"Рациональное объяснение действия" - читать интересную книгу автора (Девятко)

Опубликовано: Pro et Contra/ Т. 2. № 1. Зима. 1997. С. 53-66.

Т.А. Алексеева

ПОИСК НОВОЙ ПАРАДИГМЫ

Международный порядок - такая организация международных (прежде всего межгосударственных) отношений, которая противоположна анархии и предполагает наличие общих институтов, норм и ценностей, создающих условия существования, безопасности и развития государств, их взаимодействия на международной арене.
От иллюзий нового политического мышления, от энтузиазма по поводу общечеловеческих ценностей и надежд на равноправное сотрудничество со вчерашними противниками московские политики излечились быстро - даже по житейским, а не историческим меркам. Словно шубу с боярского плеча, "сбросила" Россия в одночасье былых друзей и сателлитов СССР, нахлебников и пламенных революционеров. И осталась, по сути дела, наедине с мощными геополитическими и цивилизационными вызовами современности - к тому же ослабленная тяжелым кризисом и беспримерными территориальными потерями.
Отрезвление от эйфории первых лет демократического подъема далось политикам и общественным деятелям нелегко. Одни, "разочаровавшись в народе", отвернулись от него и занялись собственным спасением; другие впали в затяжную тоску по недавнему прошлому; третьи, встав в позу обиженного, принялись спесиво провозглашать державность и величие России. Стране приходится заново приспосабливаться к принятым в мире правилам игры, далеким от утопических деклараций. Как заметил российский политолог Александр Панарин, наших новейших западников подвел догматизм: переход от тоталитаризма к демократии они восприняли как непреложную формационную закономерность1.
Иллюзиям, впрочем, поддались на время не только в России. На Западе тоже надеялись, что эпоха конфронтации кончится, либеральные ценности станут всеобщими, а новообращенная Москва будет послушно следовать указаниям "старшего брата" - США. Однако этот интерес к России начал довольно быстро угасать: варвар, даже изменивший цвет кожи, все равно воспринимался на Западе как варвар. Уж очень трудно прививались либеральные ценности на тысячелетнем российском древе. Москва оказалась настолько непослушным и неудобным учеником, цивилизационно чуждым и непонятным, что снова возник соблазн отгородиться от нее "железным занавесом", опустив его, правда, уже в ином месте.
"Новый смелый мир" справедливости и сотрудничества пока не получился, зато возродились прежние стереотипы и былые страхи.

Назад к политическому реализму?

По окончании "холодной войны" Соединенные Штаты, как известно, остались единственной сверхдержавой. По словам американского политолога Чарльза Краутхаммера, наступил "момент однополярности", или, иными словами, та самая ситуация, против которой всегда выступали сторонники доктрины "баланса сил" и в которой им виделась наиболее серьезная угроза сохранению мира2.
После того как был устранен главный конкурент - СССР, а США провозгласили принцип "лидерства без главенства" и время от времени начинали демонстрировать мускульную силу, не встречая при этом сколько-нибудь серьезного сопротивления, все, казалось бы, говорило в пользу установления американской гегемонии. Однако в то же время обнаружилось немало симптомов ослабления влияния США на международную систему. В академических кругах Запада даже стал популярен тезис о якобы начавшемся упадке Соединенных Штатов; они-де перестали быть прежним экономическим гигантом и сталкиваются со все более острой конкуренцией прежних союзников - стран Западной Европы и Японии.
Роль непререкаемого лидера капиталистического мира, какую в жизни прошлого поколения играла Америка, ей, скорее всего, уже не под силу. Однако надежды на скорый упадок США, мягко говоря, сильно преувеличены. Соотношение сил, действительно, качественно меняется, но этот процесс может оказаться весьма длительным. Американское лидерство сохраняется в виде устойчивой сети межправительственных и транснациональных связей между высокоразвитыми странами и регионами мира. "Хотя материальная сила американской гегемонии подверглась разрушению, - считает американский политолог Джон Икенберри, - институты взаимного и легитимного совместного управления сохраняются. Подобная система способна оставаться относительно устойчивой долгое время. Ее стабильность может подвергнуться угрозе, если растущий экономический и военный потенциал какой-либо страны бросит вызов основам легитимности этой системы. Но такой вызов должен быть по своему характеру одновременно и силовым, и социальным"3. Ничего нового в складывающейся ситуации, собственно, нет: история знает ей немало аналогий. Любопытен, однако, сам факт начавшегося обсуждения проблемы на фоне "однополюсности". Впрочем, озабоченность ею легко прослеживается в разговорах о расширении НАТО и в других американских внешнеполитических инициативах последних лет.
Тем не менее, во многих публикациях все более отчетливо слышится нотка ностальгии по временам "холодной войны", когда советская угроза дисциплинировала западных союзников куда эффективнее любых международно-правовых и даже экономических договоренностей. Показательно, что времена стратегического ядерного сдерживания с тоской поминают не одни ветераны "холодной войны". Свертывание международных обязательств и ослабление российского влияния способны очень быстро превратить даже относительно стабильную Европу в "зону турбулентности", утверждал еще до югославских событий американский политолог Джон Миршаймер4.
Политическим наукам нужно осмыслить новый миропорядок, перспективы и характер складывающегося международного сообщества, закономерности развертывающегося политического процесса. Это - непростая задача, особенно если учесть, что советология потерпела крах, прогностические возможности политических наук изрядно дискредитированы, а теоретико-международные исследования переживают глубокий кризис. Несмотря на все попытки если не обновиться, то хотя бы закамуфлировать свое нынешнее состояние, они так и не сумели вырваться за пределы давно сложившейся дилеммы: какой подход предпочтительнее - так называемый политический идеализм или политический реализм?
Как оценивают новую международно-политическую ситуацию западные, прежде всего американские, исследователи?
Сторонники политического идеализма, придерживающиеся традиции Гуго Гроция и рассматривающие взаимодействие наций как упорядоченное и построенное на принципах права, следуют двум постулатам. Во-первых, экономическая взаимозависимость и демократия гарантируют мир, и, во-вторых, чем больше государств пойдет по пути рыночных реформ и политической демократизации, тем стабильнее станет международная система. Отсюда следует вывод: современная ситуация открывает наилучшие шансы продвижения к новому мировому порядку - пусть даже на этом пути случаются сбои, отступления и провалы. Так ли это на самом деле?
В основе первого тезиса лежит экономический либерализм, который строится на предположении, будто все государства стремятся к процветанию, а их лидеры ставят материальное благополучие граждан выше любых других целей, в том числе и безопасности (это - своеобразное отражение американской "философии успеха"). При таком взгляде на вещи общественная стабильность достигается не столько военной силой, сколько установлением либерального экономического порядка. При этом "идеалисты" обычно указывают на несколько путей, которыми либеральная экономика способствует предотвращению конфликтов.
Первый из них создает непосредственную связь между политическим сотрудничеством и экономическим процветанием: чтобы международный обмен был эффективным и вел к обогащению государств, требуется тесное политическое сотрудничество. А потому интерес к нему растет по мере того, как страны богатеют. Второй постулат: либеральный экономический порядок усиливает взаимозависимость, а следовательно, и взаимную уязвимость стран в области экономики. При высоком уровне взаимозависимости склонность к агрессии по отношению к партнерам ослабевает.
И, наконец, третья аксиома "идеалистов"; быстрое развитие политического сотрудничества в рамках объединений типа Европейского союза в конечном итоге приведет к возникновению сверхдержавы (в свое время об этом говорила Маргарет Тэтчер).
Эти тезисы выглядели бы убедительно, если бы исходная посылка об экономической мотивации государств не была столь спорной. Хозяйственные соображения далеко не всегда стоят на первом плане. Страны одновременно действуют в среде не только мировой экономики, но и мировой политики. Между тем после распада СССР международная система не утратила своего полиархического характера - напротив, он, скорее, усилился. Как видно из истории, взаимозависимость вовсе не избавляет от конфликтов; некоторые государства готовы пойти на любые меры, лишь бы избежать обратной стороны взаимозависимости - уязвимости. В глазах политического истеблишмента национальная безопасность может взять верх над любыми преимуществами международного разделения труда и хозяйственного сотрудничества (в последнее время мы видели, как на первый план российских политических дискуссий вышли именно проблемы экономической безопасности). И, наконец, можно привести немало примеров проведения агрессивной политики ради хозяйственного обособления страны.
Теперь о демократии как гарантии мира. "Политические идеалисты" утверждают, будто демократические государства не воюют друг с другом, а потому стоит демократии утвердиться в России, СНГ, а также странах Центральной и Восточной Европы, как угроза миру окажется практически снятой. Доказывают это обычно при помощи двух аргументов.
Считается, что авторитарные лидеры легче ввязываются в вооруженные конфликты, поскольку не подотчетны общественности, на долю которой выпадают потом все тяготы развязанной войны. В условиях демократии народ сильнее влияет на руководителей страны и потому способен предотвратить войну. Этот тезис, опирающийся на реальные факты, на первый взгляд кажется убедительным, но существуют аргументы и в пользу противоположной точки зрения5. История знает примеры, когда при определенном стечении обстоятельств демократические государства с энтузиазмом вступали в войны. Целые народы оказывались быстро зараженными националистической или религиозной лихорадкой. И, напротив, некоторые авторитарные лидеры, опасаясь за прочность своей власти, проявляли порой при принятии внешнеполитических решений изрядную осторожность.
Не бесспорен и аргумент относительно того, будто демократически ориентированные граждане всегда уважают права других народов. По определению - да. Но вспомним, как демократы - граждане метрополий еще недавно относились к правам колониальных народов. К тому же, кто поручится, что страны, на словах выбравшие демократию, станут стабильными демократическими режимами на деле. Поэтому из простой осторожности следует внимательно следить за вооруженным потенциалом других государств, не исключая и демократические.
Это тем более справедливо, что процессы демократизации в мире явно замедлились. "Если принимать либеральное содержание демократии всерьез, то складывается впечатление, будто третья волна6 демократической экспансии приостановилась, а возможно, и закончилась", - считает издатель американского ежеквартальника "Journal of Democracy" Ларри Даймонд7. Не исключено, что на сей раз все же удастся избежать тенденции к авторитаризму и обеспечить на какое-то время равновесие. Но и в этом случае остается под вопросом, сумеет ли демократия удержать за собой территории, завоеванные ею за последнее десятилетие, считает Даймонд8. Иными словами, обсуждается проблема: как бы на время "подморозить" нынешнюю ситуацию - до ожидаемого подъема четвертой волны, которая, в конце концов, может быть, и принесет с собой то, с чем нынешняя волна явно не справилась, то есть международный мир и безопасность.
Таким образом, практически все варианты либеральной трактовки нового мирового сообщества предполагают распространение по всему миру западных ценностей и построение мирового порядка на их основе. А это значит, что либерально-идеалистическая парадигма так и не позволила демократическим государствам покончить со стереотипами системы, построенной на иерархии силы и мощи. Сторонники политического реализма, продолжающие мыслить в традиции Томаса Гоббса, Ганса Моргентау, Кеннета Уолца и рассматривающие взаимодействие наций как хаотическое и преимущественно силовое, также оказались неспособными предложить принципиально новый взгляд на мировую политику, которая строилась бы на иных основаниях, нежели сила, баланс сил и национальные интересы отдельных государств. Более того, можно сказать, что прежние представления стали даже несколько архаичнее и примитивнее.
Как бы то ни было, среди теоретических построений современных американских политических реалистов господствуют две концепции, одну из которых можно с натяжкой назвать старой, а другую - новой.
Старая - сохраняет основные черты политического реализма, продолжая цепляться за знакомые понятия иерархии, власти (силы) и суверенитета. Сторонники этого направления признают существенные социально-экономические изменения второй половины XX века, в том числе и высокий уровень взаимозависимости государств. Однако они продолжают рассматривать происшедшее в неизменном политическом контексте - доминирования одних государств над другими, достижения безопасности путем максимизации силы. С их точки зрения, не так уж и важно, что сегодня вместо военной силы все чаще выступает сила экономическая.
Признавая, что на международной арене появились новые действующие лица вроде транснациональных корпораций, влияние которых растет, сторонники неореализма (например, Уолц и др.) по-прежнему убеждены: эти актеры действуют в международной среде, которую контролируют именно государства. Одна из вариаций такого подхода - концепция американского политолога Стивена Краснера. Новых актеров и транснациональные процессы он рассматривает в контексте "международных режимов", то есть норм, принципов и правил, устанавливаемых государствами. В систему государств Краснер просто включает дополнительные институты и процессы и на этом основании систему, прежде называвшуюся анархической, переименовывает в полиархическую. Такой модернизации политико-реалистских воззрений оказалось достаточно для того, чтобы и сам тип мышления стал называться несколько по-иному - неореализмом.
Концепция, которую я выше условно назвала новой (известный американский структуралист Джеймс Розенау употребляет по отношению к ней термин "мультицентризм"), строится на предположении, что под влиянием постиндустриального общественного развития в современном мире усиливаются не только центробежные, но и центростремительные тенденции. Система государств рассматривается более широко, как совокупность связанных и не связанных суверенитетом актеров. Они взаимодействуют так, что становится возможным их сосуществование9. Считается, что такой подход несколько упорядочивает систему и позволяет до известной степени преодолеть ее хаотичность. Авторы этой концепции констатируют: за последние десятилетия возможность государств прибегать к принуждению и контролю сужается. Тем не менее, они вполне способны поддерживать нормы и практику международной системы. Сочетание двух противоречивых тенденций создает новый пласт отношений между системой государств и мультицентристской системой.
Наблюдая эти изменения в мире, глава английской школы теории международных отношений Хэдли Булл в конце 70-х годов даже писал о начале "нового средневековья" - некой светской аналогии средневековой модели организации общества со взаимно пересекающимися линиями власти и множественной лояльностью10. Такой подход в известном смысле предвосхитил и либеральный "конец истории" в трактовке американца Фрэнсиса Фукуямы, и мультицентризм Розенау. По сути дела, Булл имел в виду рождение нового миропорядка, сочетающего в себе множественность типов режимов и мультикультурализм с широким разнообразием целей, ориентации и способов их реализации. В такой модели миропорядка приоритет по-прежнему остается за национальными интересами, отстаивая которые государства стремятся наращивать силу. Проблема распространения демократических принципов на систему международной политики отступает на задний план. Булл и его единомышленники нарисовали постмодернистскую картину мира, где, правда, говорят об общечеловеческих ценностях и делают реверансы в сторону мультикультурализма, но представляют их себе исключительно как широчайшее распространение либеральных ценностей и идей.
Возвращение многих теоретиков к идеям Булла наглядно ниспровергает наивную веру в торжество идеалистической парадигмы, с которой демократическая Россия после 1991 года входила в мировое сообщество. Отказавшись от своей длительной самоизоляции под лозунгом общечеловеческих ценностей, демократии и партнерства, Россия столкнулась с жесткими, лишь слегка замаскированными нормами политического реализма. Сейчас ясно, что политико-реалистский акцент на силе и национальных интересах не ушел в небытие вместе с "холодной войной", а во многом продолжает определять курс Запада по отношению к России. То, что мы наблюдаем сегодня, - мощный откат чуть ли не к довоенному положению дел.
Государственный эгоизм США и, если угодно, цивилизационный эгоизм Запада стоят за каждой попыткой воспользоваться слабостью России, навязать ей свою волю, продиктовать условия вхождения в международные организации, куда другие страны принимают без особого разбора и каких-либо предварительных условий. Широко применяется двойной стандарт: например, громогласно поощряя интеграционные процессы у себя, Запад воспринимает всякий шаг к укреплению связей с бывшими союзными республиками как возрождение "русского империализма". Даже в постановке вопросов о национальном строительстве в России и формировании новой российской идентичности нередко усматривают проявления национализма, а то и фашизма. За болезненным разочарованием в позиции Запада последовало вынужденное уточнение российского внешнеполитического курса. Больший прагматизм в отношениях с другими странами, изменение стиля национальной дипломатии вовсе не означают, разумеется, что поиску должного, размышлениям о более демократичном и справедливом мировом сообществе, построенном на совершенно иных принципах, положен конец.

Какой мир нужен России?

Утратив статус сверхдержавы, Россия как правопреемница Советского Союза по-прежнему остается самостоятельной величиной в мировой политике, субъектом всемирной истории. Однако, пострадав из-за тяжелейшего экономического спада, Россия по уровню экономического развития оказалась где-то между развитыми и развивающимися странами, очевидно тяготея к последним. Как витязь на распутье в старых сказках, она стоит сегодня на развилке трех путей. Если подходить к проблеме чисто умозрительно, дальнейшее развитие мыслимо в трех вариантах:
1. Технический прорыв и динамичное экономическое возрождение возвращают Россию в ряд наиболее развитых стран мира; она подтверждает свой статус великой державы, имеющей собственные интересы и обладающей высоким уровнем ответственности в условиях нового мирового порядка.
2. Кризис становится хроническим; Россия быстро деградирует и превращается в слаборазвитую страну, полуколонию, сырьевой придаток высокоразвитого Запада.
3. Состояние переходности, временности, альтернативности затягивается; российская политика становится двойственной, непоследовательной и противоречивой.
Для патриотически настроенных россиян наиболее предпочтителен первый вариант, это бесспорно. Наиболее реален, однако, третий (может быть, в какой-то комбинации со вторым). Отсюда следует, что внешняя политика будет сочетать в себе противоречивые векторы: партнерство наряду с наращиванием силы, конкуренцией и конфликтами. Тактические решения, скорее всего, возобладают над стратегической линией, что обязательно породит разочарования, поражения, но иной раз, может быть, и некрупные, временные победы. Репутация страны как непредсказуемой, опасной и конфликтогенной станет усиливаться, а уровень взаимопонимания с Западом - снижаться.
"Зависшая" Россия попадет в беспрецедентную зависимость от внешней среды, далеко не всегда доброжелательной, а иногда и откровенно враждебной. Вполне логичное следствие такой ситуации - дрейф в привычной политико-реалистской парадигме. Нашей стране, как, впрочем, и остальному миру, придется внимательно следить за соблюдением национальных интересов, гарантиями национальной безопасности и возможностями опережающего развития. Вероятнее всего, России придется долгое время действовать по формуле "политика - искусство возможного", что потребует от нее готовности к компромиссам, политике малых шагов и даже отступлениям.
В то же время становится все понятнее, что и для Запада, и для России этот путь - тупиковый. Преодолеть естественное разочарование, ощущение второразрядности по сравнению с Западом и глубокого отличия от него Россия сможет, только участвуя в создании нового мирового порядка, потребность в котором осознается мыслящими людьми в мире довольно широко.
Интерес к проблемам мирового сообщества в последнее время начали проявлять такие крупнейшие политические философы наших дней, как Юрген Хабермас, Джон Грей, Клаус Хоффе и другие. Они понимают: новую ситуацию, сложившуюся в мире, нельзя в полной мере осмыслить на уровне теорий среднего уровня; она требует философского анализа.
Проблема, понятно, попала в центр внимания российских философов и теоретиков политики. Отечественная мысль переосмысливает сегодня традиционные российские и либеральные западные ценности, вырабатывает новое мировосприятие - в соответствии с известной формулой Фукидида: сильный пользуется плодами своей мощи, а слабый кричит о справедливости и морали. Но было бы упрощением видеть в этом только слабость России. В данном направлении ее толкают, скорее всего, желание разобраться в себе самой, в собственной и мировой традициях, чувство ответственности за будущее. Поэтому в своих исканиях она не одинока. Американский философ и дипломат Чарлз Фрэнкел справедливо написал: "Национальный интерес - не карта, где можно начертить направление своего движения. Сердцевина процесса принятия решений... не поиск наилучших средств служения национальному интересу, уже хорошо известному и понятому. Это - определение самого интереса: оценка национальных ресурсов, потребностей, связей, традиций, политических и культурных горизонтов - короче, своего календаря ценностей"11, а потому и разговор о новом мировом порядке - это, прежде всего, разговор о ценностях.