"Заповедник архонтов" - читать интересную книгу автора (Ишков Михаил Никитич)

Глава 3

Между тем сокамерники продолжали донимать меня просьбами рассказать что-нибудь дозволенное. Делать было нечего. На следующий день я поведал про Кощея Бессмертного, заключенного мамкой Моревной в темницу, где его подвесили на цепях, в полной темноте, без хлеба и питья. Скоро Кощей обессилел, стал прозрачным. Поведал о Иване-гарцуковом сыне, бездумно поддавшемся нечистому желанию и в нарушение приказа сунувшему ключ в запретную скважину. Заветную дверь тоже описал — металлическая, в рост поселянина плита, формой напоминает вытянутый круг. С горечью рассказал о том, как гарцуков сын напоил ключевой водой злодея, и тот воспрянул, порвал цепи и унес мамку Моревну в пещеру. На этом прервал рассказ, оставив продолжение на завтра. Не тут-то было — заключенные тут же в камере устроили дискуссию и скоро вынесли решение продолжать «немедля». Часовой для верности ткнул меня тупым концом копья в ребра. Правда, дали передохнуть, сами в это время занялись обсуждением услышанного, после которого единодушно пришли к выводу, что в этой сказке речь идет о Черном злыдне, превращающим добропорядочных поселян в неких жутких тварей, отличающихся прозрачностью. Страж авторитетно подтвердил — точно, это про Черного гарцука.

С той поры зажили мы в камере весело, душа в душу. Сулла постоянно держался возле меня, расспросами не докучал, только иной раз вопросительно посматривал в мою сторону — видно, ждал призыва. Пришел, мол, твой час, Иуда, ступай, служи истине! Я в свою очередь рассказывал товарищам по несчастью байки о нечистой силе, которую они тот час окрестили «прозрачной». Рассказывал об упырях, ведьмах, русалках, вилах, домовых, гномах, гобблинах, чудовищных орках, мелких, снующих тут и там абасах[3] — одним словах, о тех таинственных сущностях, хранителем которых я являлся на далекой, отсюда невидимой Земле. После того, как нога у Этты перестала болеть, мне вышло заметное ослабление режима. Днем, когда узников гоняли в каменоломни, где ломали пласты известняка, ко мне стали приходить из столичного поселения всякие болявые-корявые, увечные, хворые. Несли свои немощи, язвы, бельма, нарывы, грудные жабы, распухшие глотки, иссохшие руки и ноги. Со всеми надо было поговорить, всех утешить, кому в силах помочь — помогал. Пока лечебные снадобья были, спасал многих, потом как-то поклонился собравшейся толпе и заявил.

— Нечем больше лечить, поселяне. Травки нет, облатки кончились, — показал им свой пустой мешок, потом добавил. — И в руке сила исчезла. Не обессудьте.

Хворые молча почесались, повернулись и разбрелись кто куда. Вечером в камеру явились сам начальник канцелярии с помощником. Первым делом помощник по имени Огуст вытряхнул содержимое моего мешка, пораскидал запасные сандалии, мыло, хламиду, нижнее бельишко, потом спросил.

— Где заначку прячешь?

Я растерялся.

Начальник канцелярии — густоперый, с заметным пушком на груди, средних лет губошлеп — пояснил.

— Если сам заболеешь, чем лечиться будешь?

Я непроизвольно развел руками, и тут же с досадой сообразил, что следовало почесаться.

— Где же здесь заначку спрячешь? Травы пахнут, их сушить надо, перетирать. Настаивать… Жуков варить, гаденышей засаливать, что-то перегонять. Где же здесь этим заниматься? Господин, за что меня здесь держат? Я стар и глуп. Какой от меня вред ковчегу? Отпустили бы меня на волю, а?..

Он не ответил, однако на следующий день меня освободили от ломки камня. Приказали — добудь траву, приготовь настой, облатки, чтобы добрые поселяне не жаловались.

Так я временно вышел на свободу. Первым делом познакомился с поселением, раскинувшимся на холмах возле замка. Поселение также, как и материк, именовалось Дирахом. Местные жители тоже называли себя дирахами.

Побродил по улицам столицы, заглянул по приказу начальника канцелярии в лавки здешних лекарей. Все они имели образование, у каждого был диплом, себя называли не иначе, как «специалистами». Беседуя, я выяснил, что все они имели верное представление о морфологии и функциях внутренних органов, о составе крови, о живой клетке и ее строении, свободно оперировали такими понятиями как «микробы», «вирусы», «обмен веществ» или «метаболизм», однако вся их терапия основывалась исключительно на диетах, физических нагрузках и гомеопатии. Далее использования лечебных растений и попытки отыскать способы терапевтического воздействия на организм не распространялись. В их знаниях налицо были существеннейшие пробелы, особенно в области психиатрии. О рефлексах, условных и безусловных, о бессознательном и подсознании (это не одно и то же), об «эго», не говоря уже об «суперэго», об архетипах и либидо и всякой прочей атрибутике, описывающей внутренний мир разумного существа, они слыхом не слыхивали. Не имели понятия о гипнозе, хотя хордян без сомнения можно было отнести к внушаемой расе. При использовании самой упрощенной методики — завораживающего посверкивающего предмета, маятника либо словесной формулы, — они практически поголовно впадали в сомнамбулическое состояние, однако заставить их, введенных в транс, исполнить какое-либо задание было совершенно невозможно. Они напрочь отключались от реальности, просто не слышали мой голос. Психика у них была в полном порядке, сон не нарушаемо крепок, неврозы считали «причудами и капризами», что, по-моему, свойственно всем варварским обществам.

Все равно их способность мгновенно отключаться внушала недоумение. Возможно, поэтому они практически не интересовались этими вопросами. Лозунг «Даешь ковчег!» имел у них не столько политический или философский смысл, сколько медицинский. Одно только упоминание о ковчеге, о его сокрушающей мощи, о цели, к которой должен был стремиться каждый добрый поселянин, порой производило удивительное действие. Люди вставали и мчались на работу! В этом не было никакой показухи, лицемерного энтузиазма — хордянину, которому напоминали о его долге перед ковчегом, на самом деле становилось лучше, снимались боли, рассасывались недоброкачественные опухоли, восстанавливались функции внутренних органов.

Я сам был тому свидетель.

Когда же, поделился со мной один из местных лекарей, диагноз был неясен и не подпадал ни под одну из ранее описанных болезней, необходимо было тут же доложить о случившемся в замок и терпеливо ждать откровения. Если ковчег брал на себя бремя пророчества, в замке тут же выписывали рецепт и методику исцеления, которым лекарь должен был следовать неукоснительно. Бывали, правда, непоседы, пытавшиеся собственным умишком дойти до этой мудрости, но даже в случае успеха они первым делом отправлялись в темницу и там добровольно заявляли о найденном способе. В камере они ожидали приговор ковчега. В любом случае свои открытия они приносили в дар славным и какому-то третьему столбу.

Здесь в поселении я впервые увидал местные транспортные средства. Я назвал их мобилями. Передвигались они с помощью электромоторов, питаемых малоразмерными аккумуляторами. Мобилей было немного и раскатывали на них исключительно благородные и образованные, то есть, власть предержащие. Удивительно, что никто не знал, когда и где появилась подобные самодвижущиеся экипажи, кто их изобрел? На все вопросы следовал один и тот же ответ — это дар славных своему народу, и какая разница, где и когда подобное чудо техники досталось поселянам. Говоря об «откровениях», «дарах», дирахи ничуть не лукавили — они искренне считали, что всякое изобретение, устройство, новое лекарственное средство, способ развлечения, техническая новинка (электричество, например) посылались в награду за усердие, за неописуемый энтузиазм, которым простые поселяне проявляли в деле строительства ковчега. Вот еще загадка — конструкция любого мобиля была примитивнейшая: подвеска жесткая, лобовые и боковые стекла плоские, внутренняя отделка на уровне пещерного века, а шины — резиновые! С камерами, с автоматической подкачкой!..

Дороги, по крайней мере, те, которые попадались мне на Дирахе, были дрянные, так что ездили образованные и благородные небыстро, но с удобствами. Управлялся мобиль с помощью ручки, как электропоезд. Я как-то улучил мгновение и заглянул под капот. Так и есть — коробки передач у мобиля не было! Электромоторчик маленький, практически все пространство занимали батареи. Какова же в таком случае должна была быть их емкость, если, как утверждали местные, при самой усиленной эксплуатации аппарат мог месяц обходиться без подзарядки?! Для восстановления рабочего состояния батареи строго по графику грузили на баржи и сплавляли вниз по реке. На вопрос «куда именно», поселяне удивленно поглядывали на меня и начинали чесаться. Только раз мне удалось услышать более-менее подробное объяснение.

Один из моих пациентов удивленно глянул на меня и почесал брюхо. О маршруте известно тому, кому это доверено знать, заявил он. Ему-то это зачем? Потом, правда, обмолвился, на местных заводах их точно не подзаряжают. Говорят, что везут на материк Дьори, к расположенным там «огнедышащим горам». Позднее я выяснил, что в порту батареи действительно перегружали на подводные лодки и отправляли на соседний материк.

Мой собеседник, впервые упомянувший о перевалке аккумуляторов, сообщил об этом походя, как о само собой разумеющемся предмете. Его вообще не интересовало, какие грузы и куда доставляются, откуда берется свет, что производят местные заводы. На все про все был готов один ответ — производят и везут то, что необходимо для постройки ковчега. Так же равнодушно относились губошлепы и к космическим перелетам, только в этом случае обязательно прибавляли, что всякий шаг к звездам — мера вынужденная, оборонительная. Подобные вопросы даже вопросами не считались, они вызывали разве что сочувственное почесывание, а то и насмешки — стыдно таких простых вещей не знать.

Другое дело, попытки выяснить, когда появилось то или иное усовершенствование, как давно был запущен первый космический корабль, с какого момента в столицу Дираха и на расположенные там заводы, начала поступать электроэнергия от построенной на самой крупной реке материка, упрятанной в недра горы, гидроцентрали. Поселяне отвечали и на эти вопросы, но они уже не веселились как малые дети незнанию чудилы-знахаря, а отвечали заученно, испытывая при этом граничащее с неприязнью раздражение.

Я сразу уловил, что, трогая подобные темы, балансирую на грани дозволенного и ставлю собеседников перед нелегким выбором — сразу бежать в замок и донести, что некий горец интересуется тем, о чем «недостойно размышлять», или забыть об этом разговоре в надежде, что все обойдется. В любом случае я знавал слабонервных, которые после встречи со мной, сломя голову бежали в замок, прорывались в канцелярию и требовали, чтобы их немедленно заключили под стражу до окончательного и беспристрастного выяснения обстоятельств дела. При этом вовсе не требовалось называть причину ареста — общим мнением было убеждение, что священный ковчег знает, кто в чем повинен и рано или поздно вынесет справедливый приговор.

Вот почему я очень осторожно касался этой темы. В голове не укладывалось, что самую важную «государственную» тайну на Хорде составляла история цивилизации. Вообще, происхождение того или иного предмета, явления, не исключая общественных институтов, сословий, властей — кто такие, например, славные (о третьем столбе я даже спрашивать не решался, это табу у меня еще вероятно со сталинских времен осталось) — являлось запретной темой, причем подобные запреты строжайше соблюдались как на официальном, так и на бытовом уровне.

Это был нонсенс — не знать своей истории! Население Хорда, отличавшееся детским простодушием и звериной выносливостью, жило исключительно будущим — той минутой, когда раздастся трубный глас, и все они стройными рядами, в колоннах, возглавляемых знаменосцами, с лозунгами и плакатами, украшенные гирляндами цветов, в сопровождение пляшущих мамок поднимутся на борт священного ковчега и умчатся в уже измеренную славными даль, где их ждут стабилизация, мобиль на каждого жителя, соблазнительные райские мамки, свобода, равенство, братство. Хотя при этом каждый добрый поселянин неизменно подчеркивал, что как раз свобод, равенств и братств и на Хорде вполне достаточно. Для некоторых даже с избытком. С трудом мне удалось узнать, что этот намек касался прозрачных — это была то ли секта, то ли подпольная террористическая организация, то ли присланные Черным гарцуком выродки, которые вслух заявляли, что никакого ковчега не существует и в помине, что славные дурят поселян, пудрят им мозги. На самом деле спасение придет издалека, от звезд. Там обитают прародители всех поселян, там праотцы…

Назвать все это бредом, а всю планету исполинским сумасшедшим домом у меня язык не поворачивался. Даже имея в виду их неодобрительное отношение к звездам, которых они пугались, как малые дети, как собака палки, я не мог вообразить, чтобы вся раса поголовно вдруг свихнулась на идее спасения, воплощенной в ковчеге.

Между тем наступило время мерцания. Короткие звездные ночи, когда небо вдруг очищалось от туч, наводили на дирахов ужас. Истоки безумия всегда рациональны, и слабоумный от природы никогда не в состоянии вымучить конструкцию даже наипростейшего водопроводного крана. В этом смысле хордянам было не занимать сметки, практичности, трудолюбия; при всем том жила в душах губошлепов некая привлекательная, простодушная до идиотизма наивность. Они были любопытны, всякое доброе слово ловили на лету. На них грех было обижаться, и чем дальше, тем мучительнее становилось на сердце от мысли, что кто-то из славных осмелился пожечь их ядерным огнем. Но имел ли я, пришелец с далекой планеты, ответственный за чуждую поселянам расу, за папоротников цвет, за сохранение, пусть даже стесненное существование всякой прадедовской «нечисти» — домовых, леших, вил, русалок, банников, фавнов, дриад, фей, эльфов и прочих осколков прежних эпох, — имел ли я право за тридевять земель наставлять аборигенов на путь истинный? И в чем он заключался?

От меня требовалось «знание», но никак не «помощь».

Попечитель ждал от меня отыскания возможности незаметно проникнуть на борт ковчега, ведь именно там находилось хранилище всех известных хордянам артефактов. По крайней мере, он так утверждал. Вот что удивительно, попечителя — эту странную, неощутимую сущность, воплощенную в облике древнего ящера — вовсе не интересовал вопрос, каким образом в руки поселян попали продукты высоких технологий, принадлежавшие давно сгинувшей цивилизации Ди, огрызками которой являлись и сам попечитель, и фламатер, и мой дружок, вернослужащий-койс. Однако чем дальше, тем труднее мне было мириться с подобной недосказанностью, утаиванием фактов, которым злоупотреблял нанявший меня динозавр.

Я считал недоверие с его стороны усечением моих человечьих прав, ведь я до сих пор считал себя человеком, хранителем.

Я хотел звучать гордо!

Даже во сне, если все, что со мной случилось можно назвать сном. Мои руки с крючковатыми ноготочками просили работы, голова — мыслей. Мне очень хотелось разворошить это самое логово славных, прозрачных, благородных, как бы они не назывались, и пошуровать там, в гуще «великих» и «надменных», чтобы они, как тараканы, прыснули в разные стороны, обнажив при этом свою подлинную суть. Это желание было нестерпимо. Я чувствовал, что наступил тот самый момент, когда пора сесть и задуматься — стоит ли воплощать мечту в жизнь? Или легче и полезнее для здоровья забыть о ней? Может, мне необходимо стать губошлепом не только по плоти, но и по мыслям, ощутить их заботы, как свои собственные — только тогда «знание» может обернуться «силой».

Это был банальный, подсказанный моим прошлым ответ, но мог ли я доверять своему «прошлому»?

Что у меня оставалось человеческого?

Способность размышлять? Этого слишком мало. Я много повидал и теперь знаю наверняка: «мыслить» далеко не всегда означает «существовать».

Ощущения?

Мне вполне могли состряпать их в какой-нибудь виртуальной форме.

Убеждения?

Чьи? Губошлепа?.. Их стремление соорудить ковчег оставляло меня равнодушным. Я уверен, что эта idеe fixe являлась очередным историческим заскоком, некоей надуманной игрой-обязаловкой. С подобным времяпровождением я был хорошо знаком на Земле.

Любовь к ближнему, к свободе, сострадание, неприятие насилия и прочие добродетели?

Да, это было серьезно. Это не давало покоя. С другой стороны, мне хватало соображалки понять, что сострадать абстрактно, наблюдая со стороны, худшая форма лицемерия. Мне следовало заняться делом, но интересно, чем я мог бы заняться на этой дерьмовой планете, если не считать навязанной мне миссии? Что я знал об этих странных особях? К кому мог пристроиться, чтобы в пути соприкоснуться душами?

Когда я вспоминал о соитии с местными красотками, которых содержали в отдельных от мужиков бараках, меня начинало подташнивать. Нас выпускали по субботам, и губошлепы галопом мчались на площадку совокуплений. Там под приглядом воспитателей все и свершалось. Вспомнив ужас и отвращение, которое я испытывал к подобным кровосмесительным упражнениям, я между тем страдал от желания, истекая ночами густоватой, желтой спермой. Эти испражнения приводили меня в отчаяние, сердце страдало, я никак не мог найти себе места на набитом местным сеном матрасе.

Должен ли я был избавиться от этих желаний или, потеряв голову, отдаться им?

Что еще в существе, именуемом Роото, было моим, человечьим?..

Разве что сны? В те дни они особенно настойчиво преследовали меня. Это были долгие, мучительно яркие сновидения, порой раскрашенные, порой черно-белые. Порой бессвязные, порой изматывающе кошмарные, порой идиотски мудреные, часто повторяющиеся, прораставшие из той полузабытой реальности, называемой «детством», «юностью», «зрелым возрастом». Эти ночные видения знакомы большинству моих соплеменников на Земле. Сны наваливались гурьбой, реже в одиночку. Я не мог понять, как им удалось сохраниться в хордянском обличьи. Одно было ясно — сны были подлинные, без подмеса, без навязывания чужой воли. Любой, самый заковыристый бред до самой последней картинки принадлежал мне и только мне, как, например, много раз повторяющееся видение, что я — тот самый старик, закинувший невод и вытащивший золотую рыбку. То ли Гитлер, то ли Чарли Чаплин. То один, то другой швырял сеть в «пучину морскую». Мне мерещились лица жены и детей, и это были лица моей жены и моих детей. Часто повторялся один и тот же сюжет, как я без пропуска оказываюсь на заводе, где когда-то работал, и маюсь, как же мне выбраться с территории почтового ящика. Сколько было погонь, полетов, темных улиц родного Снова.

Порой меня посещали на удивление экзотические видения. В минуты беспробудной дремы меня порой заносило в самые таинственные края, будто я очутился на далекой планете, где осуществляются мои самые заветные желания. Это были какие-то странные, искаженные подсказками земных фантастов миры, и все равно этот бред был моим, до последней детальки, до замирания губошлепного сердца. Это был факт, с ним можно было считаться.

Однако ни разу мне не привиделся Хорд!

Наконец я получил разрешение покинуть столицу и уже на следующее утро в сопровождении Суллы отправился в горы на поиски лечебных трав. Знакомым трактом, по которому меня в веревках когда-то привели в Дирах, мы двинулись к посверкивающим вдали округлым, местами поросшим пальмовыми лесами сопкам.

Я вновь оказался на воле.

Дневной срок в ту пору выдался на удивление тусклым, отчего на душе было легко и весело. Сквозь плотную радужную завесь облаков огромным багровым пятном смутно проглядывал Даурис. Время от времени на фоне туч серебристым колющим пятнышком пробегал Таврис. Стоило ему ослепительно глянуть в разрыв между тучами, вся округа сразу замирала, ощетинивалась тенями. Как только шустрое крохотное светило исчезало, местность тотчас оживала, начинала искриться, переливаться, звучать. Вспархивали пичуги, заводили трели в колючем кустарнике и пальмовых рощах. Высоко в небе появлялись могучие птицы. Едва пошевеливая крыльями, они подолгу висели на одном месте, зорко высматривали добычу в наполненных переливчатым свечением распадках, потом неожиданно, с клекотом, падали на землю. Еще через мгновение взмывали с трепыхавшейся в когтях добычей.

Скоро мы добрались до развилки, до камня-указателя. Здесь посидели, перекусили, попили воды из ручья, потом разбрелись в разные стороны, договорившись встретиться, когда каждый наберет по корзине цветков, стеблей и корешков. Что искать, я заранее объяснил Иуде. Он всегда был понятливым учеником. Я проводил его взглядом, его штопанная перештопанная одежонка еще долго посвечивала на пути, ведущем к ртутным шахтам. Сам же я направился в лощину и по все более суживающемуся ложу начал подниматься к развалинам.

Добравшись до подножия отвесной скалы, я встал напротив громадного плоского камня, вскинул руки и воскликнул.

— Сим-сим, откройся!

Когда камень откатился в сторону, земля под ногами дрогнула, и на свет выплыл густо-черный, до подобия абсолютного мрака, аппарат. Он напоминал линзу с поверхностями разной кривизны, с нелепо разбросанными по корпусу выпуклостями. Некоторое время аппарат лежал, нежась под целительным теплом, потом обнажился овальный лаз. Я опрометью бросился к нему, влез внутрь. В лицо ударил густой аромат скошенного сена. Потом потянулась струйка грибного запаха. Знаете, когда срежешь белый, а он чистенький, свежий, увесистый. Поднесешь красавца к носу…

До слез прошибло.

В рубке сначала было темно, затем обширный участок — более половины диаметра внутренней обшивки — прояснился, и радужный наружный свет залил расширившийся внутренний объем. Передо мной открылось то же пустое нутро, украшенное россыпями бриллиантов, та же игра-мерцание огоньков на сохранившей форму внутреннего помещения части рубки, та же китайская роза, уцепившееся корешками за металлокерамическую плоть вернослужащего. «Быстролетный» обзавелся домашним цветком во время пребывания на Земле — его подарила инопланетному гостю наша хранительница земных растений Каллиопа. За это время роза заметно похорошела, обветвилась, густо украсилась цветами.

Я приблизился, погладил лист, другой, понюхал алые лепестки. Говорят, что китайская роза не пахнет. Враки! Она распространяла нестерпимо густой аромат родины.

— Привет, Серый, — в рубке раздался знакомый, с гнусавинкой шепоток.

— Здорово, старик. Как ты тут? Отлежался, жирку поднакопил? Вернослужащий спит, а служба идет? Где попечитель?

Аппарат ответил не сразу. Только после некоторой паузы вновь послышался тихий, с долей горечи голос.

— Занимается зачисткой территории. Где-то там… Неужто ты, Серый, полагаешь, что эта мерзкая планетенка его единственная забота?

Я немного растерялся.

— Полагал, что да.

— Зря. У него таких Хордов, что пылинок на ногте. Что там у тебя?

— Есть проблемы. Прежде всего, необходимы лекарства. Придется тебе отжать соки из трав, что я собрал. Узнал что-нибудь новенькое?

— Так, огрызки… Из радиоперехватов.

— Существенное есть?

— Как сказать… Они шифруют весь объем передаваемой информации, вплоть до поставок сельхозпродукции. Причем порой такие алгоритмы загибают, что приходится возиться с каждым ключом, с каждой подстановкой, — он опять помолчал, затем прежним гнусавым голосом принялся докладывать. — Властные структуры на Хорде делятся на последовательные уровни, напрочь оторванные друг от друга. Руководителю любого ранга известен только его начальник и коллеги, с которыми он взаимодействует и общается по горизонтали. Всякое высшее руководство по отношению к нижестоящим органам анонимно. Все от кого-то хоронятся, чего-то опасаются — одним словом, полный дурдом. Управленческая вертикаль строится сведущим образом: на каждом материке есть свой губернатор или гарцук, который пожизненно входит в Верховный совет и обладает правом решающего голоса. Кроме руководителей местных администраций в Верховном совете есть и фракция славных. Это что-то вроде высшей расы, орден посвященных. Возглавляет его некто…

— Третий столб! — перебил я его.

— Не Третий столб, а Третий Столп-победитель!.. Вовсе не он руководит славными, а некие Осветители тьмы. Эти Осветители входят в руководство Государственного совета, который является совещательным органом при Столпе-победителе.

— М-да, скудно, — откликнулся я и после короткой паузы добавил. — Неужели это все, что ты успел нарыть? Это тебе не Земля. У нас вы жирели от обилия информации, а здесь, как я погляжу, ребята тертые.

— Скорее, битые, — не удержался «Быстролетный». — А за одного битого двух небитых дают.

— Это точно. Интересно, — спросил я, — кто же их так уму-разуму научил, что они свое прошлое напрочь забыли? Вот еще удивительный факт, земляки всегда обожествляли небо, поклонялись Солнцу, Луне, звездам, а этим поселянам становится буквально не по себе, когда ночной небосвод освобождается от туч. Словно именно из звездных далей жители Хорда ждут беды и с этой целью возводят какой-то ковчег, способный защитить их звездных агрессоров. Причем, это постоянное ощущение угрозы сложилось в некую упрощенную, позитивистскую систему, напоминающую точное знание, а по существу приходится иметь дело с тем же набором мифов, только как бы вывернутых наизнанку. Упакованных, так сказать, в рационалистическую обертку.

— В каком смысле вывернутых наизнанку? Ты давай рассказывай, не стесняйся. Попечитель передал, чтобы ты представил подробный отчет.

— Вот послушай, очень занятный случай!.. Мифология Хорда берет начало не в прошлом, а в будущем. То, что происходило давным-давно, несущественно, оно как бы умерло в тот самый момент, когда свершилось. Все — и хорошее, и плохое — имеет начало где-то в ожидаемом грядущем.

— Что-то похожее на всенародную подготовку к концу света?

— То-то и оно, что нет! Безусловно, мысль о возможном крушении Хорда присутствует постоянно, это как бы само собой разумеющееся обстоятельство, вызов тьмы, однако они вовсе не замыкаются на мировой катастрофе. Я не стал бы называть их пессимистами. Они с головой ушли в строительство ковчега, уперлись в эту идею и веруют!.. Понимаешь, не в таинственное существо любого порядка, будь то камень, идол, богочеловек, не в воплощение неких идеальных представлений о добре и зле, не в истину, но в некое механическое, сотворенное собственными руками устройство. Интересно, что представляет из себя этот ковчег? Тебе, дружище, когда-нибудь приходилось иметь дело с подобной оболочкой?

Койс неожиданно заерзал на грунте. Из-под его днища посыпались камни, покатились вниз по склону, увлекли за собой осыпь. Я невольно проследил за камнепадом — в полете, обрушиваясь с обрыва в горное озеро, камешки слились в неразрывный поток искрящихся самоцветов. Струйки рубинов, изумрудов, опалов мешались с росчерками бирюзы. Как только поверхность озера успокоилась, на ней вновь засверкала россыпь золотистых, с медовым отливом блесток.

— Что такое ковчег? — переспросил вернослужащий потом ответил. — Боевой планетоид.

Я поперхнулся.

— То есть, как боевой планетоид?

— Что же здесь непонятного? Смотрел «Звездные войны»? Вот и эти что-то подобное громоздят. Выбрали в поясе астероидов одну из малых планет величиной с вашу Луну, выедают нутро и возводят что-то вроде укрепрайона космических масштабов. Свозят туда все непонятные предметы, какие находят на Хорде. Там же монтируют приводную станцию. Весь Хорд работает на сборку и оборудование этого монстра. Это и есть ответ, который губошлепы готовят тем, кто посмеет прийти со звезд.

Некоторое время я обдумывал его слова. Что-то смущало меня в его ответе, но что, я не мог понять. Затем поинтересовался.

— Кто же их так напугал?

Собеседник не ответил, правда, неожиданно, совсем по-человечьи, вздохнул. Потом прочистил горло. Затрепетали листочки на розе, несколько раз размеренно, вверх-вниз, качнулся самый крупный распустившийся бутон.

— Уж не мудрые ли ди? — уточнил я. — Уж не они ли соорудили подземелье под замком?

Мне никто не ответил. Наконец койс вздохнул. В его голосе послышалось сожаление.

— Ты опять-таки ничего не понял.

Я потребовал.

— Выкладывай, что здесь творится!? Кто такие, эти губошлепы? Зачем меня отправили на эту планету, если местонахождение ковчега известно? Что хочет от меня попечитель?

— Какой шустрый! Ты что, Серый, с неба свалился? Кто когда из повелителей, попечителей, президентов, координаторов, председателей, генеральных секретарей, мать их так, делился с вернослужащими своими планами? Совсем опростился на этой загаженной планетке?

Я некоторое время молчал, тупо глядел на окружающие горы.

«Быстролетный» подал голос.

— Ты здесь не первый. Мы с попечителем сначала как обычно сами взялись за очистку территории. Попытались, как бы поделикатнее выразиться помочь местным избавиться от всяких артефактов, который они свозят на этот самый ковчег. От груза прошлого, так сказать. В основном, это оружие и всякие прочие смертоносные штучки-дрючки. Действовали негласно — перехватывали транспорты, прочесывали материки.

Не тут-то было!

Они все попрятали. Наследнички!..

— Ты хочешь сказать, что хордяне…

— Да. Только мое командование не имело к этому никакого отношения. Это дело рук архонтов. Это их дьявольских рук дело! Это их подземелья! Это они понастроили здесь рудники, ртутные шахты, наладили сбор водорослей, развернули исследования…

— И по ходу занялись изготовлением тысяч?.. — я не договорил.

Язык не повернулся.

— Тысяч!.. — хмыкнул вернослужащий. — Миллионов не хочешь. Дело было поставлено на поток. Что с них взять, с архонтов? Они полагали, что здесь, на краю Галактики, самое удобное место для создания тыловой производственной базы, опираясь на которую можно будет продолжать борьбу с моими создателями, вернослужащими ди. Когда же эти злыдни потерпели сокрушительное поражение в гражданской войне, Хорд оказался брошенным на произвол судьбы. Архонтов убивали везде, где только могли отыскать. Решили в зародыше уничтожить злое семя, чтобы вселенная расцветала и полнилась разумом. Говорят, резня была еще та! Море крови! Не до губошлепов было… Кроме того, сам проект был так ловко засекречен, проходил с особым грифом — это означает, что попутно была проведена крупномасштабная отвлекающая операция, — что победители не сразу разобрались, с чем имеют дело. Какая-то рядовая научно-исследовательская тема. Потом документация затерялась, а еще через несколько тысяч лет уже никто не мог вспомнить о брошенных здесь биокопиях. Так, по крайней мере, попечитель мне объяснил… Этим, местным, самим пришлось приспосабливаться к новым условиям.

— Почему же попечитель ни словом не заикнулся?!

— Зачем ему делиться с тобой, представителем варварской цивилизации, замыслом Творцов?! Он — попечитель!! Кто ты такой, чтобы объяснять!.. Ты хоть и повелитель, но из этих…

— Из низших… — с некоторым даже сарказмом подсказал я ему.

— Ну, из низших, это слишком грубо. Скорее из недоразвитых.

— Спасибо.

— На здоровье!.. Как же можно-с! Это, знаете ли, нелепость!.. Полный беспредел!

Голос вернослужащего внезапно окреп, загустел, сменил тембр. В нем появились властные нотки.

— Обидно даже слышать. И что я должен был объяснять? Что все население планеты не более чем потомки приспособленных к воспроизводству биоробов — биоинструментов, предназначенных для работы в промышленности, в сельском хозяйстве?! Кого-то натаскивали на управление транспортными средствами, кто-то имел генотип, восходящий к охранным структурам, кто-то был спроектирован как управленец…

— Что-то вроде кастовой системы организации общества?

— Да. Именно эту систему взяли за основу. Только вместо социальных барьеров, как, например, в древней Индии, местным особям заранее вкладывали в наследственные цепочки особые программы, обеспечивающие безукоризненное и безусловное выполнение того или иного вида деятельности. Были, конечно, встроены и некоторые страховочные механизмы, чтобы держать ситуацию под контролем…

— Какие?

— Они не способны видеть сны. В их сознания был встроен особый механизм, не позволяющий им запоминать сновидения. Тем более воспроизводить их в вербальной форме. Какие-то несвязанные, символические, иррациональные образы во время отдыха они, безусловно, видят — как же без картинок! — но проснуться в фазе быстрого сна, припомнить, что привиделось в часы отдыха, им не дано…

Я тупо уставился на экран. Окружавшие лощину цветастые, покрытые посверкивающей дерниной, пересыпанные россыпями искристых камней, горы потускнели. Даурис и Таврис скрылись за горизонтом, разбежались тучи, и передо мной открылось вмиг потемневшее, так похожее на наше, усыпанное милыми, робкими звездочками, небо.

Оно внушало ужас.

Космическая бездна наконец отверзла зев.

Я молчал долго, примеривался к откровениям, пытался свести концы с концами.

— Сон, конечно, важная штукенция… — продолжил тот же басок.

— Помолчи, а-а? — попросил я.

Мало того, что архонты искалечили живую плоть, они додумались лишить ее права на сон! Посягнули на один из самых могучих, двигающих эволюцию механизмов, которым природа наградила рефлектирующий комок нейронов?

Они подняли руку на дар Творца!?

На решающее свойство особи осознать себя разумным творением, а не прямоходящей тварью?! Они посмели запретить бред, кошмар, полеты во сне и наяву, виртуальное обладание любимой женщиной? Перекрыли канал творческого откровения, ведь сон и фантазия — брат и сестра. Это право до сих пор не отрицалось ни одним враждебным разуму извращением!.. У нас на Земле все животные и птицы видят сны. Кроме муравьеда!.. Кстати, почему эволюция обделила подобным даром это простодушное и неповоротливое животное, никто не может понять. Котята четыре пятых времени, проведенного во сне, видят чудесные картинки. Человеческий детеныш — чуть более половины суточного срока пребывает в волшебной стране, где много-много молока…

На душе стало гадко. Они подняли руку на способность Менделеева увидеть в забытьи периодическую таблицу элементов, на видение Кекуле, с помощью которого тот сумел проникнуть в тайну строения бензольного кольца? Они подняли руку на Тартини, сумевшего побеседовать во сне с самим дьяволом и услышать музыку небесных сфер?.. Как они посмели запретить Сократу видеть сны?! Наша история знает примеры, когда та или иная сила пыталась овладеть сновидениями, пыталась использовать их, вещать через них. За сны, бывало, сажали, но запретить!.. Отказать в праве на сладостное и мучительное забвение?..

Этот было страшное преступление, его нельзя прощать, я был убежден в этом.

— Что же случилось после того, как архонты сгинули? — наконец, спросил я.

— Когда архонты были вычеркнуты из списка предназначенных к исполнению Завета и ушли к судьбе, искусственные полудурки оказались один на один с чуждым и безжалостным миром. Это случилось давно, более сотни тысяч лет тому назад по земному исчислению. На Хорде этот срок исчисляется двадцатью тысячам сезонов. Биоробы сумели выкарабкаться, приспособиться… Как ни странно, наименее совершенные особи, день и ночь ковырявшиеся в земле, быстрее всего освоились в новых условиях.

— Ты имеешь в виду земледельцев?

— Да. В их среде начали стираться кастовые перегородки, затем тот же процесс пошел среди так называемых «путешествующих», «благородных», «образованных», «славных»…

Аппарат неожиданно примолк. Наступила тишина, долгая, нудная. Наконец тот же властный голос продолжил.

— Серый, давай взглянем на это дело спокойно, без суеты, без взаимных обвинений и без обид. Взвесим все за и против.

Я не выдержал, рассмеялся.

— Наконец-то наш самый большой, самый умный, самый великодушный друг перестал играть в прятки. Красиво ли это, вещать голосом бесправного, потерявшего свой полк вернослужащего? Достойно ли попечителю скатываться до откровенной лжи?

— В чем же я солгал?

— В том, что находитесь далеко-далеко. Территории, так сказать, зачищаете.

— Так и есть. Здесь оставлена часть моей особы. Как бы иначе я смог обозревать весь объем доверенного мне пространства?

— Или захваченного?

— Нет, доверенного. Все, кончаем дискуссию! Тебе предложили работу, ты согласился, вот и займись делом.

Подведем итоги.

Как уже было сказано, мы попытались сами устранить артефакты. Ничего не вышло — биоробы начали прятать от нас все, что им удалось откопать и произвести. Это полбеды. Хуже, что они использовали эти попытки для нагнетания паранойи. В любом случае без внутренних изменений, без перестройки идеалов, без внутренней потребности отказаться от необходимости дать отпор, не обойтись.

После паузы он добавил.

— Ты двигаешься в верном направлении. Держись того же курса. Помоги мне избавиться от артефактов, оставленных архонтами, и, прежде всего, от их приводной станции. Но это только часть задачи. Об остальном поговорим позже. Ты верно решил — без помощников тебе не обойтись. Кстати, — в голосе незримого собеседника прозвучал нескрываемый интерес, — как тебе этот? Вон тащится по склону. Что это он весь искореженный? Щека сожжена…

Я бросил взгляд в сторону бредущего по распадку Иуду. Другими глазами я смотрел теперь на шагающую вверх по склону искалеченную по чьей-то злой воле тварь. Ну хорошо — существо, пусть даже теперь Сулла виделся мне системой искусственно собранных генов.

Хороша компашка! Перед кем швырял жемчуг!

— Это Сулла. Записался ко мне в ученики, просит называть его Иудой…

— Искариотским? — заинтересовался попечитель. — Объясни, Серый, что значит «искариотский».

— Родом из города Кириафа. Их, правда, было два, я не знаю точно, из какого именно Кириафа вышел Иуда. Возможно, из сохранившегося до наших дней Хеврона.

Попечитель звучно вздохнул.

— Все у вас, землян, приблизительно. Город Кириаф, а называется «Искариотский».

— Такова традиция. А что щека сожжена, так это его радиацией.

— Радиация — это пустяки, это минутное дело. Эти хвори мы враз подлечим. Зови его сюда.

Я вышел во входной шлюз, наполовину высунулся и помахал рукой жалкой, бредущей вверх по лощине биокопии.

Двигай, мол, в мою сторону.

Тот, как увидел меня, так и застыл на месте. Рот у него округлился, язык вывалился, он принялся отчаянно чесаться. Наконец Сулла одолел столбнячное состояние, повеселел, выпустил из рук корзину, полную стеблей травы, прижал руки к груди и бросился на мой зов. Отчаянно сопя, влез в шлюзовую камеру, проследовал в рубку. Сформированная койсом банкетка резво подбежала к нему, однако Иуда не рискнул усесться на сидение. Он рухнул на колени, прикрыл голову руками. Глаза его сияли… Я невольно поймал себя на мысли, что эти, из куриных окорочков, знают свое место. Неплохо их архонты выдрессировали. В конце концов, у этих, лишенных снов, тоже есть свои достоинства. Они двуруки, двуноги и не похожи на скорпионов.

Наконец Сулла поднял голову, спросил:

— Это твой ковчег, учитель?

Я испытал что-то вроде смущения.

— В каком-то смысле…

«Быстролетный» возмущенно хмыкнул и вновь поерзал на грунте. Тот же камнепад сверкающих самоцветов посыпался из-под его брюха. Следом на космический аппарат рухнул сорвавшийся с вершины обломок скалы. Койс крякнул, заходил ходуном, сполз ниже.

— Тихо лежать! — прикрикнул попечитель.

Удивительно, но, услышав чужой властный голос, Сулла даже глазом не моргнул. Сияющая улыбка не сходила с его пугающего уродством лица. Даже намека на испуг он не испытывал. Разве что время от времени с любопытством озирался по сторонам. Потом опять же на карачках подполз к китайской розе и молитвенно, как я учил, сложил руки.

— Ковчег-спаситель, красота-то какая!.. — он с воодушевлением почесался. — Учитель, оно даже не светится. Оно само по себе зеленое и алое!.. Неисповедимы твои пути, учитель.

— Послушай, Иуда, — раздался голос попечителя. — Хочешь обрести прежнюю силу, долгую, здоровую молодость?

— Это чей будет голос-то? — деловито поинтересовался Иуда.

— Наставника, — ответил я. — Из древних!.. Существовал, когда и Хорда на свете не было, и Дауриса, и Тавриса. Он далеко отсюда живет. Среди звезд…

— Разве такое может быть? — здраво рассудил Иуда. — Он, случаем, не из прозрачных? Голос есть, а видимости нет.

Вопрос был не в бровь, а глаз! Я едва сумел скрыть злорадство. Пусть попечитель повертится.

— Нет, я не из прозрачных, — объяснил голос. — Просто нахожусь за тридевять земель отсюда. Здесь только часть меня…

— А-а, это как голограмма? Каждый ее кусок содержит весь объем информации. Мы это проходили.

Я рассмеялся, попечитель же потерял дар речи. «Быстролетный» тоже не удержался от хмыканья.

— Так как насчет существенного оздоровления организма? — напомнил попечитель. — За это тебе придется потрудиться в помощниках у Роото?

— Кто это? — удивился Иуда.

— Твой учитель.

— Но его звали Сууси.

— До воскресения его действительно звали Сууси, а теперь Роото. Что скажешь насчет исцеления?..

— Прости, наставник, но я и так служу учителю, и никакая награда мне не нужна. Раны мои и немощь моя — это от незнания. Был наказан за прежнее неведение, за насмешки, за то, что стянул у учителя нож для резки хлеба. Но как только учитель рассказал, какая суматоха на далекой Зеемле из-за этого ножа вышла, какой бедой все обернулось, сразу вернул. Вот, наставник, как порой бывает… Глянешь на себя, как в прозрачную чистую водицу, узришь отражение и на душе легче становится. Поверишь ли, когда-то я был смешлив, охоч до мамок, расторопен настолько, что не дай ковчег рядом со мной какую-либо вещицу оставить. Ручонки у меня были страсть какие шаловливые. Но жил я тогда в неведении, был глуп, и даже вроде как бы не жил, а тянул лямку. Являлся в шахту, махал кайлом — и все дела! Теперь же, после встречи с учителем, пусть я увечный, хилый, но светом истины я сыт и здоров. Я не желаю благодеяний, пусть даже от наставника, когда-то воспитавшего учителя, — они мне колом в горле встанут. Не хочу я и щедрот от древних. Побаиваюсь звезд, хотя Сууси, пусть даже Роото, не раз объяснял, что это просто раскаленные небесные тела, похожие на наши Даурис и Таврис, только расположенные очень далеко. Если надо будет, он сам меня оздоровит, только зачем меня оздоравливать? Я силен дальше некуда. Правдой силен, а не силой.

Он замолк, поднялся на ноги, поклонился и после недолгой паузы продолжил.

— Прости, учитель, но и с тобой я скоро расстанусь. С утра бродил по пригоркам, травы искал, в земле ковырялся, добывал целебные корешки и все, о чем размышлял в подземелье, само собой объяснилось. Ухожу я, учитель. Вот провожу тебя в замок, устрою на нарах, потом в путь.

— Как же с приказом сидеть в камере и не рыпаться? — спросил я.

— Да, — кивнул Иуда, — есть такое распоряжение. От властей земных исходящее… Но есть еще и ковчег, его призыв, и я сам вправе решать, как исполнить желание. Я его долго обдумывал. Тщательно… Даже учителю теперь не перебороть меня. Я послушен, но волю его желаю исполнить так, как сам это понимаю. Поселяне ждут меня, Петр, Андрей и Савл ждут меня, Левий Матвей и Муса ждут меня, Якуб и Варфоломей ждут меня, а я в камере прохлаждаюсь.

Я испытал шок. Это была первая биокопия, которая открыто заявила, что вправе не подчиняться приказам. Вот уж надумал, так надумал!.. Я не знал, куда деть руки, в губошлепной голове полная сумятица. Сказано — сиди! А он в ответ — пойду я, учитель!..

— Куда же ты пойдешь, Иуда?

— Двинусь на материк Дьори. Поклонюсь Ковчегу небесному. Иисусу помолюсь, Мухаммеду поклонюсь, с Гаутамой посоветуюсь, стоит ли исполнять желанное? Помяну Иеремию и Исайю и потопаю. Поищу Петра и Андрея, тоже, поди, не сидят сиднями, не прохлаждаются. Соберемся, помолимся… Скажем людям: «Братцы, где ковчег рукотворный? Пусть очертится в облачном небе! Пусть поделятся с нами, что уже сотворено, а что еще в проекте! Пусть подскажут, где навалиться, тогда мы все разом, дружно». А так, без правды, — он задумчиво почесался, — зачем трудиться, зачем вкалывать?

С этими словами он встал поклонился на четыре стороны и направился в сторону входного шлюза. С порога предупредил.

— Учитель, я снаружи подожду.

Мы долго молчали. На душе стало томительно-жутко и предощутительно.

Мы долго грдились в ночи и наконец край небосвода посветлел. Теперь оставалось только ждать, когда взойдет солнце. Наступит день, исполнится желание.

Это было сильное, искреннее чувство, оно окрылило меня. Легче стало на душе и у бесправного, лишенного пенсии, предков, будущих койсят, вернослужащего. Растерянно и звонко хмыкнул истерший зубы за немыслимо долгую жизнь, все изведавший и все познавший, попечитель ди. Мне открылось в ту минуту, что не в первый раз он присутствует при рождение веры, прорыва к правде, к чуду, и всякий раз таинство рождения нового, высокого в помыслах, решившего переступить черту существа завораживало. Вот как оно случается? Просто, без лишних слов?.. У каждого из нас была своя заповедь, свой исход. Мы сошлись здесь четверо и скоро разбредемся, но мы успели соприкоснуться своими правдами, и это было хорошо.

Попечитель помалкивал несколько минут, должно быть, ошарашено размышлял над смыслом своих желаний, одолевавших его бесконечно долго, не менее нескольких миллионов лет — о том ли мечталось, того ли жаждала душа? Туда ли стремился, если слово губошлепа оказалось способным всколыхнуть его незримую нейтринную плоть?

Наконец голос попечителя нарушил тишину.

— За металлическую дверь проникнуть не пытайся. «Быстролетный» все сам сделает. Тебе, Володя, надо бы на борт приводной станции архонтов попасть, добраться до ее центрального пульта управления. Не отвечает она мои запросы, таится.

— Как же насчет ковчега?

— Ковчег — производное. Главная опасность в приводной станции. Она и есть главный артефакт.

— Где же она находится?

— В междуцарствие Дауриса и Тавриса.

— Не понял.

— Скоро поймешь.

— Ну, а наградить их снами возможно?

— В принципе все, что создано руками, руками же может быть восстановлено. Химиотерапия, ментальные формулы, одним словом, подумаю… Только, Серый, неужели ты всерьез хочешь наградить их снами?

— Да.

— Смелое решение. Конечно, вера и сон неразрывны, но все-таки… Ночные кошмары, бред, неотвязные страхи, бессонница…

Я промолчал, потом после паузы спросил.

— Значит, полагаешь, пришло время рискнуть? Встать и заявить — хватайте меня, славные! Вот он я!!

— Что-то в этом роде.