"Солнце бессонных" - читать интересную книгу автора (Колесникова Юлия)

Глава 8. Возвращение

Я пребывала в темноте, и знала, что необходимо противостоять ей. Ко мне возвращалось сознание и люди, которые обращались ко мне, находились далеко-далеко — на другом конце света. Вдруг я понимала, что за руку меня держит кто-то с обжигающе холодной кожей, и хотела открыть глаза — не хватало сил. Но кто это: родители или Калеб, я не понимала.

Каждый раз, когда я приходила в себя, мне было или слишком холодно или чрезвычайно жарко, словно кто-то поочередно кладет на меня лед и уголь. Не знаю как, но даже в этом в странном, замершем царстве тьмы, я поняла, что льдом были руки. Но все же кому они принадлежали, я не знала. По тем обрывочным разговорам, что мне чудились или снились, я поняла, что происходящее со мной, следствие подавляемой депрессии и шока. Какого шока? Что за депрессия? Слова оставались номинальным сообщением информации, которую я не могла сейчас воспринимать.

Когда я просыпалась и открывала глаза, я не могла найти в себе сил говорить. Мне было плохо, я чувствовала боль. А во снах постоянно видела все то, что случилось тогда в Чикаго. Вновь и вновь, сон повторялся и не становился менее страшным, с каждым новым разом, в нем добавлялись детали. Я видела вещи, которые я не заметила бы, будь сейчас по-настоящему там.

Иногда, чувствуя руки мамы и слыша молитвы, которые она шептала, мне хотелось утешить ее, но я не могла, и от этого становилось еще хуже. Я мучилась вдвойне. Во снах, все то, что я так давно не могла себе простить, казалось мне в три раза хуже. Я наказывала себя, просматривая все раз за разом, заставляя свой мозг работать, и, кажется, лихорадка еще сильнее бралась за мое тело, словно хотела лишить меня способности видеть какие-либо сны. Я так желала умереть, что даже говорила об этом вслух.

Но чаще всего мне снились глаза Калеба, даже во сне не смотрящие на меня с любовью. Я кричала, как ненавижу его, в другое время звала, желая почувствовать именно его охлаждающее пожатие. И не знаю, снилось ли мне это или нет, но точно чувствовала его запах, и кто-то брал меня за руку и утешал. Но даже там, находясь в темноте, сотканной из моих самых жутких кошмаров, я не могла надеяться, что это он.

И конечно самым жутким сном был ОН. Тот, кого я считала своим другом, в кого была почти влюблена и кому доверяла. Тот, кто разбил и разрушил мою жизнь, в ту ночь в Чикаго. Странно, но мой мозг, скрывал от меня его лицо, хотя я точно помнила, как ОН выглядит. Все о чем я могла мечтать во снах, это отомстить. Вернуть контроль в свою жизнь, который ОН отобрал в ту ночь.

Впервые, когда я осознано очнулась и почувствовала, что комната перед глазами не плывет, была ночь. Я смутно оглядывала очертания комнаты, заполненной запахом цветов. Казалось, она превратилась в оранжерею, и меня это начало раздражать — цветы я не любила и не понимала, зачем Самюель, оставила все эти веники здесь. Но я была не одна, на стуле кто-то сидел.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил знакомый насмешливый голос, и последовала вспышка света, ослепившая меня.

— Выключи ее, — простонала я и отвернулась, закрывая глаза, прослезившиеся от резкой боли.

Калеб свет не выключил, но опустил лампу, чтобы свет не бил мне в лицо.

Понемногу мои глаза адаптировались к рассеянному мягкому свету, и я смогла взглянуть на него. Глаза Калеба были черны, а под ними залегли тени — таким я видела его впервые. Но он не пугал меня, а скорее мне стало жалко его. Хотелось протянуть руку и дотронуться до его лица.

— Надеюсь получше тебя, — наконец смогла выдохнуть я. Мой голос казался мне сиплым, но в тишине ночной комнаты звучал ясно и четко, что даже резал слух.

— Я бы так не сказал, — его ответ звучал сухо, под стать кислому выражению лица.

Прошли минуты, прежде чем я нашла в себе силы вновь заговорить.

— Где мои родители?

— Твои родители на охоте. Решили оставить меня, потому что я быстрее любой машины доставлю тебя в больницу, если что-то случиться, — он замолчал на мгновение, будто слова давались ему так же тяжело как и мне, — Если тебе неприятно, что я нахожусь здесь, я пойду в другую комнату.

— Нет, — слишком поспешно откликнулась я и, поморщившись от такого явного проявления своих чувств к нему, добавила, — лучше принеси мне воды.

Ничего не сказав, он метнулся из комнаты — я даже не успела поправить волосы, когда он уже вновь стоял около меня с полным стаканом. Несомненно, он даже капли не пролил.

— С-спасибо, — не любила я все эти вампирские фокусы. Конечно, родителям было проще двигаться так, органичнее, но ради меня они приучились сдерживать свои порывы дома.

— Значит, ты хочешь сказать, — злость придавала мне сил говорить, — что мама была уже доведена до грани жаждой. Терцо не мог отпустить ее саму, а Грем пошел с ними для поддержки, и ты оказался единственным вампиром способным меня оберегать и не собирающимся меня, так сказать съесть. У тебя намного больше выдержки, чем у моих родителей. Даже не предполагала.

Выпив воды, я почувствовала себя способной на более длинные фразы, словно вода могла дать мне силы.

— Кстати, по-моему тебе тоже не мешает поохотиться. Что подумают твои фанатки увидав тебя таким, — не знаю, откуда у меня взялись силы на сарказм.

— Я пойду утром, когда вернуться твои родители, — отозвался он скрывая улыбку, и отвел взгляд, видимо стараясь не смущать меня чернотой глаз, — Терцо…то есть твой отец, доверяет мне, но если ты боишься, скажи…

— И ты уйдешь, — досказала я за него, закатывая глаза. Он начинал меня раздражать. — Да-да, я и в первый раз поняла. Но если ты не хочешь сам здесь быть, то иди, и не надо все валить на меня. Сомневаюсь, что во время твоего отсутствия со мной что-либо случиться.

Он был удивлен, почти возмущен:

— Я совершенно не это имел ввиду.

Его глаза горели не добрым огнем, и я получала странное удовольствие, видя, что он хоть как-то мучается из-за меня. Увидев, как я смотрю на него, он закрыл глаза, тем самым будто бы отгородившись.

Потом Калеб надолго замолчал и словно застыл, я даже подумала что оглохла, — от него не доносилось ни звука. Я немного поерзала под одеялом, чтобы услышать хоть какой-то звук.

— Тебе больно? — он почти моментально подскочил ко мне и поставил руку на лоб. Я охнула, но не от его холодности, а от необычайной близости, к которой не привыкла. Скрипнув зубами, он убрал руку.

— Все…хорошо, — выдохнула я, стараясь скрыть дрожь от его прикосновения, — Просто проверяю, не оглохла ли я.

— Понятно, — буркнул он, и на его лицо вернулось знакомое мне раздражение. И снова замолчал, как и раньше не обращая на меня внимание. Все то же переигрывание ответственности. Наверняка мои родители не просили везти меня в больницу от каждого чиха.

Вынуждено наслаждаясь тишиной я чувствовала, как усталость наваливается, накатывая на меня волнами, с каждым разом сильнее, но один вопрос мучивший меня так давно, внезапно занял все мои мысли теперь, не давал закрыть глаза. И я никак не могла решиться задать его.

— Все хотела спросить, — я набралась сил и смелости и посмотрела на Калеба в упор, боясь, что в последний момент струшу. — Не знала, как ты отреагируешь, но раз мы одни…

Он нетерпеливо открыл глаза и посмотрел на меня.

— Не тяни,… спрашивай, хуже не станет, — устало вздохнул он, и словно человек удобней устраиваясь в кресле. Я как завороженная смотрела за его движениями.

Хуже чего? — подумала я, но не решилась переспросить. Нужно узнать ответ хотя бы на один вопрос.

— Как ты объясняешь своим… — я хотела сказать пассиям, как называла их Оливье, и передумала, — девушкам, то, что твоя кожа такая…ледяная…гладкая? Неужели их это не интересовало?

Мне все тяжелее было держать глаза открытыми, я вздрагивала каждый раз, когда они закрывались, упрямо возвращаясь к Калебу.

— Конечно же, спрашивали, — хмыкнул самодовольно он, наверное, даже не понимая, как сейчас хорош, при тусклом свете лампы, — и хотя ты наверняка считаешь, что все они тупы (с легкой руки наших общих подруг), оказывается, даже они слышали о плохом кровообращении. И притом, не знаю, что рассказывали Сеттервин и Оливье, о том как встречались со мной, я очень редко иду на телесный контакт. Я стараюсь, как можно дольше избегать его, если ты конечно понимаешь…

Прошло несколько минут, я почти засыпала, но все еще следила за нитью разговора.

— Вот почему…? — скорее утвердительно сказала я, не открывая глаз.

— Что почему? — голос Калеба звучал непонимающе и сердито. Ему не нравилось когда что-то ему не подчиняется.

— Вот почему не больше 3 недель. Ни одна девушка не выдержит встречаться с таким, как ты и не чувствовать … — последнее слово я намерено не сказала, сделав вид что заснула. И хотя так оно почти и было, я еще успела услышать его тяжелый вздох.

Прошла неделя после того как я очнулась и около моей кровати сидел Калеб. Он почти не появлялся днем, а когда все же приходил, я или спала, или он молчал. Меня раздражало его поведение, словно меня изучают.

Сегодняшний день можно было назвать почти веселым. Я уже свободно бродила по дому и мне даже разрешали разогреть себе еду самостоятельно. И самое важное, это был первый день, когда ко мне, хвала небесам, перестал приезжать врач. Меня раздражали его глупые вопросы, и руки так бесцеремонно обследующие меня.

Часа в четыре появилась Бет и избавила меня от просмотра очередного сериала по телевизору (так и ни одного матча по хоккею!). Ворвавшись как тайфун, она тут же очаровала моих родителей и подняла настроение мне. Прям свет в конце туннеля, постоянного чередования дней.

— Надеюсь, до следующей субботы ты выздоровеешь полностью, а то все мы уже точно, собираемся поехать к «Терри», и я так хочу, чтобы и ты поехала, — Бет прилегла на кровать около меня. — Это просто кемпинг. Разложим палатки, будет костер, гитары. Теренс и Калеб классно поют! Будем жарить сосиски, прям как у вас в Америке и даже зефир! Ты даже себе не представляешь, какое там прекрасное небо ночью.

Я молчала, наслаждаясь беззаботностью Бет, и думала, как можно полюбить человека, зная его не полных два месяца. Но, наверное, Бет подкупила меня еще тогда в первый день в школе. В порыве я обняла ее и вновь опустилась на кровать.

Она выглядела довольной, но смущенной:

— Знала бы ты, как все мы переживали. И хоть тебе не нравятся такие разговоры, Калеб себе совершенно места не находил, особенно плохо было, когда он слышал как кто-либо обговаривал то что ты сказала на лекции…

Она замялась, но я не обиделась:

— Все в порядке ты даже и не знаешь, какое облегчение принесло то, что об этом знает еще кто-нибудь. Я наконец-то свободна от того что случилось и больше себя не ассоциирую с… — я на миг смолкла, не зная смогу ли сказать это слово, — с изнасилованием.

Я улыбнулась, понимая, что действительно свободна. Депрессия почти прошла, я чувствовала себя хорошо. И от странного поведения Калеба я не злилась как раньше, хотя мои чувства к нему становились лишь сильнее. Я каждый день ждала его, даже зная, что он будет отмалчиваться и разговаривать в редких случаях.

— Если я захочу об этом поговорить — то ты будешь первой.

Было видно, что Бет приятно такое слышать.

Ну, а я сделала вид, что не слышала ее слов о Калебе. Я и так слишком часто думала о нем, и что странно, на это откликался ребенок. Срок подходил к седьмому месяцу, и мой живот увеличился (куда уже больше!).

Я все еще не могла понять, что же меня так раздражало в Калебе в последнее время, так как теперь, я почти не злилась.

Чтобы отвлечься я предложила Бет:

— Подойди к крайнему ящику и открой.

Она живо соскочила с моей кровати, чем напомнила мне, что я еще почти три месяца не смогу повторить подобное. Она театрально открыла дверцу со звуками «ТА-ДАМ!!!». В прозрачных чехлах висело куча одежды, напоминающей мне о Чикаго и обо всем том, что следовало забыть. У меня новая жизнь и старой в ней нет места. Мое умение закрывать на прошлое глаза, можно было назвать спасительным кругом. Половина всего этого было новым, купленным мной незадолго до ТОЙ ночи. С некоторых вещей я даже не срезала бирки.

— Не хочешь помочь мне избавиться от прошлого? Как понимаешь я еще полгода не смогу влезть в свой нормальный размер, а одежда стоит…

Бет просто остолбенела. Она, трепеща, прикоснулась к одной из бирок и хрюкнула:

— Ты сдурела, это дизайнерские вещи!!!

Я смущенно улыбнулась. Конечно же, я могла объяснить Бет свое стремление к дорогому, и шикарному. Но вряд ли она выдержала б такую правду обо мне, учитывая, то, что уже знала об изнасиловании. Как я могла рассказать ей что первый год, после того как родители нашли меня, я припрятывала еду под кроватью, боясь что завтра ее не станет. А о чем кричала моя машина? О деньгах! Но понять меня смогут лишь те, кто голодал. Наверное, такие люди еще долго откладывали еду в погребах и объедались до тошноты. Также я до этого момента накапливала вещи, боясь, что деньги когда-нибудь исчезнут. Главное что родители перестали из-за этого переживать. Если бы Самюель могла, она, несомненно, плакала бы, когда я десять лет назад прятала еду и спала под холодильником.

Не раз с Фионой мы голодали, когда деньги уходили на очередную дозу. И поэтому, так странно было это вспоминать теперь, будто смотришь чужие воспоминания. Возможно, так чувствует себя Калеб, когда видит чужие воспоминания.

— И что, ты позволишь этим вещам залежаться? Мне тогда придется их выкинуть, они занимают место, а я должна купить себе подходящую одежду. — Удивилась я, пожимая плечами. Я видела, как Бет загорелась, разглядывая вещи сквозь полиэтилен. И содрогнулась, это почему-то напомнило мне комнату Дрю. Мне вспомнилась, что его кровать была застелена чем-то подобным, странно, почему мне вспомнилось это именно теперь. Тогда я вообще не обратила внимания.

Наверное, она решила, что я сошла с ума, но долго ее уговаривать не пришлось. Будь я на ее месте, вообще бы не сопротивлялась.

— Выкинуть? — она в ужасе посмотрела на меня, — тебя Чикаго разбаловал.

Она покачала головой и принялась вытягивать вещи из шкафа.

— Жаль у нас с тобой размер ноги не одинаковый отдала бы тебе несколько пар обуви, — посетовала я, распаляя ее еще больше.

— Боюсь такой маленькой ножки, как у тебя, нет ни у кого в нашем окружении, — завистливо вздохнула она, разглядывая свой девятый размер, будто бы равняя с моим шестым, — Даже отрежь я себе пальцы, будет только 7.

Я кинула в нее подушкой, смеясь:

— Ты и так слишком красива, чтобы еще и ноги иметь идеальные!

— Спасибо, — промурлыкала она, примеряя что-то зеленое, — думаю, это ты вполне можешь носить и сейчас. И тут есть еще несколько похожих вещей, их я тоже оставлю тебе. А вот этих две кофты так и просятся для Евы. Ты просто мне скажи, для кого это ты покупала с такими длиннющими рукавами? — сокрушалась она.

— Думаю, я эти вещи и не мерила, купила, что понравилось, — пожала плечами я.

— Какая расточительность, нужно научить распоряжаться тебя деньгами, — строго помахала она мне пальцем, напоминая этим жестом свою маму, при этом кинув на свою горку пару джинсов.

Она моментально оценивала, что еще смогу носить я (к счастью таких вещей было не много), так как мы были почти одного роста, только вот у меня спереди были просто ужасно огромный живот и грудь, слишком большая, чтобы выглядеть скромно девичьей.

— Не знаю, — капризно сказала она, — я и так уже набрала больше, чем за всю жизнь было у меня, но одна мысль, что вся эта красота будет обделена твоим вниманием, просто убивает меня.

— И меня, — согласилась я с ней, — как только меня пустят за руль, съездим в Лутон, мне нужно купить одежду на зиму.

— Давай в пятницу, за одно, если тебе нужно, купишь палатку и спальник на выходные. Они и потом тебе понадобятся, мы часто ездим на природу, — она говорила осторожно, будто проверяя, хочу ли я ехать.

— О, очень хорошо, — жизнерадостно воскликнула я, и впервые за долгое время поняла, что не лгу. — А магазин музыкальных инструментов там есть?

— Конечно же, у меня даже есть дисконтная карточка в одном из них, — ухмыльнулась она, так и не подумав спросить, зачем мне такой магазин. Но я ее понимала, в руках она держала что-то из коллекции Живанши.

А я подумала о своей старой гитаре, разбитой в щепки и сожженной ещё в Чикаго, в тот день, когда я узнала о своей беременности. Как же я давно не играла. Я надеялась, что ничего не забыла. Мне хотелось показать друзьям в субботу другую себя, уже не ту какой была, но уже не ту какой они узнали меня здесь.

— Пойду попрошу у твоей мамы какие-нибудь пакеты. Как же я донесу все до машины Теренса? — качая головой Бет, выбежала из комнаты, оставив после себя пустоту.

Бет была так жизнерадостна, цельна, полна до краев идеями и мечтами. Неудивительно, что мои родители были от нее без ума. Мама не могла нарадоваться нашей дружбе. Я и сама не могла поверить в то, что все это происходит со мной. Беременность, друзья, новая жизнь.

И хотя казалось, что я постепенно выхожу из депрессии, снедавшей меня, все-таки оставалась вещь, не дающая мне покоя.

Калеб Гровер.

Я и так слишком часто думала о нем, особенно теперь, когда он приходил каждый день. Грем развлекал родителей, Калеб же приходил ко мне и почти весь вечер молчал. Он мог ходить по комнате и разглядывать мои вещи, при этом ничего не говоря. Его глаза часто задерживались на мне, и я надеялась что вот-вот, он хоть что-нибудь скажет. Но Калеб молчал, молчала и я. Иногда у меня вырывались саркастические фразы, типа:

— Только не ройся в моем белье! — но что поделать — таков характер.

Его же такое поведение очень веселило. А я чуть не грызла себе ногти, думая, чем бы ему допечь. Чтобы такое сказать, чтобы он перестал веселиться.

Особенно меня злили его замечания по поводу не разложенных вещей и коробок. Я и сама видела, что комната выглядит полупустой и дикой, совершенно не обжитой. Ну, уж простите, у меня был не тот настрой, по приезду в эту глушь.

Нередко он брал какую-нибудь книгу, из тех немногих, что выжили перед переездом и устраивался читать. Мне это не нравилось, потому что там были отмечены места, которые я любила. Ожидания того, что он будет насмехаться над этим, просто убивали меня. Да только вот он совершенно не смеялся. Калеб все чаще задерживал свои серебристо-серые глаза на мне, заставляя забывать о дыхании, да и вообще обо всем. Смотря на него, я никогда не могла понять, что он думает в данный момент.

Что же ему от меня надо? — путалась я в своих мыслях, — неужели он оставил очередную пассию и ему нечем заняться? Или же все-таки права была Бет: его притягивает ко мне, потому что я недоступна.

Вот и сегодня, проводив воодушевленную Бет, я уселась в кресло у окна, куда в последнее время садился Калеб, и решила составить список того, что нужно будет купить в Лутоне. Помня прежнюю поездку, я знала, что смогу найти все, что может мне понадобиться.

Комната наполнилась звуками моих любимых песен, а я раздраженно прислушивалась, не слышно ли на подъездной дороге звука машины.

Легкий стук в дверь, который я едва смогла расслышать, и в комнату проскользнул отец, и, как Бет, совершенно бесцеремонно завалился на кровать.

— Самюель сказала, ты хочешь в пятницу поехать в город за покупками. А на выходные, на площадку для кемпинга «У Терри»? — как бы, между прочим, заговорил он.

Я посмотрела в его глаза, которые так любила, и чуть не заплакала, там было так много беспокойства. Как же много страданий я принесла им за последнее время. Истерики, крики, равнодушие, молчание, грубость, угрозы аборта. И это еще маленькая часть того, что я натворила. Наверное, нормальные родители такого бы не пережили. Но не мои. Они всегда готовы ко всему, поддержать меня и защищать.

— Я себя прекрасно чувствую, а в пятницу буду как огурчик, — заверила я его, с трудом сглотнув ком слез в горле. Как хорошо когда тебя настолько сильно любят и доверяют.

— Ну, хорошо, — качнул головой он, испытующе смотря на меня. Я видела Терцо готов сдаться. — Все же лучше чтобы за руль села Бет.

— Пап, это у меня права липовые, а у Бет их нет вообще. Ей в начале декабря исполняется шестнадцать, а мне только через пять дней после нее, — напомнила я ему о своем шестнадцатилетии. Как жаль, мне точно не позволят пить на день рождении глинтвейн, мой любимый напиток, к тому времени я буду на девятом месяце.

— Да уж точно, — проворчал он, видимо вспоминая, как сам заказывал поддельные права. Просто иногда было важно, чтобы я сама могла сесть за руль.

Я улыбнулась, смотря на его порванную футболку, совершено не вяжущуюся с его прекрасным аристократичным лицом. Сейчас ему должно было бы стукнуть лет эдак сто пятьдесят, но на вид, не дашь больше тридцати. Хотя, когда его обратили, ему было столько же, сколько и Грему, немногим больше сорока. Итальянский дворянин, он так сильно отличался поведением от Грема, что казалось, сошел с киноленты. Как же я была горда, когда мне говорили о красоте моих родителей. И как же, наверное, удивлялись люди, что у такой пары родилась такая как я.

— Я надеюсь, ты помнишь обо всех правилах на левосторонней дороге, и о том, как себя нужно вести в незнакомом городе? — он снова заговорил, как профессор.

— Пап, я буду не одна, нечего переживать, — успокоила я его.

— Мне было бы спокойней, если бы с вами поехал Калеб.

Теперь пришло время нахмуриться мне.

— Это женское дело ходить за покупками, и я сомневаюсь, что он захочет.

Отец посмотрела на меня внимательным взглядом, совершенно как Самюель, и заставил почувствовать себя неловко.

— Ты же не спрашивала, может он захочет.

— Тогда скажу по-другому: я не хочу, чтобы Калеб Гровер ехал с нами.

Терцо тяжело вздохнул.

— Когда-то дамы были сговорчивее.

— Это было в позапрошлом веке! — подразнила я его.

Еще один тяжелый вздох, из которого я в очередной раз поняла, что он переживает. Его глаза неодобрительно потемнели.

Отец ушел, плотно закрыв за собою дверь, видимо подумав, что я хочу побыть наедине. Я же в душе оценивала себя, вспоминая обо всех тех красавицах, что окружали и окружают Калеба.

Если так подумать, роста я была нормального — 165. С красивой кожей, которая легко загорала, а зимой не выглядела сухой и вялой. В наборе моих обязательных достоинств были темно-синие глаза, и для кого-то, например Бет, с интересным цветом волос, хотя да, синие волосы, здесь были редкостью. Ну а что еще? Фигура как у всех. Я любила спорт, особенно лыжи, волейбол, плавание, но занималась ими не настолько серьезно, чтобы рассчитывать на пресс, как у Лин. Зато вроде бы выглядела пропорционально. Теперь только вот грудь смотрелась чересчур броско. Но что сделать — издержки беременности. Я оглядела себя в зеркало, и поморщилась, с боку я выглядела как верблюд: за горбом поменьше следовал огромный горбище — живот.

Теперь я уже и не помнила, что говорили мне парни, с которыми я встречалась в Чикаго, но кажется, они упоминали все перечисленное мною выше. Странно, но никто так и не сказал мне, что я умная, талантливая или начитанная. Но все это тоже было частью меня. Никого из них не интересовало, какую музыку слушаю, или что рисую в своих альбомах. Почему раньше я этого не заметила?

Звука подъезжающей машины все не было. Поэтому я вылезла на подоконник, надеясь увидеть машину раньше, чем услышать. Я как раз устраивалась как можно удобнее, выпятив свою пятую точку по направлению в комнату, когда услышала сдержанный смешок.

«Убейте меня!» — мелькнуло в моей голове, и медленно обернувшись, я чуть не застонала. Калеб как всегда прекрасный, стоял в дверях моей комнаты, очевидно злорадствуя от представшей картины.

Я вздрогнула от этой щемящей картины. Как могла я раньше жить, не познав его красоты? И какой уродиной чувствовала себя, видя его — такого поджарого, с лицом модели или кинозвезды. Мне так хотелось прикоснуться к этому гладкому, бледному лицу, с вздернутой бровью и мягкими губами. Мраморно белое лицо действовало на меня магнетически.

— Тебе помочь? — вежливо поинтересовался Калеб, наблюдая за тем как я, краснея, пытаюсь вернуться на кресло.

— Посмотрите, кто заговорил, — огрызнулась я, от досады на саму себя. Зачем я только вылезла сюда!

Но видимо мое настроение не остановило его — он вмиг оказался рядом и как перышко взял меня на руки.

— Как благородно, — скривилась я, стараясь не обращать внимания на то, как приятны его объятия. Для удобства я обхватила его шею руками, от чего наши глаза оказались на одном уровне. Я потеряла свое дыхание на мгновение и, кажется, мое сердце пропустило несколько ударов. Он сразу же нахмурился, скидывая это на мой спуск с окна. Как же плохо, что он может так чутко реагировать на мое сердцебиение и быть таким слепцом.

— По-моему тебе лучше присесть, может позвать кого-нибудь из родителей? — он обеспокоено положил меня на кровать, легко проведя рукой по лбу. Я еле удержалась, чтобы не задрожать, и явно не от холода. Тяжело было держать себя в руках рядом с ним, и скрывать свои истинные чувства. Хамить, — когда хочется поцеловать, отодвигаться, — когда хочешь попасть в кольцо его рук.

— Нет, все хорошо, нечего паниковать, — я постаралась быть грубой, маскируя дрожь в голосе. — Хотя можешь идти вниз, к взрослым, мне надоела твоя молчанка и вообще твое поведение. Я понимаю, тебе интересно доставать меня, но, думаю, я не заслуживаю на такого поведения, только потому, что не считаю тебя самым красивым в мире. И не таю, как масло, когда ты опаляешь меня своими вампирскими глазами.

Я уже не на шутку разозлилась, подумав о еще одном, проведенном в тишине, вечере.

— Ну, раз уж ты не считаешь меня самым красивым в мире, — улыбнулся Калеб, совершенно игнорируя мою злость. Но что-то в его улыбке было мрачное, от чего я совершенно не думала что его забавляет сложившаяся ситуация и мои слова, — тогда может, пойдем, прогуляемся. Мне уже надоело сидеть дома.

— А тебя никто и не заставляет, — вспыхнула я, стараясь скрыть, как мне хочется пойти гулять с ним. Если не считать того случая, когда он подсел ко мне в машину среди леса, мы нигде не были с ним вместе на природе.

Он, молча, кинул мне куртку, в который раз проигнорировав мое высказывание, и без разрешения нагнулся завязать шнурки на моих ботинках, очевидно, понимая, что без посторонней помощи мне самой не справиться. Выпрямившись, он глухим голосом пробормотал, что-то типа: «Не заставляет».

Но я не была бы столь уверенна, возможно, из-за беременности меня теперь и слух подводит. Не услышала же я звука их машины.

Хотя чему удивляться. Только спустившись вниз, я поняла, как оглушительно грохотала в моей комнате музыка, которую я так и забыла выключить. Несомненно, это сделает кто-нибудь из родителей, только я выйду за двери — в основном, выбор моей музыки они не одобряли, предпочитая, только музыку периода своего времени. Конечно же, классику. Отступником являлся Терцо, любивший джаз и музыку 50-хх. Еще одна планка, связывающая его дружбой с Гремом.

Странно как Самюель еще не ревновала, они много времени проводили вместе, и постоянная картина, которую я могла застать вечером дома — это отец и Грем играющие в шахматы. Так же я знала, что нередко они втроем поигрывают в карты, тайком от меня, так как я плохо отношусь к азартным играм и наркотикам, — еще одному пристрастию Фионы. Но я, конечно же, знала и не осуждала их, во времена молодости отца и Самюель любой дворянин был просто обязан уметь играть в карты, и проигрывать в них деньги. Странно, что сама Самюель не испытывала к ним отвращение, именно они превратили ее отца, достаточно богатого и влиятельного человека, в нищего, тем самым уничтожив ее нормальную жизнь. Все что она рассказывала хорошего о детстве, так это живописный замок на юге Франции, который с каждым годом превращался в руины, еще при ее людской жизни.

Сегодня Грем и отец не изменяя привычке играли в шахматы и для Терцо ситуация складывалась сложная, так как он, подперев голову смотрел на игральную доску. Лицо Грема не выражало никаких эмоций, но я достаточно хорошо его знала, и понимала, что он тешился, ему очень нравилось загонять отца в сложные ситуации, на которые он сам знал ответы.

Самюель сидела возле них со спицами в руках. Ее желание связать какие-то вещи для ребенка приводили меня в уныние. Как она могла любить того, кто еще не родился? Как вообще она может его любить? Мне все еще тяжело было свыкнуться с мыслью, что ребенок во мне — часть меня. От этой мысли становилось неприятно, потому что в нем и часть ЕГО, а значит, я навсегда связана со своим мучителем.

Я не испытывала никаких чувств, кроме дискомфорта и огромного желания поскорее родить, чтобы отдать его на воспитание родителям. Я мечтала лишь об одном, что смогу полюбить своего не желанного ребенка, хотя бы как братика или сестричку. Мне хотелось надеться, что я не буду ненавидеть ребенка, только потому, что он мне напоминает ЕГО. Сколько прошло времени, а я все еще не могла позволить себе произнести ЕГО имя вслух. Исключением за полгода, был тот раз, когда меня спросила Бет.

— Мы идем прогуляться, — голос Калеба вывел меня из раздумий. Я увидела, как три пары серых глаз удивленно уставились на меня и почему-то глупо улыбнулась. Наверное, им кажется, мы встречаемся с Калебом. Вот смеху-то!

— Гхм… — прокашлялся мой отец, обращаясь только к Калебу, словно меня здесь и не было, в который раз я отметила что ему родители доверяли больше чем мне, — надеюсь ты вернешь ее до того как похолодает.

— М-да… — прокашлялся в тон ему Грем, выглядевший смешно в своем строгом костюме около моих родителей одетых так по-домашнему.

Глаза мамы блеснули радостью. Ну, неужели они думают, что я влюбилась? — усмехалась я про себя. Да разве можно влюбиться в кого-то за два месяца. В кого-то с кем только перекидываешься пикировками или по большей части молчишь? Кто раздражает тебя своей самоуверенностью, красотой и поведением? В кого-то, кто вообще не человек, и с кем у меня никогда не смогут сложиться отношения. Даже будь я так красива, как Оливье, мне не дотянуться до уровня Калеба.

Мы шли, не разговаривая, по маленькой тропинке, что вела от моего дома в парк, который я, преувеличивая, называла лесом, почти касаясь локтями

Я совершенно не ощущала холода, в руках было плохое кровообращение, поэтому только по пару, который вырывался каждый раз из моего рота, когда я выдыхала, можно было догадаться, как же на улице похолодало, за то время что мне пришлось просидеть в доме.

Не сговариваясь, мы сразу же направились к беседке. Калеб сел на лавку, я же осталась на ногах — простудить почки, было бы полнейшей глупостью в моем положении. Тогда Калеб посмотрел на меня странным взглядом, почти порицая, и я вдруг оказалась у него на коленях.

Его пьянящий запах, и близость губ заставили меня потерять дар речи. Но прошла минута и конечно я стала вырываться, пускай и вяло.

— Ты знаешь, по-моему, приставать к беременным, это какая-то разновидность извращения!

От волнения я начинала городить чушь.

— Да, ты уже что-то такое говорила, — ухмыльнулся он, и его дыхание обожгло мне шею, не только своей свежестью, но и близостью. — Если не можешь придумать, что-нибудь остроумнее, лучше помолчи.

Я со смятением почувствовала, как он уткнулся лицом в мои волосы и ляпнула:

— Я не буду с тобой спать!

Ну и дура! — добавила про себя.

Он сдержано хохотнул, внезапно прижав меня крепче. Я вздрогнула от этой сладостной муки.

— Я сделал тебе больно? — он тотчас почти скинул меня с колен.

— Нет… — пролепетала я, желая вернуться в его объятья.

…И он вновь притянул меня к себе, так как будто мы уже вечность были близки.

Кажется в этот момент, оглядываясь назад в прошлое, до меня наконец-то дошло, почему Калеб так раздражал меня, и почему я так часто думала о нем. Почему меня бросало то в дрожь то в холод от его считанных прикосновений, голоса, вида; и зачем я так боролась в душе с непонятными чувствами к нему.

Вот кому, как-то не заметно для себя я отдала свое сердце. Свое глупое, израненное сердце. Тому, кто вряд ли его оценит.

Мне стало так больно от его желанных объятий, что горячие слезы выступили на глазах. Как-то я читала, что больше всего чувствуешь потерю человека тогда, когда он сидит рядом, но ты знаешь, что он никогда не будет твоим.

Как последняя дура, я уткнулась ему в плечо и разрыдалась. Калеб напрягся, но спустя мгновение начал гладить мои волосы, делая все еще только хуже.

— Это все гормоны, я читал такой раздел в Энциклопедии для беременных…

Слезы прекратились. Я на секунду оторопела и затихла, чтобы посмотреть на него. Икнув, я разразилась хохотом.

— Что ты читал? — я еле смогла выдохнуть слова, хохот было невозможно остановить.

— Энциклопедию… для беременных, — сухо повторил он, очевидно не понимая причины моего веселья.

Я вырвалась из его объятий, которые внезапно стали не такими желанными, как прежде, но все же, как и раньше я не могла смотреть на него без трепета. Отдышавшись, я обратилась к нему, ощутив себя ужасно разочарованной:

— Знаешь Калеб, твое поведение не нормально, — я грустно покачала головой, — Бет, рассказала мне, что ты любишь получать то, что не досягаемо. Но не в этот раз. Я не буду в списках твоих удач, как бы ты не старался достать меня молчанием или подкупить заботливостью. Я не поддамся на твои фокусы и тому подобное. Да посмотри же на меня — Я-БЕ-РЕ-МЕ-ННА!!! Это противоестественно хотеть иметь в своих пассиях беременную!

Я не была зла, я хотела, чтобы он прекратил свои игры в кошки-мышки, чтобы оставил меня в покое, пока еще не поздно, пока еще я смогу забыть его и жить дальше. Смогла же пережить я изнасилование и известие о том, что беременна? Так почему не переживу глупую любовь к вампиру?! Я смогу, и знаю это. Но мне нужно было, чтобы он оставил меня в покое. Вот так просто ушел. Прекратил эту пытку своими глазами, запахом, лицом, голосом, своей притягательностью!

— Просто пойми, нельзя быть таким эгоистом и всегда иметь то, что хочешь!

Он молчал, всматриваясь в мое лицо, словно желая найти там что-то. Я машинально закуталась в куртку, под этим тяжелым взглядом. Он не имел права так смотреть на меня и колебать мою уверенность. Я уже ничего не понимала.

— Бет ошибается относительно меня, она не знает обо мне всего. И ты тоже ошибаешься, совершенно ничего не видишь и не понимаешь, — его голос совсем не звучал насмешливо, как привыкла я, скорее с горечью.

— Ну, прости, просто я не могу понять, что может тебе понадобиться от меня. Хотя конечно… — вдруг призадумалась я, стараясь сделать следующие слова больнее — тебя может привлекать запах моей крови…

Я не успела договорить, как он сгреб меня в охапку и в следующее мгновение мы стояли у меня на крыльце, и я смотрела в его глаза полыхавшие злобой, еще чересчур ошеломленная, чтобы испугаться.

— Никогда больше не говори того, чего не понимаешь, — прохрипел он, с болью сжимая мою руку.

— Ты делаешь мне больно! — я вырвала руку.

— Извини, — процедил Калеб.

Мои губы дрожали, а глаза сверкали.

— Ты ужасный хам. Не знаю, почему все находят тебя привлекательным. Ведешь себя, как негодяй с девушками, пользуешься их слабостью, зная, что они не могут перед тобой устоять! Только и можешь, что подчинять и властвовать. А по-другому ты себя с девушками и вести не умеешь!

Калеб сощурился:

— Мне нет дела до того, что ты думаешь обо мне, Рейн Туорб.

— Ты это ясно даешь понять. — И я отвернулась, не желая видеть, как его лицо поразительно меняет свою структуру — теперь он не был так бледен как раньше.

Но Калеб резко повернул меня к себе. Я еле удержалась, чтобы не ударить его, так как понимала, что причиню вред себе больше чем ему. Он секунду смотрел в мои глаза, я как могла, пытаясь не поддаваться магнетизму его взгляда, стараясь смотреть на него так же свирепо.

Мои руки резко откинулись, когда он растворился в наступившей темноте, которой я не замечала, пока он был рядом.

Я заплакала. Мне стало так плохо, только вот почему, понять не могла. Казалось, ну вот, он оставил тебя в покое, живи и радуйся! Ан нет, — я реву!

Несколько минут мне пришлось подождать, чтобы прийти в чувства, прежде чем я вошла в дом. Несколько неуверенных шагов, только теперь я поняла, как замерзала. В доме было светло, тепло, уютно и радостно. Все то, что мне сейчас было необходимо. Я словно из ночи попала в день. Таким разными казались мне эти два мира: один здесь, без Калеба, такой умиротворенный, и тот другой, за дверью, где остался он, и где я не получила счастья, а только горестное раскаяние.

Казалось Грем и отец, сидели все в тех же позах, в которых я видела их, выходя из дома (я старалась не думать о том, что вместе со мной был Калеб), но фигур на доске стало меньше. Мама в руках держала уже довольно длинное полотно с красивыми аккуратными рядочками. Рыже-багровые полоски в некоторых местах пересекал холодный голубой.

— Я подумала, может связать тебе шарф? — Самюель оценивающе вытянула его на руках.

Я тоже зажмурилась, стараясь сделать вид, что мне действительно очень интересно. И одобрительно кивнула. Слезы стояли в горле, и вряд ли я смогла бы сказать что-нибудь хорошее сейчас, да и вообще заговорить.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем до меня дошло, что никто так и не спросил о Калебе. Меня это лишь порадовало, ведь я не знала что ответить. Они трое, так давно и умело лгут, что сразу бы поняли, скажи я им неправду, это тебе не людей обводить вокруг пальца. Их простыми честными взглядами не проймешь.

Я сидела возле Самюель и бесцельно переключала каналы, пока не наткнулась (наконец-то за два месяца) на матч по хоккею, как ни, странно, такая грубая игра действовала на меня успокоительно. В Чикаго мы часто ходили на хоккейные игры все вместе. Тогда еще с нами жил Ричард. Я, безумно скучала по брату, но меня радовало то, что он нашел свою половинку.

Я старалась думать о чем угодно, даже о предстоящей контрольной с физики, лишь бы не думать о Калебе, и сдержать слезы. Не выходило, — в голове засели его горящие глаза, и мои глупые обвинительные слова.

Какими же теперь счастливыми казались те молчаливые вечера, когда я могла изучать Калеба, смотреть на него, наслаждаться его пребыванием рядом. Вот теперь, когда здесь не было Калеба и его глухого присутствия, которое я не могла не заметить, я поняла, как одинока. Как я хотела быть с ним, но этому не суждено случиться.