Глава 4

Во время тяжелой болезни, когда душевные и физические силы надломлены болью и жаром, у страдающего притупляется полнота ощущений. Желания больного направлены, прежде всего, на облегчение своих страданий, и большинство остальных потребностей, включая еду и питье, на время угасают. Больной слабеет; жар разливается по его телу и затуманивает мозг; мысли его обращены внутрь себя, и все помыслы направлены только на собственное исцеление. В силу этого, и окружающий мир начинает восприниматься им иначе: сквозь завесу болезни все привычное приобретает необычные оттенки, как в странном сне.

В таком состоянии пребывал сейчас Слава. Происходящая вокруг него невиданная чертовщина, в конце концов, утомила его мозг и притупила остроту чувств, создав непроницаемый тоненький барьер между ним и окружающей реальностью, тем самым оберегая его от полного помешательства; однако эта реальность по-прежнему присутствовала вокруг и клещами вцепилась в него, заставляя попеременно то испытывать облегчение от миновавшей напасти, то трепетать в преддверии новой. Способность человека к психологической защите перед лицом непривычной, никогда не виданной им ранее опасности, могущей напугать его до помутнения рассудка, позволяла Славе сохранять здравый смысл и по мере сил пытаться искать какие-то выходы. Но окружившая его 'другая' реальность была слишком реальной, слишком осязаемой, чтобы можно было принять ее за нездоровый сон. Единственный выход был опять подсказан ему его собственным организмом: осязаемость и пугающая материальность происходящего волнами рождала в нем отчаяние, но сила восприятия ослабела и разум обволокло туманной сонной дымкой. Благодаря этому, он все еще сохранял рассудок, хотя в обычной жизни даже и не поверил бы, что способен сохранить самообладание, попав хоть на минуту в подобный фантастический переплет.

Следующие несколько минут, в течение которых ящерица наверху продолжала издавать свои ужасающие вопли, Слава то уходил в себя и нервно хохотал, то опять поддавался тошнотворному ужасу, тихо рыдая сквозь сжатые зубы и буравя взглядом трясущийся, но нисколько не поврежденный потолок. Это выглядело, пожалуй, немного странно, поскольку потолок был тот самый, сквозь который Слава только что провалился; с другой стороны, он уже ни в чем не был уверен. Его члены ослабли, организм был измучен, тело дрожало, как в лихорадке. Он подполз к посеревшей отштукатуренной стене и оперся о нее спиной, вытянув вперед ноги. Потолок продолжал содрогаться от ударов лап чудовища. Слава в отчаянии посмотрел вглубь помещения, в котором находился, и попытался успокоиться и взять себя в руки. Судорожно всхлипывая, он иногда стукался затылком о стену. Чтобы отвлечься от невыносимых мыслей, он стал затравленно осматриваться вокруг.

Он находился в странном сумеречном коридоре, имевшем почти квадратное сечение; высота потолка составляла около 4 метров, и была приблизительно равна расстоянию между стенами. Коридор был равномерно залит приглушенным дневным светом, какой бывает в большом помещении в пасмурный день. Странность этого освещения заключалась в том, что источника света нигде не наблюдалось, поскольку коридор был совершенно лишен окон. Стены были невыразительного серо-белого цвета и, скорее всего, уже много лет не видели побелки. Пол покрыт узкими короткими паркетными досками, причудливым зигзагом убегавшими вдаль; доски были подобраны всевозможных оттенков, от светло-коричневого до почти черного, но в отдалении сливались в однородную коричневатую массу. Паркет был не нов, порядком истоптан и местами довольно сильно протерт, словно ножками стоявших здесь годами столов или стульев. Доски аккуратно подогнаны под стыки стен и пола, однако плинтуса не были положены. В коридоре было не холодно и не жарко, температура была близка к комнатной. Но наибольшая странность заключалась в потрясающей, ошеломительной длине холла, тянувшегося без конца в обе стороны: Слава водил налево и направо смятенным взором, и постепенно его взгляд унесся вглубь пространства и остановился там, где стены, пол и потолок сливались в одну сумеречную точку, но было это так страшно далеко, что у него от тоскливого ужаса снова сжалось сердце.

Он сидел, прижавшись к стене и не смея даже вздрогнуть. Первым его чувством в новом обиталище, после того, как он немного пришел в себя, была полнейшая беспомощность. Бедный Слава всеми клетками тела вдруг ощутил, что совершенно беззащитен перед нападением какого-нибудь адского чудовища, подобными которому коридор, наверняка, кишел кишмя: повстречайся он с каким-нибудь зверем, вроде бесновавшейся на потолке ящерицы, бежать было бы некуда. В коридоре не наблюдалось ни спасительных отверстий, ни дверей в стенах, в которые можно было бы войти, ни окон, в которые можно было бы выпрыгнуть, ни потолочных или напольных люков. Страшное, удушающее, клаустрофобное место. На некоторое время предавшись трусливым размышлениям, Слава преисполнился безнадежной уверенности в том, что здешним хищникам, если они, конечно, имелись, не нужно ни окон, ни дверей и ни люков, чтобы стать невидимыми для своей жертвы: наверняка, они знают смертельные, скрытые от человеческого глаза ловушки, около которых умеют затаиться так искусно, что даже самый наметанный глаз не сумеет их заметить. Такие безрадостные мысли, порожденные страхом, который усугублялся известной склонностью преувеличивать все то, что скрыто от нашего взгляда, довольно быстро довели Славу до утери последних остатков мужества; он спрятал голову в колени и сжался всем телом, монотонно поскуливая от страха.

Однако сколь бы ни была глубока пучина отчаяния, в которую может погрузиться человеческое существо, у него имеется поистине поразительная способность вновь обрести мужество, благодаря тому, что в его груди всегда теплится надежда. В глубине Славиной души все еще жила вера, столь маленькая и слабая, что он и сам, вероятно, не подозревал о ее существовании. Но именно эта вера незаметно облегчила его страдания и успокоила страх. Подобно тому, как некоторые животные способны к регенерации отдельных органов тела, вплоть до жизненно важных, так и человек способен излечиться от самых ужасных душевных терзаний, если только воля его достаточно сильна. Слава же, как это уже ранее случилось в подземелье, измучившись страхом, в какой-то момент осознал, что у него просто не осталось сил бояться. Бессилие, в конце концов, ослабило его страх; сонм призрачных видений, чьи ужасные черты были распалены его возбужденным воображением, начал мало-помалу улетучиваться из его сознания. Голова Славы была опущена на колени, глаза закрыты. Он по-прежнему неслышно всхлипывал, но слабые рыдания становились все тише, и веки его тяжелели. Посреди темноты, окружавшей его по мере того, как он погружался в тревожную дрёму, вспыхивали иногда страшные, отвратительные призраки: их безобразные черты были так искажены, что только его воспаленная фантазия под впечатлением от пережитого ужаса могла нарисовать их. Но постепенно забытье все больше овладевало им. Чудовища одно за другим исчезли; Слава заснул.

Он проснулся как будто оттого, что его кто-то окликнул. Коридор был тих и пустынен; Слава лежал на полу, уткнувшись щекой в твердый паркет и сонным, но тревожным взглядом смотрел на уходящие вдаль перевернутые стены и потолок. Паркет издавал запах плесени и сырого дерева. Слава медленно приподнялся; доски заскрипели. Он приник спиной к холодной колючей стене, обхватил колени и на некоторое время закрыл глаза. Слава не слышал звука, который разбудил его, но у него в ушах все еще отдавались какие-то звенящие отголоски. Ящерица смолкла; вокруг висела мертвая тишина. Голова его была еще тяжела, но, не успел он как следует проснуться, тревога сразу же начала предательски проникать в мозг, и он довольно быстро вспомнил, где находится. Физическое бездействие лишало Славу выдержки, ужас происходящего вновь неумолимо стал наваливаться на него, и факт нахождения в нелепом и страшном коридоре представился ему со всей очевидностью. Вытаращив глаза, Слава прижал к лицу ладони и шумно всхлипнул, но тут же в испуге сдержал рыдания и настороженно уставился в проем. В необъятном помещении висела ватная тишина, как будто стены, пол и потолок были проложены изоляционным материалом; Славин всхлип не породил ни малейшего эха, что выглядело крайне странно в столь громадном и пустом холле. Несколько минут несчастный Слава сидел, пытаясь успокоиться и, сжав зубы, исступленно колотил кулаками по голове, а затем застыл в неподвижности.

Он попытался разобраться, что же произошло с ним. В сознании у него родилось странное ощущение того, что в его голове, вероятно, случился какой-то неисправимый дефект, и ощущение это было вызвано именно тем, что, проведя столь долгое время в подземелье с чудовищами, он не сошел с ума, как следовало ожидать, а все еще способен логически мыслить. Самая эта мысль, однако, скоро показалась ему глупой. В следующее мгновение, правда, в голове поселилась новая мысль, куда страшнее первой: а что, если он уже давно и бесповоротно свихнулся и все, что он видит сейчас перед собой, а возможно, и все то, что приключилось с ним после падения в подземелье, суть самая обыкновенная галлюцинация? В страшном испуге Слава почему-то первым делом огляделся по сторонам, а затем осторожно пошевелил руками и ногами, несколько раз покрутил головой и подвигал пальцами. Само собой разумеется, он плохо представлял себе симптомы сумасшествия, поскольку никогда не был его жертвой; но как раз беспомощность в определении этих симптомов в своем собственном теле больше всего его пугала. Взволнованный, он попытался вспомнить таблицу умножения, и его усилия увенчались успехом, поскольку любые произведения он вычислял без труда. Тогда, не доверяя тесту умножения, он принялся лихорадочно восстанавливать в памяти все мельчайшие события, предшествовавшие его падению сквозь землю, и картины солнечного летнего дня ярко вспыхнули у него в памяти. Эти идиллические воспоминания, однако, несмотря на свою достоверность, а, может, и благодаря ей, показались ему столь неизбывно далекими, что Слава ощутил новый приступ горечи. Он стал тихонько рыдать, почти не остерегаясь ящерицы, потому что силы его были в очередной раз истощены.

Поддавшись на некоторое время этой слабости, Слава все же сумел успокоиться и даже, осмелев, прополз немного по коридору, подальше от того места, в котором он очутился в результате падения сквозь потолок подземелья или чем бы оно ни было. Полз он недолго: паркет неожиданно предательски скрипнул, да так громко, что Слава вскрикнул от неожиданности — и тут же внутри у него все захолонуло от ужаса. Чудовищный яростный рев потряс коридор, и по потолку с внешней стороны загромыхали удары тяжелых когтистых лап: страшная ящерица, услышав Славу, металась в неистовстве. Отвратительные звуки, издаваемые ею, были невероятно полновесными; казалось, потолок был не толще картона. Слава, не раздумывая ни секунды, бросился бегом по коридору: ужасающая близость шума, издаваемого ящерицей, была такой явственной, что он в страхе решил, будто страшный зверь гонится по паркетному полу прямо за ним по пятам! Совершенно потеряв голову от страха, Слава вдруг на всем бегу покатился по паркету и перевернулся на спину. Потолок изгибался под ударами чудовищных лап прямо над его головой: ящерица безошибочно чуяла человека. Представив себе, как потолок обрушивается на него вместе с беснующейся тушей зверя, Слава разжег в своем воображении новый пожар, мгновенно заставивший его вскочить на ноги и помчаться дальше. Чудовищный рык не отставал, и грохот лап был слышен в точности над его макушкой, может быть, с едва заметным отставанием. Так продолжалось довольно долгое время, за которое запыхавшийся Слава пробежал, наверное, не менее полукилометра по убийственно одинаковому серому коридору. В боку у него страшно кололо, на губах проступал отвратительно-сладостный медный привкус. Обессилев, он в отчаянии остановился; невидимое чудовище также остановилось, ни на секунду не прекращая ужасного рева: казалось, его легкие совершенно не знали усталости. Слава упал на колени; он чувствовал, что еще немного, и голова у него лопнет от адского шума. Он не выдержал и нервно засмеялся. Зверь ответил на его смех свирепым воплем.

— Да ты заткнешься когда-нибудь, сука! — заорал Слава в отчаянии. — Бородавочник драный, я тебя не боюсь ни разу. Пошел ты!… - тут Слава в сердцах добавил выражение, слышанное им от Леши.

В ответ раздалось столь непередаваемо злобное клекотание, что Слава вновь струхнул. Он, однако, быстро оправился: мозг начинал уже привыкать к окружающим нелепостям.

— Пошло ты, членистоногое, — сказал он как можно злораднее и громко всхлипнул.

В каком-то злобном отчаянии он лег на бок и некоторое время лежал на грязном паркете, тяжело дыша и прислушиваясь к обиженному реву чудовища. Он неожиданно подумал, что ящерица, несмотря на всю свою свирепость, глупа и ориентируется исключительно на слух, а обоняние у нее вполне может оказаться не столь развитым. Он попытался припомнить все свои действия и реакцию ящерицы на них, и то, что он сумел вспомнить, казалось, говорило в пользу его предположений. Осторожно, чтобы не заскрипели паркетные доски, он поднялся на ноги и сделал шагов двадцать в сторону. Ящерица продолжала бесноваться на потолке, в точности над тем местом, где он только что лежал, и даже не подумала следовать за ним. Слава облегченно закрыл глаза, благодаря судьбу, и в первый раз с момента своего падения воспрял духом. Он тихонько двинулся дальше, соблюдая величайшую осторожность и интуитивно на глаз определяя доски, на которые можно ступать. Скоро он ушел достаточно далеко от рычащего зверя, и тот, наконец, стих. Остановившись и переведя дух, Слава полез в карман за сотовым телефоном, о котором вспомнил только сейчас, когда достаточно успокоился и пришел в себя. Телефона в кармане не было, равно как и ключей от квартиры. Отсутствие ключей его не сильно огорчило, но телефона было жалко. Слава несколько раз обшарил каждый карман, не веря своим глазам: было совершенно очевидно, что сотовый потерялся.

Не было ничего неприятней в его положении, чем возвращаться назад, однако Слава, нисколько не задумываясь, в исступлении пошел обратно по страшному коридору к месту своего падения. Телефон обнаружился почти сразу: он лежал на пыльных досках, всего в нескольких десятках метров позади, продолговатая синяя 'Моторола', почти невидимая на засаленном темном паркете. Удивительно, как она не выпала из кармана во время его полетов в подземелье. Вскрикнув от радости, Слава бросился к трубке. Сейчас же коридор взорвался знакомым визгливым рыком, раздался топот массивных лап по потолку, и ящерица бросилась на звук. Слава в страхе кинулся было назад, малодушно бросив 'Моторолу' на произвол судьбы, но, сообразив, что бояться нечего, остановился и весело рассмеялся.

— Свободен, — презрительно сказал он, обращаясь подчеркнуто громко к чудовищу и подбирая трубку с пола, — тебя не звали. — С этими словами он не спеша оглядел телефон, сунул его в узкий карман джинсов и уселся на скрипучий холодный пол.

Через некоторое время Слава повторил свой обманный маневр и окончательно убедился, что обоняние у ящерицы никуда не годится: стоило ему неслышно отойти на сотню шагов, как ящерица вновь потеряла его 'из вида'. Радость его, однако, была омрачена тем, что телефон оказался сломан. Дисплей зажигался зеленоватым светом, давая понять, что с батареей все в порядке, но был совершенно пуст: информация об операторе никак не отображалась на экране. Сняв 'Моторолу' с блокировки, Слава попробовал было с замиранием сердца набрать номер Димы, затем свой домашний номер, и когда ни то, ни другое ему не удалось, стал набирать все номера, какие только мог вспомнить. Телефон молчал. Получалось все очень глупо, совсем как в кино, однако с этим ничего нельзя было поделать. В досаде Слава хотел было телефон выбросить, но вовремя вспомнил про ящерицу и со вздохом отвращения запихнул трубку обратно в правый карман.

Осматриваясь вокруг, он видел все тот же ведущий в никуда бесконечный коридор, самая наружность которого ясно указывала на отсутствие всякой надежды на какие-либо текущие или обозримые изменения. При виде столь пугающей монотонности Славой овладело очередное до странности неестественное чувство, будто он вовсе никуда не движется, а стоит на одном месте, хотя в действительности он уже прошел не менее трех-четырех километров; словно некая сверхъестественная сила каждый раз, стоило ему немного пройти вперед, незаметно возвращала его на прежнее место. Ему представилась белка в колесе, которая без устали мчится по деревянным перекладинкам, быстро перебирая лапками и совершая таким образом действие, совершенно бессмысленное для стороннего наблюдателя, хотя и необходимое для ее жизнедеятельности в условиях неволи. Славе постепенно его собственные перемещения по одинаковому коридору тоже показались бессмысленными. Решив, что дальнейшие передвижения ни к чему не приведут, он опять сел спиной к стене, вытянул ноги на полу, уставился сосредоточенным взглядом в стену напротив и хмуро задумался. В голове его одно за другим вспыхивали воспоминания о загадочном падении в подземелье, головокружительных полетах в темноте, балансировании на холодной перекладине и встрече с ящером — такие яркие и страшные, что он несколько раз вздрагивал и успокаивался, только оглядевшись вокруг и убедившись, что, кроме него, никого нет в коридоре.

Он решил, что неестественная протяженность его фантастического обиталища говорит о потустороннем происхождении сооружения, построить которое не решился бы ни один вменяемый архитектор. По всей видимости, коридор мог быть каким-то бункером инопланетян, возможно, построенным с целью заманивать в ловушку человеческие существа и проводить над ними изощренные садистские опыты. Да, скорее всего, так оно и было. Едва Славе пришла в голову эта мысль, как он безоговорочно утвердился в ней, от страха потеряв способность сопротивляться доводам своего испуганного воображения. В инопланетян Слава никогда раньше не верил, считая их суеверием такого же толка, что и Лох-Несское чудовище или Снежный человек. Но место, в котором он находился, было столь исключительно неправдоподобным и одновременно столь несомненно реальным, что оно почти наверняка было плодом инопланетного творчества, потому что иначе его существование нельзя было объяснить никакими логическими причинами. Слава стал озираться кругом, пытаясь углядеть скрытые в стенах камеры, через которые за ним, может быть, сейчас наблюдают отвратительные инопланетные существа зеленого цвета (почему зеленого?) с трубчатыми отростками на головах. Но камер нигде не было видно. 'Ну, конечно, — у Славы в голове метались скользкие, трусливые мысли, — дураки они, что ли. Камеры-то наверняка замаскированные'. Ой, как страшно, проскулил он про себя, покачавшись немного на корточках; слова вырвались из него довольно громко, он думал, что выплеснув свой страх в словах, он почувствует облегчение: стенать от боли все же легче, чем переносить ее молча. Тут же в голову полезли глупейшие фильмы про нашествия инопланетян и похищения людей и вызвали новый неимоверный страх, какую-то до сих не испытанную его разновидность, хотя нервы уже, казалось, натянулись, высохли и совсем отмерли от ужаса. Он с дрожью представил, как скользкое уродливое тело со смрадным дыханием стоит за спиной, протягивая к нему щупальца. Вспомнился жуткий список инопланетных агентов с приложением их погрудных портретов, выполненных с ужасающими физиологическими подробностями: черепа, покрытые струпьями, выпуклые стрекозиные глаза, наросшая на теле чешуйчатая броня, чудовищные стальные когти. Книжку эту притащил Леша, в детстве фанат фантастической макулатуры, купив ее в ближайшем киоске. Ребята пририсовали к каждому портрету непотребные детали и переписали все названия заново, так что через несколько лет, случайно обнаружив секретный список в куче других книг, сваленных под Лешиным столом, лопались от смеха. Можно не сомневаться, что именно за это он сюда и попал. Какой дурак! Слава не выдержал и заплакал, не столько от страха, сколько от непереносимого ощущения своей глупости, за которую ему придется теперь расплачиваться жизнью. Он сидел и тихонько рыдал, вытирая спиной серую холодную стену, и ему чудился слабый шум где-то справа, в отдалении, там, откуда он пришел. Слава знал, что это за шум, мучение, вызванное страхом, доконало его настолько, что им на какую-то секунду овладело желание быстрой и безболезненной смерти. Вне себя, он вскочил на ноги и уставился лихорадочным пронзительным взглядом туда, откуда доносились звуки — это как будто были тихие неуверенные шажки и монотонное ритмичное поскрипывание паркета — и увидел метрах в ста в коридорной глубине маленькую человеческую фигурку, подобно ему, пребывающую в состоянии полнейшего смятения.

У него в голове словно молния вспыхнула, и разом все воспоминания о солнечном летнем дне, таком невероятно далеком, но сразу ставшем как будто стократ более близким и родным, ошеломительным ярким потоком хлынули в его мозг; и огромная радость, так долго прятавшаяся от него в ужасных коридорных катакомбах, обрушилась на Славу так, что от неожиданной слабости он едва не сел обратно на пол. Растерянная фигура Димы выглядела до странности непривычно в длинном сером коридоре и вязалась больше с совсем другой, все еще такой живой реальностью. Слава, забыв обо всем на свете, бросился в сторону друга, громко крича от нервной радости. Дима заметно вздрогнул. Настороженно глядя на Славу, он судорожно вытаскивал что-то из кармана брюк — Слава, за несколько часов одиночества в бесконечном чужом коридоре научившись обостренным чувствам, увидел, что это черный газовый пистолет, который Дима в последнее время почему-то беспрерывно таскал с собой.

— Эй! Не стреляй! — дико кричал Слава, размахивая руками. Голос его перешел в судорожный всхлип. Славе не было страшно, просто он лопался от избытка чувств. — Не стреляй! Это я! Я!

Дима, такой знакомый и близкий, испуганно глядел на орущего Славу и, по всей видимости, точно так же не понимал, что происходит.

— Убери пистолет, дурак! — орал Слава в полный голос, яростно жестикулируя.

Он уже добежал до Димы, но на всякий случай остановился от него на некотором расстоянии и с мольбой поднял обе руки, как Богоматерь Умягчение злых сердец. Дима смотрел на друга с испуганным удивлением, но в его взгляде не было ни отчаяния, ни сумасшествия: может быть, неожиданная смена обстановки не подействовала на него так сильно, как на Славу. Пистолет он по-прежнему держал в руке, но не целился в сторону Славы, а опустил его дулом вниз.

— Славик, ты живой? — выдавил из себя Дима.

— Дима, это ты? — пролепетал Слава дрожащим голосом.

— Блин, наконец-то! — закричал Слава.

— Что за херня! — вопил Слава. — Чего происходит? Вы где были, вашу мать? Вы понимаете, через что я прошел! Да меня тут чуть не сожрали! Да я тут… Я тут сто раз уже сдохнуть мог! А вы там наверху, небось, довольные! Вам там наверху, наверно, вообще нас-рать на все!

Из-за всех обрушившихся на него бед Слава, пожалуй, кричал громче, чем следовало, не отдавая себе отчета в том, что Дима находится в таком же точно положении.

Дима, тоже в избытке чувств, выразительно качал головой, слушая Славины крики, и глядел на него, словно не веря своим глазам. Всем своим видом он выражал мысль, которая сводилась к одной-единственной фразе: 'Ну и ну!'. Когда Слава в нервном припадке перешел к оскорблениям, Дима, наконец, не выдержал:

— Блин, Славик, ты кричишь тут и мне слова сказать не даешь! Ты думаешь, мы там сидели и ничего не делали? Ты когда провалился, мы с Лехой сами чуть не охренели. Да я сам не понимаю, что происходит! И без твоих криков тут проблем полно. Чего кричишь?

— Да вы что, вашу… да я… да вообще! Да вы что! — орал Слава, прерывая Диму.

— Да, Славик, я сам сюда попал не по своей воле, — говорил Дима, досадливо морщась. — Тихо, не кричи так. Разберемся.

— Давай, вытаскивай меня отсюда! — всхлипывал Слава. — Хватит ваших фокусов, все, кранты. Пошутили, и хватит.

— Славик, как я тебя вытащу? — спросил Дима. — Ты что, думаешь, это мы с Лехой тебя сюда посадили, что ли?

— Естественно! — закричал Слава. — А кто же еще?

— Славик, ты давай успокойся, — говорил Дима примирительно, но немного кривя губы, — успокойся, и все будет нормально. Я все понимаю еще хуже тебя. А Леха где, вообще не имею понятия. Видишь, его нет? Он-то уж точно потерялся.

— Где еще этот дебил потерялся? — кричал Слава.

— Откуда я-то знаю! — Дима сокрушенно махнул пистолетом. — Тихо! — вдруг приказал он. — Слышишь? Что это?

Он испуганно поднял голову и посмотрел на потолок, направив туда дуло пистолета.

Слава в ярости замолчал, переводя дыхание и шумно всхлипывая. До его слуха донеслись знакомые дикие звериные вопли и царапанье когтей по потолку, до невероятности близкое и полновесное. Ящерица, скорее всего, бесновалась уже не первую минуту, необъяснимым образом отследив Славу и Диму, хотя Слава уже порядочно отдалился от места своего падения. Однако ошеломленные друзья услышали ее только сейчас. Слава, которому все происшедшее на радостях стало уже казаться просто дурным сном, почувствовал новый прилив тоски: рев ящерицы мгновенно напомнил ему, что на самом деле ему ничего не приснилось.

— Славик, кто это? — прошептал Дима, держа пистолет в дрожащей руке дулом вверх.

— Это вот такая вот здоровая херня, — отвечал Слава с надрывом, разводя руками в стороны и глядя на Диму, чтобы убедиться в должном воздействии своих слов.

— Чего она там делает? — испуганно спросил Дима, непроизвольно приседая и морщась при каждом ударе лап по потолку.

— Сожрать нас хочет, — всхлипнул Слава, печально глядя на Диму.

Оглушительный рев чудовища был подтверждением его слов.

— Ты ее видел? — горячо спросил Дима, сверля Славу глазами.

— Видел, — сказал Слава. — а ты разве нет? Я же провалился в подземелье на ваших, блин, глазах! Я, блин, тебе сейчас расскажу…

Слава, мало-помалу придя в себя и обретя способность нормально разговаривать, в ужасающих подробностях поведал Диме историю своего падения, не упустив никаких деталей, которые могли произвести впечатление. Он все еще был очень взволнован, и его волнение передавалось Диме, хотя тому, видимо, хватало и своих собственных страхов. Дима слушал очень внимательно: видимо, непрекращающийся рев зверя лучше всех остальных доводов убеждал его в правдивости Славиной истории. Он только периодически вертел в руке свой газовый пистолет, осматривая его с многозначительным видом. Дослушав Славу до конца, он обеспокоенно сказал:

— Блин, чего-то эта тварь разоралась. Она что, все время так и орет? Надо куда-нибудь отойти тихонько. Так: давай пойдем в ту сторону вдоль стены, только не шуметь. Понял? Она тогда нас не услышит. Надо думать: мы тут вопим сами, как бешеные, еще бы она не ревела! Нас ведь слышно за километр! Надо тихо. Это все ты, Славик, виноват: ты так закричал, что я сам перепугался!

Дима почти сразу догадался сделать то, на что у Славы ушел целый час тягостных раздумий. Уязвленный этим неприятным фактом, Слава беспрекословно отправился вслед за Димой, даже не спрашивая у него, почему он выбрал именно это направление, а не противоположное.

Они шли крадучись минут десять, пока рев ящерицы не растаял в оставшейся позади серой коридорной бесконечности. Сам коридор не менялся нисколько: на ребят глядели все те же унылые серые стены, потертый разномастный паркет и убийственно одинаковый ровный потолок. Дима ошеломленно осматривался по сторонам.

— Да, вообще копец, — сказал Слава обреченно, заметив Димину растерянность. — Я в этой клоаке несколько часов провел один. Я не понимаю, что вообще происходит!

— Не, когда ты меня увидел, я только — только упал, — сообщил Дима, стараясь говорить спокойно, хотя голос его начинал подрагивать. — Поэтому я и испугался. Слышу какие-то дикие крики! (Слава нервно усмехнулся). Смотрю — Славик бежит прямо на меня, руками еще размахивает! Я говорю, я ТАК напугался, чуть в штаны не наложил! Я думал, это бандюки какие-нибудь, которые нас сюда засунули.

— Бандюки? — подхватил Слава с неожиданной надеждой. — Бандюки — это еще хорошо. Ты серьезно так думаешь?

— А что?

— А зачем мы бандюкам? — горько спросил Слава, качая головой. — Мы кто такие? Я никакого отношения не имею к бандюкам и разборкам. Разве что в качестве заложников. Да и то непонятно… Я, честно говоря, вообще думаю, что это инопланетяне.

— Да не-е, — не совсем уверенно протянул Дима, — не думаю. Да точно нет, — еще подумав, сказал он более твердо и махнул рукой. — Это, наверно, бункер какой-то или катакомбы. Они под разными городами есть. Их еще в советское время делали с разными целями.

— Думаешь, мы могли вот так просто попасть в секретный бункер? — неожиданно резонно возразил Слава. — Я думаю, нас просто пристрелили бы сразу, мы бы и шагу не успели шагнуть. А та хрень, которая наверху летает: что, думаешь, их тоже специально расплодили? Да откуда такие твари вообще могли взяться? Ты ни хрена не понимаешь, чего говоришь.

— Ну, я не знаю, — сказал Дима, — может, и специально. А, может, они сами там мутировали как-нибудь. В Москве, например, в метро знаешь, какие крысы водятся? Размером со свинью! Я сам слышал.

— Да ну, — сказал Слава. — Фигня это все. Кто их видел?

— Вот видишь, — сказал Дима, — в инопланетян веришь, во всякую ерунду веришь, а в крыс не веришь. Ты же сам говорил, что это инопланетяне устроили. А почему тогда этих крыс в метро не может быть?

— Да-а… — сказал Слава, — да я вообще ни во что уже не верю…

— Блин, Леха куда-то пропал, — сказал Дима озабоченно, доставая сотовый из кармана. — Не пойму, куда он девался. Он, наверное, от страха домой побежал и сейчас сидит себе с папочкой и мамочкой в безопасности, а мы тут, в какой-то пещере, от страха умираем! Позвонить ему домой, что ли.

Слава посмотрел на серый дисплей старенькой Диминой 'Нокии'. Дисплей был девственно чист. Слава с сомнением покачал головой.

— Не дозвонишься, — сказал он Диме, — я уже пытался отсюда звонить, ни черта не берет.

Дима еще немного потыкал пальцами в телефон, с треском снял заднюю крышку и зачем-то осмотрел телефон изнутри. Затем защелкнул крышку на место.

— Да я тоже пробовал, — признался он. — Как только сюда провалился. Блин, действительно, как в тупом кино! Никогда бы не подумал, что мы когда-нибудь в такую фигню попадем! Это вообще!

— Чего-то ты слишком спокоен, — сказал Слава с неожиданной злобой. — Ты уверен, что мы вылезем отсюда?

Дима фыркнул с преувеличенным презрением.

— Надо думать! — сказал он. — Я тут не собираюсь всю жизнь сидеть. Волки! Конечно, вылезем. Не волнуйся, Славик! Меня жена дома ждет. У тебя и у Лехи родители. Если не вылезем, нас искать будут. Представляю, что родители балбеса устроят. Это все: домашний арест, однозначно, без разговоров. Его хрен еще когда на улицу выпустят! Ха-ха-ха!

— Да он никуда и не пропал, насколько я вижу, — процедил Слава. — Он хрен где пропадет. Это мы пропали, по-моему!

— Да-а…, - неопределенно протянул Дима.

— А не может быть, что нас сюда для опытов засунули? — горько сказал Слава. — Накачали наркотиками и похитили. А?

Дима немного подумал.

— Вообще, у меня глюки какие-то были, — признал он нехотя, почесывая затылок. — Вообще, не знаю даже. Ну, тогда, конечно, это мы попали… Хотя… там такая жара стояла, я еще пивка хорошо выпил, мне по башке и дало. Да, наверно, так и было! — закончил он почти уверенно.

Раздумья навели Диму на новые мысли.

— Я вот только не пойму, — сказал он, — Славик, помнишь, ты рассказывал, что провалился сквозь потолок и там еще мусор какой-то сыпался что-то стучало там, падало? Ну, когда ты свалился сюда после своего глючного подземелья? Помнишь? Ну вот. А потом ты говорил, что потолок остался целый. А еще ты про мусор говорил, который на тебя сыпался, а потом он куда-то исчез.

— Э-э…, - сказал Слава, — действительно интересно… Не помню. Вообще, как я могу помнить? Я в шоке был в полном. Может, пока я спал, его убрали? Че-е-ерт! — сказал он вдруг, испугавшись. — А если эта сволочь со мной вместе провалилась? Она же за нами погонится!

— Какая сволочь? — нервно спросил Дима.

— Да ящерица!

— Какая ящерица, Славик? Ящерица наверху осталась.

— Фу ты, блин! — сказал побледневший Слава, облегченно вздыхая. — У меня совсем уже крыша едет!

— Я уж было испугался! — сказал Дима весело, вздрагивая, однако, от ужаса. — А если бы вообще…

В этот момент за их спинами раздалось какое-то низкое басовитое гудение, как будто неожиданно включили электрический генератор. Дима и Слава испуганно обернулись.

— О, господи, — сказал Слава, всплеснув руками, — это еще что такое? У меня что, тоже глюки? — с этими словами он безвольным жестом руки показал прямо перед собой.

Воздух перед их взорами вдруг зыбко задрожал и стал сгущаться в прозрачное, светло-коричневое облако. Толща облака темнела и пучилась клубами, словно живая. Клубы дыма скоро начали сгущаться и постепенно стали совершенно непроницаемыми. Гудение при этом не прекращалось и только причудливо меняло тембр, аккомпанируя текучим мутациям мягких клубящихся форм. Объем облака уменьшался на глазах и принимал неясные очертания человеческого тела: из пухлой шевелящейся толщи, словно беспрерывно перетекающей из одной формы в другую, вытягивались руки и ноги, лепилось туловище… Слава и Дима стояли, как завороженные; зрелище захватило их настолько, что никто из них даже не уловил тот момент, когда облако очень медленно и плавно превратилось в Лешу, безмятежно лежащего на полу с закрытыми глазами. Полежав так некоторое время, Леша вздрогнул, потянулся, раскрыл сонные веки и уставился на Славу и Диму. Друзья непроизвольно затрясли головами, глупо глядя на Лешу и не веря тому, что им приходилось видеть.

— Эй! — сказал Леша недоуменно, протягивая к друзьям руку.

— О! — произнес Слава, как сомнамбула. — Нарисовался, баклан!..

Дима вовсе ничего не сказал, пораженный сильнейшим изумлением.

— Эй, вы чего! — произнес Леша, на этот раз громче и более осмысленно. — Какого хрена, я вас внимательно спрашиваю!..

Повисла небольшая пауза.

— Это Леха, — сказал Слава сдавленным голосом.

— Да я теперь и сам вижу, — сказал Дима, в задумчивости почему-то кивая головой.

Слава и Дима посмотрели друг на друга.

— Нет, ну а чего ты хочешь? — спросил Слава, трясясь от ужаса. — Тут та-такая ч-чертовщина происходит, что я не удив-дивлюсь, если сейчас за углом увижу другого С-Славу.

— За каким углом? — спросил Дима.

— Вы чего, бредите, хорьки скрипучие? — испуганно заорал Леша, поднимаясь на ноги. — Че случилось, вашу мать? Я вас внимательно спрашиваю!

— Вот видишь, — говорил Слава Диме, при этом не отрывая взгляда от Леши. — А ты удивляешься, куда мусор девался! Какой мусор, блин. Ты посмотри, чего творится! Ты посмотри. Мусор по сравнению с этим фигня вообще.

— Какой мусор? — спросил Леша. — Вот он, мусор, рядом с тобой стоит. Никуда он — ик! — не девался.

— Ты чего икаешь? — глупо спросил Дима.

— Не знаю, — ответил Леша. — Не задавайте мне глупых вопросов! Лучше скажите, куда вы меня затащили, сволочи. И чтобы — ик! — быстро вытащили меня отсюда. Мне здесь не нравится ни разу. Очередная, бл…, клоака, типа тех, где мы лазили, что ли? Что за вашу мать?

— А ты как сюда попал? — ответил Слава вопросом на вопрос.

— Ты меня спрашиваешь? — заорал Леша, теряя терпение. — Спроси чего полегче. Вы мне сами сейчас все будете рассказывать, однозначно.

Разговор принимал глупейшую и бессмысленную форму. Ребята были взволнованы, испуганы, ошеломлены; их способности трезво оценивать ситуацию куда-то на время пропали, что было вовсе не удивительно, принимая во внимание дурацкое положение, в котором они оказались. Они продолжали задавать друг другу идиотские вопросы, которые привели только к тому, что они еще больше переругались; кроме того, перепалка ознаменовалась очередным появлением прибежавшей на шум ящерицы, звучно заколотившей по потолку своими железными лапами. Леша на глазах у удивленных друзей вскочил на ноги и бросился без оглядки по коридору. Чудовище, ревя, загрохотало по потолку за ним вслед. Дима и Слава молча смотрели. Спина Леши стремительно удалялась; вскоре он превратился в маленькую точечку. Топот его шагов становился все тише, а рев ящерицы все глуше. Убежав на такое расстояние, что его стало почти не видно, Леша некоторое время оставался вдали, видимо, не зная, что делать дальше. Затем он вернулся, вытаращенными безумными глазами смотря на друзей, ящерица, ревя, неслась вслед за ним, и не думая отставать. Леша задыхался.

— Что это за мудовые рыдания? — орал он перепуганно. — Чего вы здесь стоите, как хорьки скрипучие? Сейчас всех сожрут, вашу мать!

Слава, услышав это, не выдержал и громко заржал.

— Не бойся ее, она там, наверху, и тебе ничего не сделает, — сказал он, попытавшись успокоить друга. — Она к нам не пролезет.

— Е… я в рот такие приключения! — сказал Леша, и не думая успокаиваться. — Не пролезет! Ага. Как же! Суки, вытаскивайте меня отсюда к гребеням! Вытаскивайте говорю щас же! Какого хрена мы здесь делаем? Если вам нравится, сидите здесь до усеру. Флаг вам в руки и перо в жопу. А я пошел. Где, вашу мать, выход?

— Где выход? — переспросил Слава. — Где выход, говорит. Видал? Ха-ха! Да ты просто не понимаешь, что ты уже труп.

— Чего, бл…? — пискнул Леша, бледнея.

— Чего-чего? Чего слышал. Если бы мы знали выход, хрен бы мы здесь с тобой время теряли.

— Вы чего, вашу перемать? — орал Леша, трясясь от страха.

— Ну, в общем, — сказал Дима довольно решительно. — Хватит, блин, спорить, горячие финские парни. Славик, ты же видишь, мы так будем только зря стоять и ругаться, и время терять. Надо чего-то делать. Надо идти.

Все это время дикая ящерица и Леша, напуганный донельзя, пытались перекричать друг друга.

— Черт! — не выдержал Слава, зажимая уши. — Да вы че! Хватит орать уже! Два дебила стоят, кричат, как уроды. Это я не тебе, — спохватившись, сказал он Диме. — Конечно, надо идти. Надо идти! Пошли тихо, хотя бы чтобы эта тварь заткнулась. Давай иди первый.

Лешу, однако, никак нельзя было утихомирить: словно помешавшись, он требовал найти выход и отвести его домой, или просто найти выход, а до дома он сам дойдет. Пришлось долго объяснять ему положение, хотя Слава и Дима сами ничего не понимали. Идиотская ящерица ревела, не переставая, беря иногда такие причудливые ноты, что слушать ее становилось невыносимо, и колотила лапами по потолку, который грозил в любую секунду обвалиться. Леша от страха не понимал почти ничего из того, что ему объяснял Слава. С огромным трудом приведя его в чувство, друзья, наконец, тронулись в путь и после долгого путешествия по страшному одинаковому коридору в очередной раз удалились от ящерицы на безопасное расстояние.