"Чувство отвоеванной свободы. Сборник" - читать интересную книгу автора

40

валюхи, которые будут двигаться. Но отражает ли это положение в обществе? Абсолютно нет. Машины куплены на пособие, квартира арендована - ее никогда не выплатить.
Самое главное - работать, работать. И вся прелесть западной жизни заключается в том, что если ты хорошо работаешь, то ты хорошо получаешь. Советский эмиг-рант - самый несчастный эмигрант, потому что он самая большая неженка в мире, несмотря на все тяготы здешней жизни. Тянуть лямку в нищете легко. А работать и содержать себя в порядке очень трудно. Даже в относительном. Просто быть в чис-той рубашке. В глаженом костюме.
- Вы считаете, что произошла трансформация достоинства?
- К сожалению, это антимир. Извращенная психология, результат смещенных понятий добра и зла. Я не философ и не политик. Я просто отвоевал для себя в этом мире возможность существовать нормально.

Анна ГОЛУБЕВА

ОСВОБОЖДЕНИЕ ОТ ДВОЕМЫСЛИЯ

Широкой аудитории имя композитора Николая Каретникова практически неиз-вестно. Хотя он автор музыки к пятидесяти фильмам (среди них «Ветер», «Бег», «Скверный анекдот», «Власть Соловецкая»), его высоко ценят кинематографисты, он писал музыку к спектаклям Малого театра, Таганки, ЦАТСА. Работа в кино и в театре давала ему, так же как в свое время его товарищам Шнитке и Губайдулиной, возможность не только кормить семью, но и заниматься главным своим делом - пи-
сать симфоническую музыку. Дело это не приносило автору ни доходов, ни извест-ности.
Музыка его звучала в узком кругу - больше 3-4 человек просто не поместится в его кабинетике, а это практически единственное место, где можно услышать произведения Каретникова. Те, что удалось записать на пленку.
- Ваши коллеги-композиторы - Шнитке, Губайдулина, Денисов - долго не до-пускались до широкой публики на том основании, что считались авангардистами. Теперь выяснилось, что их музыка никакого отношения к авангарду не имеет, а пробиться к слушателям им мешало совсем другое. Софья Губайдулина назвала, по-моему, самую главную причину: «...Наша музыка была нежелательным феноме-ном... внутренией освобожденности личности». Нежелательным - еще бы! Внут-ренняя свобода всегда вызывала у власть имущих раздражение, близкое к панике. Непонятно, что это за болезнь такая. Учету и контролю не поддается. Так что внут-

41
ренне свободных предпочитали изолировать: высылать подальше, сажать, прижи-мать, чтоб не распространялись. Эти гигиенические меры применялись у нас с успехом - внутреннюю свободу почти искоренили, эпидемий не наблюдалось. Интересно, где это вы ухитрились ее подхватить?
- В юности и у меня ничего такого не было. Я рос здоровым, правоверным, был комсоргом в школе, потом в консерватории, молился на Сталина. В семье моей никто не пострадал, так что жизнь казалась прекрасной. Первый удар случился в 48-м году - те самые постановления. В виновность Ахматовой и Зощенко поверил сразу - их книг я тогда не знал. Но музыку-то я уже знал! Мне было 18. Моим учителем в консерватории был замечательный педагог Шебалин. Прокофьева и Шостаковича я слушал и почитал как Великих Мастеров. И вот сверху, с высоты, равной солнцу, спускается постановление об опере Вано Мурадели «Великая дружба», где сказано, что Прокофьев, Шостакович и Шебалин - композиторы вредные и порочные.
Это не укладывалось в голове: с одной стороны. Великие Мастера, с другой – Ве-ликое Правительство во главе с Великим Вождем. И, знаете, удивительно, но голо-ва не раскололась. Оказалось, можно жить с двойным сознанием. Это страшное двоемыслие длилось долго, до тех пор, пока я не узнал правду. Что началось после постановления - известно. От преподавания композиции были отстранены Шоста-кович, Шебалин и многие другие. У руководства Союзом композиторов встали
люди, которых на пушечный выстрел нельзя было подпускать к «командованию музыкой». Под запретом оказались не только новая советская музыка, но и весь зарубежный XX век. Даже Дебюсси перестали играть с перепугу.

ИЗ КНИГИ Н. КАРЕТНИКОВА «ТЕМЫ С ВАРИАЦИЯМИ».

По консерваторскому коридору идет студент (ныне достаточно известный композитор) и несет в руках две партитуры Стравинского. Эти партитуры видит другой студент (ныне очень известный композитор). Он немедленно бежит в партбюро и докладывает: «Там по коридору идет такой-то, и у него в руках ноты Стравинского!»
Подозреваемый немедленно изловлен, уличен в преступлении, и какое-то чудо спасает его от изгнания из консерватории.
В тот же день по окончании занятий пострадавший изловил доносителя во дворе консерватории, сунул его головой в сугроб на том месте, где ныне высится порхаю-щий (не по своей вине) Чайковский, и, нанося удары кулаками по вые и ногами по заду, приговаривал:
- Будешь доносить, сука?
А тот из сугроба вопил:
- Буду! Буду!
И не обманул!
42

- В поисках все тех же нот Стравинского в общежитии консерватории устраи-вали обыск. А когда один студент дерзнул использовать в своем опусе диссониру-ющий интервал-септиму, в консерваторских стенах появилась следственная комис-сия... Запрещалось все мало-мальски несхожее с предписаниями «верха».
- Бытует мнение, что запреты, преграды идут на пользу художнику - якобы только в борьбе с ними он и может создать нечто великое.
- Помилуйте, да ведь художнику и так есть с чем бороться! Само творчество есть процесс борьбы с немотой, с тем врагом, что внутри тебя, а не вовне. А наша действительность всегда ставила художника в такие условия, когда он вынужден делать искусство орудием социальной, политической борьбы.
Именно в результате такой борьбы мы и имеем великую трагическую музыку, великую трагическую литературу. Но эта борьба изуродовала и сократила земное существование Шостаковича, Прокофьева, Мандельштама, Галича... Да пусть в конце концов искусство будет менее трагичным, а люди - более счастливыми.

ИЗ КНИГИ Н. КАРЕТНИКОВА «ТЕМЫ С ВАРИАЦИЯМИ».

...Осенью 1955 года была исполнена очень случайно и небрежно моя 2-я симфо-ния, и я, естественно, захотел, чтобы ее сыграли нормально. Чтобы это стало воз-можным в главном оркестре радио, мне было предложено явиться к А. В. Гауку, главному дирижеру Большого симфонического оркестра Всесоюзного радио домой я продемонстрировать запись состоявшегося исполнения.
Главной частью в моей симфонии был огромный, черно-трагический траурный марш. Он и послужил предлогом для нижеприводимого диалога.
После того как отзвучала последняя нота, установилась пауза. Раздался вопрос:
- Тебе сколько лет?
- Двадцать шесть, Александр Васильевич... (Пауза.)
- Ты комсомолец?
- Да, я комсорг московского Союза композиторов... (Пауза.)
- У тебя родители живы?
- Слава Богу, Александр Васильевич, живы...
- (Без паузы.) У тебя, говорят, жена красивая?