"Чувство отвоеванной свободы. Сборник" - читать интересную книгу автора

- Ну, а что в-третьих?
- В-третьих, было то, что в стране начали закручивать все гайки. В Краснопрес-ненском райкоме комсомола, где я каждый год оформлял характеристику, двое мо-

27

лодых ребят с беспокойством сказали, что волнуются за меня. Накануне к ним в райком пришла инструкция усилить контроль, строже подходить к характеристикам и так далее и тому подобное. Но я не придал, этому значения. Я решил все силы бросить на запись с Караяном. Готовился я усиленно, занимаясь днями и ночами в зале у Святослава Теофиловича в его квартире, поскольку там очень хорошая звукоизоляция. Уезжая на гастроли, он оставлял мне ключ.
И вдруг накануне отъезда в Западный Берлин меня вызывает начальник внешних сношений Министерства культуры Кузин и, страшно волнуясь, мямлит какую-то чепуху, что якобы в связи с осложнившимися международными отношениями я не могу лететь на концерт с Караяном... Не знаю, что произошло со мной в тот момент. Может быть, я потерял сознание, может быть, у меня отнялась речь. Я тупо сидел на стуле в его кабинете, не понимая, что он говорит. Единственно я понял сразу, что политическая обстановка к этому не имеет никакого отношения. Я пришел домой совершенно ополоумевший, дозвонился до агента в Западном Берлине Доротеи Шлоссер и предупредил ее. Она отказывалась верить. После этого я кинулся к Де-мичеву. Демичев меня не принял, а его помощник, которому я изложил суть дела, заявил, что министр культуры не пожарная команда. Пока я бегал по Министерству культуры, Доротея Шлоссер обратилась к советскому послу, и он связался напря-мую с Москвой и был, видимо, так напуган ответом, что прекратил всякие попытки помочь. В министерстве я стал свидетелем редкой для этого ведомства сцены. Из дверей заместителя министра культуры Барабаша выскочил, дико матерясь, дирек-тор Госконцерта Супагин, для которого эта история была полной неожиданностью. Даже по тем временам ситуация была экстраординарная. Обычно, когда затевалась очередная интрига, руководство министерства и Госконцерта было единодушно. Здесь же все было наоборот.
Меня все время вызывал Кузин и спрашивал, нельзя ли послать телеграмму, что я болен. Нет, нельзя, ответил я, что-то сострив насчет мнимого больного Мольера. Кузин, растерявшись, вдруг стал просить, чтобы я сам придумал причину, по кото-рой не могу поехать. Это было уже за гранью.
Концерт не состоялся. Все закончилось крупным и неприличным скандалом. В Берлине медлили, ожидая решения Москвы, и не сообщали Караяну о случившем-ся. В результате он даже пришел на репетицию, думая, что я нахожусь где-то в Берлине, и с минуты на минуту появлюсь. После того как Караяну сообщили о том, что произошло, он на долгое время отказался играть с советскими артистами, заявив, что со мной он будет играть только тогда, когда у меня не будет советского паспорта. По телевизору в «Новостях Берлина» показали телеграмму из Госконцерта, где говорилось, что я занят на гастролях в Советском Союзе и не могу приехать. Лучше

28

бы ничего не посылали, потому что контракт на концерт с Караяном был подписан задолго. Я был полностью деморализован. Моя нервная система не выдержала, и я заболел вегетососудистой дистонией, приступы которой настигали меня постоянно.
Дня через два по Москве поползли слухи, что запрет выехать на концерт с Караяном - результат письма, написанного Климовым. К сожалению, письма я не увидел, зато многие были знакомы с его содержанием. Более того, копия письма ходила по рукам государственного оркестра. В этом письме меня обвиняли в том, что я собираюсь удрать и что обязательно совершу это после концерта с Караяном. Супруги Климовы просто умоляли не выпускать меня за пределы страны, обвиняя во всех
смертных грехах, от гомосексуализма до наркомании.
- Насколько я понимаю, это были ваши тесть с тещей?
- Помните, я говорил вам о попытках Климовых создать семейный оркестр и моем нежелании сделать это. Так вот, через пять-шесть месяцев после нашей свадьбы Климовы, осознав окончательно, что я не буду выполнять то, на что они надеялись, начали действовать через дочь. Как я выяснил позже, они угрожали ей, что если она со мной не расстанется, то они сделают все, чтобы она не поступила в консерваторию.
- И все равно мне непонятно, зачем они это сделали?
- Я думаю, нужно рассказать об одной истории, которая до сих пор не рассле-дована. Во время гастролей с государственным оркестром семейная пара Климовых была задержана на таможне с массой недекларированных вешей. Я находился на гастролях и даже не слышал об этом происшествии. Намного позже я выяснил массу подробностей, в достоверности которых сомневаться не приходится. Сразу после происшествия связались с Демичевым, который, недолюбливая эту пару, сказал: судить по советским законам. На следующий день должно было состояться, партийное собрание, на котором Климова собирались исключать из партии.
Партсобрание отменили. Видимо, и Демичев получил нагоняй, потому что, ког-да жена Рихтера напомнила ему об этом случае, он раздражённо отмахнулся. Поз-же, когда я начал самостоятельно заниматься расследованием этого дела, то стало вырисовываться истинное лицо этих людей. Мне удалось достать письмо Климова западному импресарио, в котором он недвусмысленно намекал, что собирается по-просить политическое убежище за границей, то есть совершить то, что они инкри-
минировали мне. Кроме этого, я выяснил, что эта пара на протяжении долгого вре-мени занималась продажей и контрабандой бриллиантов. Самое интересное, что я долго не мог понять, почему люди, давшие мне информацию, панически боялись Климовых. Рассказав кое-какие подробности о Климовых, одна дама, потом просто рыдая, умоляла меня никому об этом не рассказывать, уверяя, что это погубит ее сына, учившегося в консерватории. Вы знаете, я и сам долго отказывался верить в

29

причастность Климовых к этой истории, но чем больше поступало информации, тем более зловещей становилась роль этих людей. Самое главное, я не мог понять, откуда у них такая власть над людьми, такая сила, которая нагло и безнаказанно позволяла совершать такие поступки. Тогда никто не догадывался об окружении Брежнева. О Брежневе знали, что это старый, выживший из ума маразматик. Но все, что касалось его дочери, было тщательно скрыто. Как я понимаю, Климовы были напрямую связаны с Галей Брежневой. Сама Бобринева о своих контактах с семьей Брежневых не говорила, но однажды в минуту откровенности, еще задолго до скандала, она заявила, что у нее есть один телефонный номер, по которому можно решить любые проблемы. Это был телефон Гали Брежневой. Вот тот ключ, который объясняет, почему обычный донос привел к таким последствиям.
Знаете, когда складывается такая ситуация вокруг человека, многие начинают его по инерции топтать. Выслуживались мелкие чиновники. Руководство филармо-нии, видимо, не разобравшись, в чем дело, решило на всякий случай не выплачи-вать заработную плату, и я оказался без денег.
Я не был готов к такому повороту. Без объявленных обвинений меня наказывали. В какие только инстанции я не обращался, чтобы прояснить свою судьбу. Я обра-щался к зам. министра культуры Барабашу, но он постоянно обманывал. У вас все в порядке, через два месяца вы возобновите свою работу, говорил Барабаш. Через два месяца так же уверенно он сообщал, что заручился поддержкой в ЦК и через полгода, ну, максимум через год все будет нормально, а пока вам, товарищ Гаврилов,нужно восполнить пробел, поездить по глубинке-дать концертов 50-60. При этом он прекрасно знал, что я не то что 50 - пяти концертов сыграть не могу - из-за болезни. Приступы начинались внезапно, и после каждого я, как правило, две недали отлеживался, не в состоянии подняться. Отчаявшись, я даже решился на то, чтобы обратиться в КГБ, и позвонил своим старым знакомым. На этот раз я встретился с одним Сережей. На мою просьбу объяснить, что произошло и насколько серьезно мое положение, Сережа обещал кое-что рассказать только в обмен на мое заявление о добровольном сотрудничестве с КГБ. Я находился в таком состоянии, что достал из папки, как сейчас помню, лист бумаги в клеточку и написал: «Я, Андрей Гаврилов, добровольно сотрудничаю с Комитетом государственной безопасности», расписался и поставил число. Не успел я оторвать ручку, как Сережа вырвал из моих рук заявление и, не попрощавшись, довольный, поспешно удалился. Неужели все эти годы они добивались только того, чтобы я нависал им такую бумагу? Сложнее всего и больнее было со знакомыми. Они покидали меня одни за другим. Это была та

30

последняя капля, после которой я понял, что жить мне осталось недолго.
- Неужели вас покинули все?
- Нет. У меня были две знакомые. Одна была японка Хидеко, а другая – юго-славка Аида. Обе учились в Мерзляковском училище. Я помогал им готовиться к вступительным экзаменам в консерваторию. Девушки, видя мое положение, помо-гали, чем могли. Больше всего меня потряс мой продюсер, о котором столько допытывались Геннадий Иванович и Сережа. Каждый год с 1979 года он выпускал по одной моей пластинке, как бы напоминая о том, что я жив. При этом он расходовал большие деньги на рекламу, чем выигрывал от продажи. К сожалению, у музыкального мира плохая память. Иногда года достаточно, чтобы забыть даже маститого музыканта.
- За пластинки вы, наверное, что-то получали?
- С каждой пластинки я получал всего 5 или 6 пенсов, и то эти суммы продюсер оформлял как карманные расходы. Вся прибыль поступала в «Международную книгу». Если бы не эти девочки, которые имели возможность выезжать за рубеж и привозить мне эти деньги, я бы и этого не имел. К тому времени я распродал прак-тически все, что было возможно. Однажды вечером, когда мы сидели и занимались, в дверь квартиры позвонили. Я открыл и с удивлением увидел там участкового, ко-торый протянул мне какой-то документ. Я начал судорожно читать, плохо пони-мая, о чем идет речь. Это было уведомление о нарушении порядка проживания иностранцев в городе Москве. Я должен был подписаться под словами, смысл которых заключался в том, что, если еще раз в моей квартире будут находиться иностранцы, я потеряю московскую прописку. Когда милиционер ушел, я понял, что с потерей московской прописки я лишусь даже своего угла. И тогда, видя мое состояние, одна из девушек, Хидеко, предложила мне стать ее мужем, фиктивным, конечно. Так я женился второй раз. Хидеко была дочерью банковского сотрудника японской фирмы, работавшего в Москве. Если до женитьбы я несколько раз был у нее дома, то после свадьбы мне побывать в гостях у супруги не удалось. Хидеко и ее родители жили в доме для иностранцев, который, естественно, охранялся. После того как мы расписались, я отправился туда. «К кому идете?» - остановил меня милиционер. «К своей жене», - отвечаю. «Не положено». «Как это не положено? - спрашиваю. - Я вам могу паспорт показать, что я иду к своей жене». «Я и так знаю, кто ты. Ты - предатель Гаврилов. Если сделаешь шаг, буду стрелятъ». Он действительно стал расстегивать кобуру, и я ретировался. Вскоре после этого случая отца Хидеко, обвинив в шпионаже, объявили персоной нон грата.
Ну, а может, он действительно был шпион?

31

- Да перестаньте вы. Он прожил у нас года три, получил разрешение на продле-ние командировки, и через месяц вдруг персона нон грата.
- Ну, а может быть, это была ответная акция. Японцы кого-нибудь выслали?
- Нет. В том-то и дело, что это была односторонняя акция нашей страны. Кстати, с Хидеко и ее родителями мы довольно часто сейчас встречаемся в Японии.
- Вы хотите сказать, что их высылка не что иное, как стремление придавить вас?
- Я ничего не хочу сказать. Но не кажется ли вам, что при таком стечении обсто-ятельств невольно напрашивается вывод. Тем более что вскоре после отъезда Хидеко меня вызвал Барабаш и намекнул, что мой опрометчивый брак мешает процессу урегулирования. Я связался с Хидеко, и она прислала из Японии необходимые бумаги. Мы оформили развод. Думаю, в загсе иероглифами. Барабаш меня снова обманул. Никаких изменений не произошло, а до меня стали доходить слухи, что я похоронен раз и навсегда. И тогда я решил уехать из СССР.
- И вы уехали?
- Нет, я не уехал, хотя феодальная система крошила меня. Я чувствовал, что близок к гибели. После последнего приступа отнимались ноги, и мне заново пришлось учиться ходить. Но больше всего угнетала мысль, что я деградирую как музыкант. Мое имя предавалось забвению, а в голове постоянно рождалось огромное количество музыкальных идей. Я понимал, что никто, кроме меня, не сможет их воплотить. Я не успел уехать. Я встретил Наташу.
- Это была любовь с первого взгляда?
- Мы были знакомы уже 17 лет. Впервые мы встретились, когда мне было 16, а ей 13. Мы очень долго сохраняли нашу дружбу. Тайно встречались, даже когда ро-дители запрещали. Моя мать, человек с очень сильным характером, тогда настояла на своем. Она утверждала, что наш брак с Наташей не может иметь будущего.
- Почему?
- Дело в том, что отец Наташи был заместителем министра торговли, затем председателем Государственного банка. Мать считала, что у меня должна быть жена моего круга или по крайней мере имеющая отношение к музыке. Ее позиция привела к конфликту с родителями Наташи.