"Личный убийца" - читать интересную книгу автора (Приходько Олег Игоревич)

ГЛАВА 24

В шесть часов утра он приехал к Итальянцу на СТОА.

— Мне нужна машина. Не очень дорогая, но очень надежная. Дня на два-три, может, на больше.

Итальянец вздохнул, вытер руки ветошью и смерил Старого Опера взглядом, как будто собирался шить ему костюм.

— Вам, Сан Саныч, автобус нужен. У меня один есть — «Ниссан». Не скажу, чтобы дешево, но по габаритам — самое оно.

«Ниссан» Каменеву не понравился; осмотрев парк из четырех автомобилей, два из которых оказались неисправными («У меня же не бюро по прокату», — оправдался Итальянец в ответ на его выговор), он взял ключи от белой «Нивы».

— В долгу не останусь, — чиркнул стартером и захлопнул дверцу.

— О каком долге может идти речь, — проговорил Итальянец, провожая машину тоскливым взглядом. — Это я вам должен за бесплатную путевку в «санаторий» на восемь лет.

…Сатанистов со звездами Каменев не встречал, но к центру стягивались коммунисты с шарами и флагами. Проехав по Измайловскому до пересечения с 10-й Парковой, он остановился неподалеку от станции метро «Первомайская» и пешком дошел до Театра мимики и жеста. Здесь, на одной из скамеек, скончался Ариничев. Неподалеку, в трехстах метрах, жил когда-то Петр Швец, следователь при Генпрокуратуре, связавший их всех воедино — Женьку, Арнольдова, Нику с Нежиным, Илларионовых…

Каменев добрел до ближайшего двора, справился у жильцов, как найти дворничиху. Она жила на первом этаже углового дома. Каменев вошел в сырой подъезд и позвонил. Дверь открыла дворничихина дочь, девочка лет шести.

— Здравствуй, — сказал Каменев. — Мама дома? Девочка молча смотрела на него, не в силах сдвинуться с места, потом отступила на шаг и закричала:

— Мама! Мама! К тебе дядя из милиции пришел! Такой огр-р-ромный!

Каменев рассмеялся и переступил порог.

— Откуда же ты знаешь, что я из милиции?

— А к нам в последнее время только из милиции и ходят, — вышла хозяйка в цветастом фартуке.

— С праздником вас, — кивнул Каменев, хотя и не был уверен после ночного разговора с Женькой, что с таким праздником стоит поздравлять. — Извините, я отниму у вас немного времени. Это вы обнаружили?..

— Я, я обнаружила. Вернее, не я, а сестра Анфиса, монахиня…

Из кухни вкусно пахло луком и жареным мясом.

— Не могли бы мы с вами пройти на то место, Настя? Буквально на одну минуту. Вы мне только покажете ту скамейку и по пути расскажете, как все было.

Настя сняла фартук, переобулась в туфли, но вдруг замерла:

— А вы… вы, что же, не из милиции будете?

Он понял, что с такой просьбой милиция едва ли стала бы к ней обращаться — уж что-что, а скамейка здесь наверняка всем была известна. Хотел предъявить удостоверение частного детектива, но потом спохватился: Либерман нанимал его как отставного сыщика из МУРа, и о причастности Каменева к «Шерифу» ей знать ни к чему.

— Из милиции. Только я из МУРа. — Он достал старую визитку, в которой значился старшим опером МУРа, показал ей, но она «документом» не заинтересовалась — не все ли равно!

— Погодите, сейчас плиту выключу, — метнулась на кухню.

Каменев присел, взял девочку за ручку:

— Тебя как звать-то?

— Маша.

— А что ты больше всего любишь есть, Маша?

— Шоколад. А ты?

— Я?.. — Каменев засмеялся. — Я бутерброды больше всего люблю. С яйцом и килькой.

…Вместе с Настей они вышли со двора и направились по бульвару к театру. Скамья, на которой умер Ариничев, оказалась крайней на перекрестке. Ближе к метро присесть было негде.

— Вот здесь он сидел, — рассказывала Настя. — Сестра Анфиса мимо проходила, он портфель на коленях держал, а на портфель наклонился, голову руками обхватил. Сестра Анфиса к нему обратилась — молчит. Что-то ей подозрительно показалось, больно белый, говорит, был. Тронула за плечо, а он заваливаться стал на правый бок. Чуть на асфальт не упал, еле подхватить успела.

— А вы где в это время были?

— А вон там, во дворе убирала.

— И что же, больше народу не было на бульваре?

— Нет, почему… Были прохожие, по улице шли.

На углу, вон, магазин молочный… А на светофоре — вон там, видите? — мальчишки крутились, мойщики.

— Кто?

— Ну, машины они моют, шпана местная, лет по десять-двенадцать. Мало было людей, воскресенье ведь, десятый час. Анфиса ко мне подбежала: «Девушка, — говорит, — там человек на лавочке помер», — одной рукой мне показывает, а другой, значит, крестится. Я побежала к таксофону, она со мной. Крестится — испугалась, видать, вокруг толпа стала собираться. Какая-то женщина сказала, что она врач, пульс у него пощупала. «Все, — говорит, — поздно!» Вдруг монахиня смотрит на меня и спрашивает шепотом: «А портфель его где ж?» Я ей: «Какой портфель?» А она говорит, что, когда к покойнику-то подошла, при нем портфель был. Обыкновенный, толстый портфель, большой, с табличкой медной. Старый такой, рыжий. Ну, я сама портфеля-то не видела, не знаю — с ее слов рассказываю. Да, может, вы в сто двадцать пятое отделение обратитесь? Они ведь, когда приехали, стали всех допрашивать, кто что видел. И монахиню очень подробно спрашивали. Бедная Анфиса плакала с перепугу, ей-то мирские дела ни к чему, да еще с милицией.

Каменев обошел скамейку, огляделся.

— Значит, если портфель ей не пригрезился с перепугу, то исчез он, пока она добежала до вас и пока вы звонили. Так?

— Выходит, так.

— Странно. Здесь все открыто, видно из окон магазина, на лежащего человека наверняка обратили внимание. Куда же портфель испарился? Надо быть очень шустрым, чтобы схватить портфель и убежать. К тому же, если он был толстым и большим.

— Верно все. Только среди тех, кто возле покойника стоял, портфеля не было. Когда о нем Анфиса вспомнила, они стали все свои вещи показывать и специально милиции дожидаться. Да тут уж всех допросили в округе — и продавцов из молочного…

— Кто?

— Милиция.

— В форме?

— По-разному. В тот день все в форме были, на машине. А назавтра ко мне человек без формы приходил.

— Документ показывал?

— Показывал, только я не запомнила, кто такой. Сказал, что из милиции. Да что я знаю-то? У меня: год назад на участке бомжа с чердака скинули, так никто не интересовался…

— А портфеля Ариничева никто, кроме Анфисы, не видел?

— Да нет, видела контролерша из метро. Это мне потом наш участковый Филимонов рассказал. Она потому и внимание на Ариничева обратила, что он бледный был. Даже зеленый почти. И шел как пьяный. А присмотрелась — на пьяного не похож, и портфель при нем.

«Значит, был портфель. И наверняка была дискета, — думал Каменев. — Он должен был с кем-то встретиться. Возможно, опаздывал, хотел…»

— Стоп! — воскликнул вдруг. — Где здесь ближайший травматологический пункт или больница?

— Да вон же, на Сиреневом бульваре. Если по 10-й Парковой пойти — как раз прямо напротив метро, метров пятьсот.

— Ясно. Спасибо, Настя. Пойдемте, я вас провожу.

Они перешли через проезжую часть.

— А почему МУР-то занимается? — поинтересовалась Настя. — Если, конечно, не секрет. Может, убили его?

— Секрет, — улыбнулся Каменев. Он подошел к киоску и купил большую шоколадку «Кот в сапогах». — Передайте Маше от «огромного дяди из милиции».

— Ой, что вы, не надо…

— Возьмите, возьмите.

Она поблагодарила, пожала протянутую руку и поспешила домой.

«Значит, ему стало плохо, он знал, что здесь неподалеку травмпункт, вышел из метро, но смог дойти только до скамейки. У него должен был быть с собой нитроглицерин. Таблетку нитроглицерина нужно принимать сидя или даже лежа… А если за ним шли? Очень похоже, что именно так и было. Преследователь увидел, что Ариничев присел, остановился здесь, на углу… Потом монахиня… он понял, что сейчас приедет «Скорая», сбегутся люди. Схватил портфель, как только сестра Анфиса отошла, и удалился. А возможно, сел в авто…» — Каменев прикурил, сел в машину и поехал к 125-му ОВДу округа «Северное Измайлово».

Участкового Филимонова Николая Петровича, знакомого Каменева еще с тех пор, как они с Петром в его присутствии взламывали дверь Женькиной квартиры на Первомайской — было это году в девяносто четвертом, — пришлось ждать битый час. Каменев успел познакомиться с дежурным и даже сыграть партию в шашки со сменой постовых. Оказалось, что рыжеволосый сержант со щербиной в верхнем ряду зубов, шепелявый, голубоглазый и улыбчивый, о каких говорят «душа нараспашку», в курсе всего, что произошло на бульваре девятнадцатого апреля.

— Так насшли портфель, товарищщ полковник! — удивленно посмотрел он на Каменева.

— Как — нашли?

— Это вы о журналисте, что ли? — лениво поинтересовался дежурный, наблюдавший за игрой. — Нашли. Жене вернули. Правда, пустой. Но она сказала, что пропал только спортивный костюм и тапочки.

— Ессе блокнот и русшка, — передвинул «дамку» шепелявый сержант.

— Да, мелочевка какая-то. Сержант Злотников самолично ей на Щелковское шоссе отвез и сдал под расписку.

— Когда это было?

— В понедельник, на следующий день после того, как Ариничев скончался. Утром патруль ППС, часиков этак в пять, едва рассвело, обозревал свой участок, и водитель заметил портфель — табличка медная блестела. Лежал себе у дома номер сорок девять по Верхней Первомайской. Подняли, привезли к нам.

— Адрес его вдовы дадите? — с ходу выпалил Каменев.

— Сейчас посмотрим. — Дежурный направился за перегородку.

— А игра? — спросил сержант — Вашш ход!

Каменев сгреб лапищами шашки в кучу:

— Китайская ничья!

Дежурный полистал журнал, повел пальцем по странице.

— Вот! Ариничева Лидия Петровна, сорока семи лет, инженер-технолог, Щелковское шоссе, сто двадцать один дробь пятьдесят один…

Каменев переписал в блокнот адрес и телефон. В отделение вошел пожилой капитан Филимонов с бордовой клеенчатой папкой под мышкой.

— Коля! — окликнул Каменев. — Не узнал?

— Каменев? — обрадовался участковый. — Ей-Богу, Старый Опер!.. Сколько лет, сколько зим!.. Какая нелегкая тебя сюда занесла?

— Шел мимо, дай, думаю, навещу старого друга.

— Молодец! Пойдем ко мне в конуру, — звякнул ключами участковый и направился по узкому коридорчику в тупик, увлекая Каменева за собой. — Как дела? Как служба?

Они вошли в комнатенку три на четыре с зарешеченным окошком, выходившим во двор. Старая мебель, старые стены, основательно прокуренные, подоконник и стол в пыли, пол, подметенный наспех, полная окурков пепельница… Солнечные лучи попадали сюда только под вечер, окно было еще нерасклеенным с зимы, и пахло сыростью.

— Открой-ка лучше форточку. Курнем, — предложил Каменев.

Филимонов открыл форточку, сразу повеяло весной; откуда-то с Парковой доносилась бравурная музыка. Каменев оседлал приставленный к батарее стул.

— Как там Женька? Давно его не видел.

— Женька, между прочим, в трех кварталах отсюдa. Мог бы и зайти.

— Да некогда мне, Сан Саныч. Сто раз собирался проведать. То, понимаешь, начальство вызовет, то пацаны чего-то натворят. У нас в детской комнате инспектора нет, приходится за двоих работать. Ты-то как?

— Нормально.

— У Петра на кладбище давно был?

— Каюсь, давно. Надо как-то съездить.

— Я о Женьке в газете читал. Ну, дает! Нам так не жить — весь мир исколесил. Да он всегда был молодцом. Посчитать, сколько дел провернул, так на две жизни хватит. Ника с Вадимом живут?

— Живут, сына воспитывают. Он все там же, в «Альтернативе».

— Постой, постой… Ты вроде тоже туда уходил?

— Уходил, потом в МУР вернулся, теперь снова ушел.

— Куда?

— К Женьке.

— Иди ты!.. Слушай, а меня он не возьмет? Мне ведь четыре месяца до пенсии осталось. Передай ему, я сторожем пойду.

— Передам, — улыбнулся Каменев, представив Петровича с берданкой у входа в агентство. — Я по делу к тебе.

— Это я понял, — помрачнел участковый. — Чего бы ты ко мне без дела пришел? Давай, выкладывай.

— Не обижайся, Петрович. — Каменев торопливо докурил. — Ты насчет Ариничева что-нибудь знаешь? Который умер на Измайловском полмесяца тому назад?

— А-а, этого… Ничего особенного. Начальник меня вызывал, велел какой-то портфель искать, я у пацанов местных спрашивал. Да нашелся портфель, ничего в нем не было. А почему тебя это заинтересовало?

— И что пацаны? — ответил Каменев вопросом на вопрос.

— Молчат. Если даже знают, не скажут.

— Почему?

— Ушлые они сейчас. Вдова Ариничева претензий не предъявляла, дело закрыли и забыли. Судмедэксперты признаков насильственной смерти не обнаружили. Не костюм же искать?

— Если бы тот, кто вытащил портфель из-под покойника, сел в машину, то выбросил бы портфель, во-первых, вместе с костюмом, во-вторых, его бы нашли в воскресенье, а не в понедельник. И наверняка не на Верхней Первомайской, а подальше, — вслух подумал Каменев.

— Может, кто-то следил за этим Ариничевым?

Теплее. Но он шел от метро. Машины, значит, не было. Портфель исчез в три-четыре минуты, пять от силы. То есть нужно было подойти, схватить портфель и убежать, а потом выпотрошить содержимое и выбросить. Его же подкинули в ночь с воскресенья на понедельник. «Профи» не стал бы оставлять отпечатки и давать повод подозревать кого-то в особом к портфелю интересе. Варианта три: пацаны, бомжи или кто-то из прохожих. Последнее очень сомнительно — залетных в этом районе нет, район старый, по показаниям дворничихи, народу на бульваре не было — так, старушки-пенсионерки, молодые мамаши с колясками. Согласись, чтобы взять портфель мертвого, нужно наверняка знать, что там что-то есть, кроме спортивного костюма. Не рассчитывая на крупную сумму денег — пятидесятидвухлетний Ариничев на бизнесмена вряд ли походил, тем более что бизнесмены в метро не ездят.

— Я в метро с контролершей беседовал, она этого Ариничева запомнила — шел, покачиваясь, не то пьяный, не то плохо ему было. И портфель запомнила с медной табличкой. А что там было-то? Документы какие-нибудь?

— Документы, Петрович, — посмотрел ему в глаза Каменев. — На компьютерной дискете. Только тебе я об этом не говорил. Понял? Кто бы ни спросил.

— Да понял я, понял. Кто у меня спрашивать-то станет?

— А вот у Насти спрашивали. Некто в штатском. Представился милиционером.

— Кажется, я понял, Саня. Но если хочешь честно — не найти тебе эту дискету. Ты не хуже меня понимаешь, что если она кому-то была нужна, то уже далеко.

Каменев закинул ногу на ногу, пристально посмотрел на капитана.

— А разве я собирался дискету искать? — удивился притворно. — Я хочу найти того, кто у покойного Ариничева портфель увел. С твоей и Божьей помощью. А о дискете я сам позабочусь, ты об этом забудь и никогда не вспоминай. Как говорит Женька, в твой прейскурант это не входит. Поможешь?

— Чем?

— Советом.

— Советом помогу. Брось ты это безнадежное дело, Каменев.

— Когда приехали «Скорая» и милиция, пацаны к толпе подходили? — не внял совету Старый Опер.

— Подходили, в сторонке гурьбой стояли.

— Вот видишь?..

— Ну и что?

— Кто у них там верховодит?

— Да пацанам тем по десять лет! Моют машины, получают «зеленые» с владельцев иномарок, отстегивают…

— Кому?

Участковый задумался.

— Неужели ты не понимаешь, Петрович, что тебе они не расскажут, кто украл портфель? Если это был взрослый человек — побоятся, а если кто-то из них — тем более. Думай, ищи подход. Премия тебе от агентства «Шериф» гарантирована.

Капитан вскинул голову и покраснел:

— Да ты что, Каменев?.. Охренел, что ли?.. На кой ляд мне ваша премия?.. Я свою работу делаю тридцать четыре года…

Каменев встал и, нависнув над столом участкового, внятно произнес:

— Свою работу ты уже сделал, Коля. А то, о чем я тебя попросил, работа сверхурочная. Она поручена агентству клиентом, способным оплатить услуги детектива из расчета шестьдесят долларов в час, и я был бы говном, если бы складывал эти денежки в свой кошелек, а тебя просил о помощи по старой дружбе.

— Мне на пенсию пора, — тихо, словно сам себе, сказал участковый. — Двенадцать лет работаю в «системе рынка», а до сих пор понять не могу, как нарушителей государственного закона можно изобличать за деньги частного лица?

Каменев вздохнул, похлопал старика по плечу:

— Пора, брат, пора, — согласился и положил на стол визитку с номером телефона. — Куда Ариничева повезли, не знаешь?

— В морг, естественно. В 1-ю Градскую.

По пути на Щелковском шоссе Старый Опер позвонил патологоанатому Горохову. Трупорез, слывший в своем деле непревзойденным докой, знал всех своих коллег, часто выезжал на консультации, но еще чаще не выходил на работу по причине крепнувшей день ото дня дружбы с Бахусом. В отличие от гиганта Каменева он был мал и хил, поэтому мог свалиться от ста граммов, а опохмелялся неделями, пока в анатомичке не набирались полные шкафы «клиентов».

— Привет, тезка, — сказал Каменев, вырулив на шоссе и вглядываясь в нумерацию домов. — Каменев беспокоит.

По всему, Александр Сергеич уже приложился к рюмке, соображал долго и отвечал невнятно:

— А, ты, старый черт?.. А разве я тебя еще не вскрывал?

— Типун тебе на язык!..

— Когда ты наконец генералом станешь?

— Твоя жизнь от этого вряд ли изменится. Слушай меня внимательно, Саша…

— Да пошел ты!.. — Каменев услышал брань и звон разбитого стекла. — Я тут один, понимаешь, никого рядом, никто в гости не придет! Надоели мне они все! По ночам приходят, денег требуют. Все незашитые и без голов…

В истеричном крике Горохова не было и тени юмора.

— У тебя знакомого нарколога нет?

— Есть! Тебе нужен?

— Мне не нужен, я завязал.

— А тогда, значит, тебе нужен психиатр. Ладно, говори, чего надо от меня в праздник. Мне уже Женька звонил. Поздравить забыл, просил проверить заключение на какую-то еврейку, пустившую себе пулю в лоб от неразделенной любви. Теперь ты. Ну, давай! Кого там еще укоцали?..

Каменеву стало нестерпимо жаль этого талантливого человека, судмедэксперта от Бога, свободно читавшего английские и немецкие журналы, отказавшегося в свое время от защиты докторской, но все равно шедшего в профессиональных познаниях впереди коллег.

«Нехорошо, — подумал Каменев, — бросили мужика. Вместе пили-гуляли, а теперь бросили, обращаемся только по делам».

Старый Опер не стал излагать просьбу: толку от Александра сегодня не будет, эксгумировать Ариничева пока нет оснований, придется поверить специалистам из морга 1-й Градской больницы.

— Никого не укоцали, тезка, — миролюбиво сказал он, въехав правыми колесами на тротуар возле сто двадцать первого дома и заглушив двигатель. — А звоню я, чтобы поздравить тебя с праздником.

— Врешь, собака! — закричал Горохов. — Я тебе не верю!

— Может, ты наконец женишься, Горохов, — заперев машину, спросил Старый Опер. — Иначе к тебе точно «белочка» придет за золотыми орешками.

— Да кто за меня пойдет, клоповник?! От меня же трупами смердит! Я уже водку от формалина не отличаю! — послушались глухие глотки, выдох, а дальше — неразборчивое бормотание.

Каменев спрятал телефон в карман и подумал, что есть работа похлеще ментовской — у тех хоть изредка попадаются живые.

* * *

Вдова Ариничева жила в двухкомнатной квартирке, обставленной плохонькой мебелью рождения семидесятых годов и насквозь пропитанной скорбью. Часы в гостиной на стене стояли. С траурного портрета на Каменева смотрел лысый человек с худым лицом и большими серыми глазами. «Зачем ты сюда пришел, человек?» — казалось, спрашивали эти глаза. Каменев постоял на пороге, потом сел на диван, отметив странную и жутковатую особенность портрета: глаза все время смотрели на него, и в дальнейшем, в продолжение всей беседы со вдовой, он ощущал на себе этот взгляд.

— Извините, Лидия Петровна, за визит без предупреждения (Каменев чуть было не поздравил ее с праздником, одно упоминание о котором выглядело бы в этих стенах нелепо).

— Что же вы извиняетесь, — тихо сказала Ариничева. — В этом нет ничего плохого. Только все, что я знала, я уже рассказала милиционерам, честное слово, мне нечего добавить.

— А о чем вас спрашивали милиционеры?

— Когда Анатоль уехал из дома, не жаловался ли на сердце раньше, какие вещи были при нем, потом принесли его портфель…

— Можно посмотреть?

— Что, портфель? Ну конечно! — Она встала, плавной походкой прошла в соседнюю комнату. — Вот он, — вернувшись, протянула Каменеву большой портфель из желтой тисненой кожи, с гравировкой на медной дощечке размером со спичечный коробок? «А.М. Ариничеву в день 50-летия от друзей». — Можете заглянуть вовнутрь, но он пустой. Мне рассказали, что его буквально вырвали у мертвого Анатоля. Я до сих пор не могу поверить в то, что такое возможно!

— Возможно, Лидия Петровна, — заглянув в пустой портфель для самоуспокоения, сказал Каменeв. — Увы, возможно… Спасибо, — Каменев вернул портфель. — Лидия Петровна, я хочу найти того, кто украл портфель. Если вам нетрудно, расскажите мне об Анатолии Марковиче.

Она помолчала, не зная, с чего начать.

— Я кое-что знаю о его непростой судьбе, — пришел он ей на помощь. — Как случилось, что он оказался в колонии?

— Обостренное чувство справедливости, наверно, — поправила она черную шаль на плечах. — А как случилось, что благополучный, преуспевающий, отмеченный властями академик оказался выселенным из Москвы?.. В отличие от прославленного Сахарова, он был младшим научным сотрудником в Арзамасе, потом — в Обнинске, с семьдесят пятого года работал в Институте теоретической физики. Никаких таких особенных секретов ему не доверяли, хотя по тем временам он был невыездным, конечно. Даже я знала, что объект его деятельности — мирный атом, он участвовал в расчетах реакторов РБМК — как раз один такой и взорвался в Чернобыле, хотя это произошло через семь лет после того, как Анатоля обвинили в агитации против Советской власти. Да, он действительно ратовал за свободное общение с западными учеными, воевал с бюрократической системой, переправил статью в Центр ядерных исследований в Женеве, вступил за год до ареста в московскую Группу содействия выполнению Хельсинкских соглашений. Открыто поддерживал Сахарова. И был уволен. Понял, что от научной работы отлучен, и стал бороться за права ученых. Пытался высчитать, на сколько лет советская физика отстала от мирового уровня. Его вызвали раз, другой, третий… Предупредили. Потом он передал несколько статей в Америку. Анатоля арестовали после того, как эти статьи были опубликованы там… Вот, собственно, все. Семь лет в Юромской колонии, амнистия Горбачева, в Москву ему разрешили вернуться только через два года, итого — девять. А в физику он больше не вернулся. Написал маленькую книжку под названием «Распад», но она увидела свет только в девяносто четвертом году, да и то не в России, а в Германии. В общем, как он сам говорил, КПД его был ниже возможного — в науке не прижился, в писательстве не преуспел. Номерной завод, где я работала технологом, перепрофилировался, меня сократили, серьезно встал вопрос о хлебе насущном. Анатоль порывался эмигрировать, добывал какие-то справки — мол, еврей, а потом впадал в депрессию и говорил, что на чужбине и вовсе не выживет.

Рассказ явно заторможенной вдовы длился очень долго, с остановками и вздохами, но Каменев не посмел ее перебить. Только когда она замолчала, почувствовал, что вправе задать наводящий вопрос, чтобы приблизить непосредственно к тому, что его интересовало:

— А друзья, Лидия Петровна?

— Что друзья?

— На табличке написано: «От друзей».

Она улыбнулась и, погладив табличку на портфеле, сказала в никуда:

— Знаете, жил в восемнадцатом веке такой французский писатель Николай Шамфор. Он сказал, что на свете у нас три рода друзей: одни нас любят, другие ненавидят, третьи просто не помнят.

«Неплохое гуманитарное образование для инженера-технолога», — подумал Каменев, но женщина словно угадала его мысли:

— Это Анатоль где-то вычитал и любил повторять.

— Каких же у него было больше?

— Пожалуй, тех, что не помнят. Ненавидеть его было не за что, а любить… Любить особенно тоже. Но портфель ему подарили действительно друзья. Во всяком случае, он их считал друзьями.

— Куда он ездил утром девятнадцатого апреля?

— Как — куда? Домой возвращался.

— Откуда? — насторожился Каменев.

— Да от Юдина же, из Болшева. Его не было полторы недели, он уехал десятого числа в Болшево. У Сергея Митрофановича там прекрасный деревянный дом на окраине, он одинок, и Анатоль изредка наезжал к нему. В этом году Юдину вырезали грыжу, а у него большой огород и сад, вот Анатоль и отправился помочь, а заодно и поработать над книгой, — охотно поясняла Лидия Петровна.

— Вот оно что!.. О чем книга была?

— Должна была быть. Он давно уже собирал материал, но только начал оформлять отдельные главы. Вообще-то они работали в соавторстве с Юдиным…

— Юдин тоже физик?

— Нет, Юдин — детский писатель.

— ???

— Они четыре года провели на соседних нарах в одном бараке. Сергей Митрофанович освободился на три года раньше, письма ему писал, слал посылки. А потом, когда мы жили в Большом Улуе на поселении…

— Кто — мы? Вы что, тоже…

— Я? — Лидия Петровна выпрямилась и удивленно посмотрела на Каменева. — Я его жена! — сказала не без гордости. — Разумеется, Я приехала к нему, как только это стало возможно. — Она точно пробудилась от гипнотического сна, вопросы незваного гостя насторожили ее. — Хотите узнать о чем-то еще? — спросила с явным подтекстом: «Если это все, то не смею вас задерживать!»

Каменев понял, что характер ее не так покладист и безобиден, как показалось вначале, поэтому нужно сконцентрироваться и узнать главное.

— Значит, они собирались написать книгу о том, что их объединяло?

— Анатоль не любил рассекречивать замыслов до их воплощения. Но, судя по материалам, которые его интересовали, книга должна была рассказывать о людях главным образом из интеллигентной среды, последних узниках Советской власти, отбывавших сроки в Севлаге. Если это важно для вас, поговорите с Юдиным.

— Материалы у него?

— Да. Он приезжал на похороны и сказал, что собирается закончить книгу к осени и посвятить ее Анатолию Марковичу. Месяц тому назад они заключили договор с издательством, получили небольшой аванс… который весь и ушел на похороны.

— Я запишу адрес Юдина?..

— Конечно. — Она легко поднялась и с той же плавностью балерины скрылась за дверью второй комнаты, бывшей, должно быть, спальней или кабинетом Ариничева — в гостиной, где сидел Каменев, ни письменного стола, ни стеллажа с книгами не было. — У Анатоля оказалось несколько его визиток. Пожалуйста, здесь есть адрес и телефон.

«Болшево, ул. Садовая, д. 3, — прочитал Каменев, — ЮДИН СЕРГЕЙ МИТРОФАНОВИЧ, литератор».

— Спасибо. — Он дождался, когда хозяйка сядет. — Лидия Петровна, Анатолий Маркович работал на компьютере?

У нее округлились глаза:

— Бог с вами, на каком еще компьютере? До последнего времени писал авторучкой, а потом, когда… когда стало трудно оплачивать труд машинистки, приобрел себе в комиссионом магазине портативную пишущую машинку «Травеллер». Ее Сергей привез в то воскресенье. Хотите взглянуть?

— Не нужно. А почему вы так удивились, когда я спросил про компьютер?

— Да потому, что это очень дорого для нас, во-первых. Ни Анатоль, ни я не работали, перебивались на мое пособие и его пенсию. Во-вторых, он был старомоден — в машинку-то одним пальцем тыкал. До его ареста, о компьютерах не слышали, а после… В конце концов, он не так часто писал, все больше читал, собирал какие-то заметки, воспоминания.

— Вы сказали — пенсию? Но ему было пятьдесят два года?

— Пенсия по инвалидности. После второго инфаркта в девяносто первом году. Первый у него случился еще там, на поселении. — Она замолчала, потупилась и посмотрела на ногти с облупившимся слоем лака. — Он был человеком немногословным, все хранил в себе.

«Либерман неплохо осведомлен об Ариничеве, — подумал Каменев. — Но один прокол все же допустил: зачем дискета человеку, далекому от компьютера?»

— А какие вещи брал с собой в Болшево Анатолий Маркович?

— Машинку, папку с материалами для книги, блокнот… вернее, записную книжку, авторучку, трикотажный спортивный костюм, пару белья…

— Деньги?

— Да, деньги. Четыреста пятьдесят тысяч рублей и двадцать долларов, кажется. На нем был нательный крестик, его мне вернули в морге вместе с одеждой.

— Он сел в метро на «Комсомольской», дальше — по кольцевой до «Курской», а там перешел и — по прямой ветке… А почему он не доехал остановку?

— Потому что его лечащий врач, Егоров Константин Валерианович, дежурил в то воскресенье в больнице на Первомайской. Анатоль почувствовал себя плохо еще на вокзале, позвонил ему домой, но жена сказала, что он дежурит, и Анатоль, видимо, решил заехать по пути, сделать кардиограмму. В кармане его пиджака нашли таблетки нитроглицерина, он всегда носил их с собой.

Каменев уже почувствовал, что она раздражается: так доверительно начавшийся разговор все более походил на допрос: вопрос — ответ, вопрос — ответ… И он из учтивого гостя превращался в сухого, прагматичного следователя, каких в последнее время у нее было, по ее же словам, несколько.

— Последний вопрос, Лидия Петровна. В начале вашей беседы вы рассказывали, что Анатолий Петрович порывался уехать из Москвы, возможно — за границу.

— Это было его навязчивой идеей.

— Он предпринимал какие-нибудь конкретные шаги в этом направлении? Возможно, интересовался международным обменом, обращался в соответствующие фирмы?

Она задумалась, покачала головой:

— Не могу сказать точно, но ему было неуютно в Москве. После девяти лет тут все стало так быстро меняться, что он чувствовал себя изгоем. А справки в каких-то организациях наводил, его интересовали ученые, покинувшие Москву в последние десять лет. На поминках и на девятый день много говорили об этих его изысканиях, приводили ошеломительные факты, по которым выходило, что Россия растеряла лучшие научные кадры. Они с Юдиным как раз собирались писать об этом.

— Много знакомых пришло проститься с ним? Фокус не удался.

— Я не считала, — холодно ответила Ариничева. Но Каменев и без того понял, откуда Либерман мог почерпнуть информацию о покойном. Судя по тому, что вдова не угостила его даже чаем, ее материальное положение было незавидным. Он подумал, что хорошо бы ей предложить немного денег, но не решился.

— Спасибо, Лидия Петровна. Хотите, я заведу часы?

— Нет. Теперь они начнут отсчитывать мое время.

Он еще раз невольно задержал взгляд на портрете Ариничева и откланялся.