"Личный убийца" - читать интересную книгу автора (Приходько Олег Игоревич)

ГЛАВА 23

…И веселились вовсю в предчувствии скорых каникул.

Когда солнце нацелилось упасть за зубчатый горизонт, Старый Опер возвращался домой. На душе было муторно. Пузатый Итальянец предложил ему работу заправщика — знал, пес, про отставку. Решил почему-то, что полковника выперли из МУРа, оттого и разговор вел вальяжно, через губу, подчеркивая собственное превосходство: что, мол, отгремела музыка на твоей улице?

Каменев до объяснений не опустился, но когда Итальянец предложил ему матпомощь, показал зубы — посоветовал «свернуть ее трубочкой». Надо было не обращаться к нему, а отогнать машину в Южный порт на площадку. Нарушил Старый Опер золотой принцип: «Не верь, не бойся и не проси», но деньги нужны были срочно. Машину Итальянец обещал толкнуть завтра же — есть, мол, на примете один старичок. Но Каменев подозревал, что ему проще отвести допотопный «Москвич» за город и столкнуть с пригорка в реку: если Итальянец получал полторы тысячи баксов в день, то считал такой день черным.

Каменев зашел в кафе «Пикник» неподалеку от дома — оставались деньжата из заначки, грех не сбросить стресс. Сел за стойку, заказал для начала сто грамм. Водку знакомый бармен достал из-под прилавка, хотя на витрине было не меньше двадцати сортов.

— Разбавленную льешь? — подозрительно посмотрел на него Каменев.

— Обижаете, гражданин начальник, — осклабился бармен шире «бабочки» на шее. — Как раз вам — нет, вам — «менделеевскую», по формуле.

Кафе тонуло в полумраке — дальше трех столов не видно, за что его и облюбовала молодежь. Светящаяся стенка бара и цветомузыка уюта не создавали. Кто-то входил и выходил, топтались в темной глубине танцующие, к стойке подходила шпана: «Виски, шеф!» Бармен послушно клал в стаканы шесть кусочков льда вместо пяти, уменьшая таким образом количество дорогостоящего спиртного, но таявшим от жары и насыщенного табачным дымом воздуха посетителям эта махинация казалась благодеянием.

Каменев вообще не хотел заходить сюда, но дома была Леля, которой он обещал «завязать».

— Мятый костюм и небритость надо понимать как конспирацию? — услышал он чей-то баритон. По левому проходу подошел человек лет тридцати — в джинсах, тенниске и кожаной куртке. — Бутылку «Финляндии», — обратился к бармену. — Из-под прилавка, так же, как полковнику.

Несмотря на участившуюся тягу Старого Опера к выпивке, память его провалами не страдала, но, как ни старался, припомнить этого приветливого, улыбчивого мужика, пахнувшего дорогим лосьоном, он не мог.

— Не старайтесь, Александр Александрович. Вы меня не знаете.

«Не очень-то и хотелось», — чуть было не выпалил Каменев, но сдержался.

— Может, оно и к лучшему, — засмеялся мужчина, принимая из рук бармена поднос с ледяной бутылкой и четырьмя (это Каменев сразу отметил — именно четырьмя) стаканами.

— Чего-нибудь закусить? — угодливо спросил бармен.

— Четыре салата из крабов. Пойдемте, Александр Александрович, за наш столик? — запросто предложил незнакомец.

— Спасибо, я сыт и уже достаточно пьян, — не слишком приветливо откликнулся Старый Опер. — К тому же вы не похожи на «ссученного» — так, кажется, называется вор, оказавшийся за одним столиком с ментом?

Каменев вовсе не намеревался оскорбить незнакомца; оглянувшись, увидел за спиной плотного сложения качка со шрамом на скуле и… Либермана. Того самого Германа Либермана, сына банкира и спонсора программы по борьбе с оргпреступностью, освобождение которого в январе стало последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Присутствие наркоторговца позволяло с абсолютной вероятностью предположить причастность незнакомца к криминальным кругам.

— Во-первых, я не вор, — сдержанно ответил тот. — Во-вторых, вы не мент. Уже не мент, если мне память не изменяет. А она мне никогда не изменяет.

— Здравствуйте, полковник, — подошел к ним Либерман. — Не откажите в любезности принять наше приглашение.

«Либерман живет на Тверской-Ямской и обедает в «Робин Гуде» на Большой Грузинской. Какого черта он делает в затрапезном кафе «Пикник» на проспекте Мира?» — насторожился Каменев.

— Сто грамм «Русской», — придвинул он к бармену пустой стакан. — И бутерброд… — скользнул взглядом по витрине. — С яйцом и килькой!

Неизвестный пошел к столику.

— Брезгуете? — усмехнулся Либерман.

— На «черные» не пью, — отрезал Каменев. — Сколько с меня?

«А не они ли мою квартирку подломили? — думал он, рассчитываясь с барменом. — Сам, гниденыш, на крючок лезет… Ну, если я тебя на сей раз зацеплю — не помогут и папочкины миллионы!»

Забрав свой стакан и блюдце с бутербродом, он подошел к столику и сел на подставленный неизвестным четвертый стул. На подносе Либермана оказалось три салата — четвертый он оставил, сообразив, что Каменев к нему все равно не притронется.

— За что выпьем? — спросил незнакомец.

Каменеву вовсе не хотелось чокаться с ними, а потому он залпом выпил и, откусив бутерброд с килькой, сказал:

— За тех, кто в море.

Трое заржали, сдвинули стаканы и выпили тоже.

— Правильно, — одобрил Либерман, — люди делятся на живых, мертвых и тех, кто в море. Не смотрите на меня волкодавом, Сан Саныч. Если я перед вами в чем-то виноват — это легко исправить.

— А если перед законом? — спросил Каменев.

— «Законы точно паутина, в которую попадает мелкая мошкара, но через которую прорываются шершни и осы». Джонатан Свифт, — процитировал Либерман.

— А осы — это, значит, вы?

— Не будем уточнять, «ху» есть «ху»! Всех уравнивает земля, лежать в ней рядышком тем, кто законы создает, и тем, кто их презирает.

— Я эту философию уже сто раз слышал, — утеревшись салфеткой, безразличным тоном сказал Каменев. — И философов таких за решетку посадил больше, чем вам лет, Герман Аркадьевич. Мне известно, что за вашими плечами три курса философского факультета, но производите лучше впечатление на своих подельников.

— Сажали вы мелкую мошкару, — невозмутимо парировал Либерман, — я, как вы сами изволили заметить, в паутину не попадаюсь. А вот вас система, которой вы служите верой и правдой, не жалует, да?

— Это почему же вы так решили?

— Да по запаху бензина и двухдневной щетине на лице, — засмеялся Либерман.

Двое его спутников подхихикнули, тот, со шра-мом, что до сих пор не проронил ни слова — в гольфе и легкой курточке из плащовки, — плеснул в стаканы дорогой водки.

— Вы очень наблюдательны, — кивнул Каменев. — Система, которую финансирует ваш отец, меня не жалует.

— Выпьете? — Качок задержал бутылку у его стакана.

— Нет.

— За живых! — провозгласил неизвестный в коже.

Трое стали жевать, а Каменеву жевать было нечего, поэтому он хотел уйти, но едва сделал движение, чтобы встать, Либерман положил на его предплечье холеную руку:

— Одну минуту, Сан Саныч… Только одну минуту. Прошу вас выслушать меня — для этого я и мои приятели находимся здесь, не скрою. Мы ждали вас в машине и увидели случайно, что вы заглянули сюда. Догадываюсь, какие чувства вы ко мне испытываете, но вынужден обратиться за помощью. Никакого криминала, — Либерман усмехнулся, — я не так глуп, чтобы класть вам в рот палец, рискуя потерять руку.

«Складно поешь», — думал Каменев, глядя на него с усмешкой.

— В деле, о котором пойдет речь, может помочь только классный «профи» вроде вас. Нештатная, так сказать, ситуация. Вот этот друг, — Либерман кивнул на человека со шрамом, — владелец скромной риэлторской фирмы. В пятницу семнадцатого апреля он имел неосторожность дать своему знакомому дискету с важной информацией. Важной для его конторы, разумеется: все клиенты, адреса, банк данных о квартирах в Москве и областных центрах России. Фамилия этого человека была Ариничев. В прошлом — физик-ядерщик, затем — несправедливо осужденный, живший два года на поселении в Красноярском крае и, наконец, по возвращении в Москву занявшийся социологическими исследованиями. Его интересовала так называемая маятниковая миграция, а конкретно — состояние интеллектуальной собственности государства в связи с политической нестабильностью. Он печатался в «Вопросах философии», специальном издании «Социология» и в газетах. Не очень популярный, но интересный исследователь, немного больной психически, поначалу слывший диссидентом, а после освобождения искавший конфликтов с нынешними властями. Ругал КГБ, которого уже нет, ругал Советскую власть, хотя ее тоже нет, но он словно не замечая этого, называл Думу Политбюро и утверждал, что все нынешние — перекрасившиеся вчерашние. Странный человек пятидесяти двух лет. Есть такое соображение, что дискета с обширным банком данных об обмене — в том числе зарубежном — понадобилась ему не столько для книги с рабочим названием «Утечка мозгов», сколько чтобы подобрать что-то подходящее для себя и уехать за границу. В понедельник он должен был вернуть дискету и не вернул: умер от третьего инфаркта накануне, то есть девятнадцатого апреля. Ехал или шел по Измайловскому бульвару, неподалеку от Театра мимики и жеста ему стало плохо, он присел на скамеечку и тихо умер. К нему подошла монашка, собиравшая пожертвования на храм, обнаружила, что человек мертв, бросилась за помощью, пока пришла дворничиха, пока приехали милиция да «Скорая» — портфель, который был у него на коленях, исчез. А так как дискеты в его карманах не оказалось — в описи вещей, составленной служителем морга, ее нет, — есть все основания думать, что она была в портфеле. Может быть, за этим стоит что-то иное, но мы большим не располагаем. Друг мой совсем отчаялся, милиция портфель ищет, но для них дискета — пустой звук, а для него — крушение. Фирма лопнет, клиенты предъявят иск, наконец, задавят конкуренты. Если данные о клиентах и адреса попадут к ним… Не мне вам рассказывать, что такое коммерческая тайна.

«И все-таки ты дурак, парень, — подумал Каменев. — К тому же совсем не умеешь пить. Эк тебя развезло!.. Это кто же отдаст дискету с секретной информацией психически больному человеку?.. Н-да, ребята, плохо вы все это продумали».

— Значит, я должен найти того, кто украл портфель, правильно понимаю? — спросил он, окатив троицу ироническим взглядом.

— Вместе с помощниками, которыми я обеспечу вас в любом количестве, — кивнул Либерман. — Только не портфель, а дискету. Либо — доказательство того, что дискета уничтожена вором как улика. Брошена в реку, переработана вместе с мусором.

«Чтобы согласиться на такое, нужно быть вчерашним выпускником Урюпинской школы милиции или не знать, кто ты такой есть, Либерман», — снова подумал Каменев.

— Поищите кого-нибудь другого, ребята.

— Почему?

Объяснять, «ху» тут есть «ху», пришлось бы слишком долго, к тому же с языка Старого Опера была готова сорваться отточенная в общении с подобными типами непарламентская фразеология, хранившаяся в его памяти в неимоверном количестве вариаций, как если бы в копилку размером с натуральную свинью бросали по копеечке.

— Потому что я дорого стою, — сказал он сквозь зубы.

Троица повеселела, в стаканы потекла водка «Финляндия», сработанная в подвалах Химкинского спиртзавода.

— Александр Александрович! — вступил в разговор владелец риэлторской фирмы (во что Каменев поверил так же, как в то, что он доживет до второго пришествия). — Сколько бы вы ни стоили, моя фирма дороже. Гера уже сказал: у меня появилась возможность стать членом международной ассоциации риэлторов.

«Если это они навели на мою квартиру, то ребята достаточно дальновидные: обчистили до постельного белья, вынудили продать машину, зная, что я без работы уже три месяца, а теперь, значит, предлагают заработать в неограниченном количестве», — рассудил Каменев.

— Назовите ваши условия, Сан Саныч, — намазав на хлеб крабовое масло, негромко сказал Либерман.

Старый Опер размял в пальцах «Приму», достал из кармана зажигалку, подаренную Столетником, и прикурил, стараясь направить невидимый глазу объектив микрофотоаппарата на человека со шрамом, хотя в то, что при таком освещении может что-нибудь получиться, не верил.

— Решили перебросить усилия с наркотиков на недвижимость? — тщетно пытаясь перехватить взгляд Либермана, спросил он.

Вопреки его ожиданию, тот не возмутился и оправдываться не стал:

— Вашей, между прочим, милостью. После того как мы с вами встретились у ворот Бутырки, папа поставил мне условие: в недвижимость он готов вложить деньги, а во все, что пахнет криминалом, — нет. Отец мой самых честных правил, к тому же нарисовал мне радужные перспективы.

Трое смотрели на Каменева. Он даже протрезвел от их взглядов.

— Ваши условия, Сан Саныч? — напомнил «риэлтор».

— Шестьдесят долларов в час, — вспомнив наставления Столетника перед отлетом в Париж, сказал Каменев и, подумав, добавил: — И девяносто девять центов — с доставкой по Москве.

Трое переглянулись и, облегченно вздохнув, заулыбались:

— Нет проблем! Снова потекла водка.

— Это не все. Не очень уверен в порядочности моих клиентов, — косанул Каменев на Либермана, — поэтому оговорим сразу: договор наш не может быть расторгнут по желанию одной из сторон.

— Что это значит? — спросил человек в кожанке. Он вынул сигарету, и Каменев не преминул воспользоваться случаем — щелкнул зажигалкой-аппаратом во второй раз.

— Это значит, что я буду искать дискету до тех пор, пока не найду.

— Нас это устраивает, — кивнул Либерман, потянувшись к стакану.

— И помощники ваши мне не нужны. Если понадобится, я привлеку своих.

Это предложение заставило клиентов задуматься.

— Нет, — твердо сказал Либерман. — Либо вы работаете с нашими людьми, либо один.

— Тогда один. Аванс за первые сутки. Отчет о работе и последующая оплата — через двадцать четыре часа. Текущие расходы — транспорт, оплата нужной информации — за ваш счет.

«А ведь ты уже сунул мне палец в рот, — почувствовал Каменев азарт легавого, — и я твоей ручкой по локоть не ограничусь — съем с потрохами!»

Человек со шрамом вынул из кармана пачку долларов, передал Каменеву под столом. Старый Опер пересчитывать не стал — в этой ситуации они могли кинуть разве что себя.

Клиенты подняли стаканы.

— Не хотите с нами выпить? — расхрабрился «риэлтор», еще минуту назад старательно изображавший подавленность.

— Я завязал! — отрезал Каменев и, не простившись, уверенно направился к выходу.

— За мертвых! — услышал он в спину.

Леля не спала, читала книгу, благо книг воры не тронули.

— Я жрать хочу, — чмокнув ее в щеку, сказал Каменев.

— Забудь это слово, — перелистнула жена страницу.

— Это почему?

— Потому что у нас нет денег. А также телефона, телевизора, компьютера, шубы и драгоценностей, чтобы продать.

— Но холодильник-то у нас есть?

— Есть, но он пустой.

Каменев разорвал банковскую упаковку, взлохматил купюры и, отделив половину, положил на тумбочку:

— Сходи в ночной гастроном и заполни.

Леля отложила книгу, встала с дивана.

— Ты продал «Москвич»? — спросила упавшим голосом.

— Догадливая, — похвалил он и, прихватив электробритву, отправился в ванную.

В полночь ему позвонил Женька Столетник, отчитал за молчание.

— У меня аппарат вышел из строя, а сотовый я оставил дома Леле, — соврал Каменев.

— Ты работать собираешься? У нас появилась интересная клиентка, людей не хватает.

— Поздравляю, — сказал Каменев.

— С чем?!

— С Первым мая.

— Сегодня Вальпургиева ночь. Нечисть гуляет. Завтра поутру устраивают шествия с сатанинскими звездами.

— Надо встретиться, Женя, — серьезно сказал Каменев. — Утром я в твоем районе буду прогуливаться… — Он вышел на балкон и плотно притворил дверь. Мысль о том, что в квартире могли поставить «жучок», пришла ему еще в кафе. — …Если ты меня, паче чаяния, встретишь — мы с тобой незнакомы. И Викентию передай.