"Сильвия и Бруно" - читать интересную книгу автора (Кэрролл Льюис)

Глава двадцать четвертая УГОЩЕНЬЕ НА ЛЯГУШКИН ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ

Перед отъездом, примерно спустя неделю после того, как мои приятели Феи впервые предстали в образе детей, я решил на прощанье последний раз прогуляться по лесу в надежде встретить их опять. Не успел я растянуться на травке, как ко мне тотчас вернулось то самое «феерическое» чувство.

— Наклоните-ка ухо пониже, — проговорил Бруно, — я хочу вам что-то сказать по секрету! Сегодня пир в честь Лягушкина дня рожденья — а мы потеряли Малыша!

— Какого еще Малыша? — спросил я, огорошенный лавиной новостей, обрушившихся на меня.

— Королевиного, разумеется! — отвечал Бруно. — Малыша Титании. Нам уфасно жалко. Сильвия так расстроилась — просто уфас!

— И что же, ее печаль настолько велика? — спросил я.

— Целых три четверти ярда, — отрешенным тоном отвечал малыш. Да и я тоже очень огорчен, — добавил он, опустив глазки, чтобы не было видно, что он улыбается.

— И что же сталось с бедным Малышом?

— Солдаты обшарили буквально каждый дюйм — и все напрасно.

— Солдаты? Какие еще солдаты? — переспросил я.

— Самые обыкновенные! — воскликнул Бруно. — Нет, они, конечно, ни с кем не воюют, а просто выполняют мелкую черновую работу.

Я очень удивился самой мысли о том, что поиски Малыша-Королевича считаются «мелкой черновой работой».

— И как же вас угораздило потерять его? — спросил я.

— Мы положили его на цветок, — пояснила Сильвия. В ее заплаканных глазках поблескивали слезинки. — И теперь не можем вспомнить — на какой именно!

— Она нарочно говорит: «Мы положили!», — прервал ее Бруно, — потому что хочет спасти меня от наказания. Но на самом деле его положил туда я. А Сильвия тем временем собирала обдуванчики.

— Перестань, пожалуйста, — вмешалась Сильвия. — Ты должен говорить не «я», а «мы».

— Ну ладно, ладно, мы, — отозвался малыш. — Никак не привыкну произносить это жуткое «ы».

— Давайте-ка я сверху погляжу, — предложил я.

Мы с Сильвией отправились на поиски Малыша, оглядели каждый цветок — и все напрасно: Малыш как сквозь землю провалился.

— А чем занят Бруно? — спросил я, когда мы прекратили бесполезные поиски.

— Он сидит возле лужи, — отвечала Сильвия, — и развлекает Лягушонка.

Я опустился на колени, чтобы получше разглядеть его. Сама мысль о том, что Лягушонка надо развлекать, показалась мне очень странной. Поискав минуту-другую, я обнаружил малыша сидящим у самого края лужи рядом с Лягушонком. Вид у малыша был растерянный.

— Что ты делаешь, бедный Бруно? — спросил я, кивая в сторону Лягушонка.

— Не могу я больше забавлять его, и все тут, — устало отвечал Бруно, — потому что он не говорит, чего ему хочется. Чего я только ни делал! И ряску ему показывал, и живого червячка майской мухи, а вредный малыш сидит как сидел, не обращая на это никакого внимания. А может, он глухой? — проговорил Бруно, вздохнув и отвернувшись. — Однако пора открывать Театр.

— И кто же твои зрители?

— Лягушки, кто же еще, — отозвался Бруно. — Но они пока что не собрались. Знаете, их надо сгонять в кучу, как овец.

— Может, дело пойдет быстрее, если мы с Сильвией пойдем поищем лягушек, а ты пока приготовишься к представлению?

— Отличная мысль! — воскликнул Бруно. — Но… где же Сильвия?

— Я здесь! — отозвалась девочка, появляясь над краем лужи. — Я наблюдала за скачками двух лягушат.

— И кто же из них победил? — с любопытством спросил Бруно.

Сильвия озадаченно умолкла.

— Вечно он задает такие трудные вопросы! — пожаловалась она мне.

— И какие же представления бывают в твоем Театре? — спросил я.

— Сначала они отмечают свой день рождения, — отвечала Сильвия. — А потом Бруно исполняет всякие кусочки из Шекспира и рассказывает им что-нибудь.

— Думаю, им больше всего нравится угощенье в день рожденья. Не так ли?

— Знаете, их вообще собирается очень мало. Ведь рты у них всегда на замке, никто никому ничего не рассказывает. Может, оно и к лучшему, — добавила она, — потому что Бруно любит готовить все сам, а повар из него, понятно, неважный. Ну вот, теперь все в сборе. Не могли бы вы помочь мне посадить их головой к сцене?

Мы быстро справились с этой задачей, хотя лягушки-зрители все время отчаянно квакали.

— Как ты думаешь, что они говорят? — обратился я к Сильвии.

— Они говорят: «Квавилка, квавилка!» Что с ними будешь делать? Не желают пользоваться вилками, и все тут! — сердито проворчала она. — И те, кто хочет полакомиться угощеньем, просто разевают рты, и Бруно тотчас кладет в них что-нибудь.

В этот момент появился Бруно. На нем красовался маленький фартучек: знак того, что он — повар. В руках он держал кастрюлю какого-то жуткого варева, изображавшего суп. Я очень внимательно наблюдал за тем, как малыш расхаживает между лягушками, но так ни разу и не заметил, чтобы хоть одна из них открыла рот, за исключением одного несмышленыша, да и тот, надо полагать, просто зевнул. Однако проворный Бруно тотчас влил бедняге в рот полную ложку супа, так что несчастный лягушонок еще долго не мог откашляться.

Делать было нечего: пришлось нам с Сильвией поделить этот злосчастный суп, да еще делать вид, будто он нам нравится, хотя на самом деле приготовлен он был просто ужасно.

Я едва смог проглотить ложку этого жуткого варева («Это летний суп „Сильвия“», как величал его Бруно), честно признавшись, что он не особо вкусный. Отведав его, я уже больше не удивлялся, почему это гости-лягушки неизменно держат рот на замке.

— А из чего же приготовлен твой суп, Бруно? — спросила Сильвия, с дрожью поднося ложку к губам. Ее личико тотчас исказила гримаса отвращения.

Ответ Бруно был, прямо скажем, успокаивающим:

— Из кусочков всякой всячины.

Начало ответа позволяло надеяться, что он скажет «Из кусочков Шекспира», как выразилась Сильвия по поводу пьес, которые исполнял Бруно. Девочка была всецело занята тем, что то и дело поворачивала лягушек головой к сцене. Затем Бруно предстал перед ними в своем обычном виде и начал рассказывать им занимательную историю, сочиненную им самим.

— А у истории будет мораль, а? — обратился я к Сильвии. Бруно тем временем спрятался за кустами, переодеваясь для исполнения первого «кусочка».

— Думаю, да. — задумчиво произнесла Сильвия. — Мораль в них всегда есть, только он слишком торопится изложить ее.

— Но неужели он будет читать все эти кусочки из Шекспира?

— Нет, что вы, он их только разыгрывает, — отвечала Сильвия. — Я должна поглядеть, как он оделся, и объяснить лягушкам, какой это персонаж. А они, как нарочно, такие нетерпеливые! Только и слышно, что они то и дело переспрашивают: «Как-квак?» — Так оно и оказалось: не успела Сильвия толком объяснить им, как они тут же начали донимать бедную девочку расспросами:

— Как-как? Квак-как?

— Но почему они так упрямо спрашивают, еще ничего не видя?

— Сама не знаю, — отвечала Сильвия. — Но они всегда поступают так. А иной раз они начинают свои расспросы за неделю, а то и за две до спектакля!

(Итак, знайте, что, когда вы слышите какое-то особенно меланхолическое кваканье лягушек, вы можете не сомневаться, что они просто-напросто спрашивают Бруно, кваким — то бишь каким — будет следующий кусочек Шекспира: «Квак-как? Это что-нибудь интересненькое, а?»)

В этот момент хор любопытниц резко умолк: на сцену неожиданно выскочил Бруно и, хлопнув в ладоши, приказал лягушкам повернуться к сцене.

Увы, самая старая и толстая лягушка, которую никогда не удавалось усадить как следует и которая поэтому не имела ни малейшего представления о том, что же происходит на сцене, осталась безучастной. Она толкнула мордочкой соседних лягушек, а те, в свою очередь, подали пример остальным и попросту отвернулись от сцены. Ну, раз так, заявил Бруно, то незачем и исполнять кусочек из Шекспира, если на тебя никто не смотрит (меня он, как видно, в расчет не принимал.) И бедный малыш, схватив прутик, принялся поворачивать своих зрительниц, орудуя им в куче лягушек подобно тому, как вы ложечкой размешиваете в чашке сахар, до тех пор, пока хотя бы один огромный выпученный глаз не оказался обращенным в сторону сцены.

— Ах, Сильвия, придется тебе пойти и сесть рядом с ними, — в отчаянии воскликнул он. — Сколько раз я усаживал эту пару нос к носу мордой к сцене, а они отворачиваются, да и все тут!

Сильвия послушно заняла место «церемониймейстерши», а Бруно опять исчез за сценой, чтобы переодеться для исполнения первого «кусочка».

— Гамлет! — неожиданно объявил он тем самым нежным голоском, к которому я так привык.

Кваканье тотчас умолкло, и я повернулся к сцене, удивляясь, что общего может быть между Бруно и знаменитейшим персонажем Шекспира.

Гамлет, согласно оригинальной сценической интерпретации Бруно, был одет в короткий плащ (которым он то и дело прикрывал нижнюю часть лица, словно его постоянно мучила зубная боль) и расхаживал по сцене на цыпочках. «Быть иль не быть?» — воскликнул Гамлет нежным голоском и несколько раз перекувырнулся через голову, широким жестом сбросив плащ.

Я был слегка разочарован: трактовка Бруно оставляла желать лучшего с точки зрения чувства собственного достоинства героя.

— И что же, он ничего больше не прочтет? — шепотом спросил я у Сильвии.

— Думаю, нет, — тоже шепотом отозвалась девочка. — Если он кувыркается через голову, это означает, что он не знает текста.

Бруно оставил меня в недоумении: он мигом исчез со сцены, и лягушки тотчас начали спрашивать имя следующего героя.

— Вы его отлично знаете! — воскликнула Сильвия, повернув двух или трех лягушат, которым вздумалось усесться спиной к сцене. — Макбет! — объявила она, когда на подмостках появился Бруно. — Не Квакбет, а Макбет!

Макбет был облачен в нечто, что он перекинул через плечо, полагая, что это и есть настоящий шотландский плед. В руке у него красовался огромный шип, который он держал так, словно и сам побаивался его.

— Кинжал ли это? — в раздумье вопросил Макбет, и хор лягушек тотчас ответит ему:

— Шип! Шип! (Со временем я тоже научился понимать их кваканье.)

— Нет, это кинжал! — решительным тоном заявила Сильвия. — Придержите язычки! — И реплики сомневающихся тотчас смолкли.

Насколько мне известно, Шекспир забыл поведать нам о том, что Макбет в частной жизни имел эксцентрическую привычку кувыркаться через голову, но Бруно, по-видимому, считал это естественной чертой характера персонажа и, продемонстрировав зрителям несколько отчаянных сальто, опять куда-то исчез. Через несколько мгновений он вернулся на сцену с пучком шерсти (вероятно, оставленным на шипе какой-нибудь заблудившейся овцой), изображавшим великолепную бороду, доходившую ему до пят.

— Шейлок! — провозгласила Сильвия. — Ах, нет, прошу прощения! — тотчас поправилась она. — Король Лир! Я просто не заметила короны! (Бруно сделал себе просто замечательную корону, вырезав серединку цветка одуванчика. Она очень шла ему!)

Король Лир скрестил руки на груди (поверх роскошной бороды, разумеется) и, мелодично продекламировав: «Король до кончиков ногтей!» — сделал паузу, словно ожидая, что зрители кинутся проверять, действительно ли он настоящий король. Здесь я, при всех возможных возражениях со стороны такого выдающегося шекспироведа, как Бруно, должен высказать свою точку зрения. Она состоит в том, что наш поэт вряд ли хотел показать, что три его величайших трагических персонажа имеют столь схожие привычки. Еще большие сомнения вызывает у меня довод о том, что кувыркание через голову может рассматриваться как доказательство истинности королевского сана героя. Но, как оказалось, король Лир после глубокого раздумья так и не смог найти никакого другого аргумента в пользу своего королевского титула. Итак, это был третий «кусочек» Шекспира («Мы никогда не исполняем больше трех», — пояснила Сильвия), после которого Бруно порадовал зрителей длинной серией своих коронных сальто и наконец удалился под восторженные возгласы лягушек: «Квак здорово! Бис! Бис!», что свидетельствовало об их желании еще чуточку понаслаждаться представлением. Но на бис Бруно так и не вышел: дело в том, что настало время рассказывать Историю.

Когда же он опять предстал в своем обычном виде, я заметил разительную перемену в его манере держаться. Он и не думал кувыркаться и выделывать всякие сальто. Видимо, он был убежден в том, что прыжки через голову уместны разве что для таких потешных персонажей, как Гамлет или король Лир, а он, Бруно, не желает до такой степени поступаться собственным достоинством. Однако было заметно, что он чувствует себя не совсем уверенно, стоя один посреди сцены, да еще без костюма, за который можно было бы спрятаться. Он несколько раз начинал было: «Жил-был Мышонок…» — но всякий раз умолкал, оглядываясь по сторонам в поисках более укромного местечка, откуда можно было бы поведать миру свою Историю. С одной стороны сцены красовалась высоченная наперстянка, отбрасывавшая на сцену густую тень и шелестевшая на вечернем ветру, что создавало нечто вроде укрытия, которого так недоставало оратору. Найдя наконец желанное укрытие, малыш в считаные секунды вскарабкался по стеблю, словно крошечная белочка, и удобно устроился на развилке между листиками, где цветки образовывали густой балдахин. Теперь он очутился на такой высоте над слушателями, что у него исчезла последняя тень смущения, и начал свою Историю.

— Жили-были Мышонок, Крокодил, Человек, Козел и Лев…

Мне никогда не приходилось слышать, чтобы действующие лица, участвующие в истории, были подобраны с таким очаровательным безрассудством, и у меня просто дух захватило от смелости автора. Даже Сильвия на минутку отвлеклась, чем тотчас воспользовались два лягушонка, которые, казалось, с удовольствием смотрели представление: они мигом прыгнули в лужу, так что бедняжка не успела им помешать.

— Однажды Мышонок нашел Башмак и подумал, что это — Мышеловка. И он тут же забрался в него и просидел в нем долго-долго.

— Но зачем же он сидел в нем? — спросила Сильвия. Ее функции во многом совпадали с ролью хора в греческой драме: она должна была ободрять оратора и помогать ему, задавая разные наводящие вопросы.

— Потому что он не мог выбраться обратно, — пояснил Бруно. — Мышонок был умный; он знал, что из Мышеловки выбраться невозможно!

— Но тогда зачем же он забрался в нее? — спросила Сильвия.

— …и он все прыгал и прыгал в нем, — продолжал Бруно, не обращая внимания на коварный вопрос, — пока наконец не выбрался на свободу! И тогда он увидел метку на Башмаке. На метке было указано имя Человека. И тогда Мышонок догадался, что этот Башмак — не она.

— А что же он сразу не догадался, а? — опять спросила Сильвия.

— Да разве я не сказал вам, что он подумал, будто это — Мышеловка? — нетерпеливо возразил оратор. — Господин сэр, прошу вас, уймите Сильвию!

Девочка тотчас умолкла, преисполнившись внимания. Признаться, теперь мы с ней составляли большую часть слушателей, потому что почти все лягушки куда-то упрыгали, так что остались лишь считанные единицы.

— Так вот, Мышонок отнес Человеку его Башмак. И Человек уфасно обрадовался, потому что у него остался всего один Башмак и он не знал, где ему искать другой.

Здесь вмешался я:

— Прости, пожалуйста, ты сказал «искать» или «тискать»?

— И то и дфугое, — отвечал Бруно. — Слушайте дальше. Человек вытащил из Мешка Козла («Но ты ничего не говорил нам о Мешке», — заметил я. «Вот сейчас все и узнаете», — успокоил нас Бруно.) — и сказал Козлу: «Можешь подождать здесь, пока я не вернусь». А сам пошел и свалился в глубокую яму. А Козел все бегал и бегал вокруг. И очутился под Деревом. И зацепился за него хвостиком. И не мог вырваться. И запел грустную Песенку. Вы никогда не слышали такой печальной песенки!

— А ты не споешь ее нам, малыш? — спросил я.

— С радостью, — охотно отозвался Бруно. — Но, боюсь, лучше этого не делать, а то Сильвия расплачется…

— Не расплачусь, обещаю! — порывисто прервала его девочка. — И еще я не верю, что ее пел Козел!

— Но он в самом деле пел ее! — воскликнул Бруно. — Пел, да еще как. Я сам видел, как он пел ее своей длинной бородой…

— Ну, что-что, а бородой он точно не мог петь, — заметил я, тщетно пытаясь разубедить своего маленького приятеля. — Борода — это тебе не голос.

— Плекласно! Раз так, значит, вы не можете гулять пешком с Сильвией! — с торжеством воскликнул Бруно. — Сильвия же не какой-то там пешок!

Я счел за благо последовать примеру Сильвии и на какое-то время замолчал. А Бруно тем временем накинулся на нас:

— И когда он допел Песенку до конца, он вырвался и побежал разыскивать Человека. А следом за ним пошел Крокодил, чтобы схватить его. А за Крокодилом — Мышонок.

— А разве Крокодил не может бегать? — воскликнула Сильвия и обратилась ко мне: — Крокодилы ведь бегают, не так ли?

Я поправил ее, заметив, что точнее будет сказать «ползают».

— Нет, он не побежал, — возразил рассказчик, — и не пополз. Он именно пошел, как какой-нибудь мутант. А еще он широко разинул пасть…

— А это еще почему? — спросила Сильвия.

— Потому что у него зубы не болели, вот почему! — отвечал Бруно. — Неужели ты ничегошеньки не можешь понять, пока я тебе не объясню! Ну, слушай! Если бы у него болели зубы, он, понятно, опустил бы голову — вот так, — и ему пришлось бы перевязать челюсти большущим белым одеялом!

— Если бы он только смог найти одеяло, — опять возразила Сильвия.

— Да разумеется, одеяло у него было! — стоял на своем ее братик. — Неужто ты думаешь, что Крокодил отправляется на прогулку без одеяла? Так вот, Крокодил пошевелил бровями. И Козел уфасно испугался, потому что очень боялся его бровей!

— Бровей? А я бы ни за что их не испугалась! — воскликнула Сильвия.

— Думаю, и ты тоже как миленькая испугалась бы их, если только увидела, как Крокодил шевелит ими. А он шевелит ими вот так! А Человек все прыгал и прыгал, пока наконец не выскочил из ямы.

Сильвия опять удивилась: столь резкие перескоки с одного персонажа на другой совсем сбили ее с толку.

— …выбрался из ямы и отправился на поиски Козла. И услышал хрюканье Льва…

— Но Львы не хрюкают, — заметила Сильвия.

— А этот хрюкал, да еще как, — возразил Бруно. — И пасть у него была огромная, как комод. Вот Лев и кинулся за Человеком, чтобы сожрать его. А Мышонок погнался за Львом.

— Но ведь Мышонок, кажется, погнался за Крокодилом, — заметил я. — Не мог же он гоняться за ними обоими сразу!

Бруно вздохнул, что ему попалась такая дотошная аудитория, но принялся терпеливо объяснять:

— Так и есть, он погнался за ними обоими, потому что они бежали в одну и ту же сторону! Так вот, сначала он схватил Крокодила, а Льва упустил. А когда он поймал Крокодила, как вы думаете, что он сделал, а? Подсказываю: у него были с собой щипцы!

— Даже не знаю, — отвечала Сильвия.

— О, этого никто не угадает! — весело воскликнул Бруно. — Так вот, он взял и выдернул у Крокодила зуб!

— Какой такой зуб? — удивленно спросил я. Но Бруно ничуть не смутился:

— Разумеется, тот самый, которым тот хотел схватить Козла!

— Ну, об этом трудно судить, — заметил я, — пока не выдергаешь все зубы до единого.

Бруно весело рассмеялся и, напевая что-то себе под нос, принялся раскачиваться на своем стебельке:

— Так и есть… он… выдернул… у Крокодила… все… зубы… до единого!

— Но как же Крокодил позволил ему это? — изумленно спросила Сильвия.

— А ему деваться было некуда, — отвечал неумолимый рассказчик.

Тогда я решил задать ему другой вопрос:

— А что стало с Человеком, который сказал Козлу: «Можешь подождать, пока я не вернусь?»

— Он не сказал: «Можешь», — пояснил Бруно. — Нет, он имел в виду: «Хочешь — подожди». Точно так же, как Сильвия, когда она говорит мне: «Хочешь не хочешь, а будешь делать уроки хоть до двенадцати». И я, разумеется, хочу, — со вздохом проговорил малыш. — Хочу, чтобы она сказала: можешь делать уроки, а можешь и не делать!.. — Разговор принимал опасный оборот, и Сильвия тотчас поняла это. Она решила вернуться к Истории:

— И все же — что стало с тем Человеком?

— Ну, на него прыгнул Лев. Но прыгнул ужасно медленно, так что летел целых три недели…

— И что же, Человек все это время ждал? — изумился я.

— Нет, разумеется! — отвечал Бруно, спускаясь вниз головой по стеблю наперстянки. История, как видно, подошла к концу. — Он успел продать свой дом и собрать все вещи, пока Лев все летел и летел к нему. А потом он уехал и поселился в другом городе. И Лев по ошибке сожрал вместо него кого-то другого…

Это, как видно, и была Мораль: по крайней мере, Сильвия объявила лягушкам:

— История окончена! Но что из нее следует, — добавила она, обратившись ко мне, — я и сама толком не могу понять!

Я тоже не вполне понимал такое странное резюме; более того, мне ничего не приходило на ум. Но лягушки, как оказалось, были очень довольны: есть Мораль или нет, им было все равно! Они хором воскликнули: «Кватит! Кватит!» — и тотчас попрыгали в лужу.