"Мистерия регионализма" - читать интересную книгу автора (Магомедов)

Здесь мы видим поиск конструктивного смысла истории, призванного (в условиях общероссийского идеологического коллапса) подтвердить претензии и роль народов и регионов России в качестве прямых наследников и носителей российской государственности. Такое осмысление преодолевает стереотип "народа-жертвы", "культуры-жертвы" и порождает новый масштаб деятельной мотивации региональных элит. Оно (осмысление) в данном случае направлено на гораздо большее - определение концептуальных основ государства, ее философских истоков и естественных границ. В подтверждение этому некоторые политики в Элисте и Казани весьма энергично ставят вопрос: с кого, собственно, начинать описание истории России, если ее коренные народы нередко являются более древними, нежели русские? Нужно ли описание истории начинать с Сибири, Тюркского, Хазарского каганата, Булгарского царства, жизни других древних народов, и, следовательно, признать их государствообразующими этносами, а Россию полиэтническим государством? Или же, опустив жизнеописание нерусских народов, начать более традиционно - с политики Московии, ее завоеваний и т. д., т. е. трактовать историю России как чисто русскую?
Эта проблема поднимается не случайно. Подобная ее постановка в своей сути эквивалентна вопросу: "Кто несет ответственность за судьбу России?"
Наиболее интересным ответом является суждение Рафаэля Хакимова из казанского Кремля: "... свержение "татарского ига" свелось к замене татарского хана православным царем и к перенесению ханской ставки в Москву... С получением новых титулов ("царь казанский", "царь астраханский") Иван IV подтвердил свое право на троны государств-преемников Золотой Орды и, следовательно, самой Золотой Орды. ...Итак, Россия формировалась не на почве Киевской Руси, которая распалась на восемь суверенных государств ещё в XII в. Россия возникла на совершенно новой московской почве, которая была органической частью золотоордынской государственности. С этого времени начинается, собственно, история России, которая с гордостью помещает в свой герб татарские короны. ...Именно поэтому в истории и политике России отношения Казани и Москвы играли особое, в известном смысле символическое значение"16.
В-четвертых, весьма важным уклоном проводимых региональными элитами историко-культурных реконструкций является обоснование особого статуса той или иной форы региональной власти в продолжающемся споре о правах республик и областей. Эти реконструкции подчеркивают актуальное значение данной проблемы для правящих элит национальных республик. Вот мнение заместителя председателя Народного Хурала Калмыкии: "Самый больной вопрос для федеральных органов власти в том, что они никак не могут определиться с тем, что такое Российская Федерация. Мы говорим: Россия плюс республики есть федеративное государство. А сама Россия - это края и области. Ведь не все республики вошли добровольно в состав России, если говорить честно. Кавказские республики были присоединены в результате длительной войны. Бурятия, Тува, Якутия стали жертвами экономической и политической экспансии русских, когда те хлынули за Урал. Исторически Россия присоединяла все, что плохо лежало рядом. Вот в чем была опасность царской России, потому что она охватывала все, что ей было по зубам. Из этого и надо исходить -Россию составляют края и области, а Российскую Федерацию составляют республики, входящие в состав Матушки-России. Поэтому республика, какая бы она ни была, всегда выше по своему политическому статусу и положению, чем края и области. И равны они по отношению к федеральной власти, а не между собой"17 (К-6). В этой связи примечательна также позиция депутата Госсовета Татарстана, председателя Всемирного Конгресса татар: "Давайте рассмотрим разницу между правами Татарстана, и, скажем, Свердловской области. Даже будучи формально равноправными, у них различные источники этих прав. Права Татарстана - это собственный суверенитет, источник прав - народ. А права Свердловской области это спущенные права из центра, чтобы и Москве было хорошо, и области. Разницу почему я так сильно детализирую? Ведь как получается с правами областей: кто дал, тот и отнял. Были сегодня права у области, завтра - их нет, Ельцин отнял. С республиками так не поступишь, это не просто административные единицы, это ячейки культуры и традиций. За республикой стоит народ, он - источник статуса. Если нашему народу дать возможность свободно работать, то мы будем процветать. Возьмём историю - Булгарское царство, Казанское ханство - они процветали" (Т-17). Две последние цитаты показывают, что их авторы предстают как непримиримые парадигмальные оппоненты проекту "губернизации" России. Именно в отношении федеративного устройства и прав ее субъектов проходит главный водораздел между подходами республиканских и областных элит власти. Калмыцкие и татарстанские политики обосновывают свой статус тем, что считают республики "отечествами" своих этнических групп. Аргументация от имени этнокультурных ценностей стала тем координационным механизмом, который объединяет различные этнические республики, отграничив их от русских регионов18.
Вышеобозначенные исторические обоснования элит титульных наций в немалой степени определяются их тревогой проектом "губернизации" России. Заявления известных либерал-державников о том, что национальные республики не что иное, как "дутые", искусственно созданные образования" (А. Солженицын), что "бытие народов казалось чистой этнографией", а теперь они "предъявляют свои иски" (С. Аверинцев)19, - воспринимаются как стремление к дезэтнизации, к "отмене" национальностей и роспуску национальных образований в России, выстраиванию федеральной государственности по чисто территориальному, губернскому признаку. Ответом стала защитная идеология национальных элит и ускорение этнизации политических институтов и процессов на местах. Это выразилось в строительстве новой образовательной системы, рассчитанной на внедрение национальных идей среди молодежи титульной национальности, прежде всего в Татарстане, и подготовка своих специалистов для прогнозирующих отраслей экономики и гуманитарной сферы в западных университетах, стремление крепче воссоединиться с диаспорой. В Калмыкии уже пять лет существует общество "Хальмг Тангч", исполком которого содействует установлению связей со всеми основными группами калмыцкой диаспоры в мире. Для этой цели в республике готовится также создание Всемирной ассоциации ойрат- монгольского (калмыцкого) народа20. В Татарстане, например, появился акцент на значимость "высокой культуры" для татар не только Татарстана, а и всей диаспоры. Обсуждаются идеи этнокультурного нациестроительства на случай губернизации21, формируются идеологемы "нации вне государства", "глобальный федерализм".
Наш анализ показывает, что элиты Нижегородской и Саратовской областей не так настойчивы в поиске исторической основы и идеологических ресурсов в дискуссиях о предоставлении краям и областям прав, сопоставимых с правами республик. Если республиканские власти находят последовательные исторические и сравнительные аргументы в пользу того, что республики должны иметь больше прав, чем края и области, то элиты областей ограничивались незамысловатыми, но твердыми возражениями типа: "А с какой стати?" (Н-42), или: "Мы платим налоги в федеральный бюджет, а многие республики находятся на дотациях. Это несправедливо" (С-18). Более устойчивой идеологической конструкцией в их изложении является идея "единой неделимой России".
Характерный факт. Поиски командой нового саратовского губернатора Д. Аяцкова своей региональной идеологии привели к тому, что в качестве символа исторической доблести региона стал усиленно пропагандироваться бывший царский премьер-министр П.А. Столыпин. Одкако любопытно не это, поскольку Столыпин действительно был саратовским губернатором. Интересно то, что навязчивым заклинанием у местной номенклатуры стали его слова, произнесенные в Государственной Думе: "Нам нужна Великая Россия". Как пишут местные аналитики, официально санкционированное рвение по канонизации Столыпина немного утихло лишь тогда, когда журналисты напомнили в печати и о других деяниях бывшего премьера: о "столыпинских галстуках" и "столыпинских вагонах"22.
В приведенном сравнении республик, с одной стороны, и областей, с другой, четко видно, что порождаемая республиканскими верхами концептуально осмысленная сфера абсолютных идеологических значимостей направлена на обретение согласия жителей своего региона через подчеркивание своей культурно-исторической особенности. Республиканские элиты воспринимают свою историю в ее целостности и континуальности, не избегая, правда, всяких произвольных толкований. Усилия же региональных элит не столь последовательны в этом направлении.
Восприятие республик как "отечеств" своих этнических групп лишний раз доказывает, что национальные элиты выражают региональную идеологию прежде всего как культурную систему. Она не имеет ничего общего с идеологиями типа либерализма или социализма, с ориентациями "право-лево-центр". Исторически осознаваемая традиция более восприимчива к догматам самооценки и созданию аутентичных своей культуре теорий. Там, где традиция воспринималась не так остро, либо она воспринималась прежде всего как общероссийская ("единая и неделимая Россия"), а не как локальная национально-культурная основа, принципы регионализма проявлялись не так сильно. По крайней мере, не в таком доктринальном стиле, что видно на примере Нижнего Новгорода и Саратова. Принципы саратовской и нижегородской элит не обладают стилистическим изяществом, характеризующим конструкции цельного образа мира. На таком фоне политическое мировоззрение татарстанской и калмыцкой элит, напротив, характеризуется максимизацией согласованности. В ней сходятся наиболее удачные объяснительные модели в непротиворечивую общую картину региональной рефлексии. Отсюда проистекают ритуальные основы солидарности, смысло-и символосозидания.
Элиты данных республик приняли в качестве одной из идеологических опор своей легитимации роль преемников всех достижений в своем историческом прошлом. Они пытаются изменить ситуацию идеологическим наступлением, способным соединить в массовом сознании давнее и недавнее прошлое с сегодняшними ожиданиями собственного населения. Отсюда - актуализация историко-культурных ценностей, рождение аутентичных символов локализма. Думается, что рассуждения бывшего председателя Госсовета Татарстана (в то время вице-президента республики) В. Лихачева перед европейской делегацией эффектно ставят точку в этом сюжете: "Что давало силы делегации Татарстана в этих (с Россией - А. М.) переговорах? Наша уверенность опиралась на исторические факты. В этом регионе исторически существовало Булгарское государство и Казанское ханство, и я думаю, что где-то в содержании менталитета татарского народа, представителей других наций, которые здесь проживают, идеи государственности имеют очень сильные исторические корни"23.
Живая, массовая идеология может взойти только на почве актуальных, проблематизированных ценностей. Как точно подметил Иосиф Дискин, искомая идеология может быть только учуяна в наэлектризованной социальной атмосфере, "как бы собрав в новую картинку осколки расколотых прежних священных витражей"24. Эту идеологическую "сборку" вместе с набором расцвечивающих ее лозунгов и специфической риторикой может осуществить лишь элита общества со своим онтологическим вдохновением, попадающим в такт какого-то неровного дыхания народа.
Актуализация этнокультурных ценностей и их универсализация: "Мы еще не осознали своеобразия Татарстана как ценности, которая дает преимущества в общемировом соревновании. Наши преимущества не в нефти, а в людях как носителях своеобразной культуры, этнических традиций и норм морали"25; "В мире таких, как мы, нет, и это прекрасно.." (К-12), - порождает высокую конъюнктуру идеологий. Глобально понимаемый исторический процесс своего региона и своего народа порождает политическую решимость. Отсюда проистекают соответствующие масштабы идеологической чувствительности и масштабы заявляемой элитами ответственности. Сказанное свидетельствует, что важность исторического измерения политической идеологии для властвующих групп колоссальна.
Далее оказалось довольно просто обнаружить эмпирическую корреляцию между приверженностью к историческим рассуждениям и выраженностью региональной самооценки. Частота проявлений черт исторического контекста во многом совпадает с уровнем выраженности регионального самосознания. Обе эти стилистические характертстики присущи тем региональным политикам, которые обладают более высоким "Индексом политического стиля" (ИПС).
Наиболее драматичным примером развития "регионального комплекса" служит высказывание одного из членов правительства Калмыкии: "Нашим политическим плюсом является то, что мы сохранили у себя стабильную ситуацию. И мы хотим, используя данный плюс, сделать из нашей республики маленькую Швейцарию, зону привлечения иностранного капитала. Чтобы этот капитал через Калмыкию входил в российскую экономику, в российский бизнес. Но нам этого не дают делать. Еще Гайдар говорил: "Делай, как я". Мы первыми сформулировали Торговый Кодекс. Мы единственное место в России, где торговые сделки, отношения продавца и покупателя защищены законом" (K-l6).
Высказывания лидеров других регионов столь же типичны: "Татарстан своей политикой привел Россию к федерализму, мы первыми пришли к осознанию того, что демократия и федерализм являются синонимами" (Т-16); "В своих реформах органов власти Россия на полгода отстает от Калмыкии..." (К-9); "Наши реформы внимательно изучаются не только в России, но и в странах СНГ. Многие стараются нам подражать, вот совсем недавно у нас работала делегация из Донецкой области Украины..." (H-14);
"Мы, наверное, единственная область в России, в которой вот уже несколько лет подряд идет политическая борьба властей в открытую" (С-4); "Того, что происходит в Саратове, нет ни в Воронеже, ни в Волгограде, нигде: ситуацией не владеет никто - нет власти" (С-29) .
Легко также заметить, что проявление регионального комплекса у той же части рассматриваемых элит сопровождается претензиями и упреками в чей-то адрес, главным образом - в адрес федерального центра. При ближайшем рассмотрении эти упреки приобретают характер морализирующей дискуссии по отношению к центральным властям. Выделение данной стилистической характеристики позволяет увидеть то, в какой степени респондент "морализует" вопрос, возлагая вину за происходящее на кого-нибудь. Корреляция между этими переменными политической идеологии проявляется у элит также очень тесно.
Данная характеристика складывается из утверждений следующего рода: "Необходимо отрегулировать наши отношения с центром. Единственным фактором, сдерживающим развитие региона, является давление из Москвы. Если бы Москва ослабила свое давление хотя бы по одной позиции - налоговой политике, - мы бы решили свои проблемы. Нужно доказать центру наши потенциальные возможности и нашу ценность для всей России. Более того, мы своей практикой могли бы составить модель, которой следовали бы другие регионы Федерации" (К-9). В таком же ключе рассуждает политик из Казани: "Нам мешает центр. В чём именно? Мешает политическая нестабильность в стране. Из-за этого мы много теряем. Это отпугивает многих зарубежных инвесторов. А Москва тем временем держит в своих руках до 85% кредитных ресурсов и не дает возможности эффективно развиваться провинции. И хотя сегодня нет тоталитаризма, сохраняется финансовая империя Москвы. Разного рода шараханья также мешают нам. Только мы разрабатываем свой вариант экономического развития, как появляется какой-то там Гайдар и предлагает "шоковую терапию" (Т-44).
Нижегородские и саратовские политики, как правило, более лаконичны: "Центральным политикам и чиновникам не нужна Россия" (Н-1З); "Федеральные власти превратили страну в зоопарк" (С-26).
Региональный комплекс и морализирующая дискуссия другим своим основанием имеют непродуманные и непрофессиональные действия федеральных властей в отношении провинции. Достаточно привести один эпизод, который свидетельствует о том, насколько легковесный анализ и пристрастные оценки из Москвы могут оттолкнуть региональные элиты от центра. А попытки загнать их в угол вызовут только повышенную ответную агрессивность. Так, в докладной записке, подготовленной сотрудниками аналитического Центра Администрации Президента РФ под руководством Петра Филиппова, смысл политики, рекомендуемой непосредственно в отношении Калмыкии, сводился к созданию механизма, позволяющего оперативно корректировать помощь республике в зависимости от конъюнктурных обстоятельств, учитывая полную зависимость республики от федеральных субсидий. Это не единичный пример. В конце апреля и в мае 1993 г. руководство исполнительной власти в России высказывало убеждение, что дотаций и субсидий достойны только те регионы, в которых приватизация идет по государственному плану26. Или, например, эпизод, прокомментированный одним из советников Президента Татарстана: "Мы хорошо помним то, как Москва хотела задушить наш суверенитет в зародыше. Перед референдумом о статусе республики весной 1992 г. нам вообще не давали покоя. Ельцин выступал, а Хасбулатов прямо заявил, что они Казань возьмут штурмом во второй раз после Ивана Грозного, а Шаймиева привезут в Москву в клетке. Это были не пустые слова. Ведь Хасбулатов стоял в Волжске с войсками, где проводились маневры. Мы знаем фамилии тех, кто в Совете Безопасности голосовал за введение войск. А сегодня разного рода шовинистические заявления в прессе Смирнягина, Жириновского, Солженицына, война в Чечне - всё это факторы косвенного давления на нас" (Т-15).
Аналогичную настороженность хорошо выразил один из калмыцких политиков. На вопрос: "Подвергаются ли ваши власти давлению извне?" был дан следующий ответ: "Извне на Калмыкию идет мощное давление двоякого характера. Одна сила-теневой кабинет или мозговой центр при Президенте России, который в нужный момент включает рычаги информационного давления на нас через СМИ. Вторая сила-это механизм давления через органы управления. Так что не всё гладко в наших отношениях с Москвой" (К-21).
В пределах такого политического противостояния наблюдаются наиболее пассионарные проявления регионализма и "морализаторства". Накладывание черт регионального комплекса и морализирующей дискуссии обусловливает особое напряжение тональности выводов респондентов, их жесткость. Все это позволяет утверждать, что "морализирующие дискуссии" могли получить столь многословную и яркую форму только в пределах распространения регионального комплекса. Такое сочетание дает наиболее крайние параметры регионального синдрома, осуществляемого по схеме: "мы - они", "кто-кого".
Подобные ситуации сопровождаются интенсивной региональной саморефлексией, в своих крайних формах содержащей элементы политической одержимости (от предложений "превратить Калмыкию в полигон рыночных преобразований как пример для всей России" до утверждений о том, что "верхние эшелоны федеральной власти не заинтересованы в процветании Татарстана"). Эта саморефлексия наиболее явно выражается через такие стилистические хорактеристики как "конкуренция", "локальная выгода" (корреляция между нами по регионам дана в таблице 2). Данные характеристики, выступающие, как правило, в своем совокупном проявлении, свидетельствуют о том, что региональные власти с интересом наблюдают друг за другом, пытаются доказать, что их путь развития наиболее предпочтителен. Чаще всего эти оценки выражают эмоциональные переживания в виде гордости, зависти, локального патриотизма, самоанализа. Иногда последние заявляют о себе как о наступательно-эгоистическом прокламировании собственной значимости. В предыдущем параграфе уже приводилось отношение Б. Немцова к "ульяновской модели" перехода к рынку с его критическими высказываниями в адрес местного губернатора Ю. Горячева. Любопытна его оценка того, что происходит в Калмыкии: "Кирсан Илюмжинов с его ханством и корпорацией "Калмыкия" строит региональный коммунизм. Это такая экзотика, которая интересна для журналиста. Я ему говорил: "Кирсан, не надо быть отцом нации, пусть люди сами выбирают и отвечают за себя. Но ему ведь не докажешь" (Н-1).
С другой стороны, популярность самого Нижнего Новгорода стала сильнейшим раздражителем для идеологов Татарстана, который имеет собственные претензии на лидерство в федерации. Так, Рафаэль Хакимов с экспрессией пишет по этому поводу: "В Австрии политические деятели у меня с извинением спрашивали: "Скажите, пожалуйста, где географически располагается Татарстан? А канцлер Франц Враницкий поинтересовался: "Далеко ли находится Татарстан от Нижнего Новгорода?". И это итог так называемой внешней политики! Итог работы республиканских информационных служб! Итог многочисленных поездок татарстанских руководителей за границу, в том числе и в Австрию"27.
Понятие "мы", "наше", будь то критерий региональной или групповой идентификации элиты, выступает здесь в качестве главного. В ходе осмысления и переживания собственного опыта правящие группы формируют собственный образ. В нем содержится отношение к себе и отношение к другим, основанное на сопоставлении "себя" с "другими" и на восприятии "себя" "другими".
Необходимо отметить и такой важный признак политического стиля, как утопии. Использование утопий элитами как стандартов для оценки политики делает их важными составляющими идеологического дискурса.
Обычно утопия ассоциируется с тем, что неосуществимо. Однако утопией можно назвать не только то, что неосуществимо, а нечто другое, отличное от того, что существует. У людей всегда есть потребность в новом пути, переменах, идеале. Идеал можно определить как образ, в согласии с которым человек хочет формировать будущее, стало быть, в согласии с которым он должен действовать сегодня. Утопия выполняет, таким образом, целеполагающую функцию, как бы указывая направление и цель движения. Как пишет Э. Баталов, это "своего рода камертон, по которому мы сознательно или неосознано настраиваем себя, задаем себе определенные психологические или нравственные установки"28. Определяя цели, разделяемые большей частью населения, социальная утопия выполняет интегрирующую функцию, сплачивая различные, в т.ч. конфликтующие друг с другом группы вокруг общих интересов, задает их деятельности единый смысл.
Политическая идеология в ее конструктивной и познавательной функциях связана с социальной и политической утопией настолько, что можно говорить об определенной утопической функции идеологии. Французский социолог Э. Морен связывает утопии с политическим возрождением, которое осуществляется в момент глубокого исторического разочарования через интеллектуальное усилие29. Не случайно массовый социальный утопизм активизируется в периоды кризисов и крушения прежних социальных барьеров.
Немалые трудности, с которыми столкнулись региональные власти в новейшей России, позволили им сосредоточиться на разработке содержательной стороны идеала. Анализ показал, что он может формироваться разными путями. Например, как в Татарстане, конструироваться в виде идеи создания финансово-промышленных групп, каждую из которых обслуживал бы отдельный банк. Или как в Саратове, проявляться в виде рассуждений о создании "Перпетуум-мобиле" -схемы по управлению областью и ее специальными программами. Саратовский пример, несмотря на его единичный характер, является одним из самых экзотических проявлений политической утопии.
Наиболее массовые и яркие примеры такого рода мышления продемонстрировали калмыцкие политики (см. соотношение по регионам в таблице 2). Чаще всего эти примеры получали публичное политическое звучание как определенные сверхзадачи. Так, Президент Калмыкии К. Илюмжинов заявил, что расцвет республики "должен наступить в начале XXI века", и перечислил шаги, необходимые для достижения этой цели. К уже известным планам строительства международного аэропорта и создания сотовой телекоммуникационной системы он добавил следующие: строительство Дворца шахмат, на которое турецкая фирма выделила 10 млн. долларов, и возведение отеля высокого европейского класса. Очень интересным в ряду данных идей можно назвать проект превращения Калмыкии в один из центров туризма и игрового бизнеса: "Через республику пройдет платная автодорога (подогреваемая, на восемь полос), соединяющая по кратчайшему пути Россию с Кавказом. И в центре республики, прямо в степи, вдоль дороги будет построен новый город - что-то вроде калмыцкого Лас-Вегаса"30.
Не только президент республики, но и многие члены его команды увлечены утопическими проектами. Так, один из министров калмыцкого правительства весьма экстравагантно предложил механизм решения проблемы преступности, по которому исправительные учреждения и финансовая корпорация на равных реализовывали бы экологический проект. К ним также относятся заявления о том, что "для обеспечения 70% срочных инвестиций республике нужно использовать всего лишь третью часть денежных ресурсов, остающихся у населения свободными" (К-12).
Ссылки на прошлые утопии составляют обращение к мифологическому образу благодатной земли Бумба, воспетой в калмыцком народном эпосе "Джангар".
Приведенные примеры хорошо обеспечивают высокий рейтинг по шкале "утопии". Причем "бегство в будущее", характерное для калмыцкой элиты власти, не есть выражение какой-то политической патологии её представителей. Это своего рода реакция на положение Калмыкии как наиболее отсталого и наименее престижного сообщества, которое оказалось в худших стартовых условиях на пути перехода к рынку. Данная ситуация способствоала формированию в республике идеологии, ориентированной на достижение черезвычайных целей ("второй Кувейт", "вторая Швейцария") с использованием чрезвычайных идей ("корпорация "Калмыкия", "экономико-правовой оазис"), обращенных в будущее.
Наш анализ показывает, что стилистические характеристики политической идеологии могут образовывать устойчивые соотношения. Данные таблицы 2 демонстрируют взаимосвязь стилистических признаков, чьи черты эмпирически соотносятся. Это позволяет говорить о наличии или отсутствии идеологического синдрома в тех или иных регионах.
Примеры Татарстана и Калмыкии указывают на высокую значимость идеологии регионализма. Все характеристики политического стиля, выражающие регионализм ("использование исторического контекста", "региональная самооценка", "морализирующая дискуссия", "конкуренция как критерий", "локальная выгода как критерий") имеют здесь практически равные и высокие нагрузки. Так, для Татарстана они варьируются от 1.8 до 2.0, для Калмыки - от 1.7 до 2.0. Изучение такой взаимосвязи на примере Нижегородской элиты дает более различающуюся картину - от 1.0 до 1.5, а наиболее "размытое" соотношение у саратовских властей - от 1.0 до 1.9. Наглядно это можно показать по регионам в виде взаимосвязи сцепленных концентрических кругов , как на рисунке 3.