"Большой федеральный крест за заслуги. История розыска нацистских преступников и их сообщников" - читать интересную книгу автора (Энгельманн Бернт)

3. Примерный жизненный путь одного арийского предпринимателя

В дверь постучали, и Дональд Хартнел открыл глаза. Он не сразу понял, где он, собственно, находится. Ах да, это же номер отеля в Мюнхене, куда он прибыл сегодня рано утром. Славненький городок этот Мюнхен, много чище, чем Нью-Йорк, далеко не такой лихорадочный и, пожалуй, даже красивый.

Часы на руке показывали 19.34 — значит, спал он больше трех часов, чувствовал себя вполне отдохнувшим и свежим, теперь надо принять душ и разве что побриться…

В дверь снова постучали, на этот раз несколько громче.

— Войдите! — крикнул Хартнел.

Парнишка в униформе открыл дверь, сказал: «Добрый вечер, сэр, это вам, сэр!» — и передал Хартнелу конверт. Криста Трютцшлер сообщала, что она получила от Фретша документацию и теперь ждет, как договорено, в холле отеля. Она yate пыталась дозвониться в номер по телефону, однако тщетно — по-видимому, звонки были недостаточно громкими.

Через четверть часа Дональд Хартнел уединился с Кристой в тихом уголке гостиничного бара и Криста сообщила ему все, что разузнал Фретш о «господине докторе», бывшем некогда главою резинового концерна с постоянным местопребыванием в Лейпциге и дочерними предприятиями в Тшебине и Лодзи; Криста перевела и документы, извлеченные из разных архивов.

Фриц Карл Риз — таково было накрепко забытое различными информаторами (или, возможно, сознательно ими умалчиваемое) и даже Фретшем названное лишь после энергичного требования имя «господина доктора». Он родился 4 февраля 1907 года в Саарбрюккене, после окончания школы изучал в Кёльне и в Берлине юриспруденцию, выдержал затем первый и второй государственные экзамены и в начале 1934 года получил докторскую степень в Гейдельбергском университете.

Уже в том же году молодой юрист, вступивший в мае 1933 года, как и многие другие немцы, в нацистскую партию, стал самостоятельным предпринимателем — единоличным управляющим и компаньоном фирмы «Флюгель и Польтер» в Лейпциге.

Это предприятие представляло собой тогда небольшую, на 120 рабочих мест, фабрику по изготовлению резиновых изделий санитарного и гигиенического обихода, которую ее бывшие владельцы были вынуждены продать. Д-р Риз смог себе обеспечить решающее влияние в фирме. Незадолго до этого он женился на дочери довольно состоятельного зубного врача, Филиппа Хейнемана из Рейдта, и сумел склонить своего тестя к существенному материальному участию в делах фирмы.

В последующие годы Риз развил — как он сам без излишней скромности сообщал в одном письме, адресованном в высокую нацистскую инстанцию, — «исключительную предпринимательскую активность». В качестве управляющего он превратил «Флюгель и Польтер КГ»[12] в образцовое национал-социалистское предприятие с областным дипломом «Немецкого трудового фронта»,[13] реорганизовал производство, коммерческое управление и систему сбыта, повысил выработку продукции и создал постепенно вокруг лейпцигского предприятия, которое вскоре же начало снова давать высокие прибыли, пестрый венок из процветающих дочерних фирм в самых различных местностях великогерманского рейха.

При всех этих новоприобретениях речь шла исключительно о тех предприятиях резиновой, синтетического каучука и текстильной промышленности, которые до тех пор принадлежали евреям. Вследствие открытой антисемитской политики нацистов бывшие владельцы вынуждены были продавать свои предприятия по ценам, далеко не соответствовавшим их действительной стоимости, и на унизительных условиях.

Таким образом Фриц Риз, поначалу «при поддержке окружного руководства НСДАП», приобрел завод «Резиновые изделия Шалькау» в бывшем герцогстве Заксен-Мейнинген, затем перетянул в «арийские» (а именно свои) руки фабрику резиновых изделий Акционерного общества с ограниченной ответственностью «Гевеа» в Финстервальде (административный округ Франкфурт-на-Одере) и берлинскую фабрику готового платья, принадлежавшую ранее Левинштейну.

В 1938 году, когда антисемитские мероприятия правящей нацистской партии еще больше усилились, Риз «ариизировал» также еще и Объединенные фабрики резиновых товаров в Паузе, округ Плауэн, Среднегерманский завод по производству изделий из резины и гуттаперчи Акционерного общества «Эдельмут и компания» во Франкфурте-на-Майне и еще целый ряд других предприятий в Берлине и близ Берлина, в Мюнхене и в «присоединенной», подвергнутой «аншлюсу» Австрии, которая стала называться «Остмарк».

Документ, относящийся к тем столь благоприятным для молодого д-ра Риза временам, Фретш приложил в оригинале. Это циркулярное письмо привлекло внимание Хартнела, может быть, еще и тем, что на бланке его была изображена коробочка презервативов марки «МИ-ГУИН» с гордой надписью «Ныне арийские!» Текст этого письма гласил:

Далее уважаемым клиентам сообщалось, что сохраняется зарекомендовавший себя принцип поставлять изделия «МИГУИН» только «специализированным торговым предприятиям и ни в коем случае не парикмахерским, автоматам или предприятиям розничной торговли». Гарантию высокого качества «известной своими предпочтительными достоинствами продукции «МИГУИН» уважаемые клиенты будут иметь «уже потому, что обеспечивается преемственность традиций головной фирмы, которая была до сих пор единственным изготовителем наших гигиенических резиновых изделий. Хайль Гитлер!»

К циркуляру, направленному клиентуре, была приложена копия письма, которое д-р Фриц Риз послал тогда же в октябре 1938 года бывшему владельцу «ныне арийского» предприятия Эдельмуту. Тон письма был столь грубым, что Криста при переводе несколько раз запиналась.

Хартнел поморщился, сделал глоток виски и пробормотал:

— Омерзительно…

Дональд Хартнел до тех пор едва ли интересовался политикой, а уж европейскими делами и подавно. Что касается Америки, то его взгляды были умеренно либеральными. Расизм он решительно отвергал и не имел также каких-либо предубеждений ни в отношении евреев, ни тем более немцев. О немецких предпринимателях, в том числе и активных в гитлеровские времена, он до сих пор весьма высокого мнения. Они ему представлялись неслыханно толковыми, пунктуальными, надежными, корректными и бесконечно старательными.

То, что было известно о беззакониях и жестокостях во времена нацизма, он относил частью к преувеличениям союзнической военной пропаганды, частью к произволу отдельных начальников из гестапо и эсэсовских организаций. «Такие вещи», как он это обычно называл, встречаются, к сожалению, повсюду и особенно в периоды войн, даже у американцев, например, во Вьетнаме.

Что касается Германии, то «такие вещи» имели для Хартнела до тех пор вообще лишь историческое значение; их в той же малой степени, так он думал, можно ставить в вину нынешним немцам, сколь, скажем, нынешним французам — «ужасные времена» при Робеспьере.

Но сейчас, неожиданно столкнувшись с, казалось бы, неважными тридцатипятилетней давности деталями из будней немецких предпринимателей, Хартнел впервые испытал чувство возмущения, а не только естественное, ни к чему не обязывающее сострадание к жертвам, по крайней мере к Зелигману. И особенно возмутительным — так, во всяком случае, находил Хартнел — было то обстоятельство, что этот Риз, грабивший, издевавшийся над своими бывшими еврейскими клиентами, перед которыми, конечно же, раньше заискивал и был отменно вежлив и льстив, оказался коллегой, доктором юриспруденции, да еще к тому же из Гейдельбергского университета, столь почитаемого американскими учеными и даже овеянного некой романтической славой.

— Несмотря на это, — сказал себе Хартнел, — я не должен руководствоваться чувствами, а тем более неприязнью. Юрист должен оставаться холодным и объективным».

Криста, кажется, начала догадываться, о чем он думает, и, возможно, не одобряла его стараний соблюдать дистанцию.

— Посмотрите-ка, мистер Хартнел, — сказала Криста, — тут есть еще одно письмо, которое, возможно, объясняет причину исключительных успехов д-ра Риза в развитии фирмы «Флюгель и Польтер, КГ» и превращении ее в крупный концерн.

То, о чем она говорила, было светокопией официальной, датированной 15 мая 1936 года бумаги, которая была прикреплена к полному угроз письму, направленному Эдельмуту. Как из нее явствовало, полицей-прези-диум Лейпцига докладывал «господину президенту III Саксонского управления Тайной государственной полиции в Дрездене, со ссылкой на его запрос — шифр документа St. A. Dr. — 700/34/36, что фабрикант д-р Фриц Карл Риз, родившийся 4 февраля 1907 года в Саарбрюккене, имперский немец, евангелически-лютеранского вероисповедания, женат, проживающий в Лейпциге, 23, Ленауштрассе, 3… политически безупречен и благонадежен», а к тому же является членом партии и признан гестапо «пригодным в качестве доверенного лица по особым делам».

На этом послании, снабженном грифом «совершенно секретно», 20 июня 1936 года в президиуме Дрезденского управления гестапо была сделана кем-то от руки пометка:

— Речь идет о пресловутом гестапо? — осведомился Хартнел.

Криста только кивнула.

— И «Фау-Манн», иначе говоря, «доверенное лицо по особым делам», означало, что тот, о ком сказано, являлся доносчиком гестапо? И мог его побудить к действиям против определенных лиц, например служащих фирмы или неугодного партнера?

— Да, конечно, — ответила Криста подчеркнуто деловито. Затем она взяла следующий лист из подобранной Фретшем папки документов и перевела его на английский:

— Начиная с 1936 года многочисленные предприятия, принадлежавшие ранее евреям, подвергались «ариизации». Это осуществляло гестапо, СС и НСДАП. С 1939 года — как сообщает прокурист концерна «Флюгель и Польтер» Арно Бюккерт — «все предприятия концерна были переключены на удовлетворение нужд вермахта и значительно расширены. Число занятых рабочих возросло к началу 1941 года до 1200 человек. Оборот концерна, составлявший в 1934 году едва 500 тысяч рейхсмарок, подскочил до 10.86 миллиона рейхсмарок…»

В качестве небольшого подарка в знак своей благодарности столь деятельному и сноровистому д-ру Ризу компаньоны разрешили ему покупку за счет средств концерна дорогой виллы в Лейпциге и использование ее в частных целях. В январе 1941 года господином д-ром Ризом и его адвокатом, господином Заксе, было присмотрено несколько домов в Лейпциге и среди них один на Монтбештрассе, 20, который и был приобретен.

Этому прекрасному владению, бывшему ранее неарийской собственностью, была назначена столь низкая покупная цена, что органы надзора высказали поначалу свои сомнения, которые, однако, д-р Риз и его поверенный смогли очень быстро рассеять. Повышение покупной цены, так аргументировали они, следует «отклонить, как несправедливое, поскольку оно пошло бы на пользу еврею».

К 1941 году относятся также, как свидетельствовали собранные Фретшем документы, новоприобретения концерна в польских областях, особенно в Тшебине и Лодзи. Способствовал этому штандартенфюрер СС Герберт Паккебуш, выступавший в качестве поверенного защитника интересов Риза, который к тому времени стал уже полным и безраздельно властвующим главою концерна. Но честолюбие преуспевающего «аризатора» и потенциального «доверенного лица» гестапо простиралось далеко за пределы завоеванной Польши. Так возник, например, усердно продвигавшийся д-ром Ризом проект создания завода по восстановлению автомобильных шин в Киеве, велись переговоры со штабом строительства в Крыму о расширении сферы интересов концерна вплоть до Кавказа, производились рекогносцировочные частые поездки по Прибалтике, сопровождаемые переговорами с местными руководителями СС, органами полиции и пропаганды, в частности в Таллине, Каунасе и Лиде, а также приобретен пакет акций фабрики белья и одежды Л.Гофмана в Самборе (Галиция). И точно так же, как в Тшебине и Лодзи, на многих других предприятиях концерна использовался рабский труд польских, украинских и еврейских рабочих, которых «поставляли» туда компаньоны вроде штандартенфюрера Паккебуша.

За принудительный труд согнанных на предприятия еврейских рабочих «Особоуполномоченному рейхсфюрера СС» переводилось в среднем по 40 пфеннигов за рабочий час. Порой ему приходилось, однако, возвращать концерну господина д-ра Риза крупные суммы, поскольку евреи, использование которых в качестве рабочего скота оплачивалось заранее, не могли уже больше давать высокую выработку. По мере их истощения они подвергались, как сообщал концерн, «переселению» в концентрационные лагеря для «конечного решения».

Да и на своем центральном предприятии в Лейпциге д-р Риз широко использовал — как это явствовало из собранных Фретшем с большой тщательностью и даже скрупулезностью документов — принудительный труд; здесь работали главным образом русские женщины и девушки, угнанные из России. Благодаря тесным связям главы концерна с гестапо они находились под строгим присмотром, производительность их удавалось таким образом постоянно увеличивать, что приводило к значительному росту прибылей концерна «Флюгель и Польтер», который русские женщины с ненавистью называли «Прюгель и Фольтер».[15]

О том, как беспощадно эксплуатировались русские девушки, можно было судить по письму дирекции концерна в лейпцигский Отдел труда, датированному 15 мая 1943 года. В нем фирма «Флюгель и Польтер» похваляется тем, что она «часть своих восточных работниц использует на самых тяжелых мужских работах, в значительной степени для замены призванных в армию мужчин». Другие русские женщины были тоже поставлены в такие же ужасные условия труда.

Выжатым таким способом миллионным прибылям «ариизированных» или на скорую руку «перенятых» предприятий усердный глава концерна, который неизменно уверял финансовые органы в том, «что имущество евреев не имеет никакой деловой стоимости», находил, однако, достойное применение. На это указывают не только покупки земельных участков, например имения в верхнебаварском Химгау, но и многочисленные поездки в нейтральные страны, чаще всего в Швейцарию и в Испанию, где д-р Риз основал «дочерние фирмы», часть которых к тому же не имела ничего общего с производством резиновых изделий.

Во всяком случае, глава концерна, которому в признание его выдающихся успехов пожаловали в 1942 году Крест за военные заслуги, имел уже в предпоследнюю военную зиму 1943/44 года состояние в несколько миллионов рейхсмарок. Несколько позже он вел также переговоры о приобретении Краковской фабрики плащей, но события на фронтах подвели черту под этот счет накоплений: вопрос стоял уже не о новых добычах на Востоке, а скорее уж о быстром «перебазировании» произведенных там за последние годы капиталовложений.

Примерно тогда же Фриц Риз расторгнул брак с женой, что не отразилось хоть сколько-нибудь на его имущественном положении. Впрочем, само по себе столь быстрое восхождение Риза по ступеням богатства — до мультимиллионера и владельца концерна с почти десятью тысячами рабочих, главным образом насильно пригнанных с Востока, не могло, конечно же, обойтись и без отдельных срывов. Так, например, в 1942–1943 годах у него были кое-какие неприятности с одним из ведущих служащих, неким директором Котзамом. Д-ру Ризу удалось урегулировать это дело без особого вреда для себя; о том, каким образом сие было проделано, дает представление один из подобранных Фретшем документов, а именно датированная 10 апреля 1943 года протокольная запись опроса, результаты которого Риз продиктовал и собственноручно подписал. «При следствии по делу Котзама — написано там — следовало бы еще раз допросить Кольбе насчет Котзама. Во время вчерашнего визита Кольбе говорил о том, что ему всегда бросалось в глаза, как сильно тяготеют к Котзаму евреи… Кольбе нередко слышал также и подрывные, враждебные государству высказывания Котзама…»

Для перестраховки господин д-р Риз опросил также и других ведущих служащих насчет чинившего ему препятствия Котзама, среди них — своего директора Ганса Мейера, которого побудил под присягой показать:

Укрепив подобным образом свои позиции, д-р Риз тотчас же отправил из Лейпцига эсэсовскому чину «господину начальнику команд по производству вооружения в Катовицах» письмо, в котором он настоятельно просил не принимать на веру клеветнические утверждения Котзама; этот Котзам, «хотя он и был студентом-корпорантом», является «сукиным сыном», что всем известно. К этому д-р Риз добавил: «В заключение следует еще попутно заметить, что отец Котзама имеет судимость за мошеннически-злостное банкротство». С другой стороны, д-ру Ризу вовсе не хотелось, чтобы против Котзама был затеян судебный процесс, и он мотивировал это, несомненно, взвешенное соображение следующим образом в заключительном абзаце своего письма: «Мы как фирма вовсе не заинтересованы в том, чтобы преследовать за ошибки, поскольку нашей репутации вредит то обстоятельство, что мы терпели подобного типа на руководящей должности. Хайль Гитлер! Преданный Вам д-р Фриц Риз».

Гораздо серьезнее, чем этот столь изящным образом ликвидированный инцидент, было предпринятое криминальной полицией в ту же зиму 1943/44 года уголовное расследование по поводу спекуляций крупного масштаба, в которых поначалу был заподозрен и сам, столь ревностно заботящийся о репутации своей фирмы д-р Риз. После окончания следствия — прошедшего, кстати сказать, благодаря хорошим связям довольно гладко — д-р Риз находил свое положение столь серьезным, что снял с себя временно ведение дел и руководство концерном до тех пор, пока «дело не будет улажено». Концерн «Флюгель и Польтер КГ» сменил даже на время свое фирменное наименование; в течение этих критических недель он назывался «Ганс Вернеке КГ».

Между тем тучи вскоре рассеялись. Лишь несколько мелких служащих были строго наказаны, глава же концерна, напротив, был полностью реабилитирован, освободился от подозрений в коррупции и спекуляции.

В последующее время его тесные связи с главарями нацистской партии и СС, с гестапо и с чиновниками в министерствах, с директорами влиятельных экономических объединений и не в последнюю очередь с Имперским управлением по производству каучука и асбеста в Берлине-Груневальд, — связи, которые д-р Риз издавна поддерживал и тщательно укреплял, казались в высшей степени полезными.

Эти связи сыграли свою роль и летом 1944 года. Теперь он спешил убрать свою добычу в безопасное место. Грозящее военное поражение рейха диктовало необходимость быстрого «перебазирования» находившихся на оккупированных территориях Восточной Европы предприятий концерна. А соответственно всех украденных там ценностей.

Сообщения Фретша не давали возможности определить, кто помогал концерну д-ра Риза передислоцировать на Запад награбленные в Польше и в Советском Союзе миллионные ценности. Но в документах нашлось несколько интересных записей, позволявших судить о том, как это происходило и чего только не делали возможным тесные связи главы концерна.

С помощью крупных подачек, часто в форме вещей и предметов обихода, главным образом текстильных изделий и других дефицитных товаров, д-р Риз обеспечил себе услуги одного «штабс-капитана» в Транспортном корпусе «Шпеер»; наряду с этим крупные суммы были затрачены на подкуп железнодорожников, в результате чего вагоны, предназначавшиеся для перевозки раненых, оказывались в распоряжении д-ра Риза и использовались для «перебазирования» награбленного добра. Транспорты шли с берегов Рейна — сначала в Лейпциг, где производились различного рода товарные операции; вырученные от этого деньги тоже служили во спасение последних, оставшихся в Тшебине и Лодзи, ждавших «перебазирования» награбленных миллионных ценностей.

Один документ, свидетельствующий об этом и адресованный «господину штабс-капитану Ледереру, штаб Транспортного корпуса «Шпеер», Берлин-Шарлоттенбург, почтовый ящик 19», Фретш считал, очевидно, особенно примечательным, хотя в нем всего лишь на-всего излагалась просьба сообщить, «нет ли у Вас возможности перевезти из Эльтвилля на Рейне в Лейпциг 15000 бутылок шампанского общим весом примерно 30 тонн. С дружественным приветом и хайль Гитлер!., Д-р Риз».

— А что тут такого примечательного? — удивился Хартнел и стал рассматривать короткое письмецо.

— Да вот что! — сказала Криста и показала ему на отмеченную Фретшем, жирно подчеркнутую красным карандашом дату отправления письма: «Лейпциг, 23 февраля 1945 года».

— Когда Риз диктовал это коротенькое послание, — объяснила она Хартнелу, — советские армии уже достигли берегов Одера, отрезали Восточную Пруссию и взяли Бреславль; американские войска стояли уже на Рейне и как раз в эти дни начали наступление севернее и южнее Кёльна; большинство городов лежало в развалинах; подростки обслуживали зенитные батареи; бомбардировки сменялись налетами штурмовой авиации. Между Одером и Рейном двигались сотни тысяч беженцев, преимущественно женщин и детей, кто пешком или на велосипедах, кто на телегах или бычьих упряжках. Грузовиков почти нигде не было, а те немногие автомобили, которые везли раненых, боеприпасы или продукты питания, застревали чаще всего где-нибудь на полпути из-за нехватки горючего. И в этом хаосе тотального поражения Риз организовывал перевозку пятнадцати тысяч бутылок с шампанским!

— Откуда вы так хорошо знаете об этом времени, Криста? — спросил Хартнел. — Впрочем, зовите меня тоже по имени, ладно?.. Мое имя Дональд, и друзья зовут меня просто Дон… О'кей?

— О'кей, Дон, — с улыбкой ответила Криста. Она с минуту поразмышляла о том, означает ли у американцев вроде Дональда Хартнела такая смена в обращении что-нибудь большее, чем просто ни к чему не обязывающее расположение. И, придя к выводу, что это было всего лишь милым жестом с его стороны, спокойно продолжала:

— Что касается моих, довольно точных познаний о положении в стране к 23 февраля сорок пятого, то не забывайте, мистер Хартн… я хотела сказать: Дон, что я профессионально занимаюсь новейшей историей. Кроме того, — она полистала собранные Фретшем документы, — и перевозки шампанского были, судя по всему, далеко не последней деловой акцией Риза, тут вот есть еще по крайней мере страниц тридцать о нем.

— О-о! — только и сказал Хартнел. Он задумался. — Выходит, что дешево отделался… Скажите, Криста… Считаете вы возможным, что он и сейчас еще живет теми запасами, теми миллионными ценностями, что были «перебазированы» из Тшебини, Лодзи и всяких других мест?

— Это меня не удивило бы, Дон, — ответила Криста. — Есть еще немало людей такого же сорта, которые очень легко отделались, остались «неостриженными», как у нас говорят… Ему сейчас, если он жив… — она быстро прикинула, — 67 лет. Вероятно, живет себе пенсионером где-нибудь на баварских озерах. Там можно встретить еще многих некогда видных деятелей, которые в нацистские времена разбогатели подобным же образом, как д-р Риз.

Она старалась констатировать все это сухо и объективно, но Дональд почувствовал в ее словах горечь и ожесточение. И он переменил тему разговора:

— Пойдемте, Криста. Попробуем на некоторое время забыть о д-ре Ризе и прежде всего поужинать. Я лично проголодался и вы, думаю, тоже. Расскажите-ка мне лучше, где вы учились, что вас побудило избрать в качестве профессии исследование столь мрачного периода истории, где вы научились так фантастически хорошо говорить по-английски.

— Хорошо, Дон, пойдемте поедим, и я вам отвечу на все ваши вопросы. Но сначала разрешите мне привести себя в порядок или, как говорят в вашей пуританской стране, напудрить нос.

Когда Криста через некоторое время садилась вместе с Хартнелом за столик в ресторане отеля, по ее лицу нетрудно было заметить, что она прямо-таки горит желанием что-то сообщить Дональду. Она подождала, пока он сделает заказ официанту, а затем выпалила:

— Ни за что не отгадаете, что я только что обнаружила!

— О'кей, только раньше скажите мне, Криста, нет ли тут, в Федеративной Республике, чего-нибудь подобного нашему «Who's who?»,[16] — ответил Хартнел и не смог удержаться от смеха, увидев, как она тут же сникла.

— Да, естественно, — пробормотала она. — Но… как вы догадались, Дон, что я?..

— Я видел издали, как вы попросили у портье толстую книгу, которая выглядела, как справочник. И тогда я вычислил, my dear Watson, это было не слишком трудно, — сказал Хартнел. — Так, а теперь скажите, что же вы там разузнали насчет д-ра Риза?

— Он действительно значится в «Кто есть кто?», а также и в новейшем издании справочника Хоппенштедта «Руководящие люди промышленности», Дон, — сообщила Криста. — Риз, Фриц, д-р юр., место рождения Саарбрюккен, и дата тоже совпадает, так что ошибка тут исключается. И он женат, с 1949, на… ну, на ком бы вы думали, Дон?

Хартнел ненадолго задумался. Потом предположил нерешительно:

— Уж не на этой ли… Доре?

— Совершенно правильно! На Доре Апитч. Они живут во Франкентале, Пфальц, Русдорфштрассе, 1, и там же находится контора концерна, основателем которого и владельцем контрольного пакета акций является господин д-р Риз. Фирма называется «Пегуланверке, АО». Господин д-р Риз является, кроме того, почетным председателем Союза немецких фабрикантов линолеума, искусственного волокна, фольговых лент и настилов; председателем наблюдательного совета акционерного общества «Бадише пластик-верке» в Бетцингене; членом совета Коммерческого банка и нештатным почетным консулом королевства Марокко в землях Гессен и Рейнланд-Пфальц.

— Так-так, — сказал Хартнел. Казалось, что в своих мыслях он уже далеко не с д-ром Ризом, хотя поначалу послевоенная карьера доктора произвела на него известное впечатление.

— Да, — ответила Криста, — там названо еще полдюжины фирм, которыми руководит д-р Риз, а кроме того, упоминается о его наградах.

— Наградах? — переспросил Дон.

— У нас есть орден «За заслуги перед Федеративной Республикой Германии», которым награждаются лица, особо отличившиеся в борьбе за восстановление и демократию, — пояснила Криста. — Орден имеет целый ряд степеней. Господин д-р Риз получил его в 1967 году, вероятно к своему шестидесятилетию, причем сразу очень высокой степени, а именно Большой федеральный крест за заслуги. Таким образом, он, несомненно, принадлежит к элите нашей экономики.

Сообщая все это, Криста пытливо наблюдала за Доном и ждала его комментариев. Но он так ничего и не сказал, занявшись своим филе из морских язычков.

Криста взяла в руки папку документов, которые Фретш собрал о господине Ризе. Она полистала ее и вдруг воскликнула:

— Он принадлежит также к элите всей нации, потому что в 1972… Нет, эту пресс-информацию концерна «Пегулан-верке» я должна вам перевести слово в слово:

«В знак признания его предпринимательских успехов и его деятельности для общества премьер-министр земли Рейнланд-Пфальц д-р Гельмут Коль вручил юбиляру», то есть доктору юриспруденции Фрицу Ризу, председателю правления и главному акционеру «Пегулан АГ», королевскому марокканскому консулу, основателю и держателю контрольного пакета акций группы фирм Риза — «в присутствии многочисленных выдающихся промышленников Звезду к Большому федеральному кресту за заслуги…» Д-р Риз поблагодарил всех присутствующих… и подчеркнул, что этот день является для него не финишем, не завершением, а, так сказать, полустанком в его жизни… Струнный квартет из Мангейма… Веселое оживление вызвало появление двух трубочистов, которые… по традиции измазали «новорожденного сажей». Прелестно, не правда ли?

— Как вы думаете, Криста, — сказал Хартнел после небольшой паузы, — знает ли мои мюнхенскии коллега, адвокат Штейгльгерингер, что «господин доктор», бывший некогда в Тшебине большим босом, и есть д-р Риз?

Криста задумалась.

— Кое-что говорит за это, — сказала она, — но лучше вам спросить у него самого, Дон. Мы же ведь собираемся в воскресенье к нему в гости.

Хартнел покачал головой.

— Это будет только послезавтра, Криста! До того времени мы должны… я должен еще много разузнать.

— Я охотно помогу вам, Дон, и… на тот случай, если вас это беспокоит… то должна вам сказать, что я вовсе не обязана сохранять по отношению к Штейгльгерингеру какую-либо лояльность. Он пригласил меня исключительно по вашему поручению и именно для вас. Кроме того… — Она, помедлив, сказала решительно: — Если за этим будет скрываться какой-либо сговор с целью что-то затушевать и вас провести, то я все равно не пойду на это, Дон.

— Спасибо, Криста, это меня радует… Но я, собственно, и не ожидал ничего другого, — И после недолгого размышления продолжал: — У нас ведь не так мало времени до воскресенья, тут надо еще кое-что уточнить… Скажите, есть у вас представление о том, как далеко отсюда это местечко, где д-р Риз сейчас живет?

— Да, — ответила Криста, — Франкенталь находится где-то близ Людвигсгафена на Рейне, по другую сторону от Мангейма. Я думаю, это часа три-четыре езды на автомобиле, да и на поезде, вероятно, не дольше. Вы хотите туда съездить, Дон?

— Н-не знаю еще, — ответил Хартнел. — Может быть… Но давайте-ка сначала дочитаем оставшиеся документы. Возможно, что и не понадобится наносить визит д-ру Ризу.

Следующий лист в папке документов содержал пометки Фретша об упоминаниях имени главы концерна в журнале «Шпигель» начиная с 1948 года. До 1972 года имя Риза всплывало на страницах этого еженедельника в общей сложности три раза. Один раз в связи с делами одного сомнительного общества по продаже земельных участков, которое под девизом «Солнце для вас!» рекламировало и пыталось продавать состоятельным гражданам Федеративной Республики летние домики в Испании. В 1967 году общество обанкротилось, и среди тех, кто его финансировал и потерял некоторое количество денег, был упомянут также и консул д-р Фриц Риз.

— Интересует это вас? — спросила Криста и глотнула из чашечки кофе, который заказал для нее Хартнел после того, как они снова вернулись в бар.

— Думаю, нет, — ответил Хартнел. — А о чем идет речь в двух других случаях?

Криста пробежала глазами страницу и доложила, что второе сообщение «Шпигеля» касается правового спора между двумя промышленными объединениями. Союз немецких фабрикантов линолеума, искусственного волокна, фольговых лент и настилов возбудил дело против Европейской ковровой фирмы по поводу якобы неблаговидных методов рекламы ковровых дорожек под девизом «Внимание: верх совершенства». Д-р Фриц Риз дал подробное интервью насчет планируемой, широко задуманной рекламной кампании изготовителей ковровых дорожек, очень похвалил эти планы, но не выразил желания участвовать в расходах, хотя его предприятия наряду с производством линолеума и искусственного волокна выпускают в больших количествах также и ковровые дорожки. И, будучи поставлен в известность о рекламных планах одного из промышленных объединений, он в качестве председателя конкурирующего объединения возбудил дело, хотя и безрезультатно.

Последний раз имя д-ра Фрица Риза было названо на страницах журнала по еще более банальному поводу: здесь он был лишь вскользь упомянут как работодатель некоего д-ра Эберхарда Тауберта, бывшего раньше крупным чиновником в нацистском имперском министерстве народного образования и пропаганды.

— Подождите, — перебил Кристу Хартнел. Он явно пытался что-то вспомнить.

Кристе также имя «д-р Тауберт» показалось знакомым. Она тоже задумалась над тем, где бы она могла его слышать. И вдруг вспомнила:

— Ну, конечно же! — воскликнула она. — Тауберт — тот высокий гость из Берлина, который летом или осенью 1944 года посетил виллу Зелигманов, похвалил фрау Будвейзер за господствовавшую там чистоту и любовался картиной Каспара Давида Фридриха. Он был старым другом штандартенфюрера СС Герберта Паккебуша еще со «времен борьбы за власть» и в 1933 году занимал какой-то высокий пост в берлинском CA и в бюро главаря нацистской пропаганды д-ра Геббельса.

Хартнел кивнул.

— Странно, что этот Тауберт работает сейчас у д-ра Риза… Есть там в документах что-нибудь еще о д-ре Тауберте?

Криста полистала документы, прочла несколько фраз, насторожилась и взглянула на Хартнела.

— Разумеется, — сказала она, помолчав. — И даже целое множество… Но послушайте сами, Дон, что тут выяснил Фретш.

«Эберхард Тауберт родился 11 мая 1907 года в Касселе, изучал юриспруденцию в университетах в Киле, Гейдельберге и Берлине, защищал диссертацию в Гей-дельбергском университете и получил докторскую степень в июле 1930 года; в ноябре 1931 года, то есть во «времена борьбы за власть», вступил в НСДАП, с 1932 года руководил правовым отделом в канцелярии бывшего тогда гаулейтером Берлина д-ра Геббельса и был, таким образом, одним из его близких сотрудников. В тот же период д-р Тауберт числился в звании штурм-фюрера в штабе группы CA, Берлин-Бранденбург…»

— О, точно так же, как Паккебуш, смотрите-ка, Дон!

Но Хартнел не откликнулся. Он задумался: значит, еще один из тех, кто учился в Гейдельберге и сдал там экзамен на доктора юриспруденции…

Криста продолжала переводить документы, собранные Фретшем.

К послужному списку министерского советника д-ра Эберхарда Тауберта Фретш присовокупил светокопию одного документа. Это был снабженный штемпелем «Секретно!», датированный «27 мая 1942, Берлин» протокол «касательно введения оккультистской радиопередачи на США». Автор, занимавшийся в министерстве вопросами радиопропаганды на заграницу, направленной преимущественно против евреев и — после решений так называемой Ванзейской конференции от 20 января 1942 года — имевшей целью психологическую подготовку запланированного массового уничтожения целого народа, излагал свое намерение влиять на население США при помощи тайного передатчика с направленными волнами, проводя передачи «оккультистско-суеверного содержания» в национал-социалистском духе; он надеялся достичь подобным образом «благоприятного пропагандистского воздействия». В протоколе записано, что это «само по себе дельное предложение исходит от д-ра Трауберта», генерального референта по «Антикоминтерну» и травле евреев. «Д-р Тауберт располагает, по-видимому, множеством соответствующих материалов…» А под этим протоколом из радиополитического отдела, подотдел «В», стояла ясная собственоручная подпись автора: д-р Курт Георг Кизингер.

— Он еще недавно был канцлером ФРГ, — сухо заметила Криста, и Дональд Хартнел, которого этот документ очень заинтересовал, всполошился.

— Д-р Тауберт, кажется, заранее позаботился о полезных послевоенных связях, — сказал он затем. Криста в это время листала документы и выудила из папки следующую страницу.

— Где он только смог все это разыскать?! Слушайте, Дон!

Письмо, которое она затем перевела Хартнелу, имело дату 12 декабря 1971 года и было направлено одному из живущих в Мадриде старых знакомых д-ра Тауберта. Бывший шеф «Активной пропаганды против евреев» сообщал уныло, что после краха нацистского режима он был вынужден жить «сначала многие годы вне Европы, в Южной Африке и в Персии». Потому что дома, прокомментировала это место письма Криста, его судили бы как военного преступника и, чего доброго, повесили бы… Но затем, когда началась «холодная война» и связанное с ней возвращение даже и сильно отягощенных виной нацистских фюреров в свои стойла, он начал искать «связи с национальными кругами в Федеративной Республике» и нашел их. В настоящее время, то есть в конце 1971 года, он работает в качестве юрисконсульта в одной фирме концерна «Пегулан», поблизости от Мангейма.

Свой обратный адрес д-р Эберхард Тауберт написал так: «671, Франкенталь/Пфальц, на Канале, 3», «06233/81/513(404)», причем, как пометил на документе Фретш, эти номера совпадают с номерами телефонов в конторе «Пегулан-верке АГ» и в жилых домах концерна, принадлежащего господину консулу, д-ру Фрицу Ризу.

— Теперь мы знаем, стало быть, — сказала Криста, поправляя свою прическу, — где искать троих из интересующих нас лиц, а именно д-ра Риза, Дору Апитч и д-ра Тауберта… В районе действия нового концерна во Франкеитале.

— Имеете ли вы какое-либо представление, Криста, об этом концерне?.. Большое это предприятие?

Чтобы ответить на вопрос Хартнела, Криста извлекла подготовленную Фретшем специальную справку:

— Эге!.. — воскликнул Хартнел. — Это имя я уже где-то слышал… и даже совсем недавно… Но где?

В глубине бара, за стойкой, зазвонил телефон. Бармен снял трубку. Хартнел совершенно отчетливо услышал, что он произносит его имя и удивленно повернулся к нему.

Бармен подошел к ним.

— Мистер Хартнел?.. Вас просят подойти к телефону, сэр… Кабина 2 в холле, здесь, сразу же за углом направо…

Дональд и Криста взглянули друг на друга. Затем Хартнел сказал:

— Пожалуй, лучше вам подойти, Криста… Это могут быть, собственно, либо мой «коллега», либо наш прилежный Фретш.

Это был Фретш, звонивший из мотеля на автомобильной дороге поблизости от границы ГДР, пограничного пункта Хиршберг, и очень обрадовавшийся тому, что подошла Криста, а не сам Хартнел, что освобождало от необходимости говорить по-английски.

— Я возвращаюсь как раз со свидания с моим «фронтовым товарищем», — сообщил он. — И думаю, что знаю теперь, куда девалась картина!.. Мы нашли важные указания в старых бумагах…

— Чудесно!.. Почет и уважение, господин Фретш, — живо откликнулась Криста.

— Ну, да, нам посчастливилось, — скромно заметил Фретш. — Но я не поэтому звоню вам так поздно. Скорее мне хотелось бы… настоятельно попросить мистера Хартнела ничего не предпринимать, пока он не поговорит со мной! Я боюсь, что иначе он, чего доброго, совершит какую-нибудь непоправимую ошибку и ввяжется в такое дело, об опасности которого не подозревает.

Так что, прошу вас, предостерегите его, фрейлейн доктор!

— О Фретш, не преувеличиваете ли вы немножко? — сказала Криста, но тот заверил ее, что ни в коей мере ничего не преувеличивает.

— Прочли ли вы до конца мои документы? — осведомился он затем.

— Нет, нам еще осталось страниц десять-двенадцать… Связано это в какой-то степени с вашим предостережением?

Фретш вздохнул.

— Я не могу больше ничего уточнять по телефону…

Криста слышала, что Фретш что-то сказал кому-то. По-видимому, он вел разговор из телефонной будки и кто-то из ожидающих напирал, требуя, чтобы он говорил покороче.

— Слышите вы меня? — сказал он уже снова ей. — Прошу вас, передайте мистеру Хартнелу, что я сказал! И прочтите ему остальные документы. Тогда он, может быть, поймет, что я имею в виду. Я позвоню вам еще раз через полчаса, из района Байрейта. У меня все.

И прежде чем Криста успела еще что-то спросить, Фретш положил трубку.

— В высшей степени странно! — комментировал Дональд Хартнел подробное сообщение Кристы об этом телефонном разговоре. Затем он посмотрел на часы. Было десять минут одиннадцатого. Он вопросительно посмотрел на Кристу.

— Нет, — сказала она с улыбкой, — я не слишком устала; конечно же, я переведу вам остаток документов, Дон, и я охотно подожду до следующего звонка Фретша, чтобы поговорить с ним. Я сгораю от любопытства, что означают его мрачные намеки. Я переименовала его в наш Фретхен. Он похож на неутомимого, красноглазого хорька, — сказала она.

Дональд Хартнел нашел такое сравнение вполне подходящим. Потом он спросил Кристу, не желает ли она что-либо выпить.

— Да, пожалуйста, — ответила она, — я бы выпила джин с тоником, а то у меня прямо горло пересохло от страха.

Это должно было прозвучать, как шутка, но Хартнелу послышались вполне серьезные нотки в ее голосе. И он подумал, что Криста придает предостережениям Фретша гораздо больше значения и что-то ее взволновало.

Криста распахнула папку с документами, изучая очередной лист — это был написанный от руки, очевидно, самим Фретшем длинный список имен.

Хартнел наблюдал за ней и увидел, как все выше и выше поднимались у нее от удивления брови. Ее умные, серые, порой чуть смешливые глаза стали строгими.

— Вот, значит, как, — сказала она, взглянув на Хартнела. — Я думаю, наш Фретхен знает уже совершенно точно, почему он вас призывает к осторожности, И я начинаю понимать также, отчего ваш коллега, господин адвокат д-р Штейгльгерингер, так разнервничался.

— Что это за список? — осведомился Хартнел.

— Это главные тогдашние, а некоторые из них и нынешние друзья, сотрудники и покровители д-ра Риза, который в свое время столь прилежно «ариизировал», «грабил» и «перебазировал», будучи наряду с этим так-же «доверенным человеком» гестапо, — ответила Криста. — Здесь названы лица, которые в те годы занимались «перебазированием»… Вы будете поражены, Дон, тем, какие посты занимают они сейчас!..