Глава 12

Леша и Дима, ошеломленные, стояли у телевизора и ровным счетом ничего не понимали. Очередное невероятное происшествие застало их врасплох. На экране плыли все те же мерцающие звезды-точечки. Славы вовсе не было видно — Леша первый догадался поискать его на экране, но безрезультатно: Слава провалился куда-то за границы видимого изображения, и последовать за ним, чтобы проверить, где он находится, Леше нисколько не хотелось. Он боялся теперь даже притрагиваться к проклятому электронному аппарату, по всей вероятности, заколдованному, как и все остальное в этом проклятом городе.

Вот уже во второй раз Слава бесследно ускользал от своих друзей. Эти его внезапные эскапады чудовищно бесили Лешу, но сейчас он был, скорее, напуган: каждое новое необъяснимое потустороннее безобразие временно выбивало его из колеи. В комнате царили тишина и мрак. Телевизор молчал. Дима в смятении стучал по экрану — в отличие от Леши, он нисколько не боялся сверхъестественных явлений — но экран издавал только плотный стеклянный звук, пум, пум, и больше не хотел ни на что реагировать.

Когда Славины ноги мелькнули у Димы перед носом и стали проваливаться в экран, Дима схватил их за лодыжки и хотел вытянуть обратно, и вытянул бы, но Славу с такой чудовищной силой потянуло вниз, что Диме ничего не оставалось, как его выпустить. Он вторично ударился головой о толстый стеклянный кинескоп и в страхе разжал пальцы, боясь, что провалится вслед за Славой, хотя экран вовсе не собирался его пропускать, о чем говорила мгновенно вскочившая шишка у Димы на лбу. Тут же он увидел, что его руки все еще затянуты в телевизор и как будто отрублены; он поспешно вытащил их и затем только схватился за ушибленный лоб. Выпучив глаза, он уставился на Лешу, который в сердцах заорал:

— Опять свалил, баклан! Вот гаденыш! Гнида казематная!

Лешина реакция на очередное Славино исчезновение могла показаться, пожалуй, несколько черствой и недружелюбной; однако не будем забывать о том, что на его долю выпало уже столько всевозможных приключений, что даже самое чувство опасности несколько притупилось в нем, хотя именно это чувство было наиболее развитым из всех его чувств. Боязнь того, что со Славой может что-то произойти, у него уже почти прошла, и он был уверен, что тот легко выпутается из очередной неприятности. Интересно, что Слава, чей характер являл собой почти полную противоположность Лешиному, думал о Леше в точности то же самое, что и Леша думал о нем.

Неизвестно, что делали бы друзья дальше, чем руководствовались и к какому выводу пришли; на этот счет не осталось никаких свидетельств, потому что одно неожиданное обстоятельство отвлекло их от обсуждения своего положения, а именно: друзья, к своему удивлению, обнаружили, что больше не стоят с растерянным видом у телевизора, а сидят в глубоких мягких кожаных креслах, неизвестно откуда появившихся; в руках у обоих оказалось по сигарете 'Парламент', которыми ребята с большим удовольствием затянулись, хотя никто из них прежде не брал сигареты в рот. Открытая пачка 'Парламента' лежала на журнальном столике, а рядом с нею находилась изящная хрустальная пепельница, которая едва заметно светилась в полумраке, словно внутри нее горел серебристый огонек.

Здесь нам необходимо сделать небольшое стилистическое отступление.

Дело в том, что когда автор перечитывал предварительный вариант настоящей повести по прошествии некоторого времени после ее завершения, неожиданная смена стиля в последней главе показалась ему несколько резкой и непродуманной. В ходе работы над этой главой было решено сменить современный стиль на более изящный и старомодный, поскольку автор пришел к заключению, что такая стилистика в большей степени соответствует особенному настроению главы и описываемым в ней странным событиям. Однако, чтобы сохранить художественную цельность произведения и сделать смену стиля эстетически более убедительной, было необходимо ввести в главу некий промежуточный пункт, может быть, даже не играющий никакой информативной роли и ничему особенно не посвященный, но необходимый для создания некоей конструктивной границы между двумя частями одной главы, имеющими различную стилистическую направленность. Получилась ли такая задумка успешной или нет, судить исключительно читателю, потому что любому автору, независимо от размера его дарования, зачастую бывает весьма трудно взглянуть на свое произведение со стороны. Мы же на этом закончим настоящее отступление и продолжим наше странное повествование, добавив только, что с того момента, как у Леши и Димы оказалось в руке по сигарете, с ними вдруг произошла удивительная метаморфоза, а именно: погруженная в темноту комната обволокла их уютным домашним сумраком и начала понемногу овладевать их мыслями и даже телом. Упомянутый эффект выразился в том, что ребятам уже не хотелось выяснять причины своего пребывания в столь странном месте, и желание его покинуть у них бесследно исчезло; напротив, оба друга, как по команде, расслабленно вытянулись в своих креслах и лениво уставились в телевизионный экран.

Телевизор стоял теперь по левую руку от обоих ребят — у окна (там он и находился все время), а Леша и Дима сидели рядом друг с другом, положив ногу на ногу. Но они были не одни в комнате: напротив ребят, по другую сторону журнального столика, обратившись к ним лицом, в таком же точно кресле и таким же образом скрестив ноги, сидел Неизвестный и с безмятежным видом курил сигарету, пуская дымные кольца в потолок.

Леша изумился; он даже привстал в кресле при виде неожиданного посетителя и хотел уже было задать ему множество разнообразных вопросов — по-видимому, как вежливых, так и не очень — однако же, сразу понял, что задавать их у него нет никакой охоты, мало того, он вдруг почувствовал, что вопросы эти нисколько его не интересуют. Он вновь откинулся на спинку кресла и погрузился в немоту. Что касается Димы, тот и вовсе не сделал никакого движения и даже ничуть не удивился новому гостю, как будто давно ожидал его появления. Короче говоря, все трое сидели, наслаждаясь обществом друг друга и, кажется, лишь из вежливости не решаясь прервать затянувшееся молчание.

Так они сидели некоторое время, пока не произошла еще более удивительная вещь: потянувшись к столику, Леша, как ни в чем не бывало, взял правой рукой бутылку 'Колокольчика' из Черноголовки, отхлебнул из нее порядочную порцию, затем поставил ее на место, затянулся сигаретой и аккуратно стряхнул пепел в пепельницу. Вслед за тем он обратился к незнакомцу так, как будто продолжал прерванную беседу:

— Ну, так что вы там говорили по вопросу наших машин? Что-то я давно уже не помню, чтобы кто-то мне советовал покупать отечественную помойку вместо иномарки. Врать не буду.

Как это ни странно, услышав Лешины слова, Дима не посмотрел на него в изумлении, как на сумасшедшего, а одобрительно закивал головой, слегка сощурившись и по примеру незнакомца выдыхая в потолок дым.

Незнакомец, услышав вопрос Леши, слегка пошевелился. Этот необычный персонаж имел довольно оригинальную внешность. Он был лыс и худ, без бровей и без ресниц, глаза его, большие и выразительные и даже немного страшноватые, своей чернотой гармонировали с общим полумраком комнаты. Лицо имело мертвенно-бледный оттенок. Казалось, в нем вместо глаз были проделаны отверстия, сквозь которые можно было видеть погруженную в темноту стену за его спиной. Такого же черного оттенка был и его костюм; в нем невозможно было разобрать какой-то отдельный предмет, потому что он обтягивал его тело наподобие трико, состоящего из сплошного куска ткани. Незнакомец имел широкие плечи и мускулистую фигуру и в целом не выглядел странно или подозрительно, несмотря на жутковато-выразительное выражение лица. Он был обут в черные лакированные туфли с закругленными носками; их мягкий матовый блеск немного оживлял непроницаемую черноту его костюма, словно поглощающего свет.

Незнакомец заговорил.

— Я могу только повторить то, что уже сказал ранее, — произнес он учтивым тоном, — такова моя точка зрения. Да и ваши родители, насколько мне известно, говорили вам то же самое.

У незнакомца был приятный глубокий голос, никак не подходящий к его диковатой внешности.

Дима поперхнулся дымом и исподлобья взглянул на Лешу, словно испытывая непонятную робость. На незнакомца он почему-то избегал смотреть.

— Ну, уж нет, — сказал Леша, вновь потянувшись за 'Колокольчиком', стоявшим на столике рядом с волшебной пепельницей. Видимо, бутылка напиталась от этой пепельницы чудодейственных свойств, потому что она сама начала светиться как бы изнутри, и заиграла хрустальными бликами. — Извините мне мою резкость, но отечественную помойку я покупать не буду. Это, простите, геморрой. Был у меня 'Москвич', еле я его сбагрил. 'Нива' была — еще того хуже. Родичи, они просто ничего не понимают. Они до сих пор уверены, что иномарку ремонтировать труднее и запчасти, типа, дорого стоят. Они просто не понимают, что иномарку ремонтировать дешевле, потому что ее вообще не надо ремонтировать! Прошел техосмотр, и все. Я бы вообще закрыл весь наш кондовый российский автопром и бабки пожертвовал бы на благотворительность. Да и у вас, я уверен, если и есть машина, то точно не наша.

Незнакомец усмехнулся и собрался что-то ответить, но Дима, набравшись храбрости, перебил его:

— Тут у вас телевизор странно работает. Все каналы показывают какой-то космос. Программ, что ли, нет нормальных?

— Это у нас такие настроечные таблицы, — охотно объяснил незнакомец. Он непринужденно вытянул ноги под столом и сцепил пальцы на животе. — Дело в том, что время уже позднее. У нас телевидение прекращает работу в восемь или девять вечера, в зависимости от канала, и не работает до самого утра. Но зато можно смотреть видео.

— Да-а, — промямлил Дима, — как-то это все-таки не очень удобно. А кассеты-то хоть какие-нибудь есть с фильмами?

— Нет, к сожалению, — развел руками незнакомец.

— Да что же такое, — сказал Дима.

— И погода дурацкая, — сказал Леша недовольно, — холодно, сыро. Не поймешь, то ли весна, то ли зима, то ли осень.

— День хороший, а погода плохая, — пошутил незнакомец с виноватой улыбкой.

Он вел себя весьма предупредительно и вежливо отвечал на все вопросы, но в его присутствии Леша и Дима почему-то чувствовали едва ощутимую тревогу, вызванную непонятно чем: то ли манерой незнакомца вести разговор, то ли самим его присутствием.

В комнате, как и раньше, был мягкий полумрак. На стене тикали невидимые часы. Дима неожиданно подумал об Алине. Он видел ее лишь один или два раза в жизни и даже не помнил хорошенько, как она выглядит, но сейчас ему почему-то захотелось, чтобы она сидела рядом, курила сигарету и разговаривала с ним.

Он хотел о чем-то спросить незнакомца, но вместо этого, затянувшись поглубже и откидываясь в кресле, выдал нечто совершенно несусветное:

— Насколько я знаю, необычность женского начала заключается в том, — сказал Дима, с удивлением прислушиваясь к звукам своего собственного голоса, — что это начало, как бы это поточнее сказать, тянется к определенному конкретному мужскому началу, с которым его связывает опыт достаточно длительных отношений, иными словами, привязанность, в то время как для начала мужского в целом более характерна склонность к полигамии. То есть, женская привязанность имеет, скорее, психологическую природу, а мужская — физиологическую. В связи с этим возникает вопрос: какой тип привязанности испытываете вы?

Трудно представить себе что-нибудь более нелепое, нежели Димина речь, которая в данной ситуации прозвучала абсолютно не к месту. Но самое поразительное было то, что Леша, услышав абсурдный и даже, пожалуй, смехотворный вопрос Димы, обращенный к таинственному незнакомцу, нисколько не удивился, а, словно бы утвердительно, кивнул головой, продолжая спокойно посасывать свой 'Колокольчик'.

— На это я могу ответить так, — сказал мужчина и внимательно посмотрел на Диму своими черными глазами, — все зависит от того, сумеете ли вы пролезть в телевизор. Этот вопрос волнует меня сейчас больше всего.

— Я другого и не ожидал, — заявил Леша.

Дима понимающе качнул головой, нисколько не удивившись.

Собеседник же, хитро увильнув таким образом от прямого ответа на вопрос Димы, неожиданно заговорил так:

— Человеческая природа, — произнес он, приняв тон профессора, читающего лекцию, — представляет из себя крайне интересную вещь, даже, возможно, наиболее любопытную из всех вещей в мироздании. Основная ошибка человека состоит в том, что ему самому особенности его природы не кажутся заслуживающими внимания, и он с гораздо большей охотой интересуется вещами, которые его внимания вовсе не стоят, причем рассматривает он их не в связи со своей природой, что помогло бы ему объяснить их, а внé этой связи, что окончательно затрудняет процесс их познания. Однако, похоже, самому человеку нравится такое положение вещей: иначе как объяснить увлечение людей мистикой, гаданиями, необъяснимыми событиями и тому подобными нелепостями, которое переходит из поколения в поколение? Видимо, человеку импонируют явления, которые нельзя объяснить совсем, но которые сами по себе эффектны и интересны, пусть и непонятны. Возможно, желание верить в чудеса объясняется именно страхом или нежеланием человека познать свою природу, поскольку она на первый взгляд как будто не представляет из себя ничего особенного по сравнению с разнообразными 'сверхъестественными' чудесами, находящимися по ту сторону его мозга. Человеку приходится всю жизнь жить с собой и в себе, быть заключенным в своем собственном теле, поэтому он с самого рождения свыкается со своей психикой и она представляется ему чем-то обыденным. Из-за этого нежелания (или же страха) человек охотно верит мистическому объяснению фактов, то есть, именно такому их объяснению, которое совершенно ничего не объясняет: оно непонятно ни ему, ни кому-либо другому. Но такая непонятность людей устраивает больше, нежели какое-нибудь простое и логичное объяснение, которое все расставит на места. Если все расставить по местам, в существовании человека пропадет всякий смысл. Кроме того, это самое существование будет наполнено настоящим, истинным страхом: страхом перед рациональностью, объяснимостью природы. Этот страх страшнее ужаса перед сверхъестественным, поскольку он имеет под собой реальную почву. Мистический же ужас — это ужас надуманный, потому что он есть ужас перед несуществующей, выдуманной опасностью; он приятен человеку, более того — необходим ему. Для этого он и был внушен человеком самому себе.

Голос незнакомца был уютен. Он постепенно погружал Лешу и Диму в приятное полночное состояние; они внимали ему как бы в полудреме, и при этом отчетливо слышали каждое слово. Их мыслительные способности вдруг приняли необычайную остроту, как будто удивительный собеседник своими речами стимулировал их. Его фигура была почти растворена во мраке, и ребята видели только его ладони, которые двигались в такт словам, и над ними — неподвижный лысый череп с двумя черными кружочками вместо глаз.

— Эти подсознательные предрассудки, — говорил череп приятным ровным голосом, — возможно, не были присущи человеческим существам изначально, а явились продуктом цивилизованного развития. Цивилизация отдаляет человека от породившей его природы, и он перестает ее понимать и чувствовать. Его собственные природные инстинкты начинают пугать его. Отсюда эта странная тяга к мистической трактовке реальности, которую сам же объясняющий не до конца понимает, и которая есть лишь страх перед изучением его собственной природы и природы, которая его создала. Кроме того, эта тяга — одно из следствий сложного строения мозга человека, в котором, как ни смешно это звучит, сам человек не в состоянии разобраться без посторонней помощи. Все, что мы видим, и все, что от нас скрыто, все, что мы понимаем и все, чего не понимаем, есть наш собственный мозг, и только. Поэтому знаменитые слова 'познай самого себя' я трактую, прежде всего, как побуждение познать свою психику, научиться объяснять непонятные для себя стороны бытия реакцией своего мозга — совершенного органа, созданного природой и заключенного в черепной коробке. Для психологов не секрет, что внешняя сторона так называемых сверхъестественных явлений, равно как и всех остальных явлений на свете, суть не что иное, как продукт восприятия действительности человеческим мозгом. Несовершенное же мышление просто-напросто не способно адекватно воспринимать эту действительность и потому прибегает к мистике и на этом успокаивается, поскольку мистику уже не нужно объяснять — она необъяснима по определению. В ней нет собственно человеческой логики. С другой стороны, человек создал бога по своему образу и подобию, руководствуясь именно человеческой логикой: для человека непонятно, как Вселенная могла существовать вечно, поскольку понятие вечности он рассматривает со своей приземленной позиции; ему необходим был творец, создавший эту Вселенную и разрешивший тем самым вопрос о вечности понятным для человека образом. Происхождение же самого творца человеку знать не нужно. По его понятиям, Вселенная не могла существовать вечно, но бог мог. Поэтому мистическое и религиозное мировоззрение противоречат друг другу: бог логичен, мистика алогична. Мистика, таким образом, мешает истинной вере. Мистика начинает главенствовать, когда человек забывает о боге, которого он сам же создал, потому что ему становится мало даже бога. С другой стороны, мистическое мировоззрение противоположно и мировоззрению атеистическому. Мистический взгляд кажется человеку более интригующим и, следовательно, — странная логика! — более правдоподобным, нежели разумное и действительно правдоподобное объяснение какого-либо явления, хотя, к примеру, о том, что такое "духи", откуда они берутся и откуда черпают свою силу, или же почему на свете существует якобы некая предопределенность, или же какая польза в реинкарнации и тому подобные вещи, он не имеет понятия, поскольку собственной персоной никогда с ними не сталкивался. А ведь, если вдуматься, даже само слово 'чудо', так любимое суеверными человеческими существами, не имеет права на существование, так как означает нечто, не существующее в действительности или просто не могущее произойти. Ведь если бы чудеса могли произойти в действительности, они бы перестали быть чудесами и превратились в обыденность. Я бы даже сказал, что люди верят в чудеса потому, что их не бывает на самом деле. Это сознательная вера в несбыточное, желание того, чтобы оно произошло, хотя бы в мечтах.

— Ну, уж тут позвольте с вами не согласиться, — иронично прервал незнакомца Дима, попыхивая сигаретой, — ваше утверждение про чудо как нечто по определению невозможное — самый обыкновенный софизм… Во-первых, чудеса никогда не могут стать обыденностью, если только они не происходят слишком часто. А, во-вторых, чудом называется не то, что не может произойти в действительности, а то, что происходит вопреки ее законам. Вполне может быть, что чудес, как таковых, никогда и не происходило, не мне об этом судить, но, по крайней мере, не стоит перевирать определения. Извините, — при этом Дима вежливо улыбнулся незнакомцу.

— Зачем же тогда нужны эти законы? — возразил незнакомец. — Не для того ли, как говорят, чтобы их нарушать? Может быть, эти самые "чудеса", в которые все так верят, есть обыкновенное нарушение законов природы, которое должно быть наказуемо? Ведь законы эти устанавливает так называемый бог — ни более и ни менее.

— Значит, только сам бог и может их нарушать, — отвечал Дима несколько неуверенно. Спохватившись, он тут же добавил, причем, ему опять показалось, что слова вырвались из его рта непроизвольно, как будто их произнес за него кто-то другой. — Хотя, ведь если подумать, может быть, эти законы установлены не богом, а некоей, не зависящей от него высшей силой?

— Это уже похоже на богохульство, — засмеялся собеседник, — извините, ничего личного… Но что же получается, бог нарушает законы, установленные 'высшей силой'? Это уж совсем ни в какие ворота не лезет! Что это за высшая сила? Одушевленное она лицо или неодушевленное? Имеет ли она кровь и плоть или она создана из чистого эфира? Разве сам бог не есть высшая сила? Вы знаете, наш спор, как мне кажется, зашел в неправильную сторону. А правильная его сторона заключается в том, что бог просто не может нарушать определенные правила игры, кем бы они ни были установлены, потому что без соблюдения этих правил в мироздании случится анархия, совсем как, к примеру, в отдельно взятом государстве, только в тысячу крат страшнее. Знаете старую притчу о том, что даже господь бог, например, не может побить шестеркой козырного туза? А ведь если бог не имеет права нарушить правила, установленные самыми обыкновенными картежниками, то тем более он не может нарушить закон, который имеет гораздо большее значение, нежели эти правила.

— Извините, но вы и вправду софист, — сказал Дима немного резко, — вы меня специально запутываете… Вы же сами сказали: разве сам бог не есть высшая сила? Я отвечаю: да, есть. Поэтому все чудеса, якобы не имеющие права на существование, есть дело рук божьих. Бог не может нарушить правила, установленные другими, хотя бы и картежниками, но может нарушать правила, установленные им самим. Игра в карты основывается на правилах, придуманных картежниками, но сами эти картежники существуют в мире, созданном богом.

— Не буду спорить, — неожиданно согласился Димин собеседник, — может быть, вы в чем-то и правы, но, тем не менее, в слове "чудо" я все же усматриваю некоторое внутреннее противоречие, а именно о возможности чуда как такового и идет наш спор… Но я говорил даже и не об этом, а о причинах возникновения мистического мировоззрения, и не стоит привязываться к одной не вовремя сказанной фразе, потому что это не меняет общей сути. Считайте, что, упомянув про 'чудо', я намеренно дал вам возможность уйти от темы, так сказать, использовать лишний аргумент, — при этих словах незнакомец вежливо улыбнулся Диме в ответ.

— Да, у меня и так много аргументов, — усмехнулся Дима. — Вот вы разграничили почему-то веру и мистику, то есть, религиозное мировоззрение — бóга — и мистическое. Но, исходя из вашей же формулировки, получается как раз, что это не противоположные вещи, а одно и то же. Вы сказали, что человек прибегает к мистике, потому что она есть последняя инстанция, и ее не нужно объяснять, но и к богу он прибегает по той же самой причине. Если, конечно, я правильно вас понял.

— А вы смотрите глубже, — спокойно отвечал незнакомец, — не пытайтесь найти противоречие в моих словах, но пытайтесь найти в них истину. И тогда вы их правильно поймете. Рассказывать это слишком долго, но если кратко резюмировать всю подоплеку, то можно сказать, что к богу человек прибегает для того, чтобы объяснить бытие, а к мистике для того, чтобы доказать его необъяснимость. В этом заключается разница между этими двумя понятиями. Здесь имеет место тупик мистики, в котором человек, благодаря парадоксальности своего мышления, может пребывать сколь угодно долго.

Дима хотел было что-то возразить, но промолчал. Опять стало слышно, как в полумраке тикают часы. Кресло под Лешей скрипнуло. В телевизоре плыли звезды.

— Я с вами согласен, — подал голос Леша. Он допил свою бутылку и поставил ее на пол у ножки журнального столика. Теперь он был занят только сигаретой. Оба его собеседника тоже курили, так что вся комната была наполнена сигаретным дымом. — Мистическое мировоззрение очень развито у человеческих существ. Удивительно, что некоторые — и я бы даже сказал, очень многие — склонны даже феномен дежа вю считать доказательством опыта прошлой жизни. Это к вопросу о реинкарнации, которую вы упомянули.

Лешина ремарка почему-то чрезвычайно обрадовала Лысого незнакомца.

— Совершенно верное замечание! — радостно подхватил он. — Ведь феномен дежа вю легко объясняется особенностями работы подсознания, то есть, опять-таки мозга. То огромное количество информации, которое наш мозг вынужден обрабатывать каждый день, просто, извините за каламбур, иногда не укладывается у нас в голове! Поэтому значительную часть воспринимаемых нами внешних сигналов мы специально не умещаем в сознании, чтобы облегчить работу мозга, и как будто забываем о ней, в то время как эти сигналы остаются в подкорке, то есть, в подсознании. За свою жизнь наше подсознание наполняется громадным объемом информации, и в какой-то момент ее становится так много, что мозг чувствует, когда эта информация начинает поступать в его подкорку по второму кругу, и тогда возникает эффект дежа вю. Наше подсознание напоминает калейдоскоп: образы запечатлеваются в нем, постоянно складываясь во все новые и новые узоры. Количество этих узоров огромно и практически не поддается подсчету, но их отдельные элементы иногда все же могут повторяться. Вот вы приезжаете в незнакомый город, в котором никогда раньше не были, в чем у вас нет причин сомневаться. Вы идете по незнакомой улице, и вдруг у вас в мозгу вспыхивает воспоминание, что вы уже были здесь раньше и ходили по этой самой улице, и 'воспоминание' это столь ярко, что вы не знаете, что и подумать, и единственное объяснение, которое напрашивается само собой — вы были в этом городе прежде, но в прошлой жизни. Как я уже говорил, в этом объяснении нет никакой логики и оно совершенно неудовлетворительно: что такое эта самая прошлая жизнь? Однако, оно вас устраивает: мы уже знаем, что чем неправдоподобнее и абсурднее объяснение, тем скорее мы ему верим. Оно импонирует нам своей таинственностью. На самом же деле, образ улицы, по которой вы идете, складывается из отдельных кирпичиков, каждый из которых вы 'уже видали' раньше. Вот эту мостовую вы видели в одном городе, вот такие дома — в другом, здание слева — в третьем, здание справа — в четвертом, а голубое небо с красивым облаками и заходящим солнцем — не далее, как вчера вечером в своем собственном дворе! Да, может быть, вы и вовсе никогда не были ни в каких городах, кроме своего собственного, а видели все эти 'кирпичики' на картинке в книге, сути явления это не меняет. И вот на этой самой обыкновенной улице счастливым образом все виденные вами ранее 'кирпичики', которые, независимо от вашего желания, отложились у вас в подсознании, складываются вместе — и дежа вю вам обеспечено!

— Это в высшей степени естественно и правдоподобно, — подтвердил Дима.

— Рад, что вы это понимаете, — с живостью сказал незнакомец, откидываясь в кресле с удовлетворенным видом. — Можно образно сказать, что подсознание дано нам для того, чтобы уберечь наш мозг от излишней и непосильной для него работы. Именно благодаря подсознанию у мозга есть возможность работать не на 100 %, а всего лишь на 25 %, что вчетверо удлиняет срок его службы.

— Ага, я однажды прочитал в журнале, будто тот факт, что ресурсы мозга задействуются всего лишь на 25 %, доказывает, по-моему, чуть ли не существование инопланетян! — засмеялся Леша. — Уже не помню, как авторы смогли свести концы с концами, но факт, что такое объяснение было. Понятно, что мозг не должен работать на 100 %. КПД и не бывает 100 %, это я еще со школы помню. Да взять хотя бы 'Порш', который балбес Славик мечтает купить — совершенно отстойная помойка, по-моему, разве сравнишь ее с УАЗом, который где хочешь пролезет, — вот, у этого 'Порша' написано, к примеру, в инструкции, что он может гнать 300 км в час — так ведь это не значит, что его можно все время до такой скорости разгонять! В инструкции указан потолок. На постоянном потолке он через месяц скопытится, вот вам и весь 'Порш'. И мозг точно так же: гоняй его на пределе, он долго не протянет. То есть, на примере этого 'Порша' и про мозг можно объяснить, потому что в природе все взаимосвязано и все логично.

— Совершенно верно, — подтвердил незнакомец. — Мистическое же объяснение природных явлений нарушает эту их взаимосвязь и делает их совершенно нелогичными и даже попросту глупыми.

— А где пульт? — спросил Дима неожиданно и посмотрел на журнальный столик. Он не слышал последних слов Леши и его собеседника. На столике пульта не было, и Дима оглянулся в сторону телевизора. На экране плыли звезды.

— Я же вам говорил, что по ночам телевидение не работает, — откликнулся незнакомец, — не тратьте зря время.

— Да не, просто он только что в руке у меня был, — сказал недоуменно Дима, — и вдруг пропал.

Дима зашарил по креслу руками, пытаясь проникнуть в складки между спинкой и сиденьем. С лица его не сходило удивленное выражение. Он задел ногой пустую бутылку 'Колокольчика', стоящую у столика, и та покатилась по полу.

Незнакомец ничего не ответил Диме, и самое его молчание прозвучало почему-то зловеще. Бутылка докатилась до окна и там остановилась.

— Вы мне зубы не заговаривайте, — вдруг грубо сказал Леша и со злостью хлопнул ладонью по подлокотнику кресла. Его лицо исказилось; глаза яростно вспыхнули.

— Да, мы же говорили про машины, — вежливо ответил скользкий незнакомец и тотчас же добавил, — прошу прощения, что отклонился от темы.

— Мы говорили про телевизор! — заорал Леша, вскакивая на ноги. Он схватил со стола сверкающую пепельницу и с размаху швырнул ее в окно, которое от удара покрылось трещинами, но не разбилось. Пепельница свалилась на пол. Дима с испугом и недоумением уставился на Лешу. — Какого хера! Почему я 'Свалку' не могу посмотреть? Сегодня ведь пятница! Чтобы быстро починил сейчас же телевизор, ты, гнида ползучая, твою мать!

— А что, собственно, будет? — осведомился незнакомец спокойным, но немного странным голосом. Он нисколько не был взволнован, а на неожиданную Лешину выходку, казалось, даже не обратил внимания.

— По лысине тебе настучу, можешь быть уверен, — тяжело сопя, объявил Леша, — доктор, бл…, сказал в морг, значит, в морг. Я тут тебе такой дежавю устрою…

И сейчас же после этих слов с незнакомцем начала происходить совершенно несусветная вещь. Неизвестно, что хотел устроить Леша и какой смысл он вложил в свою угрозу, но, видимо, его неосторожные слова разрушили какой-то невидимый барьер безопасности между ребятами и их гостем, потому что лысый незнакомец, продолжая спокойно сидеть в кресле, вдруг начал непостижимым образом меняться на глазах. Его туловище стало увеличиваться в размерах, как будто его изнутри накачали воздухом, а шея удлинилась, как у жирафа. Руки по-змеиному вытянулись, а кисти начали чудовищно распухать и приняли совершенно безобразный вид. Леша и Дима, затаив дыхание, смотрели на очередную жуткую метаморфозу, и почему-то не могли сдвинуться с места: ноги у них вдруг страшно отяжелели. Самым удивительным было то, что все подробности превращения были хорошо различимы, хотя само превращение происходило почти в полной темноте; наверное, это зрелище было так страшно, что их возбужденное воображение, или подсознание, само дорисовало им то, что они не могли или страшились увидеть.

Незнакомец поднялся с кресла. Встав на ноги, он достигал головой потолка и казался еще в два раза страшнее. Его мертвые пустые глаза еще более увеличились и почернели. Он попятился к окну, с хрустом наступая на осколки стекла, усеявшие пол, вытянул вперед отвратительные распухшие длани и рассмеялся адским смехом.

— Дежа вю! — прохрипел он таким голосом, что у друзей кровь застыла в жилах. Пасть его ощерилась, обнажив большие белые зубы, совсем как человеческие, только крупнее. — Дежа вю! — повторил он еще более отвратительным тембром и адски захохотал.

Собственно, именно в эту самую минуту Леша и Дима одновременно, как по команде, очнулись от необъяснимого оцепенения, овладевшего ими, и обнаружили, что по-прежнему стоят у волшебного телевизора, согнувшись у экрана и напряженно глядя на мерцающие в нем звезды. В кинескопе продолжали перемещаться скопления сияющих точек, непрерывно и плавно перетекая во все новые и новые формы. Славы среди них не было видно.

Оба друга испытывали такое чувство, будто кто-то мгновенно разбудил их от странного сна, не то, чтобы очень страшного, но необычного, с примесью какой-то неясной тягучей тревоги. Ребята одновременно затрясли головами, чтобы сбросить остатки неожиданно напавшего на них ступора, а Леша даже ненароком, а на самом деле, намеренно, дотронулся до Димы, чтобы проверить, не продолжает ли тот ему попросту сниться, как и вся квартира вместе с городом.

Почувствовав Лешино прикосновение, Дима вздрогнул и испуганно промямлил:

— Черт! Че-то у меня с башкой опять происходит! А где лысый?

Ответ на этот вопрос не замедлил сейчас же материализоваться. Скрип паркета в углу комнаты заставил друзей обернуться, и их взору предстало жуткое чудовище. Оно находилось так близко от них и имело столь омерзительный вид, что друзья без памяти бросились к стене комнаты и, поняв, что дальше бежать некуда, в страхе уставились на него. Монстр отрезал им путь в прихожую. Он протянул руки, пытаясь схватить их, и все смеялся своим скрипучим смехом. При этом он как будто нерешительно переминался с ноги на ногу, но самая его нерешительность выглядела как издевка: он словно бы насмехался над ними, раздумывая, убить ли их сразу или же немного повременить.

— Ха-ха-ха! — бесовски хохотал он. — Хо-хо-хо!

От смеха чудовища в комнате все тряслось и гудело.

Не переставая смеяться, оно двинулось к ребятам с вытянутыми руками, пальцы его сжимались и разжимались, и впечатление, производимое этими манипуляциями, было непередаваемо ужасным.

От страха Леша первым понял, что надо делать: бросившись к телевизору, почти наперерез чудовищу, он храбро сунул в экран руку, и Диме показалось, что Лешина рука ушла вглубь кинескопа по локоть или даже больше, и это выглядело очень странно, как галлюцинация, которую, правда, совершенно разрушал хохочущий монстр, который был бесспорно и невыносимо реален. Не переставая издевательски смеяться, он протянул свою огромную уродливую лапу и хотел схватить Лешу за ноги; как раз в этот момент Леша в беспамятстве сунул в экран голову и, когда он понял, что та свободно проходит внутрь, испугался и выдернул ее обратно, и лапы зверя уже готовы были сомкнуться на его шее. Но верный Дима опередил движение монстра и одним духом, схватив Лешу за ноги, протолкнул его в телевизор. С диким воплем Леша устремился куда-то вниз; крик его сейчас же затих в глубине. Чудовище, яростно заревев, сграбастало Диму за грудки и подняло под самый потолок. Потеряв опору под ногами, Дима закричал; его сердце сумасшедше заколотилось, из горла вырвался вопль отчаяния. Он попытался ударить врага рукой по морде, но лапы зверя были такими длинными, что у Димы ничего не вышло. Чудовище смеялось. Оно крепко обхватило Диму за грудь уродливыми пальцами и сжало его сильнее. Димины ребра трещали; его глаза налились кровью, он хрипел. От тошнотворного полета под самым потолком у него дико кружилась голова, и боль в груди оттого ощущалась еще острее. Неожиданно объятия ослабли; зверь поскользнулся на чем-то, покачнулся и грохнулся навзничь, спиной вниз, выпустив Диму. Бутылка 'Колокольчика' вылетела у него из-под ноги и ударилась о стену. Дима покатился по полу. Изнемогая от страха и раздирающей боли, он поднялся на ноги. Ладони его были почему-то в крови, словно кровавый пот застилал ему глаза. Чудовище тоже поднялось и вновь протянуло к нему свои страшные руки. В комнате царил ужасный кавардак, мебель была разбросана по углам, журнальный столик перевернулся вверх ногами, под окном валялась погасшая, но целая и невредимая хрустальная пепельница. Дима судорожно схватил ее и хотел бросить в морду чудовищу, но оно, вскочив, задело головой люстру с висюльками. Люстра закачалась и зашелестела. Чудовище одной лапой сдернуло ее с потолка и швырнуло в окно; пробив в нем дыру, люстра вылетела на улицу и свалилась в снег. Эта заминка дала Диме время перевести дух и прицелиться точнее. Пепельница безошибочно угодила зверю прямо в морду, громко ударившись о зубы. Чудовище завыло, вцепившись распухшей дланью в пасть, а Дима, не теряя ни секунды и не зная, что его ждет, зажмурился и головой вперед бросился в экран. Пролетая сквозь кинескоп, он ударился обо что-то коленом, в ноге вспыхнула резкая боль, которая, правда, почти тотчас прошла. Ошеломляющее звездное пространство распахнулось перед ним. Дима ахнул от восторга. Головокружительное падение скоро замедлилось, и он повис в воздухе, как космонавт в невесомости, медленно переворачиваясь из стороны в сторону.

Комната пропала; вопли чудовища смолкли; все исчезло. Дима оглянулся кругом, пытаясь найти взглядом Лешу и Славу, но, не увидев никого, в ту же секунду позабыл о друзьях.

Волшебное, безбрежное, сияющее небо окружило его.