"Скандинавский детектив. Сборник" - читать интересную книгу автора (Ланг Мария)

НЕПОЗВОЛИТЕЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ ПОСТОЯЛЬЦА ГОСТИНИЦЫ

Жена районного прокурора во фланелевой ночной сорочке и тапочках стояла у постели мужа. Тот слегка приоткрыл рот и сладко похрапывал.

При виде спящего мужа — румяного, седовласого, по-детски надувшего губы — прокурорша исполнилась материнской нежности. Ей не хотелось будить его в такую рань, но иначе было нельзя. Она осторожно потрясла мужа за плечо.

— Звонит Стромберг, — сообщила она. — Что-то очень важное. Вставай.

Районный прокурор Эммерих Эк непонимающе заморгал.

— Стромберг, — повторила жена. — Ждет у телефона.

Тут он сразу проснулся, сел на постели и спустил ноги на пол. На улице уже совсем рассвело, но он понял, что для обычного подъема слишком рано. Посмотрел на часы — только половина шестого. Недовольно бурча, прокурор сунул ноги в приготовленные тапочки и побрел к телефону.

Его жена уже смирилась с необходимостью вставать в такую рань. Все еще в ночной сорочке она пошла на кухню ставить кофе. Но едва поставила кофейник на плиту, как тут же отправилась послушать, о чем говорит муж.

— Хорошо, что ты взял фотоаппарат. Пока я соберусь, позвони доктору… Впрочем, нет, пусть еще немного поспит. Я сейчас, только оденусь.

На обратном пути в спальню прокурор заглянул в кухню.

— Ночью в гостинице фру Норстрем повесился какой-то постоялец. Нужно идти туда.

— Но дорогой! — возмутилась жена. — Стромберг разве сам не справится? Сейчас будет готов свежий кофе.

Он знал, что отказываться нельзя. Так уж повелось. Это было настолько само собой разумеющимся, что он даже не благодарил.

Так, прикидывала прокурорша, значит, в гостинице фру Норстрем… Другого и ожидать не стоило. Гостиница на Коровьей пользовалась дурной репутацией. Именно там останавливались те типы, которые вешались. Клиенты поприличнее снимали номера в «Гранд-отеле» и там стрелялись. Ну, конечно, не все подряд, но уж если им приходило в голову покончить с собой…

Кофе и два ломтика свежего хлеба с маслом уже ждали на подносе прокурора, который появился одетый, выбритый, с аккуратно причесанными сединами. Теперь он не выглядел так беспомощно, а именно так, как полагалось: опытный чиновник чуть за шестьдесят, прекрасно разбирающийся в своем деле, которым как раз собирался заняться.

Он съел два ломтика сладковатого черного хлеба, позволил себе потратить немного времени еще на одну чашку кофе, но отрицательно покачал головой, когда жена попыталась узнать чуть больше о происшествии в захудалой гостинице.

В сферу полномочий прокурора Эка кроме города Аброка входили и его ближайшие окрестности. Город тем не менее добился права на создание самостоятельного полицейского участка с собственной полицейской командой в составе сержанта и пяти полицейских. Сержант, которого звали Стромберг, имел квалификацию эксперта. Понятно, что он первым занялся расследованием самоубийства. Менее понятно было то, что на место преступления прибыл и районный прокурор, но Эк полагал, что того требует обстановка.

Сержант ждал его в гостинице и немедленно отвел в номер самоубийцы. Шторы были опущены, и, хотя совсем рассвело, горела лампа на потолке.

— Мертв, — констатировал Стромберг и показал на труп. — И уже окоченел.

Оба повидали всякого, так что вид обычного самоубийцы их не взволновал. Тем более что вид такого трупа вряд ли кого-то мог вывести из равновесия. Можно было бы сказать, что он наконец-то обрел вечный покой. Смерть разгладила на его лице все морщины: и воинственные, и боязливые, и агрессивные, и уступчивые. И мертвое лицо казалось воплощением умиротворенности.

Смерть через повешение не всегда так ужасна, как полагают. Она может произойти вполне тихо и милосердно. Ведь петля прежде всего нарушает поступление крови к мозгу. К этому не может привести только резкий рывок, но если случится и так, потом уже ничего не последует: человек почти мгновенно теряет сознание, и после нескольких минут тихо и незаметно приходит смерть.

Районный прокурор Эк сразу узнал покойного. Когда Боттмер еще был здешним адвокатом, он выступал защитником на многих процессах, где Эк был обвинителем. Они не раз встречались на поле боя, но за пределами суда отношений не поддерживали.

Прокурор молча смотрел на покойного. Он поймал себя на мысли, что Боттмер организовал свое самоубийство вполне разумно: деликатно, бескровно и, похоже, безболезненно. Никого не напугал. Неприятности доставил лишь владелице гостиницы, но к ней прокурор особых симпатий не питал.

В номере стояла так называемая английская железная кровать. К изголовью был прикреплен прочный металлический крюк, на который можно было повесить настольную лампу. Именно к этому металлическому крюку была привязана петля самоубийцы.

Мертвец полулежал в постели. Чтобы затянуть петлю, хватило даже части его веса. Ничего не говорило о том, что в этом участвовал кто-то еще. Не было никаких следов борьбы.

— До того он наглотался снотворного, чтобы успокоиться, — сообщил Стромберг. — Кстати, таблетки ему выписал доктор Скродерстрем.

Открытая коробочка с таблетками лежала на столе. У прокурора дома на ночном столике была такая же. И их тоже выписал доктор Скродерстрем, ведь он был единственным врачом на весь город. Казалось, коробочку никто посторонний не трогал.

— А тут, — показал Стромберг, — прощальное письмо. Такое же аккуратное и правильное, как и все остальное.

Письмо лежало на круглом столе посреди комнаты, рядом с коробочкой снотворного, чтобы сразу оказаться на виду у тех, кто войдет. Написано оно было разборчивым почерком Боттмера, который прокурор, как ему показалось, сразу узнал: «Никто не хочет меня слушать. Все двери передо мной закрыты. Это последняя возможность. Простите! Стуре Боттмер».

Прокурор был совершенно уверен, что узнал собственноручную подпись Боттмера. Он повернулся к сержанту.

— Вы знали, что Боттмер вернулся в наш город?

— Нет, — ответил Стромберг, — и не могу понять, что его сюда привело. Я думал, он уже никогда здесь не покажется.

— Видимо, решил тут кое-что еще уладить. Возможно, надеялся, что ему помогут начать новую жизнь.

— Но ему не помогли, — заметил Стромберг, не сводя глаз с прощального письма. — Ладно, за работу. Давай, Джо!

Подошедший к ним Джо был самым младшим полицейским в аброкском полицейском участке. Ему только что исполнилось двадцать, но парень был энергичный и ловкий. Все его звали только Джо, и все его любили, особенно девушки. Прокурор ему дружески и покровительственно кивнул.

— Принимайтесь за дело. Я разбужу доктора, уже пора.

Щелкал фотоаппарат, делая снимки номера в целом и разных деталей, которые могли пригодиться для расследования. Все, что нужно, измерили и сделали эскизы. Составляли подробные описания и заметки, чтобы потом по ним оформить протокол. Все шло по порядку и инструкциям. Тут существовали определенные правила, и прокурор следил, чтобы их придерживались.

Когда пришел доктор, полиция со своей работой уже почти управилась.

При его появлении мало что было сказано, а при врачебном осмотре никто вообще не проронил ни слова. Стромберг закончил план комнаты и снял отпечатки пальцев с прощального письма, которое посыпал порошком и сделал снимки. Это было даже больше, чем требовала обычная практика в случае очевидного самоубийства, но Стромберг знал толк в технических деталях. Следовало исключить какие бы то ни было сомнения, что Боттмер сам написал прощальное письмо. Поскольку покойный побывал в заключении, отпечатки его пальцев имелись в полицейской картотеке.

Прокурор между тем просмотрел содержимое бумажника самоубийцы. Там были четыреста крон, марки, водительские права, оплаченный счет из магазина мужской одежды, несколько личных писем. Одно из них было от сестры Боттмера, еще два — от дамы, чьи чувства нельзя было назвать вполне сестринскими. Прокурор забрал письма, чтобы отослать их адресатам, и отметил в памяти, что о смерти нужно известить сестру Боттмера.

Доктор вскоре разогнулся и повернулся к нему.

— Полагаю, можно только констатировать смерть через повешение. Случилось это вчера вечером, вероятно, около полуночи.

Прокурор кивнул. Уже при предварительном осмотре он пришел к такому же выводу. Мертвое тело остыло и полностью окоченело, что означало: с момента смерти прошло как минимум шесть часов и даже больше. Он показал на коробочку со снотворным, валявшуюся на столе.

— А это?

— Это, — ответил доктор, мельком взглянувший на коробочку, — ему выписал я. Вчера он приходил ко мне и жаловался на бессонницу. Сколько он принял?

— Пересчитайте.

— По крайней мере, умер он не от них.

Подобное прокурору и в голову не приходило. Коробочка выглядела почти нетронутой. Он осмотрел ее, потом высыпал содержимое на стол и в присутствии доктора пересчитал. Судя по надписи на этикетке, в коробочке должно было быть 50 таблеток. Но при пересчете выяснилось, что их там 51. При виде удивленной физиономии доктора прокурор расхохотался.

— В аптеке просто плохо посчитали, — отмахнулся он. — Ваши таблетки меня не интересуют, доктор.

— Тогда зачем было спрашивать?

— Мне пришло в голову совсем другое. Давайте-ка осмотрим веревку и узлы!

Собственно, это была не веревка, а скорее толстый шнур. При осмотре доктор ослабил петлю, но постарался не нарушить узел.

— Классная работа, — заметил прокурор, когда рассмотрел узел поближе. — Двойной узел на сложенном вдвое шнуре, чтобы надежно держалось на металлическом крюке, и простой скользящий узел на удавке. Как я помню, он любил яхты, или я ошибаюсь?

— У вас прекрасная память. Он был заядлым яхтсменом.

Так что профессионально завязанные узлы проблемой не казались.

— Вы заметили красные пятна на шнуре? — спросил доктор.

Прокурор уже обратил на них внимание.

— Похоже на краску, — ответил он.

— Да, это не кровь. Могу еще чем-то быть полезен? Знаете, ночью мне пришлось ехать к одному фермеру из Сольвакры, у которого жена сломала ногу, так что спать я лег только в два часа…

— Мне очень жаль, но ничего не поделаешь, после экспертного заключения вам придется еще дать показания. Вы же говорили, что вчера Боттмер вас навестил. Нужно рассказать, как это было.

Доктор Скродерстрем обреченно вздохнул и уселся за круглый стол. Стромберг тихонько пристроился за письменным столом с бланками для протокола и отчаянно скрипел пером.

— Боттмер пришел, — рассказывал доктор, — совершенно неожиданно около пяти, когда я уже заканчивал прием. Признаюсь, мне неудобно было с ним встречаться. Но Боттмер вел себя так тактично, что ни словом не обмолвился о прошлом. Сразу начал жаловаться на бессонницу. Сказал, что без снотворного не в состоянии уснуть, но, к несчастью, забыл положить таблетки в чемодан. Потому попросил, чтобы я их выписал, что после недолгих расспросов о его самочувствии я и сделал.

— Вам не показалось, что он настроен покончить с собой?

— Избави Бог, — возмутился доктор. — Не говорите глупостей, разве я выписал бы снотворное человеку, который смахивает на самоубийцу?

— Ладно-ладно, — успокоил его прокурор, подергав уголком рта. — Идите домой и отоспитесь как следует.

По мнению прокурора, ничего, кроме самоубийства, тут не было. И такой вывод его полностью устраивал. Правда, он обстоятельно и аккуратно делал свое дело, но его заботило только то, чтобы в городе царили порядок и спокойствие. У него не было ни малейшего желания, чтобы его фотографии появились в газетах в связи с волнующей криминальной драмой.

Пока Стромберг разбирался со своими заметками и найденными уликами, его начальник вышел, чтобы допросить хозяйку гостиницы. Фру Норстрем он нашел в кухне. Гостиница была маленькой — всего пять номеров, и на тот момент она сама представляла весь ее персонал. Прислуга, которая прежде ей помогала, всего несколько недель назад получила расчет.

Прокурор не чувствовал себя в долгу перед фру Норстрем ни как перед человеком, ни как перед гражданкой. Потому он взялся за дело круто.

— Расскажите мне, что тут произошло вчера вечером.

— Я ничего не знаю.

— Глупости. У вас есть свободный номер, где мы можем спокойно поговорить?

— Сейчас все номера свободны. В ту ночь у меня был еще один постоялец, но рано утром он ушел.

— Кто это был?

— Какой-то шофер грузовика. Он хотел отправиться в путь с рассветом.

— Покажите мне книгу регистрации.

Хозяйка ее подала, и прокурор списал все данные на этого парня: Элис Нильсон, профессия — шофер, двадцать лет, место рождения и адрес — Гётеборг.

— Когда вы должны были его разбудить?

— Он меня не просил. Думаю, ушел где-то между тремя и четырьмя. В это время как раз начинает светать.

— Раньше он у вас останавливался?

— Насколько я знаю, нет. Но это несомненно был шофер грузовика, если вас это интересует, это сразу видно, и спрашивать не надо.

Прокурор смерил фру Норстрем испытующим взглядом, прикидывая, не лжет ли она. У кого есть опыт, тому признаки вранья всегда видны. Но открытое лицо фру Норстрем выглядело ничуть не менее правдиво, чем обычно, и по нему было видно, что в своем госте и его профессии она ничуть не сомневается. Так что и прокурор в это поверил и больше к этому не возвращался.

— Ну продолжайте, рассказывайте.

После недолгого раздумья фру Норстрем принялась рассказывать о вчерашнем неожиданном появлении адвоката Боттмера, в третьем часу пополудни. Нет, номер он не бронировал. Нет, больше она ничего не знает. Он вообще не говорил, что привело его в город.

Фру Норстрем закурила сигарету и глубоко затянулась. Потом дым долго выходил мелкими колечками из ее носа и рта.

— Посидел он в номере с полчаса, потом ушел. Я как раз тогда спускалась вниз, было ровно четыре. Не спрашивайте у меня, куда херр адвокат направился, я не имею понятия. Но где-то около шести он вернулся и пришел ко мне на кухню. Сказал, что завтра утром уезжает, завтра — это значит сегодня, первым поездом. И попросил, чтобы его разбудили в четверть шестого.

Железнодорожное сообщение Аброки с остальным миром не было особо оживленным. Первый поезд, который уходил в шесть утра, был из лучших. Сам прокурор не раз им пользовался, хотя приходилось вставать раньше обычного. Он кивнул, чтобы дать понять, что слушает.

— Ну а потом, — продолжала фру Норстрем, — он ушел к себе в номер, и о нем больше не было ни слуху ни духу. До самого утра, когда я вошла в его номер и увидела…

— Минутку. Вечером он больше не выходил? Или кто-нибудь не приходил к нему?

— Точно я ответить не могу. Хотя я точно знаю, что после девяти ни он не выходил, ни гостей не принимал, потому что вход был заперт. Если к нам кто-то хочет попасть после девяти, ему приходится звонить.

— Если он, разумеется, не одолжил ключ, — заметил прокурор.

— Разумеется, но адвокат ключ не одалживал.

Прокурор записал, что после девяти вход был заперт, а потом попытался выпытать у фру Норстрем побольше о последнем вечере покойного. Но все его усилия были напрасны. Фру Норстрем ничего не видела, ничего не слышала, ничего не понимала и была просто воплощением удивления и неведения. Будто с неба упала, когда утром вошла в этот номер и увидела…

— Дверь в номер была заперта или открыта?

— Отперта. Но, разумеется, закрыта.

— А что со светом?

— Верхняя лампа горела, как мне кажется.

— А шторы?

— Не помню. Полагаю, были спущены. Я там ни к чему не прикасалась.

— Отлично. А что было дальше?

— Когда я увидела, что случилось, тут же пошла звонить сержанту Стромбергу, и он сказал мне, что думает…

— Не важно, что он думал. Но что подумали вы, фру Норстрем?

— Я подумала, что постояльцам так вести себя просто непозволительно…

В дверь постучал сержант Стромберг.

— Я свое дело сделал.

— Я тоже, — откликнулся прокурор Эк и захлопнул записную книжку.

— Мог, по крайней мере, заплатить за номер, прежде чем вешаться, — сердито буркнула фру Норстрем. — Кто мне теперь оплатит счет, скажите?

Никто ей не ответил.

Прокурор Эммерих Эк вырос в деревне, но служил уже в городе. Так что он умел разговаривать с селянами по-деревенски, а с коллегами-профессионалами — на полицейском жаргоне.

Он был хорошим и честным чиновником. В его кабинете царил образцовый порядок, на столе ни одной посторонней бумаги; единственным отступлением от инструкций была ваза с ноготками. Перед обедом их принесла жена, чтобы скрасить ему рабочий день, который обещал стать длиннее обычного.

Канцелярия прокурора располагалась в старом деревянном доме на Длинной улице. Из кабинета районного прокурора открывался вид на соседский яблоневый сад. Этот вид стимулировал мысли и наблюдения за тем, как растут деревья, как они цветут, плодоносят, как с них собирают урожай. Прокурор Эк вел обо всем этом записи и сравнивал их с данными прошлых лет.

Районный прокурор, почти как Господь Бог, един в трех лицах: он одновременно судебный исполнитель, обвинитель и шеф полиции. И обязанности всех трех так совпали, что весь день полетел кувырком. Но последние часы перед уходом домой прокурор Эк собирался посвятить решению загадки смерти в маленькой гостинице на Коровьей улице.

В одном из отложенных им писем нашелся адрес сестры покойного. Супруга видного военного жила в столице. Сразу по приходе в канцелярию он снял трубку и позвонил ей. Грустную весть та приняла, как настоящая светская дама, подумал прокурор, — с достоинством и самообладанием. Опомнившись от потрясения, сказала, что брата выпустили из тюрьмы всего три дня назад, которые он провел у нее. О цели своей поездки в Аброку он говорил весьма сдержанно, но что-то в том смысле, что должен встретиться там с приятелем. И по нему никак не было видно, что ему надоело жить.

Кроме писем, в бумажнике адвоката не нашлось ничего интересного. Но не было в нем и того, что напрасно искал прокурор, — обратного билета.

Из всех обнаруженных следов верное направление следствию мог дать прежде всего шнур, Каждый шнур имеет свои особенности, их плетут самыми разными способами из самых разных волокон, так что если повезет, удастся выяснить, откуда он взялся. Этот шнур от прочих отличали еще и пятна красной краски. Пятна засохли на шнуре на равных расстояниях; это можно было объяснить тем, что шнур лежал смотанным в клубок, когда на него попала краска.

Если делать анализ пятен на шнуре официальным путем, пройдет немало времени. Но прокурору хотелось поскорее узнать, в чем там дело. Так что он отправился со шнуром к городскому аптекарю, с которым раз в неделю играл в бридж, и по-дружески попросил его быстренько разобраться.

Аптекарь посмотрел на пятна и согласился, пообещав, что через некоторое время ему позвонит. Обещанное время наступило, и прокурор начал терять терпение, но тут зазвонил телефон.

— Все, как я и думал с самого начала, — услышал он голос аптекаря. — Пятна от сурика.

— Сурика?

— Ты же знаешь, этой краской красят лодки и яхты ниже ватерлинии.

Прокурор положил трубку. Разумеется, он знал, что такое сурик, но даже не предполагал, что на шнуре окажутся именно его следы. Пока это ему ни о чем не говорило. Когда он вновь взялся за работу, кто-то постучал в дверь. Это был Джо — молодой, румяный и ретивый полицейский.

— Садись, Джо! — любезно пригласил его прокурор.

Джо посылали в город выяснить, что делал Боттмер с четырех до шести, в то время, когда его не было в гостинице. Вообще-то это была задача для криминалиста, на которую квалификации Джо явно не хватало. Но парень был исполнителен и честолюбив, большую часть свободного времени он посвящал дальнейшей учебе, и казалось, что собирается добиться многого. Прокурор взял Джо и его карьеру под отцовскую опеку, да и, по мнению Стромберга, молодой полицейский вполне мог с такой задачей справиться. Для надежности его предупредили, чтобы он только выяснил, какие были у Боттмера планы, но не расспрашивал тех, с кем тот разговаривал. И вот теперь Джо докладывал.

— Боттмер ушел из отеля в четыре часа. Вначале зашел в «Плазу» выпить кофе и просидел там минут двадцать. Кондитер его узнал и заметил, куда он направился оттуда. Адвокат перешел площадь и вошел в контору Викторсона, но поскольку у меня был приказ…

— Все в порядке, — ободрил его прокурор.

Встреча адвоката с Викторсоном — дело, явно подозрительное, подумал он. И такие вещи требуют деликатности. Хорошо, что Джо воздержался от дальнейших расспросов.

Правда, прокурор забыл о знакомстве Джо с местными девицами. Многие из них были к Джо неравнодушны, так что парень посвящал им все свободное время, которое еще оставалось от учебы. Молодой полицейский полистал свои заметки:

— В «Плазе», — продолжал он, — я встретил девушку, которая работает в конторе Викторсона. И когда мы разговорились…

Речь зашла о девушке, которая пять лет назад заняла место фру Викторсон. Одним из условий занятия этого места было полное отсутствие привлекательности, и она ему вполне соответствовала. Но это оказалось не единственным ее недостатком.

— Я не стал спрашивать прямо, но она такая сплетница… Так что не успел я опомниться, как она мне все уже порассказала. Боттмера она узнала сразу, как только тот пришел и попросил встречи с хозяином. Она его впустила, и Боттмер с Викторсоном довольно долго беседовали. Из их разговора она не слышала ни слова, там такие плотные двери, что не пропускают ни звука. Но потом хозяин распахнул их и заорал на Боттмера, чтобы тот убирался ко всем чертям и тому подобное. Боттмер вылетел от него пулей и был бледен, как смерть.

Прокурор подумал, что Викторсону стоило быть осторожнее. Так он лил воду на мельницу своих врагов, которые утверждали, что он слишком нетерпим и груб. Но что случилось, то случилось, и Джо никто не может упрекнуть, что он узнал от секретарши все, что та знала.

— Ладно, все в порядке, дальше, — пробурчал Эк.

Джо снова заглянул в свои заметки.

— Еще она сказала, что из конторы Викторсона Боттмер ушел в половине пятого. Впрочем, думаю, было и больше, ибо потом его видели на Длинной улице без четверти или даже без десяти пять. Его видели возле магазина готового платья, видели, как он шел по улице. Сожалею, но данные о времени не совсем точны…

Некий школьный преподаватель, партнер по бриджу прокурора и аптекаря, сказал, что посещение Аброки могло весьма помочь Эйнштейну, когда тот занимался теорией относительности. Ведь все часы в городе идут по-своему. Даже на вокзальные часы положиться нельзя, ведь судя по ним все поезда приходят с опозданием.

Прокурор понимающе кивнул.

— Все в порядке, — в третий раз одобрил он.

— Когда Боттмер показался на Длинной улице, — продолжал Джо, — он направлялся к врачу, потому что незадолго до пяти оказался там. В тот день он был последним пациентом. Я имел приказ не обращаться к доктору Скродерстрему, но я знаком с медсестрой, которая у него работает…

Прокурор не выдержал и усмехнулся.

— Она мне рассказала, как все было. Она нашла карточку Боттмера и пропустила его к доктору. Об осмотре и тому подобном речи не было, он просто минут десять посидел там и поговорил, но когда уходил, не похоже было, что между ним и доктором что-то произошло. Врач дал ему рецепт. Выписал коробочку снотворного, и все, никаких лекарств.

— Как сестра может знать, что он выписал?

— Это я знаю не от нее, а от одной сотрудницы аптеки. Та мне сказала, что…

— Смотри, девицы до добра не доведут.

— Но с этой у меня серьезно, — с достоинством возразил Джо.— Она мне сказала, что Боттмер пришел с рецептом в десять минут шестого и, пока минут пять ждал, спросил Мег — так ее зовут, — где живет медсестра из церковной больницы.

Прокурор удивленно поднял брови.

— Медсестра? Та старуха, что весной ушла на пенсию, или новая, что пришла на ее место? Полагаю, старая, верно?

— Из аптеки он вышел в четверть шестого, правда, это по их часам, но в гостиницу до шести не вернулся. Я прикинул, что он мог делать эти три четверти часа.

— Ужинать, — предположил прокурор.

— Во всяком случае ни в одном ресторане он не был. Разумеется, мог поесть у кого-то из знакомых, но, думаю, тогда это заняло бы больше времени. Ну, еще он мог навестить медсестру, о которой спрашивал, но…

— Понимаю, — кивнул прокурор, — твои способности по части девушек на старуху медсестру не распространяются. Ну, что тогда он делал?

— Мне пришло в голову, что он мог прогуляться в одиночестве, размышляя о своем положении.

— Под дождем?

— В шестом часу дождь ненадолго перестал. А для тех, кто окажется у аптеки и решит спокойно прогуляться, путь один — по мосту через Сутар и к озеру. Ну я и направился в ту сторону.

— И что?

— Мне сразу повезло. Ребята Лундквиста там чинят мостик, так они видели его два раза, вначале, когда он шел туда, и потом — когда возвращался. За это время он мог дойти до самой пристани. Полагаю, он еще успел там постоять и посмотреть на водную гладь, прежде чем вернуться. Но мне не удалось найти никого, кто был тогда на пристани и его видел. Ну это все.

— Отлично,— от души похвалил прокурор.— В один прекрасный день из тебя получится настоящий шеф полиции. Оформи рапорт и принеси его мне.

Когда Джо ушел, прокурор закурил сигару, устроился в кресле поудобнее и задумался. В целом ему было ясно, как все произошло. В той или иной детали предстояло разобраться подробнее, но в целом ничего неожиданного не предвиделось. Власти не платят госслужащим за то, что те напрасно тратят время в случае очевидного самоубийства.

Так или иначе, Боттмер прибыл в город с билетом в один конец и хотел тут задержаться, если даже не обосноваться надолго. Его сестра сказала, что он собирался встретиться с неким приятелем. Прежде он был в числе ближайших друзей коммерсанта Викторсона, поэтому естественно, что с первым визитом отправился именно к нему. Вероятно, его привели туда финансовые проблемы, раз он отыскал Викторсона в конторе. Но результат был совсем не тот, какого он ожидал.

Для Боттмера это наверняка стало ужасным шоком, подумал прокурор с известной долей сочувствия. В отчаянии он обратился к доктору, чтобы тот прописал ему снотворное. О докторе Скродерстреме известно, что тот сам по уши в долгах, так что с его стороны Боттмеру на другую помощь рассчитывать не приходилось.

Потом он купил таблетки и спросил о медсестре из церковной больницы, но уже не собрался ее навестить. Вместо этого отправился к реке. Насчет этой прогулки у прокурора было свое мнение. Боттмер просто поддался неспокойным мыслям. Можно было бы даже сказать, что он относился к тем, кто подвержен суицидальным намерениям. Известно, что, когда вскрылась его растрата, он хотел покончить с собой, причем именно на пристани. Но тогда за ним следили и вытащили на берег. Одинокая прогулка к пристани могла говорить о том, что он снова намеривался покончить с собой. Очевидно, Джо пришел к тому же выводу. Сообразительный парень…

Но почему Боттмер не покончил с собой там? На этот раз он был один и не рассчитывал на то, что его кто-нибудь спасет. Прокурор опять вспомнил своего приятеля, преподавателя местной школы, и его шуточки. Философ Гераклит написал, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Гераклит, говорил учитель, видимо, купался в Сутаре, ибо кто туда раз войдет, никогда больше уже на это не решится. Боттмер, наверное, вспомнил, каков был в прошлый раз вкус речной воды, так что решил избрать иной метод.

И тут прокурору пришла в голову мысль, от которой он даже выпрямился в кресле. На шнуре, на котором повесился Боттмер, были следы сурика, которым, как сказал аптекарь, красят лодки. Пятна сурика одновременно говорили о месте, где Боттмер шнур нашел. Понял, для чего тот может пригодиться, сунул его в карман, и у него сразу пропала охота топиться, так что он предпочел вернуться в гостиницу.

Мыслей о самоубийстве он избегал до последней минуты. Был полон решимости наутро вернуться к сестре и потому попросил его разбудить. Лег, открыл коробочку, чтобы принять снотворное, но передумал. Потом, глубокой ночью, когда в гостинице царила тишина — так уж бывает, — уступил темным мыслям и взял в руки шнур.

Все совпадает, подумал прокурор Эк и спокойно выдохнул сигарный дым. Все совпадает, как система концентрических колец. Даже прежде непонятные красные пятна на шнуре словно сами собой нашли место в общей картине.

Только одно не давало прокурору окончательно успокоиться. Время смерти оставалось весьма неопределенным. По его мнению, самоубийство могло произойти поздней ночью, но от доктора Скродерстрема пока удалось добиться только весьма неопределенного заявления, что смерть произошла до полуночи. Это никак не устраивало любившего порядок прокурора. Он велел проверить заявление хозяйки гостиницы, что вход запирают в девять, и выяснил, что она сказала правду. Если бы удалось найти доказательства, что смерть наступила только после этого…

Шел уже шестой час. Урчание в желудке напомнило прокурору, что пора ужинать. Но он все еще ждал врача, который обещал прийти, когда закончатся часы приема. Снаружи донеслись шаги, видимо, доктора.

Вошел доктор Скродерстрем. Каждый раз он приносил с собой свежий воздух и бодрое настроение, как охотник, вернувшийся из лесу, пропахший дымом и хвоей. По нему никогда нельзя было заметить, что он чем-то озабочен или спешит. Приходя к пациенту, он всегда рассаживался так фундаментально, будто в этот день у него уже не было никаких других дел.

— Тут все написано, — сказал он, положив прокурору на письменный стол стопку листков. — Это все, чем я могу помочь.

— Теперь ты можешь уточнить время?

— Сожалею, — вздохнул доктор, устраиваясь в кресле, — но не могу. Если хочешь знать точнее, придется запросить судебного эксперта на вскрытие.

— Для этого нет оснований. Причина смерти совершенно ясна.

Прокурор Эк прочитал полученный от доктора доклад. Там были обычные сведения о смерти и результатах осмотра.

— Rigor mortis завершен, — читал прокурор. — Но дальше ты пишешь, что нарушил трупное окоченение на левом локте.

— Ну, мне пришлось, чтобы…

— Ах да.

— Ты же сам там был и видел. Мог бы сказать…

— Тогда я был занят другим. В конце концов, если нужно,— ты вполне мог согнуть его локоть. С какой бы стати мне возражать?

Прокурор произнес это таким тоном, словно думал при этом совершенно об ином. Без всяких объяснений он вдруг схватился за телефонную трубку.

— Сержант Стромберг там? Спасибо. Стромберг? Это Эк. Мне вот что пришло в голову. Ты же был при том, когда покойника увозили из гостиницы. Полагаю, ты заметил, как было дело с трупным окоченением. Ну да, вот именно, да, понимаю. Колено или локоть? Речь идет о том, что доктор при осмотре нарушил окоченение на одном локте. На левом. Так да или нет? Спасибо, это все.

Он положил трубку и повернулся к доктору.

— Стромберг утверждает, что, когда перед обедом участвовал в перевозке трупа, оба локтя были тверды, как дерево. Понимаешь, что это значит?

— Ну, — с сомнением протянул доктор, — локоть, который я согнул, снова затвердел.

— Это ясно. Но как быть со временем смерти? Как ты прекрасно знаешь, трупное окоченение полностью наступает после шести или семи часов.

— Разумеется, — кивнул доктор с видом человека, у которого начало проясняться в голове.

— После шести или семи часов трупное окоченение становится полным, потом оно уже не прогрессирует. Сустав, согнутый после этого времени, уже не застывает. А значит…

Теперь доктор заговорил другим тоном.

— Значит, когда я его осматривал, он был мертв меньше семи часов! Но я думаю, что ненамного меньше. Rigor mortis мне показался окончательным.

— Верно, — согласился прокурор. — Когда ты осматривал Боттмера, тот был мертв минимум шесть и максимум семь часов. Это ценные данные, вычисли отсюда время смерти и увидишь!

— Осмотр я проводил в половине седьмого утра. Если принять минимум шесть и максимум семь часов…

— Тогда мы попадаем в полночь, — победоносно провозгласил прокурор. — И отклонение не больше получаса. На самом деле я и другим путем пришел к выводу, что самоубийство произошло именно в это время, зато теперь ты мне все подтвердил.

— С этим спокойно можно согласиться, — подтвердил доктор, все еще пребывая в некоторой растерянности.

— Твоими заслугами, — благодарно просиял прокурор. — Твоими заслугами!