"Рациональное объяснение действия" - читать интересную книгу автора (Девятко)
и проблемы завершения зона современности
Намеченная в предыдущем разделе доклада хронополитическая перспектива демонстрирует некую завершенную логику. Протополитическая неопределенность, где есть все, сменяется закрытостью, та - открытостью, а затем - квазизакрытостью, где вновь есть все. Это очень напоминает чичеринскую тетраду с разделением первоначального единства на две взаимоисключающие крайности и соединением в новое, более богатое единство17, как и финалистские концепции от Гегеля до его модного вульгаризатора Фукуямы. Возникает опасное искушение заявить, что достигнут абсолютный конец и совершенство политики в виде то ли Прусского королевства, то ли США. Мне меньше всего хотелось бы, чтобы возникало такое впечатление, ибо я не сторонник "конца света" даже в виде абсолютной благости, завершающей всякое развитие. И заставляют меня придерживаться такого взгляда отнюдь не эмоциональная боязнь конца, а вполне рациональные соображения.
Первое - предварительно и формально. Чичеринская тетрада как раз и есть попытка русского гегельянца преодолеть финализм своего германского учителя. В самом деле, диалектически обретенное единство может снова и по-новому распасться на две уже иные крайности, чтобы породить еще более сложное единство и так до бесконечности.
Второе соображение связано с оправданием финализма, признанием его естественности и даже необходимости. Человек и человечество не что иное, как "уходящая ввысь вершина (fleche montante)" развития18, с высоты которой эволюция только и способна осознать саму себя19. Иначе, как глядя назад, с достигнутого уровня сложности, понять смысл и логику развития мы не можем, И субъективно, объективно наше настоящее всегда есть конец и завершение наличного развития. Поэтому вполне оправдано приложение Гегелем мерок прусской монархии к философии мировой истории.
Третье соображение: футурологическая проекция развития всегда субъективна, поэтому логика ее представления совершенно иная, чем представления свершившегося развития20. Оно лежит в общем ряду с рассмотрением несвершившихся, но бывших возможными (альтернативных) линий развития. Это сам по себе вполне допустимый подход, однако, в данном докладе обсуждаются уже проявляющие тенденции хронополитической институционализации, а не ее возможные альтернативы.
Четвертое и самое, пожалуй, главное соображение. Фундаментальная проблема, которая проходит через всю мифологию и теологию хронополитики, философию, историю, заключается в том, что конец одновременно и немыслим, и не может не мыслиться. Даже если я стану на такую точку зрения, которая позволит рассматривать только наличное развитие (мыслить конец), то не смогу уклониться от того факта, что завтра и послезавтра наступит (конец немыслим). Даже если я попробую, отбросив различие между действительным и возможным развитием, довести до логического конца хронополитические тенденции современности, "исчерпать" ее логику и признать неизбежность конца зона, то возникает вопрос о том, что же будет после конца. Но как раз это "после конца" мне как существу конечному и живущему в повседневности недоступно и немыслимо. Чтобы мыслить о нем, я должен вообразить себя чем-то иным: бестелесным духом или инопланетянином, который пережил будто бы конец хронополитического зона современности. С точки зрения современных критериев научности ход явно неубедительный, хотя во многом и аналогичный попыткам ученых-естественников вообразить и помыслить нечеловеческую размерность: субмолекулярный микромир или галактические мегавеличины. Существует, правда, точка зрения, будто бы мы уже достигли конца современности и постепенно втягиваемся в так называемый постмодерн. Тогда выходит, что нам довелось "посетить сей мир в его минуты роковые", что мы стали зрителями "высоких зрелищ" того, как одни зон сменяет другой, а потому можем судить об обеих зонах. Как ни соблазнительно всерьез считать себя "собеседниками всеблагих", боюсь, для этого нет оснований. Во-первых, представляется, что логика зона современности и его идеальных типов далека от исчерпанности. Во-вторых, масштаб сегодняшней повседневности не соразмерен не то, что двум или даже одному зону, но и исторической эпохе.
В силу указанных обстоятельств данная глава будет посвящена хронополитической критике концепции постмодерна, чтобы во вполне методологически допустимом анализе затронуть попутно и "недопустимые темы" конца и того, что "после конца", избежав хотя бы и таким образом невольного финализма хронополитических построении.
Первый вопрос, который следует поставить, касается природы и характера модернизации, под которым понимается становление современных политических систем. Если верно предположение, что мы уже вступили в постмодерн, то для большинства стран модернизация должна была бы быть уже делом вчерашнего или даже позавчерашнего дня. Однако даже в западноевропейском очаге первоначальной модернизации немало признаков того, что модернизация перешла в иные фазы, но отнюдь не получила определенного завершения. Всякого рода претензии на постмодерн представляются довольно сомнительными. Отдельные и наиболее яркие приметы постмодерна (информатизация общества и политики, релятивизация "жизненных миров" и т.п.) можно гораздо проще и убедительней объяснить приближением к зрелой современности, чем постулированном некой таинственной "постсовременной" эры. И пока разве что западноевропейцы, североамериканцы и японцы в какой-то мере, может быть, приближаются к зрелой современности, наши знания о модерне неизбежно крайне ограничены представлениями о его ранних и несовершенных проявлениях. Существует, например, отнюдь не малая вероятность того, что дальнезападные и дальневосточные версии модернизации высвечивают очень незначительную часть сущностных свойств современной политии, что вопреки евроцентристским предрассудкам известные нам полиархии являются в большей мере аномалиями, чем выражением кардинальных свойств идеального типа.
Так, территориальность и суверенитет при всей своей важности и системообразующей роли для современных политий даже на ранних хронополитических стадиях "преодолеваются" с помощью имперского ореола, баланса государства и гражданского общества, организации интересов и т.п. То же самое касается и фактуры речи. Массовое тиражирование "преодолевается", более чем робко, индивидуализацией информации (включение зрителей в прямой эфир, селективный выбор информации в компьютерных сетях и т.п.), за которой, вероятно, будущее. Предстоит, по всей видимости, более эффективная институционализация политического участия и его демократизация с использованием новейших средств информации.
Гораздо более реальными в этом контексте выглядят возможность и необходимость многократной ремодернизации как сознательного завершения фазы современности. Может быть даже поставлен вопрос о формировании новых идеальных типов или, по крайней мере, об их существенном развитии и модификации. Приведу лишь один пример. От прежнего зона цивилизаций был унаследован принцип противопоставления и асимметрии центра и периферии (верха и низа). Логично предположить, что этот принцип может быть также "снят" диалектическим отрицанием. И действительно - есть признаки того, что возникает новый, альтернативный принцип организации от периферии к центру и снизу вверх.
Отчасти, очень смутно и неявно такая возможность имплицитно возникает уже при возникновении границ территориальных наций-государств. Именно границы становятся важным средством самоопределения политии, а не центр. Однако дело до поры тем и ограничивается, обратная версия асимметрии центр/периферия развития не получает. Только в последние годы был поставлен вопрос о внедрении в политическую практику так называемой объединенной Европы принципа субсидиарности. Фактически же до сих пор нет его отчетливой и общепринятой трактовки, несмотря на то, что отдельные смысловые стороны субсидиарности стали осваиваться европейцами довольно давно21. В целом, однако, становится все яснее, что основу субсидиарности составляет решение политических вопросов (осуществление целедостижения) на как можно низшем уровне и соответствующая передача полномочий и ресурсов снизу вверх, от периферии к центру. Тем самым осуществляется как бы оборачивание иерархии, утверждение обратной асимметрии периферия/центр.
В последние десятилетия и годы получает более глубокое осмысление и федерализм. На ранних этапах становления нации он воспринимался как компромиссный, вынужденный переход к целостному территориальному государству через рыхлую и не вполне однородную, а значит, казалось бы, недостаточно модернизированную систему. В то же время стало ясно, что эти во многом квазиимперские объединения равноправных территориальных образований, соединенные, правда, не доминантным центром, а равномерным политическим порядком в пространстве, четко очерченном территориальными границами, обладают способностью функционировать как нации. При наличии ряда условий (создание федеральных институтов, распределение полномочий между федерацией и землями-штатами, отсутствие доминантного центра и "нейтрализация" столицы, эффективная выработка и проведение общей федеральной политики не только землями-штатами, но также федеральным государством и федеральным гражданским обществом и т.п.) ключевым критерием формирования и реализации федеральной политики может служить точка зрения национального интереса. Однако долго казалось, что федерации отягчены предмодерными пережитками, например, рецессивным использованием в качестве основы целедостижения императивов особой миссии, имперской судьбы и т.п. Даже такие крайне устойчивые федерации, как Нидерланды и Швейцария, всячески подчеркивают уникальность своей судьбы и особую роль (миссию) в международных делах.
Опыт последнего времени показал, что федерализм не столько архаичен, сколько слишком современен. Та же регионализация объединенной Европы, развитие региональных структур во многих Европейских странах ясно указывают на то, что принципы федерализма станут, вероятно, уже в ближайшие десятилетия продуктивным источником развития внутригосударственных институтов и функциональных связей.
Новую роль могут обрести международная и региональные системы. В процессе возникновения наций значение международной системы при всей ее важности было ограниченным, почти служебным. Она помогала созданию среды для новых политий. Для этих целей годилась простая система баланса центров мощи типа Вестфальской. Постепенное выяснение издержек такой системы и создание сначала ее более развитых версий, затем венской системы и, наконец, версальско-вашингтонской с инфраструктурой Лиги Наций может показаться не просто явным излишеством, но подрывом чистоты суверенитета или, по меньшей мере, вызовом ему. Однако последующее развитие, создание ялтинской системы, формирование ООН и ее специализированных учреждений, а главное, явное ощущение дефицита возможностей целедостижения и рациональной организации в условиях кризиса международной системы показали, что международная система имеет не только средовое значение. Можно, например, предположить, закрытость квазизамкнутых структур наций-государств компенсируется открытостью не только за счет проницаемых границ-мембран и дипломатических представительств, но и за счет развития двусторонних и многосторонних структур взаимного включения на уровнях государств, гражданских обществ и, в случае успешной и прогрессивной федерализации и субсидиаризации, на уровнях внутринациональных регионов и местных коммун.
Обобщенно можно отметить, что в целом действительно зрелые современные политий в отличие от ранних ориентированы не столько на преодоление пережитков, сколько на конструктивное усвоение всего наличного хронополитического наследия (в перспективе также и аналитически конструируемых моделей). В этой связи оправданной представляется характеристика зона современности как последовательного и неслучайного соединения наций с постурбанистическими мутациями цивилизаций и с возрожденными заново культурами сначала в виде территориальных политий, использующих прессу и печать как формы массовой коммуникации, а затем того, что здесь предлагается называть хоритиками ("мировыми деревнями") - транстерриториальными (глобальными) политическими системами на базе телекоммуникаций22 и возрождения политической риторики в новом, естественно, качестве.
Морфологически такие хоритики могли бы строиться как многомерные трансформы (гибко трансформируемые и взаимопересекающиеся системы), обладающие ароморфными качествами культур, цивилизаций и наций. Многомерность и многослойность трансформов могла бы позволить сознательно и произвольно, а не случайно использовать полезные в данный момент качества культур, цивилизаций или наций, равно как выносить за скобки, деактивизировать нежелательные или неэффективные свойства политий. Хотя конкретные организационные механизмы такого манипулирования могут быть очень сложны и их сейчас нелегко представить, тенденции развития полиархий ориентированы на подобного рода возможности.
Парадоксальным образом хоритики предполагают не территориальное размежевание, а взаимоналожение, что, однако, не только не отрицает, но предполагает сохранение территориальных ядер-метрополий. Возможность такого развития связана с преодолением жесткости оппозиции центр/периферия в процессе глобализации, когда горизонтально фрагментированное пространство при свертывании в сферу даст возможность любую точку замкнутой сферической поверхности принимать за свой центр и периферию другого центра, а также наоборот. Центры и периферии становятся относительны и взаимодополнительны. Логика такого перехода была показана мною на материале экологической безопасности и желательности, а также возможности ее трансформации в интегральную безопасность23.
Подобного рода фантазии, какими бы вдохновляющими они ни казались и сколь бы логичными ни представлялись их основания, являются лишь возможными ориентирами хронополитического развития. С позиций состоявшейся хронополитики и сегодняшнего дня приходится признать, что степень зрелости как современных политий в целом, так и их демократических конституций весьма невысока. На деле даже далеко хронополитически продвинувшиеся полиархий проделали только часть работы, которая называется модернизацией и демократизацией. Попытки представить реально существующие политические устройства в качестве завершенного образца модернизованности и демократичности выглядят по меньшей мере наивно.
Проблема зрелости модерна выглядит еще более грустно в общемировых параметрах. Как уже отмечалось, зрелость, а возможно, и завершение модерна связаны с органичным соединением в одной политий ароморфных характеристик культур, цивилизаций и наций. Многослойное в идеальном типе соединение выглядит на деле по меньшей мере неполным. Сами по себе слои неинтегрированы, наличествуют далеко не везде, да и развиты крайне неравномерно.
Нижний пласт, своего рода основу, образует геополитическая подстилка: пространственно организованные качества среды, которые могут быть использованы людьми или по крайней мере учтены в своей практической деятельности. Ее основными единицами являются геополитические ниши (геоморфологические, бассейновые, зональные, ландшафтные и т.п.) разных масштабов и уровня сложности. Этому уровню соответствует дополитическое состояние первобытности или "преддверье хронополитики".
Второй пласт составляют культуры. Здесь действует по природе своей дописьменная, а потому доисторическая организация, даже если эта организация осуществляется сейчас и нами, вполне овладевшими письменностью людьми. С точки зрения мировой реальности, т.е. при взгляде уже не столько аналитическом, сколько вполне натуралистическом под культурами понимается этнолингвистический состав, распределенная по геополитической подстилке субстанция, "человеческий материал". Эта материя или субстанция человеческого рода также пространственно организована с использованием закрытых систем - в основном пережиточных (неоднократно вытеснявшихся замещением при смене поколений и ставших из базовых систем субсистемами), но кое-где актуальных (возникающих сейчас и здесь - hie et nunc - в качестве базовых). Такие закрытые системы культур самодостаточны и основаны на прямом и не требующем перевода (интерпретации) общения. Они представлены племенными и квазиплеменными, например, мафиозными политиями, которые фактически уклоняются от действительной интеграции с современностью.
Третий пласт является собственно цивилизационным. Он связан с устойчивыми структурами вписывания культур с одной стороны в геополитическое пространство, а с другой в пространственные конфигурации, образованные коммуникативными инфраструктурами исторических империй. Подобные политические образования нередко являются теократиями или идеократиями, а потому связаны с религиозными системами, являющимися или стремящимися стать мировыми, или же с имперскими идеологиями, также нередко претендующими на статус мировых. Кроме того, на базе имперских коммуникативных инфраструктур возникают несравненно более мягкие, короткоживущие и пульсирующие мирэкономии. В совокупности исторические империи, вселенские церкви и мирэкономии как раз и образуют цивилизации.
Четвертый слой образуют нации квазизакрытые территориальные системы, обеспечивающие интеграцию культурной субстанции и цивилизационной структуры в устойчивые целостные образования, двуединства наций-государств и гражданских обществ. Эти новые целостности наиболее жестко фрагментируют мировое пространство и, особенно поначалу, достаточно активно противостоят пережиткам нижних слоев. Фактически для образования действительного слоя наций требуется наращивание международной системы, рационально объединяющей нации. На деле же тот факт, что во многих областях экваториального пояса наличествуют только два пласта (геополитические ниши и культуры), на многих других территориях можно говорить о трех пластах и лишь в наиболее благоприятных в геохронополитическом отношении зонах развились все четыре пласта, заставляет отождествлять международную систему с прихотливым узором, образованным довольно неровной, со множеством перепадов конфигурацией наползающих друг на друга и прерывающихся слоев. И самое хронополитически печальное заключается в том, что слои эти достаточно отчетливо разъединены. Только достаточно далеко зашедшая модернизация может обеспечить их глубокий ретроспективный синтез, а как раз такая модернизация все еще, вероятно, не достигнута даже в масштабе отдельных наций.
"Молодые" политии могут и должны помочь себе сами, если серьезно будут осваивать свое собственное наследие, а их политическая или хотя бы политологическая элита - учиться мыслить хронополитически. В этом, пожалуй, и состоит наша собственная надежда.
Отнюдь не забегая вперед и не обольщаясь утопическими искушениями, нам следует задуматься о проблемах, возможностях и ориентирах нашего собственного хронополитического развития, а также о хронополитическом потенциале наших соседей по планете. Может быть, тогда мы сможем, в конечном счете, сформировать стратегии долговременной культурной и просветительской работы, способной помочь нам самим жить достойно и разумно с пониманием своего места среди множества культур, цивилизаций и наций в мире, который начинает становиться действительно глобальным.
Некоторые выводы
Использованная в данном докладе перспектива геохронополитической эволюции позволяет оценить политическую глобализацию как естественную и необходимую сторону институционного усложнения политической организации в рамках единого комплекса модернизации. Наряду с суверенизацией и конституционализацией политии, формирующих первый институционный "задел" модернизации, а также наряду и одновременно с демократизацией и идеологизацией (не в смысле формирования идеологической предвзятости, но идеологического плюрализма) политики глобализация служит дальнейшему развитию и усложнению так называемого "проекта Современности". Весьма вероятно, что все эти аспекты модернизации позитивно подкрепляют друг друга, или, напротив, при сбоях в одном из них затрудняют реализацию и других. Роль глобализации в этом контексте представляется особенно значимой, так как именно она в наибольшей мере способна либо проявить интегрирующий и развивающий потенциал геохронополитической эволюции, либо при своей неполноте и ущербности вызвать общее угнетающее воздействие на эволюцию.
Глобализацию, однако, ни в коем случае не следует воспринимать прямолинейно и одпопланово. Подобно другим аспектам модернизации она плюралистична и многопланова. Прежде всего, это касается проблемы соединения и сохранения структур разного уровня сложности (этнокультуры, цивилизации и т.п.) в общей глобальной политической системе.
Проблематика глобализации только начинает проясняться. Потребуется немало усилий, чтобы вывести научное изучение этой проблемы на уровень сопоставимый, например, с теориями демократизации. Дорогу, однако, осилит идущий. Хотелось бы надеяться, что наш семинар станет одним из первых и важных шагов по этой дороге.
Примечания
1 Koselleck R. Einleiting. - Geschichlie Grungberiffe. Historisches Lexikon zur Politisch-Sozialen Sprache in Deutshcland. Bd. 1. Stuttgart, 1972. Richter M. The History of Political and Social Concepts: A Critical Introduction. N.Y., 1995. P. 16-18.
2 Ильин М.В. Ритмы и масштабы перемен (О понятиях "процесс", "изменение" и "развитие" в политологии) // Полис. 1993. № 2.
3 Ильин М.В. Очерки хронополитической типологии. Часть 1. М., 1995. С. 77-79.
4 Там же. С. 73-79.
5 Ильин М.В. Хронополитическое измерение: за пределами Повседневности и Истории // Полис. 1996. № 1.
6 Там же. С. 110.
7 Ильин М.В. Ритмы и масштабы перемен. С. 57; Его же: Очерки хронополитической типологии. Часть 1. С. 77.
8 Ильин М.В. Очерки хронополитической типологии. Часть 2. М., 1995. С. 5-52.
9 Жирмунский А.В., Кузьмин В.И. Критические уровни в развитии природных систем. Л., 1990. С. 91-93.
10 Ильин М.В. Очерки хронополитической типологии. Часть 1. С. 92-97.
11Там же. С. 97-101.
12 От греч. airo - повышаю и morphe - форма универсальное морфологическое приспособление с полифункциональностью "органов" или структур, связанное, по выражению Северцева, с "потентностью", т.е. способностью дальнейшего совершенствования.
13 От греч. kata - вниз, специфическое морфологическое приспособление с монофункциональностью "органов" или структур.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |