"Философия и психология фантастики. Монография" - читать интересную книгу автора (Фрумкин Константин Григорьевич)

мог быть вымышлен намеренно.
Еще одна группа возражений против данного нами определения фантастики
может быть связана с тем, что фантастические произведения часто описывают
будущее и вообще события, которые хотя и не имели места до сих пор, но
отнюдь не являются невозможными в принципе, и более того - часто
предсказываются наукой. Описания таких предполагаемых, прогнозируемых
событий также считаются фантастикой, а это вроде бы противоречит нашему
определению фантастического как не соответствующего закономерностям реальной
действительности. Надо отметить, что в "Литературной энциклопедии" вполне
ощущается проблематичность этого вопроса, и поэтому автор статьи делает
специальную оговорку, что жанр научной фантастики все-таки надо
рассматривать как разновидность фантастики, поскольку "гипотетическое здесь
дается как осуществившееся, а также потому, что наличные здесь технические
гипотезы по необходимости (поскольку пытаются предвосхитить подлинную науку)
не могут быть достаточно достоверны" 37).
Принимая во внимание такого рода аргументы, мы должны предположить, что
фантастика должна нарушать не просто любые установленные наукой или здравым
смыслом закономерности, но только самые достоверные и подтверждающиеся из
них. Та модель реальности, отталкиваясь от которой можно создать
фантастическое, соответствует крайне осторожному, можно даже сказать
трусливому разуму, который держится лишь за то, что уже было. Литературное
произведение, воссоздающее исполнение даже самого достоверного научного
прогноза, уже считается фантастическим. Сколь убога реальность,
противостоящая понятию фантастики, осознавали даже авторы Большой советской
энциклопедии, которые говорили, что для фантастики исходной установкой
является "диктат воображения над реальностью, порождающий картину "чудесного
мира", противопоставленного обыденной действительности и привычным, бытовым
представлениям о правдоподобии". Заметим - речь уже идет не о логической
несовместимости с нашей Вселенной, а только о противоречии бытовым
представлениям о правдоподобии. Таким образом, мы видим, что условное
сознание фантаста является довольно парадоксальным. С одной стороны, фантаст
обладает бурным воображением, плоды которого он не боится вставлять в
романы, фильмы или картины. С другой стороны, он всегда помнит, какова
реальность "на самом деле", и здесь его предположения весьма осторожны,
предполагаемая фантастом картина реальности оказывается соответствующей
обыденному кругозору, бытовому здравому смыслу. Этому парадоксу не стоит
удивляться: эстетическая задача фантастики как раз и состоит в том, чтобы
нарушать границы обыденного кругозора, привнося в него чуждые элементы и,
тем самым, удивляя и "эпатируя" обладающего этим обыденным кругозором
массового читателя. С этой точки зрения представляется весьма важным
определение Роже Кайуа, который истолковывал фантастическое как нарушающее
не "законы природы", но "закономерность повседневности". Именно этим
объясняется то, что фантастическими считаются придуманные события,
противоречащие известным фактам истории. Если в романе говорится, что герой
живет в Москве на улице Социализма, то это не будет считаться фантастикой:
хотя такой улицы в Москве нет, но она могла бы быть. Но утверждение, что в
центре Москвы находится не Кремль, а как в Санкт-Петербурге барочный
императорский дворец, будет уже фантастическим, поскольку существование
Кремля общеизвестно и является частью публичной истории страны. Известные
исторические факты входят в кругозор массового читателя, в то время как