"Доверие. Социальные добродетели и путь к процветанию" - читать интересную книгу автора (Фрэнсис Фукуяма (Francis Fukuyama))
Следующий важный момент связан с ролью банка, который является центром любой межотраслевой кейрецу. Несмотря на то, что японский фондовый рынок существует довольно давно, он никогда не играл ведущую роль в капитализации промышленности. Эту функцию взяли на себя банки и другие кредитные организации, вторые обычно выступали посредниками правительства — именно они играли ключевую роль в финансировании крупномасштабной промышленности с самого начала индустриализации. На ранних этапах это имело смысл для тех дзайбацу, которые стремились стать независимыми предприятиями, несмотря на недостаток сил для достижения этих целей. Они могли привнести новые модели управления в те области, которые устарели, и получить прибыль, субсидируя их. Во время восстановительного периода 1950-х годов городские банки были механизмом, с помощью которого государственный «Bank of Japan» вкладывал средства в производство — через так называемое «перекредитование» (overloaning). Манипулируя резервными требованиями и в конечном итоге гарантируя высокий и стабильный уровень заимствований, центральный банк мог обеспечить такой капитал, который на рынке по той же ставке был бы недоступен(21)*.
Крупные банки, не входящие в кейрецу, могли выполнять похожую роль при насыщении капиталом промышленности. Существует несколько причин, почему они сохранили долгосрочные отношения с определенными промышленными предприятиями даже после того, как политика «перекредитования» закончилась. Во-первых, сама стабильность давала банку доступ к наиважнейшей информации о своем клиенте(22)*. В результате вложение капитала приносило большую прибыль, кроме того, банк мог принимать самое непосредственное участие в реструктуризации фирм, попавших в трудное положение, как произошло в случае с компанией «Mazda». Во-вторых, сама структура кейрецу позволяла сравнительно маленьким и рискованным предприятиям, а также долгосрочным проектам, которые окупятся лишь в далеком будущем, получать кредиты под более низкий процент. Крупные корпорации обычно могут получить заем с более низкой ставкой процента, чем мелкие компании(23)*, и кейрецу, по сути, делили между собой капитальные затраты и использовали прибыль от своих стабильных предприятий, чтобы субсидировать новые, рискованные начинания. Наконец, банк, входящий в кейрецу, через систему льготного кредитования мог служить посредником при окончательном расчете по сделкам, помогая распределить долг и проценты за него между теми членами, чьи прибыли пострадали от заниженной цены на их продукцию, создавая таким образом некое общее богатство, которое компенсировало убытки при неравном назначении отпускных цен.
Однако у межотраслевых кейрецу есть преимущества и другого типа. К примеру, торговые марки, принадлежащие кейрецу, могли использоваться для новой продукции, чтобы внушить к ней доверие. В 1960—1970-х кейрецу взяли на себя выполнение другой важной функции — блокирования или по крайней мере контроля за иностранным капиталом в японской экономике. После того, как в конце 1960-х годов правительство сняло ограничения с рынков капитала, многие японские компании опасались конкуренции с иностранными, в основном американскими, фирмами, которым было позволено делать вложения в японские предприятия. Важность прямого иностранного инвестирования в экспортные отрасли промышленности не всегда адекватно оценивалась. Зачастую международной корпорации бывает трудно прорваться на рынок в другой стране, поскольку там уже существуют фирмы, производящие аналогичный товар(24)*. Как показал Марк Мэйсон, уровень перекрестного держания акций внутри кейрецу невероятно возрос после либерализации рынков капитала, это было сделано для того, чтобы покупка контрольного пакета акций японских корпораций стала практически невозможной для иностранных фирм(25)*. Тактика оказалась успешной: лишь немногим международным американским компаниям удалось приобрести значительные пакеты акций японских предприятий, несмотря на то, что это было позволено законом. Широко известен тот факт, что крупнейший американский скупщик акций Т. Бун Пикенс не смог получить место в совете директоров в японской компании-поставщике автокомплектующих, несмотря на владение большим пакетом ее акций: это свидетельствует о том, с какой эффективностью взаимоотношения внутри кейрецу могли использоваться для ограничения доступа иностранцев на внутренние рынки. И как показывает последний пример, иногда кейрецу преследовали скорее политические, чем экономические цели.
Уникальные и интересные особенности японских сетевых организаций могут навести некоторых на мысль о том, что эта модель может успешно применяться для структурирования современной деловой жизни в других странах. Если воспользоваться категориями Коуза и Уильямсона, западные экономики обычно используют два типа взаимоотношений в производстве: рыночные, при которых обмен товарами происходит на основе соглашения между независимыми участниками сделки, и иерархические, при которых стороны обмениваются благами в пределах одной фирмы, подчиняясь административным решениям. Однако сетевая организация, по словам Сюмпея Кумона, это «такая форма, в которой... основной массив действий направлен на достижение консенсуса путем убеждения (consensus/inducement-oriented)», а отношения между сторонами носят продолжительный, но неформальный характер(26)*. Таким образом, сетевые организации могут избежать операционных издержек крупных предприятий, поскольку, в отличие от последних, не страдают от накладных и административных расходов. Кроме того, говорят даже, что эта модель может применяться не только в сфере экономики, но и в политике, так как большие, жесткие, централизованные правительственные структуры прошлого доказали свою неспособность быстро приспосабливаться к нуждам сложного современного общества.
Утверждение, что сетевые организации характерны не только для японской культуры, в принципе справедливо. В Германии и в Соединенных Штатах — обществах с высоким уровнем доверия — существуют свои версии такой организации, и особенно это видно на примере Германии, где картели и торговые ассоциации играли ведущую роль в экономике. В Соединенных Штатах подобные объединения натолкнулись на препятствия, поставленные в начале ХХ века антитрестовыми законами Шермана-Клейтона, однако продолжили существование в виде неформальных сетей, в рамках которых компании связаны друг с другом перекрестным держанием акций и пересекающимися советами директоров (например, химический гигант «Е. I. du Pont de Nemours» был главным акционером компании «General Motors», и имел в составе ее правления своих руководителей). Против ожиданий экономистов-«нео-классиков», американские менеджеры по закупкам тоже не всегда тщательно исследуют предложения на рынке в поисках лучшего сочетания «цена — качество» и не всегда меняют поставщиков в погоне за экономией. На самом деле покупатели очень часто развивают долгосрочные отношения с одним поставщиком, которому они доверяют, понимая, что уверенность в будущем может быть важнее, чем низкие цены. Также они обычно не бросают поставщика из соображений краткосрочной прибыли, поскольку считают, что достижение доверия требует времени и может сослужить добрую службу впоследствии.
Однако трудно представить, что японская модель сетевых организаций сможет стать образцом для всего мира, особенно для обществ с низким уровнем доверия и спонтанной социализированности. В сетевой организации нет единого источника власти: если два члена группы не могут прийти к соглашению по поводу цены, никакой центральный офис не урегулирует их спор. Если часть кейрецу принимает решение о коллективном действии — как в случае с решением членов группы «Sumitomo» спасти компанию «Mazda Motors», — любой член сети в принципе может наложить вето на эту резолюцию, поскольку для ее принятия требуется единодушие. Однако японцы относительно легко приходят к единогласному решению. В обществах же с низким уровнем доверия сетевая форма организации может привести к параличу и бездействию. Каждый член сети, сталкиваясь с необходимостью коллективного усилия, будет стремиться использовать других членов организации в своих целях и подозревать, что остальные пытаются сделать то же самое.
Сети, основанные на взаимных моральных обязательствах, получили столь широкое распространение в японской экономике, поскольку общий уровень доверия между посторонними людьми в этой стране невероятно высок. Это вовсе не значит, что японцы доверяют друг другу без исключения и что доверие простирается на всех жителей страны. Хотя их меньше, чем в США, в Японии тоже есть свои преступники: убийцы, мошенники и т. п. Кроме того, уровень доверия вне кейрецу гораздо ниже, чем внутри нее. Однако есть что-то в японской культуре, что позволяет одному человеку относительно легко брать на себя обязательство и нести его долгое время. Этот факт подтверждает, что сетевая структура японской экономики может быть лишь частично воспроизведена даже в обществах с высоким уровнем доверия — не говоря об остальных, где сетевые организации основаны на принципе родства или являются некой добавкой к чисто рыночным отношениям, где связи между членами сети хрупки и непостоянны.
Как и практика пожизненной занятости, сетевой принцип кейрецу находился под серьезным давлением во время экономического спада, который начался в 1992 году. Одно дело платить более высокую цену партнерам по кейрецу, когда все хорошо, совсем другое — сохранять прежние отношения, когда убытки растут, а другая фирма может предложить существенную скидку. Экономический спад и рост курса йены особенно отразились на мелком бизнесе, который оказался незащищенным своими партнерами кейрецу, поскольку главные их участники, производители, отчаянно старались уменьшить свои издержки, перекладывая их на субподрядчиков(27)*. Экономический спад также сократил процент перекрестного владения акциями, так как промышленные компании часто стремились избавиться от акций банков, с которыми они работали(28)*. Кроме того, давление на сетевые организации и попытки развалить отношения кейрецу осуществлялись и извне, можно упомянуть американских экспортеров, которые страстно желали завладеть закрытыми прежде японскими рынками. Отношения кейрецу не всегда способствуют эффективному контролю над убытками в невероятно конкурентной международной экономике. Однако оказалось, что кейрецу, как и система пожизненной занятости, лишь несколько изменились, но не распались после экономического кризиса начала 1990-х.
Япония была первой восточноазиатской страной, перешедшей от семейного бизнеса к современной корпоративной форме деловой жизни, воспользовавшись иерархической организацией управления и профессиональными менеджерами. Этот шаг был сделан довольно рано, задолго до начала индустриализации. Именно Япония и Корея были единственными азиатскими странами, в экономических системах которых доминировали огромные частные предприятия. Следствием такого подхода была способность Японии развивать многочисленные капиталоемкие секторы с их характерно сложным производственным процессом.
Причина, по которой Япония достигла своей цели, заключается в гораздо более высоком уровне спонтанной социализированности ее граждан в сравнении с такими странами, как Китай или Франция, с их относительно слабо развитым слоем организаций «среднего звена». Доверие в Японии распространяется далеко за пределы семьи и рода и охватывает широкое разнообразие промежуточных социальных групп(29)*. Особенно важную роль в этом процессе сыграли правила усыновления: японская семья куда охотнее, чем китайская, шла на приращение за счет неродственников, и эта черта оказала невероятно важное влияние на внедрение профессионального управления на семейных предприятиях. В Японии доверие спонтанно возникает в рамках множества добровольных внесемейных групп. Как только такая группа (иемото-тяпа) сформировалась, добровольный характер взаимоотношений сменяется на иерархический — ее члены не могут по собственному желанию снять с себя обязательства. Но, несмотря на это, количество добровольных и не основанных на родстве организаций, в которых люди доверяют друг другу без посредства контрактов и других правовых инструментов, прописывающих взаимные права и обязанности, в Японии невероятно высоко — пожалуй, больше, чем в любом другом современном обществе. Именно интенсивность, с которой японцы сознают свои обоюдные моральные обязательства, стала условием возникновения таких экономических институтов, как пожизненная занятость и сетевая организация кейрецу — подобных институтов не существует нигде в мире, даже в обществах с устойчивой склонностью к спонтанной социализированности.
Страна, которая имеет самый высокий после Японии уровень спонтанной социализированности, это, пожалуй, Германия. Культурные корни коммунитаристской ориентации этих обществ неодинаковы, но результаты невероятно похожи: в Германии довольно рано развились крупные организации и профессиональное управление, предприятия часто объединены в неформальные сети и характеризуются сплоченностью своих коллективов. Именно о немецком феномене мы и поговорим в следующей главе.
ГЛАВА 18. Немецкие гиганты
Немецкая экономика интересует нас по двум причинам. Во-первых, она крайне успешно функционировала в течение длительного периода времени. Когда в XIX веке сложились благоприятные политические обстоятельства для формирования единого экономического пространства (Zollverein), a позже и единого государства, Германия на протяжении жизни двух поколений оставила далеко позади своих более развитых соседей — Великобританию и Францию — и стала ведущей экономической державой в Европе. Это положение не изменилось и до сих пор, несмотря на кризисы, которые страна пережила во время двух ужасных войн. Во-вторых, Германии удалось удержать лидирующее положение вопреки тому факту, что экономика этой страны никогда не была организована на основе чисто либеральных принципов, рекомендуемых к повсеместному применению экономистами-«неокласси-ками». Со времен Бисмарка немцы всегда жили в условиях «государства благосостояния», которое и на сегодняшний день съедает половину национального ВВП. В немецкой экономической системе существует много ограничений, особенно на рынке труда; и хотя в стране не существует пожизненной занятости, уволить немецкого рабочего всегда было куда сложнее, чем американского.
Германия выделяется на фоне своих соседей — Франции и Италии — теми же системными отличиями, что и Япония на фоне Китая. Немецкая экономика всегда изобиловала коммунальными институтами, не имеющими аналогов за пределами Центральной Европы(1)*. Как и в Японии, многие эти институты являются следствием законодательной практики и административной политики, однако, кроме того, в основе их лежат прочные общинные традиции немецкой культуры.
Аналогии между этими культурами, многие из которых напрямую связаны с развитым в них обоих чувством общественной сплоченности, представляют значительный интерес и отмечались многими исследователями. Обе нации известны своей приверженностью порядку и дисциплине, что отражается, скажем, в ухоженности общественных территорий и частных домов. И там, и там люди любят «играть по правилам», что усиливает их чувство принадлежности к определенной культурной группе. Оба народа крайне серьезно относятся к своей работе и славятся отсутствием легкости в общении и недостатком чувства юмора. Страсть к порядку часто превращается в фанатизм как положительного, так и отрицательного свойства. К первому относится долгая традиция стремления к совершенству, что сегодня отражается в успехах немцев и японцев в области прецизионного производства. И Германия, и Япония знамениты своими станками и механиками, своими автомобилями и оптикой, своими фотоаппаратами («Leica» и «Nikon»). С другой стороны, подобная национальная сплоченность выливается в неуважение к «чужакам»; и японцы, и немцы никогда не относились дружелюбно к иностранцам, также они известны невероятной жестокостью по отношению к завоеванным народам. В прошлом именно из-за страсти к порядку обе страны пришли к диктатуре и слепому подчинению власти.
В то же время не следует преувеличивать сходство между Японией и Германией, особенно после Второй мировой войны. С той поры Германия претерпела серьезнейшие культурные изменения, в результате чего стала более открытым и индивидуалистичным обществом, чем Япония. Тем не менее культурные традиции обеих стран легли в основу схожих экономических систем.
Необходимо отметить, что в Восточной Германии культурная преемственность серьезно пострадала за время коммунистического правления. Многие немцы, и западные и восточные, после объединения Германии были сильно удивлены множеством разделявших их культурных отличий. Управляющие на западе говорили, что их турецким рабочим в большей мере свойственны классические немецкие добродетели (например, трудовая этика и самодисциплина), чем немцам, выросшим при коммунизме. Со своей стороны, в условиях посткоммунистического мира, в своих устремлениях, тревогах и реакциях, восточные немцы чувствовали себя в большем родстве с поляками, русскими и болгарами. Это лишний раз говорит о том, что культура не есть что-то незыблемое и первобытное — под влиянием постоянно меняющихся политических и прочих обстоятельств меняется и она сама.
С 1840-х годов, когда раздробленные германские княжества всерьез включились в процесс индустриализации, для немецкой экономики стало характерно присутствие большого числа крупных компаний.
Как показано в таблице 1 в начале главы 14, с точки зрения абсолютного размера немецкие фирмы на сегодняшний день самые крупные в Европе. И только из-за большого размера немецкой экономики в целом общий вклад 10 или 20 крупнейших немецких компаний в общую занятость населения меньше, чем в некоторых других европейских странах; однако он все же больше, чем в других двух странах с гигантскими корпорациями — Соединенных Штатах и Японии.
Исторически эта разница в размере была выражена даже больше. Поскольку в то самое время, как американские суды и администрации боролись с трестами, немецкие суды поддерживали слияния и образования картелей, гигантские немецкие фирмы, работающие в таких ключевых секторах, как химическая или сталелитейная промышленность, оказались значительно больше своих ближайших международных конкурентов. К примеру, в 1925 году крупнейшие немецкие химические компании — «Bayer», «Hoechst» и «BASF» («Badische Analin und Soda Fabrik») слились в единый концерн, названный «IG Farbenindustrie». В то время немецкая химическая промышленность была самой крупной и развитой в мире, и на фоне «IG Farbenindustrie» ее самые крупные конкуренты, американская «Du Pont» и швейцарская предшественница нынешней «Ciba-Geigy», стали выглядеть просто карликами. Годом позже большинство предприятий мощной немецкой сталелитейной промышленности были реорганизованы в единую компанию «Vereinigte Stahlwerke». Эти громадные концерны были распущены только после Второй мировой войны оккупационными властями союзников — в то же время и по тем же причинам, что и японские дзайбацу. «Vereinigte Stahlwerke» была реорганизована в 13 независимых компаний, а «IG Farbenindustrie» распалась на три свои изначальные составляющие. Хотя немецкие IG (Jnteressengemeinschaften, «сообщества по интересам»), в отличие от дзайбацу, так никогда и не воссоединились, «Bayer», «Hoechst» и «BASF» остались крупнейшими и влиятельнейшими игроками на мировом рынке химической и фармацевтической продукции. Как и в Японии, в послевоенный период было принято американского типа антитрестовое законодательство, однако эта мера не смогла помешать развитию крупных фирм и созданию системы олигополии(2)*.
Причина, по которой в Германии существует большое количество крупных фирм, та же, что в Японии, и, как мы увидим в дальнейшем, в США: Германия очень быстро перешла от семейной организации бизнеса к профессиональному управлению, создав рационально организованные и ставшие вскоре долговременными институтами административные иерархии. Корпоративная форма организации родилась здесь в течение второй половины XIX века, приблизительно тогда же, когда ее осваивали американцы.
В других европейских странах переход от крупного семейного бизнеса к корпорации свершился гораздо позже. Скажем, в Англии, а также во Франции и Италии крупные компании, остающиеся не только в семейной собственности, но и в управлении, существовали еще после Второй мировой войны. (Голландия, Швейцария и Швеция совершили этот переход сразу после Германии, и сейчас в этих небольших странах базируются такие столпы мировой экономики, как «Royal Dutch/Shell», «Phillips Electronics», «Nestle», «ABB Asea Brown Boveri». Однако это отдельная история.) Существует множество примеров превращения немецких предприятий в огромные международные концерны за какую-то пару десятилетий. Так, компания «Deutsche Edison-Gesellschaft», основанная Эмилем Ратенау в 1883 году для реализации недавно купленных им эдисоновских патентов, к 1990-му, сменив название на «Allgemeine Elektrisitats-Gesellschaft» («AEG»), имела уже 42 представительства в Германии, 37 — в Европе и 38 — за океаном(3)*. Завод под Берлином, построенный другим электротехническим гигантом, компанией «Siemens», Альфред Чендлер описывает следующими словами:
К 1913 году берлинский «Siemensstadt» превратился в самый большой и разветвленный промышленный комплекс, управляемый из одного центра, в мире. Ничего подобного не было ни в США, ни в Великобритании. Контраст между «Siemens» и «General Electric» поразителен. Подобный комплекс мог бы появиться в Соединенных Штатах, только если бы заводы «GE» в Шенектэди (штат Нью-Йорк), Линне и Питтсфилде (штат Массачусетс), Гаррисоне (штат Нью-Джерси) и Эри (штат Пенсильвания) расположились бы в одном месте с крупным чикагским заводом компании «Western Electric», выпускающим почти все телефонное оборудование в Америке, и это место, вдобавок, находилось бы по соседству с нью-йоркской 125-й улицей или рядом с вашингтонским парком «Рок-Крик»(4)*.
Британский промышленник сэр Уильям Мэтер приобрел патенты Эдисона в том же году, что и Ратенау, однако он не смог выстроить подобной организации. Несомненно, для создания столь масштабного электротехнического производства Великобритания не испытывала недостатка ни в научном развитии, ни в капитале, ни в квалифицированной рабочей силе. И тем не менее британских «AEG», «Siemens», «General Electrics» или «Westinghouse» так никогда и не возникло, благодаря чему в области выпуска электрооборудования страна была вынуждена играть второстепенную роль по сравнению с США и Германией на протяжении всего ХХ столетия(5)*. Немецкая компания «Stollwerk», изначально семейная фирма по производству шоколада, наняла большой коллектив профессионалов-управляющих и в 1870—1880-х гг. создала крупную сеть сбыта в Европе и Северной Америке. Британская «Cadbury» (сейчас «Cadbury-Schweppes»), конкурируя с ней на тех же рынках, оставалась в управлении семьи — сохраняя, таким образом, малый масштаб — еще на протяжении двух-трех поколений(6)*. Ключевое отличие немецкого и британского концернов заключалось в свойствах их руководителей, в том огромном организаторском таланте, который был присущ всем ведущим немецким промышленникам.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |