"Современная русская литература: 1950 - 1990-е годы. Учебное пособие для студентов высших учебных заведений" - читать интересную книгу автора (Авторы: Н.Л.Лейдерман и М.Н.Липовецкий.)

творчество, выглядела весьма избирательно, соединяя фольклорную песню
(Рубцов нередко исполнял свои стихи под гитару или под гармошку), поэзию
Тютчева, Фета, Полонского, Блока и, конечно, Есенина. Этот ряд постоянно
перебирается в статьях и мемуарах о Рубцове. В самом "наборе" ориентиров
звучал вызов: натурфилософы Тютчев и Фет поднимаются на знамя в противовес
официально залакированному "социальному" Некрасову, "мистик" Блок и
"упадочник" Есенин - в противовес официальному "поэту социализма"
Маяковскому.
Здесь, конечно, упущено еще одно существенное звено: между Блоком и
Есениным располагалась так называемая "новокрестьянская поэзия",
представленная в первую очередь Николаем Клюевым и Сергеем Клычковым:
"тихая лирика" вообще и Рубцов в частности подключаются именно к этой
оборванной тенденции, принимая из рук "новокрестьянских поэтов" такие
качества, как религиозный культ природы, изображение крестьянской избы как
модели мира, полемическое отталкивание от городской культуры, живой интерес
к сказочному, легендарному, фольклорному пласту культуры.
На наш взгляд, значение поэзии Рубцова и должно оцениваться в масштабе
сдвига культурных парадигм, происходившего на рубеже 1960 - 1970-х. В
своих, не всегда совершенных, но эмоционально очень убедительных стихах
Рубцов первым не интеллектуально, а суггестивно обозначил очертания нового
культурного мифа, в пределах которого развернулась и "тихая лирика", и
"деревенская проза", и вся почвенническая идеология 1970 - 1980-х годов.
Каковы же основные составляющие этого мифа?
Исходной точкой рубцовского поэтического мифа становится образ
современной русской деревни (речь, понятно, идет о 1960 - 1970-х) -
колхозной, вымирающей, разрушающейся, де-Фадирующей. Вполне узнаваемые
детали деревенского быта вплетались Рубцовым в образы, явственно окрашенные
в эсхатологические и апокалиптические тона:
Седьмые сутки дождь не умолкает.
И некому его остановить.
Все чаще мысль угрюмая мелькает,
Что всю деревню может затопить.
<. . . >
На кладбище затоплены могилы,
Видны еще оградные столбы,
Ворочаются, словно крокодилы,
Меж зарослей затопленных гробы,
Ломаются, всплывая, и в потемки
Под резким неслабеющим дождем
Уносятся ужасные обломки,
И долго вспоминаются потом. . .
(1966)
Затяжной дождь в этом стихотворении превращается во Всемирный Потоп,
срывающий "семейные якоря", разрушающий прошлое (размытое кладбище),
рождающий чудовищ ("ворочаются, словно крокодилы, меж зарослей затопленных
гробы. . . "). Таков обычный эмоциональный контекст, окружающий деревенские
зарисовки Рубцова. Буксующий в грязи грузовик своим воем "выматывает душу".
Зимнее оцепенение вызывает такую реакцию: "Какая глушь! Я был один живой. /
Один живой в бескрайнем мертвом поле!". Летняя гроза выглядит, как
"зловещий праздник бытия, / смятенный вид родного края". А реальные