"Философия и психология фантастики. Монография" - читать интересную книгу автора (Фрумкин Константин Григорьевич)

имеют решающего значения для оценки текста. С этой точки зрения текст
обладает объективными свойствами, о которых автор может и не подозревать.
Руководствуясь такой установкой, в тексте можно открыть фантастические
элементы, которых там изначально не было. Фантастическое, как мы сказали,
должно привлекать к себе внимание как некая ценность, но анализ текста может
переакцентировать наше внимание. Литературный критик может сосредоточить
наше внимание на побочных, незначимых для самого автора деталях, и благодаря
такому смещению ракурса мы, как с помощью некоего микроскопа, можем
оказаться в новом, причудливом, фантастическом мире. Литературоведение
неоднократно проделывало такие фантастические путешествия, анализируя
фоновые детали в самых что ни на есть реалистических романах. Всякий
читатель должен сам для себя решить, в какой степени такая смена ракурса
помогает удовольствию от текста. Если мы согласимся, что суждение о
фантастичности текста можно выносить вне зависимости от точки зрения автора,
то, смещая точку зрения, у очень многих текстов можно найти ракурс, в
котором они будут восприниматься как фантастические.
Итак, с безусловной фантастикой все более или менее ясно. Однако
проблема усложняется, когда мы переходим к условной фантастике, т. е. когда
нам приходится оценивать фантастичность произведений прошлого, относительно
которых у нас нет уверенности, создавали ли их авторы намеренно в качестве
фантастических. В этом случае нам приходится говорить, что повествование о
небывалом с нашей точки зрения событии является фантастическим, если оно
могло бы быть намеренно вымышлено автором, в случае, если бы автор в него,
как и мы, не верил. Критерий этот весьма надуманный, пользоваться им трудно,
причем использовать его можно, только опираясь на вкус и интуицию. Тем не
менее, другого выхода у нас нет. Речь идет о том, что фантастический элемент
должен быть не просто невозможным - он должен быть довольно ценным внутри
повествования, он должен привлекать к себе внимание до такой степени, чтобы
можно было исключить случайность его появления в тексте. Возьмем, например,
Евангелие. Для христианина или для историка, вставшего на позиции их
предполагаемого автора, евангельские чудеса, конечно, не являются
фантастикой. Для материалиста, категорически отрицающего возможность
описанных в Евангелии чудес, описание превращения воды в вино является
фантастическим вымыслом. Если имеет место вымысел - значит, кто-то его
придумал - либо автор Евангелия, либо некий анонимный соавтор устной
традиции, из которой евангелисты заимствовали описания чуда. При этом чуду в
Евангелиях придается такое значение, что либо оно имело место на самом деле,
либо кто-то потратил специальные усилия на создания его вымышленного
описания. И это дает нам основания заявить: либо мы верим в эти чудеса, либо
считаем их фантастикой. Но в тех же Евангелиях могли бы быть и случайные
ошибки, которые нельзя списать на преднамеренный вымысел. Например, по
мнению историков, Пилат вряд ли умывал руки, поскольку это был обычай
еврейского, а не римского суда. Это не фантастика, поскольку, во-первых,
здесь нет нарушения законов природы, во-вторых, данная деталь является
побочной в сюжете, и в-третьих, она могла появиться в тексте по невежеству
автора - тем более, что и сегодня для выяснения этого обстоятельства
требуются весьма специальные исторические знания.
Таким образом, фантастическим может быть только повествовательный
элемент, о котором, вследствие его ценности в ткани повествования, можно
сказать, что он либо был намеренно вымышлен в качестве фантастического, либо