"Сильвия и Бруно" - читать интересную книгу автора (Кэрролл Льюис)

Глава первая УРОКИ БРУНО

Следующие месяцы моей уединенной жизни в городе резко отличались от недавней идиллии, оказавшись на редкость скучными и однообразными. Я лишился приятных собеседников, окружавших меня в Эльфстоне, с которыми я мог обмениваться раздумьями, — собеседников, чье благорасположение ко мне сделало мою жизнь полной и насыщенной. Но самое печальное — я лишился возможности общаться с двумя феями, или волшебными малышами, ибо я еще не решил для себя вопрос о том, кто или что такое они — эти малютки, чья шаловливая беззаботность заполнила мою жизнь каким-то волшебным — если не сказать магическим — сиянием.

В рабочее время, когда интеллектуальный уровень большинства людей, по моему глубокому убеждению, опускается до уровня механической кофемолки или утюга, время текло своим чередом. Зато в паузы между ними, в те блаженные часы, когда мы набрасываемся на книги и газеты, чтобы хоть немного утолить умственный голод, когда, возвращаясь к сладким воспоминаниям, стремимся — и, надо признать, тщетно — населить пространство вокруг нас милыми улыбками далеких друзей, горечь одиночества напоминала о себе особенно остро.

Как-то раз вечером, когда бремя жизни показалось мне еще более невыносимым, чем обычно, я отправился к себе в клуб — не столько в надежде встретить близких друзей, ибо Лондон в ту пору был «мертвым городом», сколько просто для того, чтобы услышать «сладостные звуки человеческой речи» и прикоснуться к биению свежей мысли.

Но, как оказалось, первым лицом, которое встретилось мне в клубе, оказалось лицо недавнего приятеля. Это был Эрик Линдон, с каким-то угрюмым видом перелистывавший газеты… Мы разговорились, и беседа доставила нам немалое удовольствие, которое мы и не пытались скрывать друг от друга.

Наконец я решил обратиться к теме, занимавшей меня более всего прочего.

— Надо полагать, Доктор (мы решили называть его так, ибо это составляло некий компромисс между формальным «доктор Форестер» и интимным — чего Эрик Линдон едва ли заслуживал — «Артур») уже отбыл за границу? Не могли бы вы указать мне его теперешний адрес?

— Я думаю, он по-прежнему в Эльфстоне, — последовал ответ. — Впрочем, я не был там с тех самых пор, когда мы в последний раз виделись с вами.

Я буквально не мог прийти в себя от изумления:

— А могу я спросить — не сочтите это за чрезмерное любопытство — ваши свадебные колокола уже прозвонили вам «Многая лета»?

— Нет, — спокойным, лишенным малейшего следа эмоций тоном отвечал Эрик. — С этим все кончено. Я по-прежнему «Бенедикт-холостяк».

После этих слов меня переполнила такая волна радости — еще бы, Артуру предоставляются все возможности для счастья! — что мое изумление помешало продолжению столь любопытной беседы, и я был только рад воспользоваться благовидным предлогом и откланялся.

На следующий же день я написал Артуру, отвесив ему такую кучу упреков за столь долгое молчание, что едва смог подобрать слова, чтобы попросить его тотчас же рассказать мне обо всех его делах, в том числе — сердечных.

Прежде чем я мог получить его ответ, должно было пройти дня три-четыре, а то и больше… Право, мне никогда еще не приходилось убеждаться в том, что дни могут ползти с такой неумолимой медлительностью!

Чтобы хоть как-то скоротать время, я отправился вечером в Кенсингтон-Гарден и, рассеянно бродя по его дорожкам, вскоре почувствовал, что меня охватило какое-то совершенно незнакомое чувство. Признаться, прежнее «феерическое» ощущение давно покинуло меня, и я мог ожидать чего угодно, только не встречи со своими друзьями-феями. Но вдруг в траве, окаймлявшей дорожку, я заметил крошечное существо, которое не было похоже ни на насекомое, ни на одно из знакомых мне созданий. Осторожно опустившись на колени и сложив ладони в виде ex tempore[19] клетки, я мигом поймал крошечное существо. Каково же было мое изумление и радость, когда я увидел, что на моей ладони восседал не кто иной, как Бруно собственной персоной!

Правда, сам он отнесся к такой встрече весьма прохладно, и, как только я опустил его на землю, чтобы ему было удобнее разговаривать со мной, обратился ко мне так, словно мы в последний раз виделись с ним каких-нибудь пять минут назад.

— Разве ты не знаете, что существует особое Правило, — воскликнул он, — на случай, когда вы без спроса берешь фею в руки?

(Увы, познания Бруно в английской грамматике с нашей последней встречи ничуть не улучшились.)

— Увы, нет, — признался я. — Я не знаком ни с какими правилами на сей счет.

— А я уж было подумал, что ты хотите меня съесть, — заметил малыш, с торжествующей улыбкой заглядывая мне в лицо. — Впрочем, я сам толком не знаю. Но впредь лучше не хватай меня без спроса.

Упрек и впрямь был вполне заслуженным, и я не нашелся, что и возразить крошке.

— Ладно, впредь обязательно буду тебя спрашивать, — проговорил я. — Кстати, я даже не знаю, можно ли тебя есть!

— Не сомневаюсь, что на самом деле я очень вкусный, — довольным тоном заметил Бруно, словно это и впрямь было нечто такое, чем можно гордиться.

— Но что ты здесь делаешь, Бруно?

— Меня зовут не так! — с возмущением воскликнул мой маленький друг. — Разве вы не знаешь, что меня зовут «О Бруно»?! Сильвия всегда обращается ко мне именно так, когда я отвечаю уроки.

— Ну, хорошо, хорошо. Что же ты здесь делаешь, О Бруно?

— Готовлю уроки, что же еще! — Малыш произнес это, вытаращив глазенки, что случалось с ним всякий раз, когда он понимал, что несет совершеннейшую чепуху.

— О, значит, у тебя такая манера готовить уроки, не так ли? И что же, ты так лучше их запоминаешь?

— Я всегда хорошо помню свои уроки, — отвечал Бруно. Не то что уроки Сильвии! Их запомнить ужасно трудно! — При мысли о них малыш даже вздрогнул и поежился, а затем забавно потер лоб кулачками. — Я еще не научился думать, вот они и не запоминаются! — в отчаянии вздохнул он. — Для них, наверное, нужен какой-нибудь двойной ум!

— А куда же подевалась Сильвия?

— Я и сам хотел бы знать это! — раздосадован но вздохнул Бруно. — Что толку задавать мне уроки, если она даже не удосужится объяснить мне самые трудные места?!

— Постараюсь отыскать ее и вернуть к тебе! — вызвался я. Поднявшись на ноги, я огляделся по сторонам, не видно ли где-нибудь под деревом Сильвии. Буквально через минуту я заметил, что в траве шевелится что-то странное, и, опустившись на колени, увидел прямо перед собой невинное личико Сильвии. При виде меня оно так и вспыхнуло от радости; а еще через миг я услышал хорошо знакомый сладкий голосок. Он произносил конец какой-то фразы, начало которой прошло мимо моих ушей.

— …и я думаю, что он уже кончил готовить уроки. Вот я и собираюсь к нему. А вы? Не хотите ли пойти со мной? Это совсем близко, с другой стороны дерева.

Для меня это «близко» составило несколько шагов, но у Сильвии это отняло немало сил, и мне пришлось идти очень медленно, чтобы не обогнать крохотное создание и, чего доброго, не потерять его из виду.

Найти письменные уроки Бруно оказалось проще простого: они, как оказалось, были аккуратно написаны на больших гладких листиках плюща, в беспорядке разбросанных на земле. Трава вокруг была повыщипана. Но самого бедного ученика, который, как следовало ожидать, должен был корпеть над ними, нигде не было видно. Мы внимательно огляделись вокруг; все было напрасно. Наконец острый взгляд Сильвии заметил брата, качавшегося на длинном стебельке плюща. Девочка тотчас строгим голосом приказала ему спуститься на terra firma[20], перестать шалить и заняться делом.

«Сперва — удовольствие, потом — дело» — таков, как мне показалось, был девиз этих крошечных существ; по крайней мере, при встрече они обменялись уймой поцелуев, прежде чем и впрямь заняться делом.

— Ну, Бруно, — требовательным тоном проговорила Сильвия, — разве я не говорила тебе, что ты должен сидеть и учить уроки до тех пор, пока не услышишь «хватит!»?

— Именно это я и услышал! — с лукавинкой в глазах возразил Бруно.

— И что же ты слышал, хитрый мальчишка?

— Это было похоже на дуновение ветерка, — отозвался малыш, — нечто вроде едва слышного звука. А вы случайно не слышали его, господин сэр?

— Ну, ладно, ладно. Но зачем же ты улегся спать на своих письменных работах, хитруля? — Бруно, надо признать, и впрямь улегся на самой большой «письменной работе», то бишь листке плюща, а другой скатал в трубочку и вместо подушки подложил под голову.

— Я и не думал спать! — глубоко обиженным тоном возразил Бруно. — Не успел я закрыть глазки, как оказалось, что меня будят!

— И сколько же тогда ты успел выучить, негодник?

— Самую капельку, — скромно и честно признался малыш, по-видимому не решаясь преувеличить собственные успехи. — Но больше я просто не смог!

— О Бруно! Все ты можешь, если только захочешь.

— Разумеется, могу, если захочу, — признал бедный мученик науки. — А если нет, то, ясное дело, нет!

У Сильвии имелся свой собственный ключ — от которого я, признаться, не в восторге — к решению логических хитросплетений Бруно. Она просто «переключала» братика на какую-нибудь другую тему или мысль; о, она мастерски владела этим искусством!

— Послушай, я должна сказать тебе одну вещь…

— А знаете, господин сэр, — глубокомысленно заметил Бруно, — Сильвия ведь не умеет считать. Если она говорит: «Я должна сказать тебе одну вещь», — я готов поклясться, что на самом деле она скажет целых две! Она всегда так делает!

— Две головы лучше одной, Бруно, — отозвался я, сам толком не понимая, с чего это мне вспомнилась эта пословица.

— Я и не думал, что можно обзавестись двумя головами, — задумчиво проговорил Бруно. — Одна голова будет обедать, а другая спорить с Сильвией… Здорово, а? Ведь это очень весело — иметь сразу две головы! Не так ли, господин сэр?

— Вне всякого сомнения, — заверил я его.

— А то Сильвия вечно перечит мне… — проговорил малыш серьезным, почти печальным тоном.

При таком новом обороте мысли глаза Сильвии так и вспыхнули от изумления, и все ее личико буквально излучало мягкую иронию. Но она предпочла промолчать.

— Может быть, мы поговорим об этом после того, как ты сделаешь уроки? — предложил я.

— Договорились, — со вздохом согласился Бруно, — при условии, что она не будет перечить.

— Тебе надо сделать всего три задания, — отвечала Сильвия. — Чтение, география и пение.

— А что же, арифметики нет? — спросил я.

— Арифметика — не для его головы…

— Так и есть! — воскликнул Бруно. — Для моей головы куда лучше подходят волосы! А заводить несколько голов я не собираюсь!

— …он не может запомнить таблицу умножения…

— Мне гораздо больше нравится история, — заметил Бруно. — Давай лучше повтори таблицу по истории Средних веков…

— Тогда повторяй и ты…

— Ну уж нет! — прервал ее Бруно. — История всегда повторяется. Сама. Так сказал Профессор!

Сильвия тем временем написала на доске несколько букв: Д-А-Р. — Ну-ка, Бруно, — окликнула она брата, — что здесь написано? Бруно уставился на доску и надолго задумался.

— Это слово не читается! — наконец отвечал он.

— Не говори чепухи! Еще как читается! — заметила Сильвия. — Итак, что же здесь написано?

Бедный малыш опять поглядел на таинственные буквы.

— И впрямь! Здесь написано «РАД!» — воскликнул он. — Задом наперед, погляди сама! (Я взглянул на доску: Бруно оказался прав.)

— И как ты только можешь читать задом наперед! — воскликнула Сильвия.

— Свожу оба глазика в одну точку, — отвечал Бруно. — Вот мне все сразу и видно. А теперь можно я спою песенку Зимородка? Ну пожалуйста!

— Сперва выучи географию, — строго вставила Сильвия. — Ты что, Правил не знаешь?

— Я думаю, Сильвия, что такой кучи Правил просто-напросто не может быть! А еще я думаю…

— Нет, ленивый негодник, Правил есть ровно столько, сколько нужно! Как ты только мог такое подумать, а? А ну, закрой рот!

Но поскольку ротик малыша упрямо не желал закрываться, Сильвии пришлось самой закрыть его обеими ручками и запечатать поцелуем, подобно тому, как мы запечатываем письмо сургучом.

— Ну вот, теперь Бруно больше болтать не будет, — продолжала девочка, повернувшись ко мне. — Хотите, я покажу вам Карту, по которой он учит уроки?

Перед нами возникла большая-пребольшая карта мира; девочка аккуратно расстелила ее на земле. Она была такой огромной, что Бруно приходилось ползать по ней, чтобы указывать места, упоминаемые в песенке Зимородка.

«Когда Зимородок увидел улетавшую Божью Коровку, он воскликнул: „Цейлон или Канадия!“ А когда он поймал ее, он предложил: „Летим в Средиземье! Если вы Голландны или голодны, я угощу вас тарелочкой Кашмира!“ Схватив ее когтями, он воскликнул „Европпа!“ Взяв ее в клюв, он прошептал: „Вомнесуэла!“ А проглотив ее, он произнес: „Съелль!“» Вот и все.

— Отлично, — отозвалась Сильвия. — Ну вот, теперь можешь петь свою песенку Зимородка!

— А ты поможете мне спеть припев? — обратился малыш ко мне.

Я собрался было сказать нечто вроде: «Боюсь, я не помню слов», но в этот момент Сильвия проворно перевернула карту, и я увидел, что на ее обороте записана вся песенка целиком. Это была и впрямь любопытная песенка: припев надо было петь не в конце каждого куплета, а как раз посередине его. Впрочем, мелодия была совсем простенькой, так что я мигом запомнил ее и подумал, что такой припев вполне по силам спеть и одному человеку. Напрасно я упрашивал Сильвию подпевать мне; в ответ она лишь улыбалась да качала головкой…

— И он улетел, — заметил Бруно в качестве своего рода постскриптума, когда умолкли последние звуки песенки. — Он всегда куды-нибудь улетает.

— О, милый мой Бруно! — воскликнула Сильвия, зажимая пальчиками уши. — Никогда не говори «куды»! Запомни: надо говорить «куда»!

На что Бруно отвечал:

— А или ы, какая разница? — И добавил что-то еще, но что именно, я так и не смог разобрать.

— И куда же он улетел? — спросил я, пытаясь перевести разговор на другую тему.

— О, далеко-далеко и даже более далее! Туда, где он никогда еще не бывал.

— Зачем ты говоришь «более далее»? — поправила его Сильвия. — Правильнее будет сказать «дальше».

— Тогда зачем же ты говоришь за обедом: «Еще хлебца»? — возразил Бруно. — Правильнее сказать «еще хлебальца», то есть чего-нибудь такого, что можно похлебать.

На этот раз Сильвия пропустила возражение братика мимо ушей и принялась скатывать Карту.

— На сегодня уроки окончены! — веселым голоском объявила она.

— А он не будет просить добавки? — заметил я. — Маленькие дети всегда просят добавки, особенно если речь идет об уроках, не так ли?

— Я никогда не поднимаю шум после двенадцати, — возразил Бруно, — особенно если дело идет к обеду.

— Иной раз бывает, особенно утром, — понизив голос, прошептала Сильвия, — когда предстоит урок по географии, а он каприз…

— Что это ты так разболталась, Сильвия, а? — резко прервал ее братик. — Неужто ты думаешь, что мир создан для того, чтобы без умолку болтать в нем!

— А где же мне в таком случае разговаривать? — спросила Сильвия, готовясь постоять за себя.

Но Бруно в этот раз был настроен мирно.

— Я вовсе не собираюсь с тобой спорить, потому что уже поздно, да и время не самое подходящее. Мне все равно! — С этими словами он потер кулачком глаза, из которых вот-вот готовы были брызнуть слезы.

Глаза девочки мигом наполнились слезами.

— Я не хотела расстроить тебя, милый! — прошептала она; а остальные доводы были рассыпаны «среди локонов милых кудрей» и обнаруживались постепенно, пока спорящие наперебой обнимались и целовались друг с другом…

Внезапно этот новый способ доказательства был прерван вспышкой молнии, за которой почти тотчас последовал удар грома, а через миг сквозь листья дуба, под которым мы укрывались, брызнули капли дождя, шипя и дрожа, словно крошечные живые существа.

— Льет как из ведра! Всех кошек с собаками перепугает!

— Ну, собаки давно уж убежали! — заметил Бруно. — Остались одни кошки!

В следующую минуту ливень прекратился столь же неожиданно, как и начался. Выйдя из-под ветвей дуба, я убедился, что гроза кончилась. Но когда я вернулся обратно, моих маленьких друзей и след простыл. Они исчезли вместе с грозой, и мне не оставалось ничего иного, как возвращаться домой.

Вернувшись, я обнаружил, что на столике меня ждет конверт того самого бледно-желтоватого цвета, который указывает на телеграмму и в памяти многих и многих, если не большинства из нас, всегда ассоциируется с нежданным горем или бедой — короче, чем-то таким, что отбрасывает столь мрачную тень, что никакому сиянию Жизни не по силам полностью развеять ее. Впрочем, он, без сомнения, многим из нас послужил и вестником радости; но этот конверт, скорее всего, принес грустную весть: человеческая жизнь вообще в куда большей степени состоит из печалей, чем из радостей. И все-таки мир вертится! На чем? Бог весть…

К счастью, на этот раз беда обошла меня стороной; в телеграмме было всего несколько слов («Все никак не мог заставить себя написать тебе. Приезжай скорей. Всегда рад тебе. Письмо пришлю следом. Артур».), но мне показалось, что я поговорил с самим Артуром. Это доставило мне немалую радость, и я тотчас же начал собираться в дорогу.