"Сильвия и Бруно" - читать интересную книгу автора (Кэрролл Льюис)

Глава двадцать пятая ПРИВЕТ ТЕБЕ, ВОСТОК!

— Вот уже неделя, — заметил я три дня спустя, — как мы с тобой узнали о помолвке леди Мюриэл. Я думаю, мне в любом случае следует нанести ей визит и поздравить ее как подобает. А ты не хочешь поехать со мной?

На лице Артура мелькнула тень печали.

— Когда ты собираешься уезжать? — спросил он.

— В понедельник, первым поездом.

— Что ж, ладно, я тоже поеду с тобой. В самом деле, было бы как-то странно и не по-приятельски не поздравить ее. Но сегодня еще только пятница. Дай мне время прийти в себя — ну хотя бы до воскресенья. Мне кажется, к тому времени я окрепну духом.

Закрыв одной рукой глаза, словно стыдясь слез, блестевших на его щеках, Артур протянул другую руку мне. Пожав ее, я почувствовал, что его бьет нервная дрожь.

Я попытался было найти слова, чтобы приободрить и утешить друга, но они показались мне столь жалкими и холодными, что я предпочел промолчать.

— Спокойной ночи! — проговорил я на прощанье.

— Доброй ночи, дружище! — отвечал он. В его интонации я уловил глубокую мужскую скорбь — знак того, что он изо всех сил борется с величайшим несчастьем, разбившим его жизнь, и что, постепенно поднимаясь по обломкам своего погибшего «я», он непременно достигнет чего-то более высокого!

Встретить Эрика во Дворце, как я не без удовольствия убедился, когда в воскресенье после обеда мы нанесли Графу с дочерью визит, мы просто-напросто не могли, потому что он уехал в город тотчас после объявления о помолвке. Его присутствие нарушило бы то странное и неестественное спокойствие, с которым Артур поклонился женщине, разбившей его сердце, и произнес несколько официальных фраз, приличествующих случаю.

Леди Мюриэл так и сияла счастьем; в лучах такой светозарной улыбки не могла бы уцелеть никакая печаль. Даже Артур и тот немного приободрился, и когда она заметила: «А я, как видите, поливаю цветы, хотя сегодня — день субботний», он отвечал ей почти тем же привычным и ласковым тоном: «Дела милосердия позволительно совершать и в субботу. Впрочем, сегодня ведь не суббота. Суббота уже окончена».

— Да, я знаю, что сейчас уже воскресенье, — отвечала леди Мюриэл, — но ведь воскресенье часто называют христианской субботой, не так ли?

— Мне кажется, ее называют так как бы в воспоминание о духе древнееврейского установления о том, что один день в неделю надлежит отдыхать и хранить покой. Но я надеюсь, христиане избавлены от слишком буквального истолкования Четвертой Заповеди.

— Но какова же тогда священная причина соблюдения покоя в воскресенье?

— Во-первых, мы не должны забывать о том, что седьмой день освящен уже тем, что Бог в этот день отдыхал от дел творения. Этот день мы обязаны чтить как теисты. Во-вторых, мы помним, что «господин Субботы» — это именно христианское установление. И эту заповедь мы обязаны чтить как христиане.

— И что же это означает на практике?

— Прежде всего мы, будучи теистами, обязаны соблюдать святость этого дня и сделать его, насколько это возможно, днем покоя. А затем, будучи христианами, мы должны в этот день посещать публичные богослужения.

— А как насчет развлечений?

— Я склонен рассматривать их как особый вид работы, и если она воспринимается невинной в будний день, то и в воскресенье она может считаться столь же невинной, — при условии, что она не вступает в противоречие с религиозным осмыслением этого дня.

— Значит, вы считаете позволительным детям играть и забавляться в воскресенье?

— Разумеется. С какой стати для их неугомонной натуры этот день должен становиться пыткой?

— Я получила одно письмо, — проговорила леди Мюриэл, — от старой подруги, в котором она описывает, как чтили святость воскресенья в дни ее молодости. Я нарочно приготовила его для вас.

— Мне тоже довелось познакомиться с таким описанием в качестве viva voce[18] много лет тому назад, — вздохнул Артур, когда леди вышла, — из уст маленькой девочки. О, это было ужасно трогательно — слышать, как она повторяет меланхоличным голоском: «В воскресенье нельзя играть в куклы! В воскресенье нельзя бегать по пляжу! В воскресенье нельзя копать грядки в саду!» Бедная малышка! У нее были все основания для того, чтобы возненавидеть воскресенье!

— А вот и письмо, — произнесла леди Мюриэл, опять появляясь на пороге. — Если позволите, я прочту вам выдержки из него.

— Те, кто устанавливал такие порядки, без сомнения, руководствовались самыми благими намерениями, — заметил Артур, — но им приходится прилагать немало усилий, чтобы собрать свои жертвы в пустыню церковной службы.

— Должна признаться, что я сегодня согрешила, пропустив ее, — проговорила леди. — Мне надо было написать письмо Эрику. — А вы… не могли бы вы вкратце рассказать, что говорил сегодня священник о молитве? Мысль о ней никогда не представала мне в таком свете.

— В каком таком свете? — спросил Артур.

— Видите ли, Природой управляют неизменные, разумные законы: наука давно доказала это. Поэтому просить Бога о чем-нибудь (за исключением молитв о духовных дарах) — все равно что ожидать чуда; мы просто не имеем права этого делать. Я молилась не так, как он, и итог этой молитвы просто смутил меня. Скажите же, что вы думаете об этом.

— Я не хотел бы обсуждать трудности, с которыми столкнулся капитан Линдон, — мрачно отвечал Артур, — тем паче в его отсутствие. Но если это касается лично вас (тут его голос заметно смягчился), я, пожалуй, скажу.

— Разумеется, это касается меня, — отвечала леди.

— Тогда я прежде всего спрошу вас: «А почему вы исключаете молитву о духовных дарах?» Разве ваш разум — не часть Природы?

— Да, конечно, но тут проявляется Свобода Воли: я могу выбрать то или это, и Бог поможет мне совершить правильный выбор.

— Выходит, вы не фаталистка?

— Вовсе нет! — честно призналась она.

— Слава богу! — прошептал Артур так тихо, чтобы только я мог его услышать. — Значит, вы допускаете, что я в акте свободного выбора могу сдвинуть эту чашку, сказав ей: «Пойди туда или сюда!?»

— Да, допускаю.

— Отлично. Давайте рассмотрим, как это достигается согласно вечным Законам. Чашка движется потому, что на нее воздействует некое механическое усилие, заключенное в моей руке. Моя рука движется потому, что ее приводят в действие определенные усилия — электрические, магнетические и любые другие, которые могут быть созданы «нервной энергией» — порожденные моим мозгом. Эта нервная энергия, порождаемая мозгом, со временем, когда наука достигнет более высокого развития, может быть сведена к действию химических веществ, поступающих в мозг вместе с кровью и зависящих исключительно от пищи, которой я питаюсь, и воздуха, которым я дышу.

— Но разве это не фатализм? В чем же здесь Свобода Воли?

— В выборе нервов, — отвечал Артур. — Нервная сила, заключенная в мозге, естественно, зависит от действия того или иного нерва. Чтобы определить, какой именно нерв вызывает такую реакцию, нам необходимо нечто большее, чем знание вечного Закона Природы. Это нечто и есть Свобода Воли.

Глаза леди Мюриэл так и засверкали.

— О, я поняла, куда вы клоните! — воскликнула она. — Человеческая Свобода Воли представляет собой исключение из вечного Закона. Нечто подобное говорит и Эрик. Я думаю, он имел в виду, что Бог способен воздействовать на Природу только через посредство влияния на Человеческую Волю. Так что мы вполне можем молиться «хлеб наш насущный даждь нам днесь», потому что само сотворение хлеба — дело рук человеческих. Но молиться о ниспослании дождя, о хорошей погоде столь же нелепо, как… как… — Леди с легким испугом поглядела по сторонам, опасаясь, не наговорила ли она чего-нибудь лишнего.

Артур неторопливо отвечал ей — добрым, бархатно-низким голосом, подрагивающим от преизбытка чувств и напоминающим голос человека, оказавшегося перед лицом смерти:

— Неужели он, борющийся со Всемогущим, вправе поучать его? Неужели мы, «черви, рожденные в полуденных лучах», можем ощущать в себе силу направлять в ту или иную сторону Силы Природы — той самой Природы, частью которой мы являемся, и неужто мы в безграничной своей гордыне и безумном заблуждении дерзнем отказать в такой силе Ветхому Деньми? Иначе говоря, заявить Творцу: «Вот до сих пор и ни шага дальше! Ты создал мир, но править им не властен!»?

Леди Мюриэл в ответ только закрыла лицо руками и то и дело повторяла: «Слава богу, слава богу!»

Мы встали и собрались уходить. Артур на прощанье заметил:

— Еще одно слово. Если вы убедились в силе молитвы о всевозможных человеческих нуждах — молитесь. Просите, и дано вам будет. А я — я тоже молюсь. О, я знаю, Бог услышит мою молитву!

На обратном пути мы почти все время молчали. Но у самых дверей нашей обители Артур пробормотал — и его слова явились эхом моих собственных мыслей: «Что знаешь ты, о женщина, что думаешь спасти мужа своего?»

Больше к этой теме мы не возвращались. Мы сели и разговорились и сами не заметили, как прошла ночь и наступило утро. Артуру хотелось поговорить об Индии, о новой жизни, которую он надеется начать там, и о деле, которому он собирается себя посвятить. Его благородная душа была переполнена высокими помыслами и планами, не оставлявшими места гордыне или мелочному эгоизму,

— Ба, скоро совсем рассветет! — проговорил наконец Артур и отправился к себе наверх. — С минуты на минуту взойдет солнце; и хоть я бессовестно лишил тебя последней надежды выспаться этой ночью, я думаю, ты меня простишь: видит бог, я просто не мог сказать тебе сегодня: «Спокойной ночи!» Один Бог ведает, доведется ли нам увидеться с тобой, да и вообще — услышишь ли ты больше обо мне!

— Ну, услышать-то о тебе я еще непременно услышу! — мягко отвечал я, продекламировав заключительные строки странного стихотворения:

— А ну-ка, погляди на восток! — воскликнул Артур, останавливаясь на лестнице у окошка, из которого открывался замечательный вид на море и восточный край небосвода. — Запад — огромная могила скорбей и печалей, ошибок и заблуждений Минувшего — со всеми его несбывшимися Надеждами и погибшей Любовью! Новые силы, новые надежды и замыслы, новая Жизнь, новая Любовь придут только с Востока! Привет тебе, Восток! Да здравствует Восток!

Когда я входил в свою комнатку, его последние слова еще звучали в моих ушах. Раздернув гардины, я невольно залюбовался, как солнце во всем своем великолепии вырывается на свободу из ночной темницы — океана, озаряя мир лучами нового дня.

«Вот так же и он, и я, и все мы! — восхищенно подумал я. — Все злое, мертвое, лишенное надежд уходит в прошлое вместе с ночью! А все прекрасное, живое и преисполненное новых надежд входит в мир на рассвете нового дня!

Да исчезнут вместе с Ночью все ее призраки, все ночные испарения и мрачные тени, сумеречные призраки и протяжное уханье сов! Пусть вспыхнут на рассвете ослепительные столбы света, повеет освежающий ветерок, дохнет животворящее тепло и зазвучит заздравная песня жаворонка! Привет тебе, Восток!

Да исчезнут вместе с Ночью облака ненависти и гордыни, мертвящая тяжесть греха и горькие слезы раскаяния! Пусть ярче загорится сияющий рассвет разума, повеет нежное дуновение чистоты, и весь мир охватит безмятежная радость! Привет тебе, Восток!

Да исчезнут вместе с Ночью воспоминания о погибшей любви, мертвые листья погасших надежд, скорби и печали, заглушающие лучшие силы души! Пусть повсюду живой рекой разольются чаемая сущность бытия, знамение незримых сил, отверзающие в душе человека неустрашимые и чистые очи веры!

Привет тебе, Восток! Здравствуй, Восток!»