"Чувство отвоеванной свободы. Сборник" - читать интересную книгу автора

Во-вторых, в капустнике мы затронули несправедливость, царствовавшую в школе-интернате при ЦМШ, где жили все иногородние. Там процветали ужасные поряд-ки. У ребят воровали еду, а кормили так, что они приходили на занятия полуголод-ными. Если бы вы видели, как они набрасывались на бутерброды, которые мы та-щили из дому и по-братски делили у себя в классе!
Когда капустник начался, зал разделялся на две части. Молодые педагоги сочув-ствовали нам, но боялись смеяться. Директор школы вышел из зала и перед тем,

18

как хлопнуть дверью, потребовал: «Прекратить это безобразие». Капустник мы до-играли до конца, а через два часа кто-то донес, что сценарий писал я с моим това-рищем. После капустника состоялась торжественная церемония вручения характе-ристик, которые были розданы всем, кроме меня и моего товарища. Мы получили документы с опозданием на сутки, сразу же стало ясно, что ни о каком высшем учебном заведении и думать не придется. В характеристике говорилось, что я проя-вил фашиствующие настроения, потому что проиллюстрировал парад учителей, от-личавшихся свирепым нравом, темой нашествия Шостаковича из Седьмой симфо-нии. Сообщалось также, что я постоянно совершаю бестактные поступки, и апофе-озом стала фраза, что я сознательно не вступил в ВЛКСМ. Это был политический ярлык. Ни о какой консерватории не могло идти и речи. Но мир не без добрых лю-дей. У нас учился сын одного заместителя министра. Симпатизируя двум постра-давшим, замминистра позвонил Фурцевой и рассказал нашу историю. Фурцева вмешалась, и характеристики нам переделали, вернее, просто выдали те, которые были отпечатаны до капустника. Через какое-то время комиссия Министерства культуры подтвердила все то, о чем мы рассказывали в капустнике. Зам. директора ЦМШ уволили, директор получил выговор.
- А не кажется ли вам, что вы отплатили им теми же методами?
- Нет. Просто справедливость восторжествовала. Кстати, произошло это совер-шенно случайно. Не было бы этого человека, который решился позвонить Фурце-вой, улетела бы Фурцева в командировку и все. Ужас в том, что справедливость восторжествовала случайно.
История с капустником оказала на меня очень сильное воздействие. Я твердо по-нял, что буду жить по принципам, которые мне кажутся правильными, и с тех пор я старался отделаться от стереотипов, которые мне были навязаны и которых мы уже просто не замечаем.
- Я вас слушаю и мысленно возвращаюсь к своим школьным годам. Мы ведь с вами ровесники. Мы росли я одной стране, в одном городе. Я понимаю, что от вос-питания очень многое зависит. Но ведь, помимо воспитания, существует среда, в которой растешь. В то время среда была достаточно однородной. Для меня, напри-мер, понукания в школе, приказ директора подстричься, власть силы в школе и на улице, как, впрочем, и власть идеологических догм, воспринимались совершенно естественно. Я бы не сказал, что такой порядок мне был по душе, но я старался жить по его законам. И сейчас, когда я слышу, что вы в четырнадцать лет анализи-ровали соотношения добра и зла, сравнивали их с принципами нашей тогдашней жизни, мне что-то не верится. Вы же не в вакууме жили?
- Конечно, не в вакууме. Но жизнь музыкантов вообще очень замкнута. Дома и в

19

школе - рояль. Лишь немного времени остается на литературу, историю.
- Неужели у вас не было никаких контактов с внешним миром?
- Не было. У меня не было ни каникул, им выходных дней, ни дней рождения. К тому же в нашей Центральной музыкальной школе существовал и климат особый в силу специфики. И именно этом климате можно было почувствовать свою индиви-дуальность и развить ее, да и вообще понять, что такое индивидуальность. Но пара-докс заключался в том, что, осознав свое «я», моментально ощущаешь кругом ог-ромное нагромождение лжи, которой все подчиняются - кто-то сознательно, кто-то бессознательно, кто-то просто из-за пассивности. Причем подчас очень трудно оп-ределить, что есть правда, а что неправда. Понять, что есть твое, а что впиталось в результате пропагандистской обработки. Мне иногда и сейчас, когда я уже, кажет-ся, сбросил кожу, не так-то просто определять, что есть мое, а что привнесено в ме-ня.
Но все же я считаю, что самое главное - это дошкольный период. Моя мать, нап-ример, сознательно или бессознательно делала ставку на ярко выраженный индиви-дуализм - и в музыке, и в стиле. Она всегда противопоставляла личность коллекти-ву. В этом не было никакой политической окраски. Просто она считала, что нужно верить в себя, развивать собственный стиль.
- Но ведь так можно воспитать чудовищного эгоиста.
- Совершенно верно. Но, видимо, человек и должен быть в какой-то степени эгоистом, чтобы развить свою индивидуальность.
- А представьте себе, что индивидуальность воспитывается не в таланте?
- Все равно человек, найдет себя. По крайней мере он научится отличать правду от полуправды и в конце концов сделает свой выбор. У него по крайней мере будут все необходимые данные противостоять неестественной жизни.
- Когда вы говорите о человеке вообще, мне кажется, я слышу голос клубного пропагандиста-агитатора, рассказывающего о «формировании нового человека». Расскажите лучше о себе. Неужели действительно ЦМШ в рамках системы могла дать такую возможность сформировать индивидуальность?
- Вы знаете, да. Это впрямую связана с нашей лауреатоманией. С одной стороны, вся система профессионального обучения в ЦМШ направлена на развитие яркой личности, чтобы государство могло использовать ее для своего престижа, как достижение советской музыкальной школы. С другой стороны, весь образовательный процесс направлен на подавление индивидуальности. К тому же советской машине того времени нужны были просто хорошие исполнители, которые быстро и технично могли играть пассажи и могли побеждать на конкурсах. Поэтому у нас такое пе-

20

репроизводство лауреатов. Их сотни, тысячи. Им негде играть, и, самое главное, они никому не нужны. Но система продолжает работать, выпуская все новые и но-вые сотни. Знаете, что спросил проректор, когда я пришел на собеседование В кон-серваторию? «Не будешь больше делать капустники?»
- И что вы ответили?
- «Не буду». И слово свое сдержал. Я никогда больше не занимался обществен-ной деятельностью.
Моя профессиональная карьера была очень похожа на трамплин. Не успел завершиться первый семестр, как меня назначили в советскую команду Конкурса имени Чайковского. Честно говоря, я этого не ожидал. Правда, мне не предлагали, а просто приказали. Впрочем, расчета на меня как на победителя не было. Победители намечались заранее.
- Вы знаете, я не буду это в интервью вставлять. Чем вы докажете? Обвинение серьезное. Как потом выкручиваться?
- Как хотите. Но, учтите, у нас все конкурсы достаточно политизированы. Осо-бенно Конкурс имени Чайковского. Если вам нужны примеры, то пожалуйста, даже на первом конкурсе, когда решался вопрос, давать ли первое место Вану Клиберну, звонили Хрущеву. И то позвонили после того, как Рихтер в знак протеста покинул жюри. Многие могут подтвердить.
Меня включили в нашу команду как молодое пушечное мясо, чтобы усилить сборную. Но произошло непредвиденное. Кто-то сыграл хуже, кто-то лучше, и нео-жиданно для окружающих, как, впрочем, и для себя, я занял первое место. На этом мой взлет не закончился. Вскоре произошло еще одно. событие Святослав Рихтер отказался принимать участие в Зальцбургском фестивале. Надо сказать, что этот фестиваль - самое престижное, что только может быть в мире классической музы-ки. Это как франкфуртская книжная ярмарка, как лондонское дерби. Поскольку до открытия оставались считанные дни, паникующий директор фестиваля прислал те-леграмму с просьбой прислать ему последнего победителя Конкурса имени Чайковского, чтобы хоть как-то спасти вечер. Ситуация неприятная. Я прилетел в Зальц-бург. Это был мой первый выезд за границу. И получил удар сродни солнечному. Я вышел на сцену и просто ослеп от сверкания бриллиантов, от белых манишек, смокингов и бабочек. Такой публики я даже представить себе не мог. Концерт шел с переменным успехом. Нервничал я. Нервничала публика, которая только у входа с удивлением узнала, что выступает не прославленный Рихтер, а никому не известый мальчишка. Многие, кстати, прямо перед входом перепродавали билеты. Вечер задержался на полчаса. Я играл очень сложную программу. Играл так, будто после выступления должен умереть. Не знаю, то ли от испуга, то ли от шока мне многое удавалось, и уже после первого отделения публика не отпускала меня. В перерыве

21

я почувствовал, что отношение ко мне резко изменилось. За кулисы входили аген-ты, как сейчас называют импресарио, и сразу же пытались договориться о контрак-тах. Удивило поведение солидных мужчин, которые стали вдруг обходиться со мной, как с дорогой игрушкой, хотя буквально час назад меня просто не замечали. Это было и смешно, и забавно, и в то же время ужасно нравилось. Госконцерт тог-
да заключил огромное количество договоров, и я стал ездить. Началась совершен-но новая жизнь, которая сулила манну небесную по сравнению с той аскетичной жизнью, которую я вел до этого. Шел август 1974 года.
А дальше моя жизнь до 1979 года разделяется как бы на две. Одна из них парад-ная, а вторая - моя личная. Попав в обойму преуспевающих музыкантов, я, помимо поездок за рубеж, был активно задействован в правительственных концертах, кото-рые проходили в Кремлевском Дворце съездов. Очень смешные мероприятия. Если в зале находился Брежнев, то, выходя на сцену, нужно было предъявить паспорт. Один раз я его забыл, и меня на сцену не пустили. Пока я бегал за паспортом, сце-на стала подниматься, и мне пришлось по-обезьяньи карабкаться, в результате чего я порвал себе штаны. Все выступления я просидел в разорванных штанах. Зато с паспортом « кармане.
Знаете, я ведь выступал даже на торжественном банкете по случаю 70-летия Брежнева.
- Не может быть!
- Может. Мы, несколько актеров и музыкантов, сидели отдельно, недалеко от главного стола, которые по форме напоминал букву «т». В президиуме члены По-литбюро, за столом родственники и другие приглашенные. В паузах между тоста-ми нас выпускали на маленькую эстрадку. Кто-то вел, кто-то декламировал стихи. Хазанов рассказывал про кулинарный техникум, а я играл Шопена. Когда банкет подходил к концу, к нам подсел какой-то странный человек и стал по очереди со всеми шептаться. «Кто это?» - спросил я Хазанова, сидевшего рядом. «Завотделом культуры Шауро, - сказал Хазанов и добавил: - Он сейчас желания исполнять бу-дет». «Как это?» «Ну, проси, что захочешь».
- Что вы попросили?
- Он подсел ко мне, поблагодарил за выступление и спросил, не нужен ли мне рояль «Стэнвэй», которых, по его словам, можно было достать через Совет Министров. Не знаю почему, но я отказался, хотя дома у меня был старый, раздолбанный рояль.
- А что просили остальные?
- Не знаю. В зале было шумно, а желания произносились шепотом.
- Интересно. А на каких еще торжественных мероприятиях вам довелось высту-пать?

22