"«Консервный» завод. Рассказ." - читать интересную книгу автора (Колбасьев Сергей Адамович, Рисунки...)

- Очень вкусно. Ваше изготовление?
- Почти, - усмехается Иванов.
Дальше не идет. Надо начать с другого конца.
- Удивительно, как я не разбился насмерть. С полного хода. Это было как
во сне. Я падал без конца, а потом распахнулась дверь, я увидел вас, и вы
сказали: "Николай эскимос". Что это значит?
- Как? - Иванов заметно вздрогнул. - Ничего подобного, - с внезапной
резкостью заявил он и добавил: - Вы, наверное, не так слушали.
Он не хочет говорить про Николаевский мост настолько, что даже путается
в шведском языке. Примем к сведению.
- Как ваша нога? - переключает он разговор.
- Спасибо, много легче. Только благодаря вам. Может быть, вы теперь
отправите меня в город на автомобиле? Я доставляю вам столько беспокойства.
- Пустяки, лучше вам совсем не двигаться недели две, а тогда мы вас
отвезем. Простите, что у нас так неудобно; мы люди бедные, здесь живем и
работаем.
Значит, они предпочитают продержать меня здесь недели две. Очевидно, на
их консервной фабрике есть кое-какие производственные секреты.
- Кстати, - прерывает мои мысли Иванов, - куда сообщить о том, что вы у
нас? - И опять смотрит мне в глаза своими очками.
Это скверный вопрос. Ведь не сказать же: "В Советское полпредство,
Бульвардсгатан, 21". Кроме того, там, как и во всем Гельсингфорсе, никто и
не знает шведского художника Бертиля Лунда.
- Топелиусгатан тринадцать, трап Д, квартира 43. Я там остановился у
приятеля. Его зовут Хегфорс. Аксель Хегфорс.
Все в порядке, потому что Аксель на прошлой неделе уехал в Лондон.
- Хорошо, - сказал Иванов и встал из-за стола. - Вам нужен отдых.
Спите. - И, повернувшись к своим сотоварищам, добавил по-русски: - Идемте
химией заниматься, господа офицеры.
На прощанье быстро взглянул на меня. Я был заинтересован повязкой на
левой ноге...
Мои часы были разбиты, и я потерял счет времени. Иногда казалось, что я
сплю целые сутки, иногда - что я просыпался, не успев заснуть. И всегда они
ели и пили чай. Всегда та же белая лампа и тот же слоеный табачный дым.
Иванов дал мне затрепанный комплект гельсингфорсской "Аллас Кроники" и
любезно со мной говорил, когда страдал припадками подозрительности.
Во время одного из таких припадков он напомнил мне, что я художник, и
попросил нарисовать на стене его портрет. "На память", - пояснил он и
протянул кусок угля. Стена беленая. Иванов смотрит на меня во все очки.
Напрасно я не назвался коммерсантом. Но жалеть поздно, беру уголь. Я не умею
рисовать, но в юности хорошо изображал плезиозавров. В стоячих воротничках и
с галстуком.
Резко и размашисто нарисовал на стене такого же. Добавил очки и
стриженую шерсть на затылке. Вышло даже похоже.
- Футурист, - фыркнул Иванов и ушел. Двигаться я не мог. Это было
трудно, но меня непреодолимо притягивала та дверь, куда мои хозяева уходили
после еды. Оттуда доносилось жужжание, а иногда звон пилы по металлу.
Потом я потерял сон. Часами лежал и прислушивался к звукам из-за
закрытой двери. Лежал, закрыв глаза, и ровно дышал при хозяевах. Напрасно -
они между собой не говорили.