"Они предают мир" - читать интересную книгу автора (Катала Жан, Перевод с французского. )

Кроме того, следуя указаниям Вашингтона, «американская партия» в Париже с самого начала Московской конференции начала вызывать инциденты, связанные с внутренней политикой, чтобы создать у Бидо впечатление, что будущее его кабинета находится под угрозой. Надо было убедить Бидо в непрочности его положения во Франции, чтобы он уцепился за Маршалла, как утопающий за соломинку. И телохранители из его окружения, повторяя заученный урок, делали все, чтобы держать Бидо в постоянном страхе. Его жена Сюзи неустанно твердила ему, что в Париже может «образоваться социалистическое или голлистское правительство, если он не сумеет защитить себя»; или же, наоборот, она говорила ему, что «он может снова сделаться премьер-министром, если ему удастся одержать дипломатическую победу в Москве». Одновременно его друзья из МРП бомбардировали его телеграммами, рисующими положение в самых мрачных тонах... Ужас этого человека был ходячей басней для всего посольства. Но именно этого ужаса добивался государственный департамент США.
Можно сказать, что после Боннэ, даже после Лаваля, ни один французский министр иностранных дел не представлял такого смешного и такого гнусного зрелища.
4. Позиция СССР
Позиция СССР как в разрешении германской проблемы, так и по отношению к Франции оставалась строго принципиальной и определялась целой серией международных договоров, в числе которых фигурировал и франко-советский пакт. На заседаниях Совета министров иностранных дел советская делегация продолжала защищать интересы Франции в германской проблеме с такой же энергией, как если бы французское правительство оставалось верным союзу с СССР. Единственным отличием было то, что она еще более твердо, чем когда-либо, подчеркнула свою заинтересованность этими проблемами. И хотя Бидо еще и не разложил карты на столе, но уже всем бросалось в глаза, что его игру полностью раскрыли.
Американская делегация требовала от своих французских агентов, чтобы Бидо выдвинул на первое место
150
необходимость для Франции получить уголь, а под этим предлогом он должен был отказаться от всяких требований установления контроля четырех держав над Руром и заключить с англо-американцами соглашение о Сааре.
Позиция, которую заняла советская делегация с самого начала совещания, заключалась прежде всего в признании справедливой просьбы об угле, сформулированной французской делегацией. В своем выступлении от 19 марта В. М. Молотов подчеркнул «законный характер» французских «интересов» в вопросе «установления определенных норм для поставок немецкого угля» для французской промышленности. Он выразил уверенность, что в этом вопросе Совет министров иностранных дел может дать удовлетворение Франции. 31 марта он еще раз вернулся к этому вопросу.
«Нам понятна, — заявил он, — точка зрения Франции, когда она ставит вопрос об угле. Это важнейший вопрос для экономического развития Франции, также пострадавшей от германской оккупации, продолжавшейся в течение пяти лет. Мы понимаем чувства французов, требующих возместить причиненный им германской оккупацией ущерб и настаивающих на том, чтобы германский уголь поставлялся Франции для восстановления ее экономики. Мы считаем законным это требование Франции...»
Но только Франция не должна была менять кукушку на ястреба, разъединяя вопросы об угле и о репарациях, которые она должна получить. Об этом очень ясно говорит приведенная нами выше выдержка, где одновременно говорится и о «настойчивости, с которой французы добиваются поставок германского угля Франции» и о «чувствах, которыми руководствуются французы, когда они требуют возмещения ущерба, причиненного оккупацией». И чтобы все знали об этом, глава советской делегации тут же добавил, что полагает, «что это (требование) можно осуществить в счет репараций».
Следовательно, советская делегация признала, что Саарский вопрос «заслуживает внимания» и что он будет разрешен в свое время, так как предложения г-на Бидо «требуют соответствующего изучения» (выступление 11 апреля). Но самой важной была проблема Рура, где наиболее совпадали интересы Франции и СССР.
151
«После экономического объединения британской и американской зон...—сказал Молотов, — создалось положение, при котором Рур попадает под контроль двух оккупирующих Германию держав — Великобритании и Соединенных Штатов, но попрежнему от контроля над Руром отстранены Франция и Советский Союз... Надо стремиться не к тому, чтобы обеспечить господствующее положение той или иной великой державы в Рурской промышленной области, а к тому, чтобы наладить действительное международное сотрудничество, которое должно считаться с правами и интересами как больших, так и малых союзных государств, проявляя должное внимание к самому германскому народу и его неотложным нуждам».
И затем:
«Надо, чтобы это распределение ресурсов Рура производилось не только Великобританией и Соединенными Штатами, но Контрольным советом, где участвуют все четыре союзные державы». (Речь от 11 апреля.)
В этом выражалась сущность франко-советского пакта, и здесь лишь подтверждалась неизменность позиций советского правительства, как и на предыдущих международных совещаниях. Так, например, на Потсдамском совещании советское правительство предложило, чтобы Рурская промышленная область рассматривалась как часть Германии и чтобы над ней был установлен контроль четырех держав, для которого предлагается создать соответствующий Контрольный совет из представителей Великобритании, Франции, США и СССР.
Позиция советской делегации на московской сессии Совета министров иностранных дел еще раз в полном свете показала горестную картину, так часто встречавшуюся на наших страницах: это было международное совещание, на котором только советский министр защищал интересы Франции, в то время как французский министр иностранных дел выступал против французских интересов. И если неопровержимые аргументы, приводимые советской делегацией, не пробудили у Бидо даже проблеска национального чувства, то весь мир, и в первую очередь французский народ, понял, что так называемый министр иностранных дел Франции вовсе не защищал интересов Франции.
152
8. Предательство Жоржа Бидо
Так и было...
Началось это 17 марта 1947 года, когда Бидо первым из трех «западных» министров был принят Сталиным. Некоторые члены французской делегации были очень довольны той честью, которая была оказана их шефу. Но сообщение об аудиенции погрузило Бидо в черную тоску. Когда его американские вдохновители посоветовали ему притвориться проводящим политику «сближения с Москвой», чтобы этим замаскировать подготовку предательства, то он заявил официально даже в нескольких газетах, что рассчитывает в германской проблеме согласовать свою позицию с позицией главы советского правительства. И вот теперь он должен предстать перед ним — без Маршалла, Мэрфи и даже Сюзи, которые могли бы подсказать ему, что отвечать! Свидетели французы, рассказавшие мне о встрече, а они не были новичками в области капиталистической дипломатии, признались мне, что им было стыдно, так как министр иностранных дел Франции в этот день был заметно пьян. И понятно, что он полностью разоблачил себя. От тех же свидетелей я узнал, что Сталин неоднократно начинал разговор о германских проблемах, в частности, о Руре, но Бидо уклонялся и с упрямством алкоголика продолжал твердить только о Сааре, показав таким образом, что за эту измену ему заплатили в Вашингтоне.
Согласно обычаю, этот разговор остался строго конфиденциальным. Но 4 апреля Бидо повторил это перед самой опасной публикой — перед журналистами. Во время пресс-конференции, созванной им в большом салоне посольства (заметим, что он впервые решился собрать французских корреспондентов, приехавших вместе с ним), под градом вопросов, сыпавшихся со всех сторон, он, несмотря на заботу его жены, которая настояла, чтобы присутствовать на этом испытании, растерялся. Перед нами стоял жалкий человек, бледный, с искаженным лицом, который механически выдавливал из себя какие-то слова, затем старался отступиться от сказанного с помощью торжественных фраз, произнесенных профессорским тоном, но, атакованный с другого конца зала, снова разбалтывал свои секреты.
153
Он признался, что за кулисами совещания происходили секретные переговоры с Маршаллом и Бевином о проблеме угля. «Но, — добавил он сейчас же, — не пишите об этом, а то мне будет неудобно. Вы знаете, чем скорее все это кончится, тем лучше!»
Тогда прогрессивные журналисты открыли огонь, и мы последовательно узнали:
что операция должна закончиться созданием «Тризонии». «Но, — поспешил уточнить Бидо, — я предлагал совсем не это», как будто Маршалл разрешил бы ему предложить что-либо другое;
что он на пути к полному отказу от требования создать четырехсторонний контроль над Руром;
что в этой комбинации «Саар был обменной монетой».
Когда стало очевидным, что бедняга не сумеет стереть произведенного впечатления, Сюзи, которая наблюдала за катастрофой, скрывая свое отчаяние за чудесной подкупающей улыбкой, поспешила приказать подать освежающие напитки. «Безалкогольные, — уточнил Бидо, — потому что сегодня страстная пятница», и пресс-конференция на этом закончилась. Но те, кто не притворялся глухим, достаточно узнали.
Одним из таких был Пертинакс. Он без труда сумел из разных источников дополнить то, что сообщил Бидо. И члены французской делегации были поражены, когда радиустановка в гостинице «Москва», через которую мы ежедневно слушали сообщения парижской прессы, передала телеграмму, посланную накануне этим журналистом в «Франс суар». В ней сообщалось, что между тремя «западными» министрами заключено соглашение, по которому Франция отказывается от своих притязаний на участие в контроле над Руром, а за это она получит саарский уголь. Наиболее нервные стали обвинять Пертинакса в том, что он совершил «нечестный поступок», рискуя «подорвать соглашение». Посол уверил меня, что «телеграммы Бидо, посланные в Париж, говорят совсем о другом», чему я легко поверил, так как эти телеграммы предназначались для оглашения на совете министров, где еще были патриоты — коммунисты. Альфан в дипломатических выражениях признался: «С нас достаточно Саара. Русским не поможет, если мы будем настаивать на своих притязаниях относительно Рура».
154
Теперь поворот в политике не мог никого удивить. На совещании министров 10 апреля Бевин объявил, что он согласен с требованиями Бидо по вопросу Саара. Маленький человек расплылся в широкой улыбке, подобно лентяю, когда тот слышит звонок об окончании урока. И механизм заработал. Маршалл в своем выступлении подчеркнуто настаивал на невозможности отделить Саар от Эльзас-Лотарингии. А вечером на пресс-конференции французских корреспондентов Оффруа драматическим тоном заявил: «Теперь все зависит от русских».
Но Бидо жестоко ошибался, вообразив, что советская дипломатия попадет в грубые сети, о которых намекнул Оффруа.
11 апреля в своем выступлении глава советской делегации вновь подчеркнул, что вопрос о Сааре заслуживает рассмотрения и он будет рассмотрен. Но вопрос о Сааре не может заставить забыть вопрос о Руре, несравненно более важный. И он еще раз потребовал установить над этой областью четырехсторонний контроль.
Бидо поспешил сделать вид, что не заметил средства спасения. Но чтобы ввести всех в заблуждение, он пустился в рассуждение о том, что великие державы намеренно уделили «мало внимания» его притязаниям на Рур и стал упорно настаивать на своем желании получить Саар сейчас же, немедленно, как и обещали ему Бевин и Маршалл. В своем ослеплении он дошел до того, что потребовал немедленного создания специальной комиссии для обсуждения деталей этого вопроса.
Когда он кончил, глава советской делегации сказал:
«Я констатирую, что г-н Бидо, в частности, не ответил на вопрос, касающийся позиции, занимаемой французской делегацией в вопросе о четырехстороннем контроле над Руром».
На последовавшей за этим заседанием пресс-конференции Оффруа, конечно, объяснил, что «русские нас оставили» и что «Молотов отказался от рассмотрения французского предложения о Сааре», — это были два лживых утверждения, и трудно сказать, которое было более бесстыдным. Но, конечно, ни одним намеком он не упомянул о той фразе, которой глава советской делегации ответил на дипломатический поворот Франции.
155
Оставалось только составить акт о продаже независимости Франции государственному департаменту США. 16 апреля Бидо был приглашен завтракать к Бевину, 20 апреля его вызвал Маршалл, и вечером втайне, как и подобает для таких постыдных вещей, было подписано знаменитое «соглашение об угле». Впоследствии оказалось, что умышленно запутанные условия этого соглашения не давали французской промышленности ни грамма угля, в котором она так нуждалась. Но оно было первым камнем в фундаменте нового «западного блока», а он, в свою очередь, послужил ключом для восстановления военного арсенала милитаристской Германии.
По маленькому, но зловеще символическому примеру можно судить о том положении сателлита, в которое попала Франция. Когда 21 апреля Альфан созвал пресс-конференцию французских корреспондентов по вопросу «соглашения», то в зале было полно американских журналистов, рассевшихся на пианино, на столах, дымивших как паровозы и болтавших свойственными им утиными голосами. Усевшийся в первом ряду Сульцбергер из «Нью-Йорк таймс» любезно объяснял нескольким заискивавшим перед ним французским журналистам, что теперь судьба коммунистов «решена».
Бидо выполнил свою трудную изменническую миссию. И больше ни разу не выступал на заседаниях Совета министров вплоть до окончания совещания.
Но советская делегация все же не оставила французский народ, своего союзника. На пресс-конференции 12 апреля Вышинский заявил, что СССР продолжает считать необходимыми поставки немецкого угля во Францию. И когда 24 апреля Бидо явился с прощальным визитом к В. М. Молотову, советский министр напомнил ему, что интересы обеих стран общие. Хотя Бидо забыл всякий стыд, однако, и для него этот урок был жестоким. Он пробормотал какие-то протокольные фразы и вышел, опустив голову.
7. Последний позор
С момента исторического заседания 11 апреля Бидо явным образом перестал интересоваться работой Совета министров под тем предлогом, что «совещание было неудачей» и что «от него больше нечего ожидать».
156
Когда мне сообщили о новом душевном состоянии нищего паяца, я сначала подумал, что это — нервная реакция после проделанных им гимнастических упражнений, что утомленный усилиями, которые он приложил, чтобы совершить требуемое от него предательство, его организм нуждался в отдыхе. Но вскоре я получил доказательства совсем другого порядка. 14 апреля 1947 года Шарпантье сообщил мне тоном человека, которому известны серьезные государственные тайны, что «Бидо, возможно, вынужден будет срочно уехать по причинам, не касающимся совещания», и что Сюзи снова «очень озабочена политическим будущим своего мужа». Вывод был ясен: в Париже готовился новый правительственный кризис. Но на этот раз газеты не поднимали рекламного шума, и это не было шантажом. Повидимому, это было что-то серьезное.
25 апреля в шесть часов вечера мы посадили всех этих господ в специальный поезд. Он прибыл в Париж 30 апреля. А спустя пять дней — 4 мая — под каким-то выдуманным предлогом был издан декрет президента республики, явившийся настоящим нарушением конституции, согласно которому министры-коммунисты были удалены из правительства Франции.
Таким образом, вторая фаза американского маневра закончилась изменением курса внутренней политики, без которого дипломатический поворот был для Вашингтона лишь победой без завтрашнего дня. Быстрота, с которой произошло это изменение, в достаточной степени подчеркивает, что все это было организовано сверху и все той же рукой. То возбуждение, которое охватило Бидо в последние дни его пребывания в Москве, служит ценным подтверждением. Было ясно, что Бидо был информирован Маршаллом о дне осуществления маневра. И он умирал от беспокойства, что рискует быть в это время за четыре тысячи километров от Парижа. Ведь какой-нибудь конкурент может вырвать у него из-под носа дорогой министерский портфель, когда Рамадье будет снова формировать свой кабинет.
Таким образом, франко-советский пакт был похоронен, а министры-патриоты исключены из правительства; теперь Франция оставалась один на один с американским империализмом, решившим поработить ее. А у власти