"Солнце бессонных" - читать интересную книгу автора (Колесникова Юлия)

Глава 16. Разведка

Калеб был серьезен и сосредоточен всю дорогу к его дому. Он молчал, и я начинала чувствовать себя виноватой, только в чем — не понимала. Я знала, что люблю его, но еще неизвестно, сколько места для меня было в нем. Мне хотелось думать, что знаю его хорошо, но нет, не так хорошо. Хватит ли мне смелости и сил, разгадать его холодность, так быстро сменяющуюся страстью?

— Не закрывайся от меня, — попросила я, и его рука тут же нашла мою ладонь.

— Не будь ко мне сурова. Я пятьдесят лет, не был с кем-то столь близок, ты единственный человек в мире, кому я настолько открылся, — извиняющимся тоном промолвил он, невнимательно следя за дорогой. — Я многим хочу поделиться с тобой, но еще не могу — тяжело рассказывать о том, чем не гордишься. Когда-то я не был столь скрытен, и думаю смогу вновь стать таким же.

Калеб улыбнулся, будто что-то вспомнив, и передо мной предстала та его девятнадцатилетняя часть, которую я любила больше всего. Именно она делала его самым желанным. Другая часть, восьмидесятитрехлетняя, заставляла его самого вспоминать о боли, ошибках, гневе и о том, о чем нужно жалеть. Но вместе они составляли того Калеба, без которого я не могла жить. Могла, поправила себя я, — но не хотела.

Когда мы въехали во двор, я с удивлением обнаружила, что его дом очень красив. Вчера мне было совершенно не до того, чтобы оценить викторианский стиль и огромные окна. Я с чувством вины посмотрела на сломанное ограждение, по которому вилось какое-то осеннее растение.

— Надеюсь, Грем не будет очень зол? — обеспокоено обратилась я к Калебу, только мы выбрались из моей машины.

— Сомневаюсь. Пока он вернется, я все починю! — улыбнулся Калеб, видимо считая мои переживания такими детскими. Я ему поверила и перестала волноваться.

Когда он улыбался вот так, я во многое могла поверить.

Сам дом красовался бледно шоколадным цветом, местами по стене вился плющ, а старая черепица, ухоженная и залатанная, сохранила свой естественный цвет, видимо кто-то старался ее постоянно чистить. На крыльце светлели кресла. Дом был настолько уютным, что тяжело было поверить, что тут живет не большая счастливая семья, а парочка вампиров. Хотя Грем и Калеб и так были довольно дружны. Они больше походили на двух братьев, но я часто замечала, что Грем волнуется за сына, уезжая. А как интересно он воспримет нашу с Калебом дружбу? Раньше я не задумывалась о таком, но не стоило переживать, Грем относился ко мне очень хорошо. Немного как к ребенку, что меня раздражало и все же хорошо.

— Кто здесь жил раньше? — восхищенно выдохнула я, оглядываясь на Калеба. Он оперся на машину и сложил руки на груди. Теперь мое восхищение обратилось к Калебу.

В нем было не меньше ста девяноста сантиметров роста, худощав, но с широкими плечами, свойственными пловцам, волнующими меня не меньше чем его глаза и губы. Смотря на него теперь, не возможно было поверить, что ему не девятнадцать. Слишком красив, чтобы казаться реальным, чтобы быть моим.

— По-моему, здесь жил священник, так как мы много вещей и книг отдали в приход, все на религиозную тематику, — пожал плечами Калеб.

Я рассматривала его с трепетом в душе. Мне еще не верилось, что все происходит по-настоящему. Совсем недавно мы почти враждовали, а сегодня, я стою у его дома, не просто как гость, а как его девушка, с желанием познать его больше.

— Почему ты говорил, что одинок? У тебя же есть Грем, друзья — спросила я, возвращаясь к нему. Он протянул руку и я, подав ему свою, мгновенно и слишком быстро оказалась в приятном кольце его рук.

— Грем, еще до недавнего времени почти все время отсутствовал. Друзья — с ними я не могу быть самим собой. Так что оставались только ночи. Ночь мой спутник все эти годы. Она одна знает все тайны, мои тревоги и переживания, наслаждается той же музыкой, что и я, — его голос успокаивающе заструился возле моего уха, за ним последовало легкое прикосновение губ, которое спустилось ниже по шее, и вот он зарылся в мой шарф. Ноги мои подкосились, не знаю, как только я смогла найти в себе силы, чтобы отстраниться и спросить.

— А чем еще ты занимаешься ночью?

— Рисую.

Я подняла на него затуманенные глаза, и проблеск воспоминания осветил мой, отупевший от его губ, разум. Он часто рисовал, когда бывал у нас, но я, ни разу не видела его рисунков. А также, по рассказам общих друзей, Калеб всегда рисовал на природе.

— Ты раньше мне об этом не очень-то и рассказывал. Я тоже люблю рисовать, в Чикаго я ходила в студию, — заметила я, закусив губу. Надо было ему сказать, что это так и осталось хобби, так как ни на какую высшую похвалу я не тяну. Мой талант к рисованию вполне можно было назвать посредственным, впрочем, как и все остальные таланты.

— Знаю, — сказал он, глядя на мое смущение, — я же ездил в Чикаго, думал, узнав о тебе лучше, избавлюсь от назойливых мыслей, но нет, оказалось, ты слишком интересная. Прилежная ученица, рисуешь, поешь в хоре, а также танцуешь. Или, по крайней мере, делала все это в Чикаго.

— Рисую я не очень, зато люблю искусство, картины имеют для меня огромное значение, — призналась я.

Калеб задумчиво прищурился, стараясь понять, что я стараюсь скрыть от него.

— Почему же не рисуешь тут? Не поешь? У тебя прекрасный голос.

— Все изменилось, — ответила я, печально склоняя голову набок. Мне было нелегко об этом говорить, я вся изнутри сжалась. — Мне казалось, я не заслуживаю всех этих радостей, что я испорченная, грязная…

Мои руки затряслись помимо воли. Калеб молча, притянул мою голову к своему плечу.

— Что тебе нарисовать? Что ты любишь? Море, лес, горы?

Я задумалась. Мне нравилось все перечисленное им, но он так много рассказывал о своих пустых ночах.

— Ночной пейзаж, — эти слова легко сорвались с моих губ. Калеб даже не мог догадываться, что я думала о его одиноких ночах.

Калеб рассмеялся настолько искренне и так захватывающе притягательно, что, не удержавшись, я притянула и поцеловала его. Неохотно отстранившись, он мягко сказал:

— Пойдем, выберешь, такого добра у меня сколько хочешь.

Он потянул меня в дом. Я изумленно оглядывалась в холле, понимая, что совершенно не помню его, потому как была вчера слишком расстроена и растеряна.

Жемчужно-серые стены украшали фотографии, почти все черно-белые, а также зеркало, вперемешку с дизайнерскими вещами стояла старинная мебель. Это несколько напоминало мне вкус родителей Фионы. В простых аскетичных стеклянных вазах стояли свежие цветы.

Я прикоснулась к поздним алым розам, чей аромат разносился по всему холлу.

— Какие цветы ты любишь? — я не заметила, как он оказался рядом, и его запах перебил аромат любых цветов.

— Я не очень люблю цветы, — созналась я.

— Странно, все девушки их любят, — удивился Калеб, не поверив моим словам.

— Но не я. Хотя есть некоторые, — пожала я плечами и обернулась к нему, — жасмин, подсолнухи и маленькие ирисы. Они так просты и прекрасны. В них нет той искусственной красоты, что в розах, зато у них своя непосредственность.

— Розы банальны, — согласился Калеб. Его взгляд потеплел, глаза превратились в два сверкающих серебристых камня. Когда он протянул руку и погладил меня по щеке, я уже ожидала чего-нибудь подобного. Его глаза всегда искрились так, когда он хотел меня поцеловать.

— Тебе подходит жасмин. Невинный, ароматный, притягательный и такой же нежно-прекрасный.

— Но разве я такая, — усмехнулась я, закрыв глаза от его ласки, — я скорее кактус — зеленый и колючий.

— Тогда ты новый вид: кактусожасмин, — хохотнул Калеб, видимо решив меня подначить. Я не обижалась. Приятно когда тебя сравнивают с чем-то прекрасным. Мне не нравилось, когда люди сравнивают других людей с известными артистами и певцам, желая так сделать комплимент. Это должно быть обидно, а неприятно.

Мне пришлось подавить свою чувственность и отодвинуться от его руки. Обойдя, улыбающегося Калеба, я направилась в гостиную, не смотря, следует ли он за мной. Первое что кинулось в глаза отсутствие палатки.

— Кстати, верни спальник, — напомнил мне Калеб, улыбаясь уже с кресла. Это его настроение напомнило мне тот вечер, когда мы пробрались в школьную администрацию.

— Ты говорила, что я нужен тебе целиком, и части по отдельности тебе не нужны. Значит, в нем потребность отпала.

— Оставлю пока что в залог. По ночам же тебя не будет рядом.

— Могу организовать, — предложил мне он, — твои родители скоро обязательно соберутся на охоту.

Я рассмеялась, ничего не ответив, хотя начала предвкушать, что проведу целую ночь с ним. Но моя улыбка растаяла, когда я вспомнила, как он исчез, после той ночи проведенной «У Терри».

Калеб встревожился, отметив изменение моего настроения:

— В чем дело?

— Ты имеешь привычку, как золушка, после ночи исчезать, — постаравшись не казаться грустной, беспечно ответила я. И отвернулась, делая вид, что рассматриваю море на картине, нарисованное довольно искусно.

— Ты смешна, — разозлился Калеб, — ты думаешь это легко быть так близко к тебе и сдерживаться. Моя страсть к тебе какая-то патологическая. И поверь, меня притягивает не твоя кровь, а твоя близость. Ты!

Я не знала, как реагировать на его слова: радоваться, или испугаться. Потому молча, продолжала осмотр, желательно подальше от него, чтобы он не заметил моего пунцового лица. Раньше мне в таком не признавались.

В гостиной стены были все того же цвета, что и холл, только сама комната казалась намного больше, чем та что в моем доме. Здесь стоял телевизор, намного меньше нашего, и множество дисков DVD, а также старый проигрыватель, похожий на те, что стоят в барах, где заказываешь музыку, опустив монетку. В основном там были старые песни, но знала я многие. Я включила одну из песен, стоящую в очереди и это оказалась песня Guns ' n ' Roses, одна из любимых некогда Фионой.

Мебель и здесь была старинной, реставрированной, выглядела она хорошо и как я догадывалась, досталась Гроверам от последнего владельца дома. На полу лежал пушистый ковер, я с острым уколом стыда подумала, что именно на таких в фильмах занимаются любовью.

Я вспыхнула еще сильнее, когда мой разум подкинул мне картинку, где на этом ковре лежим я и Калеб, и осторожно посмотрела не него, боясь, что он догадается о моих мыслях. Калеб к тому времени уже не злился и с интересом наблюдал за моей реакцией на эту комнату.

— О чем ты подумала? — спросил он, и не стал отводить глаза, чем смутил меня куда больше, чем вопросом.

— О нас, — не стала скрывать я. И так же открыто посмотрела на него. Думаю, он догадался, что я имела ввиду, когда наши глаза встретились, так как он со свистом втянул воздух в себя.

— Нам нельзя об этом думать…пока что, — пообещал Калеб, и, несмотря на то, что внешне он оставался спокойным, тяжелое дыхание выдавало его.

Я со вздохом погладила свой выступающий живот.

— Хочу увидеть твою комнату, — заявила я, когда гостиная стала мне уже не так интересна, — теперь моя очередь устроить тебе досмотр.

— А ты мстительная, — удивленно усмехнулся Калеб.

— Еще какая, — мрачно подтвердила я, следуя за ним. — Знал бы ты, как мне хотелось огреть тебя чем-то тяжелым, когда ты рылся у меня в комнате.

— Ты бы меня убила, узнав, что я видел в твоих воспоминаниях, — усмехнулся он, подразнивая меня.

Я от досады застонала. Что такого он мог увидеть в моих воспоминаниях. Худшим, что он мог видеть, это были попойки устроенные мне Пратом.

— А тебя совесть не мучает. Видеть чужие воспоминания, это, то же самое, что и читать чужие дневники, — раздраженно бросила я, поднимаясь за ним по лестнице. Калеб взял меня за руку и остановился на несколько ступенек ниже, так наши глаза оказались на одном уровне.

— Ничего позорного я там не видел. Твое сознание неохотно расстается с воспоминаниями. Возможно, единственное, что меня начало волновать, твой постоянный страх стать похожей на Фиону, и потому не любить детей.

Мне стало страшно. Он говорил о такой сокровенной мысли, в которой я боялась признаться даже самой себе.

— И ты часто думаешь о детях. Но в воспоминаниях мысли не бывают цельными, — неуверенно добавил он, не зная, какой реакции от меня ожидать.

— Конечно же, думаю, — тяжело вздохнула я, понимая, что пришло очередное время делиться сокровенным, и если я думала, что во второй раз станет легче, то ошибалась.

— Я боюсь, что буду ненавидеть их. Мне даже теперь, на седьмом месяце, трудно думать о них как о детях. Это как ходить с гипсом — неудобно, ты не можешь его снять, но ходить с ним нужно. Да еще беречь, чтобы он не рассыпался. Иногда мне кажется, они забирают, крадут у меня эти 9 месяцев.…Если бы не ты, я только глубже погружалась бы в депрессию, в тот страшный омут самобичевания, где я в один момент ненавижу их, а в другой — ужасаюсь своим мыслям.

Его лицо исказила гримаса боли.

— Мне тяжело видеть, как ты мучаешься. Ты воспринимаешь детей, как Зло.

— Знаю, я не справедлива, — лишь смогла ответить я и упрямо замолчала. Я, как и он ни с кем не делилась такими вот своими переживаниями. Слишком личными, слишком постыдными. Можно подумать я и сама не понимаю, что веду себя эгоистично.

Калеб без слов все понял, и мы продолжили путь наверх.

Мы попали в ту же комнату, где вчера помирились. Но она выглядела скорее женской: кремовые стены, белое покрывало, пол из светлых досок, покрытый лаком, огромный шкаф, и трюмо, а также зеркало во весь рост, что я видела еще вчера.

— Это комната, которую Грем бережет для матери, — объяснил мне Калеб, видя мое неприкрытое удивление. — Ева часто любит здесь бывать. Я тоже — много вещей напоминает о матери и сестре. Это их фотографии.

Я лишь теперь заметила на трюмо ряд фотографий в изящных серебряных рамках. Они были черно-белыми. Смотря на них, невозможно было понять какого цвета волосы и глаза у женщин, но не понять, что это конец сороковых годов, было невозможно. Сестра была похожа на Калеба и все же не столь красива. А вот мать — она казалась мне кинодивой. Что-то артистическое проскальзывало в ее чертах. Такое одухотворенное лицо может быть только у людей искусства.

— Она похожа на актрису, — тихо отметила я, даже и, не надеясь, что Калеб что-то на это ответит.

— От нее у меня талант к рисованию. Когда-то ее имя знали многие критики. Теперь они мои роботы считают за некоторое копирование ее. Когда я делаю выставки, иногда подписываюсь ее девичьей фамилией.

Я не хотела касаться этой темы — столь болезненной для обоих Гроверов, потому решила сменить направление разговора.

— Я все еще хочу видеть твою комнату, — настояла я, и направилась к выходу.

— Придется спускаться вниз, — нехотя ответил он, указывая в сторону шкафа, — просто фотографии из моего детства и всей остальной жизни, тут.

— Я успею их посмотреть.

Калеб не возражал, просто взял меня на руки и через несколько секунд мы оказались где-то в середине дома, возможно за холлом и стояли у двери с коваными украшениями. Я достаточно разбиралась в искусстве, чтобы понять — это антиквариат.

— Из погреба одного французского замка, — без тени смущения заметил он. Роскошь очевидно для него ничего не значила.

На ощупь дверь оказалась очень приятной и крепкой, — неожиданно для ее века.

— Контрабанда? — я лукаво изогнула бровь.

— Хорошего же ты о нас мнения, — хмыкнул Калеб и чмокнул меня в нос. Видимо к нему начало возвращаться прежнее хорошее расположение духа. — Кажется ты действительно кактус.

— Я же говорила, как тебе не повезло, — иронизировала я.

— Ах, коварная судьба, так жестока к невинному вампиру, — съехидничал Калеб, и чтобы я ничего не успела ответить, открыл передо мной дверь.

Я действительно замокла, так как не знала, что подумать. Мне пришлось спуститься по ступенькам, и полуподвальное помещение предстало перед моими глазами в своей полной красе. Несмотря на то, что комната была похожа больше на мастерскую, почему то в ней не стояло оглушительного запаха красок и растворителя. Здесь были огромные окна, которых я не видела с лицевой стороны дома, они спускались только до середины стены, видимо с другой стороны доставая до земли, и занимали полностью противоположную к дверям стену. Прикрывали их темно-синие, тяжелые шторы. Одна же стена, простая кирпичная кладка без какой-либо побелки, от потолка до пола была закрыта полками, на которых вперемешку лежали книги, краски, принадлежности для рисования, диски, возможно с музыкой, а может и фильмами, так как я видела цветные картинки на коробочках. А также рукописи, фотографии стопками и в рамках, красивые пустые винные бутылки разных размеров и цветов. И, конечно же, гордость любого мальчишки — стерео система. Покруче той, что в прошлом году купил себе Ричард. Столик с инкрустацией, место которому было где-нибудь в Лувре, украшал ноутбук, и вся нужная к нему аппаратура. Рядом, что самое странное, кружка с кофе, наполовину опустошенная.

— Муляж для Евы, — кратко пояснил Калеб, когда я повернулась к нему с немым вопросом. — Она-то за собой всегда кружки на кухню уносит.

Остальные две стены, просто покрашенные в белый цвет, использовались, как место, куда складывать картины, десятками прислоненные к ним. Посередине комнаты стоял мольберт, огромное круглое кресло, и в отдалении под самими окнами — большая кровать, забросанная школьными учебниками и папками с выпавшими эскизами, словно кто-то их кинул в раздражении.

Меня удивило расположение кровати и с интересом я пошла к ней. Но когда я легла, то поняла, почему Калеб поставил ее сюда — под окна. Прямо над моей головой в окне виднелось небо, и деревья. Сейчас было еще светло, небо выглядело почти чистым, без намека на облака и с него светило солнышко, легко доставляющее сюда свои лучи, от чего комната озарялась и наполнялась светом. Зато ночью, если небо чистое, должно быть видно звезды и луну. При том же кровать была такая удобная, и мне вовсе не хотелось вставать, я чувствовала, как распухли ноги, но интерес к картинам заставил меня подняться.

Все они были повернуты так, что их не было видно. Когда я направилась к ним, то молча, одними глазами испросила разрешения посмотреть их. Калеб просто кивнул, и даже если он был против, то не показал этого.

Я взяла первую попавшуюся — на ней была мать Калеба. Но на фотографии ее лицо было четче, здесь же она как бы отдалялась, расплывалась, отступая в туман. Может, такой она запомнилась Калебу в последний раз? Отблеск черноты расплывшейся в ее глазах тревожил.

Ничего не говоря, я отложила ее. Калеб также молчал, стоя на одном месте. Его глаза, казалось, заледенели. Я понимала, что вторгаюсь во что-то его очень личное, одновременно он и жаждал и не хотел моего вторжения, потому и держался на отдалении. Я видела, как он хотел освобождения от своего одиночества, ставшее его музой, его спутником на многие годы, а значит, все же желал меня. Я была приятно удивленна.

Я взяла еще одну, и чтобы мне было удобней, села на простой деревянный пол, заляпанный краской, испещренный красочными полосками от рам.

Когда я развернула ее, то остолбенела — на картине была я! Или может не я? Прекрасная незнакомка с моими синими глазами и более насыщенным ультрамариновым цветом волос, выступала из осени, словно что-то искала. Такая же потерянная и одинокая, как я совсем еще недавно. На мне были черные одежды, что сплетались в поток, а потом переходили в дождь. Картина не напоминала реалистичную, и оказалась чрезвычайно меланхоличной.

Впервые я задумалась, какой Калеб в первый месяц видел меня. Неужели такой? Он увидел во мне ту же боль, что испытывал и сам? Была ли я такой страждущей и страдающей, как он меня изобразил? А может он видел намного больше, чем я хотела показать: здесь я была одета в ту депрессию, еще совсем недавно снедающую меня.

Немного оправившись от увиденного, я отметила, как он хорошо рисует. В некоторых местах на передний план выходили мазки, а задний сливался в сплошной цвет. Сам же цвет красок навевал воспоминания о дождливой осени, если не считать несколько ярких пятен обозначающих листья на деревьях.

Видимо эти две картины были нарисованы недавно. Я потянулась к еще одной, что находилась в самой середине холстов. Мне хотелось знать что он рисовал до того как встретил меня. Я остолбенела, перевернув ее. Волна восхищения прошла в моем сознании и заставила мое сердце биться чаще, — если бы Калеб был картиной, он стал бы этой.

Ночной пейзаж, освещенный лунным светом, передавал все те ощущения, что чувствуешь, оказываясь ночью в лесу. Казалось, я слышу звук ночи и чувствую ветер, в отдалении шумит водопад, и словно я опять в лесу и иду за Калебом. Но нет холода в этой ночной красоте. Вот она темнота жизни Калеба, в которую он меня затягивал, завораживал…

— Я хочу ее… — развернувшись к Калебу, заявила я.

— Здесь будет твоей любая картина, которую ты попросишь, — отозвался Калеб с кресла, при этом выглядел он так, словно увидел чудо. Я смущенно зарделась. Мне всегда становилось жарко, когда он смотрел так. — Ты такая милая, когда чем-то восхищаешься.

— Все потому что твои картины прекрасны, — не согласилась я с ним и потянулась за следующей.

В основном все они были «ночными призраками одиночества», как называл их Калеб, но мелькали среди них и дневные, только связаны они были со мной. Но нигде я не была беременна и мне это нравилось. На них я была больше собой, чем даже чувствовала сама, целостна и красива. Такой Калеб видел меня. Как я могла не любить его, после таких картин, после того как посмотрела на себя его глазами.

— Ты знал о моей депрессии до той лекции? — спросила я осторожно, просмотрев очередной свой портрет, где на мне вновь была черная одежда. Обернувшись к нему, я ожидала, что он начнет увиливать от вопроса, но нет, Калеб готов был ответить.

— Нет, но видел, что тебе плохо. Все равно, даже тогда ты была светла, освещая мне путь по дороге к себе, из моего эгоизма и самовлюбленности.

— Я не свет, Калеб, я дождь, — не весело рассмеялась я, подойдя к нему. Ноги затекли, и двигалась я не столь элегантно и проворно, как хотелось бы. Без его согласия я примостилась на его коленах, и Калеб притянул меня к себе. Он обнял меня страстно и отчаянно.

— Так может, смоешь мою печаль, — его улыбка могла бы быть горькой, если бы не искорки в его глазах, предвещающие мне поцелуй.

Я, как раньше делал он, обхватила его лицо своими маленькими, почти детскими ладонями. Тепло его лица на миг обожгло меня, так как я этого не ожидала, но я настойчиво приближалась к его губам, не отводя глаз.

Мы перестали дышать, когда наши губы соединились, и все вдруг потеряло смысл, были только мы. Такой болезненно сладкий поцелуй, он словно растворял нас друг в друге, и заставлял забыть обо всех тревогах.

— Ты больше никогда не будешь один, — зашептала я ему, не желая прерывать этого момента.

— Тогда никогда не покидай меня, — ответил Калеб несколько бесчувственно, но все его чувства проявились в нервном движении руки скользящей по моей спине, шее. Вдруг он почти грубо спихнул меня с колен, и я мягко свалилась на пол. Калеб к тому времени уже стоял около окна, тяжело дыша.

— Прости, — небрежно проведя по волосам рукой, он так и не стал оборачиваться. — Ты слишком притягательна. Мне раньше не приходилось общаться с такими девушками так близко. Когда мне казалось что Особенный, это придуманная история некоторыми вампирами для оправдания превращения людей. Но ты действительно пахнешь очень интересно.

Сидя на полу, я думала о том, какая же я дура. С ним так легко забыться, но ведь он имел свои проблемы. Даже просто находясь около меня в такой вот солнечный день, он не мог не чувствовать жажды. Мог, конечно же, подавлять это желание, но только не тогда когда мы так близко.

— Извини, мне так хорошо с тобой, что я обо всем забываю, — я с состраданием наблюдала, как он понемногу приходит в себя.

— Это я должен просить прощения — ты такая маленькая, хрупкая, и я должен все контролировать, — Калеб уже почти улыбался, — надеюсь, ты не ушиблась?

— К сожалению, лишние сантиметры у меня не только на животе, — проворчала я, и все так же продолжала сидеть на полу. Я надеялась, он еще вернется, и поможет мне встать, тогда я снова смогу ощутить прикосновение его рук, близость лица и тела.

— Во времена моей смертной молодости ты была бы худой, — Калеб вернулся ко мне, с осторожностью поглядывая в мою сторону. Прошло еще некоторое время, прежде чем он открыл свои объятья вновь.

— Ты уверен? — переспросила я, чтобы увериться. Жизнь с вампирами многому меня научила, и главное к осторожности.

— Я бы не подверг тебя опасности, если бы не был уверен, — укоризненно заметил Калеб, аккуратно устроив меня на коленях.

— Знаю, хотела тебя подразнить.

— Мне кажется или, в самом деле, чем тебе хуже, тем веселее ты становишься?

Неужели в голосе Калеба звучит недовольство?

— Наверное, это не очень нормально — в стрессовых ситуациях я не впадаю в истерику. А начинаю шутить, смеяться, неуправляемо веселится. Некоторым моим подругам в Чикаго такое поведение не нравилось. Они не понимали, почему, когда им бывало плохо, я не качала лицемерно головой и тяжело не вздыхала, а старалась найти что-то смешное в плохом.

Я бесстрастно пожала плечами. Мне не нравилось лгать, тогда, когда это не было не необходимо. Может потому что Фиона лгала часто, и мне и себе и родителям — всем! Все ее проблемы прикрывала ложь, и она же их вызывала.

— Ты и не должна быть нормальной. Это понятие переоценивают. Намного интереснее отличаться от других. И в тебе есть такое качество. Что-то такое, что выделяет тебя из толпы. Так зачем же сливаться с ней? — мягко увещевал меня Калеб. Я хотела бы вслушиваться в его слова больше, но то, как он старается держать между нами дистанцию, раздражало. Теперь я почувствовала себя виноватой перед Калебом, так же как и всегда перед матерью, когда жажда становиться слишком сильной, и она почти убегает на охоту.

— Так вот почему я тебе нравлюсь — я ненормальная! — я постаралась как можно более искренне рассмеяться, чтобы Калеб не почувствовал моего нарастающего раздражения. Калеб же наиграно сурово пожурил меня пальчиком, словно маленькую.

— Как же с тобой легко и просто, мне не нужно стараться быть кем-то другим или искать себе занятие, — вздохнул Калеб, блаженно улыбаясь в потолок.

Я была рада, что ему все же со мной хорошо.

— Может, нарисуешь меня когда-нибудь с натуры, — предложила я, даже не ожидая, что он согласиться.

Он перевел свои улыбающиеся глаза на меня и вдруг подхватил на руки, закружил по комнате, радостно напевая. Снова проявилась его молодая часть натуры, которую я желала видеть постоянно.

Я смеялась, вслушиваясь в его голос, и немного подпевала — у нас чудесно выходило. Но, к сожалению, мне быстро стало плохо.

— Остановись, — еле дыша, попросила я и кинулась прочь, только он опустил меня на ноги.

До ванны было недалеко, и я боялась, что просто не успею. И только закрыв за собой дверь, смогла перестать думать о страхах.

Мы с ним слишком часто забывали о моей беременности, и вели себя так, будто бы ее нет. И вот меня укачало. Ну кого еще угораздит укачать в объятьях?

Когда мне полегчало, я выбралась из ванны, Калеб уже ждал под дверью. Это было как пощечина — его красота и что-то неземное, в сравнении со мной и моими такими людскими слабостями. Я была противна себе — в этом раздутом, безобразном теле. Но может все трудности, все, что произошло со мной, было платой за получение Калеба? Он стоил больше всего того, что я пережила.

Мне захотелось понять, думает ли он о детях, и как будет, весит себя, когда они родятся, но мы договорились не говорить о будущем. Ничего я смогу потерпеть три месяца!

— Что еще можно посмотреть в твоем доме? — поинтересовалась я, как ни в чем не бывало.

— Тебе уже лучше? — Калеб проигнорировал мою нарочитую беззаботность и приблизился, встревожено разглядывая меня.

— Да, в этом прелесть беременности — плохо не продолжительно, — фыркнула я, позволяя взять свою руку, так как ожидала, что он обнимет меня. Но Калеб медлил. Он несколько долгих секунд придирчиво изучал мое лицо. Затем заметно расслабившись, он довольно вздохнул.

— Осталась кухня, комната Грема, его кабинет и комнаты для гостей. Но в кабинет Грема доступа нет, — огласил Калеб весь список так, словно читал диссертацию

— Почему?

— Я так для себя решил, — твердо сказал Калеб. — Проще не знать чем он занимается, пытаясь разыскать ее.

Я грустно посмотрела на Калеба и постаралась сменить тему, что мне приходилось делать за сегодня уже во второй раз. Но ничего когда-нибудь мы поговорим о его матери на чистоту.

— А как же библиотека? Грем так часто и с любовью о ней рассказывает.

— Действительно, — с явным облегчением рассмеялся Калеб, стараясь не смотреть на меня. — Тогда нам на чердак.

Я удивленно заморгала и улыбнулась.

— Библиотека на чердаке, а твоя комната в подвале?

— Да, мы такие, — Калеб по знакомому лукаво изогнул бровь. Он повел меня наверх следя чтобы я не споткнулась.

Проход на чердак закрывала похожая дверь как в комнате Калеба. Я искоса взглянула на него, прежде чем спросить:

— В том замке осталась хоть одна дверь?

Он рассмеялся и пропустил меня вперед.

И если комната Калеба выглядела несколько неуютной, да к тому же мастерской, здесь же было видно, что бывают постоянно. Когда Калеб включил свет, так как присутствовало только одно окно, полностью и плотно зашторенное, мне показалось, что я попала в мир сказок Терри Прачета. Вот именно такой я себе и представляла настоящую английскую библиотеку.

Библиотека занимала весь чердак, переоборудованная, так же как и в любом английском университете. До середины стен шли деревянные панели, а дальше бордовое сукно, и все это, вместе с зашторенным окном придавало комнате мрачности и величия.

— Помню, когда мы пережали сюда, сколько труда заняло все эти книги перевезти.

Я проходила между стеллажами и водила пальцем по фолиантам, некоторые из которых были очень старыми, даже старше Терцо. Я задумалась над тем, откуда у Гроверов столько денег? Я знала, откуда они у моих родителей. Терцо в прошлой жизни аристократ, из богатой итальянской семьи. Каждые тридцать-сорок лет, состояние переписывалось с Терцо на Прата, иногда на Ричарда, и они поочередно играли роль сына, племянника, брата, конечно же, немного незаконно. Впервые за 15 лет жизни Терцо, как вампира, все состояние перешло к женщине — мне. В данный момент я была графиней, и даже очень обеспеченной. Деньги вкладывались и множились. Мне, а теперь и моим детям, еще несколько сот лет, не придется беспокоиться о них.

Но вот о Гроверах я знала мало. Почти половину своего времени Грем проводил, рыская по миру в поисках жены, и бизнесом он точно не занимался, как думали все. Тогда откуда?

Я осмотрелась и увидела несколько картин, стоящих наверняка целое состояние, мебель — историческая реликвия, на столике шкатулка из серебра инкрустированная камнями, и я почему-то не сомневалась, что драгоценными.

— Все здесь такое дорогое, — с сомнением протянула я. — Но откуда деньги? Вы же не работаете.

— Если я пока не буду отвечать, ты не обидишься? — осторожно отозвался Калеб, держа в руках одну книжку, с такими же коричневыми обложками, как и остальные в том ряду.

— Не хочешь отвечать — не надо. Со временем ты и так расскажешь мне все твои тайны, — пообещала я, стараясь не злиться.

Я с досадой отвернулась, и тут же почувствовала, как его руки обвиваются вокруг меня. Волна тепла и нежности прошла по моей шее, когда я почувствовала его дыхание.

— Не люблю, когда ты дуешься, — прошептал он, и я забыла о дыхании. — Ты кажешься тогда такой далекой и чужой.

— Не говори так, — попросила я. Его губы возле моего уха сводили с ума. Он прикоснулся почти неощутимо к шее, а мои ноги тотчас же подкосились. Калеб бережно подхватил меня на руки, а его губы продолжили свою волнующую дорожку к моим губам.

Как мы оказались в комнате Калеба, я даже и не поняла, единственное, что заметил мой отрешенный разум, что на улице стемнело. Но я отметила это просто так, чисто механично, потому что руки Калеба обжигали кожу на моих плечах.

Я и не заметила, как сама стянула футболку с Калеба. Он почему-то не сопротивлялся. От красоты его тела мой ум странным образом протрезвел. Словно я больше не смотрела на все происходящее со стороны, а действительно принимала участие. Такое просветление подстегнуло меня к действиям. Калеб развалился на кровати рядом, и вовсе не препятствовал моим рукам, изучающе скользящим по его телу. Только когда я нагнулась и поцеловала его грудь, а потом спустилась немного ниже, Калеб вскочил как ошпаренный.

— Думаю нам нужно прекратить! — почти закричал он.

Я тяжело вздохнула и согласно кивнула. Мне хватало и просто смотреть на него.

— Ты странно на меня влияешь, — обреченно покачала головой я, — раньше меня близость с парнями не привлекала, а во время беременности и подавно. Но ты…ты со мною что-то творишь, просто одним взглядом. И я горю, стоит тебе прикоснуться.

Такой смущенной я еще никогда себя не чувствовала.

— Поверь, ты тоже притягиваешь меня физически, настолько сильно, что это чувство перебивает любую жажду. Думаю мне нужно держать от тебя руки подальше. Мы за сегодня уже несколько раз были на грани… и это плохо.

— Неужели любовь такая? — удивилась я вслух, немало смутив Калеба. Мы становились все ближе с каждой проведенной минутой, но еще никто из нас не говорил о любви.

— Любовь — это что-то такое, что у Бет и Теренса, — возразил страстно Калеб, — а у нас с тобой — Единение, только так я могу назвать, все, что кипит сейчас во мне при виде тебя. Разве можно назвать мои чувства к тебе так банально — любовь?

Он был прав, все это больше любви. Именно такое чувство испытывают верующие фанатики. Для меня Калеб был почти божеством, хотя за такое богохульство Самюель могла оставить меня без музыки на долгие недели.

— Возможно, мне пора домой, — неожиданно для себя ляпнула я, что бывало со мной, когда я чувствовала себя не уверенно. И лицо Калеба после этих слов стало замкнутым.

Мы ехали назад, так же как и сюда — не разговаривая. Но теперь, ни он, ни я, не старались коснуться друг друга. Отвернувшись к окну, я все думала, что Калеб часто называл наши отношения патологией. И почему-то теперь мне стало больно. Все складывалось против меня: и моя внешность, и беременность, а теперь еще и эта патология, которой очевидно боялся Калеб.

Я не хотела ждать, когда Калеб выйдет и машины и потянулась к дверце сама, но он уже был там. Мое плохое настроение и обида, сразу же прорвалось наружу.

— Я не люблю, когда ты так делаешь! — сказала я резко, не подумав. И тут же пожалела — лицо Калеба исказила гримаса, глаза потеряли свою теплоту и привлекательность.

— Ну, прости, я всего лишь клятый вампир! — вспомнил мои такие давние слова Калеб. — Не пойму только какого еще поведения ты ждешь от меня!

Мне было так жаль, я потянулась к нему, но Калеб отшатнулся и его движение, резануло меня по сердцу. Он резко захлопнул дверцу машины и бросился прочь, уже в знакомом мне направлении леса.

Какая же я дура! Он подумал, что я хочу видеть его другим! Что мне неприятна его сущность. Но ведь все по-другому. Сложность заключалась в нашем чрезмерном притяжении, и неизрасходованная энергия била из нас ключом. Нам стоило поговорить, а я отвернулась от него.

Мучимая тревогами и сожалениями я зашла в дом, и даже смех родителей и звуки, доносящиеся с кухни, не могли поднять моего настроения. Едва переставляя ноги, я принялась стаскивать с себя пальто и шарфик.

— Ты целый день провела с Калебом? — улыбнулась мне Самюель, когда вышла из кухни, чтобы помочь расшнуровать мои ботинки.

Терцо выглянул из кухни с шипящей сковородой, чтобы очевидно тоже послушать, что я скажу и при этом посмотреть на меня. Можно подумать я ходила куда-то на дискотеку!

— Да, — устало отозвалась я, стараясь избежать встречи с понимающими глазами мамы, и поплелась на запах исходящий их кухни.

Терцо готовил словно на целую футбольную команду. Хотя, когда я принялась за лазанью, оказалось ее не так уж и много осталось после меня. Главным было то, что пока я ем, то могу помолчать, и не отвечать на вопросы родителей. Я видела, что они только и ждут когда я поем, значит, решила я, они слышали наш разговор на улице. Я с трудом подавила злость, понимая, что они не виноваты, только потому, что слышат так хорошо. И все же чертовски тяжело жить среди вампиров — никакой личной жизни.

— Вы поссорились? — невинно поинтересовалась Самюель, забирая от меня полупустую тарелку и ставя кружку с чаем.

Ну вот, началось!

Я подозрительно покосилась на них.

— Подслушивать не хорошо, — чтобы отдалить нежелательный разговор, я постаралась давить на жалость.

— Ну, уж прости, говорили вы достаточно громко, что даже сестры Стоутон могли услышать, — парировала Самюель. Я тяжело вздохнула, понимая, что мама разгадала мой трюк. Ее мне никогда не удавалось провести, в отличие от Терцо, Самюель прекрасно знала меня, и не поддавалась на провокации. Хмуро кинув взгляд на мужа, будто бы ища поддержки, Самюель все же не стала еще что-то договаривать.

Когда Терцо понял, что теперь пришла его очередь исполнить отцовский долг, то немного поколебался. Ему больше нравилось баловать меня, а уже воспитание он оставил на Самюель, и не очень любил влезать в такие вот разговоры.

— Да здесь и нет ничего плохо, что мы услышали ваш разговор. Одно дело жить с вампирами, когда они твои родители. Другое, влюбиться в него. Так как ты человек — ссор не избежать. Вы всегда будете подозревать друг друга, что не воспринимаетесь такими, как есть. Ты разберешься совсем этим со временем, а Калеб тебе поможет, он будет терпелив.

Я тяжело засопела. Все-таки трудно говорить с родителями о любви, чувствах. И все же я понимала, что не смогу избежать такого разговора. Пусть они не показывали, но волновались за меня.

— Не понимаю, почему чувства Калеба вы воспринимаете всерьез, а мои — нет!? — не удержалась я от грубого вопроса. — Словно его вы понимаете и доверяете ему больше чем мне?

Терцо и Самюель обеспокоено переглянулись. Ага! — обрадовалась я, значит, есть что-то такое, на что вы не можете знать ответа!

— Видишь ли, так оно и есть, — согласилась Самюель, и я видела, что ей трудно в этом признаваться. Мои плечи сникли. — Так же как тебе трудно понять нас. Нашей любви к тебе нет описания. Мы любим тебя намного больше других родителей. Откуда ты думаешь, у тебя, всегда было столько свободы и доверия? И это чувство не поддается описанию, оно настолько сильное, что может причинять боль.

— Единение… — наконец я до конца осознала, что Калеб имел ввиду.

— Да, что-то в этом роде, — согласилась Самюель. — Только то, что мы понимаем чувства Калеба к тебе, это не значит, что предаем тебя.

— Я понимаю, — тихо отозвалась я, совершенно не думая, что они предают меня, а боясь, что я совершенно не понимаю самого Калеба. Значит, я немного предаю его, обсуждая все это с родителями. Через пару месяцев, они займутся детьми, а я буду строить с Калебом полноценные отношения, без них.

— Не думаю, что нам стоит обсуждать это, — выдавила из себя я.

Самюель болезненно скривилась. Ей было тяжело услышать, что она уже не так нужна мне как раньше. Терцо просто понимающе покачал головой.

— Как ты сама захочешь, — спустя несколько минут отозвалась Самюель, все еще горько задетая, но я не переживала за нее. Еще пару месяцев, и мои сердечные проблемы уже не будут так ее интересовать. Сердце ревностно кольнуло, но я смирилась. За все нужно платить. Любовь родителей я охотно меняла на любовь Калеба.

Я и так сегодня слишком много натворила, решила я, и поспешила ретироваться в свою комнату, но прежде нужно было поднять настроение матери.

— Так как ваши покупки?

Зря я задала этот вопрос. Когда меня потащили в гостиную рассматривать все игрушки, одежки, кроватки и даже коляску специальную для двоих детей, я не думала, что это займет столько времени. Единственным хорошим аспектом было то, что разговор был забыт.

— По дороге мы думали об именах! — заявила мне Самюель торжественно, я едва удержалась на месте, чтобы не сигануть наверх. Но нет, я буду стойкой и перенесу свое наказание.

— И?

— Ты знаешь своего отца — Самюель обвиняюще посмотрела на Терцо, пытающегося собрать специально для меня одну из кроваток. — Его предложение это Бальтазар и Марица! Да кто сейчас так называет детей?

— В моей семье много было таких имен, — воинственно заметил Терцо, отставляя в сторону детали. — А твои-то чем лучше? Гвиневера и Ганновер! Просто какое-то средневековье. Да дети уже в три года попросят, сменить им имена.

Да уж, подумала я, знала бы, что начнется такая дискуссия, вообще бы не открывала рот. Самое страшное, что мне не нравилось не одно из предложенных имен.

— Так может, предложишь что-нибудь получше? — насмешливо предложила Самюель, иронично сверкая глазами. И я за столько лет, поняла, насколько страстно они любили друг друга.

— Давай просмотрим книгу об именах, например, — не стал сдаваться Терцо, и пусть их перебранка выглядела шутовской, я сразу же заметила в глазах родителей знакомые мне вспыхивающие огоньки. Они смотрели с желанием, и я со смятением не знала, куда деть глаза. Трудно узнать, что твои родители страстные любовники. Нужно было срочно выметаться отсюда!

— А ты что скажешь, милая? — Самюель обратилась ко мне, и я удивилась их выдержке. Если они чувствуют друг к другу то же самое, что и я к Калебу, то сейчас им должно быть нелегко сдерживаться.

— Я думала назвать их Рики, в честь Ричарда и Соня, в честь твоей матери Софии, — просто ответила я. Ричардом звали отца Терцо, а София, прекрасная сильная женщина, мать Самюель. И эти неизвестные люди, подарившие мне родителей, всегда казались кем-то таким близким.

Терцо и Самюель затихли. Подняв голову, я поняла, что сейчас они смотрели на меня как никогда с благодарностью. Я поняла, что это относиться и к тому, что я снова сделаю их родителями.

— Думаю, пойду-ка я к себе, — еле сдерживая слезы, обронила я, и поспешила в свою комнату.

Я не заслуживала той любви, с какой они смотрели на меня. Сколько раз я думала о том, что все же следовало сделать аборт. А они по-прежнему готовы ради меня на все.

Зайдя в комнату, я устало прислонилась к двери, старясь преодолеть подступившие слезы.

Чтобы полностью не раскиснуть, я принялась за уборку в комнате, не обращая внимание на боль в ногах, голове, да и во всем теле. Стопку чистой одежды на кровати, я убрала в шкаф. Собрала все ненужное со стола и собрала грязные вещи в корзину. Когда дел, чтобы увильнуть от мыслей не осталось, я схватила, наконец, телефон. Калеб взял трубку с первого гудка.

— Прости меня, — хрипло пробормотала я, стараясь сдерживаться от рыданий. — Ты все не правильно понял. Ты мне нужен такой, какой есть. Я просто думала о том, что ты сказал, и сразу начала искать причины всех бед в себе…

— Я не злюсь, — мягко рассмеялся в трубку Калеб и я расплакалась. Он утешал меня самыми ласковыми словами, и где-то в середине сказал что любит.

— Но ты не считаешь наши отношения любовью, — слезы прекратились, и я смогла сказать что-то членораздельно.

— Нет, просто я считаю их чем-то большим, чем те чувства, которые люди называют словом Любовь. Это как будто любовь, в кубе и умноженная еще на три, — прозвучал его голос, и я пожалела, что не могу сейчас видеть его.

— Тогда я люблю тебя в кубе и еще так несколько раз, — рассмеялась я, он же застонал:

— Неужели все так плохо, что ты шутишь?

— Когда мне плохо я заливаюсь, прям таки истеричным хохотом. Теперь мне просто хорошо. Мы же помирились! — счастливо воскликнула я, наматывая провод телефона на палец. Заметив это, я почувствовала себя глупой.

— Я уже думал ехать к тебе, твой звонок поймал меня в дверях, — мрачно хмыкнул Калеб.

Я же представила его лицо. На миг в глазах потемнело, и я поняла, что в этот момент могу понять, что твориться в голове Калеба, потому как от усталости и слез, мое сознание ослабело. Мой странный дар, накатывал на меня волнами, и чтобы облегчить головную боль мне стоило только проникнуть в его мысли. Но я не стала этого делать. Калеб должен открыться мне совершенно по-другому. Превознемогая боль, я рассмеялась.

— Быстро же ты берешь трубку.

— Ты лишь позови, и я буду у тебя так же быстро, — пообещал он мне, и его тихие слова напомнили о его руках и губах. Сквозь боль я почувствовала приятное тепло. Когда я стала такая?

— К сожалению, откажусь, — проворчала я, — не думаю, что стоит, так сказать, удивлять родителей.

— Когда-нибудь нашими будут все ночи.

Лучше бы он не говорил таким приятным шепотом. От этого я теряла контроль. На одно сладкое мгновение я потеряла способность управлять свои даром, и в моей голове взорвались образы, которые сейчас видел Калеб — мы вдвоем, у водопада… его губы и мои… мы вместе…

Усилием воли я захлопнула крышку чужого сознания.

— Э, ты говоришь о будущем, — с трудом отозвалась я, — скажешь мне все это через три месяца!

— Рейн Марлен Туорб, я говорил тебе, что ты невероятно хитра?

Я нервно рассмеялась, стараясь не поддаться притягательной хрипоте в его голосе. Вдруг Калеб стал серьезен, и это ощутимо сняло давление с моей головы.

— Я люблю тебя и хочу, чтобы ты думала обо мне! Жди меня завтра с утра!

— Лучше после обеда, — скривившись, я осторожно сказала ему.

— Почему? — в голосе Калеба проступило раздражение. Он не привык еще к отказам.

— Завтра воскресение, мы идем с утра на службу.

Калеб тяжело вздохнул и ненадолго смолк.

— Я бы пошел. Но раз ты запретила рассказывать о наших отношениях…

— Мы не идем на переговоры с шантажистами, — отчеканила я. Надо держаться той линии политики, которую выбрала с самого начала, чем бы он меня не соблазнял. Но на миг я представила, как бы было, если мы могли встречаться в открытую. Тяжелый вздох вырвался из меня.

— Не переживай, я шучу, — успокоил меня Калеб и добавил, — я буду ждать тебя после церкви. А теперь ложись спать. Люблю тебя.

— И я… — сказала я уже в тишину трубки.

Я думала, что смогу обдумать весь сегодняшний день, но головная боль просто убивала. Не раздумывая, я приняла снотворное, и когда возвращалась из ванны, еле переставляла ноги. Боль под давлением лекарств отступала, и я уже почти не ощущала сознаний Терцо и Самюель, сидящих внизу. Одеяло помогло мне скрыться от всего вокруг.