"Чувство отвоеванной свободы. Сборник" - читать интересную книгу автора

- Вы знаете, после дня рождения Брежнева я написал письмо, в котором катего-рически отказался принимать участие в подобных концертах, и меня оставили в по-кое. Правда, потом припомнили.
- Вы рассказали о парадной стороне жизни. Ваша личная жизнь, нужно думать, тоже была насыщена событиями?
- Да, но совсем другого рода. Когда я впервые столкнулся с западным образом жизни, треснули отечественные пропагандистские стереотипы. Если теория о двух враждебных мирах у меня и раньше вызывала сомнения, то теперь она начала рас-сыпаться Я увидел прекрасную культуру, я познакомился с новым, незнакомым мне видом человеческих отношений, гораздо более искренних и честных. Я увидел лю-дей, каждый из которых был индивидуальностью. Плохой человек не скрывал своей сути. Экстравагантный - делал все, чтобы подчеркнуть свою экстравагант-ность. И она проявлялась в его поведении, в одежде. Короче, каждый стремился быть собою. Не последнюю роль сыграло, наверное, и то, что я получил доступ к эмигрантской литературе и проглатывал буквально все. Сейчас все эти произведе-ния у нас изданы, а тогда я воспринимал все обостренно, может быть, еще и пото-му, что в командировки мне приходилось брать учебники по марксизму-ленинизму. Экзамены приходилось сдавать экстерном.
Помните Онегина, Печорина, которых мы проходили в школе? «Проходили», слово-то какое отвратительное. Когда я побывал на настоящем венском балу, когда увидел светских людей в высоком понимании этого слова - образованных, высоко-эрудированных, я заново сел перечитывать «Героя нашего времени», и Печорин стал мне понятен. Венский бал, Зальцбург. Для нас это сказочная жизнь, где сохра-нены все традиции, где связь времен никогда не прерывалась. Однажды, выступая
в Зальцбурге, я простудился. После концерта мы с женой зашли в один из кабачков и заказали глинтвейн - горячее вино. Сели за столик, неожиданно пошел снег, и я почувствовал, что если бы сейчас отворилась дверь и на пороге появился Моцарт, то никто, в том числе и я, не удивился бы этому. Я думаю, это замечательно, что культура живет, что ничто не нарушило естественного хода времени. К сожалению, нам с нашей жизнью, похожей на гипсовые памятники, это понять невозможно. У меня иногда вообще такое ощущение, что мы и не люди вовсе, а гипсовые фигурки, существующие в ограниченном пространстве. Гипсовая жизнь. Вы никогда не об-ращали внимания - на портреты Ленина на советских деньгах? Ленин на них гип-совый. А в других cтpaнax на деньгах изображены живые люди. Знаете, меня удив-ляет, что вы не чувствовали никаких искажений в нашей жизни. Неужели вы не знали, что у нас творится несправедливость, что хорошие люди сидят, что из стра-ны выселяют, изгоняют талантливых, честных людей?
- Нет, не знал.

23

- Неужели вы ничего не слышали о Солженицыне?
- Ну, почему, не только слышал. Я знал, что Солженицын - враг. Это настолько вошло в меня, что даже сейчас, когда его произведения широко публикуются и я понимаю, что они действительно потрясающие и написаны, с болью, на которую способен только человек, любящий свою Родину, я все равно не могу отделаться от какого-то внутреннего ощущения, что он не наш. Нет. Не враг. Просто чужой. И ничего не могу с собой поделать. Как будто внутри зажигается красный свет – сигнал опасности. ...Но давайте все же вернемся к вашей жизни.
- После нескольких командировок ко мне стали приставлять сопровождающих. Не знаю, какими мотивами была вызвана опека, но я думаю, что это чистейшего вида паразитирование аппарата Министерства культуры. Сопровождающие пита-лись и жили на деньги, заработанные мной. Очень часто они не бронировали номе-ра, и тогда приходилось ночевать с ними вместе в номере с двуспальной постелью.
Если сопровождающий храпел, для меня это была просто катастрофа. Я ворочался всю ночь, не в силах заснуть, а утром шел на репетицию. Однажды в Лондоне я был с сопровождающим, не понимавшим по-английски, так мне приходилось ему переводить. Примерно в то же время я познакомился с деятельностью такой организации, как КГБ. Было это в 1975 году. Мне позвонил человек и представился не то Геннадием Ивановичем, не то Николаем Ивановичем. Я так и не запомнил. Он сам всю дорогу путал свои имена. Вскоре Геннадий Иванович вместе с молодым человеком по имени Сережа пришли к нам с мамой домой на Суворовский бульвар. Представившись людьми из органов, чем напугали меня до смерти, они высыпали передо мной кучу фотографий. На них я узнал моих друзей за рубежом. Там были студенты, люди, с которыми я встречался, когда они приезжали в Москву. Мне ска-зали, что это фотографии зарубежных агентов, которые работают на западные спецслужбы. Когда я пришел в себя от изумления, то стал повнимательней вглядываться в моих непрошеных посетителей. Геннадий Иванович был пьян, кстати, у меня сложилось впечатление, что это его перманентное состояние. Сережа был молод, зажат в костюм, как в броню. Меня он предупредил, что, если встречу его у консерватории, не здороваться и не подавать виду, что знаю его. Посмотрев фотографии и познакомившись с представителями славных органов, я понял, что и здесь все профанация. Это была чистой воды имитация деятельности. Пока я рассматривал моих посетителей, они лениво и неубедительно читали лекцию о диверсантах, которые только и занимаются тем, что переманивают советских талантливых исполнителей за рубеж.
- А вдруг действительно переманивают? К вам ведь наверняка подходили и предлагали остаться?

24

- Никогда. А ведь было время, когда очень хотелось, чтобы кто-нибудь пригла-сил. Видать, не повезло. Меня огорошило то, что люди, названные агентами, были музыкантами, переводчиками, студентами музыкальных школ.
- Но ведь они иностранцы?
- Да, это были иностранцы, с которыми мне приходилось встречаться, выезжая за рубеж. Но никогда я не помню, чтобы кто-нибудь из них даже упомянул такую тему, как эмиграция. И теперь появилась эта парочка и предложила на них доно-сить. Я отказался. Парочка зачастила ко мне домой. Они сваливались будто снег на голову, без звонка. После целого ряда обременительных визитов меня стали приглашать в маленький домик на улице Наташи Качуевской. Я не помню его номера, но этот дом существует до сих пор. На нем нет никакой вывески, окна в решетках. Когда я приезжал туда, отрываясь от занятий, и проходил сквозь металлические двери, предъявляя паспорт, то снова попадал на лекции «Геннадия Ивановича» и обреченно слушал его, окутанный выхлопами перегара. Он рассказывал о разгуле империалистов, о бдительности, о том, что советские органы не позволят срывать самые прекрасные цветы со своей клумбы. Это была унизительная процедура, настоящее унижение человеческого достоинства. Их интересовало все, начиная от того, какого цвета волосы у моего агента, до возраста секретарши в фирме ЕМИ.
- Вы можете объяснить, что же вас все-таки оттолкнуло?
- Во-первых, совершенно бездарные вопросы, а во-вторых, полная нестыковка. Меня уверяли, что мои хорошие знакомые - это враги. Меня уверяли, что мой про-дюсер на ЕМИ Джон Виллан работает на секретные английские службы, когда я прекрасно знал его жизнь. Представьте себе преуспевающего банковского служа-щего, который ради любви к музыке бросил свою карьеру и пошел переставлять микрофоны в ЕМИ. И только много лет спустя благодаря своему трудолюбию стал
ведущим продюсером, а затем директором лондонской филармонии. Ну никак этот человек с высокой культурой, обширными знаниями не ассоциировался в моем сознании с шпионской деятельностью! Меня же в этом уверяли люди, которых я глубоко не уважал. Они были просто омерзительны и отсутствием элементарной культуры, и своим внешним видом, и своей пугающей должностью, которая была достаточна скомпрометирована. О деятельности такой публики мне уже тогда многое было известно из литературы. У меня было большое основание верить Солженицыну, Войновичу и многим другим интеллигентным людям, которые прошли через то же самое.
- Ну а если бы с вами работали интеллигентные профессионалы, которые бы объяснили, что ваша информация просто необходима Родине, как бы вы поступили?

25

- Наверное, я бы тогда задал вопрос, почему органам безопасности интересны профессиональные музыканты? Ну, и потом я все равно бы отказался, поскольку считаю, что каждый должен заниматься своим делом. Если ты работник органов, то должен быть профессионалом. Нельзя совмещать два дела.
- А вам льготы предлагали?
- Мне просто говорили, что мне зачтется. Кстати, уже в это время один за другим на Западе начали оставаться наши музыканты. И если раньше об эмигрантах я знал понаслышке, то теперь это были мои ровесники. Со многими я был хорошо знаком.
- Ну а вы-то сами задумывались, почему убегают?
- Нет, тогда я даже и не думал об этом. Я был слишком занят своими делами, учебой. Потом для меня сама идея побега казалась кощунственной.
Тем более что я не сталкивался тогда с серьезными проблемами, с возможностью концертировать, выезжать за рубеж.
- Вы, наверное, еще и неплохо зарабатывали?
- Конечно, неплохо. Но теперь я понимаю, что оплата была нищенская. Бывало, денег хватало только на завтрак. Особенно это происходило, когда Госконцерт заключал сделки с организациями, во главе которых стояли коммунисты. Хорошие музыканты уступались в таких случаях по дружбе.
Впрочем, финансовые вопросы меня не волновали, потому что я всецело был поглощен своей карьерой. К концу 70-х годов я уже прочно утвердился на мировом рынке. Мои контакты расширялись. Меня приглашали играть с большими оркестрами. К концу 1978 года меня пригласил Караян. План был просто потрясающий. Мы договорились в 1979 году записать первую в мире цифровую закись (цифровые звукозаписывающие машины только появились) Второго концерта Рахманинова с Берлинской филармонией. Это был подарок судьбы. Он перевешивал все неприятности и невзгоды. Это время было для меня памятным еще и потому, что я женился.
- Если не секрет, кто была ваша избранница?
- Какой тут секрет, если с этой женитьбой связаны самые роковые последствия. Но все по порядку. Мне очень понравилась Таня Климова - хорошая, милая девоч-ка. Она заканчивала ЦМШ и была моей поклонницей. Брак наш действительно был скоропалительным. Но мне было уже 25, я считал, что созрел для женитьбы. Един-ственное, что я не сделал, так это не познакомился поближе с ее родителями, изве-стным скрипачом Валерием Климовым и его супругой певицей Раисой Бобриневой. Свой промах я осознал значительно позже. А сначала мой тесть и моя теща стали предлагать мне совместные выступления. Речь шла о семейных концертах. Я вежливо отказывался и продолжал усиленно работать. 1979 год стал пиком моей загру-

26

женности. Вместе с Рихтером я записал все сюиты Генделя, параллельно выступая на фестивале Чайковского с Рикардо Мути в Лондоне. Помимо этого, в Москве за-писал все этюды Шопена. Кончилось перенапряжение довольно печально. Я зара-ботал язву и на время прекратил выступления, чтобы полностью восстановиться до работы с Караяном. И здесь Госконцерт вновь заключил «дружеский» контракт с итальянской стороной на множество концертов. Я понял: не потяну - и решился на крайние меры, накисал письмо Демичеву, в котором просил дать мне возможность полечиться. Насколько я знаю, Демичеву мое письмо не понравилось. Тогда не бы-ло принято, чтобы советский артист отказывался от зарубежных гастролей. Как и следовало ожидать, мне намекнули, что если вы, дорогой товарищ, больны, то посидите-ка дома годика эдак два, полечитесь.
- Неужели у нас так не ценили артистов?
- Понимаю ваш ироничный тон. Но все обстояло сложнее. Думаю, к тому вре-мени на меня набралось слишком много негативного материала. Во-первых, я не слушался своих сопровождающих, которые наверняка отражали мое поведение в своих рапортах.
- И как же вы их не слушались?
- Ну, например: в Италии на фестивале молодых исполнителей вопреки запрету сопровождающего ушел на берег моря под окна гостиницы, где молодые музыкан-ты устроили посиделки с костром.
Во-вторых, в прессе я позволял себе нелестно высказываться о структуре и руководстве Министерства культуры и Госконцерта.
- Это были политические заявления?
- Да какое там политические! Я. говорил, что в том виде, в каком существует Госконцсрт, он не может способствовать правильному развитию русской музыкальной школы. Когда выходишь на новый уровень, работать через Госконцерт просто невозможно. Классическая музыка сегодня - это целый бизнес со своими правилами и принципами. Дело вовсе не в деньгах, как утверждал в интервью вашему журналу Николай Петров, дело в том, что на определенном витке своего развития необходимо не просто выезжать за границу, а быть в определенном месте в точно определенное время. Кроме этого, необходимо иметь постоянную непосредственную связь с менеджерами, дирижерами и оркестрами, - что через Госконцерт осуществлять просто невозможно. И поэтому приходилось заниматься установлением связи только после пересечения границы. А это очень сложно, особенно во время гастролей. Теперь-то я понимаю, что глупо обвинять Госконцерт, когда он просто опутан опекой Минкульта.