание с самой известной проституткой того времени и превзошла ее, сумев в течении 24 часов осуществить 25 половых сношений с различными мужчинами. Под покровом ночи Мессалина, переодевшись в простую одежду, отправлялась в публичный дом и там, в смраде и чаде, отдавалась за деньги многим.

Фридрих Великий купил в 1770 году камею – символ ненасытной страсти Мессалины. На одной стороне камеи изображена улитка (древний знак похоти), окруженная семью мужскими членами, между которыми светится надпись "Invicta" (непобедимая). На другой стороне медали изображена сидящая под деревом женщина напротив небольшого храма с геммой Приапа.

Античные бордельные марки передавали сцены использования разнообразной сексуальной техники. Надо сказать, что современные жрицы любви пользуются тем же богатым арсеналом. Но каждый период жизни человеческого общества, страна, личность сатрапа отмечены своим особым вкладом в усовершенствование техники проституции. Каллигула, Нерон, например, добавили бешеной смелости и безграничного разнообразия в половые акты. Их изобретательность носила явный садистический характер. Другие властители и мыслители увлекались мазохизмом, другими девиантными фокусами. Однако публичный дом в древности был высшей школой рафинированного секса, кладезем вариантов извращений.

Куртизанки на котурнах (высокие каблуки-платформы) облачались в специальные наряды, многие из которых вошли в сказочные образы: например, в известную сказку о красной шапочке – обязательном наряде профессиональной проститутки. Короткие или с разрезом юбки – тоже специальная символика, придуманная не сейчас, а в далекой древности. Густой макияж, отсутствие драгоценностей, но цветы в волосах и на блузе и другие специальные знаки, – все это реклама профессии.

Из храмовой проституции вышло настойчивое желание искать богиню-покровительницу профессии. Чаще культ богини Афродиты сочетался с культом проституции. Отсюда брали начало специальные термины: pandemos – всенародная, hetaira – гетера, porne – чувствительность, peribasia, divaricatrix – похотливый акт, Melanis – богиня любви, Mucheia – богиня тайных мест, Castnia – богиня бесстыдных, Scotia – богиня мрака, Darcetos – богиня праздной лени, Kallipygos – богиня с красивыми ягодицами, Mechanitis – механическая богиня.

Современный почерк проституции ничем, практически, не отличается от задатков древнего эротического письма. Красную шапочку, короткую или с разрезом юбку можно увидеть на современной секретарше, медицинской сестре, бухгалтере или экономисте больницы. Конечно, женщина – заместитель главного врача больницы по медицинской части не будет увлекаться слишком глубокими юбочными разрезами, но она возьмет в свои мужественные, особенно если они крестьянско-пролетаские, руки что-нибудь напоминающее серп и молот. Но страшнее всего, когда современные ундины не понимают трагедии своего положения, – войдя во власть, они ушли от женщины и пришли к питекантропу.

Трудно сказать куда привели бы Сергеева исторические размышления, но помощница окликнула его и разрешила войти в кабинет главного врача.

Войдя в кабинет главного врача, Сергеев несколько опешил, оторопел: его встретили два изучающе-напряженных взгляда, – Записухиной, примостившейся в кресле для посетителей рядом со столом, и крупного, относительно молодого (лет 38) человека в белом халате. Ясно, что тот, кому позволено восседать за массивным рабочим столом, как раз и есть хозяин кабинета, то есть новый главный врач. Похоже, что планируемый Эрбеком (прежним главным врачом) кадровый расклад не состоялся. Правильность догадки тотчас подтвердила Записухина:

– Александр Георгиевич, не удивляйтесь, – пропела она елейным голоском. – "Человек предполагает, а Бог располагает". – Преобразования последних дней совершились в нашей больнице в ваше отсутствие. Разрешите представить вас новому главному врачу – Дуляку Модесту Григорьевичу.

– Перед вами, Модест Григорьевич, – теперь уже обратилась она к главному врачу, – наш светила – заведующий инфекционным отделением, доктор медицинских наук, врач высшей категории Сергеев Александр Георгиевич. – Вообще он мастер на все руки, – великолепно справляется и с работой терапевта и патологоанатома.

Из-за стола поднялся высокого роста с густыми прямыми рыжеватыми волосами человек, всей своей статью явно подходящий на роль главного врача. Интересно, конечно, узнать, чем наполнена его голова, – подумал Сергеев. Кстати, лицевой череп у новичка чем-то напоминал лошадиную голову, – вытянутый, с увеличенной нижней челюстью, крупными зубами, которые мешали полному закрытию губастого рта. Мужчина улыбнулся, но улыбка выглядела какой-то отсутствующей. Чувствовалось, что мысли его находятся где-то в отдалении. Скорее, в чьем-то богатом, денежном кармане.

В это время открылась дверь в кабинет и вошел еще один верзила, Его статус прояснился быстро, – Сергеева представили новому заместителю главного врача по экспертизе. Второго рыжего верзилу звали Колтутин Валерий Михайлович. У этого типа было больше элегантности и шарма во внешнем облике; говорил он тихо, вкрадчиво, но с повышенным чувством собственного достоинства.

Снова все расселись по своим местам и разговор продолжился. Чувствовалось, что новоиспеченные больничные администраторы знакомились со своими поднадзорными с большим любопытством, словно пытаясь выяснить, – а что и сколько из каждого сотрудника можно выжать. Скорее, их интересовала личная выгода, но не интересы государства. Уж очень они были внимательны в разговоре к деталям личного круга, а не больничных задач.

Сергеев, любивший типировать персоны, с которыми его сталкивала жизнь, все время искал правильное определение типажа личности Дуляка и Колтутина. Очевидно, что они оба очень похожи, и внешне и внутренне, но, видимо, существовал какой-то единый закон такой схожести. Ему и подчинялась мотивация поступков новых властителей больничных дум. Распознав этот закон, можно легко прогнозировать их поступки, узнавать заранее, каких подлянок можно ожидать от варягов.

Записухина исподтишка наблюдала за потаенной работой мысли Сергеева, – она-то хорошо знала свойства каверзного ума отставного ученого. Она уже давно навела справки и о его литературных склонностях. Когда, лет десять тому назад, ей доложили верные люди о том, что Сергеев еще юношей, с Нахимовского училища, подрабатывал на карманные расходы журналистикой, она перепугалась не на шутку, – вдруг да выведет на чистую воду все больничные грехи и разоблачит надутые персоны. Но время показало, что Сергеев берег острие своего золотого пера для других целей, – для сугубо научной или чисто художественной литературы.

Однако Записухина, будучи, бесспорно, умной в бытовом плане женщиной давно разгадала метод Сергеева. Теперь, с интересом наблюдая танец молодых фазанов, она терялась в догадках, как отразятся они в изощренном воображении Сергеева. Какие обозначения он им прилепит? Как быстро кликухи расползутся по больнице? Какая будет реакция коллектива? Ведь уничтожить личность можно одним словом и не обязательно для того использовать пулю!

И Сергеева осенило: эти оба – обрусевшие немцы. Так, так – то особая генетическая линия старой российской немчуры, давно перебравшейся в Поволжье, под Царицын. Ясно, как Божий день, что они выбрались в Санкт-Петербург не со стороны Скандинавии или Прибалтики, а из немецких колоний Поволжья. Потому-то они такие сытые, здоровые, рыжие, завистливые (скорее всего, до чужих денег) и провинциально-простоватые.

Нет у них кондового петербургского серого оттенка кожных покровов, тонкости ума, сочетаемой с гиблостью здоровья, вселяемой местными болотами во всех коренных жителей. Из таких рыжих остолопов, пышащих здоровьем и предприимчивостью, легко могут выйти успешные колбасники или булочники в любом месте России.

Вспомнились строчки из одной эпиграммы Пушкина: "Не то беда, Авдей Флюгарин, что родом ты не русский барин, что на Парнасе ты цыган, что в свете ты Видок Фиглярин" …

Сергееву вспомнилась немецкая фамилия – Врангель. Но не тот, который – Врангель Фердинанд Петрович (1796-1870), добавивший к исторической славе России драгоценные географические открытия. Барон, адмирал, член-корреспондент Российской Академии наук, один из учредителей географического общества успел побыть и морским министром в период с 1855 по 1857 годы.

Уточняя генетическое наследство нынешней немчуры, надо, видимо, вспоминать Врангеля Петра Николаевича (1878-1928) – генерал-лейтенанта, создателя Добровольческой армии, нагонявшей ужас на население Юга России. Кто знает, сам ли Врангель или его ловкие адъютанты, или остзейские командиры диких казаков, но кто-то мог изловчиться и впрыснуть частицу немецкого генофонда поволжским молодухам.

Однако, по наблюдениям Сергеева, хромосомины утилизировались не самые элитные, имеющие отношение разве только ко внешности, но не к уму. Два лихих балбеса прикатили в Петербург, сам же Петр Николаевич в 1920 году уплыл из Крыма в эмиграцию и добрался до Парижа.

Разность планов такого выбора – лучшее доказательство несхожести генетической ценности. Но, может быть, два новых администратора – следы последнего нашествия немцев на Русь, остатки тех, кто не добит под Сталинградом?

Во времена Петра Великого русский простой народ говаривал: "Тьфу! Немчура поганая, опять всю власть слопала! Ату их, окаянных"!

При вялой сытости эти двое уж очень смахивали на ленивых водовозных меринов или на тех оводов, которые сосут из них кровь под хвостами. Но откуда же у явных балбесов такая тяга к власти? Сергеев еще раз обвел взглядом приятную компанию и снова застрял на строках незабвенного Пушкина: "Мое собранье насекомых открыто для моих знакомых: ну, что за пестрая семья"! Дальше у Пушкина подозревалось сплошное витиеватое сквернословие.

Сергеев от неожиданности откинулся на спинку кресла и не сумел скрыть радостную улыбку. В его голову ворвалась блестящая гипотеза: оглядев еще раз компанию молодых мужчин и стареющей интриганки Записухиной, он понял, что перед ним сидят "близнецы". Именно этот символ гороскопа подходил к больничной администрации больше всего. Все встало на свои места: понятно, что толка ожидать от деятельности такой команды не приходится.

Близнецы – носители своеобразной ювенильной психологии. Им свойственно неустойчивое, бессистемное мышление, отсутствие способности к напряженному труду, неопределенность позиции, размытость психологических установок. Такие руководители ничего толком организовать и довести до логического завершения не способны. Они сами нуждаются в покровительстве, в крыше над головой, – где уж им отвечать за других.

Вместе с тем, близнецы успешные позеры и фанфароны, насыщенные дилетантизмом. Но умный человек раскусывает их быстро. Они даже говорят, помогая себе рукам, жестами, мимикой. Вот и Записухина постоянно выставляет свои грабли напоказ, словно подтверждая заранее мощь административного кулака, не рискуя демонстрировать разумность своей власти взвешенными, ответственными словами и корректными действиями.

Такие люди уходят от серьезной работы, заменяя ее суетностью интрижек, фантазерством, перекладывая принятие ответственных решений на других. Они нуждаются не только в покровителе, но и адъютанте. Их тянет к лести и подобострастию. В приятной лжи они не способны разгадать и расшифровать вовремя скрытый подвох, даже если он принесет им серьезные неприятности.

Сергеев давно сформулировал для внутреннего, собственного, потребления некую теорию о генезисе такого явления, как близнец: он был уверен, что виновата здесь душевная слабость, связанная с переселением в плод малозакаленной души из прошлой жизни. Так получается, если человека настигла смерть, скажем, в раннем детском возрасте. Его детская, несовершенная душа переселяется в новой жизни в страдальца, которому уготованы свойства близнеца. Слабая душа пытается руководить двумя телами, пребывая одновременно в виртуальном прошлом и реальном настоящем. Она по незрелости неустойчива и перетекает из одной ипостаси в другую – из прошлого в настоящее, из ребенка во взрослого и обратно. Да, занятный подарок получила больница: "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день"! Моментально вспомнилось из Откровения (9: 12): "Одно горе прошло; вот, идут за ним еще два горя".

Но самое забавное наступает тогда, когда близнецы, страшно похожие характерами друг на друга, собираются вместе: такая команда представляется детским садом для взрослых, – очень важных, но никчемных менеджеров.

Сергеев не скрывал, что к, так называемым, начальникам, он относился, как к клоунам, шутам. Но в цирке такие артисты при деле, – они заполняют промежутки между выступлениями серьезных деятелей и, собственно, никем не пытаются управлять.

Но главный врач – близнец?! Это уже полный "абзац", если не рифмовать точнее… Но кто из бездарных начальников когда-нибудь отказался от своей должности? Сергеева так и подмывало воспроизвести вслух Псалом (93: 8): "Образумьтесь, бессмысленные люди! Когда вы будете умны, невежды"? Но стоит ли бороться с ветряными мельницами или метать бисер перед свиньями?

Разговор незаметно соскочил на организацию похорон Чистякова: новички посетовали на трагический выбор метода ухода из жизни. Чувствовалось, что они не в курсе истинных мотивов самоубийства. И слава Богу! – подумалось Сергееву.

Мишино тело все еще находилось в городском бюро судебно-медицинской экспертизы. Лучше, если там не раскопают страшную инфекцию, – пожелал Сергеев. Главный врач постановил, что от больницы в организации похорон примет участие новый заведующим патологоанатомическим отделением. Сергеев сделал вывод о том, что наследство Чистякова разбазарили довольно оперативно. Но он не стал комментировать случившееся.

И вдруг, как гром среди ясного неба, прозвучали слова Дуляка:

– Александр Георгиевич, с места вашей командировки пришло письмо от группы сотрудников больницы и пациентов с "разоблачениями". Я человек новый, потому перепоручил Елене Владимировне разобраться в деталях, не обессудьте, но служба есть служба. Рад был с вами познакомиться, на днях зайду в отделение, там и поговорим подробно о работе.

Настало время прощания с сильными мира сего. Сергеев ограничился общим поклоном, чем избежал традиционно-фальшивых, так называемых, дружеских рукопожатий. Он вышел из кабинета вместе с Записухиной, пропустив королеву вперед, и еще раз полюбовался гротесковыми зонами ее фигуры. Основной массив статуи не изменился никоим образом.

Так, занимаясь каждый своим делом, – Записухина себя демонстрировала, Сергеев наблюдал, – они прошли до кабинета начмеда и, войдя в него, погрузились в атмосферу будуара современной деловой женщины.

Не мудрствуя лукаво, Елена Владимировна передала Сергееву письмо и попросила ознакомиться при ней. Послание было напечатано на машинке и подписано традиционно – группа сотрудников и пациентов. Но кто именно входил в такую группу, количество жалобщиков, – оставалось не известным. Прием старый, как и весь мир кверулянтов. По стилю письма и деталям Сергеев понял, что исходит оно от заведующей терапевтическим отделением, которая потерпела фиаско с онкологическим больным. Страдающими пациентами, скорее всего, числился только единственный радикально излеченный от "рака легкого" больной.

Сергеев пояснил Записухиной свои предположения и предложил простой способ установления истины: заказать разговор с больницей и уточнить мнение главного врача Иванова. Но Елена Владимировна желала трудиться с помпой. Ее не устраивали простые решения, пустяшные дела, – она заявила, что жалобой будет заниматься специальная комиссия, которая сегодня же будет сформирована приказом главного врача. Сергеева не озадачила, но развлекла складывающаяся ситуация. Голова его слишком занята проблемами, связанными со смертью Чистякова, плохо реагировала на слова Записухиной. Он великолепно помнил Псалом 146: "Смиренных возвышает Господь, а нечестивых унижает до земли".

Мишу хоронить не пришлось. Он, оказывается, оставил завещание, и Муза его скрупулезно точно выполнила. Чистяков просил, чтобы его тело было кремировано, а пепел высыпан с Николаевского моста в Неву. Что-то его связывало с тем местом: Муза говорила, что он и ей очень часто назначал свидания у этого моста, на берегу со стороны Академии художества. Но и эту тайну Миша унес с собой в небытие.

Миша оставил Сергееву короткую записку, в которой ничего особенно не объяснял, просто сообщил, что его решение осознанное, принято оно в здравом уме и трезвом рассудке: так ему удобнее, так ему хочется. Он довольно сухо прощался с "дорогим Сашей", желал счастья, просил не поминать лихом. Чистяков просил Сергеева взять на себя заботу о Графе, которому он также передавал последний привет.

Чувствовалось, что он уже настроился совершенно на иное мировосприятие и основательно отошел от людей. Его, по всей видимости, волновала встреча с иным миром, а не переживания остающихся на земле близких. О "прочих" он и думать вовсе не собирался. Музе он дарил окончательную свободу, полностью развязывал руки. Но это было настолько очевидным, что о том не было смысла писать в предсмертной депеше. Для Музы такое "свинство" было, как плевок в лицо, незаслуженная пощечина. Но верная женщина и это последнее унижение перенесла стоически.

Со смертью закадычного друга из жизни Сергеева ушла еще одна моральная опора. Он понимал, что люди, встречаясь друг с другом и, заключая негласные союзы на любовь или дружбу, усиливают себя не только психологически. Видимо, такие житейские выборы предопределены какими-то потусторонними силами, питающими нас энергией жизни.

Ему приходила в голову парадоксальная на первый взгляд мысль: такими встречами определяется отбор не только родственных душ, которые, скорее всего, исходят из когда-то единого корня, единого "божьего слова", давшего жизнь генетической ветви, но, вероятно, и сама генетическая информация (родственная, близкая) обладает силой самостоятельного притяжения.

Подобного усиления ищет каждая живая особь, так подбираются здоровые супружеские пары, дружественные альянсы, тем цементируются отношения детей и родителей, близких родственников, прочные и мимолетные симпатии. Так собираются и дикие звери в стаи. Так кошки и собаки находят своих хозяев.

Сергеев, забрав у Музы Графа, первым делом отправился с ним в Городское бюро судебно-медицинской экспертизы (у него, конечно, там были знакомые). Надо было показать Графу, что стало с его хозяином, ибо тот сильно волновался и беспокоился из-за долгого отсутствия Чистякова. Что происходит в головах собак, нам людям трудно представить. Но по нервному поведению собаки было ясно, что Граф осознавал, догадывался: "Случилась трагедия"! Сергеев, как психолог, понимал, что необходимо помочь собаке "зализать эту рану" окончательно и бесповоротно.

Как только Сергеев ввел Графа в секционную, где на столе лежало тело Чистякова, собака остановилась, как вкопанная. Только минут через пять Граф, привыкнув к посторонним запахам, приблизился к столу, долго смотрел вверх на гору из тела под простыней, затем запрыгнул наверх и стал рассматривать лицо покойного. В этом молчаливом созерцании было что-то ужасное, от чего у Сергеева накатились слезы. Граф стоял, вытянувшись в струну, словно гвардеец, отдающий последний прощальный салют над могилой своего погибшего командира. Так они простояли минут десять и Сергеев позвал Графа:

– Граф, ко мне, пойдем. Теперь мы ему уже ничем не поможем. Он сам выбрал свой путь, – пусть земля ему будет пухом! Господь да не осудит его душу слишком строго…

В голосе Сергеева звучали боль и слезы. Граф, видимо, ощутил страдание своего нового хозяина и медленно пошел за ним наклонив голову. Когда двери захлопнулись, он еще раз оглянулся, притормозил шаг, закинул голову и чуть слышно завыл. Сергеев пристегнул поводок к ошейнику и решительно потянул Графа за собой. Когда вышли на улицу, Сергеев остолбенел: по морде собаки стекали крупные слезы. Они были особенно хорошо видны при дневном освещении. Сергеев присел, обнял собачью голову и Граф ответил ему жалобным воплем, – так стонут и затаенно плачут только маленькие дети или подстреленные зверушки.

Граф понимал, что на этой Земле у него остался только один преданный человек, который не будет сам уходить из жизни, бросать его одного в этом страшном, непонятном мире, перенаселенном людьми-зверями. Граф надеялся, что Сергеева ничто не заставит забыть о своей ответственности перед Богом за жизнь маленького друга – прекрасной собаки, профессия которой – быть верным человеку. Но преданность, как и вообще любовь, обязательно должна быть взаимной. Только тогда имеет смысл жить. Что-то подобное вертелось в голове плачущего Графа и Сергеев, не стесняясь, ему вторил …

Муза забрала кошку Муську к себе домой. Но любящая женщина не долго мыкалась после потери Чистякова: однажды поздно вечером она позвонила Сергееву домой и сообщила, что уезжает в Израиль к родственникам. Сергеев посчитал такой шаг правильным и пожелал ей удачи, но просил не пропадать навечно. Муза уволилась из больницы.

Через какое-то время он получил от нее письмо, в котором сообщалось, что вместе с Муськой она уже перебралась в Израиль, на Мертвое море. Муза просила сохранить ее адрес и писать чаще; оставила телефон, звала в гости, подробностей о своей новой жизни не сообщала. Все же земля обетованная позвала к себе на время заблудившуюся в холодной России душу. "И это, наверняка, правильно," – думалось Сергееву. Ему самому пора было заканчивать с прошлой жизнью и начинать осуществлять выполнение договоренностей с Магазанником. Его сдерживала, вдруг неожиданно разросшаяся с легкой руки Записухиной, дрязга вокруг командировки.

Вышел приказ главного врача, в котором Сергееву объявлялся "строгий выговор за нарушения трудовой дисциплины и аморальное поведение в период командировки". Такие плевки прощать нельзя ни в коем случае, – пришлось подавать иск в Суд. Теперь разбор в суде затягивался: требовался вызов свидетелей. Обещали приехать Иванов и великолепная четверка подружек, которых тоже приплела моложавая администрация к скабрезному делу.

Великий Наполеон Бонапарт, который, как известно, почтил мир своим присутствием еще в период с 1769 по 1821 год, был непревзойденным мастером не только воинских баталий, но и административных акций. В свое время, настрадавшись от общения с горе чиновниками, он заявил: "Наивысшая безнравственность – это, когда берешься за дело, которое не умеешь делать". Сентенции великого человека можно опустить до уровня критики бытового маразма, окружающего нас со всех сторон. Когда Сергеев в первый раз пришел в суд и увидел, кого администрация выставила в качестве своего официального представителя, ему стало и грустно и смешно.

Ему подумалось: из какой сказки Ханса Кристиана Андерсена они откопали эту ужасную толстуху – Клотильду? В далекие годы такие поселялись только в борделях приграничных городов. Там по совместительству они торговали не только телом и совестью, но и арбузами, табаком, прокисшим вином, да поношенной одеждой, украденной у временных постояльцев. Могут такие проживать и где-то в районе Мелитополя, Житомира, Касриловки. Неповторимый Шолом-Алейхем (Шолом Нохумович Рабинович) в далекие годы своего творчества (1859-1916) штамповал такие образы пачками, забавляя читателей колоритными рассказами. Но Суд, пусть даже первой инстанции, забавлять ведь никому не позволено, – не для того собрались!

Сергеев, наблюдая косноязычную, вконец изовравшуюся адвокатшу, почему-то представлял ее в домашних условиях. Картина рисовалась печальная: она копошилась на кухне, у плиты; была в грязном фартуке и в длинном неопрятном халате, за который цеплялись синими ручонками откровенно сопливые, с разросшимися аденоидами детишки. Обязательно – четверо или пятеро. На голове у Клотильды скособочился, безусловно, не парадный – серебристый, а старый, изъеденный молью, пепельного цвета парик, со слипшимися и порушенными старостью патлами. Муж же, – нервный и тощий, – скрывался от своей психеи, от семейного счастья на сверхурочной работе, в конторе частного предприятия. Ясно, что держательнице адвокатского диплома, специальное образование далось труднее, чем золотарю высшая математика.

Теперь она своими несуразными пассажами бесила судью – сравнительно молодого человека, видимо, сильно презиравшего любое вранье и даже святую глупость. Бой шел не на жизнь, а на смерть.

Но, когда Клотильда, как неловкий карточный шулер, попыталась, словно из рукава, выволочь на судейский стол очередной фальшивый козырь (какой-то поддельный документ), судья пригрозил ей драконовскими санкциями.

Картину несколько скрашивала секретарь суда, – ее звали Татьяной (сугубо русское имя). Но внешность молодой (лет двадцать, не более) судебной жрицы явно свидетельствовала о родстве с греческой Фемидой: прекрасный античный профиль, идеальная грудь, точеные руки и ноги и начинающаяся издалека приятная полнота самых ответственных частей тела, – это как раз то, что сильно уводит в сторону сознание зрелого мужчины.

Сергеев еще подумал: "Навряд ли от таких соблазнов уклонился судья – ее шеф, главный жрец в этой мрачной судебной палате". Но поводов для развития подозрений ни та, ни другая сторона не давали! Пришлось фантазировать: надо же и ему, судье, когда-то отдыхать, скромно развлекаться, не отъезжая далеко от служебных дел. Сергеев знал точно, что лично у него не хватило бы запаса аскетизма для долгого акта воздержания.

Все портило содержание головы еще неразвитой полностью Фемиды. Она, по младости лет, не была волшебником, а только училась. Винить ее в том нельзя: все россияне основательно смещены в сторону посредственности, стихийности формирования умственных задатков пагубным влиянием советской школы. Вместо того, чтобы тянуться "к правде и одной только правде", зеленеющая молодость проявляла женскую солидарность, – Таня явно симпатизировала толстухе Клотильде, подбадривала ее взглядом.

У Сергеева даже появились липучие подозрения: не вносит ли Татьяна в протокол судебного заседания всякие несущественные "бяки". Однако авторитет неподкупности, явно излучавшийся строгим судьей, не дал развиться легкомысленным подозрениям. И Сергеев совершенно в трезвом сознании произнес глубокомысленно, несколько перепугав зрителей: "Кто из вас без греха, первый брось на нее камень" (От Иоанна 8: 7). Реакция обывателей понятна, – святые слова еще не вошли прочно в лексику правозащитников, ими оперируют пока что только образованные эскулапы.

Кульминация судебного заседания, – допрос свидетелей, – доконала судью: он метал громы и молнии и было за что. Обвинение расползалось по швам: никаких объективных данных не было за то, чтобы пустой донос, рожденный по личным нездоровым мотивам, рассматривать, как серьезный компромат. Не понятно, на чем основывали свою административную прыть новоявленные больничные вельзевулы.

Судья объяснял надутой Клотильде, что в интересах администрации пойти на мировую, иначе дурацкий приказ все равно будет отменен и взыскана компенсация за моральный ущерб. Однако давно замечено, и сформулировано сатириком Михаилом Жванецким: "Женщину склока не портит, а лишь освежает". Нет оснований не доверять его прозорливости. "Не можете пить чашу Господню и чашу бесовскую; не можете быть участниками в трапезе Господней и в трапезе бесовской" (1-е Коринфянам 10: 21).

Понятно, что разбушевавшаяся женщина, оперирующая недоброкачественными версиями и поддельными документами, была заряжена выше головы сексуальной агрессией и никакого разумения в ней уже не оставалось. На ней от такого задора само собой могло лопнуть трико, но разбить доводы Сергеева и свидетелей Клотильда уже не могла.

Безусловно, элитарной формой сексуального переноса является только привязанность к нежным, благородным существам – кошкам. Поглаживание ласковые шкурки, человек великолепно снимает напряжение, снижает артериальное давление, минимизирует стресс. Но не тащить же с собою в суд кошку и не внедрять ее в бесчестные руки Клотильде – отравительнице, мастерице варить ядовитое зелье оговора.

Да и, по правде сказать, такая форма наслаждения дана лишь тонким мужским натурам. А женщины здесь, вообще, не при чем. Им предоставляется возможность ухаживать за птицами: обучать несложной беседе попугая, с помутненным взором внимать трелям соловья или, на худой конец, разводить кур, гусей, индюшек исключительно для того, чтобы восполнить восторг общения с яйцами.

Но Клотильда, скорее всего, использует иное наслаждение, – пьет кровь из мужчин-неврастеников, запуганных мазохистов. Ее нежность – это резвость вампира, не мучающего долгим терзанием, а быстро и ловко прокусывающего пульсирующую артерию. Таких виртуозов в средние века добросовестная инквизиция отлавливала и моментально сжигала на кострах, предварительно удалив без наркоза огромные клыки и когти.

Однако нет никакого сомнения, что любая женщина и, особенно, занятая адвокатской деятельностью, обязана поклоняться только Божьей Матери. "Цель же увещания есть любовь от чистого сердца и доброй совести и нелицемерной веры, от чего отступивши, некоторые уклонились в пустословие, желая быть законоучителями, но не разумея ни того о чем говорят, ни того, что утверждают" (1-е Тимофею 1: 5-7).

На последнее заседание в судебную палату явились два забавных субъекта из больницы: оба в каких-то административных должностях. Сергеев не помнил их фамилии, но сразу же идентифицировал их прозвищами. Один числился "маленькой, серой, злобной крысой в очках"; второй уродец был прозван – "Левушкой-эпилептиком. Этот недоумок чем-то занимался в отделе кадров, постоянно отираясь около неопрятных юбок. Он, кажется, состоял в близком родстве с тухлой женщиной, по прозвищу "коломенская верста" и от души нашептывал ей проекты приказов, проходящих по отделу кадров. Именно они вдвоем и родили бездарную инвективу на Сергеева.

Маленький крыс, видимо, от природы был слабым, но злопамятным и с непомерными амбициями существом. В детстве сверстники решительно колотили его по башке, – скорее всего, за вздорность характера и склонность к предательству. Зато школьные педагоги поощряли за доносы. Умственную ограниченность он пытался компенсировать вторым высшим образованием, а это, как известно, тормозит развитие личности на уровне заурядных учебников. Крысенок, безусловно, мнил себя несгибаемым правозащитником и сверхъестественным гением.

Страшнее всего было то, что в зале суда при появлении крыса распространился тлетворный, мышиной ориентации запах. Из какого подполья он выволок свой дезодорант – одному черту известно. Мириады аллергенов и гнилостных ядов собирают такие устройства – из воздуха, почвы, бумаг. Бесспорно, именно такой запах вызывает сексуальный восторг у самок-крыс. Только почему он решил искать их в судебной палате? Забыто было элементарное, обращенное еще две тысячи лет тому назад к Ефесянам (4: 29): "Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших, а только доброе для назидания в вере, дабы оно доставляло благодать слушающим".

Левушка-эпилептик года два тому назад за неприличное поведение получил крепко по башке, долго лечился, но застойные посттравматические очаги давали о себе знать. Он, как и все больные такого рода, страдал локальной ригидностью, фиксировался на конфабуляциях собственного изготовления, впадал в бескрайнюю демагогию. Ложные воспоминания, настойчиво терзали его больной мозг, а, проще говоря, страдалец откровенно верил в гениальность собственного вранья. Такое свойство психики является верным признаком скоротечной деградации личности.

Но ущербность сознания быстро нашла применение: начальство любило засылать эту парочку, как верных тупых роботов, для проведения поганых акций. Сергеев вспомнил замечание Плутарха по поводу предательства: фракийский царь Риметалке "любил измену, но ненавидел изменников". Наверное и начальство испытывало чувство брезгливости к своим продажным адептам. В суде им, скорее всего, отводилась роль только упертых провокаторов, но не доверенных лиц.

Однако мудрый судья и не собирался привлекать ущербность для утверждения Закона. Эти двое просидели на судебных скамьях молча, раздираемые пожаром души настолько, что, каждый по своему, вдрызг перепортил воздух в зале заседания.

В голове задыхающегося ученого-аналитика все же успел блеснуть еще один вопрос: "Кто же тогда эти члены команды близнецов – крыс и Левушка-эпилептик, да и прочая продажная челядь"? Ответ возник молниеносно: "Это экскременты из-под близнецов – залежалые, зеленые и зловонные, как при токсической диспепсии". Только в одном случае процесс разложения мучает кишечник, в другом – мозг. Их даже нельзя использовать в качестве навоза, ибо они не способны удобрять, их применение – отравлять, вредить, разлагать.

Левушка после суда чувствовал себя, как мексиканец, у которого отняли все сразу – и корову, и лошадь, и жену, и землю. Оставили только вялую "акапульку". Успокоение верный адепт нашел позже, уже в больнице. В грабастых лапах Записухиной неудачливый сутяга обливался слезами неудовлетворенной мстительности.

Скоро наступила иная стадия: содрогаясь в восторгах кабинетной любви, оба, как единое целое, слились в экстазе. Левушка с настойчивостью сомнамбулы терся ленивым акапулькой о головку властного ежика, спрятанного под юбкой матроны. Тот медленно, но жадно разевал беззубый рот, однако, мужская готовность явно запаздывала. Оргазм, если и случился, то только односторонний!

Восторженный любовник шептал на ушко морщинистой богине нежные пошлости, слюна вытекала через губу на грудь избранницы. В воздухе распространялось отвратительное амбре, соответствующее логике момента. Опытная потаскуха, тем временем уже основательно напившись по поводу собственного дня рождения, требовала отчетливых подтверждений любви. Ей хотелось бури секса: ее плоть требовала ласки и позора, откровенного разврата и добродетели! Но, как правило, такие желания несовместимы.

Другой скромный выкидыш после проигранного суда забылся в бестолковости того, что он называл многозначительно работой на пользу обществу, но что в действительности было лишь мистификацией управленческого труда. У крыса в тот день оргазм так и не наступил, хотя одна темная личность с Дальнего Востока, где солнце встает досрочно, очень старалась демонстрировать преимущества холмистостей Сахалина, причмокивала отвислыми губищами, как явными, так и тайными.

Как все же мало значат наши просьбы для Господа! Приходится вспоминать пророческий Псалом (72: 19): "Как нечаянно пришли они в разорение, исчезли, погибли от ужасов"! Безусловно, такая компания должна была, просто обязана, проиграть суд, ибо нельзя, купаясь во грехе, свидетельствовать о праведности!

На суде превосходно действовал Иванов (Сергеев не ведал за ним таланта оратора и юриста-казуиста): он своей аргументированной речью и массой благодарственных писем по поводу ударного труда "приезжего светила" разделал сутяг под орех.

Милые подружки, веско насупившись, успешно разыгрывали из себя оскорбленную невинность и требовали у суда "серьезного наказания клеветников". Правда, вечером, дома у Сергеева, они весело и проворно сбросили с себя доспехи вместе с исподним, – вот тогда и был заключен внебрачный союз, – союз восторгов и добронравия на всю оставшуюся жизнь. Девы клялись в окончательной верности до гроба, а Сергеев заранее, вперед, благородно отпускал им обязательные грехи. Жаль, что силы уже были неравными, – годы берут свое!

Сергеев еще и еще раз низко кланялся, отдавая должное сложностям работы судьи. Он пытался распознать его метод, позволяющий распутывать сложные клубки эмоциональных поворотов, нелогичных утверждений, кучи вздора, никакого отношения не имевшего к юриспруденции, – весь этот мусор вываливали обычно обе стороны, ведущие тяжбу. Через некоторое время Сергееву, наконец, показалось, что он проник в тайны метода: судья, бесспорно, прежде всего определял, кто врет больше, а кто меньше; кто благороден, а кто продажен, как дешевая, опустившаяся до нельзя, портовая проститутка.

В перерыве между судебными баталиями, Сергееву позвонил из столицы Магазанник: спросил, не стоит ли "разобраться по мужски" с пустозвонами-администраторами больницы. Он многозначительно уточнил: "Чтобы не царствовал лицемер к соблазну народа" (Книга Иова 34: 30). У него, оказывается, была возможность "дать такую команду в Питер". Но Сергеев ответил решительно настроенному другу словами любимого Псалма (16: 4-5): "В делах человеческих, по слову уст Твоих, я охранял себя от путей притеснителя. Утверди шаги мои на путях Твоих, да не колеблются стопы мои".

Странным было другое: когда зачитали оправдательный для Сергеева приговор суда, пригвоздивший к позорному столбу больничных иуд, гнев как рукой сняло. Сергеев только на ходу прикинул цифры ущерба, нанесенного администрацией больницы государству: оказалось, что соотношение возвращенного долга и затрат на склоку, организованную компанией дуроломов, равнялось – один рубль к пяти. То есть нанимая адвоката, выплачивая госпошлину администрация угробила пять тысяч рублей больничных денег – "низашто, нипрошто"! Наверное, уменьшив зарплату сотрудникам, чем-то обделив больных.

Сергеев как-то углубился в простую арифметику, раскрывающую тайну бедности нашего государства: в год МВД России регистрирует около полутора миллионов преступлений против собственности (59% от общего количества). Умножив все только на пять тысяч рублей, Сергеев схватился за голову: он был готов прямо сейчас начать душить собственными руками всех тех идиотов, а их в России тьма, которые транжирят таким образом казенные деньги. Конечно расчеты были вольные и грубые, но даже они впечатляли.

Сергеев вспомнил свои воинские годы, когда ему пришлось изучать, так называемое, "организационное оружие", широко используемое против бестолковой России странами НАТО. Великие и изощренные умы разрабатывают, маскируют, подкидывают бездарным политика бесперспективные экономические программы, втягивают Россию в локальные войны, в соучастие в них, только ради того, чтобы истощить нашу страну.

Психологи и социологи передовых государств давно посчитали сколько в России болванов, клинических дебилов, алкоголиков, наркоманов, казнокрадов и делают ставку именно на них. Надо ли так трудиться, убиваться, когда даже в рядовой больнице, без всякой вербовки, открывается по собственному почину пятая колонна из собственных администраторов, готовая активно наносить вред своему государству, истощать его бюджет, отнимать у пациентов и честных медицинских работников кровное.

Сергееву было понятно, что Закон – формален, он выполним только тогда, когда подготовлено правосознание граждан. Но можно ли надеяться на прогресс, применительно к нашему бестолковому демосу! Свергнутая партия коммунистов, уже очищенная от отпетых идиотов и садистов, постепенно училась выправлять ситуацию: фильтровала кадры, вовремя исправляла отдельные завихрения руководителей. Теперь эту безуспешную сцепку Совести и Закона никто не компенсировал.

Но проза жизни быстро опустила Сергеева на грешную землю. Расшаркиваясь перед разлучницей Закона – Клотильдой, распахивая, как собственное сердце, перед ней дверь и пропуская усталую толстуху вперед, Сергеев, содрогнувшись и завибрировав, оценил вид сзади. Прозрение было настолько очевидным, что недавняя "фритюрница греха" стала представляться ему уже "субъектом влечения" с приятным русским именем Татьяна.

Присмотревшись внимательно, Сергеев утвердился в том, что парик Танюша вовсе не носит, а обладает волосами приятного, естественного темно-русого цвета, одежду и обувь подбирает со вкусом, носит ее с изяществом, а духи употребляет французские, с тонким ароматом.

Сергеев тут же вспомнил один стишок поэта Игоря Сельвинского, заканчивающийся строфой: "Она говорила мне: "Образумьтесь! Карьеру кладете вы на весы". А я размышлял среди всяких презумций: "Кого цвета на ней трусы?"

Ситуация была не совсем схожая: Сельвинского допрашивала белогвардейская контрразведка в лице пикантной женщины, трусами которой, скорее всего, стоило интересоваться в другое время и при других обстоятельствах.

Сергееву в этом смысле давался полный карт-бланш, но его интересовал больше не цвет, а размер и фасон трусов Танюши. Скорее всего такое смещение восприятия определялось дальтонизмом, впрочем, – кто знает?

Ясно одно: женщина "до того и после" – две разные натуры, влекущие или отталкивающие неодинаково, а судебные споры при этом – вещь второстепенная. Как все же несовершенно сознание мужчины. Оно не способно устоять против женских чар, особенно, если избранница якшается с нечистой силой. Но какая женщина откажет дьяволу? "Жена сказала: змей обольстил меня, и я ела" (Бытие 3: 13). Скорее всего, прав Венедикт Ерофеев, ставя простенький вопрос: "И почему Василиса должна уходить к Иванушке, если ей и с Кощеем хорошо"?

Напрашивались и пошлые выводы: может быть, это сам Всевышний так устроил человека – мужчину и женщину, – чтобы жажда соития была неуправляемой. Универсальная каверза Создателя прицеливает мужскую плоть на все, что ходит, летает и ползает, но, главное, – что призывно пищит и стреляет глазами. Как не вертись, но получалось, что привлекала Сергеева гневливая Фемида не верхней, с позволения сказать, мудрой частью тела, а нижней – явно глупой и вульгарной. Опять грешник Венедикт Ерофеев вставил лыко в строку, напомнив Сергееву о могуществе "смрадных и грешных отверстий ниже пупа".

С первого взгляда оценивая подобные закономерности, Сергеев проникался удивлением, как наивный и доверчивый молодожен. Но хорошо поразмыслив, теперь уже как опытный естествоиспытатель, он разобрался в гениальной Божьей логике: во-первых, Бог дарует повышенную сексуальность тем, кто является носителем того генофонда, в распространении которого заинтересована Божья воля; во-вторых, сексуальность, как не странно, является могильщицей плоти. Ежу понятно: последовательное и многократное инфицирование уретры и истощение мужской силы задумано Творцом для предотвращения жизни вечной, то есть для профилактики бессмертия.

Вспоминая позже судебные дрязги, Сергеев откровенничал сам с собой: не гоже переигрывать в святость – лучше вовремя повиниться. Психоаналитики, психотерапевты в некотором смысле – весьма коварные люди. Им нравится наблюдать за тем, как жизнь проверяет представителей людского племени на вшивость.

Такой грех знал за собой и Сергеев: он тоже порой сознательно конструировал исследовательскую ситуацию, подвергал клинической провокации своих коллег. В том заключался не только чисто научный интерес, но и непреодолимое желание заняться психогогикой – спасти для общества, перевоспитать еще несколько заблудших овечек.

Присутствовал здесь и азарт охотника, хищника, желающего заглянуть в глаза злоумышленнику, загнанному в угол, расковырять на дне его души в толстом слое тины греха хотя бы маленькие намеки на осознание черной подлости.

Будучи от природы довольно холодным прагматиком, Сергеев добавлял к страсти исследователя еще и специальные знания, мобилизовал дисциплинированный интеллект, тренированную волю. Стоило его сильно задеть за живое, он переходил из амплуа вялого наблюдателя в статус навигатора. Эффект зомбирования интересами чистой науки, конечно, здесь присутствовал. Но в его поступках скрывалась и явная сублимация та, которая дорогого стоит.

Как правило, личности, похожие на Сергеева, чрезмерно маскулинны за счет бывшей военной или спортивной агрессивности. Хотя на первый взгляд они кажутся мягкими, рассеянными – не от мира сего. Они знают себе цену и строго блюдут свое право. Им известно, что "лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал". Женщина может "повязать" таких типов только изящной нежностью и предупредительностью, не допускающими фальши.

Но не стоит применять к ним лобовой прессинг. Настойчивость навигатора в достижении воспитательных целей определена психологической природой. Любимый вариант психогогики состоит из проводки своего корвета через опасные рифы психологических и юридических ошибок, допускаемых штатными болванами. На таком полигоне осуществляется сложный научный эксперимент.

К сожалению, навигатора меньше интересуют люди сами по себе, но больше – закономерности их поступков. Только на выверенном материале навигатор строит теоретическую концепцию, делая это с удовольствием интеллектуального гурмана.

Лучше не нарушать задумчивость таких белых ворон, иначе вызовешь жесткую ответную реакцию. Она доведет противника до полного истощения – до невроза, гипертонического криза, инфаркта миокарда. И все это будет преподано нападавшему в бескомпромиссной и весьма изощренной форме только потому, что навигатор бережет свою самость, независимость, индивидуальность.

Желание кого-либо обидеть, отмстить здесь даже не ночевало. "Молитесь о нас; ибо мы уверены, что имеем добрую совесть, потому что во всем желаем вести себя честно" (К Евреям 13: 18).

Взвешивая на чашах известных весов сознательное и бессознательное, определенное и неопределенное, Сергеев выстраивал любопытные схемы, радуясь своему мастерству, как дитя, успешно сокрушившее новую игрушку. Но все абстракции – пустое по сравнению с Божьей истиной. Все это дань шизотимности и аутизму исследователя.

Выстраивая в цепочку предметы своих наблюдений и наказывая вероотступников, навигаторы приносят пользу государству хотя бы тем, что выявляют законченных дураков и подлецов, выставляют их на всеобщее обозрение и осмеяние. "Согрешающих обличай пред всеми, чтоб и прочие страх имели" (1-е Тимофею 5: 20). Однако Сергеев понимал, что нет оснований для окончательного обольщения продуктивностью таких деяний: "Ибо написано: "погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну". Где мудрец? Где книжник? Где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?" (1-е Коринфянам 1: 19-20).

Сергеев был уверен, что корни современной "гуманитарной катастрофы", захватившей Россию, лежат на поверхности истории: они давно проникли в сознание ее лидеров, да и народа в целом. Наше общество воспитано длительными и многочисленными экспериментами, творимыми всякими "грозными", "великими", "светлейшими", "мудрейшими" повелителями. Настрадавшись, простой народ закрепил на генетическом уровне, наверное, лишь одно достойное свойство – тягу к справедливости, которая прорывается у него со слезами, за призрачный блеск которой отдельные смельчаки шли на эшафот.

Современные же деятели в основном занимаются политическими глупостями, – они еще просто не вышли из грудничкового возраста. Разочаровавшиеся находят забвение в вине и анархизме. Но мало кто усвоил простое речение: "Учениями различными не увлекайтесь; ибо хорошо благодатию укреплять сердца, а не яствами, от которых не получили пользы занимающиеся ими" (К евреям 13: 9).

Сергеев напряженно вдумывался хотя бы в такие простые цифры: рецидив криминала среди тех, кто прошел дисциплинарный батальон не выходит за границу 5%, а среди отсидевших в заурядной тюряге – 70%. В том состоит ясное подтверждение условий для очевидной душевной коррозии, возникающей у нестойких людей, попадающих под прессинг патологической воли толпы. Россия стараниями наших властителей, особенно в большевистскую эпоху, всегда оставалась холодной темницей для собственного народа, в которой не было места для истинной дисциплины, но было принуждение, насилие, ломка личности, особенно незаурядной.

Даже на самом высоком государственном уровне в нашей стране долгое время бытовали тюремные законы – власть пахана, которому, конечно, нет дела до самочувствия и здоровья своих подопечных и, тем более, до их душевного равновесия. Отсюда и тот широко распространенный стиль поведения российского гражданина, – полнейшая апатия, анархизм или бестолковое бунтарство.

Иван Бунин неоднократно говорил о том, что обижаются и мстят только лакеи. К лакейству, а не дружелюбию, не к взаимопомощи, приучали всю нацию длительное время. Антон Чехов призывал выдавливать из себя раба каждый день и час хотя бы по капле. Но выдавленную каплю рабства правители тут же компенсировали вливанием грандиозной дозы авторитаризма.

Проблема выживания, чаще физического, анатомического, а уж потом душевного, всегда остро стояла перед гражданином "великой России". Переход на животный уровень мироощущения остается актуальным для россиянина и по сей день. Ибо многими основательно забыты вещие слова: "Братолюбие между вами да пребывает. Имейте нрав несребролюбивый, довольствуясь тем, что есть. Ибо Сам сказал: "не оставлю тебя и не покину тебя", так что мы смело говорим: "Господь мне помощник, и не убоюсь: что сделает мне человек?" (К Евреям 13: 1, 5-6).

В любом цивилизованном государстве тяга общей массы людей к городскому комфорту проходит известное чистилище: большинство мигрантов селится в некой резервации (например, в Бруклине). Там непроверенная, негодная особь будет перегрызать глотку подобной себе гадине. Поднимутся в другую, более высокую общественную страту, как правило, только воистину достойные. Такой режим ассимиляции и селекции освобождает нормальное общество от социальных вампиров, распахивает врата перед прогрессивной евгеникой. "Ибо, если мы, получивши познание истины, произвольно грешим, то не остается более жертвы за грехи, но некое страшное ожидание суда и ярость огня, готового пожрать противников" (К Евреям 10: 26-27).

В заурядной земной жизни большинство людей позволяет себе отступление от вполне очевидных праведных принципов, надеясь на сиюминутные блага. Но это ошибка. Даром дается только сыр в мышеловке. Для всего остального требуется стойкая вера. "Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом" (К евреям 11: 1). В сознание социальной группы основательно вбита порочная практика – сколачивание хоть малой, но монолитной по реакциям собачьей стаи, еще хуже если формируется волчья стая.

Сергеев, как опытный психотерапевт, прекрасно понимал, что такой вариант борьбы за жизнь, за место под солнцем заимствован у несовершенных социальных отношений, свойственных подросткам (реакция группирования). Это настолько распространенное явление, что многие его даже не осознают, не замечают, хотя оно является ярким подтверждением низкого уровня цивилизованности всей нации. Специалисты подсчитали, что Россия по уровню цивилизованности отстает, например, от Дании, Швеции, на пятьсот лет.

Любой маленький чиновник-начальничек, проживающий в босяцкой среде, тащит в учреждение своих родственников, подчиненных подбирает по принципу "лично известен", "лично предан", опробованному еще великим казуистом Ульяновым-Лениным. Кстати, отечественное понимание единой команды кардинально отличается от цивилизованного восприятия. У них – это группа людей, объединенных единой целью, но остающихся независимыми личностями с чувством собственного достоинства. У нас – такое объединение цементируется круговой порукой, рабской (собачьей) преданностью.

В современной России, как заметил академик Александр Панченко, чиновник – это всегда человек, занимающий не свое место, прежде всего из-за недостатка ума и совести. Такой начальничек объединяет и связывает по рукам и ногам стайку верных людей лишь для того, чтобы она с дружным лаем могла в нужный момент навалиться на отщепенца. На том строилась вся система советского коллективизма. Коллектив, по существу, всегда выступал в роли единого доносителя, экзекутора, корчевателя инакомыслия. Такой социальный атавизм вышел из примитивной деревенской среды – людской и животной.

Известно, что если на деревенской улице тявкнула главная сука, привязанная, конечно, у порога самого большого и богатого дома, то ей обязаны вторить из под своих подворотен все остальные шавки. Улица в момент заливается единым собачьим стоном, пусть только на ней появится неизвестная, нежелательная персона. Сергеев отдавал себе отчет в том, что такой универсальной схемой будут руководствоваться новые администраторы больницы, в которой ему сподобилось работать. Отучить таких деятелей от своеобразной формы социальной адаптации невозможно. "Но с ними случается по верной пословице: пес всегда возвращается на свою блевотину, и вымытая свинья идет валяться в грязь" (2-е Петра 2: 22).

Усердием истории сформировано клеше своеобразной душевной проституции, помогающее сохранить свою биологию, выжить в условиях тоталитарного режима. Сергеев отдавал себе отчет в том, что в его построениях бытует грех излишней гиперболизации. Потому он не собирался брать копье на перевес и бросаться с критикой вперед, на ветряные мельницы.

Его останавливало замечание одного из любимых писателей-поэтов Венедикта Ерофеева: "А то, что я принимал за путеводные звезды, оказалось – потешные огни". Более решительный человек может и упростит ситуацию, напомнив, что в местах своза фекалий зарождается специфический запах. С такими выводами спорить бесполезно. Не замечать такое может только профессиональный золотарь, давно погубивший обоняние.

Миссия Сергеева, как врача, не критиковать язвы жизни, а лечить всех без исключения бестолковых дурашек. Но тут ему на память пришло другое замечание, равное исповеди великого прорицателя (Венедикт Ерофеев): "Двенадцать дней не пью, и замечаю, что трезвость так же губительна, как физический труд и свежий воздух". Вот кардинальный ответ на вопрос: "Почему в России так много пьют"?

Даже в состоянии сильного алкогольного наркоза Россия не могла отказаться от своих несчастий – все в одночасье вылезло наружу. Известно, что стартует стагнация с малых форм бюрократии, но финиширует – полным согласием извлекать личную пользу любыми способами. А это и есть социальная проституция – уродливый эмбрион, который зачат в душе практически каждого от самого рождения.

Александр Пушкин в свое время напомнил об особенностях российского архетипа: "Упрямый дух нам всем подгадил: в родню свою неукротим, с Петром мой пращур не поладил и был за то повешен им". Гинекологам, акушерам еще предстоит разбираться с тем, что же происходит с горемычным плодом, воспринимающим даже обычные звуки жизни через специфическую биологическую, водно-белковую преграду. Он пребывает в нирване, в медитации, тренируя интроверсию и, может быть, начинает воспитывать в себе противоречивые качества.

Может быть от того взрослые и дети так любят сон – это упоительное напоминание о былом. Но благодатная погруженность в самонаблюдение, внутренний мир, личные переживания и размышления взрывается чрезмерными внешними раздражителями. Тут начинает формироваться экстраверсия, никогда не дающая ощущений полной защищенности, покоя, благополучия.

Может ли испуганный плод не волноваться, когда пьяный папа колотит по животу маму. Не лучшие ощущения, если кругом бушует война или раздаются звуки железного рока. Замечено, что большинство новых представлений, интересов имеют свойства внешнего мира. Но в душевную копилку откладывается только пережитое и отстоявшееся внутри. Интересно, как при этом зарождается подлость и приспособленчество, способность торговать душой и телом?

Видимо, тяжелая борьба с внутренними и внешними раздражителями отведена эмбриону. Вот почему интровертов меньше, чем экстравертов. Сама жизнь беременной женщины в нашей стране не выглядит счастливой. От великого страха такой совместной жизни (мать-плод) зарождается у ребенка свойство социальной мимикрии. Хорошо, что Творец максимально расширил пределы психических колебаний и оставил плоду выбор свойств: интроверсии (божественного начала) или экстраверсии (дьявольской сущности).

Наверное, представительство таких качеств в популяции является маркером социального благополучия. Лишь немногим Бог дарует на всю жизнь великое счастье быть белой вороной. Из-за неосознанной зависти эстраверты так ненавидят свою психологическую противоположность – интровертов. Они превращают ее в мишень для бездарных агрессии, инсинуаций, интриг, сплетен. Безусловно, прав Блез Паскаль, который сподобился осчастливить мир своим присутствием аж с 1623 по 1662 год: "Стоит пожелать сделать из человека ангела, и получишь зверя".

Об этом феномене хорошо осведомлены психотерапевты. Они готовы идти на риск: предлагают себя в качестве приманки, дабы раскрыть психологические свойства своих визави, побудить их опустошить гадкую флегмону, выпустить гной проституирующей души. Такой метод в науке называется острый опыт. Интроверты тоже огромные мастера вызывать огонь на себя. Им не приходится особенно стараться. Весь стиль их поведения (погруженность в себя, отвлеченность, задумчивость, рассеянность) вызывает у экстраверта непреодолимое желание нанести трусливый удар в спину.

Такие страсти стимулируются безнаказанностью, потаенностью интриги. Не случайно большинство пенологов – экстраверты, выбравшие науку о наказании и назвавшие ее заумным латинским словом poenitentiarius – исправительный. Подавляющее большинство таких экспериментаторов легально реализуют врожденную агрессию, распирающую душу. Интроверт не станет мстить. Он ограничится чувством брезгливости и увеличением дистанции от еще одного жалкого флагеллата. Внешние объекты его интересуют только тогда, когда принято решение включить их в сферу внутреннего мира. Даже любимую женщину, жену интроверт воспринимает как пеларгонию, временно поселенную в комнатной оранжерее. Формула матримониальных отношений для интроверта предельно проста: "Жены, повинуйтесь мужьям своим, как прилично в Господе. Мужья, любите своих жен и не будьте к ним суровы" (К Колоссянам 3: 18-19).

Вот с такими невеселыми мыслями Сергеев, успешно закончив судебные баталии и взыскав все, что ему полагалось в качестве компенсации за моральный ущерб, явился в канцелярию больницы с заявлением об увольнении по собственному желанию. Объяснять ничего не стал, получил окончательный расчет, и перенес трудовую книжку в ту пароходную контору, которую указал ему Магазанник. Там лишние вопросы никто не задавал, выдали увесистый аванс в российской валюте и обещали очень скоро позвонить домой. А пока приятные ребята из пароходства, прекрасно разбирающиеся в мирских страстях предложили не терять оставшееся до отплытия время, а решительно удариться в развлечения и пьянку.

Как известно у российского моряка выбор развлечений довольно ограничен, но это его не заботит, – профессионал не впадает в истерику. Затравка, пока еще голова соображает хоть как-то, начинается с избранных, любимых, алкогольных напитков. Сергеев тоже не стал мудрить: не теряя времени, он зашел в ближайший ливизовский магазин, где его внимание традиционно привлек джин "Капитанский" и тоник "Kinley" – продукция The CocaCola Company. "Будем поощрять отечественного производителя, даже того, который спрятался за иностранную марку" – решил новоиспеченный моряк-благодетель. Эликсир жизни Сергеев, как в лучшие морские времена, приобрел в соотношении, представляющемся знатоку своеобразным золотым сечением: три бутылки джина по 0,75 на три двухлитровых галлона тоника.

Такие компоненты не требуют закуски и легко регулируют накал священнодействия. Ориентировка идет исключительно на настроение исполнителя: если необходимо быстро войти в рауш-наркоз, то можно подтянуть гайки – сократить присутствие тоника; если же на горизонте появляется интеллигентная дама (что, конечно, бывает крайне редко. Зачем настоящему моряку интеллигентная дама, – для заумных разговоров что ли, – так не время и не место!

Однако в исключительных случаях такое тоже возможно, – тогда джин деликатно разбавляется тоником по вкусу и по задачам. Беседа будет журчать и литься ласково, нежно, приближая теплую парочку к двуспальной койке с кружевными наволочками, розовыми простынями и пододеяльниками, атласным покрывалом.

Кстати, можно, по обоюдному согласию, поменять систему чередования в таком спектакле: сперва – прямо в койку, затем уже – разбавлять джин тоником. Интеллигентность обоих партнеров при этом практически не страдает. Во-первых, потому, что у моряка ее не бывает от рождения ("глас вопиющего в пустыне" – От Марка 1: 3); во-вторых, та, которая сразу прыгает в койку, наделена такой высокой степенью интеллигентности, что ее испортить ничто не способно ("где нет закона, нет и преступления" – К Римлянам 4: 15). Вообще, если к цинизму врача да прибавить коммерческую деловитость моряка торгового флота, то получается великолепное содружество творчеств: конечно, коммунизма на той основе не построишь, но поживешь на славу!

Все примерно так и случилось. Только горемычный Сергеев, отяжеленный продукцией ЛИВИЗа и перспективами прощания с родиной, вышел на Демидов мостик, как вперся взглядов в примечательный женский зад, способный принадлежать только одной нервической особе – адвокату Танюше!!! Гордая злость судебных разбирательств сама собой, даже не булькнув, перетекла в соблазнительную вульгарность. "Не параноики же мы?! Ну, конечно, и не эстеты!" – подумал Сергеев. "Ты свистни – тебя не заставлю я ждать"! – так пелось в советском шлягере.

Нужно ли в таких случаях гневить Бога? На мягких рессорах морской доктор, явно озабоченный балансом сперматогенеза, так необходимого для душевной гармонии в длительном плаванье, бросается вдогонку за уплывающей мечтой. И она – вот она: еще помнящая свой позор в судебном споре, конечно, не пропускает реальной возможности поставить на колени силою особых чар доверчивого, ищущего душевности и жарких объятий hypermetros-а.

Его дом – за углом! О Боги!… Она не только не знала слова фригидность, – она еще с шестого класса школы с усиленным изучением французского языка (французы всегда по особому помогали России) искренне верила, что ночь именно для того и создана, чтобы с закрытыми глазами летать на воздушных шарах или покачиваться на сказочных дирижаблях!

Оказалась, к счастью, что многие женщины-адвокаты – суперинтеллигентные дамы. Правда, у Сергеева в тот день не нашлось кружевных наволочек и розовых простыней. Он, честно говоря, вообще, даже не успел застелить койку. Активная девастация шустрых головастиков и яйцеклеток началась быстро и решительно! Академик Константин Иванович Скрябин, ели бы не умер к тому времени, сорвал бы с груди Золотую Звезду Героя Социалистического Труда и вручил бы ее обоим уничижителям порока.

Вся прелюдия началась в ванной, во время совместного приема душа (исключительно для экономии времени): там же, под нежными струйками журчащей воды, стремительно вошли в виртуозное скерцо, – оба просто потеряли голову, решив, что они в консерватории, на высокой сцене, перед ответственным жюри, выступают в сольном концерте! "Кто сказал, что любовь умерла"?

В мозгу Сергеева все время в каком-то бешеном ритме свербили строки стихов Василия Федорова: "И взгляд мой безумен, и вид мой ужасен. Спокойным и тихим я просто опасен". Опасность такую ликвидировали совместными усилиями.

Затем голова перешла на другой марш восторгов: "Если стану счастливым, если стану спокойным, если стану ленивым, для борьбы недостойным". У Танюши появилась заметная одышка. "Да, тренировать ее надо в кроссах"! – успел подумать Сергеев.

Василий Федоров лихо спас положение, заявив: "От полдневной истомы, от вечерней прохлады, от уютного дома, от цветущего сада унесут меня с топотом кони огненной масти"… – именно в этот момент, на слове "масти"… оба, поскользнувшись на обмылке, шлепнулись в чашу ванной, причем Танюша оказалась сверху, а Сергеев – снизу! В горячке, веса подруги он даже не почувствовал, зато ее поразило новое качество. Поэт Василий тут же многозначительно заявил: "Пропадай оно пропадом, мое тихое счастье"!

Незаметно, но логично с точки зрения сексопатолога Щеглова, подвигнулись к откровенному безумию, ненасытности, – к бескрайнему вампиризму! Какую все же великолепную подготовку дают в Санкт-Петербургском Университете юристам широкого профиля! Сергеев от всего сердца благодарил ректорат и преподавательский коллектив славного вуза страны!

Сперва открылось потаенное, напоминающее нечто французское: "Ибо от избытка сердца говорят уста" (От Матфея 12: 34). Затем возник эффект священного призыва: "Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими" (От Матфея 7: 13).

Оба со временем прозрели и немного помечтали о полигамности (так,… только чтобы взъерошить волосы на соответствующих местах): "Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье, а судья не отдал бы тебя слуге, и не ввергли бы тебя в темницу" (От Матфея 5: 25).

Заключительная нега была наградой за все переживания и каждый сказал себе и другу: "Я стал разумнее всех учителей моих; ибо размышляю об откровениях Твоих" (Псалом 118: 99).

Позднее, когда отлеживались на тахте под пледом, шалили избирательно, с помощью разных несложных приемов, пришла иная жажда: тогда наслаждались охлажденным джином с тоником. Сергеев, не был бы эскулапом, если бы не спросил очаровательницу (как в том анекдоте):

– "Солнышко, когда ты раздвинула ножки", а я заученным акушерским жестом выполнил вагинальное исследование, мне показалось, что в нужном месте отсутствовала спиралька, так ли это? Не ошибся ли твой верный раб? – Не стоит пугаться, – я сохраню врачебную тайну. – добавил он нежно и вкрадчиво.

И она ответила гордо и независимо, как может отвечать только юрист, изучивший досконально самый главный акт – Закон жизни:

– Ты не ошибся, несравненный эскулап, у меня период отдыха от "пулек".

– Но ты должна знать, милая, что у дальтоников самые активные сперматозоиды, – продолжил акушерскую исповедь Сергеев. – Они в приятном месте, в щелочной среде, скачут, как спартанские кони, идущие в безумную атаку. – Исход, практически, в ста процентов случаев один, – заурядная беременность. Надо помнить, что насыщена ты ими со всех сторон! Под завязку!

Что может помутить разум гордой женщины, – только одно и это, конечно, любовь, которая выскакивает из сумерек, как тот бандит с острым ножом, справедливо покусившийся в Гефсиманском саду на жизнь Иуды, предавшего Иисуса Христа. Тоже делает крокодил, которому обязательно необходимо схватить вас за ногу и утащить на дно благородного Нила.

Спорить с женщиной, припечатанной негой удовлетворенности к телу любовника, а потому готовой к любым испытаниям, бесполезно! Однако такая самоотверженность уже многократно приносила Сергееву в далекие молодые годы массу хлопот.

Если бы отчаяться и собрать все его реальное потомство, то ему пришлось бы жить в таборе, а не в удобной холостяцкой квартире с двумя комнатами на одного. Но не попрешь против рожна, если, к тому же, не нами сказано: "И все, что делаете, делайте от души, как для Господа, а не для человеков, зная, что в воздаяние от Господа получите наследие; ибо вы служите Господу Христу" (К Колоссянам 3: 23-24).

Посреди комнаты стояла дорожная сумка, в которую Сергеев собирался укладывать вещи для путешествия, – в сумку уже забралась кошка Машка и требовательно выглядывала оттуда, – бери ее с собой! Похоже, что это верный прогностический признак, – подумалось Сергееву. И тут же раздался телефонный звонок: агент пароходной компании, извинившись, сообщил, что обстоятельства изменились и необходимо завтра утром быть на втором причале в порту города Выборга, – представиться мастеру (капитану) судна "Новогрудок", телефонограмма ему уже передана.

Неурочный звонок все скомкал мгновенно, – и пьянку и любовь, – но он придал течению жизни новый импульс. Хотя если по правде, по справедливости, то "жизнь должна протекать медленно и не правильно, чтобы не успел загордиться человек"! – так мыслил себе этот процесс незабвенный Венедикт Ерофеев и Сергеев верил глашатаю. Танюша от всей души залилась крокодиловыми слезами, – дать надкусить сочную грушу и тут же отобрать. Свинство! А Машка суетилась, печалилась, волновалась, предвидя скорое расставание.

У Машеньки в глазах стояла грусть неподдельно преданного существа, Граф вилял хвостом, но волновался перед дальней дорогой. Рыдания Танюши были, скорее, эгоистичными, скажем, как у новорожденного, которого лишили полного питательной смеси рожка. Судя по ее словам, было здесь и откровение незадачливой девицы, только что достигшей вершины секса. Прощание с мистификацией, обманом по имени "суета во круг дивана" было подхлестнуто инойформой и размером чувств и того органа, который определяет эти чувства. К былому обманщику мужу было обращено негодование.

"Откройте мне врата правды; войду в них, прославлю Господа" – возопили 117-тый Псалом все хором, – и рыдающие, и мяукающие, и лающие! И без всякой команды, словно оголтелые, присутствующая в квартире эскулапа живность одновременно бросилась на шею хозяину. Вихорь эмоций чуть-чуть не снес Сергееву голову, его опрокинули навзничь: кто-то лизал щеки, мерно повизгивая, кто-то царапал плечо, тревожно мяукая, кто-то прощался иным способом, обращаясь к священной еще с добиблейских времен отраде отрад!

Погас свет, звякнули стекла распахнутых сквозняком ветхих оконных рам. Начинался страшный ливень. Заканчивался старый день и зрела новая жизнь, полная восторгов и опасности, интриг и безумия. Санкт-Петербург отходил ко сну. "Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную" (От Иоанна 12: 25).

Капитан встретил приветливо. Он пробовал прощупать Сергеева: направление врача в современных условиях на судно, где команда состоит всего лишь из двадцати восьми человек, – явление редкое, если не исключительное. Но Сергеев уже был проинструктирован адвокатом-доверенным лицом Магазанника, – и знал как отвечать на подобные вопросы: ссылаться надо было на длительность рейса, – уходили на год или более того. Мастер дал советы по поводу регистрации, сбора карантинных и прочих справок на Графа.

Медицинский блок на судне был отменный: личная каюта врача, амбулатория, госпитальная палата и отдельно расположенный Мельцеровский бокс. Инструментарий, стерилизационное и физиотерапевтическое оборудование, портативный рентген, – позволяли оказывать практически любую неотложную помощь в рейсе. Осталось только пополнить аптеку, – в деньгах ограничений не было и Сергеев произвел закупки с основательным запасом.

Отходили через двое суток. Сергеев решил прибыть на судно пораньше, чтобы приучить Графа к тяготам новой, морской, службы. Сборы были недолгими: трудным оказалось прощание с кошками; Машка норовила забраться в сумку и явно просила забрать ее с собой, Муза – большая скромница – печалилась в некотором отдалении, но и в ее глазах стояли крупные слезы.

"Почему именно мои кошки умеют плакать, как люди?" – думал Сергеев. Он знал, что кошки на судне, как правило, умирают через пару недель: они не выдерживают воздействия шума, вибрации, электромагнитных волн и еще какой-то корабельной чертовщины. "Неужели их привязанность так высока, что они готовы жертвовать жизнью"?! Вот если бы жена могла вот также решительно идти за мужем даже на эшафот!

Собаки великолепно справляются с корабельными испытаниями, причем, быстро отмерив границы судна, принимаются его охранять и контролируют даже действия докеров и таможенников.

Все когда-то начинается или заканчивается: настало и время отплытия. Медицинский блок имел выход на закрытый кусочек надстройки, – здесь образовывалась своеобразная терраса, говоря языком сухопутной публики. На этой террасе с видом на корму и панораму с правого борта Сергеев, в обнимку с Графом, следил за меняющимися картинами: сперва уплывали назад близкие береговые ландшафты, затем заволновалась, запенилась, решительно ударяясь о борт, попятилась неспокойная водная стихия Балтийского моря. Волна на Балтике короткая и жесткая, – даже четыре балла ощущаются, как приличная качка.

Граф вел себя молодцом, – наверное, в его жилах текла кровь собак-мореплавателей, годами путешествовавших со своими хозяевами – английскими или голландскими моряками, – по бескрайним просторам Мирового океана. Он был столь умен, что быстро сообразил и наладился выполнять все свои интимные дела в уголке террасы на разосланную газетку. Уборка не стоила Сергееву никаких особых хлопот. В пище Граф был непривередлив до полного самоограничения и им, собаке и хозяину, хватало корабельного питания, как говорится, под завязку.

Граф очень любил наблюдать за игрой волн и полетом чаек, но помыслов сигануть за борт, за птицами, никогда, слава Богу, не демонстрировал. Наоборот, он соучаствовал в кормлении чаек: Сергеев бросал кусочки белого хлеба высоко вверх, а чайки, виртуозно пикируя, подхватывали их налету. Они благодарили человека и собаку, долго сопровождали пароход и, как бы передавая эстафету, вручали своих благодетелей новой компании птиц.

Контакты с живыми существами в далеком походе очень важны для путешественника: все привычное на судне надоедает; обособленность от большого мира минимизирует психические функции и обедняет личность, – компенсация наступает только благодаря новым встречам. Человек нуждается в том, чтобы в нем перекипали все варианты эмоций, причем, именно в тех пропорциях, которые для него оптимальны. Все равно с кем встречаться, – с птицами, китами, дельфинами, судами, самолетами, наваждениями.

Если в душе назрел дефицит грусти, печали, сентиментальности, то будешь плакать, любуясь закатом или восходом солнца. Радость, ощущение счастья возникнет, когда судну наперерез, горбатясь и выныривая, паря над волнами, бросится стайка дельфинов – этих удивительно приветливых далеких родственников человека. Думается, поющие сирены, селены, сильфиды, русалки, Летучий Голландец или другая нечисть действительно изредка вторгаются в компанию моряков, долго блуждающих по океанам в одиночестве. Они сами того очень хотят и всевышние силы делают им роковые подарки, – когда в виртуальных, а то и в реальных образах.

Граф оказался однолюбом, интровертом и аутистом: никто из команды так и не смог подлизаться к нему; пищу он принимал только от Сергеева, с ним и делился своими мыслями и переживаниями. Скорее всего, Чистяков остался в его памяти, как первый человек, одаривший его дружбой. Но он, видимо, понимал и воспринимал его уход из жизни, как нечто неадекватное этой дружбе, – друзья не должны бросать своих собак беспризора. Граф не был уверен окончательно, что в его отношения с Сергеевым не вмешается нечто подобное. Эта неуверенность заставляла пса порой длительно и с повышенным вниманием подсматривать исподтишка за новым хозяином.

Граф словно априори пытался оценить перспективы совместной жизни с новым хозяином, скорее всего, он делал и обобщающие выводы по малым примерам, – выносил суждения, вообще, о роде человеческом. Пока, из-за самоубийства Чистякова, не все ладно складывалось в его голове в таких оценках. Задача Сергеева состояла в том, чтобы объяснить собаке сложности человеческой жизни, категоричность выбора, перед которым ставят его обстоятельства: не мог же Чистяков уводить Графа с собой в зазеркалье, – он сознательно дарил ему жизнь, а не предавал друга. Граф, под прессом собственных переживаний, пока еще не был готов подняться на иной уровень понимания жизни. Ему предстояло пережить не только горе, но и насытиться все побеждающим и лечащим душу счастьем, – только тогда могла возникнуть положительная метаморфоза, свидетельствующая о зрелости ума и души.

Сперва Новогрудок направился в английский порт Гуль: шел он со скоростью до шестнадцати узлов в час. Такой ход для судна этого класса – не предел. И вот недалеким вечером судно уже швартовалось у терминала, уставленного современной погрузочно-разгрузочной техникой. Портовые строения, складские помещения сооружены из красного кирпича, такого же древнего, как и сам видавший виды Гуль. Пройдя таможенный и карантинный досмотр, Сергеев с Графом отправились в город.

Традиционный двухэтажный, старого образца, автобус доставил путешественников в центр, где располагался музей китов и рыболовства, маленькая картинная галерея, театр и магазины, которым может позавидовать Невский проспект Санкт-Петербурга. Но все остальное выглядело по сравнению с северной столицей провинциально и приземленно. Однако содержимое магазинов впечатляло.

Зашли в Petshop. Известно, что животных англичане любят: посему и зоомагазин так обозначается, – "для любимцев". Граф вежливо присел при входе рядом с такими же четвероногими посетителями. Собаки в Англии намного более воспитанные, чем даже люди в России: они не суетятся, не скулят и не воют, никого не кусают, а деликатно рассматривают специальные принадлежности изощренной выделки. Любая женщина-модница позавидует прекрасному наморднику, ошейнику и поводку, – это действительно произведения искусства, способные украсить любую шею и морду самой породистой супруге или любовнице. Сергеев и Граф сожалели, что нельзя примерить "украшения" на своих знакомых россиянках, а английские женщины, видимо, не поймут славянского юмора.

Тут население веселятся иначе. Кто-то рассказал старый анекдот об англичанине. "Рано утром джентльмен в смокинге, под большим газом тянет труп белой лошади по дороге. Приятель, выгуливающий спозаранку собачку, спрашивает "куда и зачем"? Владелец смокинга и трупа поясняет, что вчера в клубе заключил пари с другом и задумал его отыграть – разместить лошадь в клумбе перед окнами его спальни. Мораль: Вот Джек удивится когда утром, выйдя на балкон, обнаружит, что у него в клумбе лежит дохлая лошадь, причем, обязательно, белая!". В этот момент все должны безудержу хохотать и подсчитывать выигрыш по пари. Графа и Сергеева такой рассказ почему-то не впечатлял.

Сергеев приобрел в лавке для любимцев прекрасную сбрую для Графа, расческу, миску из нержавеющей стали и сухой корм для элитных собак. Усевшись в сквере на скамеечке, Сергеев переодел Графу сбрую; отсыпал в миску корма для пробы. Граф не стал объедаться, чтобы не возникли с непривычки конфузы заурядного толка, – он лишь пригубил и тут же оценил по достоинству английскую кухню.

Пилигримы никуда не спешили. Они решили сперва напитаться духом Англии, вслушаться в язык улицы, а уж потом приступать к джентльменским переговорам. Первые же короткие словесные контакты в магазине и на улице показали, что артикуляция у Сергеева отличалась от привычной для коренных англичан, – они, слушая вопросы иностранца, внимательно всматривались в шевеление его губ. Ко всему необходимо привыкать, адаптироваться.

Под погрузкой простояли двое суток, ибо вмешалось воскресение. Но за это время на судне успел побывать русский эмигрант, просивший доктора выполнить операцию своему щенку ротвейлеру, – купировать хвост и уши. В это время в Англии вышел строгий закон о защите животных и местные ветеринары отказывались нарушать его. Сергеев решил быть солидарным с ними. Так начинается слияние русского и английского характеров.

Из Англии зашли во Францию в Дюнкерк, но там верхнюю палубу быстро забросали контейнерам, закачали горючее, питьевую воду, набрали продуктов и двинули через Суэцкий канал в Таиланд. Вся команда с нетерпением ожидала встречу с азиатской экзотикой. Сергеев постепенно стал понимать, что маршруты судна подчиняются иным законам, чем правила здравого смысла, – все определяли коммерческие интересы, команда же была лишь заложником таких интересов и безропотно следовала туда куда влекла судно жесткая рука хозяина, имя которому было Магазанник.

Напутствуя Сергеева в дальнюю дорогу через свое доверенное лицо, хозяин сообщил, что главная задача врача не только лечить, но и надзирать за действиями мастера, остальных членов экипажа, – так ведется суровый и жесткий отбор морской транспортной элиты, которой можно доверять выполнение заурядных или сложных заданий. Сергеев запомнил любопытную фразу, брошенную адвокатом как бы в скользь, смысл ее заключался в том, что "нельзя ничему удивляться, не сопротивляться событиям, в критические моменты не пороть горячку, а свои наблюдения и выводы в первом же порту доложить радиограммой из независимого телеграфного агентства в центр". В ряде портов и стран были выданы точки контактов, с телефонами, адресами и именами. Подытоживая разговор, адвокат предложил для домашнего потребления простую формулу: "надо воспринимать свою миссию на пароходе, как выдвинутые в глубину текущих событий глаза, уши и мозг хозяина, которого Сергеев знает хорошо, а потому понимает явные и тайные повороты души своего друга лучше, чем кто-либо".

Сергееву было пояснено, что он не тайный агент фирмы, а лицо, максимально заинтересованное в процветании и приумножении ее капитала. Кроме коллективистского подхода, здесь действует еще и личный интерес, – его кровная заинтересованность в увеличении собственного дохода. Адвокат выстроил интересную концепцию о том, что в былые времена на том же судне действовали бы осведомители КГБ, прокуратуры, администрации пароходства, но мотивы их деятельности были бы мерзкие и к тому же мало оплачиваемые. В новых условиях КГБ и прокуратуре хватает хлопот по надзору за более важными персонами, а мелочи передаются в веденье истинно заинтересованных лиц – владельцев пароходных компаний.

Во всех цивилизованных странах, хвастающихся сокращением расходов на аналогичные государственные службы, давно жандармские функции перераспределены между другими инстанциями. Все работающее население, – под недремлющим оком администрации частных корпораций. Так называемых, социально обездоленных, пасут соответствующие централизованные и частные благотворительные фонды.

На службу таким задачам поставлена и наука. Любая современная экономическая теория прежде всего развивает концепции управления поведением людей. Нельзя оставлять население без присмотра, иначе оно моментально переродится в дикую толпу, способную на безумство и варварство.

Такое уже было в 1917 году в России, да и многие другие страны были на волоске от краха. Примерно тоже сотворил Гитлер, придя к власти в Германии. "Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому наказания Вседержителева не отвергай. Ибо Он причиняет раны, и Сам обвязывает их; Он поражает, и Его же руки врачуют" (Кн. Иова 5: 17-18).

Но действия такие во вселенском и государственном масштабах, на всех групповых уровнях должны быть разумными, взвешенными, продуктивными. Не стоит напрашиваться на язвительный вопрос Всевышнего: "За кем ты гоняешься? За мертвым псом, за одною блохою" (1 Царств 24: 15).

Интерес к Сергееву, оказывается, не является интересом вербовки стукача. Он не был спонтанным, – фирма заинтересована в получении в сотоварищи развитую личность, способную давать медицинские, психологические, организационно-экономические оценки тем событиям, которые будут наблюдаться на судне. Таким образом, он включен в штат администрации компании, разработчиков ее научной мысли, которая в корне должна отличаться от прежнего обветшалого менеджмента.

Сергеев оценил такие действия с позиций старейшей Святой книги Наума (3: 17): "Князья твои – как саранча, и военачальники твои – как рои мошек, которыя во время холода гнездятся в щелях стен, и когда взойдет солнце, то разлетаются, – и не узнаешь места, где оне были". Вот за всей этой шоблой отсталых жлобов и необходимо было присматривать, разбираясь в корнях мотивации, создавая совершенную систему отбора и расстановки кадров.

Сергеев бывал уже на этих широтах. Но, следуя мимо знакомых берегов, он переживал все вновь. Русский человек привычен к путешествиям, но он эмоционален, и потому переживает глубоко многое, даже обыденное и вездесущее. Войдя в Суэцкий канал Новогрудок был атакован мириадою плавсредств, их владельцы хватались баграми за борт, уже перелезали через борт и рвались к мастеру. Каждый мечтал быть первым в покупке крепежного леса, канатов, любой оснастки, – всего того, что использует для скрытого заработка администрация судна. Черные деньги делят по принадлежности и званию, – вот тут часто возникают ссоры и недовольства членов экипажа.

Сергеев спокойно наблюдал веселый, но преступный торг. Любвеобильные египтяне пристраивались к двум буфетчицам. Но первая – молодая и красивая, – была гражданской женой капитана и потому отшила лихих претендентов. Вторая – рыхлая и тучная, – принялась "ковать железо пока было горячо". Ей был предоставлен отгул за накопившуюся переработку (она в обычное время обслуживала постельные страсти старпома). Любовный ажиотаж усилился, когда судно притормозило для дозаправки водой и горючим. Сергеева беспокоили такие оргии только по одной причине, – на пищеблоке мог появиться источник загадочных или вульгарных инфекций. И предположения его в ближайшее время подтвердились.

Но Сергеев любил заниматься врачеванием и в этом смысле развил бурную и весьма продуктивную деятельность. Особенно экипажу нравились его сеансы иглорефлексотерапии, сочетаемые с психотерапией, суггестией, – такими методами хорошо лечились неврозы, которые начинают развиваться у путешественников через два-три месяца рейса.

Буфетчицу-куртизанку пришлось лечить массивными дозами антибиотиков, тинидазолом, зовираксом. Так называемого, надежного секса, с египтянами не получилось. Врачебные усилия принесли успех, но возмущение путаны вызвали железные санитарные меры, введенные с помощью капитана: на время ей запретили обслуживать команду во время приема пищи, а перевели в заурядные уборщицы. Обида и жажда мести породили новую интригу в команде, – у путаны нашлись единомышленники-почитатели.

В Индийском океане судно основательно потрепал штор. Эта стихия чем-то напоминала повадки Балтийского моря: та же короткая и жесткая волна, неожиданность налета и непродолжительность избиения. По пути в Таиланд были интересные знакомства с примечательными странами. Во первых, – более месяца занимались догрузкой сыпучего и нестандартного груза в Мадрасе, – в старейшем порту загадочной Индии, расположенном на побережье Бенгальского залива. Погрузка велась старой техникой, а закрепление груза в трюме осуществлялась, практически, вручную (чаще силами подростков, детей). За свой тяжелый труд они получали бесплатный обед от администрации порта, чему были страшно рады.

Сергеева всегда поражала Индия нищетой и неповторимой грязью: собирающие подаяние мужчины и женщины, стар и млад, как и голодные священные коровы, бродили по улицам Мадраса тучами. Выйдя из ворот порта, моряк облеплялся попрошайками и моторикшами, – каждый требовал свое на ломаном каким-то особым индийским сленгом английском языке. Поражало обилие фруктов и аптечных киосков, временных лотков с кустарным ширпотребом, – здесь торговали все поголовно.

Можно представить главную магистраль, ведущую из порта в центр, если смоделировать особую вакханалию: надо занять Невский проспект Санкт-Петербурга в жаркий летний день грудами полуголых тел, лежащих и сидящих прямо на мостовой (тротуарах и проезжей части) изможденных граждан. Посредине такой шевелящейся змеи можно оставить узкую полоску для проезда редких машин и часто снующих моторикш. Поближе к стенам обветшалых домов устанавливаются шалаши из подручного материала, – веток, картона, материи, травы. В таких строениях ютятся многодетными семьями.

Люди-призраки движутся вам на встречу, протягивая руку за подаянием. Однако гордость у индийцев тоже присутствует. Сергеев был свидетелем впечатляющей сцены: на выходе из ворот порта два российских моряка повздорили с рикшей, – в несколько секунд у них были отсечены уши. Обливаясь кровью снобы были вынуждены ретироваться на территорию порта. У индийцев крепко, наверное, в генетической памяти, засела ненависть к англичанам, потому уже разговор на английском настраивает коренного жителя на протест, а незначительная шероховатость в отношениях вызывает вспышку неукротимого гнева. Даже проститутки-индианки с иноплеменником превращаются в глухонемые и малоподвижные мумии, расшевелить их практически не удается.

Погрузка огромных кругляшей железного и красного дерева в трюмы судна принесла массу ядовитых змей, а сыпучих грузов – мириады букашек. Потребовалась специальная химическая обработка трюмов, иначе команду ожидали серьезные неприятности. Добрав продукты, воду и горючее, судно наконец-то вышло в море.

Полнейшим контрастом Индии стал Сингапур. Сергееву показалось, что он попал в город-сказку. Из порта по стеклянным галереям можно было спокойно пройти в центр. Переход был наполнен секциями фешенебельных магазинчиков и кафе. Сергеев не рискнул вывести в город Графа, – в Сингапуре бытуют слишком жесткие законы, там нельзя бросить окурок сигареты на мостовую, не получив огромного штрафа. Трудно сказать, как реагирует местная полиция на желание иностранной собачки помочиться на мостовую, – видимо, такие акции тоже караются довольно серьезно.

Сергеев приобрел в Сингапуре замечательный чай и некоторые дорогие мелочи, истратив последние доллары. Ему удалось пообщаться в сквере с местными кошками, живущими на воле: они оказались доброжелательными, ласковыми существами, реагирующими не на диалект, а на эмоции. Это особая порода четвероногих – Сингапура, они самые маленькие, весом не более двух с небольшим килограмм. Кошки и собаки, если они не озлоблены жестоким обращением человека, быстро распознают внутреннее содержание своего визави. Стройные, элегантные, похожие чем-то на сиамских, они дружелюбно отреагировали на предложение Сергеева разделить с ним нехитрую трапезу – сладкую булочку и еще что-то мясное. Кошки, огромными внимательными и ласковыми глазами прочитывали душу незнакомого человека. Видимо, не найдя в ней серьезных дефектов, все как одна, позволили себя погладить и познакомили Сергеева со своими забавными котятами.

Стоянка в Сингапуре была недолгой, она, скорее, была придумана капитаном для того, чтобы посетить замечательную страну, потратить деньги на дешевую радиотехнику и экзотические тряпки. Предлог универсальный – дозаправка водой и горючим. Ночью снялись с рейда и двинули в сторону Таиланда, пересекая горловину Южно-китайского моря, мимо огромного количества мелких и крупных островов. Сергеев в порядке совмещения профессий (за это платили приличные деньги) стоял вахту со старпомом – "собачью" вахту.

Океан приятно гудел, перекатывая длинную, невысокую, а потому, практически, незаметную волну. Небо обсыпано мириадами ярких звезд, чистейший воздух, мерный рокот двигателя и спящее пароходное братство, – все это создавало ощущение пребывания в сказке, в житейском раю. Наверное, так чувствует себя человеческий плод, спрятавшийся под защиту белково-жидкостной среды материнского организма. Потому-то представление о комфорте ассоциируют у многих с сытостью, с купанием в парном молоке. Вот почему человек, особенно проживающий на крайнем Севере, так тяготеет к поездкам в Крым, к ласково-теплому морю или на Адриатику.

Где-то в районе островов Анамбас, принадлежащих Индонезии, в сознании несущих вахту появилась повышенная тревожность. За разговорами, наблюдая с правого и левого борта надвигающуюся прямо по курсу панораму, не заметили, как с кормы подкрались быстроходные катера, следовавшие почти бесшумно. Почувствовали неладное, когда люди с автоматами сзади по последнему трапу тихо подошли к ходовой рубке. Было ясно, что судно подверглось нападению пиратов.

Многократными радиограммами, циркулярами отечественные пароходства предупреждают свои экипажи о таких случаях. Рекомендация в них высказывалась одна: не пытаться оказывать сопротивление хорошо вооруженным людям, если возможно, то давать радиограмму военным судам, пограничной охране. Но какая пограничная стража в открытом море? На быстроходных катерах пиратов установлены крупнокалиберные пулеметы, – почувствовав работу радио, они расстреляют команду и потопят беззащитное судно без предупреждения.

Сергеев с интересом наблюдал за действиями старпома и поведением пиратов, – последних было человек двенадцать. Старпом, видимо, давно обмочился и потерял дар речи. Сергеев вспомнил совет адвоката не удивляться ничему и не мельтешить. Вооруженные люди блокировали все выходы на верхнюю палубу, четверо находились в ходовой рубке. Высокий, плечистый парень лет тридцати с приятным умным лицом на английском предложил старпому спокойно, без шума, вызвать капитана на ходовой мостик, что было и сделано. Капитан тоже был озадачен встречей с пиратами, так молниеносно захватившими его корабль, но он держался молодцом.

Никакого варварства не отмечалось: просто и по деловому было уточнено, где располагаются два контейнера под определенными номерами. Получив точные координаты, лидер группы передал по радиотелефону команду (на испанском) и у выбранных контейнеров засуетились люди. Сорвав пломбы и взломав запоры, пираты распахнули дверцы двух смежных контейнеров: началась быстрая загрузка транспортных сеток извлекаемыми ящиками. Шмон занял не более тридцати минут. Судовыми кранами сетки, наполненные ящиками, были опущены на катера, затем подцеплены и сброшены за борт опустошенные контейнеры. Понятно, что делается это для полной ликвидации следов груза. Значит там могло быть либо оружие, либо наркотики, – подумал Сергеев.

Самое странное началось по окончании операции: парень, которого Сергеев идентифицировал, как лидера, обратился к капитану с вопросом:

– Капитан, есть ли у вас врач на судне? – и показав перевязанную левую руку, продолжил. – Мне нужно сменить перевязку.

Капитан, виновато взглянув на Сергеева, представил его оккупанту, посоветовав выполнить просьбу пирата. Парень следил за обоими, улыбаясь, в его глазах не было агрессии или даже намека на раздражение. Он вел себя, как обычный пациент, нуждающийся в медицинской помощи и готовый заплатить за нее только благодарностью, а не выстрелом из стечкина. В сопровождении еще одного вооруженного пирата Сергеев и пациент спустились в амбулаторию. Сопровождающий остался снаружи у дверей, контролируя коридор и выход на палубу.

Пострадавший плотно закрыл дверь амбулатории и ошеломил Сергеева вопросом, заданным на чистейшем русском языке:

– Можно я буду называть вас "Сан", – в глазах его явно плясали смешинки, а морда вдруг моментально приобрела вид рожи типичного российского рубахи-парня. Сергеев опешил от неожиданности и четко произнесенного пароля, известного, безусловно, только Магазаннику. Но пират не дал ему опомниться: видимо, еще раз удостоверившись, по реакции, что он не ошибся адресом, парень выложил на стол пачку стодолларовых бумажек. Видимо, для пущей важности он пояснил, что ознакомлен с личностью Сергеева, но не стал уточнять по фотографии или вживую. Никто не просил расписаться в ведомости, подтверждая получение денег.

– Известный вам человек просил передать ваш гонорар (четыре тысячи) и пожелание спокойного путешествия. Он уверен, что нападений на судно в этом уголке океана уже больше не будет.

Смена повязки заняла немного времени: на кисте руки была не столь глубокая рана, обработанная опрятно и квалифицированно. Видимо, перевязка была всего лишь предлогом для уединения. Разговор закончился так же быстро, как и начался. Пират не собирался изливать эскулапу душу, – он просто выполнял поручение, без всякого личного интереса и любопытства.

Быстроходные катера растаяли в ночи незаметно, как призраки, как наваждение, – они нырнули за какой-то один из бесчисленных островков. Капитан и старпом, стояли с отвисшими челюстями, с дрожащими руками, вцепившись в планширь под лобовым стеклом. Сергеев же вернулся на мостик явно приободренный романтической историей и неожиданным гонораром (оказывается за административную работу платят особо!). Значит о нем помнят и навещают даже в такой дали от родины. Но и печальные мысли возникали в голове: как интересно, ласково и с шармом вербует себе сторонников мафия; если бы также осуществлялась перестройка в России, то ее поддержало бы много больше соотечественников. Однако во всем том Сергеев чувствовал логику известной формулы: интрига-безумие-смерть. На какой же фазе ее разрешение приостановится? Почти что гамлетовский вопрос сверлил взъерошенный неожиданными событиями мозг.

В Сиамский залив судно входило не столь бодро и победоносно, как раньше. Мастер все еще не остыл от боевых переживаний и был понур и задумчив. На траверзе мыса Камау, что на оконечности земли социалистического Вьетнама, какой-то рыбак подбавил пару, – устроил опасные маневры на своем маломощном траулере. Стоя на верхнем мостике, он, с перекошенным от негодования лицом, махал руками и что-то кричал. Его маленький траулер-борбосик шнырял справа налево пересекая курс огромному Новогрудку прямо перед самым носом. Такие опасные игры разбудили и взбодрили капитана, он включил ревун и стал выполнять страхующие маневры, – трагедию удалось избежать с великим трудом.

Так вьетнамцы-патриоты приветствовали теперь своих бывших друзей и товарищей – русских, забывших о классовой солидарности, бросивших социалистического собрата на произвол судьбы. Россия продолжала выгребать рис из закромов Вьетнама за предоставленные кредиты. Громадный Китаю щелкал зубами над самым ухом. Зажравшаяся же Америка, вообще, изгилялась, как хотела. Не даром Святое Писание предупреждает, что отдающий рубаху, лишится всей одежды. А в Книге Числа (28: 22) многозначительно замечено: "И одного козла в жертву за грех, для очищения вас". Так что нет оснований сердиться на многострадальный Вьетнам!

Погрузка судна шла на рейде вблизи входа в устье реки Чаупхрая, ведущей в столицу Таиланда – Бангкок. Чтобы не тратиться на перевозку докеров, они все несметным табором, с женами, детьми и стариками-родителями, прибыли на судно. Через пять минут, ко всему, за что можно зацепиться, были подвешены гамаки. Тут же в них улеглись небольшие человечки-таиландцы, решившие поспать до начала смены. На корме сооружены более серьезные укрытия: во-первых на выставленных на два метра от борта досках сотворен туалет, из натянутой пленки воздвигнуты шалаши, походные кухни, нехитрые торговые лавки.

Началась веселая цыганская жизнь, доставлявшая радость не только наличием постоянной работы, но интересным времяпровождением. Шло занятное соревнование с боцманом: воровали ловкие таиландцы все, что можно и что казалось бы нельзя украсть, – они открывали, спиливали, перекусывали, отвинчивали любые запоры. Особенно их интересовали детали из цветного металла: медные пробки, заглушки, барашки, горловины и другое. Чувствовалось, что если бы пустить эту банду на нижние палубы, то судно было бы точно потоплено из-за многочисленных течей, поступления забортной воды через вывинченные клапана, заглушки, кингстоны.

Но, наконец, пришло время и стихийное бедствие оборвалось, как мощный летний вихорь, смерч – таиландцы съехали на берег, закончив погрузку. У доктора прибавилось работы по лечению венерических и инфекционных болезней, полной дезинфекции судна.

Пароход двинулся курсом через Тихий океан к знаменитому Панамскому каналу, техническое совершенство которого неоднократно впечатляло Сергеева. Потянулись долгие дни перехода в бескрайнем океане, когда приятна неожиданная встреча с любым судном, – из далека оно кажется загадочным и многозначительным, почти как Летучий Голландец. Граф с удовольствием восседал вместе с Сергеевым на больничной террасе. Собачка несколько истосковалась по свежему воздуху: в Таиланде ее пришлось прятать в каюте, ибо сперли бы моментально и съели в пять минут.

В океане наблюдателю доставляли удовольствие лишь бойкие, милые, шаловливые дельфины. Они стайками атаковали пароход, затевая с ним соревнование: пароход пыхтел, гремел и ругался, а смелые дельфины подныривали под него у самого борта и через минуту оказывались на противоположной стороне. Они показывали пароходу фигу и повторяли маневр с обратной стороны, – новый опасный бросок под днище сердитого железного создания был их формой самоутверждения. Иногда вдалеке виделись фонтаны, выбрасываемые мощными млекопитающимися – китами. Интереснее всего наблюдать их во время спаривания: любовники стояли вертикально, головой вниз, из воды торчали хвосты; петтинг заканчивался и оба устремлялись в глубину. Говорят, наивысший оргазм у них наступает в момент максимального кислородного голодания. Как говорится, на последнем дыхании происходило излияние спермы у кита-мужчины и эротический кайф у подруги. Наверное, долгий поцелуй у людей чем-то похож на любовь китов, – тот же эффект наступает от затянувшейся гипоксии. Садисты и мазохисты идут дальше, – они придушивают один другого не поцелуем, а руками. Как многообразна бывает техника смелого секса!

Наконец над пароходом стали появляться птицы – верный признак приближения к материку. Граф, увидев пернатых, приободрился еще больше, но максимальные восторги у него вызывали летающие и присаживающиеся на борт чужеземные гости во время прохода по многочисленным озерам системы Панамского канала. Первым портом остановки Новогрудка была Картахена, что в Колумбии на побережье Карибского моря. Там загружались кофе и фруктами, а сгружали контейнеры, – справились за сутки, но Сергеев с Графом успели погулять по окрестностям порта, посмотреть прибрежный город.

Далее двинули в Венесуэлу и пришвартовались к портовому терминалу вблизи Каракаса. Швартовка проходила безупречно, но почему-то затягивалась. Стоя на террасе Сергеев и Граф наблюдали за миловидной женщиной, стоящей на причале рядом с огромным легковым автомобилем (кажется, то был американский Форд). В маленьких латиноамериканских странах просто балдеют от огромных автомобилей, считая их символом благополучия, шарма и технической надежности; в Европе же предпочитают экономичные, юркие микролитражки.

Женщина тоже заметила человеко-собачью пару и подсматривала скрытно за дружным дуэтом. На вид женщине было лет тридцать пять или немногим более. Она была высокого роста, стройная, легкая, с примечательными формами, красивыми каштановыми волосами, собранными алой лентой в пучок на загривке. Что-то родное, не латиноамериканское, скорее славянское, мерещилось в ней Сергееву; Граф тоже, бесспорно, высоко оценивал внешние данные иностранки.

Когда, наконец-то был спущен трапп и натянута под ним страхующая сетка, женщина поднялась на борт и на чистом русском попросила провести ее к старпому, – ясно, она выполняла функции шипшандлера по славянской группе судов: организовывала закупку и доставку продуктов и прочее.

В это время закончился таможенный досмотр, контакты с карантинными службами и Сергеев с Графом отправились на прогулку. Они облазили предместье порта, побывали в магазинном центре, но быстро устали и решили провести вечер в ресторанчике за бутылкой чилийского красного сухого вина и аппетитным куском сочной говядины с овощами и фруктами.

Там, балдея от тепла, вкусной пищи, шума моря, вина, нагоняющего воспоминания о тех женщинах, которые прошли через жизнь, оставив неизгладимый след в душе и памяти, Сергеев превратился в сомнамбулу. А Граф, конечно мыслями укатил в Санкт-Петербург и все решал, за что он любил прежнего хозяина, помнит его, грустит, и прочему тот пренебрег его дружбой. Графу казалось, что он согласился бы уйти с ним вместе в зазеркалье, в неведомые его собачьей головке края.

Они оба даже не заметили, с какой стороны к их столику подошла та самая женщина, которая поразила воображение мужского дуэта в порту, на пирсе. Она явилась неожиданно и смело: без всяких церемоний, правда, попросив предварительно разрешение, уселась на свободный стул за их столиком. Граф, чего с ним раньше не бывало, с удовольствием принял гостью, повилял хвостиком и обнюхал ее ноги. Он дошел до такой степени приветливости, что даже, когда она попыталась его погладить, лизнул ей руку. Сергеев заерзал на стуле от ревности – от ощущения надвигающегося предательства. Если Граф уйдет к другой, то с кем же он будет играть в шахматы и рассуждать о философии древних?! Но женщина, словно хорошо понимая причину его волнения, с улыбкой пояснила:

– Я решилась напроситься на совместные посиделки потому, что у меня в доме тоже коккер – еще девочка. Я подыскиваю ей достойного партнера. Вы ведь славяне и мне бы хотелось восстановить связь с бывшей родиной, хотя бы таким образом.

Загадка раскрывалась просто, – Граф почувствовал запах собаки-сучки, напрочь припаявшийся к хозяйке. Его восторги относительно дамы-хозяйки были вторичными, в большей мере опосредованными, – его же по-настоящему влекла страсть к даме-собачке. Он лишь превентивно отвешивал глубокие поклоны в нужном направлении. Но надо же предупреждать, а не рубить с плеча корень всех отношений, не посоветовавшись со старшими! Сергеев до конца еще не простил шалапая.

Несколько успокоившись, Сергеев для начала предложил даме разделить с ними скромный ужин. Но Сабрина, так звали незнакомку, предпочитала все быстро и решительно доводить до своего логического завершения: она выдвинула встречное предложение поехать к ней и познакомить возможных собак-любовников.

– Ваше судно задержится здесь не более трех суток, есть смысл поторопиться со знакомством. Мы еще не знаем понравятся ли они друг другу, моя девочка с большими запросами, привередливая без меры.

Такая гонка могла увлечь Графа, но она не устраивала Сергеева: он пришел в ресторанчик, чтобы приятно провести время, а ему пытались навязать суету вокруг маленькой сучки. Видимо, лицо его подернулось энергией протеста. Сабрина заметила изменение его настроения и начала вяло отрабатывать, отступая на заранее подготовленные позиции. Она попросила налить себе вина и согласилась выпить чашечку кофе, но от мяса отказалась.

За тихим неспешным разговором выяснилось, что отец Сабрины бал инженером-строителем, в конце Великой Отечественной войны был освобожден американскими солдатами из немецкого плена и переправлен в Венесуэлу на постоянное жительство. Американцы уже тогда очень аккуратно, но планомерно колонизовали близлежащие страны, завозя туда белокожих мигрантов.

Отец – потомок уральских и донских казаков, женился на испанке, в том браке и родилась Сабрина, а затем еще два брата. Но отец пару лет назад умер, оставив Сабрине небольшой дом, братья живут отдельно, – в Аргентине. Сабрина недавно развелась с мужем-американцем, получает неплохую компенсацию и одна воспитывает дочь, которой теперь уже двенадцать лет. Собачка Буля – любимая утеха и неотъемлемый компонент чистоплотного женского синклита.

Теперь, после просветления семейной летописи прекрасной венесуэлки, сознание Сергеева стало действовать миролюбивее и спокойнее, появился вроде бы и какой-то мужской интерес. Он подобрел настолько, что соизволил тоже кое-что поведать из своей биографии. Добрые отношения с притягательной незнакомкой основательно цементировал своей любвеобильностью Граф: от него шли импульсы к тайнам и концентрация силы, привлекающей женский интерес.

Вино и замечательный кофе были выпиты, мясо съедено, – теперь уже ничто не мешало перемещаться в пространстве. Сабрина усадила славянский базар в громадный автомобиль, где Сергеев с Графом в обнимку, утопая в восторге от приближающихся удовольствий, разлеглись на заднем сиденье. Машина плавно, словно боясь потревожить установившееся согласие, тронулась с места.

Сергеев от сытной пищи и выпитого вина, скорее всего, задремал и не следил за маршрутом. В мир реальностей его привел голос Сабрины. Граф к тому времени окончательно перебрался на переднее сиденье к хозяйке автомобиля, и, как гадкий вероотступник успешно разбивал мягкое женское сердце. Сергеев заметил сам себе, что вовсе не обязательно тратить силы на подготовительную работу, – с такими задачами великолепно справлялся Граф.

Время было позднее, дочь Сабрины крепко спала; очаровательная Буля приветливо, без тени настороженности, встретила Графа, – они были практически единой масти, окраса, словно молочные брат и сестра. Любовь и только любовь должны были состояться в этом доме, тем более, что у новой подруги для Графа, словно по заказу, были подготовлены природой особые, неотразимые запахи, против которых ни один кобель устоять не может.

И аура чистого чувства, маркированного каплями женской похоти, последовательно захватывала, сперва собачью пару, затем человеческую. Что должно было совершиться, то и совершилось к всеобщей радости и по воле Божьей. Славянская кровь всколыхнулась в Сабрине, взбодрились гормоны и плоть ее насладилась такой же неспокойной, но родной славянской мужской плотью. Наверное, для женщины, далеко отброшенной от своей истинной родины, это было новым впечатлением. Возможно, сработало и то простое, но универсальное правило, о котором так хорошо поведал российский поэт Василий Федоров: "По главной сути жизнь проста: ее уста… его уста… Она проста по доброй сути, пусть только грудь прильнет ко груди". В конце стиха тот же итог: "А жизни суть, она проста: ее уста… его уста".

Утром Сергееву представили второе поколение – дочь Сабрины. Она оказалась милой девочкой, копией матери, звали ее Аней. Славянка чувствовалась в ней так же основательно, как в матери. Сабрина закончила филологический факультет местного Университет по специальности славянские языки: бесспорно, серьезные занятия с дочерью проводились методически безупречно и ребенок делал огромные успехи. За завтраком вся компания вела разговор на русском, кажется и собачки перешли на тот же язык.

Граф и Буля не отходили друг от друга, даже по естественной нужде они отправлялись в небольшой садик вместе и долго, тщательно впитывали в себя запахи внутреннего собачьего мира. В том проявлялась особая забота о здоровье теперь уже верных супругов. Все поняли, что нужно готовиться к прибавлению семейства. Как-то сам собой у женщин возник разговор о том, что Графа незачем таскать по морям и океанам, а лучше оставить собак-молодоженов вместе. Сергеев понимал разумом, что такой поворот событий был бы правильным, но его все же озадачивали слишком скорые и революционные преобразования. Он постарался уйти от развития нежелательной темы.

Когда возвратились на пароход, то мастер посетовал на неожиданное исчезновение доктора, – просил впредь предупреждать. Но счастливое и по-женски самодовольное выражение лица Сабрины подействовало, как выстрел в самое яблочко. Мужики выразили неподдельную зависть, буфетчицы скривили рожи. Само собой разумеется, что осмотрев желающих получить медицинскую помощь и оценив санитарное состояние судна, проверив пищеблок, расписавшись в необходимых документах, Сергеев снова укатил с Сабриной на виллу (только так теперь трактовали роман эскулапа товарищи-моряки).

Но все когда-то заканчивается. Выполнены погрузочно-разгрузочные работы, закачена свежая вода и горючее, кладовые пополнены продуктами. И у Сергеева с Сабриной состоялась последняя бешеная, почти что Вальпургиева ночь (кстати, на календаре значилось 1 мая). Пароход отваливал от причала, бетонная громадина, далеко выступавшая в море, медленно удалялась, а на ней застыла все уменьшающаяся стройная фигурка подруги, утиравшей слезы и печально махавшей рукой. Залогом обязательного возвращения Сергеева оставался Граф, – у ног Сабрины пес волновался, поскуливая, весь объятый первым в своей жизни чувством любви к собачей подруге, но ощущающий себя предателем человека-друга. Даже в жизни четвероногих проявляет свое роковое действие универсальная формула: интрига-безумие-смерть!

Поздним вечером, наслаждаясь общением с океаном, сидя на больничной террасе уже без милого Графа, Сергеев подвергал свою жизнь некоторому переосмыслению. Незаметно его анализ отношений с Сабриной перекатился на прозаические явления. Он вспомнил свои прежние скитание по морям и океанам, по дальним странам, и в голову полезли не совсем элегантные и уместные нынче ассоциации. Эскулапу показалось, что современная публичная эротика мало что добавила к опыту Древнего Рима, Египта, Индии, Арабского востока.

Наши возможные наслаждения зависят от платежеспособности и традиций страны, в которую заносит моряка попутный ветер. В Таиланде российский моряк во время погрузки судна может получить скорое удовольствие у платной девочки, акробатически-виртуозно расположившейся на фальшборте. Более основательное и изощренное действо в азиатско-экзотической манере ждет моряка в каюте, если он решится снять утешительницу похоти на весь период стоянки. Разгрузочно-погрузочные работы в тех странах затягиваются до 1,5-2 месяцев. Они обходятся дорого фрахтователю судна, но любовь таиландской проститутки для изголодавшегося моряка стоит сущие пустяки.

На Кубе смелого путешественника ждет особый шарм: уже во время прогулки по причалам и путям между пакгаузами он будет засвечен прекрасными, стройными амазонками в военной форме, перепоясанными портупеей с револьверами. Они пригласят мужчину-иностранца изящными и понятными жестами в дежурку. Соблазнительные и доступные воительницы продемонстрируют особый стриптиз: к ногам будет сброшен не только воинский камуфляж, но на пол с впечатляющим стуком грохнется внушительный револьвер, звучно обрушатся патроны. Обнаженное, загорелое, спортивное тело напомнит другую войну – вечную, неутомимую борьбу мужской и женской плоти.

Имея некоторый навык болтать на испанском, можно воодушевить горячую кубинку настолько, что не вы, а она запросит срочного политического убежища. Тот же набор испанских расхожих фраз сделает искателя приключений сексуальной пищей для армии экзотических профессионалок в Венесуэле, Перу, Панаме, Колумбии, Мексике, – в любой латиноамериканской стране. Но там, сперва, вас будут рвать на части пираньи – сутенеры и матроны.

В Бразилии моряку придется усилить словарный запас португальским языком. И он будете снова на коне – в прямом и переносном смысле. За тех, кому не хватит интеллекта на языковые перевоплощение, все сделают добрые, нежные губы и руки бразильских проституток. Навстречу морякам, на святой горе, в лучах подсветки, распахнет объятья огромная статуя Иисуса Христа, словно приободряя и заранее отпуская все возможные грехи.

В Чили путешественника ждут строгости, установленные национальным героем – Пиночетом. Через каждые 400-500 метров славянскую рожу, совсем еще недавно, отслеживали подтянутые карабинеры, оберегающие чистоту нации, приличное поведение. Однако, если очень неймется, можно изловчиться и успеть оценить традиции женской любви этой интересной страны. Но, чаще замордованный россиянин, привыкший к нищете, будете отвлекаться на изучение множественных положительных завоеваний диктатуры. В магазинах, если у вас не слишком курносый нос, иностранца встретят не как подозрительного бродягу, а вежливым обращением на немецком языке. Ибо в этой стране германцам многим обязаны, их уважают, ценят, слушаются.

Может потому, что в этой маленькой стране, узкой полоской вытянувшейся вдоль Тихого океана, умные управляют глупыми, а не наоборот (как это водится в России), турист будет поражен изобилием прекрасных вин, множеством сортов чая и кофе, свежей рыбы и сочного мяса рогатых скотов, отменной, сравнительно недорогой мануфактурой и прочим.

Сергеев убедился лично, что в богатой традициями, но страшно обедневшей экономически, Индии бледнолицего жуира ждет скучный секс, ибо ваш английский язык будет смущать смуглую женщину, вызывать у нее волну патриотизма, протест против бывшего колонизатора. А на тех грязных улицах, где помещаются обычно приватные заведения, мужчины-патриоты могут отрезать иностранцу, смахивающему на англичанина, уши или еще чего хуже.

В древнейшем Египте нет смысла даже пробовать заводить скоротечную связь – традиции храмовых оргий вытеснила массовая бедность и фанатизм иного пошиба, чем во времена всемогущего Бога Ра, Ну, Осириса. Там на ваше судно будут выстраиваться очереди любвеобильных мужчин, страстно желающих купить потасканную корабельную буфетчицу. А она, смышленая, сумеет так ладно организовать весь конвейер, что и обедом успеет накормить команду и заработать больше, чем весь офицерский состав за 8-ми месячный рейс.

Особый кайф, перед которым всегда преклонялся Сергеев, можно получить в Буэнос-Айресе, в столице волшебной Аргентины. Там никто не будет набрасываться на вас в порту, рвать на части. Здесь любовь встретит вас, как уважаемого белого человека. А вы ее воспримете будучи в белых штанах, в белоснежной рубашке с распахнутым воротом, с тугим от долларов бумажником. Начало рождения светлого чувства откроется на подходе к материку.

Вырвавшись из ночного, молочно-теплого Атлантического океана, ваш лайнер наполнится благоуханием прибрежной растительности, радостным криком больших морских птиц. Он могучий и трепетный мастодонт устремится в жерло грандиозного порта. Сердечная истома или какая другая потусторонняя сила взъерошит остатки волос, приласкает похотливую плешь, заставит метаться по палубе в ожидании окончания швартовки и досмотра судна "черной таможней". Та милая собачка, явившаяся в каюту искать наркотики, будет восприниматься, как вестник земных радостей и космического счастья. Даже она, деловито обнюхав нехитрую моряцкую хурду, вильнет хвостом и успеет сделать многозначительные намеки. Некоторые из них держат в пасти рекламный проспект интересных береговых заведений. Кстати, девушку можно выписать и на пароход: она проведет с вами время, разыгрывая по заказу супружескую пару или, вообще, только что вылупившихся молодоженов.

Никогда не надо спешить. Опытный моряк должен спокойной, ленивой походкой, вразвалочку, проследовать вверх по широкому проспекту к центру культуры. Для начала необходимо зайти в недорогой, но знатный ресторанчик. Там будет подано волшебное тягучее вино, притягательное, как молодая женская грудь, с особыми южноамериканскими пряностями. Распорядитель притащит свежую, сочную вырезку из говядины и будет детально обсуждать, уточнять, какой именно ее частью соблазнился гость.

Надо не забыть продемонстрировать хозяину свою осведомленность в законах кулинарной эстетики: тактично, как бы вскользь, справиться о том правая или левая часть туши предлагается клиенту. Корова, оказывается, спит не на спине, раскинув ноги, а на боку, причем старается не мешать работе сердца. Гигиена сна обеспечивает кровенаполнение правой и левой части туши коровы избирательно. Гурманы в этом смысле привередливы. Кусок свежеприготовленного мяса должен впечатлять масштабами хозяина и кружащих "бабочек", ибо это самое важное свидетельство здоровья, душевной щедрости и мужского темперамента.

О дальнейшем моряку не стоит волноваться: его выберут и выбор тот будет единственно правильным, а потому безупречным. Наслаждайтесь вином – никакая Молдавия не обеспечит вас такими поставками. Это будет первая и последняя волшебная бутылка в вашей жизни. Нет нужды запоминать куда вы затем проследовали на такси. Только в голодной России существуют безобразные нравы проституции. В Буэнос-Айресе вас обслужат гостеприимно и по первому разряду. Никто не будет пытаться подсыпать клофелин в напиток. Профессия проститутки там – область искусства, а не наживы. Именно эта встреча останется в вашей памяти навсегда.

Восторги былой любви всплывут в еще не умерших клетках, когда ваше отпетое в Православном Храме тело будут загружать в жаркую топку Санкт-Петербургского крематория. Конечно, Сергеев мог добавить мысли об особенностях проституции, встречающейся во Франции, Англии, Нидерландах, Германии, Бельгии, США, Финляндии, Швеции, Дании и других цивилизованных странах. Но это будут уже воспоминания о фабричной организации проституции. Речь пойдет о проституции иного шарма, а точнее об отсутствии шарма, как такового. Здесь торговля телом приобретает вид индустрии, услугами которой пользуются деловые и вечно спешащие люди, не способные видеть душу такого социального явления. Услуга будет подана четко, гигиенично, с вариантами утех на любой вкус, но запрограммировано и тарифицировано.

В штатах, например, к вам прикатит проститутка, вызванная по телефону, на огромной, яркой машине. Она будет приятного здорового, спортивного вида, с некоторым чисто женским любопытством в глазах. Но начало сексуального раута будет предварено обязательным уточнением организационных деталей, например, формы оплаты – наличный или безналичный расчет. Не все способны выдерживать холодный душ перед горячим завтраком. Но и сами игры Афродиты будут больше походить на имитацию, чем на откровения внебрачного секса.

От буйных разноцветных мыслей Сергеева отвлекал океан, – теперь он успокоился и судно разрезало совершенно штилевую, ровную и блестящую, как голубоватое зеркало, поверхность. Шли близко от берега и птицы, сопровождавшие путешественников, демонстрировали свое неповторимое искусство: с огромной высоты эти воздушные акробаты вниз головой вонзались в океан и выныривали с блестящей в лучах заходящего солнца рыбиной, – и так без конца, как заведенные. Для человека такое падение с высоты и удар башкой о воду закончились бы моментальной смертью, – уже было бы не до рыбы. Как все же сильна природа, она опережает человека на сто верст вперед.

Ночь надвинулась быстро: несметное число звезд и звездочек облепило абсолютно черное небо, – космос величал загадочную бесконечность тишиной, теплом, тревожностью и особой тайной, свойственной огромному загадочному существу. Вспомнился Бунин: "Земля дрожит среди вселенной… Чьи руки дивные несут какой-то влагой драгоценной столь переполненный сосуд? Звездой пылающей, потиром земных скорбей, небесных слез зачем, о Господи, над миром ты бытие мое вознес"? Сергеев любил наблюдать водную стихию и в период спокойствия, и в бурные, шумные времена. Ему казалось, что душа его когда-то вселялась в дельфинов или больших рыб. Он не прочь и теперь закончить жизнь, растаяв в океане. Но все только в руках Божьих.

Так за невеселыми размышлениями прошли дни и ночи. Настало приятное и волнующее время вхождения в долгожданный порт. Новое пристанище корабля было значительное и приятное: глубокой ночью судно ворвалось в гавань Рио-де-Жанейро. Уже издали, из океана, отсалютовав впечатляющей громадине – фигуре Иисуса Христа, экипаж спешил помочь встречающим буксирам, обеспечивающим швартовку.

Говорят, что достройку монумента финансировал Батиста-и-Сальдивар Рубен Фульхенсио – кубинский диктатор. У него было одно условие, – лицом пророк должен походить на властелина Кубы. Условие, видимо, было выполнено. Однако сделано это было настолько мастерски, что не снижало впечатления, сокрушавшего сознание путешественника: "Он сказал им: вы от нижних, Я от вышних; вы от мира сего, Я не от сего мира; Потому Я и сказал вам, что вы умрете во грехах ваших: ибо, если не уверуете, что это Я, то умрете во грехах ваших" (От Иоанна 8: 23-24).

Весь город устремляется вверх по склонам прибрежных гор. Здесь даже аэродром вынуждены были расположить практически на самом берегу: самолеты заходят на посадку, переливаясь в лучах прожекторов, освещающих и грандиозный памятник на горе. Создается впечатление, что блестящие, металлические птицы посланы самим Иисусом Христом.

Набережная битком запружена смеющимися, веселящимися парочками; в огнях прожекторов, подсветок на импровизированных сценах идут несложные представления, играют оркестрончики; работают многочисленные кафе, рестораны, идет бойкая торговля сувенирами и ширпотребской мелочевкой. Когда Сергеев с толпой путешественников вывалился на набережную, его тут же подхватил и увлек поток фланирующих бездельников. И вдруг – увесистый удар по правому плечу сзади. Когда Сергеев увидел смеющуюся рожу Сашки Богословского, тянущегося к нему с дружескими объятиями, он решил, что находится в глубоком сне:

– Саша, ты как оказался на этом карнавале? – выдавил Сергеев радостно и недоуменно. Вот уж не чаял тебя встретить, – ты исчез, как сгоревшая комета, даже не оставив хвоста.

Богословский смеялся во всю пасть, демонстрируя свой щербатый прикус. По правой щеке от виска до подбородка проходил неровный шрам, квадратная челюсть рассечена ровно посредине, но все остальное было, хоть и бандитское, но точно принадлежащее этому коротконогому здоровяку – старому другу и соученику по питонии. Он был упитан, но без излишеств: те же широкие плечи, короткая шея, густые с сединой волосы покрывали массивный череп. Саша одет был просто: белые брюки и белая рубашка с коротким рукавом, но на руке болтались дорогие часы на солидном золотом браслете, из того же благородного металла болталась на шее массивная цепь. Чувствовалось, что встретился преуспевающий и довольно обеспеченный человек, но с подпорченным жизнью в России вкусом.

– Я здесь случайно и по законам радостной подлости, выйдя подышать на набережную, столкнулся с тобой нос к носу, – стал рассказывать Александр. – Но ты шел, как зачумленный, – во всяком случае мою колоритную фигуру не заметил. Скорее всего вычислял бабцов примечательнее и подороже.

Обнялись, похлопали по спине друг друга многократно, – все шло, как по привычному русскому обычаю. Решили зайти в ресторан откушать сочного мяса и выпить за встречу. За ужином выяснилось, что Богословский появился в Бразилии по менеджерским задачам, но сам он работает в фирме, имеющей крышу в Австралии. Прочный бизнес торговли шерстью тянулся еще со времен деятельности его заморского дядюшки (он лет десять тому назад умер, оставив наследство небольшой компании родственников, в число которых входил и Александр).

Сергеев не стал задавать неделикатные вопросы, относительно тюремной биографии друга, но тот сам завел разговор о былом: вспомнил, что в трудные моменты Сергеев пересылал ему деньги в зону, пряча их в твердых картонных обложках книг. Теперь Александр считал себя должником Сергеева. В настоящее время он собирался организовать транспортировку большого груза в Чили и ориентировался на "Новогрудок" – родной российский пароход.

Богословский был хорошо проинформирован о некоторых событиях и задал несколько прямых вопросов о нападении пиратов. Вот тогда Сергеев и почувствовал особый хитрый блеск в его глазах и начал улавливать скрытый подтекст речей бывшего друга. Создавалось впечатление, что бойкий бизнесмен о чем-то, явно, недоговаривает. Сергеев делал вид, что такие наблюдения он пропускает мимо извилин, а мозг его переполнен исключительно радостью встречи. Стали перебирать прежних знакомых, но имя Магазанника не называлось. Расставаясь, Александр еще раз выразил радость от встречи и пообещал, что попробует все устроить так, чтобы вместе проплыть на "Новогрудке" до порта назначения собственного груза.

Опыт недавней пиратской заварушки и неожиданная (просто сказочная!) встреча с Богословским открыли в Сергееве понимание того, что он втянут в весьма серьезные дела и действовать необходимо предусмотрительно и осторожно. Для Бразилии адвокат оставил контактный телефон и адрес доверенного лица, – обстоятельства требовали срочных советов. Сергеев, не обращая внимания на поздний час, позвонил с подведенного на корабль телефона нужному абоненту: разговаривать начали на английском, затем трубку передали женщине, с которой можно было продолжать разговор на русском, – она-то и была доверенным лицом. Не называя имен и фамилий, вполне иносказательно, обменялись информацией по известному обоим коду: посторонний слушатель мог убедиться в том, что ведется заурядный разговор мимолетных знакомых, цель которого передача приветов и наилучших пожеланий третьему лицу. Абонент даже не стал уточнять длительность стоянки судна и номер причала, – ясно, что такая информация была абсолютна доступна.

Сергеев был уверен в четкости работы конторы Магазанника: он не удивился, когда через сутки, сойдя утром с трапа на причал, заметил в отдалении, около ангаров, прижавшийся в тени массивный форд, около которого маячила фигуры адвоката и двух ладных парней, про которых говорят – люди без страха и упрека. Такие парни обычно служат в воздушно-десантных войсках, где не требуются грузные верзилы, а необходимы поджарые, выносливые, проворные бойцы, не отяжеляющие лишним весом свои парашюты. Они умеют все рассчитать и предусмотреть, в том числе, и тот вид оружия, каким удобнее в мгновение ока поразить противника.

Понятным жестом адвокат предложил Сергееву пройтись за ворота порта. Машина укатила вперед и поджидала доктора в отдалении. Когда Сергеев влез на переднее сидение (адвокат был за рулем), парни отошли на несколько шагов от автомобиля и закурили. Полномочный представитель Магазанника передал Сергееву увесистую пачку долларов, попросил расписаться в ведомости за обе получки, высказал похвалы за сообразительность:

– Богословским точно стоит заняться серьезно по многим причинам. – заверил адвокат (для чего, собственно, он и прибыл с усиленным конвоем). – Его появление в Бразилии может иметь некоторое развитие, но прежде необходимо разобраться в том, какими мотивами и целями руководствуется ваш старый знакомый.

Сергеева, конечно, интересовал возможный исход таких контактов (судьба заблудшего друга была ему не безразлична). Но, прежде чем перейти к более доверительным разговорам, адвокат ознакомил Сергеева с небольшим документом, являвшимся по существу подпиской о неразглашении коммерческих, юридических и организационных тайн фирмы, в которую был принят доктор на работу. Узел явно затягивался, но Сергеева это не пугало: он пришел в новую сферу деятельности и она его интересовала. Ему хотелось разобраться во всех тонкостях новой работы, вникнуть во все присущие ей тайны, – он никого не собирался предавать и, тем более, стучать на фирму или против ее. Он быстро поставил подпись и возвратил документ.

Адвокат продолжал размышлять вслух:

– Вспомните, как Аркадий Натанович определил варианты отношений с Богословским? Были уточнения на сей счет или он все отдал вам на откуп?

– Мы не обсуждали так уж детально возможные ситуации. – отвечал Сергеев. – Но, исходя из общих представлений, его нельзя отталкивать, а скорее следует вовлечь в совместную деятельность.

– Какую линию поведения вы предлагаете выбрать во взаимоотношениях с Александром, особенно, если тот действительно пожелает следовать со мной на судне в Чили? – спросил в свою очередь Сергеев.

Адвокат, после подписания документика (так он выразился, видимо, чтобы смягчить серьезность акции), повел беседу явно более доверительно, изменилась даже конструкция фраз, они стали короче, но человечнее, проще. Его, бесспорно, удовлетворило то, что Сергеев всем своим видом свидетельствовал полнейшую лояльность. Он словно показывал, что формальности его не заботят, – ему хочется заниматься делом.

– Александр Богословский для нас – "черный кот в темной комнате". Здесь можно обсуждать несколько вариантов его появления: во-первых, он может быть представителем официальных сыскных структур либо России, либо любой другой страны, в том числе, и такой мощной организации, как Интерпол.

Адвокат призадумался, затем многозначительно продолжил:

– Надеюсь, Александр Георгиевич, вы понимаете, что современный бизнес идет рука об руку, будем так говорить, и с некоторыми нелегальными структурами. Вы в этом могли убедиться на примере пиратского налета на судно. Посему нашей фирмой могут интересоваться многие официальные службы.

Опять немного подождав, выбирая слова, адвокат продолжил рассуждения:

– Второй вероятный вариант – это личный бизнес, тут он может воспринимать нас, как конкурентов; третий вариант – того проще: Богословский желает сотрудничать с нашей фирмой. Последнее – наиболее предпочтительно для нас. Вот, исходя из таких основных посылок, следует, по моему мнению, определять нашу реакцию.

Адвокат выжидающе посмотрел на Сергеева, – будут ли у того вопросы.

– Если я правильно вас понял (кстати, хотелось бы знать, как можно вас величать в официальной и неофициальной обстановке?), – вопрошал Сергеев, – Моя задача склонить Богословского к сотрудничеству при любом раскладе.

– Александр Георгиевич, называйте меня Феликсом, в любой обстановке, без стеснения, пожалуйста. А вот относительно ваших задач необходима маленькая поправка: вам никогда, никого не нужно "склонять к сотрудничеству", – этим в нашей фирме занимаются другие. Вы должны для всех выглядеть просто отличным доктором, которого наняли на судно исключительно для того, чтобы заботиться о возможных больных. Рейсы наших судов максимально протяженные и администрация фирмы заинтересована в вашей непосредственной медицинской работе. Вот официальный алгоритм вашей деятельности, – в таком ключе и стройте отношения с бывшим другом; пусть ваша непричастность к делам конфиденциального характера станет для него очевидной. Другое дело, что для дел внутренних, касающихся стратегических интересов фирмы, ваш опыт психолога и наблюдательность бывшего военного имеет большое значение. События показывают, что и здесь вы оказываетесь на высоте. И еще просьба, – берегите себя, не забывайте о собственном здоровье, вовсю тратьте деньги, выдаваемые вам на мелкие расходы, помните, что дома основной капитал собирается на вашем личном счете.

Бесспорно, Сергееву было приятно слышать такие речи, – от удовольствия он даже несколько смутился и помня, что "ковать железо нужно, пока горячо", посчитал возможным уточнить некоторые детали, касающиеся его личной жизни:

– Феликс, скажите откровенно: поощряются ли в нашей фирме браки с иностранками?

– А сколько таких браков вы предполагаете заключить, док? – с доброй усмешкой спросил адвокат.

– Скорее всего один, но на всю оставшуюся жизнь, если, конечно, все благополучно сложится. – отвечал ему в тон Сергеев.

– Ну, в таком случае у фирмы острых вопросов не будет, наоборот, вам с удовольствием помогут, поздравят и будут опекать вашу новую семью, как и вас самого. Так что действуйте смело и решительно. – пожимая руку Сергееву, отвечал адвокат.

Попрощавшись и с двумя другими парнями, Сергеев направился в центр города, – ему хотелось пошляться по магазинам и отыскать что-нибудь приятное, редкое, поощрительное для Сабрины и ее дочери, с ними он переговаривался по телефону на каждой стоянке, а иногда и по радио во время рейса. Конечно, в таких разговорах с Сабриной не было лишних откровений, но увлеченные друг другом мужчина и женщина способны понимать все с полуслова. Сергеев почему-то все больше и больше уверялся в ее верности и серьезности намерений. А для него с какого-то момента такая вера стала главным стимулом.

Закончили погрузку тюков, которыми забили почти все трюмы под завязку. Александр появлялся несколько раз, но контактировал больше с капитаном, да со вторым помощником, непосредственно ведающим погрузочными работами. Понятно, что Богословский беспокоился за качество крепежа груза, требовал полнейшей предварительной зачистки и просушки трюмов. Практически чистой оставалась палуба и за контейнерами планировали зайти в Буэнос-Айрес – столицу Аргентины. Александр появился перед самым отплытием, привез хорошее вино, фрукты. Выпили в каюте доктора на посошок, туда же пригласили капитана.

Договорились, что Богословский будет встречать судно в первом порту выгрузки – в Вальпараисо, на юге Чили. Туда Александр собирался вылететь самолетом. Затем, вдоль всего побережья Чили он будет сопровождать пароход. для него специально приготовят просторную каюту, которую в былые времена занимал первый помощник капитана – замполит. Прощаясь два Александра обнялись и традиционно пожелали друг другу – "До скорой встречи".

Сергееву по каким-то плохо осознаваемым признакам показалось, что Александр чем-то озабочен и та озабоченность выходит за пределы тривиальных обязанностей рачительного хозяина. С некоторой многозначительной грустью он смотрел на Сергеева, избегая прямого взгляда в глаза. Но то могли быть и просто домыслы, причем, не судового врача, а человека, который уже долго болтается по морям вдали от родного дома.

В Буэнос-Айрес пришли через несколько суток в первой половине дня. Порт встретил судно гудками буксиров и встречных пароходов, да специфической суетой горбатых кранов, резкими криками докеров. Сергееву нравились работяги-буксиры – мощные, маневренные, поражавшие своей лихой деятельностью. По такой слаженной работе двух буксиров, обнимающих судно, как заботливые дети одинокую мать, можно судить об уровне работы всего порта. Элегантность швартовки парохода повышает тонус у экипажа, создает уверенность в том, что и вся погрузка будет осуществлена качественно и в минимальный срок. Сергеев также, как и все моряки, любил это патриархальной слово – пароход, хотя век паровой тяги давно закончился. "Новогрудок" был наделен мощным дизелем, в разобранный цилиндр которого спокойно влезал механик, выполнявший ремонтные работы.

Пароходы такого класса проектировались, строились и сходили со стапелей заводов ГДР. Два смежных класса этих красавцев в шутку называли – "немецкой местью" за Сталинград и за Берлин. Трудно сказать, ненароком или сознательно, но германские конструкторы внесли свою ложку дегтя в бочку меда. Наверное, непросто утверждать добрые морские отношения двум странам, бывшим во Второй мировой войне заклятыми врагами.

Эти суда, имея массу положительных качеств, обладали каким-то противным дефектом остойчивости и требовался тщательный контроль за расположением и креплением груза. Ибо в шторм, если происходила первичная подвижка разномастных ящиков, сыпучки и контейнеров, то в дальнейшем от качки такое смещение нарастало катастрофически быстро. При определенном градусе крена судно совершало переворот – оверкиль. Так трагически гибли некоторые российские торговые суда в бушующем океане. Суда же, построенные на Ленинградских заводах, выдерживали и более мощные бури и штормы.

Сергеев, безусловно, не упустил возможность общения с милым его сердцу Буэнос-Айресом. Но продолжительность общения была недолгой, ибо набросать контейнеры на верхнюю палубу – дело плевое и скорое. Пожалуй, больше времени потребовалось для дозаправки горючим, водой, стирки белья, покупки продуктов. К вечеру пароход рванул на Юг, к Магелланову проливу, благополучное прохождение через который для моряка – событие знаковое.

Как водится, по закону подлости, шторм поджидал "Новогрудок" в узких и извилистых проходах Магелланова пролива. Близость ледяной Антарктиды добавляла перцу к морским переживаниям, все стучали зубами от холода. Но не только хорошее, но и плохое, в конце концов, заканчивается: выползли из опасного пролива в Тихий океан и сразу почувствовали различие, прежде всего, цветовой гаммы воды, неба, побережья, а затем и температуры воздуха.

Атлантика отличается приятной голубизной, Тихий океан – зеленью темного бутылочного стекла. Говорят, что существуют и различия уровней океанов, примерно на полтора метра.

Поднимаясь вверх, к экватору, ощущали потепление. Экипаж вовсю развлекался ловлей вкуснейшей ставриды: поедали ее в несметном количестве, закусывая сочными фруктами, прихлебывая вино, выдаваемое по государственной норме. Смельчаки к обязательному штофу добавляли еще и некоторую меру из собственных запасов. Дело это, впрочем, не лишнее, ибо уже после трех месяцев рейса у многих "крыша поехала". Сергееву приходилось активно проводить сеансы иглотерапии и прибегать к легкой суггестии.

Вальпараисо открылся на горизонте почти плоской гранью, – сочетанием волнующегося моря и блистающей кромкой бетонного пирса. Уже за ним громоздился спящий берег, отгороженный от остальной Латинской Америки зубчатой линией гор. Было раннее утро, – город еще спал, дремал и порт, не принимавший суда при малейшем волнении на море. Богатая страна Чили редко тратила деньги на строительство защитных молов, ограждающих бетонные пирсы от бушующего океана. В том чувствовалась немецкая рачительность и строгий расчет: суда за свой, а не государственный, счет болтались на рейде; нужные же Чили грузы всегда транспортировались через благоустроенные порты. Когда накапливались средства, только тогда (не в ущерб национальной экономике, благосостоянию населения) начинались затраты на последовательную модернизацию многочисленных мелких портов и перевалочных терминалов.

Открытые причальные громадины вытягивались обнаженной кинжальной гранью и швартовка к ним была чревата нанесением разящих ран пароходу. В опасных условиях работа береговых и судовых кранов исключается. Разномастная компания пароходов ждет успокоения волны на рейде. Иногда здесь, в открытом море, накапливалось их большое количество и облупленные посудины, покачивались и подпрыгивали на волнах словно поплавки старых рыбацких сетей. На палубах томящихся каравелл не видно людей, – жизнь замерла, усталые моряки пытаются компенсироваться легкой выпивкой и крепким сном; в некоторых портах к ним, прямо в жадные объятья, подвозят сменных девочек.

В сторону "Новогрудка" от пирса рванулся мощный катер. Сергеев догадался, что близка встреча с Богословским. И точно: Александр, как опытная морская обезьянка, вскарабкался по шторм-трапу на борт парохода. Видимо, что-то подогревало его ретивость. Поздоровавшись с капитаном, обменявшись недлинными речами с судовой администрацией, Александр с бутылкой прекрасного чилийского вина явился к судовому врачу, – такое внимание к медицине на обычных пароходах бывает редко. Команда оценила шаги буржуя по достоинству. Но у Александра, разумеется, была своя корысть.

Он не стал темнить, а прямо с порога заявил другу, что "сдался на милость победителя" и теперь они работают "под единым флагом". Сергеев глазом не моргнул и продолжал следовать логике индифферентного наблюдателя. Его задача анализировать, а не вербовать. Он с удовольствием распивал предложенное вино, закусывал фруктами и тянул приватную беседу в том ритме, какой задавал Александр. Богословского заинтриговало наличие Библии у Сергеева:

– Сан, а разве в первой стране социализма сейчас уже свободно читают Священное Писание? – спросил немало удивленный буржуй.

– Саша, ты отстал, не идешь в ногу со временем, – в России теперь все можно. А Библия, вернее, Евангелие – то есть Новый завет, у меня появилась только в возрасте тридцать лет. Мне повезло: в приемном покое моей больницы работала санитарка, верующая; разговорившись с ней как-то, я узнал ее тайну и попросил приобрести для меня Святое Евангелие, что она и сделала с большим удовольствием и совершенно конфиденциально. Такая книга тогда стоила большие деньги – пятьдесят рублей. Была она издана в Петрограде в 1915 году на славянском и русском языках, так я и читал ее, сравнивая звучание текстов. Эту мудрую книгу я прочитал залпом, за несколько дней и ночей и понял, что "дорогая партия – наш рулевой" обобрала мой интеллект дочиста, отняв возможность узнать Святую истину еще в годы глупого детства. Дальше – больше: я приобретал всеми правдами и не правдами многие святые книги: Библию, Тору, Коран. Но моя славянская душа приняла все же только православие.

Богословский пристально вгляделся в лицо друга, словно оценивая его искренность и спросил:

– Как ты относишься к разночтениям в Евангелиях от Матфея, Марка, Луки и Иоанна? Не поражает ли тебя упрощенность, даже приземленность, многих трактовок, притч, философских идей?.

– В этом я не вижу ничего странного. – отвечал Сергеев. – Нас с тобой здесь только двое, но описывать эту каюту мы будем по разному и в зависимости от того, для кого готовим такое описание. Я врач и моя речь будет сориентирована на профессиональное восприятие, ты коммерсант – ты обратишь внимание на иные детали, используешь другие сравнения. Для разговора с заурядной личностью мы выберем простые слова и несложные образы, ученому адресуем "закрученные", научные понятия.

Сергеев взял в руку бокал с приятным, искрящимся красным вином, посмотрел на него, обратясь к свету, вливающемуся в иллюминатор и, играя в многозначительность, произнес:

– Древний мыслитель Филократ заметил: "Не может статься, чтобы одно и то же думали те, кто пьет вино и кто воду".

Богословский тоже взглянул на вино в луче солнца, но задал почему-то совершенно глупый вопрос:

– Мы же знаем, что Иисус и Апостолы давно умерли, – кто может подтвердить, что до нас дошла правда о их вере?

Сергеев поднял на него смеющиеся глаза:

– Саша, вспоминай чаще слова Диогена Лаэртского: "Лучшие советники – мертвые".

Богославский встрепенулся и выпалил:

– Что ты имеешь ввиду?

– Только то, что, будь они живы, находясь среди нас, – их никто не признал бы пророками, – помнишь? "Нет пророка в своем отечестве". – с расстановкой произнес Сергеев. – "Человек скорее верит в истинность того, что предпочитает". – Вот ты, Александр, и выбери себе веру по предпочтению: или крест – или деньги, или совесть – или беспредел.

– Чувствую, что о делах веры, мне лучше с тобой не говорить. – миролюбиво заметил Богословский. – Расскажи лучше о себе, о твоей жизни после Нахимовского училища. Времени и вина у нас много, спешить не куда. Потом и я поведую тебе о своих земных странствиях.

Разговор, действительно, получился долгим, неспешным, но временами эмоциональным. Стало смеркаться, ужин им притащили в каюту, не раз и не два ходили друзья за "добавкой" – за следующей бутылкой вина. Холодок и отчужденность, свойственные давно не встречавшимся друзьям, постепенно проходили. Не заметили, как снова нырнули в прошлую жизнь, в молодые годы, в нелегкую стихию казарменных юношеских бдений.

Поднимаясь вверх вдоль побережья Чили, "Новогрудок" последовательно заходил в порты Антофагаста и Арика. Грузили и выгружали тюки и контейнеры: здесь главным распорядителем был Богословский. Вообще, Александр оказался весьма деловым, контактным и энергичным менеджером. Однако Сергеев, приглядевшись по внимательнее, стал замечать некоторое своеобразие контактов Александра, – они носили определенную избирательность, трактовать которую можно было двояко. Но для окончательных и категоричных выводов информации недоставало.

Богословский сопровождал судно до столицы Перу – портового города Лима. Здесь он распрощался с капитаном, Сергеевым и командой, – была выплачена приличная премия от фрахтователя. Дальше судно поплыло в Колумбию и встало под погрузку в Буэнавентуре. Сергеев мысленно подгонял время ибо грезило прохождение через Панамский канал и поход в Каракас, в Венесуэлу, где его с нетерпением ждала Сабрина. Разговоры с ней по телефону и радио превратились в приятную и обязательную, идущую от самого сердца, традицию. Все проходит, заканчивается в конце концов и самое длительное, утомительное плавание тоже когда-то подходит к финалу: прошли канал, нырнули ненадолго в Картахену, обогнули темечко Южной Америки, омываемое Карибским морем и радостным солнечным утром были подхвачены двумя мощными буксирами, потащившими в долгожданный порт на швартовку.

Издалека Сергеев вычислил манящую женскую фигурку, у ног которой нервно подергиваясь от томительного ожидания суетился благородный коккер-спаниель с чудесным именем Граф. Все русские сентиментальны и тому имеется объяснение: в них так много намешено генетической разномастности, что потребность в перепадах настроения, в переливах эмоций становится жизненно необходимой. Агрессивная взрывчатость должна обязательно уравновешиваться жалостью, радостью, любовью, проще говоря, сентиментальностью. Так образуется специфическая национальная черта характера, которую каждый русский тащит на себе, как тяжелый груз, неудобный крест, на котором он обязательно сам себя и распнет.

Если нет такой смены эмоций, то славянин легко соскальзывает в алкоголизм, либо в лихость, доходящую до бандитизма. Вылечить такие болезни медицинскими средствами или тюрьмой невозможно. Их можно похоронить только перевоплотив генофонд нации: скажем, основательно подселив в него немецкие хромосомы, или еврейские, или скандинавские. Такой евгеникой, собственно, и пытались заниматься монархи. Но, на беду общую, придурки большевики основательно занялись селекцией быдло: сколько теперь столетий понадобится для реставрации хотя бы того, чего удалось достигнуть к семнадцатому году? Можно себе представить! Теперь, что бы очистить нацию от мусора, необходимо даже простой вопрос супружества поставить на контроль. Только если каждая дева и желторотый повеса, желающие иметь детей, поймут, что на этом пути они соприкасаются с "национальной задачей", может случиться невероятное и приятное, одновременно. Супругам необходимо основательно изучать генетику, а не сексологию!

Сергеев, по привычке впадая во вселенские обобщения, успевал разглядывать встречающих, то есть думать и о мирском, близком. Теплое чувство гордости распирало его грудь и штаны спереди: он-то понимал, что стоит на правильном пути селекции, ибо породнение с потомками казачества, успевшего еще и умыкнуть испанские хромосомы, – дело достойное, далекое от большевистских установок и бредней. Сергеев точно знал, что спасает генофонд нации. Хотя, по совести говоря, плевать он хотел сейчас на нацию и ее генофонд, – ему бы добраться поскорее до ласкового тела любимой. Он уже и койку расстелил в каюте!

Стоит ли говорить о том, что встреча получилась прочувствованной, – команда, измотанная длительным рейсом, взирала на женскую и собачью радость, откровенно проливая "скупую мужскую слезу". Ну, а Сергеева распирало изнутри счастьем полноценного мужчины, которого ждут, любят, ценят почти, как свет в окне. Граф прыгал и лаял, норовя облизать всю физиономию хозяину. После небольшой коечной преамбулы (удержаться было невозможно – видит Бог!), быстро расправившись с портовыми формальностями и захватив мешок с подарками, Сергеев плюхнулся на заднее сидение огромного форда. Граф неотступно пас хозяйку и расположился на сидении рядом с водителем.

Сергеев всегда усаживался сзади, за Сабриной. Она никак не могла понять мотивов таких маневров, ей хотелось видеть его сидящим рядом. Но он любил наблюдать ее исподтишка: в зеркальце отражалось лицо, сзади он видел ее шею, волосы – и уже начинал балдеть. Что было бы, если перед ним еще и маячили бы литые колени, двигающиеся бедра, упругая грудь, практически не скрываемая тонкой блузой? Даже от одного представления об этом гормоны начинали хлестать так, что подвижные части тела вели себя неприлично!

Размеры и комфорт автомобиля все время провоцировали Сергеева на здоровую мужскую агрессию: на секунду закрыв глаза, он ощущал себя в спальне, на полу, на шкуре русского медведя; у него начинало сводить челюсти и появлялся приятный зубной зуд, который медленно переползал к другим очагам здоровья. Можно помешаться от такого волнения! А она еще просит сесть рядом!

Он часто напоминал ей, что у него слабые ноги – они его не держат, когда она попадает в поле зрения, – в такие минуты его неудержимо тянет прилечь вместе с ней. Она же, шалунья, всегда пользовалась эффектом пластилина, воска, жившем в беззащитном мужском сердце, как в скромных яичках слона: она, играя в сомнамбулу, медленным, томным голосом предлагала выпить по чашечке кофе. Они там все в Венесуэле и Колумбии помешаны на кофе. Сергеева это просто бесило, – он и без кофе не знал как успокоить наполнение бушующей кровью Corpora cavernosa penis. Так можно дойти до жениховского эпендидимита. "Поздно пить боржом, Клава, когда отказали почки"! А здесь речь шла о более важном органе! – о том, что определяет продолжение жизни на Земле, о глобальной, геополитической катастрофе!

"Надо же быть патриотами, Сабрина"! – часто вещал Сергеев в забытьи. К тому же у Сергеева, как у всех тонкокожих, была повышенная тактильная чувствительность: он страдал от прикосновений к бархатной коже Сабрины, ее же активность вызывала мгновенную и однозначную реакцию, как возмездие за длительное мужское ожидание, как вздыбленная Стела защитникам Ленинграда, неожиданно вырвавшаяся из клумбы, на площади перед Московским вокзалом!

Никакими отвлекающими мыслями нельзя было успокоить городской пейзаж! Но наивысшая пытка через наслаждение, которой мастерски пользовалась Сабрина, было испытание образом распахнутой груди. Сабрина не носила бюстгальтер. И пытка та вырывалась сама собой, словно под взглядом Сергеева – просто мистика! Он уже не понимал: толи сам невзначай расстегнул последнюю пуговку блузки, толи у Сабрины был устроен какой-то хитрый автоматический привод! Сергеев был головастый мужик – он понимал, что его аномальная реакция на женскую грудь было следствием блокады во время Великой Отечественной, – тогда только грудь матери спасла его от смерти. Но сейчас, когда голодные времена отступили, Сергеев продолжал с огромным вкусом, неустанно лобызать эту головокружительную загадку природы, с которой сама Сабрина обращалась без должного пиетета. Сергеев готов был принять этот орган на постоянное хранение, но никто не собирался ему его уступать! Маленькие женские хитрости для того и существуют, чтобы держать доверчивых мужчин на коротком поводке!

На крохотной вилле произошли некоторые изменения: Булька ощенилась и за ней бегали приятные малыши, неистово моросящие на паркет (ковры пришлось снять). Граф пытался командовать потомством, но его мало кто слушал. Дочь Сарбины подросла и набиралась специфической женской нежности. Подарки произвели достойное впечатление. Сабрина и Анна спрашивали, для чего такое количество шуб и теплых вещей, и когда получили ответ Сергеева о русских холодах, добавили во взгляды серьезности и глубокомыслия.

Сергеев имел возможность наблюдать в подробностях то, с каким удовольствием женщины любых возрастов готовятся к новой роли: примеряют доспехи, особенно, если те отличаются изяществом, и подчеркивают неотразимые природные данные актрисы. Затем путешественник был награжден великолепным ужином, рассказами о местных новостях и тем домашним уютом, комфортом, которые мужчину-бродягу приводят в совершенное оцепенение, ибо он боится спугнуть придвинувшееся к нему счастье.

Стоит ли распространяться о том, что ночь была и лунная, и безумная. В Сергееве с первых же мгновений интимного альянса проснулось особое чувство гордости и самодовольного удовлетворения. Он, как опытный врач, ясно почувствовал, что его подруга беременна. А настроение и поведение Сабрины совершенно точно свидетельствовали о виновнике биологических перемен. Нет на свете более счастливого существа, чем женщина, готовящаяся стать матерью ребенка от любимого человека. Особенно, когда точно известно, что он этому страшно рад. Вокруг таких событий Сергеев с Сабриной разыграли маленький водевиль:

– Сдается мне, мадам, что вы время не теряли даром в мое отсутствие?! – деланно грозно и многозначительно начал допрос Сергеев. – Пора исповедоваться и каяться в грехах прелюбодейства.

Сабрина отвечала в тон ему:

– Мои оправдания развалились в этой постели, играют роль самодовольного соблазнителя, решительно и бесповоротно опозорившего беззащитное, доверчивое и наивное существо. Даже у Бульки больше перспектив выглядеть добропорядочной особой, нежели у меня. Ее соблазнитель хоть не пытается бросать ее и сбегать в далекие и бесконечные морские путешествия.

Сергеев прекратил трепаться и уточнил некоторые чисто медицинские детали. Надо знать, что беременные, благополучные женщины страшно любят такие профессиональные разговоры. К врачу-женщине у пациентки всегда присутствует недоверие, идущее от чувства конкуренции. Разговор с доктором-мужчиной получается серьезнее, доверительнее, целебнее. Такое общение с сильной половиной вселяет уверенность в женщину, опасающуюся за здоровье уже двоих, – собственное и ожидаемого ребенка, – оно часто превращается в акт выдачи страхового полиса, в весомую психотерапевтическую поддержку. Кроме того, советуясь с врачом-мужчиной, женщина получает возможность уяснить мужскую, а не женскую логику. Сергеев наградил "пострадавшую" сотней горячих поцелуев и это было оценено по достоинству.

Шутя, чтобы испытать подругу на прочность, он заявил о том, что категорически сворачивает активную супружескую деятельность, дабы не навредить плоду, и перебирается спать в другую комнату: Сабрина оторопела, даже приподнялась, отжавшись руками от пастели. Поза пантеры, готовящейся к прыжку, всегда была роковой для Сергеева (у каждого свой пунктик!), – он рванулся на Сабрину с такой энергией, что моментально вышиб из ее сознания подозрения в супружеской предусмотрительности. Оргии тем и хороши, что они оргии! – безумие и неограниченный восторг. Ну, а когда они с доставкой на дом, в неограниченном количестве и на постоянной основе, по заявкам и без них, то такая жизнь, видимо, и называется безоблачным счастьем.

Сергеев неоднократно замечал особое кокетство, появляющееся у счастливой женщины: Сабрина неожиданно попросила рассказать подробности зачатия ребенка. Вообще, многим женщинам приятно иметь личного доктора, им кажется, что этим страхуется их собственное здоровье и обеспечивается благополучие детей. Исподволь, они выполняют еще одну миссию – самоутверждения: если беременность протекает благополучно, то будущей матери приятно в таком рассказе улавливать расхождения с собственными ощущениями. Это щекочет самолюбие женщины, возвышает ее даже над всеведущей наукой. Но в этом заключена принципиальная ошибка: человек рождается, чтобы умереть и никакой врач-волшебник, никакая наука не способны изменить трагическую логику жизни. Сергеев решил использовать момент для ласкового выпендрежа: он начал рассказ издалека и витиевато.

– Уже не раз отмечалось, что у дальтоников слишком шустрые сперматозоиды, – начал он напыщенно и важно. – Эти маленькие головастики, игриво помахивая хвостиками, после волшебного акта соития, особенно, если он происходит с такой богиней, как вы, мое счастье, пройдя горнило матки, устремляются через Фаллопиевы трубы к яичникам. Они, как безупречные пограничники, ждут когда наивный "ооцит" первого порядка перейдет во второй порядок, а далее достигнет стадии зрелой яйцеклетки. Лучше, если все эти проделки уже закончены к приходу гостей. Когда та, родимая и любопытная, выбравшись из разорвавшегося Граафова пузырька, начнет медленно и вальяжно, изображая из себя вечную целку, переходить границу, самые активные сперматозоиды, называемые в народе потаскунами, живо внедрятся в ее тело. Хромосомы мужские и женские перемешиваются-перетрахиваются, отсюда и специальный термин, известный даже каждому босяку. Происходит рождение, так называемой "зиготы".

– Кто такая зигота? – уточнила Сабрина. Ее донимало еще и любопытство филолога.

– В переводе с латинского "зигота" означает что-то близкое к "дорогая", "любимая", "драгоценная". Ну, примерно, так же, как имя Сабрина. – уточнил Сергеев слишком вольный перевод. Но подруга все наматывала на ус (маленькие нежные усики у нее действительно пробивались на верхней губе).

Сабрина, как нестранно, очень внимательно слушала весь этот треп, что-то оседало в ее голове, обогащая биологическую память, что-то застревало на филологическом уровне. Например, в одном месте она попросила уточнений, что означает "вечная целка". Сергееву пришлось дать исчерпывающие пояснения, конечно, с некоторыми лирическими отступлениями. Все свелось к разговору о "цельных натурах".

Оплодотворенная, "пузатая купчиха" сползается в матку и там имплантируется, то есть зарывается с головой, руками и ногами в сочную слизистую. Вот отсюда и берет начало жизненный путь ребенка. Где-то на последующих рубежах развития эмбриона в него вселяется душа и только женщина наделена Богом способностью почувствовать присутствие в своем теле сразу двух душ. То незабываемое преображение, которое происходит в женщине во время беременности, как раз и определяется свойством слияния и присутствием двух самых родных душ. Но в ребенка может вселиться чужая душа, тогда возможен конфликт – Бога и дьявола, хорошего и плохого и никаким воспитанием не исправить такую коррозию поведения ребенка, юноши, взрослого человека. Неприятности течения беременности тоже определяются универсальным феноменом, но только теперь "конфликтующих душ".

Сабрина выслушала рассказ с большим вниманием, похлопала глазами и язвительно заявила:

– Красочность повести – свидетельство большого личного опыта ее автора.

Сергеев рванулся исправлять впечатление:

– Ничего нет удивительного, – гордо заявил он. – мне пришлось изучать этот процесс в медицинском институте на многих кафедрах в течение шести лет, а потом еще на курсах усовершенствования, в процессе самостоятельной работы, занятий наукой.

Да, да, безусловно, – ухмыльнулась Сабрина. – Богатая практика, видимо, подкрепляла теорию в общежитие и дома, в колхозе на "картошке", – я слышала, что есть в России такое обязательное внебрачное развлечение у студентов.

Сергеев, порой, удивлялся забавному желанию любой женщины обладать в лице мужчины, одновременно, непорочностью и гордиться покорением его явного порока. Однако: "Милость и истина встретятся, правда и мир облобызаются" (Псалом 84: 11).

Много ласковых глупостей было сказано в ту ночь, много шуток и смеха пришлось выслушать обоим; обрушилось бессчетное число поцелуев, объятий, квалифицированных и бестолковых прикосновений к запретному, но успели договориться и о главном: решили венчаться в ближайшем православном храме, соблюсти необходимые формальности и готовиться, если Бог даст, к поездке в Санкт-Петербург.

Основные формальности, залоговые и наследственные были оформлены в ближайшие дни, когда вдруг неожиданно к вилле подкатил автомобиль и из него вышел улыбающийся Феликс, – он первый и поздравил Сабрину и Сергеева с замечательными переменами в их жизни. Сабрина с Анной укатили по делам в город и Феликс получил возможность задать несколько конфиденциальных вопросов Сергееву. Его, прежде всего, интересовало поведение Богословского. Тут Сергеев глубоко задумался, – Феликс не тормошил его, а спокойно ждал, потягивая апельсиновый сок, – вихорь мыслей, деталей наблюдений замелькали в голове:

– Феликс, если быть откровенным и не бояться перегибов, перестраховки, то я не смог бы поручиться за добропорядочность Богословского. – вымолвил он наконец. – Меня настораживает его скрытое лукавство и та легкость, которая чувствуется в поведении человека, играющего, актерствующего по каким-то только ему ведомым соображениям. Я, естественно, не знаю условий вашего паритета, потому могу судить превратно. Но он мой бывший закадычный друг, и, тем не менее, мне не удалось убедить себя воспринимать его даже, как просто приятеля, с которым я жажду поддерживать отношения. Александр очень изменился, из него просто выпирает изощренность и безусловное коварство. Причем границ таких качеств, практически, не существует. Он развернул на пароходе кипучую деятельность: перезнакомился с каждым и со всеми. О чем он с ними шептался? – одному Богу известно, но больше всего он льнул к группе механиков, – что он у них выпытывал? о чем сумел договориться?…

Феликс слушал внимательно, не пропуская ни слова: видимо, что-то конструировалось в его голове, принимались непростые решения.

– Александр Георгиевич, договорной паритет наш с ним очень простой, – объединение интересов по закупке, транспортировке и продаже некоторых товаров. Ни в какие особые тайны мы его не посвящали. Видимо, он рассчитывал лично вычерпать информацию. Но что ему удалось узнать? – пока остается тайной.

Феликс задумался, словно, взвешивая что-то, определяя меру ответственности за раскрытие тайны:

– Сейчас, после некоторого (правда, небольшого) отдыха судно отправится на Кубу, затем пойдет в Мексику. Там вы сможете встретиться еще раз с Сабриной (мы организуем такой полет). Ну, а потом вас ждет длительный рейс через Панамский канал, Тихий океан в Таиланд, а далее привычным маршрутом в Европу. Здесь вас могла бы встретить Сабрина и Анна, – начнется ваш отпуск, поездка, если хотите, в Россию. Но возможен, естественно, и отдых на любом фешенебельном курорте, – выбирайте.

Сергеев выбрал первый из предложенных вариантов, сославшись на "национальные традиции", усилив доводы стихом Александра Пушкина: "Два чувства дивно близки нам, в них обретает сердце пищу: любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам".

Но была просьба к Феликсу: помочь быстро перевести формально-документальное решение в реальную плоскость, – ему хотелось распространить свои гарантии и на Сабрину, дать ей возможность чувствовать себя не только супругой гражданина России, но и самой, как минимум, иметь двойное гражданство. Феликс обещал все оформить в кратчайшие сроки.

В конце разговора Феликс, заметно понурившись, сказал:

– Александр Георгиевич, может быть я сейчас скажу неприятное, но крайне необходимое, – только так и воспринимайте мои слова. Нам необходимо, на всякий пожарный случай, договориться о некотором шифре, коде деловой информации, могущей иметь при определенных условиях первостепенное значение. Может быть, код и не пригодится, – однако "береженого Бог бережет"!

– У меня из головы не выходит один неприятный, но возможный сценарий событий: в рейсе легко организовать аварию с помощью завербованного кем-либо члена экипажа, скорее всего, механика или его помощника. Придется открыть вам некоторые секреты, которые вы, как умный и наблюдательный человек, наверняка и сами уже распознали: иногда мы транспортируем нелегальные грузы, этим и объясняются инсценировки нападения пиратов (такой груз необходимо вовремя снять). Богословский может пытаться помешать этому, если ему удалось что-либо пронюхать. Похоже, что на этом поприще мы являемся его конкурентами.

Феликс, оценив произведенное впечатление, продолжал:

– Договор наш должен состоять в следующем: если вы почувствуете угрозу аварии, то постарайтесь передать мне фразу, – "надежды оправдались". Я буду знать как действовать, какие меры предпринимать.

Здесь Сергеев решительно вмешался в спокойный тон рассуждений собеседника:

– Феликс, вы извините за категоричность, но я решительно не согласен с тем, что Александр может организовать "пакость" против своего бывшего друга, сотоварища по колледжу-питонии. Мне думается, что его интрига заключается в чем-то другом, – он ведь всегда изображал из себя некого Пинкертона, всегда старался перемудрить всех мудрецов. Вы не спешите, раскопайте все поглубже. Давайте договоримся о том, что даже по получении кодового сообщения, вы не будете все напрямую связывать с действиями Александра. Хорошо?

На том и порешили, пожали руки и разъехались. Остальные дни пролетели быстро. Необходимые формальности, касающиеся нового статуса Сергеева и Сабрины были оформлены (женщина гордилась своим новым качеством), но настало время прощаться. Сергеев потискал собачат, потрепал Бульку и Графа, чмокнул в щеку Анну и долго не мог отлепить от себя Сабрину. И пять перед глазами уплывающий пирс, одинокая женская фигурка, понурый спаниель у ее ног.

Первая швартовка была в Гаване: фасады парадных зданий, обрамляющих площади и скверы гавани, обветшали и, видимо, уже долго ожидали капитального ремонта, на который у страны социализма не было средств. Погрузка велась неспешно, – зачем спешить тем, кого работой не балуют. Через неделю, поздно вечером вышли в Мексиканский залив.

С двух ночи Сергеев нес вахту со старпомом: затрещала рация и на приличном русском властный мужчина уточнил координаты и маршрут судна, вид груза. Старпом скороговоркой пунктуально выложил требуемую информацию. Когда же ему пожелали счастливого плавания, он врубился, оглядел горизонты, поторчал у локатора и задал сам себе вопрос: "с какой нечистой силой только что разговаривал"? Море было пустым, – с ним разговаривала подводная лодка ВМФ США. Они "мирные люди, но их бронепоезд стоит на запасном пути"! Американцы отслеживали все суда, идущие с Кубы.

В Мексике грузились в портах Тампико и Веракрус: Сабрина уже ждала Сергеева и поплавала с ним до Панамы. Команда была очарована грацией, дружелюбием и умом избранницы доктора, – все, безусловно, по-светски завидовали ему. Из Панамы Сабрина улетела маленьким самолетом домой, Сергеев поплыл в новую кругосветку.