"Солнце бессонных" - читать интересную книгу автора (Колесникова Юлия)

Глава 15. Вместе

Я проснулась с утра, и первой моей мыслью было позвонить Калебу и узнать: вместе ли мы еще сегодня, или вчера это было повторение воскресенья? Но мне не пришлось никуда звонить.

Я резко выпрямилась на кровати, услышав кроме смеха родителей внизу, и его голос. Он что-то возбужденно и громко говорил, но что именно понять было не возможно. Не знаю, когда в последний раз собиралась так быстро.

Я со стоном посмотрела на себя в зеркало — минувшая тревожная неделя оставила не моем облике свой след. Единственным улучшением после нормального сна был цвет кожи. Синяки под глазами почти прошли, скулы остались все так же остро очерчены, зато глаза…глаза сияли. Потому что внизу сидел Калеб, он ждал меня!

Видя свое отражение, я думала, что вчера я должна была отговаривать его от себя, а не наоборот. Глупец, как бы я смогла без него прожить, зная, что и он любит меня? Все о чем могла думать я — был он, и если не было его, то и ничего не было.

Безуспешно попытавшись замаскировать синеву под глазами, я поспешила вниз. Мне было немного стыдно, от мысли, что они слышали, как я металась наверху, в попытках привести себя в более или менее нормальный вид. Но все мысли вылетели из моей головы, только я увидела Калеба.

Как всегда в простых футболке и джинсах, Калеб стоял, небрежно прислонившись к стойке — выглядело это, конечно же, как реклама кухонной утвари. Как тут не почувствуешь себя пустышкой? Мне стало больно дышать, ведь я понимала, как проста по сравнению с ним. Зачем я ему? В очередной раз задавалась вопросом я.

Совершенно забыв о родителях, я бросилась в его раскрытые ожидающие руки, чтобы насладиться долгожданным сладким поцелуем.

Деликатное покашливание Самюель и грозное молчание Терцо отрезвили меня. Мои щеки пылали, когда я посмотрела на отца.

— Милая, я все понимаю, сейчас другие нравы, но пожалей старика, — Терцо был одновременно смущен и удивлен. Он не ожидал, что его дочь выросла уже настолько, чтобы целоваться с мужчиной.

Смех Самюель прозвучал, как дуновение свежего ветерка в грозящей тишине.

— Любимый, только не надо о пестиках и тычинках, у них в школе про все подробно рассказывали на курсе биологии, еще три года назад.

— Я не о том, — Терцо, привычным жестом пригладил свои волнистые волосы, — она слишком быстро выросла. Мне всегда будет казаться, что она слишком молода для любви. Вчера были куклы, сегодня она уже завела себе друга.

— Нет, пап, — поправила я его, — совершенно недавно я забеременела, а в куклы я не играю еще с двенадцати лет.

Я улыбнулась его реакции на наши отношения с Калебом. Еще недавно он сам меня расспрашивал обо всем, а теперь говорит так, будто бы я завела себе домашнего любимца. Поискав руку Калеба, я прикоснулась к ней, и он ободряюще сжал мою. Как, оказывается, хорошо иметь поддержку. Больше я не одна.

— К тому же у меня в Чикаго тоже были парни, — осторожно напомнила я отцу, при этом заметив, как поморщился Калеб. Он ревновал, догадалась я.

— Но они же были сопляками, — иронично заметил Терцо. Я знала, что отец любит Калеба, и все же понимала его отцовские чувства. Как мой отец, он будет считать, что на свете нет мужчины достойного меня. — Хотя возможно все к лучшему.

Услышав это, Калеб заметно расслабился.

Я улыбнулась. Слишком спокойно они об этом говорили, значит, эта тема уже обсуждалась, и кандидатура Калеба давно была утверждена. А почему бы и не Калеб? С ним я никогда не буду одна. При чем никогда ассоциируется с всегда. Вечно. Бесконечно мы будем вместе. Через несколько лет, я выберу другую жизнь, и в ней будет только Калеб. А родители будут слишком заняты воспитанием детей. Они будут любить меня, как и прежде, только времени для меня у них поубавиться.

— Я так понимаю, родительский совет уже состоялся, и ты так, чисто из родительского обязательства решил меня немного помучить, — стараясь не рассмеяться, строго спросила я.

— Ну, уж прости, — вмешалась в разговор Самюель, — трудно было не заметить, что между вами творится. А уж всю эту неделю…Мы, как и все родители, надеялись, что ты встретишь кого-нибудь немного поздней, но все же я рада, что это Калеб.

— О, прошу, — закатала я глаза, — все потому что отцу нравиться играть с Гремом в шахматы, вот вы и решили нас сосватать.

— Замуж я тебя пока что не гоню, — фыркнула Самюель, и ее серебристые волосы, немного выбившиеся из идеальной прически, заколыхались в такт, глаза, светлые и прекрасные, искрились. — Можешь с ним пару лет повстречаться, все же шестнадцать лет слишком юный возраст.

Мне пришлось нарочито беззаботно рассмеяться, ведь я поняла — она говорила не о свадьбе, а о времени, до моего превращения. Но им не о чем беспокоиться. Меня устраивало быть человеком еще несколько лет. На это у меня было много причин. Наверное, я бы горько разочаровала родителей, узнай они, что дети в этом списке были на последнем месте.

Калеб болезненно сжал мои плечи, и я невольно обернулась к нему. В глазах Калеба было так много любви и тревоги. Я вернула ему взгляд, и говорил он только о любви. Вчера мы так об этом и не говорили. Мы ничего не знали о планах друг друга на будущее. Видимо такая мысль только что пришла и к нему.

Как много еще мне о нем нужно узнать. Обо всех тех годах, прожитых без меня. И о многом поговорить. Из того, что он вчера рассказывал, мне почти ничего не довелось узнать о нем. Картинка, созданная им, передавала лишь часть того, что я хотела бы знать. Все выглядело как-то разрознено, порезано на части. Его прошлое и настоящее все еще оставались загадкой.

Я глянула на часы и ужаснулась.

— Мы опоздаем в школу!

Родители и Калеб к моему неудовольствию расхохотались. Что было смешного в том, что я сказала?

— Милая, с Калебом ты теряешь счет времени, — улыбнулась нежно мне Самюель, — сегодня суббота.

— Ничего дорогая, кажется, не одна ты у нас с ума сошла, твоя мама тащит меня в Лутон, покупать детские вещи!

Я натянуто улыбнулась. Видимо планировалось и меня сегодня взять с собой в город. Могли бы хоть что-то сказать. Благо теперь у меня была причина не ехать.

— Удачно вам побродить по магазинам, — я не смогла скрыть напряжения, но даже если они и заметили что-то, то не стали говорить.

Я решила поскорее убраться из дома, пока они не передумали, и не начали говорить об именах для детей. Мне не хотелось при Калебе выказать все свое отчуждение, связанное с ними.

— Мы гулять, — неуверенно сказала я, но улыбка Калеба сказала мне, что он согласен. Видимо не только я считала, что нам нужно побыть наедине.

— Надеюсь мне не надо напоминать об уроках, — вдогонку бросил Терцо, и Калеба рассмешили его слова. Мне же такая шутка показалась неудачной. Иногда я чувствовала себя взрослее своих неполных шестнадцати лет, и напоминание о школе было даже каким-то болезненным.

Мы выбрались из дома и, не сговариваясь, пошли к беседке.

— Это так интересно наблюдать за вами. У тебя чудесные родители, когда-то такими были и Грем с Патрицией.

Я робко улыбнулась, подумав о том, что мне не нужно больше вырывать свою ладонь, или отворачиваться от его объятий. Теперь все было по-другому. Я даже как то странно себя чувствовала рядом с Калебом. Раньше мне постоянно приходилось занимать оборонительную стойку, и теперь я даже толком и не знала как себя вести с ним. Не понимала, могу ли я просто взять и обнять его, или же поцеловать. Мы словно только встретили друг друга.

— Они идеальные родители, — отозвалась я, — всегда заботятся обо мне. У меня ни в чем нет нужды, и я не боюсь, что однажды, кто-нибудь из них станет наркоманом, или алкоголиком. И я уж точно знаю, что в моей семье не будет развода.

Калеб остановился, чтобы поправить мой шарф. Завязав его, он провел костяшками пальцев по щеке, и, когда я потянулась к нему, не разочаровал меня — поцелуй был таким долгим и сладостным, что я даже не сразу же поняла, что он меня спросил.

— Расскажи о том, как они тебя нашли?

В парке было свежо и прохладно, но даже в его сильных, прохладных объятиях мне не было холодно. Свет был тусклым, и все же я с наслаждением смотрела на деревья вокруг, клочки синего неба пробирались сквозь серость облаков, и можно было надеяться на солнце к концу дня.

Я несколько минут помолчала, собираясь с мыслями, и Калеб меня не торопил, просто обняв, он усадил меня к себе на колени. И я смогла уютно устроить свою голову у него на плече.

— Может, будет лучше, если ты увидишь все события в моих воспоминаниях? — понадеялась я, заглядывая несмело ему в глаза. Мне хотелось думать, что я могу влиять на него, так же как и его глаза на меня.

— Не могу, — вздохнул он, стараясь увернуться от моего взгляда. Так значит, он уже пробовал узнать все через воспоминания. — Эти воспоминания тоже блокируются тобой.

— Это странно? — поинтересовалась я.

— Не совсем. Большинство вампиров, владеют достаточно иллюзорными способностями. Кто-то может влиять на людей и других вампиров больше, кто-то меньше. Я, например, получаю воспоминания только когда могу прикоснуться к человеку, значит мне, нужен надежный контакт. В первое время такие ощущения были не приятны, почти физически неприятны. Это значит, что я не влияю на эмоции или сознание человека. Скорее я как сосуд, в который поступает доступная информация, и сознание человека само сортирует, что отдавать, а что нет. Слишком сильные эмоции, могут сделать некоторые воспоминания настолько ясными, словно я проживал их тоже. Другие же эмоции, делают воспоминания серыми и размытыми, концентрируясь лишь на некоторых деталях. А уж если человек не хочет что-то вспоминать, и прячет это от себя, мне тоже нет доступа.

Калеб говорил об этом так спокойно, почти без каких-либо изменений в лице, но почему-то вслушиваясь в его голос, я все думала, как же хочу его поцеловать. Мне все еще казалось, что я не имею права проявлять к нему такие чувства.

— Что за эмоции?

Не смотря на то, что он сводил меня с ума близостью своего тела и лица, я все еще не утратила способность слышать и рассуждать. Его рассказ очень меня заинтересовал.

— Разные люди, разные ситуации, — бесстрастно отозвался он, и я поняла, что он что-то умалчивает.

— Эта эмоция у меня…страх? — неуверенно спросила я.

Калеб отвел глаза, и мне вдруг перехотелось знать, что двигало мое сознание, когда оно отказалось давать Калебу воспоминания.

— Скорее боль…и отвращение, — нехотя сказал он.

— Ясно, — прошептала я. Со страхом я умела бороться, но не с болью.

— Ну, хорошо, — сдалась я, морщась про себя, что мне приходиться делиться чем-то слишком личным. Но зато потом я тоже смогу потребовать взамен что-то равноценное.

— Условие, — улыбнулась я. — Баш на баш. Моя история на какую-нибудь твою, столь же личную.

— У меня от тебя никогда не будет тайн, по-моему, худшее ты и так уже знаешь, — вздохнул он и на один короткий миг прижался к моим губам в легком поцелуе.

Конечно же, мысли о шантаже сразу же вылетели у меня из головы. Я задрожала и прильнула к нему. Раньше я ни к кому не чувствовала такой тяги. Сродни дикому голоду, когда мое дыхание, казалось, не было возможно без его губ.

Наверное, нам не хватило бы и вечности насладится друг другом, но Калеб первый мягко отстранился и снова просто обнял, видимо все еще ожидая моего рассказа.

Мой тяжелый вздох не поколебал его решения, и я уступила, постаравшись, сосредоточится, но легче это было сделать, выбравшись из его объятий. Я без трудностей сделала, как хотела и Калеб, не остановил меня, хотя взгляд его не был радостным. Проигнорировав свою ответную реакцию, я отошла подальше.

— Наверное, нужно начать с самого начала. Я родилась 8 декабря 1993 года, в семье Фионы Сторк, в Нью-Йорке, кто был отец, не знаю, и вряд ли знала и сама Фиона. Насколько знаю, из ее дневников, пока она была беременна мною, то наркотиков не принимала, вплоть до того как мне исполнилось 2 года. Мне жаль, что я не помню ее такой, какой она была тогда. Зато я помню, очень смутно, то время когда она изменилась. С нами начал жить какой-то парень. И когда это закончилось, в поисках утешения Фиона начала принимать наркотики. Это я тоже узнала в ее дневнике. Она была слабая и бесхарактерная, и именно потому кинулась к простому средству. Сначала, как она писала, ей была просто необходима передышка, но она просто не заметила, когда все стало привычкой, зависимостью. Она подсела…

Я стояла спиной к Калебу и не хотела, чтобы он видел, как мне тяжело рассказывать ту свою часть жизни, о которой я и не хотела знать, или помнить.

— Мне исполнилось три, когда Фиона попала в больницу из-за первой передозировки, — я была маленькой, но помнила теперь, когда рассказывала ему, все так четко, с ужасающей реальностью. — Тогда родители Фионы, мои распрекрасные дедушка и бабушка, решили совершить акт милосердия и отправили ее в частную лечебницу, а меня в приватный интернат. Именно тогда я впервые узнала, что кровать может не вонять, а еда быть неиспорченной. К сожалению Фиона, действительно любила меня, она ушла из лечебницы, так и не пройдя до конца курс, и забрала меня из пансионата. Продержалась она 4 месяца,…хотя может и больше, я не помню, в ее дневнике даты зачастую отсутствовали. На этот раз Фиона сорвалась из-за смерти своего брата, жаль я не помню, как его звали, — удивилась я сама себе, ведь только он, кажется, любил нас. Приходил время от времени убрать, принести чистую одежду и продукты, и это еще до того как Фиона лечилась. А также он играл со мной. Как-то нечестно не помнить его имени. — Фиона называла его Чаки, но я не знаю настоящее это имя или прозвище, данное в детстве ею. Что именно случилось с ним, я тоже не знаю, просто однажды Фиона начала снова. Но тогда я еще не понимала, что все будет снова плохо. На протяжении двух лет, она время от времени снова попадала в лечебницу, я в интернат. Те времена вспоминаются мне светлыми днями, среди череды постоянных ночей. Фиона со своей вечной депрессией и веренице кавалеров, зачастую таких же опустившихся наркоманов, как и она, перестала быть для меня матерью и хоть какой-то опорой. Интерес родителей к Фионе, становился все меньшим, меня они вообще почти не признавали. И хоть казалось все хуже некуда, но Фиона смогла сделать нашу жизнь куда более ужасной. Она решилась продавать наркотики. У нее ведь была своя квартира, и наркоманы часто ночевали и даже питались у нас, могли оставить свои вещи, эти так называемые друзья. Она связалась с какими-то бандитами, только так их и называла мать Фионы, время от времени появляясь в нашей квартире, чтобы убедиться, не умерла ли ее дочь.

Сначала Фиона действительно неплохо зарабатывала на этом, но она стала воровать наркотики. Когда бандиты об этом узнали, ей пришлось расплачиваться кое-чем другим. Но и это продлилось не долго. С каждой неделей она принимала все больше, продавала все меньше, стала похожа на зомби. Даже и не помню ели ли мы тогда, хотя думаю да, к тому времени я уже могла приготовить себе яичницу поджарить хлеб, понятное дело ни в какой детский садик или школу я не ходила. И каждый день видела одну и ту же картину. Чтобы избегать встреч с этими ужасными типами я пряталась в каморке, и игралась теми игрушками, что мне покупал когда-то давно брат Фионы.

Я закрыла глаза, и словно все это произошло вчера, перед моим внутренним взором встала та каморка, и те грязные замызганные игрушки, давно поломанные и утратившие цвет. А за этой картинкой другая, — последний день, когда я видела Фиону живой.

— Помню, в тот день Фиона была напугана, настолько сильно, что даже доза не успокоила ее. Думаю, когда она собиралась на встречу со своими поставщиками, то подозревала что-то. Раньше они сами приезжали к нам, а теперь потребовали, чтобы она приехала к ним. Видимо потому и взяла меня с собой, — я горько улыбнулась прежде чем сказать следующее. — Думала, что они не станут трогать ее, если с ней буду я. Как же она ошибалась.

Вспоминая теперь тот вечер, я была благодарна, что Калеб не делает попыток обнять меня или пожалеть. Мельком глянув на Калеба, я увидела, что он задумался и вовсе не шевелится, но я понимала, как ему должно быть тяжело. Его глаза были закрыты, и поза свидетельствовала о расслабленности, но желваки на скулах совершенно не говорили о его спокойствии. Он был так прекрасен и органичен среди этой увядающей осенней красоты. Смотря на него, я все еще тяжело воспринимала, что он пока что не полностью мой. А только какая-то его часть. Потому что пока я не знаю о его прошлом, а он о моем, мы не можем считать, что полностью знаем друг друга.

— От криков и громких голосов, — продолжила я, стараясь не выдать в голосе напряженности, — я испугалась и начала плакать. Кто-то из них, этих людей в темной одежде, ударил меня, не помню, было ли больно, но вдруг я оказалась на полу, вся в крови, испуганная еще больше, и понятное дело голосящая во все горло. Фиона, наконец, поняв свою оплошность, бросилась защищать меня. Сначала раздался чей-то грубый смех, такой неприятный и скрежещущий, а потом несколько выстрелов,… а в следующий миг, вынырнув, будто из темноты, я поняла, что лежу на улице, среди мусора, залитая кровью сильнее, чем раньше, и думаю, что большей частью кровью Фионы. Знаю, что не могла пошевелиться, или встать, а только лежала, и гадала — когда же появятся ангелы. Потому что они должны забрать меня на небо, если со мной что-то случится, так говорила нам одна из монахинь в интернате.

И тут появились они. Двое людей, или точнее ангелов как решила я, двигались слишком быстро и говорили на непонятном языке, что я ничего не могла разобрать. Прекрасное лицо Самюель зависло надо мной, и тогда я полностью уверилась, что ангелы пришли за мной. Она светилась для меня ярким белым пятном в этом темном закоулке. Тогда я уже понимала, что такое смерть, но еще не боялась ее. Я думала лишь о том, что стану скоро такой же красивой. Как теперь помню, о чем они говорили…

— Ты сошла с ума! — в ужасе выкрикнул Терцо, удерживая ее за плечи. — Она ребенок.

— Но ее кровь… — застонала Самюель, — я не могу сопротивляться этому запаху! Она особенная. Мне тяжело просто даже смотреть на нее…

— Самюель нетерпеливо принялась откидывать с меня мусор и, дрожа, опустилась на колени возле меня. Ее руки схватили меня слишком грубо, что я даже на миг испугалась, но она замерла, и ее дыхание стало прерывистым.

Я улыбнулась деревьям, вспоминая это. Не было чему радоваться, тогдашний вечер был ужасен, но все же я нашла их. Мой оплот, мою крепость — своих родителей. Разве кто-нибудь мог, так же как и я, всегда и во всем надеяться на родителей? Для них не было ничего недосягаемого. И я не могла сделать ни одного ужасающего поступка, который бы вверг их в ужас или в исступление. Они могли простить мне все.

— Самюель после рассказывала мне, что в тот момент боль, куда сильнее жажды и желания, проникла в нее, когда она увидела меня, окровавленную, худющую, замученную, одетую в грязную, почти нищенскую одежду и шепчущую ей, что она ангел. Она сказала, что так много перевернулось тогда в ее душе, и именно меня она так давно искала и ждала.

А Терцо сначала так ничего и не понял. Его тоже замучило желание, но страх перед наказанием за убийство Особенной, напугал его. Он подумал, что я видимо уже умираю, потому как ничего больше, по его мнению, не могло остановить Самюель. Он просто не мог поверить, что ей удалось взять под контроль порыв и жажду. А когда Самюель попросила удивленного Терцо взять меня на руки, так как она еще не до конца была уверена в себе, — он понял ее. Как он уже потом доверился мне, для них жизнь, оказывается, была только ожиданием меня.

Они не могли поверить тому, что так негаданно стали родителями. Прат, конечно же, возмущался первое время, ведь я просто человек, и не должна знать о них, но Самюель и Терцо были непреклонны. Потом и он меня полюбил, намного больше, чем сам в этом признается.

Я задумалась, не зная, что именно ему еще рассказать. Но о чем тут думать, мне теперь действительно хотелось, чтобы Калеб знал, почему я именно такая как есть.

— После похорон Фионы, оплаченных, кстати, ими, Терцо сделал все, чтобы меня удочерить. Первый год нам всем было тяжело…

Я задумчиво пожевала губу, думая стоит ли рассказывать Калебу обо всех подробностях. Я хотела, чтобы он знал меня, а не жалел. Все то, что произошло, теперь уже казалось чужим прошлым, которого я не боялась и не сожалела о котором.

— Они привыкали к новому образу жизни. Хотя и до этого им приходилось оседать на одном месте, — отец не мог избавиться от желания учиться, но новый рацион повлиял на всех. Ричард принял его куда охотнее, чем все остальные, сложнее было Прату. И все же они все старались. Я в этот год плохо спала, прятала еду, боялась незнакомых людей. И все же постепенно все забылось, я все-таки была слишком маленькой, чтобы многое принять всерьез. Постепенно, я пошла в школу, наверстав все упущенное дома с Терцо и Ричардом. К тому времени, он решил пойти учится в Университет, и жил с нами постоянно в Чикаго, куда Терцо и Самюель решили переехать. Все постепенно вошло в русло, только последние полгода выпадают из счастливой картинки.

Я развернулась, чтобы посмотреть на Калеба, но его не было на месте. Оглядевшись вокруг, я поняла, что он стоял возле меня. Молчал, и его глаза были грустны. Я улыбнулась, чтобы рассеять его тревогу относительно меня и положила руку на его щеку, а он с наслаждением закрыл глаза. Мы несколько минут стояли так. И я знала, что теперь он может видеть ту мою часть прошлого, о которой я и сама не любила вспоминать. Было просто довериться.

Я поняла, что теперь могу позволить не только ему видеть свои воспоминания, но и сама вспоминать. Вдруг перед моими глазами начали мелькать вспышки из прошлого, и я начала видеть такие подробности, каких раньше не помнила. Например, в чем были одеты Самюель и Терцо, или какими мне казались горячими руки Самюель. Что заказали мне поесть в гостинице, и как я заснула, почти в тарелке, и руки Терцо, ласковые и незнакомые, когда он укладывал меня в кровать. А также грозу, на следующий день.

Калеб неожиданно удивленно отстранился.

— Рейн не твое настоящее имя? — почти обижено сказал он.

— Рейн меня назвали Самюель и Терцо. Для них это было важно — изменить мое имя, так же как и изменили мою жизнь, — отозвалась я, открывая глаза. И тут же смолкла, почувствовав его руку на моей шее. Калеб обходил вокруг меня, и его рука следовала за его ходом. Он обнял меня, бережно обхватывая живот и уткнувшись в ложбинку между шеей и плечом, нежно дотронулся губами. Его дыхание было свежим и легким, но мне не было холодно, хотя меня начинала бить мелкая дрожь от его прикосновений. Мне не верилось, что все это сейчас происходит по-настоящему. Он и я — вместе.

— Какое твое первое имя? — тихо прошептал он мне на ухо, и я содрогнулась от волны тепла, что разлилось во всем теле. Он делал меня податливой, как пластилин, просто одним прикосновением своих волшебных губ. Так же как и его руки, становящиеся все теплее от моей близости — все вместе это сводило меня с ума.

— Ты будешь смеяться, — я обернулась и преданно прижалась к нему.

— Неужели все так ужасно, — с сомнением протянул он, смотря сверху вниз.

— Марли, — раздраженно выдавила из себя я.

Калеб несколько раз непонимающе моргнул.

— Марли, как Боб Марли?

— Да, Фиона, если верить ее дневникам, в то время встречалась с каким-то любителем регги, по крайней мере, не с металлистом, а то я могла бы называться Дес (Death). Ее родители называли меня Марлен, так оно и было в документах, — я осторожно посмотрела на него, ожидая взрыва смеха, но Калеб смотрел серьезно, ну может совсем чуть-чуть иронично. Казалось, он не мог стать мне ближе, чем был, но на миг, мне показалось, что я смотрю на себя его глазами, и в этом было столько любви. Но это чувство длилось только мгновение.

— Марлен красивое имя, но оно тебе не идет, — спустя некоторое время изрек он. — Рейн подходит тебе намного больше.

— Но родители оставили имя Марлен, как мое второе, — вздохнула я, испытывая все большее желание поцеловать его. И все искала в себе силы сделать это. Мне еще тяжело было так в открытую демонстрировать ему свои чувства.

Наши глаза встретились, и по тем огонькам в его глазах, что часто вспыхивали, когда он сердился или радовался, я поняла, что и он думает о том же.

— Так не должно быть, — тяжело покачал он головой, словно укоряя себя. — Ты заставляешь чувствовать меня такую страсть, которую я не могу вылить на тебя. Знала бы ты, как я боюсь обнимать тебя, и все же не могу отказаться от этого. Я думал, что утро никогда не настанет и ночь не закончится, и я больше не увижу тебя. А только рассвело, я приехал к тебе домой, и мучился думая, когда же ты проснешься.

— Предупредил бы вчера, я поставила бы будильник, — лукаво улыбнулась я, — к тому же страсть мучит не только тебя.

Говоря это, я медленно притягивала его к себе, и видела, как он сопротивляется сам себе. Он секунду колебался, но сдался, видя мои беспомощные потуги. Наш поцелуй был каким-то безнадежным, будто мы боялись больше не увидеть друг друга.

Я чуть не болтнула, как сильно его люблю, когда он бережно прошелся губами по моему подбородку, а потом взял лицо в свои руки.

— Не могу представить, что когда-то тебя целовал кто-то кроме меня. Для меня каждый твой поцелуй подаренный другим, как потеря чего-то дорогого.

— Их было не так уж и много, этих других, — проворчала я, думая о том, как же это тяжело когда ты любишь кого-то так отчаянно и до боли. И для меня тоже было болезненно осознавать, что раньше Калеб любил кого-то до меня. — Трое официальных, и несколько потенциальных.

Он поморщился, вычисляя, со сколькими я должна была встречаться до него. Мне показалось, что ему стало от этого неприятно. Словно я ему изменяла. Эта мысль заставила меня улыбнуться.

— Теперь это не важно, — тихо сказала я и постаралась разгладить пальцем морщинку между его бровей. — Я твоя навсегда и не важно, будешь ли ты этого хотеть через год, или через двадцать лет, я и тогда буду твоей.

— Ты всегда была моей и будешь, — он улыбнулся мне в ответ, так легко и просто сказав такие важные слова.

Мне казалось, что мое сердце не может выдержать такого наплыва чувств, но к тому времени пустой желудок напомнил о себе. Я сначала смутилась, но Калеб не обратил на это такого внимания, как другие парни.

— Ты сегодня не завтракала и они тоже, — Калеб любовно провел по моему животу, и мне понравилось его движение и прикосновение. Малыши затрепетали под его теплыми ладонями. Глаза Калеба удивленно распахнулись.

Я рассмеялась.

— Они тебя так приветствуют.

Он был очень удивлен, но я видела, что и рад этому явлению.

— Какое забытое чувство, — выдохнул он, а я спросила:

— На каком она была месяце?

— Почти срок рожать, — слишком равнодушно отозвался Калеб, хотя я боялась, что этот вопрос может разозлить его, но Калеб был спокоен, словно рассказывал о ком-то другом, а не о себе. — Я уже и забыл, о чем мечтал тогда, — он замолк, затих вовсе, не двигаясь и не дыша. — Знаю точно, что мы ждали этого ребенка, хотели, чтобы он связал нас теснее с Лисой. Но иногда мысли о том, что меня убьют на войне, а они останутся одни, подтачивали всю радость.

Я болезненно восприняла эти слова. Ведь если бы тогда ничего не случилось, мы бы никогда не встретились. Не знаю, как бы он воспринял эти мои мысли, узнав о них.

Калеб осторожно взял меня на руки и спустя некоторое время мы уже стояли на кухне в моем доме. Завтрак ждал меня на столе, по всей видимости, родители уехали не так давно, и Калеб слышал когда, но ничего не сказал. Наверное, не хотел прерывать мой рассказ, догадалась я.

Я, не спеша, накрыла для себя на стол. И пока я ела, Калеб, как и мои родители с интересом наблюдал за мной. Я немного смутилась под этим его взглядом. Жевать становилось все труднее.

— Я бы хотел тебя о чем-то попросить, — серьезно сказал мне он, когда я складывала грязную посуду в посудомоечную машину.

— Хорошо, — согласилась сразу же я, потому как тоже хотела его о чем-то попросить. — Я тебя тоже.

— Я согласен, — он улыбнулся мне, и я была согласна в этот миг на все. Ну, почти.

— Мы не говорили с тобой о твоих планах на будущее, и я бы хотел, чтобы прошло три месяца, прежде чем мы поговорим о них.

Я удивленно застыла. Его слова стали для меня полной неожиданностью.

— Почему?

— Для меня время, уже давно потеряло свою суть. Мое одиночество длится слишком долго, и только встреча с тобой кажется, замедлила его бег. Но ты другое дело, ты — человек. Время и чувства для вас изменяются пропорционально, и исчезают в никуда. И я хочу, чтобы после рождения детей, и всего что будет связано со временем после него, ты была уверена в себе…во мне… в нас. А уже потом в связи с этим изменяла свою жизнь.

— То есть, решилась отказаться от своей смертности? — уточнила я. Меня раздражало, что ни Калеб ни родители не называли все своими словами.

Калеб поморщился.

— Да.

— Но ты ведь и так хотел найти себе пару. Вряд ли ты бы спрашивал ее согласия.

— Ты это совершенно другое! — разозлился он, — если бы ты захотела быть со мной, но при этом остаться человеком, я бы согласился. Не знаю, чтобы я делал, если бы тебя потом не стало, все равно согласился бы. Я, конечно же, хотел бы большего…

— Только право выбора было бы за мной, — закончила за него я. Калеб кивнул, не смотря на меня.

— Мне не нужны эти три месяца, — мягко сказала я, подходя к нему. Он же притянул меня ближе, продолжая молчать, считая, что знает лучше, что действительно нужно мне.

— Ты же знаешь, — продолжила я, — я и так собиралась после 18 лет измениться. Только для этого у меня появился более благородный стимул — ты. Мои чувства к тебе это не ветер, что прилетает на миг, и уноситься прочь. Это что-то совершенно не знакомое — невидимое как воздух, но в тоже время прочное, как золото. Оно может стать только сильнее, но не исчезнуть.

— Ты не знаешь, о чем говоришь. Я прошу тебя об этих трех месяцах — подари мне их! — он приподнял мое лицо за подбородок и, не позволяя вывернуться, пристально посмотрел в глаза. Он знал, что я не смогу сопротивляться его влиянию на меня. Это было несколько нечестно, и в то же время разве я могла обижаться на него, когда и сама пыталась проделать с ним, то же самое.

— Зачем ты так говоришь, ведь эти слова приносят тебе страдания, — задохнулась я, понимая, что совершенно не могу не отдаться его напору. Он унижался, прося меня об этом.

— Больше страданий мне принесет надежда. Каждый день ты будешь меняться, ты только ребенок, пока что. Твоя жизнь только началась, а я посягаю, на то, чтобы быть самым главным в твоей жизни. Мне хочется стать для тебя всем, и быть только твоим. Но разница в том, что я отчетливо понимаю, чего хочу, а ты даже и не догадываешься, какой я эгоист. Мое одиночество, худшая мука, которой может заболеть вампир. Оно заставляет цепляться за тебя, но ты слишком дорога мне, и я хочу, чтобы у тебя всегда было право уйти от меня. Сбежать, исчезнуть, оставить. Хотя я все равно не смогу и тогда пообещать тебе, что не буду тебя преследовать.

Теперь больно стало мне. Как просто он говорит о том, что отпустит меня, словно это дело уже решенное. Зная Калеба, я подозревала, что он для себя уже что-то решил.

— Но для чего мне убегать от тебя?

— Я не знаю, по какому злому року, судьба кинула тебя в мои руки, но я благодарен ей. Не понимаю, почему ты выбрала меня, во мне так много зла, ненависти… ты как отпущение грехов, которое я не заслуживаю, — Калеб говорил тихо и меланхолично. Я еле разбирала его слова, чувствуя при этом всю серьезность, с которой он говорил, и его напряжение.

Мне было неприятно слушать то, о чем он говорит, и все же я его понимала, лучше, чем он мог себе представить. Как тяжело расстаться с прошлым, забыть и простить самого себя. Не думать о том, что мог бы изменить и избежать чего-то ужасающего. Понять, что ничто не вечно и боль и раскаяние нужно отпустить, потому как мы меняемся, и с нами изменяется наш мир, и то, что вчера казалось ужасающим, осталось, наконец, в прошлом.

Я и не подозревала, как много прошлого лежало между нами, и впервые испугалась, что ничего не изменится, даже если мы поминутно расскажем о своих прошедших годах. Все то, что мучило нас, вся та боль, ненависть. Насколько легче было страдать в одиночку, и я, как и он, не была готова открыться полностью. Словно мы действительно только познакомились. Калеб не верил, что я захочу остаться в вечности вместе с ним. Я не верила, что я могу быть ему нужна до такой степени.

Хотелось рассмеяться и развеять все его сомнения. Но я не могла вылечить все в его душе, пока оставалась такой же раненой и недоверчивой. Пока что не могла. В одном Калеб был прав, сейчас время для меня было очень важным. Лишь оно соединит нас, сблизит, уберет все недоверие, с помощью него исчезнут все тайны, и мы сможем доверять друг другу. Возможно, спустя некоторое время я смогу взглянуть на себя его глазами, и понять, что же привлекло его ко мне.

— Ты глуп, Калеб Гровер, — я подтянулась на носочки и прошептала ему на ухо, — ты мог обладать любой, а выбрал меня. И до конца вечности я не смогу понять тебя, и ту счастливую звезду, что заглянула в мой дом, решив подарить встречу с тобой.

Калеб рассмеялся, немного рассеяв мои опасения, и все же не достаточно радостно.

— Ты не можешь считать меня подарком судьбы.

— Поверь, еще как могу. И как мне еще объяснить тебе, что я больше не принадлежу себе, а живу лишь тобой.

— Прошу, не говори так, — застонал он, крепче обнимая меня. — Ты пойми, тебе кажется, что ты выиграла сверкающий Роллс-ройс, но я раздолбанная колымага, разбитая, с отломленными деталями, облупившейся краской и холодным двигателем.

— Мне не нравится, когда ты сравниваешь себя со старой машиной — ты и твоя душа прекрасны. Но если ты так хочешь, я дарю тебе эти три месяца, во время которых мы не будем строить планов…дольше, чем на неделю.

Ему не нравилось, как беспечно я отношусь к его словам. Но я уже решила для себя, что сделаю все в моих силах, чтобы залечить его недоверие. Может, мне и самой нужно было залатать старые раны, но с приходом в мою жизнь Калеба, они затягивались сами по себе.

— Спасибо. Я лишь надеюсь, что ты поймешь для чего это, — вздохнул он, и мимолетно поцеловал меня в губы.

Все во мне требовало продолжения поцелуя, и то, что Калеб так быстро отстранился, могло о многом сказать, если бы я только научилась, наконец, читать его телодвижения. Он никогда ничего не делал просто так. И все же спустя мгновение я порадовалась, что он так сделал. Мне нужно было его просить о кое-чем таком, от чего он не придет в восторг.

— Теперь моя просьба, — осторожна начала я, стараясь не смотреть на него. Но по напрягшимся рукам Калеба я поняла, что он занервничал. — Я хотела бы, чтобы о том, что мы вместе, никто не знал.

Калеб молчал, и мне пришлось взглянуть на него. Увидев загнанное выражение его лица, я чуть не откусила себе язык.

— Это совершенно не потому, что я не уверена в себе, — быстро добавила я, стараясь дополнить свои первые слова. — Ты лишь представь, что будут говорить в городе — я же в положении. Это только до родов, а потом можешь даже объявление в газеты об этом давать.

Калеб мрачновато рассмеялся.

— Как раз пройдет три месяца, — хрипло отозвался он, — Я согласен. Если что-то измениться, тебя не будут мучить глупыми вопросами.

Такая формулировка мне не понравилась, но продолжать дальше этот бессмысленный спор я не хотела. Он был согласен и этого достаточно.

— Я затягиваю тебя в темноту своего существования, — качая головой, прошептал он, словно и сам не верил тому, что между нами происходит. Он страстно впился в мои губы, и я упивалась этим, и не хотела задумываться над его словами. Он мучил нас обоих такими рассуждениями, а мне хотелось принести ему облегчение, показать, как счастливы мы будем вместе.

Его руки гладили мою спину, а я потянулась к пуговицам на горловине его футболки, наше дыхание становилось все более тяжелым. Калеб вовремя остановил мои руки, когда я, незаметно даже для себя, принялась стаскивать с него футболку.

— Прошу, нет, — слова давались ему с трудом, — я ведь не железный. Твое мягкое прикосновение, теплота и запах…

— На ощупь ты скорее оловянный, и не мягкий и не твердый, — неудачно пошутила я, пытаясь тоже преодолеть дрожь во всем теле и собраться с мыслями.

— Ты еще можешь шутить, — покачал он головой, — о чем ты вообще думаешь? По закону меня за такое могут посадить.

Я рассмеялась. Калеб отвернулся, поправляя футболку и застегивая пуговки. Мне было не очень приятно видеть, что он отворачивается, но я понимала, ему нужно время, чтобы успокоиться. Но я эгоистично хотела продолжения того, что только что произошло, и удивлялась сама себе. Действительно о чем я только думаю? Да разве около него, возможно, думать рационально?

Через минуту он был снова внешне спокоен, и как всегда отчужденно красив, словно только что между нами ничего не произошло. Мои же мысли все еще удерживал вид его губ.

— Чем хочешь заняться сегодня? — будничным тоном спросил он, отходя подальше от меня.

Я задумалась, стараясь игнорировать чувство потери, возникшее, когда он отдалился. Вчера я почти не видела его дома. Мне хотелось знать, как он живет. Но больше всего мне кончено же, хотелось просто снова оказаться рядом с ним, и почувствовать поцелуй, такой же горячий как ранее.

— Мне интересно посмотреть твой дом, — я выбрала то, на что он сейчас согласиться охотнее.