"Мафия заказывает" - читать интересную книгу автора (Ильичёв Валерий Аркадьевич)

IV. Новая загадка

На следующий день с утра Ильин поспешил к известному ему дому на Садовом кольце.

«Хоть бы Михайлова оказалась дома, и тогда можно будет окончательно решить, насколько перспективна для раскрытия убийства эта ниточка от погибшей Турбиной к её бывшей няне со знанием французского языка», — подумал Ильин. Завидя на другой стороне улицы старое массивное здание, где жила Михайлова, он замедлил шаг. Везет же ему последнее время на обитателей этих старомосковских домов!

Ильин снова двинулся вперед, перешел улицу, свернул налево и вошел в нужный ему подъезд. Он навел справки и, узнав, что Михайлова родилась в двадцатом году, нарисовал себе старушку со спутанными в беспорядке седыми с желтизной волосами и шамкающим беззубым ртом. Да, приятного мало! А вот и нужный ему этаж, и та же дверь, украшенная разноцветными кнопками звонков. Он вновь, как и в первый раз, словно играя на каком-то инструменте, ловко прошелся пальцами по всем кнопкам. Прислушиваясь к звукам, издаваемым звонками, он вдруг уловил мотив хорошо знакомой ему старой мелодии «Веселья час и боль разлуки готов делить с тобой всегда…». Не дожидаясь ответа, в целях проверки своей догадки вновь пробежал пальцами по всем кнопкам, соблюдая ту же последовательность. И вновь, он был готов в этом поклясться, прозвучал все тот же мотив, словно кто-то неведомый, растянув на десятилетия установку звонков, настроил необычный инструмент на эту всем известную и любимую мелодию.

Но особенно раздумывать над своим открытием ему не пришлось. За дверью послышались шаркающие старческие шаги, дверь приоткрылась, и Ильин увидел настороженное лицо старого гнома. Ильин представился, показал через цепочку удостоверение и, заметив колебание на лице этого обитателя старой квартиры, неожиданно для себя рявкнул раздраженным тоном, требуя впустить в квартиру представителя власти. К его удивлению, этот окрик подействовал на старика гораздо сильнее прежних уговоров. И тот суетливо принялся скидывать цепочку. Ильин шагнул вперед и остановился, давая глазам привыкнуть к темноте еле освещенной слабой лампочкой большой передней.

Впустивший Ильина старик, по-видимому, не всегда был таким гномом. Просто с годами сгорбленная спина, поникшие плечи и склоненная виновато вниз шея создавали ложное впечатление, что он мал ростом. Его узкое лицо с длинным носом и впалыми щеками постоянно склонялось к одному плечу, и он по-птичьи настороженно рассматривал нежданного гостя, кося вороньим округлым глазком. Заляпанная многочисленными пятнами былой трапезы пижамная куртка висела на нем как на вешалке, а мятые лоснящиеся черные брюки довершали впечатление его опустошенности и безразличия ко всему вне стен этой квартиры.

— Так я могу видеть Михайлову Ольгу Александровну? — вновь повторил свой вопрос Ильин и, уже не надеясь получить ответ требовательно спросил, теряя терпение: — Может быть, здесь есть кто-нибудь, кроме вас?

Почувствовав раздражение грозного представителя правоохранительных органов, старик сразу обрел дар речи:

— Да нет, здесь только мы с Михайловой и остались вдвоем. Из всех комнат жильцы уже давно выехали. А мы, два старика, доживаем здесь свой век. Так вы насчет нашего переезда отсюда? А то замучили своими предложениями: то Выхино, то ещё куда подальше. Но мы с Ольгой Александровной не согласны. Попривыкли тут, да и многое здесь о прежних временах и близких людях напоминает. А вот обрадовать вас, к сожалению, не могу: Михайлова к приятельнице ещё неделю назад укатила на дачу погостить, сказала, что вернется либо в воскресенье утром, либо в понедельник вечером. Ну так пока её ещё нет.

— А с вами можно побеседовать?

Какое-то мгновение старик колебался, затем махнул рукой, приглашая Ильина следовать за ним.

Продвигаясь по коридору, Ильин умерял свой шаг, чтобы не наступить на пятки еле бредущего старика.

Перед дверью своей комнаты старик, видимо, раздумал пускать гостя к себе и остановился, повернул свою птичью головку чуть назад и, словно отвечая на мысленные вопросы Ильина, пояснил:

— До революции эта квартира принадлежала моему отцу, архитектору, а потом нас начали уплотнять, и первыми въехала семья Михайловых: отец, машинист, и мамаша её, извините за выражение, посудомойка, с годовалой дочкой Ольгой.

И Ильин в этой характеристике семьи Михайловых остро ощутил многолетнюю враждебность к тем, кто в далеких двадцатых годах потеснил их уютный, благополучный мирок. А старик между тем продолжал, смягчая тон:

— Правда, милую девочку все любили и с детства называли Лялькой. Знаете, как бывает: Оля — Оленька — Лялечка. Забавная была девчонка. Все думали, что она артисткой будет: целыми днями пела и плясала. Ее за красоту, музыкальность и приветливость так весь дом и звал: Лялька-артистка. Потому и оба моих брата, Николай и Сергей, были в неё влюблены. А я и сам в молодости увлечен был её красотой. Да куда мне против моих братьев! Сильные и умные люди были! Ольга-то Михайловна Николаю на чувство ответила, невестой его считалась, хотя и старше на два года была. Да не привелось.

— Война? — с пониманием спросил Ильин.

Старик внимательно посмотрел на него и после некоторых колебаний ответил:

— Да нет, в войну не стало Сергея, нашего старшего брата, ровесника Ляльки Михайловой. Ну а Николай сгинул раньше. Хотя смерть и настигла его позже.

— Это как же могло быть?

— Да вот уж могло, только об этом мы узнали уже через много лет. Подождите минуточку, я вам сейчас их покажу.

И старик зашаркал на плохо гнущихся ногах в недра своей комнаты и вернулся оттуда со старой почтовой открыткой, на которой был изображен вольер со слоном, возле которого толпились посетители зоопарка.

«Еще один чокнутый», — мелькнуло в голове у Ильина, и, перевернув открытку, он прочитал: «Изогиз», Гослит и далее номер серии издания 1936 года.

— Нет, молодой человек, я ещё не выжил из ума, — покачал головой старик, — просто в силу ряда причин фотокарточки моих братьев не сохранились. Мы, трое братьев и Лялька Михайлова, в этот день даже и не знали, что фотограф делает снимок для юбилейной серии открыток о Московском зоопарке. Меня на открытке нет. Я, как смутно вспоминается, отошел в тот момент за мороженым. А открытку уже после тысяча девятьсот шестидесятого года приобрел, случайно увидев в витрине букинистического магазина. Братья мои тут на открытке в толпе крестиками отмечены. А вот эта красавица справа от среднего брата Николая и есть Лялька-артистка, знакомая вам Михайлова Ольга Александровна.

Разволновавшись от воспоминаний, старик потер грудь ладонью и достал дрожащей рукой флакончик с нитроглицерином. И Ильин понял, что пора уходить. И все-таки он спросил, не знает ли старик Аллу Турбину, и если знает, то как давно её видел. Сонм чувств отразился на лице старика, прежде чем он отрицательно покачал головой:

— Сегодня вечером приедет Михайлова и сама вам обо всем расскажет, — и после некоторой паузы добавил: — Если сочтет возможным.

Ильин был готов поклясться, что старик, конечно же, что-то знает, но предпочитает не влезать в чужие дела. «Ну что же, его право. Подождем приезда Михайловой. Может быть, и Антонову удастся что-нибудь узнать новое при сегодняшней встрече с его „источником“. Как бы то ни было, а с Михайловой надо будет побеседовать до начала завтрашнего совещания у Павлова», — подумал он.

Дверь за Ильиным захлопнулась.

Уже вернувшись в отделение милиции и зайдя в свой кабинет, он полез в карман за носовым платком и вдруг наткнулся на твердый квадратик картона. «И когда я только успел сунуть открытку в карман?» — Ильин неожиданно встревожился.

Эта встреча с прошлым наверняка сулила ему неприятности: «Что-то я стал нервным и суеверным. Сегодня же вечером навещу Ольгу Александровну, верну открытку её соседу и избавлюсь от кошмарного наваждения».

Тем не менее он был заинтригован: каким, интересно, образом можно сгинуть раньше, а погибнуть позже, как это произошло с соседом Михайловой? Ему с трудом, но все же удалось отбросить от себя ненужные вопросы: в его работе и без того тайн хватает.

Назавтра Ильин вновь отправился по знакомому адресу. На сей раз он выбрал из всех звонков один, с зеленой кнопочкой. Дверь открылась почти сразу, и он увидел женщину, совсем не похожую на ту, что рисовал в своем воображении. Несмотря на поздний вечер и домашнюю обстановку, она была одета в хорошо отглаженные темные брюки, белую накрахмаленную блузку и черные лакированные туфли. Худощавая, с гладко зачесанными назад волосами, собранными сзади в пучок, смуглым продолговатым лицом, которое обрамляли молодящие её крупные серьги с янтарем. А главное, поражал её ост-рый и внимательный взгляд, испытующе устремленный на него.

«Да, эта женщина прямая противоположность соседу-старику. И совсем не подумаешь, что старик — из благородных, а она — дочка работяги», — было первой мыслью Ильина. Он вошел в комнату вслед за женщиной, отметив про себя её прямую спину и горделивую осанку. В комнате была в основном старая мебель, но чешские полки с последними изданиями как бы подчеркивали, что их хозяйка живет отнюдь не прошлым. Не давая ему много времени на осмотр, Михайлова предпочла прямо перейти к делу:

— Семен Климентьевич меня предупредил, что вы интересовались моей бывшей воспитанницей Аллой Турбиной. Надеюсь, вы понимаете, что, не зная, в чем дело, я вынуждена буду отказать вам в каких-либо сведениях.

Это было произнесено столь категорическим тоном, что Ильин, который ничего не собирался говорить о гибели Турбиной, опасаясь за здоровье старой женщины, переменил свое решение и кратко сообщил об убийстве девушки. Но она проявила редкое самообладание, правда, бледность на смуглых щеках и пальцы, крепко сжавшие спинку стула, выдали её смятение. С минуту она молчала, и Ильин не торопил её. Наконец слегка дрожащим голосом она заговорила и уже через пять минут Ильин знал главное.

Алла Турбина росла у Михайловой на глазах. Девочка была к ней привязана и время от времени посещала свою старую няню, хотя и не научившую её разговаривать по-французски, но привившую любовь к чтению и соблюдению правил этикета. Правда, в последние годы девушка навещала её совсем редко, но на Новый год и в день рождения — обязательно. Последний раз она пришла к ней неожиданно и попросила о необычном одолжении: взять на временное хранение конверт с каким-то прямоугольным предметом. Девушка не вдавалась в детали, а ограничилась лишь просьбой спрятать и сохранить этот конверт, пока она за ним не придет. Объясняя свою необычную просьбу, Алла только сказала, что её лучшая подруга попала в беду, а этот конверт является гарантией её безопасности.

— Больше она ничего не добавила, но для меня было достаточно.

Ильин боялся поверить в столь неожиданную удачу:

— А этот конверт и сейчас у вас? — хрипло спросил он.

— Нет, не у меня. Два дня спустя, днем, она забежала ко мне буквально на три минуты и, торопясь, забрала конверт, сказав, что он ей срочно понадобился.

— Так у вас теперь этого конверта нет? — разочарованно протянул Ильин и ляпнул: — А вы, случайно, не заглянули в конверт, чтобы узнать, что в нем?

Взгляд женщины посуровел, какие-то мгновения она искала нужный ответ, а потом нарочито медленно, с расстановкой сказала:

— Даже если бы конверт не был запечатан, я бы не сочла возможным без разрешения заглядывать в чужие, не принадлежащие мне вещи!

И Ольга Александровна, желая сгладить неловкость, перевела разговор в другую плоскость.

— А вот парень, сопровождавший её в тот раз, мне сразу не понравился, хоть и не сказал ни слова.

Ильин в волнении даже вскочил со стула:

— Так она за конвертом заходила не одна?

— Да, представьте себе. Вид у неё был подавленный и растерянный. А этот парень, высокий, широкоплечий, просто стоял за её спиной и ничего не говорил. Из себя видный, прическа модная, на прямой пробор, одет в белую рубашку и синие брюки. Вид у него спортивный. Но взгляд какой-то настороженный, и держался он напряженно, словно ожидал внезапного нападения. Я его хорошо запомнила: очень уж у него характерное лицо.

Это было уже кое-что! Ильин достал листок чистой бумаги и подробно записал информацию, полученную от старушки.

Ожидая, пока он закончит оформление протокола, женщина нервно теребила платок, на её глаза время от времени навертывались слезы, но она усилием воли сдерживала проявление своих чувств. Наконец он завершил работу, женщина внимательно прочитала и подписала свои показания.

Больше здесь делать было нечего, но он медлил, вспомнив о разговоре с соседом-гномом. Конечно, момент для выяснения судьбы братьев-соседей был выбран крайне неудачно, но Ильин все-таки не удержался.

Женщина внимательно на него посмотрела:

— Зачем вам? А впрочем, здесь нет никакой тайны и загадки: Николая арестовали в тысяча девятьсот тридцать восьмом году, и мы о нем ничего не знали, он не писал — боялся подвести меня, невесту, и своих родственников, а умер он от голода в лагере в сорок третьем году. Ну а Сергея расстреляли по приговору военного трибунала в тысяча девятьсот сорок втором году под Сталинградом. Вот и получилось, что Николай сгинул раньше, а погиб позже. Впрочем, таких историй в то время было множество. А что, Семен Климентьевич вам открытку показывал?

Ильин кивнул и полез в карман, но тут же вспомнил, что забыл её у себя в кабинете. Черт, придется тащиться сюда ещё раз!

А Михайлова раздраженно махнула рукой:

— Пусть бы он лучше вам рассказал, как, дрожа за свою шкуру, все фотографии близких людей в сорок седьмом тайком ночью в пепельнице сжигал!

И по её тону, и по сразу посуровевшему лицу Ильин понял, насколько она не любит своего соседа.

Надо было уходить, и Ильин, не желая показаться невежливым, сочувственно проговорил:

— Да, нелегкое вашему поколению досталось время, сколько людей безвинно загубили из-за произвола и беззакония!

И вновь женщина внимательно, словно ища ответ на мучивший её всю жизнь вопрос, всмотрелась в его лицо. Этот изучающий взгляд смущал Ильина и заставлял его чувствовать себя неловко, словно он лично был виноват в трагической судьбе сидящей перед ним женщины. Наконец после некоторых колебаний она произнесла совсем не то, что он ожидал от неё услышать:

— Все дело в том, что братьев Гордеевых — и Николая и Сергея — судили как раз по закону. И формально оба действительно были виновны, хотя на самом деле и тот и другой умные, сильные и добрые люди, искавшие справедливости. Вот мой жених Николай написал полемическую статью под названием «Тринадцать сомнений», в которой показал отход тогдашних властей от революционных идей, и послал в газету. Так формально он был признан антисоветчиком, хотя, конечно, сам он, желая своей родине благополучия, искренне считал, что борется с искривлением генеральной линии, проводимой чиновниками от партии. Вот и сгинул за свою смелость, хотя наверняка допускал возможность преследования. И от меня, своей невесты, скрыл, видимо, под удар подставлять не хотел. Арестовали его ночью, я выскочила тогда в коридор, хотела попрощаться. Не дали. Следователь, вроде вас молодой человек, силой меня из коридора в комнату втолкнул, а мать, покойница, вцепилась намертво, на мне повисла и больше не выпустила.

Женщина, вспомнив ту страшную для неё ночь, еле справившись с волнением, продолжила:

— А Сергея судили за то, что в первом бою его необстрелянная рота вся побежала. Ну надо было кого-то из оставшихся в живых расстрелять в назидание другим. Вот выбор и пал на него. Командир-то его добрый человек оказался. Понимал, что вся рота виновата и по первому бою нельзя ещё судить о дальнейшей судьбе необстрелянных солдат, каждый из которых может потом стать героем. Он приказал отписать отцу с матерью, что сын их погиб смертью храбрых, а уж после войны, в сорок седьмом году заехал бывший однополчанин Сергея да и рассказал, как на самом деле тот свои дни земные закончил. Тогда-то и сжег тайком все фотографии братьев Семен, суеверно надеясь, что это предотвратит его собственную гибель. Впрочем, как видите, он действительно уцелел. Но всю жизнь дрожал, потому и не женился, хотя мужчина был видный и женщинам нравился. Вот и живет здесь, в этой квартире, словно рыбка в аквариуме. Долго живет! А что толку? Разве это жизнь в тоскливом ожидании беды и несчастий? А смелые и умные его братья не угодны здесь оказались. Но формально, с точки зрения закона, их обоих судили правильно. Вот только… — женщина внезапно замолчала, а потом спросила Ильина, вновь испытующе взглянув на него: — Значит, жалея нас, вы считаете, что вам достались другие времена, где все происходит по закону и справедливости?

Ильин, пожав плечами, подумал: «Странный вопрос! Это и так ясно!» Видимо, и не ожидая ответа, женщина встала, давая понять, что разговор окончен.

Ильин записал на листке из блокнота свой номер телефона, попросил, если будут новости, позвонить и вышел в коридор.

Он успел заметить, как в глубине квартиры мелькнула и скрылась за дверью своей комнаты сгорбленная спина в старой пижамной куртке с полосами на спине, как у тюремной робы.

«Подслушивал, наверное, старичок, опасаясь козней соседки. Хотел узнать, не наговорит ли она чего лишнего представителю карательных органов. Да, люди их поколения, наверное, никогда не избавятся от страха перед репрессиями».

Так и не решившись зайти к старику, Ильин направился к выходу. Из-за дверей Михайловой до него донесся горький и жалобный плач оставшейся в одиночестве женщины.

На оперативном совещании первым докладывал Ильин. Он довольно сухо рассказал все, что узнал от Михайловой, и о том, что Турбина в сопровождении неизвестного молодого человека через два дня вновь зашла к своей бывшей няне и забрала отданный на хранение конверт.

Но его сообщение не произвело особого впечатления: оно действительно мало что проясняло. С профессиональной точки зрения в сообщенных Ильиным сведениях их мог реально интересовать лишь сопровождающий Турбину парень, с которым она пришла за конвертом. Михайлова его хорошо рассмотрела и в случае необходимости могла опознать. — Да, мужики, — подвел итог Антонов, — все, что узнал Ильин, интересно, но для изобличения виновных в убийстве Турбиной лиц не имеет никакого значения. Вновь мы опоздали, и преступники смеются над нами. Послушайте, что мне рассказал коммерсант, с которым я вчера встречался. Мы здорово поприжали этого бизнесмена на одной махинации, и у него был выбор: либо потерять свое выгодное дело, либо поделиться с нами информацией.

— Значит, у него не было выбора, — с усмешкой заметил Кондратов.

— Можно считать и так, — пожал плечами Антонов и продолжил: — Так вот, он для нас прояснил немного, но главное. В тот вечер гуляли «солидные» люди — Седой, Туз, Хромой и ещё два человека. Были и девочки, в том числе и Булка-Курлыкова. Сначала гуляли, веселились, а потом решили о делах поговорить. Магнитофон вырубили и девочек попросили удалиться. Только вот штука какая: магнитофон оказался включенным на запись. Может быть, Булка специально кнопочку нажала, а возможно, все как-то случайно получилось. Короче, вернулись девочки в апартаменты, и кассета с записью серьезного разговора у Булки оказалась. Наш друг говорит, что так себе беседа, довольно обычная для деловых людей, но было там упоминание секретного номера некоего банковского счета, через него большие деньги перекачиваются. Никто не должен был знать, что через этот банк деньги «отмываются», но девчонка сдуру полезла на следующий день Седого шантажировать. Он осатанел. И главным образом оттого, что эта девица, для которой он сделал больше, чем отец родной, вздумала выступить против. Этого он ей простить не мог, однако пообещал заплатить на следующий день. Ну и начали его ребята за девчонкой следить. Так её подругу вычислили, которой она кассету передала. И вот, заметая следы, сначала эту Булку «замочили», а потом через пару дней похитили и Турбину, прямо возле института в машину запихнули и отвезли в дом Седого. Она первоначально держалась твердо, все отрицала, и тогда Седой ей пригрозил изнасилованием и велел Кувалде, своему подручному, готовиться. Кувалда начал раздеваться, и девчонка сразу согласилась отдать кассету. Поехали и у какой-то там старухи эту опасную вещичку изъяли. После этого был сходняк, и решили на всякий случай убрать и эту опасную свидетельницу: вдруг Булка ей что-нибудь лишнее трекнула. Седой был против, жалел девчонку. Но дело есть дело, и Турбину тоже под Сапожника поставили. Вот что мне удалось выяснить. Ну а теперь, когда Ильин кое-какие недостающие детальки добавил, все стало на свои места.

Это пренебрежительное «детальки» разом смазало всю работу, проделанную Ильиным, и сильно ударило его по самолюбию. Но возразить особенно было нечего. Все оборачивалось действительно плохо: что было на кассете, теперь не узнать, доказательств против авторитетов никаких, и остается только одно: попытаться хотя бы раскрыть убийство Турбиной на уровне исполнителя, найдя и изобличив Сапожника. Тем более, что, по утверждению Антонова, проверкой по учетам и по оперативным данным выявлено несколько человек, среди которых с высокой долей вероятности имеется и этот недоучившийся медик. Но вот удастся ли доказать вину этого субъекта после установления его личности — это, конечно, вопрос сложный.

В конце концов решили сосредоточиться на поиске Сапожника. Но Антонов просил пока ему не мешать и обещал не позднее чем через два дня установить личность киллера.

Ну что же, его право. Впрочем, все равно ни у кого из присутствующих никаких зацепок на данный момент не было. На этом и разошлись.

В начале седьмого, когда Ильин уже собирался домой, раздался вдруг телефонный звонок. Он рывком снял трубку и, услышав голос следователя Павлова, понял, что дело очень важное.

— Слушай, Ильин, тут есть новости от Антонова. И довольно неожиданные. Он мне только что сообщил, что Сапожник вновь проявился: совершено ещё одно заказное убийство. На этот раз — бизнесмена, не крупного, но и не мелкого. По крайней мере, он крутился в тех же кругах, что и Седой, и Туз, и Хромой. Вот только одно нам пока непонятно: как эти умные люди, решившие убрать Сапожника, ставшего опасным свидетелем, вдруг вновь прибегают к его услугам? Не вяжется что-то. Антонов с Кондратовым работают там, на месте преступления, и, кажется, нащупали что-то интересное. По телефону Антонов не стал вдаваться в подробности, но уверяет, что в сочетании с данными оперативных учетов скорее всего уже сегодня к вечеру будут знать, кто такой Сапожник. Зацепки там у них имеются серьезные. Завтра рано утром давай соберемся и обговорим новую ситуацию.

Ильин положил трубку и задумался.

В деле убийства Турбиной появилась новая загадка.