"Дважды войти в одну реку" - читать интересную книгу автора (Меретуков Вионор)

Глава 18

Все повернулись в сторону Марты. Она приготовилась встать, но ее опередил Герман.

— Отвлекитесь на минутку, друзья. Я уже не могу это носить в себе… Вот послушайте. Звоню я тут как-то спьяну Паше Лобову…

— Так он же умер! — вытаращил глаза Раф.

— В том-то и дело! Звоню я ему тут как-то… Слышу в трубке голос Светки, жены… Здороваюсь, прошу позвать благоверного. Она дает драматическую паузу. Потом тихо так спрашивает: "Гера, это ты?" "Ну, я", — отвечаю. А у меня, вы знаете, что у пьяного, что у трезвого, голос одинаковый, словом, понять — под банкой я или нет — совершенно невозможно. Она тем же тоном: "Гера, ты в своем уме?" Прежде чем ответить, я задумался. Что-то не ласково обращается со мной жена моего друга. Можно сказать, грубит баба. Тем не менее, я ей спокойно отвечаю: "Натурально, в своем". Хотя, если быть честным, в тот момент совершенно не был в этом уверен. И тут она мне выдала. Ты, кричит, совсем сбрендил, старая сволочь, вдову по ночам мучаешь идиотскими розыгрышами! Как, говорю, вдову? "А как же иначе, ублюдок? — кричит. — Ты что, забыл, подлая твоя душа, что Пашку еще месяц назад схоронили". Я чуть со стула не свалился! Как схоронили Пашку?! Он что, умер?! Она дальше! Да ты, говорит, подлюка, на похоронах же был, гроб нес, пламенную речугу перед самой ямой толкал, о безвременной кончине балаболил! "Как ты теперь мне в глаза-то будешь смотреть, тварюга?" — кричит и плачет. У меня хмель как рукой!.. Сразу все вспомнил. И Троекуровское кладбище, и дождь со снегом… Как же неудобно-то, Господи… Верите ли, напрочь из головы всё вылетело. Вот она старость-то…

— Да-а, — откликается, вспоминая, Зубрицкий, — я ведь к ней, к Светке, заезжал в то утро, когда Пашка-то перекинулся… Выразить соболезнование и всё такое… Дверь в квартиру открыта, захожу и по привычке сунулся сразу в кухню, на галдеж. А там три какие-то прошмандовки чекушку давят. Одна что-то бухтит, а две другие от смеха покатываются. А на головах траурные платы. Морды красные, наглые… Накурено!.. Увидели меня, смолкли, отвернулись. Я в спальню. Лежит Пашка на кровати, само собой, голый, а над ним склонилась Светка. И что-то там руками шурует… Я, как увидел это, так сразу шаг назад сделал. А она услышала, что кто-то вошел, поворачивает ко мне черное лицо свое, зареванное, бессмысленное, а в руке у нее бритва. Я опять пячусь и незаметно рукой дверную ручку нащупываю. Смотрит она то на меня, то на бритву и говорит: "Паша утром, когда еще живой был, стоя у зеркала в ванной, сказал, что пора под мышками брить… Не успел, значит, помер. Одну подмышку побрил, а вторую, стало быть, не успел. Вот я и добриваю… Исполняю, так сказать, последнюю волю покойного". Рехнулась баба с горя…

— Счастливый… — вздохнул Колосовский.

— Кто счастливый? — не понял Раф.

— Да Пашка… Если кто из нас помрет, то уж точно никто ему подмышек брить не будет… Так и похоронят, с небритыми подмышками… Даже страшно подумать! Поэтому делать это надо заранее. Как говорил Довлатов? Каждый раз, когда я брею себе под мышками, я думаю, а не в последний ли это раз…

— Прекрати, Гера! Лучше вообще ничего не брить, чем каждый раз, когда бреешь, такие вот мысли! Всё! Хватит! — вскричал Раф. — Теперь слушайте! Когда Марта говорит, всякие там Титы, Гарри, Геры, мортиры и пушки молчат! Если ей еще раз кто-нибудь помешает, будет иметь дело со мной! Череп раскрою!

Раф расправил плечи и угрожающе поиграл мускулами.

Зубрицкий тотчас же, с удовольствием нарушая запрет, в абсолютной тишине пробурчал себе под нос:

Он преподал ему урок,

Он саблю вострую извлек

И чечереп его рассёк

От самой жопы по пупок!

— Гарри! — взревел Раф. — Убью! Душу выну! — и другим тоном: — Марта, золотце, аудитория у твоих ног. Приступай!

Опять все обратили свои взоры на прекрасную Марту. Марта хлопнула в ладоши три раза и крикнула:

— Лам Дерг Абу!

Тут скрипнула дверца огромного старинного буфета, и из него, на ходу распрямляясь, вышла девушка, ликом похожая на лесную сказочную птицу.

Зубрицкий, увидев девушку, вздрогнул.

Тит не только вздрогнул, но еще и вжал голову в плечи.

И было от чего. Девушка была отталкивающе некрасива.

Колосовскому же девушка неожиданно понравилась. Он отметил великолепную точеную фигурку и горделивую посадку головы. "Морда у нее действительно не тово… страшновата, что есть — то есть. Да и лысовата баба… Вероятно, после тифа. Из-за этого башку оскоблили. Где это ее, интересно, угораздило подцепить тиф? Господи, неужели эта образина и есть та обещанная красотка, своеобразие и достоинства коей так красочно расписывал Раф? Хороша, нечего сказать! И с глазом у барышни что-то неладное. Косит, как ведьма. Но в остальном… Это даже оригинально! Она настолько некрасива, что ее страхолюдность переходит в иное качество, и девица выглядит самобытно и даже привлекательно! Словом, сплошная лошадность!"

Колосовский посмотрел на Рафа. Тот ободряюще кивнул ему.

— Знакомьтесь, — сказала Марта. — Это Рогнеда Урончик, спиритуалист и медиум высшего уровня…

Все воззрились на гостью.

Рогнеда басом обратилась к собравшимся:

— Радуйтесь жизни!

— Новая форма приветствия… — пробурчал Тит.

— Радуйтесь жизни! — настаивала Рогнеда.

Тит обвел рукой приятелей, расположившихся за столом, и переспросил:

— Какой жизни? Такой?!

Попытка Тита вывести медиума из равновесия не удалась. Рогнеда возвысила голос:

— Пусть каждый из вас, хорошенько подумав, скажет, чего он хочет больше всего на свете.

— В данный момент? — спросил Тит.

— Да-да, в данный момент! И вообще…

— В данный момент я больше всего на свете хочу есть. Если вы, милочка, удовлетворены моим ответом, то переадресовываю ваш вопрос господину Зубрицкому…

— И думать не надо, — уверенно сказал старина Гарри, — и сейчас и вообще я хочу покоя, — и поспешно добавил: — А также женщину, молодую и желательно темпераментную, готовую на всё и сразу… — и, спохватившись, добавил: — присутствующих ни в коем случае прошу не беспокоиться…

Рогнеда опять повернулась к Титу. Тот поскреб затылок.

— Даже не знаю, что вам и сказать, голуба… Есть у меня одна задумка. Но… пока я не готов. Может, позже…

Рогнеда сделала шаг к Герману.

— Я хочу с вами познакомиться… поближе, — застенчиво произнес Колосовский, поднимаясь со стула. — Все веселятся… но грустит одна Рогнеда молодая.

Девушка недоуменно пожала плечами и, не задержав взгляда на толстяке, прошла мимо. Какое еще, мол, знакомство, когда вот-вот предстоит заняться серьезными вопросами, которые касаются расширения пределов привычных представлений об окружающем мире.

Рогнеда остановилась возле Рафа и спросила:

— А вы что хотите?

Майский-Шнейерсон пристально посмотрел медиуму в глаза. Вопрос, на его взгляд, был поставлен неверно, он принижал уровень, смысл и содержание серьезной дискуссии.

— Я не хочу… Я желаю! — и, сам себя возбуждая, Раф воскликнул: — Я жажду!

— Жаждет он… Он, видите ли, жаждет. Выпить он хочет, вот чего он жаждет! — брякнул Колосовский.

— Нет, нет! Я жажду славы и власти. И перемен!

Рогнеда удовлетворенно кивнула головой.

— Вот это по мне, господин Майский! Желания должны быть дерзновенными, цели — высокими…

— …цены — низкими, а женщины — доступными, — пробурчал Зубрицкий себе под нос.

— Итак… — начала Рогнеда, но Раф, внимательно следивший за девушкой, перебил ее:

— Голубушка, мы вас не для того позвали, чтобы вы тут нами руководили и читали проповеди, а для того, чтобы вы нам помогли. А мы уж потом как-нибудь сами… А вы, небось, вознамерились возглавить наше движение? Вот этого-то как раз нам и не надо… Командовать у нас есть кому.

"Ничего не скажешь, шустрая бабешка, эта Рогнеда Урончик, — подумал Раф, — таких надо сразу осаживать и ставить на место…"

— Вы пока сядьте, — велел он Рогнеде, — а мы тем временем обсудим, чего же мы, в сущности, хотим. Пусть каждый выскажется.

Раф строгим взглядом обвел друзей.

— Повторяю, нам представилась возможность совершить нечто экстраординарное. Напрягите, други, сероватое вещество, если оно у вас еще окончательно не скисло, и попытайтесь овладеть ситуацией. В наших руках, возможно, оказался последний шанс, которым было бы грешно не воспользоваться. Чтобы наша беседа текла в конструктивном и созидательном русле и сразу приняла деловой характер, предлагаю избрать руководящий орган об одну умную голову. Назовем этот руководящий орган господином председательствующим. Понятно, что выборы и голосования здесь излишни, поскольку этим председательствующим все равно буду я как самый мудрый и самый здравомыслящий.

В знак согласия все кивают головами.

— Я давно думал… — начал Тит.

— Думал? Ты сказал "думал"?! Вот этого не надо! Не пугай меня! — воскликнул старина Гарри. — Это не может пройти для тебя безнаказанно!

Тит устало улыбнулся.

— Старо… Мы вот всё шутим. А думать не хотим. Поэтому шутки наши банальны и неоригинальны. Мы повторяемся. Пикировки — это все, что у нас осталось. Наш интеллект, и без того заурядный, уходит в пар… И я благодарен Рафу уже за то, что у нас хоть один вечер не будет похож на остальные… Только я просил бы обойтись без материализации всяческих кровопийц… Как вспомню этого древнего царя, этого Новохуемусора…

Воинствующий стилист Зубрицкий возвел страдальческие глаза к потолку.

Герман обратился к Рафу:

— Ты когда-нибудь доведешь свою сомнительную мысль до конца?

— Я все сказал. Перестаньте воспринимать всё то, что развертывается перед вашими пьяными мордами, как несерьезную комедию. Древнего царя видели все. Это, братцы, не шутки. Столоверчение — это преинтересная и весьма полезная вещь! Представьте, что мы вызовем из тьмы веков некоего великого человека, например, Петра Первого, который…

— Раф! — вскричал Герман. — Что ты несешь? И вы, друзья! Опомнитесь! Раф и иже с ним хотят из Царства мертвых устроить пошлый балаган!

— Царство мертвых… — поморщился Шнейерсон. — Не балаган я хочу затеять, а все взбаламутить!

— Ты смешон, Раф! — продолжал кипятиться Герман. — Какой Петр Первый? Для чего он нам нужен? На Кузьминских прудах строить потешный флот? Пневматическим молотком долбить окно в Европу? Митькам стричь бороды садовыми ножницами? Воевать Стекольну? Может, лучше вызвать Авиценну, который вылечил бы меня от старости? Или Фрейда, который дал бы тебе пару дельных советов, прежде чем ты загремишь в психушку?

— Поймите, дурачье, — сказал Раф и незаметно перемигнулся с Мартой, — родина в опасности! Она ограблена и изнасилована! Нашу страну надо спасать. Почему бы нам ни попытаться это сделать? Каждый на своем месте сделал бы то, что умеет лучше других.

Тем более что лучшие люди России были вынуждены уехать за границу, они бежали от ужасов тоталитаризма и коммунистического ада! Покинули родину Бродский, Войнович, Аксенов, Довлатов, Алешковский, Горенштейн, Губерман, Галич, Копелев, Коржавин, Рубинштейн…

Старина Гарри закрывает глаза и шевелит губами.

— Одиннадцать! Одиннадцать лучших людей России, целая футбольная команда! — подсчитав, восклицает он.

— Одиннадцать лучших людей России, и все евреи… — бормочет Тит. — Что ж, всё верно, в наше время, если бы не евреи, от русского искусства не осталось бы ни рожек, ни ножек… Если кто и хранит верность великим традициям, если кто и перекинул мостик между великой литературой прошлого и сумрачными сегодняшними днями, если кто и печется о чистоте русского языка, так это наши российские евреи… Если бы не они, всё давно пошло бы прахом и все виды искусства давно превратились бы в масскульт… Надо в пояс поклониться нашим русским евреям! А за нынешних коренных русских, господа, простите, мне стыдно…