"Философия и психология фантастики. Монография" - читать интересную книгу автора (Фрумкин Константин Григорьевич)

фантастическая (кстати, в свое время Сергей Залыгин говорил, что в истории
литературы существуют две главных линии - реализм и мифология). Разумеется,
пространство литературы можно классифицировать по-разному, и обычно приняты
более утонченные классификации, но Булычев выразил взгляд на литературу, как
она выглядит с точки зрения фантастики: фантастика осознает свое
специфическое отличие от других тем искусства именно в своем антиреализме.
"Заведомость" выбора концепции реальности делает границы между реальностью и
вымыслом более четкими.
Определение фантастического как отклоняющегося от реальностьи делает
понятие фантастики логически близким с понятием психопатологии. Безумие
часто также связывают с неадекватным, искажающим реальность восприятием
окружающего мира, более того - обладание фантастическими представлениями
может быть истолковано как симптом психического нездоровья. Грань между
нормой и безумием в конечном итоге также оказывается зависимой от того, что
психиатры, а также стоящая за ними общественная конвенциальность считают
заведомо неправдоподобным. Здесь стоит вспомнить, что слово "фантастика",
равно как и слово "фантазия" происходят от имени древнегреческого бога
Фантаза - брата бога сна Гипноза, насылающего неотличимые от яви видения (т.
е., по сути, галлюцинации).
Правда, определяя фантастику как отклонение от условно заданной
реальности, мы немедленно сталкиваемся с вопросом: кто должен задавать
реальность, кто выбирает её рабочую концепцию? Автор или читатель
фантастического произведения? Идеальной была бы ситуация, в которой читатель
(или, говоря шире, реципиент) фантастики обладает сходными с автором
критериями отличия вымысла от действительности. В этом случае фантаст и
читатель фантастического произведения находятся как бы в сговоре
относительно того, какие из воображаемых образов считать фантастическими, а
какие - возможными. Из этого следует, что читатель и фантаст должны
находиться в более или менее общей культуре, в противном случае статус
произведения может неузнаваемо измениться - советский читатель мог бы
воспринять "Божественную комедию" Данте как некую разновидность научной
фантастики. Последнее замечание сделано вовсе не в порядке сатиры: в статье
Владимира Половникова научные теории и научная фантастика обнаруживаются
даже у Гомера4). Станислав Лем писал, что в наше время "Государство" Платона
тоже вышло бы под этикеткой "фантастика"5). Более того: такой взгляд может
считаться прогрессивным, поскольку работает на восстановление диахронного
единства мировой культуры. Поэтому А. Ф. Бритиков призывал "взглянуть на
сказку с необычной для нее научно-фантастической точки зрения" 6). Если
такого рода подходы видятся экстравагантными и с определенной точки зрения
неприемлемыми, то это потому, что жанровые определения считаются
привязанными к конкретными эпохам и с трудом применяются к литературам иных
веков. У каждого места и времени есть свой юмор, который с трудом понимают в
иные времена и в иных нациях. Аналогичные трудности возникают при
историческом изучении фантастики.
Определение фантастики, опирающееся на конвенциальную норму
правдоподобия, приписываемую автору и близким ему по культуре читателям,
создает серьезные трудности при оценке фантастичности произведений
литературы и искусства прошлых эпох, поскольку такая оценка требует
выяснения мнения автора, которое далеко не всегда четко выявлено в ткани
самого произведения. По большому счету нет однозначного ответа на вопрос,