"Мажор" - читать интересную книгу автора (Макаренко Антон Семенович)Акт третийКрейцер: Совещание ни в чем меня не убедило. Троян: Должно выйти. Крейцер: А не выходит. Может быть, молебен отслужить нужно? Позовите попа, отслужите молебен. Святой водой покропить? Кропите все ваши агрегаты. Давайте делать то, что нужно, по вашему мнению. А что нужно? Ну? Что нужно, Петр Петрович? Воргунов: Я так думаю, что поп и святая вода не помешают. Крейцер Воргунов: Получится полный ассортимент: головотяпство, лень, чудеса и попы. Попы определенно соответствуют. Стиль будет выдержан… Дмитриевский: Петр Петрович по обыкновению шутит. Причины ведь более или менее известны, только вы не хотите назвать их серьезными. Я уже докладывал вам: производство у нас сложное, мальчики работать не умеют, и, кроме того, как это ни неприятно признать, — крадут. Крадут инструменты, материалы. Я вот только сейчас узнал: у коммунара Собченко украли штанген, он стоит сто пятьдесят рублей, и без него работать нельзя. Штанген заграничный. И все это на самом ответственном участке, на выключателях. Крейцер: Что вы скажите, Петр Петрович? Воргунов: То же самое. Кражи тоже соответствуют: тоже стиль. Крейцер: Но нужно же бороться с этим стилем! Надо же принимать меры. Найти воров, наладить учет и ответственность. Ведь и на заводах могут красть. Никто из нас никогда не думает: вот он пролетарий, так и не украдет. Пролетарий тоже может спереть. Надо организовать дело, а вы сидите и руками разводите. Троян: Я думаю так: организм физически здоров, но наблюдаются, понимаете… так сказать, мозговые явления. Мальчики работой интересуются, к станкам относятся любовно, у нас все есть, это верно… Но вот — кражи, потом как бы это сказать: именно мозговые явления… Крейцер: В чем дело? Воргунов: Я вам скажу, в чем дело. Психическая установка не такая. Другая нужна психическая установка. Нужно более точное отношение к себе и к задаче. А у нас этого нет. Ведь сегодня целый скандал: диаметр штатива пять сантиметров, а диаметр пружины, которая на штатив надевается, — понимаете? — у нас вышел четыре с половиной сантиметра. Кто виноват? Виноватого, конечно, мы найдем, но это же не производственная работа — искать виноватого. Второе: выключатель. Вы говорите: мальчики виноваты. Не то, не то, Георгий Васильевич. Крейцер: Теперь понял, чего вам не хватает. Вам не хватает немца. До каких пор мы немцев будем целовать? Воргунов: Еще долго будем целовать… Крейцер: Глупости. Воргунов: Будем… Крейцер: А я говорю: глупости. Воргунов: Ну и говорите. А пока что мы выключатель делаем вручную и накладываем заклепки по методу Иванушки-дурачка. Делаем, а того нет, чтобы задуматься, напряжения нет, воли, всего такого… Дмитриевский: Петр Петрович, вот бы вы сели и задумались. Крейцер: Молодец! Воргунов: Не молодец, а гадость… Я начальник механического цеха, почему я должен выполнять работу конструктора? Что это за организация? Все в расчете на случайность. И автомат загнали. Крейцер: Автомат стоит? Троян: Автомат испорчен? Дмитриевский: Нет. Воргунов: Загнали. Это Ваш Белоконь… Крейцер: Товарищи, вы просто не овладели техникой. Воргунов: Вы еще скажете: болезни роста. Крейцер: А что же, и скажу. Воргунов: Александр Осипович, простите меня, старика. В Европе давно нет холеры, сыпного тифа и этих самых болезней роста. Крейцер Воргунов: Это, может у дворян каких там. У техников этого нет… Троян (улыбается): Вы замечаете, Петр Петрович, что вы делаете успехи в классовом подходе? Крейцер Воргунов Крейцер Зырянский: Васька, скоро сигнал? Клюкин: Через двадцать минут. Клюкин: Чего тебе? Лаптенко: В коммуну. Клюкин: Чего в коммуну? Лаптенко: Примите меня в коммуну. Клюкин: Как тебя зовут? Лаптенко: Гришка, Лаптенко Гришка. Клюкин: Ты откуда? Лаптенко: Да откуда же? Мне негде жить. Клюкин: Давно на улице? Лаптенко: Два года. Как ушел от мамки. Клюкин: Сядь вот там, подожди. Нет, на диван не садись, на ступеньку сядь. Белоконь: Я сколько раз говорил главному инженеру: раз они набросали гвоздей в коробку шестеренок, пускай они и отвечают. Я за автомат определенно не отвечаю. Григорьев: А кто набросал? Белоконь: Да кто же? Я знаю разве? Народ тут такой. Они меня… Белоконь:…утопить готовы, что я с них определенно требую. Игорь Александрович, переведите меня на другой завод. Григорьев: Глупости, работай здесь. Что тебе, плохо? Белоконь: Оно не плохо, да народ здесь беспокойный здорово… Григорьев: Ничего. Белоконь: Народ здесь оскорбительный. А я такого не люблю. С автоматом этим прохода нету… Вы скажите главному… Григорьев: Хорошо. Григорьев: Здравствуйте, Надежда Николаевна. Торская: Здравствуйте, здравствуйте, Вася. Не знаешь, где Вальченко? Клюкин: Кажется, на заводе. Григорьев: Спасите мою душу, Надежда Николаевна. Уже не товарищ Вальченко вас ищет, а вы его ищете… Торская: Товарищ Вальченко мне нужен, вот я его и ищу. Григорьев: Кажется, товарищ Вальченко вытеснил из вашей души даже коммунаров. Торская: Ошибаетесь, в моей душе они уместятся, не мешая друг другу. Григорьев: Только для меня нет места в этой любвеобильной душе. Торская: Для людей вашей категории места нет. Верно. Григорьев: Надежда Николаевна, обратите внимание, здесь часовой. Торская: Ничего не могу поделать: в присутствии часового вы не умнеете. Григорьев: Так, Надежда Николаевна? Торская: Да, так. Григорьев: Хорошо. (Ушел наверх.) Клюкин: Сцена ревности, да? Торская: Нет, Вася, это сцена хамства… Клюкин: И я так думаю. Торская: А где Воргунов? Клюкин: А вот. Воргунов: Удивительное дело: для чего я вам могу понадобиться? Торская: Идите сюда, мне надо с вами поговорить. Садитесь. Воргунов: А это что за персонаж? Клюкин: В коммуну просится. Воргунов: Смотрите, какой он смирненький. Ну, чего ты такой смирный? Лаптенко: Примите в коммуну. Воргунов: Ага, практические соображения, значит? Лаптенко: У меня соображение хорошее. Примите. Воргунов: Я вижу: смирненький. Торская: Так и нужно: он будет хорошим коммунаром, правда? Лаптенко: Я буду все делать… А примете? Торская: Я здесь человек маленький… Попросишь старших…Примут. Воргунов: Ну, сел. Говорите, в чем дело? Торская: Один коммунар, фамилия его Одарюк, сделал важное усовершенствование в выключателе. Об этом говорят все коммунары. Вам известно? Воргунов: Ничего не слышал. В выключателе? Угу… Торская: Знает о нем Григорьев. Григорьев объявил, что усовершенствование Одарюка ничего не стоит. Я хочу, чтобы вы проверили. Воргунов: Где же этот молодой русский изобретатель? Клюкин: Он сейчас на работе, я могу вам рассказать. Воргунов: Оказывается, это уже достояние широких народных масс? Рассказывайте. Клюкин: В выключателе есть пластинка, знаете? Воргунов: Ну? Клюкин: Там на двух углушках нужно высверлить две дырочки и закрепывать на них штифтики для контактов. Одарюк предлагает дырочек не сверлить, штифтиков не ставить, а штамповать пластинку наподобие ласточкиного хвоста, а потом загнуть два хвостика. Можно их загнуть во время штамповки. Получаются хорошие контакты. Воргунов: Угу. Это он сам придумал? Клюкин: Ну, а кто же? Торская: Разве хорошо? Воргунов Торская: Петр Петрович, куда же вы? Воргунов Клюкин: Да нет, Одарюк. Воргунов: Пошлите этого Одергейма ко мне. Клюкин Воргунов: Товарищ Григорьев, вам было известно предложение Одарюка — ласточкин хвост? Григорьев: Дело в том… Воргунов: Было известно? Григорьев: Было… Воргунов: Больше не имею вопросов. Григорьев: Петр Петрович, спасите мою душу — я же говорил о нем Георгию Васильевичу, и он со мной согласился. Воргунов: С чем именно согласился? Григорьев: Что это слишком наивно. Воргунов: Угу. Замечательно! Григорьев: И потом ведь немцы этого не делают. Воргунов: Отправляйтесь к чертовой матери с вашими немцами, понимаете? Немцы за вас будут соображать? Ох ты, Господи, когда это кончится? Григорьев: Это вы ему рассказали, товарищ Торская? Торская: Я. Григорьев: Это называется интригой, товарищ Торская. Торская: Это называется борьбой, товарищ Григорьев. Григорьев: Что она ему рассказывала? Клюкин: С часовым разговаривать строго воспрещается. Григорьев: Ага, воспрещается? Зырянский Лаптенко: Дядя, примите в коммуну. Зырянский: Из детского дома давно? Лаптенко: Я не из детского дома. Зырянский: А ну, покажи. Лаптенко: Три дня. Зырянский: Так чего ты к нам пришел? Лаптенко: На заводе хочу работать. Зырянский: Ну, посиди, просохни малость. (Уходит во двор.) Лаптенко: А кто здесь самый старший? Клюкин: Обойдешься без самого старшего. Клюкин: Ты где это шляешься? Синенький: Ты знаешь, что в цехе делается? Зырянский Вехова обыскивал. Клюкин: Ящик? Синенький: Ага. Два французких ключа, которые у Гедзя пропали. Клюкин: Ну, давай, давай. Вехов: На что мне эти ключи, у меня самого таких два. Зырянский: Значит, продать хотел! Я тебя знаю! Вехов: Алеша, честное слово, коммунарское слово, не брал. Зырянский: Почему они в твоем ящике? Вехов: Не знаю. Жученко: Я его сейчас выгоню на все четыре стороны. Ага, он здесь? Шведов: Подожди выгонять, чего ты горячишься? Жученко: Ты понимаешь, Шведов, по всему заводу и в городе уже растрепали: «Коммунары крадут», «Коммунары — воры, срывают завод». Зырянский: Ты, Шведов, брось тут добрую душу разводить. Сколько инструмента пропало! А штанген у Собченко? Я вот тебя поддам в дверь!.. Шведов: Так не годится, Алексей. Вечером в бюро поговорим. Это дело темное. Ведь он не признался? Тут может быть ошибка. Зырянский: Я его выгоню сейчас. А ты меня в бюро сколько хочешь разделывай. Шведов: Я не позволю никого выгонять без разбора. Жученко: И вечно ты, Шведов, усложняешь дело. Шведов: Постой. Ты вот что, Алексей, скажи мне: почему ты у него производил обыск? Зырянский: По праву дежурного командира. Шведов: Да знаю. А почему именно у него? Зырянский: А мне Григорьев сказал. Жученко: Григорьев сказал? Зырянский: Чего ты? Жученко: Постой. Как он тебе сказал? Зырянский: Просто сказал, что он подозревает Вехова. Шведов: Откуда же он знает? Зырянский: Значит, знает. Гедзь: А в самом деле интересно: как он может знать, что Вехов у меня украл ключи? Зырянский: Разве вы коммунары? Вы бабы. Откуда знает? Что же, по-вашему, он крал вместе с Веховым? Значит, имеет какие-нибудь основания. Шведов Гедзь: Да, это верно. Скажи, Вехов, прямо: когда ты украл ключи? Вехов: Я ключей не брал. Шведов: Я ему верю. Зырянский: Ну еще бы! Как это можно, чтобы Шведов кому-нибудь не поверил? Я удивляюсь, как ты попам не веришь? Ну что с ним делать? Шведов: Это дело завтра разберем. Завтра все равно день боевой. И комсомол и совет командиров. Гедзь: Странная история! Собченко: Теперь у нас все истории странные. Вот смотри: мой штанген, эти самые ключи, сколько инструмента у всех пропадает. Откуда у нас столько воров? Откуда набрались, понимаешь? Романченко Жученко: Вот мудрец тоже, Федя, а кто же крадет? Романченко: Это черти завелись в коммуне. Донченко: Вот я тебе уши надеру. Какие черти? Романченко: Завелись в коммуне. Черти. С рогами и хвостом. Штатив пять сантиметров, а пружина четыре с половиной. Все крадут. Много чертей. Мы вчера с Ванькой одного поймали. Шведов: И что ты мелешь? Кого вы поймали? Романченко: Я же сказал тебе: черта, такой, знаешь… Жученко: А ну, покажи. Романченко: Э, нет! Это мы в подарок готовим с Ванькой. Жученко: Кому? Романченко: Совету командиров, кому же? Вот завтра поднесем. Шведов: Болтает пацан. Жученко: Нет, здесь что-то есть. Федька — серьезный человек. Черный Собченко: Вот еще этот Григорьев, понимаешь ты… А зачем он тебе? Черный: В коллекторе была прокладка из слюды. Обтачивали коллектор на шлифовальных. Теперь ставим прокладку бокелитовую. Жученко: А бокелит на шлифовальных плавится. Черный: Во, прокладку переменили, а того не заметили, что бокелит жару не выдерживает. Ты знаешь, какое вращение на шлифовальных? Собченко: Ну? Черный: Вот тебе и «ну». Бокелит расплавится, а снаружи этого не видно. Ставим коллектор на место, все собираем, пробуем мотор — ничего не выходит. А черт его знает, в чем причина? Попробуй догадаться. Собченко: А кричали все: «Девчата виноваты — обмотка неверная». Черный: Валили на обмотку. Девчата уже и плакали, бедные. Жученко: Да, это, брат, действительно. Кто же это наделал? Черный: Да Григорьев же… Шведов: Ну будет завтра день, постойте. Жученко: Действительно, черти в коммуне. Зырянский: Вот, может быть, товарищ Воргунов разъяснит? Воргунов: Чего разъяснять? Жученко: Говорят, черти в коммуне завелись. Воргунов: Этого только не хватало. Жученко: Товарищ Воргунов, вы слышали сказки о штативе и пружине, о бокелитовой прокладке, об автомате, о ласточкином хвосте? Воргунов: Слышал. Гедзь: Так отчего это? Воргунов: Отчего? Ясно — отчего. Не умеем работать. Шведов: А вот мы за это возьмемся по-комсомольскому. Воргунов: Как же это — по-комсомольскому? Шведов: А вы не знаете? Воргунов: Да видите ли, я уже сорок лет как в комсомольцах не был. Блюм: Энтузиазм — вот что нужно! Жученко: А вы в энтузиазм верите? Воргунов: Я ни во что не верю. Я могу только знать или не знать. Собченко: Ну хорошо, так вы энтузиазм знаете? Воргунов: Это штука для меня трудная. Начнем с маленького. Вот вы рабфаковцы. Значит, геометрию, скажем, знаете? Голоса: Знаем. Воргунов: Какая формула площади круга? Голоса: Пи эр квадрат. Воргунов: Как можно эту формулу изменить при помощи энтузиазма? Зырянский: Ну, так это само собой… Энтузиазм не для того, чтобы формулы портить. Воргунов: Вот человек хорошо сказал. А вот работа нашего завода состоит из одних формул. Куда ни повернись — математика. Шведов: И для того, чтобы применять математику, нужен энтузиазм. Воргунов: Посмотрим. Возьмем того портача, который, скажем, проектировал бокелитовую прокладку. Сейчас он обтачивает на шлифовальных. Это без энтузиазма. А не дай Господи, он станет энтузиастом, так он коллектор в горне обжигать будет. Голоса: Ну… Воргунов: Да. Ведь тут все дело в знании и честности. Если ты не знаешь свойств бокелита, не смей браться за конструирование бокелитовых деталей. Или посмотри в справочник. Вы понимаете, молодые люди? Это ведь халтура, это мошенничество, портачество. Люди не уважают ни себя, ни математики, ни работы, ничего. Какой энтузиазм может им помочь? Воргунов: Вот и все. Можно продолжать мой путь? Собченко: Нет, минуточку. Вот бакинцы выполнили пятилетний план в два с половиной года. Разве это не энтузиазм? Воргунов: Да нет! Подобрались хорошие, честные, уважающие себя работники. Они всегда одинаковы — и с энтузиазмом и без энтузиазма. А сволочь всегда есть сволочь, и нечего призывать ее к подвигам. Дать стрихнина — и все. Жученко: А вот вы не правы, так не правы! Нас тогда всех стрихнином потравить нужно было… Воргунов: Почему… вас? Жученко Гедзь: Да это же известно, чего там скрывать. Мы, товарищ Воргунов, были, как бы это выразить… не так, чтобы очень честные… Воргунов: На работе? Гедзь: Нет, не на работе… Воргунов: Меня интересует только работа, а если вы там от любви или от голода… ну так это… это другое дело, совсем другое дело… Ну, я плыву дальше… Гедзь: Здорово завернул. Шведов: Он правильно сказал. Конечно, нужны прежде всего точность и освоение техники. Клюкин: И энтузиазм! Шведов: Вот для него как-то места не находится. Клюкин: Жалко, что я на посту стою. А то я треснул бы тебя прикладом по голове за такие разговоры, хоть ты и секретарь. Собченко: Давай я за тебя постою, а ты тресни… Шведов: Постойте, чем неправильно? Клюкин: А ты понимаешь? Точность ему показали. А раньше он о точности не слышал? И у буржуев есть точность. Гедзь: Ты точности дай волю… Они с тебя и шкуру стянут по всем правилам математики. Точность у них называется расчетом… Собченко: А этот дед тоже, видно, такой… буржуазный… Клюкин: Ты этого деда не знаешь, так и молчи… Собченко: А что? Почему не знаю?.. Вот он говорит… Гедзь: Он чудак. Клюкин: Он чудак только снаружи… и бывает… такое закручивает. А на самом деле он у нас тут первый энтузиаст. Собченко: О! Зырянский: Ты тоже, Клюкин, закручиваешь… Клюкин: А ты смотри. Мы вот с тобой смеемся, а он, смотри, какой черный ходит. Думаешь, отчего это? Он душой болеет… Собченко: Это еще ничего не значит. Жученко: Соломон Маркович, энтузиазм нужен или не нужен? Блюм: Ну, это как сказать… Если что-нибудь получить, так почему, пожалуйста, энтузиазм нужен, это хорошее дело… А то другой получит, а ты будешь стоять как из кулька в рогожку. Ну, а если платить, например, так зачем тебе энтузиазм? Если тебе есть чем платить, так с тебя возьмут, не беспокойся, ну, а если тебе нечем платить, так нужно тихонько сидеть и не кричать, для чего тебе этот самый энтузиазм… Шведов: Вот это я понимаю. Ну, а если в работе? Блюм: И в работе так: когда ты умеешь что-нибудь делать, так пожалуйста… А когда не умеешь, так кому ты нужен с твоим энтузиазмом. Не мешай другому — и все. Шведов: То же самое. Блюм: Что, то же самое? Жученко: И Воргунов так говорит. Блюм: Ну, так он же образованный человек, потому так и говорит. Собченко: Соломон Маркович, где вы были целый день? Блюм: У Соломона Марковича нет письменного стола, так он целый день бегает. А тут еще эту старую столярную на меня набросили. Гедзь: Соломон Маркович, вы эту столярную скорее разбирайте. Блюм: Кого разбирать, что вы говорите? Я на ней еще заработаю полмиллиона. Собченко: Не заработаете, она сгорит раньше. Блюм: Ну, что вы! Жученко: Все коммунары говорят, что сгорит. Дня такого нет, чтобы там что-нибудь не загорелось. Блюм: Вы знаете, я и сам так думаю. Даже ночью спать не могу… Ой! Зырянский: Ну, ребята, переодеваться, скоро будут ужин давать. Лаптенко: Три дня ничего не ел. Зырянский: Какой же ты беспризорный после этого? Мы таких не принимаем. Лаптенко: А как же? Зырянский: А ты не знаешь как? Ты что сегодня спер на базаре? Лаптенко: Я? Зырянский: Ну да… Лаптенко: Так… только подметки… пару. Зырянский: Где ж они? Лаптенко: Кого, подметки? Зырянский: Да. Лаптенко: Прошамал. Зырянский: То-то же. А то: «Три дня не ел». Дураком прикидываешься. Ты если в коммуну поступаешь, так брехать брось. Наташа Клюкин: О, Наташа, здравствуй, как это ты? Наташа: Пришла проведать. К девочкам некого послать? Клюкин: Да ты иди прямо в спальню. Там все. Наташа: А кто дежурный сегодня? Клюкин: Зырянский. Наташа: Ой, вот не повезло… Клюкин: Да ты не бойся, иди, что он тебе сделает? Зырянский: О, а вы чего пожаловали? Наташа: Нужно мне… Зырянский: Скажите, пожалуйста, — «нужно». Убежала из коммуны, значит, никаких «нужно». Ночевная: Наташа, ой, какая радость! Наташенька, миленькая! Зырянский: Я вас всех арестую! Какая радость? Она убежала из коммуны! Деминская: Убежала, что ты выдумываешь! Не убежала, а замуж вышла. Наталочка, здравствуй! Синенький Наташа Зырянский: Нечего ей здесь околачиваться. Я ее не пущу никуда. Раз убежала из коммуны — кончено. И из-за чего? Из-за романа. Наташа: Как это убежала? Что я — беспризорная, что ли? Я пять лет в коммуне. Зырянский: Пять лет, тем хуже, что ушла по-свински… Для тебя донжуаны лучше коммунаров. Наташа: Какие донжуаны? Зырянский: Петька твой — донжуан. Синенький: Дон-Кихот Ламанчанский! Наташа: Какой он донжуан? Мы с ним в загсе записались. Зырянский: В загс тебе не стыдно было пойти, а в совет командиров стыдно. Убежала и два месяца и носа не показывала. Клюкин: Есть — не пропускать в спальню. Ночевная: Вот ирод. Что же делать? Вася, ты не пропустишь? Клюкин: Что вы? Приказание дежурного не только для меня, а и для вас обязательно. Ночевная: Жучок! Вот пришла Наташа, а Алешка не пускает в спальни. Жученко: А, Наташа, здравствуй! Не пускает? Жученко: Надо же пропустить. Зырянский: Наш старый обычай — беглецов в коммуну не принимать. Жученко: Какой же она беглец? Ну, немного не так сделала. Зырянский: Не пущу. Жученко: В таком случае я тебя приказываю. Зырянский Клюкин: Есть пропустить!.. Жученко: Ну и черт же ты, Алешка. Зырянский: Я черт, а ты… интеллигент… Блюм: Хэ-хэ, какой же он механик, я же знаю… Зырянский: Товарищ Григорьев, разрешите узнать, откуда вы получили сведения, что ключи украл Вехов? Григорьев: Мне сказали. Зырянский: Кто сказал? Григорьев: Для вас, надеюсь, все равно. Ведь это оказалось правдой? Зырянский: Нам не все равно. Почему вы скрываете? Григорьев: Я не хочу подводить того коммунара под неприятности. Клюкин: Это что за психология? Какие неприятности? Григорьев: Спасите мою душу, часовые тоже могут разговаривать? Клюкин: Если нужно, часовые могут даже стрелять… Ответьте, о каких неприятностях вы говорите? Григорьев: Разумеется, этому коммунару будут мстить… Зырянский: Ах ты, черт. Так вы что же думаете? Коммунары все воры, а если кто выдаст, так месть? Вы имеете право это говорить? Григорьев: Не забывайтесь, молодой человек, и не кричите. Зырянский: Я вас отсюда не выпущу, пока вы не скажете… Григорьев: Как же это? Арестуете? Зырянский: А хотя бы и так… Григорьев: Это издевательство над инженером! Гедзь: А разве вы инженер? Торская: В чем дело? Что за собрание? Зырянский: Товарищ Григорьев сообщил нам сегодня, что в ящике Вехова есть краденные вещи. Это верно, нашли, но товарищ Григорьев отказывается сказать, откуда он узнал сам… Торская: Может быть, вы мне скажете, товарищ Григорьев? Григорьев: Продолжайте ваши беседы с товарищем Вальченко… Зырянский: Клюкин, не выпускать его отсюда. Клюкин Вальченко: Товарищ Григорьев, что с вами? Григорьев: Что с вами, товарищ Вальченко? Вам не угодно замечать хулиганства по отношению к инженерам? Вальченко: Я тоже инженер… Блюм: Вас могут обвинить в соучастии… Григорьев: В чем? Блюм: Ну, в чем, известно, в чем. Если кто-нибудь крадет, а другой знает или не хочет сказать, так он тоже… Клюкин Григорьев: Наплевать на ваших дежурных. Гедзь Воргунов Гедзь Воргунов: Давайте подождем… Торская: Товарищи, успокойтесь. Это всегда успеем разобрать. Зырянский, вы же дежурный, наведите порядок. Зырянский: Клюкин, выпустить арестованного. Клюкин: Есть выпустить арестованного. Пожалуйста. Григорьев Гедзь Воргунов: Слишком, знаете, старая форма… Гедзь: Уже согласен. Зырянский: Коммунары, через десять минут ужин. Блюм: Это он у папаши так научился разговаривать? Торская: А вы знаете его отца? Блюм: А как же — генерал-лейтенант Григорьев… Торская: Он умер? Блюм: Нет, он теперь трудящийся… Воргунов: Блюм, что вы чепуху мелете? Блюм: Блюм никогда не мелет чепухи. Их превосходительство сейчас продает газеты в Берлине. Дело, как видите, не солидное. Торская: Откуда вы все это знаете? Блюм: Живешь на свете — все видишь, а то и скажет какой-нибудь знакомый. Торская: Иван Семенович, не грустите. Вальченко: О нет, я прекрасно себя чувствую, но я не могу спокойно выносить такие сцены… Торская: Что вас беспокоит? Вальченко: Мне хочется… драться. Торская Вальченко: В этом роде. Торская: Это прекрасное, захватывающее желание. Я вас понимаю. Наташа Торская: Наконец-то… Как тебе не стыдно! Два месяца не показывалась… Наташа: Зырянского боюсь… Торская: Это верно, его многие побаиваются. Как же ты живешь? Наташа: Хорошо, Надежда Николаевна! Хорошо! Петя, вы знаете, такой хороший… Торская: У вас большая любовь? Наташа: Такая любовь… Ой! Вальченко: Вы меня не бойтесь. Я… Торская: Верно. Вы не бойтесь его, Наташа. Он тоже влюблен… Вальченко: Откуда вы знаете? Торская: «Живешь на свете — все видишь»… Наташа: Это правда? Вальченко: Я бы вам сказал, но я тоже… Зырянского боюсь… Деминская: Ну, сдавай. Клюкин: Ждет совета командиров… Деминская: Ты где живешь? Лаптенко: Я нигде не живу. Деминская: Как это нигде не живешь? Вообще ты живешь или умер? Лаптенко: Вообще? Вообще я живу, а так — нет. Деминская: А ночуешь где? Лаптенко: Вообще? Да? Деминская: Что у тебя за глупый разговор? Где ты сегодня спал? Лаптенко: Ах, сегодня? Там — в одном доме. В парадном. А когда меня примут? Деминская: После ужина будет совет командиров. Только ты на совете ничего не ври. Лаптенко: Я уже знаю. Мне уже говорит этот — Алеша, чтобы не врал. Воргунов: Черт… Деминская: Товарищ Воргунов! Воргунов: Что такое? Деминская: Поднимите окурок. Воргунов: Как это поднять? Деминская: Здесь нельзя курить и бросать окурки. Поднимите. Воргунов: Да… черт… где я его буду искать? Завтра уборщица уберет… Деминская: У нас нет уборщиц. Поднимите. Воргунов: Да что вы на меня с ружьем? Зырянский: Что, опять скандал? Деминская: Товарищ Воргунов Зырянский: Бросать нельзя! Лаптенко: Вот. Воргунов Зырянский: А ты чего стараешься? Сам поднял бы. Ты беспризорный? Лаптенко: Беспризорный. Зырянский: А не лакей, нет? Лаптенко: Так жалко… этого… его зовут Вием? Да? Зырянский: Что ты там?.. Лаптенко: Говорю, жалко… Вия. Зырянский: Смотри ты: «Вия». Молодец, Роза, наша берет. Будет знать старый, что такое энтузиазм. Синенький: Он говорит: уборщица, а Роза — ввик. (Показывает, как стреляют.) Битва котят и медведей. Деминская: Сам ты котенок. Романченко Зырянский: Брешешь! Романченко: Да, пожар!.. Горит крыша!.. Зырянский: Новый скандал! Вот дежурство! Синенький, давай тревогу. Синенький: А как она?.. Смотри ты: забыл… Ага! Зырянский Зырянский Шведов: Есть… Воргунов: Тушить так тушить… Шведов Синенький Шведов: Вот глупый вопрос. Куда ты годишься без сигналки? Шведов Деминская: Есть. Зырянский Деминская: Крейцер у телефона. Зырянский Блюм: У меня сердце… Я не перенесу этого. Ох, боже мой! Мальчики только сегодня говорили… Как они все хорошо знают… Как там дела? Если я сегодня не умру, так значит, я еще здоровый человек. Торская: Не волнуйтесь так. Алеша, пришли ко мне девочку. Зырянский: Есть. Шведов: Кто говорил с Крейцером? Деминская: Дежурный. Захаров: Звони в совхоз. Пускай срочно дают воду, а то совсем сгорим… Шведов Платова (коммунарка лет тринадцати): Что такое, Надежда Николаевна? Торская: Зина, в моей комнате есть нашатырный спирт. Тебе мама даст. Принеси сюда. Платова: Есть. (Побежала наверх.) Зырянский (вбрасывает в вестибюль Болотова, у него в руках радиоприемник): Роза, он арестован. У кого пожар, а у него радио… Деминская: Вот еще… людишки… Как же ты? Болотов: Честное слово, не слышал сигнала. Я там в инструментальной работал, а там… примус… шумит… Деминская: Ну, чего ты врешь: как это можно не слышать тревоги? Вот выгонят тебя — и правильно. Торская: Что случилось? Вальченко: Как замечательно удачно. Собченко: Ушибли здорово. Романченко: Балку вытаскивали, а эта штука… раскоряка такая, как треснет его по кумполу. Он только брык. Вальченко: И не раскоряка, а стропильная нога. Романченко: Нога… Хорошая нога. Торская: Вы уже в сознании? Вальченко: Да ничего… сначала оглушило. Торская: Но у вас кровь? Вальченко: Это ничего… ударило сильно. А как хорошо кончилось. Торская: Вот еще беда… Болотов, беги ко мне, там возле зеркала свеча и спички. Принеси. Деминская: Он под арестом. Торская: Ничего не убежит, я отвечаю… Болотов: Есть. Платова Торская: Ну, как вы себя чувствуете, Соломон Маркович? Блюм: Я себя никак не чувствую… Как там с пожаром этим? Для моего сердца нельзя такие пожары. Мне и доктор сказал: в случае чего у вас будут чреватые последствия… Шведов Торская: Света не будет? Шведов: Одарюк уже на столбе. Будет. Болотов Шведов: Смотри, тут целый лазарет. А я видел, как вас стукнуло, товарищ Вальченко. Аж зазвенело. Вальченко: У меня тоже впечатление было довольно сильное… Блюм: Сильное впечатление хорошо, если у тебя здоровое сердце. Торская: Зина, принеси бинт из больнички. Платова: Есть. Шведов: А знаете, кто хорошо работает? Воргунов. Он и Забегай, как черти. Мы их два раза из огнетушителя тушили. Старый, а с энтузиазмом… Блюм: Голубчик, Шведов… потушим? Шведов: Потушим, а как же… Шведов: О, пожарные приехали. (Выбежал.) Платова Торская: Дайте, я вам перевяжу… Вальченко: Это прямо замечательно. Я желал бы, чтобы меня каждый день… по кумполу. Торская: Через три дня от таких наслаждений никакого кумпола не останется. Зырянский Блюм: Потушили? Зырянский: Не потушили, а растащили по бревнышку. Двор, как огненное озеро. Пожарные приехали. С бочками. Вальченко: Это самый счастливый день… Блюм: Ну, зачем вы так говорите… Вы знаете, чем это может кончиться? Вальченко: А что? Блюм: Я же знаю, чем это кончается. Пока у тебя голова разбита, так все хорошо. А когда голова целая и все на месте, так тебе говорят: я уезжаю… Вальченко: Кто? Блюм: Откуда я знаю кто? Каждая может уехать. Говорит, характерами не сошлись… Жены эти самые… Вальченко: Нет… не может быть… Торская: Мне этот лазарет придется разогнать за то, что он занимается пустяковыми разговорами… Пожарный (входит): Где телефон? 5-50. Говорит связист. Коммуна Фрунзе. Пожар номер шесть. Воды не было. Да, ребята сами растащили. Во дворе много огня. Поливаем. Пришлите несколько бочек… Забегай: Пропустите старых партизан. Ой-ой-ой, что же они с нами сделали? Товарищ Воргунов? Воргунов: Да, здорово нас того. Стервецы, из огнетушителя поливали. Зырянский: Вы еще спасибо скажите, а то из вас окорочка были бы. Вальченко: Жму вашу руку, Петр Петрович. Воргунов: А вы как? Вальченко: О, я наверху блаженства. Воргунов: Кому что, а курице просо… Торская: Да вы весь мокрый, надо сейчас же переодеться. Забегай: Идем, сейчас идем. Я вам предлагаю, как старому партизану, мое галифе. Зырянский: Хорошо, товарищ Воргунов? Воргунов: Да, это по-нашему: все горит, никаких инструментов, шипит, гремит, валится, а они руками, голыми руками. Это все-таки картина… Торская: Да ведь и вы с ними. Воргунов: Да ведь и я такой же… Зырянский: Синенький, давай отбой. Обрывки фраз: — Товарищ Вальченко, как ваше здоровье? — Что же теперь? — Там стульев штук триста. — Это я вас из огнетушителя тушил, товарищ Воргунов. — Значит, и костюм за ваш счет. — А может, он был старый. — Вот кто хорошо действовал. Как тебя зовут? — Лаптенко, Гриша? — Он молодец. — Ему хорошо, у него спецовка подходящая. — Как раз для пожаров. — Его надо сейчас принять. — Идем купаться, корешок… — Соломон Маркович, а я говорил вам. — Это горел старый мир. — Ишь ты какие: старый мир… — Выходит так, что и тушить не надо было. — А за что я вам пошью новые костюмы? — Заработаем. Троян Торская: На кого вы похожи, Николай Павлович! Троян: Горел. Воргунов: Где это вас так? Троян: Это мы разбирали маленькую кладовочку. Жученко Захаров: Ну, Соломон Борисович, ожили? Блюм: Потушили. Ах, как я люблю этих коммунаров! Это же замечательно!.. Вы знаете? Постойте, сколько же огнетушителей истратили? Жученко: Да зачем считать, сколько их было? Блюм: Сорок штук. Жученко: Все истратили, сорок, значит… Блюм Захаров: Что, много? Блюм: Алексей Степанович, разве же так можно? Где же набрать столько денег? Сорок огнетушителей на такой маленький пожар… Это же безобразие. Синенький Крейцер Зырянский: Председателю Правления трудовой коммуны имени Фрунзе дежурный по коммуне командир второго отряда Зырянский отдает рапорт: в коммуне имени Фрунзе все благополучно. Коммунаров двести один, раненых Крейцер: Вот, дьяволы… |
||
|