"Мистерия регионализма" - читать интересную книгу автора (Магомедов)
Весьма характерной является ситуация, в которой отдельные регионы подвержены хаотическому "броуновскому движению" в поисках своей конкретной региональной и культурной идентичности. Это обусловливает формальный характер существования многих провозглашенных ранее межрегиональных ассоциаций и, в целом, свидетельствует о "разорванном" характере экономического и политического пространства Российской Федерации. Например, бездействует ассоциация "Большая Волга", созданная в 1990 г.: из нее вышла республика Марий Эл, затем Калмыкия присоединилась к Северокавказскому региональному союзу, а Татарстан вошел в Ассоциацию нефтедобывающих регионов России. Это означает, что регионы ищут альтернативные формы взаимодействия, которые зачастую лишь подчеркивают их стремление уйти из-под сложившегося макрорегионального деления. Пожалуй, за исключением "Сибирского Соглашения", другие межрегиональные ассоциации не отличаются ни устойчивостью, ни организованностью. Поэтому вряд ли стоит говорить о них как о прочных структурах, играющих важную роль в институционализации центр-региональных конфликтов14.
Приведённые примеры позволяют говорить об общем процессе хаотической децентрализации власти и неуправляемой регионализации, в результате которых происходила спонтанная фрагментация властного пространства, размывание власти как целостного феномена, появление новых властных субъектов, а также формирование новой геополитической реальности.
Активизация регионализма в посткоммунистической России (если отойти от драматических обстоятельств развала СССР и неуправляемого системного кризиса в обществе) обусловлена также объективным процессом глобальной регионализации в мире. Прежде всего это результат действия сопутствующих созданию рыночной экономики тенденций к децентрализации управления. Здесь должно присутствовать понимание того, что многие виды государственной деятельности должны быть децентрализованы. Усиление региональной власти по отношению к центральной представляет собой феномен, обусловленный революцией в информационных технологиях, структуре капитализма и методах ведения бизнеса15.
Глобализация экономическсого развития вызывает важные последствия для государств: с одной стороны, она повышает удельный вес экономических проблем в их внешней политике, а с другой - требует подключения к ней субъектов федераций. Все это указывает на то, что подобная взаимозависимость объективно увеличивает роль провинций в мировой экономике.
В условиях демократического развития федеральная власть может и должна выражать и проводить в жизнь общенациональные интересы. Но она при всем желании не способна учесть массу специфических региональных интересов, удовлетворение которых нередко требует выхода за пределы государственных границ. Это тем более верно применительно к большим по размерам странам с региональной экономической специализацией, с большими территориальными и социально-этническими особенностями их частей16.
Серьезные изменения в территориальной картине мира все больше определяются технологическими инновациями. Уже давно идущая на Западе и становящаяся заметной в нашей стране структурная перестройка вызывает серьезные территориальные подвижки. Этот процесс усложняется и ускоряется цикличными волнами технических нововведений. Стремительный в качественном и количественном отношениях прогресс в области средств прямой радиотелефонной и волоконно-оптической, космической (спутниковой) связи, дальних аудио-, видеотелекоммуникаций в сочетании с компьютерными сетями обусловливает подлинный переворот в развитии территорий17.
На фоне данных объективных тенденций любые попытки наращивания централизма в управлении национальными государствами могут привести к дисфункциональности институтов государства, рамок для политических, экономических и социальных организаций, а также к игнорированию их значительных общественных связей и синергетических сетей, которые являются кросс-национальными и региональными по своей ориентации. Формирование рыночных отношений ведёт к увеличению числа независимых субъектов хозяйственной деятельности, в том числе регионов. Регионально-городской мезо-уровень управления в национальной системе, в котором каждый регион и региональная ассоциация являются прототипом для России, становится ключевым агентом политической организации и формой констелляции экономических связей с транснациональными компаниями в достижении конкурентной выгоды18. Если Россия и дальше будет интегрироваться в мировое хозяйство, то это неизбежно поведет ее по пути экономической глобализации. Данный процесс повсеместно проходит параллельно с другой тенденцией внутри развивающегося индустриального мира-регионализации.
Уже сегодня по мере движения России навстречу мировой экономике отдельные части ее обширной территории все больше втягиваются в мощные региональные торговые связи по образцу современных международных коммерческих отношений. Решение современного спора о правах собственности на природные ресурсы, такие как нефть, природный газ, лес, уголь, алмазы (это один из стержневых аспектов борьбы между центральными, региональными и местными правительственными структурами современной России) оказывается ключевым для регионального экономического развития. В Сибири "Сибирское Соглашение" объединило провинциальные администрации в структуру, которая стремится вырвать прямой контроль над естественными богатствами и торговой политикой из рук центрального правительства. На Дальнем Востоке местные экономические элиты Приморского и Хабаровского краев неизбежно тяготеют к отлаженным связям тихоокеанской торговой зоны. От того, как эти регионы пойдут в рост, смогут установить между собой связи и интегрироваться в мировую экономику, зависит общее развитие российской экономики.
Однако все перечисленные выше процессы - при всей их значимости и очевидности - все же не дают полного ответа о причинах и ресурсах российского регионализма.
2.2. Идеологический коллапс
и возникновение "общества регионов"19
Одним из наиболее мощных инициирующих факторов российской регионализации стал идеологический, культурно-цивилизационный фактор. Феномен региональных политических идеологий мог появиться на основе локализации политических и экономических интересов местных элит в масштабах своих сообществ, на основе превращения последних в пространство собственного исторического творчества и одновременно в пространство своей идеологической колонизации.
Исторически идеологии возникают вследствие разрушения институтов власти и полной дезинтеграции ортодоксальных систем взглядов, связанных с ними. Поэтому представляется целесообразным обратиться к тому кризису основ политического порядка, что был порожден к началу 90-х годов частичными результатами перестройки.
С конца 80-х гг. перестройка развивалась как радикальный пересмотр марксистско-ленинской ортодоксии с переходом к поверхностному восприятию основных (часто до предела упрощенных) догматов западной либеральной философии (примат общечеловеческих ценностей, ограничение вмешательства государства в дела общества, политический и идеологический плюрализм и т. п.). На этом фоне возникали новые идеологические течения, бросавшие вызов и социал-демократии, и "новому мышлению" Горбачева. Их разброс был весьма широким: от откровенного прозападничества радикальной интеллигенции в лагере Ельцина до национализма "Памяти" и сепаратистских лозунгов Народных фронтов в национальных республиках.
Большую роль в утрате прежних форм культурной и исторической самоидентификации советских людей сыграл "большой пересмотр"20, инициированный на этапе гласности. Под прикрытием критики сталинщины страна начала серьезно разбираться со всем своим прошлым. За какие-то несколько лет коренным образом изменились представления о прошлом и настоящем. Побывавший в Саратове летом 1991 г. американский историк Дональд Рейли писал: "У меня больше не осталось никаких сомнений в том, что система ценностей всей страны была поколеблена годами брожений и непрерывных открытий в трагической истории государства"21. Превратившееся в годы перестройки в систему развенчание коммунистического прошлого ослабило эмоциональное поле общности, интегрировавшего советское общество, и весьма способствовало его распаду. Все это вместе взятое вело общество к концептуальному замешательству по поводу природы социального порядка. Данная ситуация есть пример того, что истощение идеологий закономерно приводит к высвобождению огромных социопсихологических энергий, которые прежде структурировались идеологиями.
Ко времени августовского путча страна находилась в состоянии, когда масштабы функциональной беспомощности горбачевского руководства соответствовали только масштабам нарастающей идеологической анемии и темпам политического распада .
Послеавгустовская Россия 1991-93 гг. оказалась в ситуации еще более острого идеологического конфликта. Рыночный идеал, в принципе недосягаемый для нынешнего поколения россиян, сделался предметом актуальной политики либеральной номенклатуры. Причем этот идеал постоянно подпитывался выпячиванием негативного содержания советской истории и созданием наиболее отталкивающего образа коммунистического прошлого. Ведущие органы демократической печати утверждали, что советские люди 70 лет "строили сумасшедший дом" в "несчастной", "невезучей", "богом проклятой стране", население которой они презрительно называли "совками"22. Другой стороной подобной актуализации служило создание образа врага в лице российского Верховного Совета через использование таких эпитетов, как "красно-коричневые", "коммунистическая номенклатура", "силы реванша" и т. п. Особенно интенсивно идеологические кампании разворачивались в периоды политических "стометровок" Ельцина: референдумов, съездов Верховного Совета, избирательных кампаний, выступлений и обращений. В итоге, уже апрельский 1993 г. референдум обнаружил масштабную поляризацию в российском обществе. Ни Ельцин, ни парламент не пошли на политический компромисс. Борьба между Президентом и Верховным Советом вела общество к расколу, поставив его на грань гражданской войны, что показали события октября 1993 г. в Москве. За прошедшие годы существования России (как нового государства) её власти так и не смогли разработать сколько-нибудь связную систему национальных приоритетов и ориентаций на историческую перспективу. Максимум концептуальности на сей счет был достигнут, пожалуй, в выступлении Б. Ельцина в американском конгрессе. Там было заявлено, что "коммунистический идол рухнул навсегда" и что "Россия окончательно сделала выбор в пользу цивилизации, здравого мысла, общечеловеческого опыта"23. Пожалуй, в этом высказывании и заключалась вся "глубина" и "концептуальность" новой официальной идеологии России24.
Без ориентира в виде национально-государственного идеала, формирующего массовые ценности, трудно идентифицировать национальные интересы страны. Его отсутствие автоматически влечет за собой трудности в определении внутриполитических и внешнеполитических целей, стратегии и тактики их осуществления. Убедительный диагноз такому положению дел поставил С. Шахрай, который признал что "ресурсная база для построения актуальной картины состояния России и мира - основы системы государственного политического и геополитического "видения" - атомизирована, фрагментарна, технически несовместима и сейчас не может служить надежным фундаментом для обеспечения государственного целеполагания"25. В результате образовался порочный круг: неумение поставить цель и спланировать пути продвижения к ней сопровождалось и вело к потере опыта ориентирования в действительности, а значит, к разрушению системы оценки ситуации и принятия решения, а отсюда - к развалу системы целеполагания. Это можно было уже охарактеризовать как распад воли и осознания своего "Я" у Российского государства.
В конечном счете, такое государство, во-первых, становится чрезвычайно зависимым от любого внешнего идеологического воздействия, связанного с целеполаганием, рекомендациями в стиле "что нужно делать России". Во-вторых, государство оказывается абсолютно беззащитным перед действиями любой, достаточно разветвленной организации, которая обладает способностями к стратегическому целеполаганию, владеет ремеслом принятия и продвижения решений и достаточно дисциплинирована для согласованной реализации своих планов26.
Однако при всей очевидности данных процессов лишь немногие аналитики отметили, что нынешняя разруха в экономике и люмпенизация населения - феномен не столько социально- экономический в собственном смысле, сколько культурный, в основе которого лежит цивилизационная дезориентация народа27. Как свидетельствует российский экономист В. Попов, многие тягостные проблемы формирующегося рыночного хозяйства в России есть симптомы социальной болезни, порожденной расколом общества, неспособностью ведущих социально-политических сил достичь согласия насчет основных экономических процессов28.
Наше понимание причин регионализма и выдвижения локальных элит в центр российской политики станет более ясным, если посмотреть на события со стороны пережитого россиянами душевного и культурного (внутреннего) потрясения.
Такие исторические события, как распад СССР, драма "шоковой терапии", попытки разрыва с прошлым, вызывали у людей чувство тревоги и смятения. Как выразился Ю. Бялый, перестройка и постперестройка "выжгли все мировоззренческие мотивационные регистры вместе с их идеологическими связками"29. Без преувеличения можно сказать, что процессы, характерные для массовой психологии россиян, были типологически близки к тем, что обычно сопутствуют резким разрушениям природы социального порядка. Реальной проблемой стала глубокая атомизация российского общества, доходившая порой до степени "приостановки" социальных связей и морально-политических обязательств. Происходила утрата идентичности в качестве граждан определенного государства, членов тех или иных социальных групп, резкое ослабление гражданской солидарности (на 18 процентных пунктов). Данные процессы поставили под угрозу саму возможность существования пространства гражданско-политического действия30. И надо особо отметить, что состояние коллективного стресса в обществе во многом преодолевалось спонтанным выдвижением идеологических центров на периферии.
Исследовательница из Элисты Эльза-Баир Гучинова пишет, что в лице Кирсана Илюмжинова народ создал себе героя: умного, сильного, почти всемогущего, который сможет объединить всех калмыков и привести народ к процветанию. Во время своего первого избрания на пост президента Калмыкии он воспринимался в народе как ниспосланный Богом, как лицо, близкое мессии. Новое время потребовало своего героя, по значению эквивалентного героям эпического цикла "Джангар"32. Эти примеры показывают, что политические лидеры и властвующие группы указанных и ряда других провинций стали выразителями локальных ожиданий населения, порождая мифы коллективной судьбы на уровне обыденного сознания.
Как было отмечено, крушение прежней легитимности политического порядка сопровождалось тяжелым культурным кризисом. Именно такие условия чрезвычайно благоприятны для формулирования новых идеологий. Обстановка идейно-волевой прострации в обществе расшатывает систему мироощущений человека, рождает неудовлетворенность и требует определенного замещения. Во время кризисов, когда экзистенциальные вопросы обостряются, значимость ценностей, веры и системы убеждений возрастает. Данная взаимосвязь универсальна и неизбежна. Эта взаимосвязь подтверждает плодотворность и эвристическую ценность концепции Эдварда Шилза о применении понятия идеологии к системе убеждений такого типа, какой закономерно выдвигается на авансцену во время серьезных общественных кризисов33. Данный подход полностью соответствует нашим наблюдениям кризисного сознания и кризиса ориентаций в российском обществе начала 90-х гг.
В условиях нарастающего регионализма главной задачей правящих групп становится легитимация своего статуса. Для наиболее активных и дальновидных региональных элит в России актуальной оказалась не ориентация на рыночные модели, усваиваемые через столицу, а выработка опережающей реформаторской стратегии. Их самоутверждение происходило в рамках провозглашения самостоятельной концепции правления. Одна за другой на свет появились знаменитые модели регионального развития: "нижегородская", "ульяновская", "татарстанская", "калмыцкая" и др. Как правило, эти усилия сопровождались эффектным и выигрышным конфликтом с гайдаровским правительством, которое на местах наделялось отрицательным имиджем34.
Идеологическое обоснование такого вызова со стороны локальных элит заключалось в выдвижении заявлений, что именно их путь есть исторически осмысленное поведение в интересах населения своих провинций. Так, госсоветник президента Татарстана Р. Хакимов заявил: "Почему следует российские реформы брать за эталон? Мне например, они больше напоминают хаос. Разве не имеет право Татарстан идти своим путем к реформам, отвечающим интересам его населения? Или в мире существует только один путь-предложенный Москвой?"35 Этот и другие примеры свидетельствуют, что представления региональных лидеров о своей миссии требовали внутренней культурной реформации и демонстративного отказа от проповедуемых центром приоритетов. В данной ситуации различные региональные мировоззрения, программы и лозунги в значительной степени представляют собой компенсаторные реакции кризисного сознания, дополняющиеся кое-где экстатическими срывами36. Выход из данного кризиса обеспечивает культурно-исторический уникум, каким является эмансипация региональных элит и появление идеологических центров на периферии.
Исторические вызовы осознаются многими региональными элитами. Это ведет к заметному расширению мотивационного горизонта и структуры политических целей. Типичный пример - следующее заявление из Казани: "Татарстан без национальной идеи, национальной цели, в конечном счете, будет восприниматься внешним миром как сепаратистски настроенная административно- территориальная единица, как часть целого, т. е. России. Татарстан, воодушевлённый национальной идеей объединенный национальной целью, несмотря на все внешние и внутренние препятствия на пути к этой цели заявляет о себе мировому сообществу как исторически обусловленное и юридически законное государственное целое"37.
Выводы по главе
Оказалось, что многие региональные элиты и локальные сообщества обладают значительным адаптационным и инновационным потенциалом перед лицом системного кризиса в обществе. Именно на локальном уровне энергично шёл процесс ценностной и институциональной перестройки.
Данное рассмотрение позволяет расширить понимание роли российских локальных элит поверх достаточно распространённого нормативно-правового подхода к проблеме регионализма. Дело в том, что многие специалисты видят проблему урегулирования взаимоотношений "центр-регионы" в чисто правовой сфере, занимаясь при этом выдвижением призывов о соблюдении законов в осуществлении государственной политики. В частности, такой авторитетный эксперт в вопросах федерализма, как Р. Абдулатипов предлагал создать закон о сохранении государственной и территориальной целостности Российской Федерации. Но трудно говорить о "четких правовых механизмах" в ситуации, когда, по словам самого Абдулатипова, "государство подчас отказывается от некоторых своих суверенных функций в отношении национальных и внутринациональных институтов, то есть составных частей государства"38. В "Новой России" нет единой неделимой государственной воли, без чего не может быть и единого национального интереса. В условиях, когда центральная власть перестала быть выразителем и воплощением общего интереса, невозможно обеспечить подчинение ей всех составных частей государства. На этом фоне заявления о том, что все должно происходить по закону, принимают форму наставительной политологии и правовой дидактики (кто же будет выступать против закона?) и мало объясняют природу российской политики.
Внимание должно быть направлено на анализ того, какова мотивация политических лидеров и как эта мотивация может быть распознана посредством стимулов, заложенных в формулах правления региональных элит. Законы и соглашения на стимулы мало влияют, и только тогда выполнимы, когда находятся в соответствии с текущими эгоистическими интересами сторон. Политика федерального правительства и поведение региональных властей лишь в некоторой части будут определены формальными решениями, записанными во всевозможные договоры, уставы и конституции. Куда более сильным будет влияние тех стимулов, которые обусловливают поведение политиков на всех уровнях. Эти стимулы, в свою очередь, определяют то, какую форму примет политическая конкуренция внутри регионов и между регионами и центром. Характер и направление стимулов находят выражение через идеологическую мотивацию, которая и составляет формулу правления различных элит.
Примечания
1 Hough J.F. The Soviet Prefects: The Local party Organs in Industrial Decision - Making. Cambridge, MA, 1969. P. 256.
2 Исследования региональной власти в России свидетельствуют, что в подавляющем большинстве российских регионов прежняя правящая элита сохранила свое господство, перегруппировавшись организационно и заимствовав демократические ритуалы и риторику. И лишь в некоторых регионах прежняя элита была заменена новой (McAuley М. Politics, Economics and Elite Realignment in Russia: A Regional Perspective//Soviet Economy. 1992. № 1. Р. 46-88; Магомедов А. К. Политическая элита российской провинции // МЭиМО. 1994. № 4. С. 72-79. Достаточно сказать, что, по данным экспертов Института социологии РАН, в региональной элите люди, никогда не входившие ни в какую номенклатуру, составляли в 1994 г. лишь 17% ( см.: Известия. 1994. 18 мая).
3 Стенограмма встречи Президента Республики Татарстан Шаймиева с делегацией Свердловской областной Думы и Ассоциации экономического взаимодействия областей и республик Уральского региона 5 июля 1994 г. // Протокольный отдел Администрации Президента Республики Татарстан.
4 Российские вести. 1993. 19 мая.
5 Нельсон Л.Д., Кузес И.Ю. Группы интересов и политический срез российских экономических реформ ( критическая версия) // Полис. 1995. № 6. С. 83.
6 Шнипер Р.И. Региональные проблемы рынкообразования // Регион: экономика и социология. Новосибирск, 1993. № 1. С. 3-13; Особенно содержательный анализ: Гоффе Н., Цапенко И. Россия в "шкуре леопарда": социальные проблемы региональной политики // МЭиМО. 1996. № 2. С. 17-25.
7 Сибирская газета. 1991. 31 августа.
8 Известия. 1991. 6 ноября.
9 Международная жизнь. 1993. № 4. С. 7.
10 Известия. 1992. 11 и 14 сентября; Московские новости. 1992. 20 сентября. С. 10.
11 Достаточно сказать, что в 1995 г. лишь 15 субъектов РФ пополняли федеральный бюджет, а остальные его вместе с ними только потребляли (Независимая газета. 1995. 25 ноября).
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |