"Все. что могли" - читать интересную книгу автора (Ермаков Павел Степанович)

13

Как только танк, подбитый Петренко, загорелся, а другой отвернул в сторону, Ильин решил: пожалуй, и эта атака немцев захлебнулась. Он понимал, что враг лишь на короткое время приостановился, держа под непрерывным огнем заставу. Танк обошел опорный пункт, достиг передовой ячейки и проутюжил ее.

— Ну, ты погляди, поганец-паразит! — бежал Горошкин наперерез танку со связкой в руке.

То ли механик обнаружил старшину, учуял опасность для себя именно в нем и крутанул машину, то ли Горошкин не точно швырнул гранаты — бросок не был удачным. Взрыв не остановил машину, не поджег. Танк продолжал крушить траншею. Через минуту машина въехала на крышу пункта боепитания и сбора раненых и обрушила ее. Ильин зажмурился, так поразила его эта картина. Танк возился в яме, двигатель ревел до звона в ушах, гусеницы перемалывали бревна наката, рушили стены, месили землю, а вместе с нею и раненых.

Ильин потом не мог восстановить в памяти, как у него в руке оказалась связка, как в полный рост бежал он к танку и не бросил, а сунул гранаты в моторную часть. Взрывной волной его отбросило назад и ударило спиной и головой о стенку траншеи. На короткое время сознание отключилось, и он очнулся оттого, что рев двигателя внезапно стих, а внутри танка рвануло, и башня его сползла рядом с машиной.

С трудом поднявшись на ноги, придерживаясь за стенки, Ильин медленно пошел по ходу сообщения, ощущая во всем теле слабость.

Появился Горошкин, с лицом, залитым кровью. Он проводил ладонью по лбу и щекам, стряхивал кровавые капли и бормотал:

— Пуля-дура, зацепила-скобленула.

— Живой! — крикнул Ильин, почти не слыша своего голоса, испытывая головокружение и удивляясь, как не раздавило его и даже не ранило.

— Будем жить-поживать, товарищ капитан, пока немцев не перебьем.

Подбежал санитар, начал бинтовать старшине голову.

Тотчас повсюду зачастили разрывы мин, запели осколки, поднялась пыль, в легкие полезла тяжелая и удушливая гарь от взрывчатки.

— Давай к «максиму», — сказал Ильин, глядя, как Горошкин ощупывал повязку, мотал головой, убеждаясь, что ничего серьезного с ним не случилось. — Кончится налет, будет новая атака.

Однако Горошкин не успел добраться до ячейки, в ней трескуче лопнула мина, взрывом искорежило и выбросило на бруствер пулемет.

Артналет, против обычного, затянулся. Атаки не было, и Ильин пытался разгадать, что задумал противник. Немцы неожиданно растеклись вокруг заставы и замкнули кольцо.

Это было совсем плохо, он вынужден будет растягивать людей по кольцу окружения. Нет, так нельзя, сомнут враз. Надо держаться вместе.

— Всем в подвал! — крикнул он. — Передать по цепочке — в подвал.

Но не было цепочки, тут и там в обороне зияли бреши, жили только одинокие островки, огрызались огнем отдельные ячейки. Горошкин пошел по окопам собирать пограничников. Скоро старшина доложил:

— Вместе с вами — четырнадцать штыков. Большинство раненых-подстреленных. Оперуполномоченный больно тяжелый… едва дюжит.

«Сдюжим ли все мы?» — невольно подумал Ильин, старшину спросил:

— Как с боеприпасами?

— Окопы облазил, что нашел, собрал. По паре обойм на брата наберется. На «дегтяря» полтора диска. В подвале есть ящик россыпью.

— Не густо. На одну немецкую атаку не хватит.

— Гранат пяток, — невесело добавил старшина.

Последний раз Ильин окинул окрестности взглядом. На западе, над бывшей границей, садилось солнце. Он удивился этому, не поверил, что наконец-то кончался, казавшийся вечностью, день, превратившийся в кромешный ад. Вместе с тем, он был горд, что, несмотря на беспрерывный обстрел, атаки, утюжку окопов танками, застава еще жила, а он, по воле обстоятельств ставший ее командиром, даже не ранен. «Погоди, капитан Ильин, почему ты подумал над бывшей границей? — одернул он себя. — Не бывшая, а настоящая граница. Мы вернемся, восстановим ее. Ты веришь в это?»

— Верю! — вслух сказал он, с трудом разлепляя пересохшие губы. — Как верю в то, что завтра снова взойдет солнце. Буду ждать того часа, когда мы вернемся сюда. Все сделаю для того, чтобы это случилось поскорее.

Он вошел в подвал, бойцы зашевелились. Последние закатные лучи брызнули в бойницу, залили небольшое низкое помещение багровым светом. Перед ним были его бойцы, всего горстка от шестидесяти с лишним человек, встретивших сегодняшний рассвет. Он видел безмерно уставшие, задымленные копотью, с потеками пота лица, грязные повязки, порванные гимнастерки, потерявшие зеленый цвет от налета пыли фуражки, запавшие, глядевшие одни с угрюмой сосредоточенностью, другие с лихорадочной верой во что-то глаза.

В углу на матрасе лежал оперуполномоченный особого отдела Курилов. Под располосованной от воротника до подола гимнастеркой на плотно перевязанной груди бинты намокали кровью. Он тяжело и часто дышал. Ильин склонился над ним. Курилов почувствовал это, поднял веки, глянул на него.

— Ильин… видишь, как получилось, — прерывисто проговорил он. — Я ведь за тобой приехал. Ты знаешь, почему. А тут эта страшная провокация.

— Не провокация, Курилов. Война!

— Значит, правильно тебя защищал начальник отряда. Ругал, но перед нами отстаивал, — Курилов еще чаще, судорожно задышал, и Ильин увидел, что щеки его быстро бледнели, нос заострился, стал будто фарфоровым. Глаза безвольно закрылись.

— Ты, Курилов, держался в бою молодцом. Если доведется вырваться отсюда, доложу командованию о тебе по справедливости. На прорыв пойдем, здесь тебя не оставим, вынесем.

В течение дня он, действительно, не раз видел Курилова. Сначала тот стрелял по атакующим немцам из винтовки, потом стоял за пулеметом. Темные, спутанные волосы его липли ко лбу, левый рукав гимнастерки был в лохмотьях.

Курилов опять приподнял веки, потянулся к карману гимнастерки, прохрипел:

— Ты, Ильин, настоящий… зла не помнишь. Со мной — все. Тут адрес, семье сообщи…

Рука его упала, изо рта запузырилась кровь, взгляд остановился.

Ильин сдернул фуражку, постоял над ним минуту, думая о превратностях судьбы, вздохнул и позвал Горошкина. Мертвым лежать, а живым надо заниматься тем, к чему их понуждала война.

— Пулемет сюда, — показал он на бойницу, в которой уже угасал свет. — Назначить наблюдателей и смотреть во все стороны.

Горошкин расставил бойцов.

— Покормить ребят можешь? — спросил капитан.

— Склад разнесло снарядами, все сгорело. Резерв находился… при раненых, — опустив глаза, старшина говорил как бы извиняясь за то, что не уберег в бою продовольствие. — Осталось три буханки хлеба да десяток банок консервов.

— И за это тебе спасибо. Раздели на две части и корми бойцов. Воды бы еще добыть.

— Как стемнеет, к колодцу проберусь.

Поскольку обещал, то и пробрался, достал ведро воды, напоил истомившихся от жажды людей.

— Как думаешь, если рвануть сейчас, пробьемся? — спросил Ильин.

— Немец не спит-караулит, — Горошкин покачал головой. — Если б бесшумно, ящеркой… Раненым это не под силу. Нашумим, и прихлопнут-раздавят нас.

— Надо хорошо прикинуть, какой момент выбрать для прорыва.

— Разрешите, товарищ капитан, сходить обстановку разведать? Неплохо бы на хуторе побывать. Нам, когда прорвемся, куда-то притулиться придется. Как считаете, далеко немец залез?

— Судя по тому, что над трактом весь день висела пыль, грохотала военная техника, немало войск вторглось. Наши армейцы должны были вступить в бой, — Ильин поразмыслил немного, положил руку на плечо старшине. — Ступай, разведай. Где армия придержала немца, и мы туда подадимся. Иди, я буду ждать тебя. Надеюсь, как на Бога.

Весь подобравшись, наливаясь угрюмой, злой силой, Горошкин хрипло ответил:

— Пройду и обязательно вернусь.

Он выскользнул из подвала и словно растворился в темноте.

У немцев то и дело вспыхивали осветительные ракеты. Они как бы напоминали пограничникам, что не спускают с бойцов глаз. Ильин с опасением ждал, вот загрохочут автоматы, трассы огня пропорют мглу. Тогда, считай, каюк Горошкину. Но было тихо. Видимо, немец не хотел воевать ночью.

Успокоенный тем, что Горошкин наверное миновал немецкие заслоны, Ильин впервые за этот тяжкий день присел. Опустился на земляной пол, прислонился спиной к прохладной стенке. Сразу почувствовал, как накопившаяся от долгого напряжения истома разливалась по телу, не хотелось двигать ни рукой ни ногой.

Те из пограничников, кому разрешено было отдыхать, улеглись там, где сидели, иные уже похрапывали. Один боец спал беспокойно, вскрикивал, бессвязно бормотал и стонал. Он и во сне продолжал воевать.

Ильин перебирал в памяти события дня и придирчиво спрашивал себя, все ли, что требовалось от него, коменданта пограничного участка, сделал так, как диктовала обстановка? Все ли меры, какие были в его силах, принял, чтобы не уступить врагу, не сдать заставу? Да, отвечал себе, сделал то, что позволили ему имеющиеся возможности. Пограничники дрались стойко и заставу не отдали. Но какой ценой?..

Пока работал телефон, он успел связаться с другими заставами его комендатуры. Помочь ничем не мог, не было резервов, но заставы знали, что комендант на границе, воюет рядом с ними. Ильин всегда верил, что у него в подчинении толковые командиры и бойцы. Ни одна застава не отошла без приказа, не испугалась, не побежала. Комендант решил, что если ему суждено погибнуть, он отдаст жизнь вместе со своими бойцами. Понимал, сейчас немцы значительно сильнее, пытался представить, как они поступят, чтобы окончательно раздавить заставу. Пожалуй, не станут больше бросать солдат в атаки, с рассветом подтянут орудия на прямую наводку и с близкого расстояния ударят по бойницам. Автоматчикам останется только довершить разгром.

— Нет, шалишь! — прошептал он с ожесточением. — Мы огрызнемся.