"Природа фантастики. Монография" - читать интересную книгу автора (Чернышева Татьяна Аркадьевна)

фантастическим и исключительным, для меня составляет самую сущность
действительного"32. Как видим, под фантастикой Ф. М. Достоевский понимает
предельную концентрацию сущности изображаемого явления, которая выводит его
за границу жизненного правдоподобия, как и любое резкое отступление от
такого правдоподобия. В этом плане интерес представляет определение, которое
Ф. М. Достоевский дает своей повести "Кроткая".
Писатель назвал произведение "фантастическим" и счел нужным пояснить,
какой смысл вложил он в это слово, поскольку содержание повести, по словам
писателя, "в высшей степени" реально. Фантастичным писатель называет "прием
стенографа", т. е. как бы документальную запись беспорядочных мыслей
человека, находящегося в смятении и пытающегося разобраться в происшедшем.
Далее Ф. М. Достоевский ссылается и на В. Гюго, который в одном из своих
произведений "допустил еще большую неправдоподобность, предположив, что
приговоренный к казни может (и имеет время) вести записки не только в
последний день свой, но даже в последний час и буквально в последнюю
минуту"33. Однако без этой невозможной, а следовательно, фантастической (в
понимании Ф. М. Достоевского) ситуации не было бы и самого произведения.
Одним словом, возможность и даже неизбежность фантастики, являющейся
частью вторичной художественной условности, коренится в самой специфике
искусства и художественного творчества.
Если "формально-стилевая", или условная фантастика является составной
частью художественной условности и как бы растворена, рассредоточена во всем
искусстве, то самоценная фантастика представляет собою особую отрасль
литературы и происхождение ее несколько иное.
Происхождение повествования со многими посылками, или игровой
фантастики теряется в далеких временах: корни его следует искать в традициях
карнавала, занимающих столь большое место в культуре всех народов на
определенном этапе их развития. Карнавал, разумеется, не был фантастикой ни
в плане гносеологическом, ни в литературном плане, как не был он и пародией
на реальный мир, но именно там, в карнавальной перестройке мира, кроются
истоки как игровой литературной фантастики, так и литературной пародии34.
Карнавал по утверждению М. Бахтина, был второй жизнью народа, вторым
лицом мира, не серьезным, а смеющимся. Это был мир, пересозданный по
определенным правилам игры, принятым всеми. В игру включались все высшие
ценности, карнавальному осмеянию подвергались бесспорные авторитеты.
Карнавальное мышление не создает прямой комической фантастики, поскольку
играет оно с еще не познанным миром, и карнавальные и мистериальные черти не
были вполне фантастикой, не были разоблаченной верой, которой легко играть.
Но вместе с тем карнавальное сознание не мифологично; ведь в этой игре
человек чувствовал себя демиургом, хозяином мира, которым он так смело
играл, пересоздавая, переделывая его. И это сознание хорошо воспринимало
своеобразную иллюзорность карнавального бытия: "папа шутов" оставался
все-таки шутом, а не папой. Карнавал исповедовал логику "обратности",
переворачивая мир наизнанку и хорошо понимая временность и иллюзорность
такой перестройки.
Карнавальное "переодевание" мира у младенческих народов имело,
безусловно, познавательное значение, как и игры детей. Играя с миром,
человек познавал его, испытывал его прочность, искал границы его
пластичности. Прошли века, и человечество повзрослело. Карнавал утерял свое
былое значение, но свое право свободной, не скованной никакими законами