Глава 10

Славе выпало идти в магазин за провизией. Услышав эту новость, он перестал улыбаться и заскучал. За дымчатой вуалью, трепетавшей на окне, он увидел серое тусклое небо и грязную снежную кашу на дороге. Было совершенно ясно, что погода и не думала меняться. Слава начал было вяло и недовольно отнекиваться, сказав, что непременно заболеет, но Леша заорал, что он напросился сам и что отмазаться все равно не выйдет. При этом Леша злорадно напомнил, что он будет греться в ванной, а Слава в это время будет искать на морозе магазин, как дятел, и вообще чтобы он без елки не возвращался.

Слава уныло поплелся в гардероб искать верхнюю одежду. Он выудил оттуда вонючий овчинный тулуп, огромные черные брюки и стоптанные боты сорок пятого размера. Нахлобучив на себя найденные вещи, Слава стал похожим на чучело. Леша вытолкал его за дверь, предварительно поржав над его видом и сунув в руки большой полиэтиленовый пакет, найденный на кухне.

Выйдя на улицу, Слава для начала потоптался на крыльце. Снег немного стаял и обнажил потемневший от влаги бетон. Слава наступил на утопленную в крыльце заржавленную решетку, в которую стекала вода. Решетка загремела противно. Он грустно огляделся по сторонам и вздохнул. Вздох неожиданно взбодрил его. После выпитого вина свежий уличный запах пьянил еще больше; голова у него слегка закружилась. Он только сейчас заметил, что была оттепель. Снег был мокрый и рыхлый, на дороге блестели холодные черные лужи. По жестяным карнизам барабанила вода: бам-бам-бам. Славе захотелось снять шапку, но он передумал; он повернул почему-то в сторону, противоположную той, где находилось шоссе, и зашагал вглубь квартала.

Старенькие хрущевки были цвета талого снега; вся картина сливалась в однотонный серый пейзаж. Черные пустые окна домов смотрели на двор вертикальными рядами. Слава иногда проваливался в лужи, предательски прикрытые снежной слякотью. Ботинки, однако, еще держались. Шагая по пустынным заброшенным дворикам, он озирался кругом, выискивая взглядом хотя бы одного местного жителя, но город был пуст, и ниоткуда не доносилось ни звука. Слава далеко не сразу обнаружил, что в городе не слышно и не видно не только людей, но и вообще никаких живых существ. Висела мертвая, ватная, лишенная всяких звуков тишина; только барабанила капель. Из-за тишины и пустоты дворы казались больше в размерах. Проходя мимо домов, Слава украдкой поглядывал на темные окна. Окна были мертвы. Стекла смотрели на мир страшной бездонной пустотой, словно жители не просто покинули свои дома, но провалились в другое измерение, стерев все следы своего присутствия. Слава представил, как он поднимается в воздух и смотрит на безлюдный город сверху: на много километров во все стороны не видно ни единой шевелящейся точки, ни единой души, ни единого признака жизни. Город-мираж, город-призрак, город-ничто.

Скоро Слава добрался до неприметного одноэтажного домика с надписью на козырьке: 'Магазин'. Буквы были большие и красные, но потемневшие от грязи и почти неразличимые на фоне черного козырька. По вечерам их, наверное, зажигали — если было кому.

Слава прошлепал по талому снегу ко входу и потопал ботинками о мокрое крыльцо. Дверь была из алюминия, перехваченная посередине широкой алюминиевой полосой-ручкой, как ремнем. Над ручкой было вставлено грязное стекло с выведенным серебристой краской расписанием: '9:00 — 21:00 без выходных'. Все три стены магазина были от пола до потолка стеклянные: огромные стекла вставлены в стальной черный каркас. Сверху на каркас была положена массивная крыша из красного кирпича, которую стеклянные стены, казалось, выдерживали только чудом, а задней стеной магазин примыкал к большому дому-башне. Козырек нависал над входом; Слава, задрав голову, увидел снизу толстые красные буквы. Они были прикреплены к металлическим прутьям, торчавшим из кирпичной стены сантиметров на двадцать.

Дверь не поддавалась. Слава подергал ее. Она чуть-чуть двигалась, лязгая о косяк. Слава заглянул внутрь, приложив руку к холодному черному стеклу. В помещении был полумрак, и почти ничего нельзя было разглядеть. В лицо ему подул холодный влажный ветер. Он отвернулся от стеклянной стены магазина и осмотрелся. Вино мягко ударило ему в голову, и вокруг как бы потеплело.

Слава сказал пьяно:

— Чё, значит, закрыто? А что за хрень? Почему вообще закрыто? Я вот щас вас открою.

Он отошел от двери шагов на десять, наклонился и стал искать что-то в снегу. Под ногу попал мокрый скользкий булыжник. Он поднял его, отряхнул от снега, сунул в карман тулупа и продолжил искать. Скоро он набил камнями оба кармана. Он повернулся к магазину и, не раздумывая, швырнул камень в стеклянную стену. Слава не испытывал страха и ощущал только какой-то преступный горячий азарт; сердце колотилось. Будь он трезвым, он никогда бы на это не решился. Кругом, однако, продолжала висеть полнейшая тишина и совершенно ничего не случилось. Нервы его были так напряжены, что время как будто замедлилось; он ожидал мгновенного грохота разбиваемого стекла, но ничего не услышал. Он решил, что промазал; размахнувшись, он швырнул второй камень, затем третий. В эту самую секунду резко, страшно зазвенело, послышался звук лопающегося стекла — первый камень долетел, наконец, до цели — большие раскалывающиеся куски начали вываливаться из каркаса и падать наружу, в мокрый снег, и внутрь магазина, разбиваясь вдребезги о кафельный пол. Слава переключился на вторую стену; из первой продолжали выпадать остроконечные куски и крошиться о кафель. Звук рассыпающегося стекла стал душераздирающим; Славе в какую-то секунду от волнения показалось, что к звону примешиваются другие звуки, встревоженные крики людей. Он, однако, продолжал с какой-то отчаянной храбростью громить стеклянную стену, не сходя с места и не оглядываясь. Камни кончились; второе стекло продолжало разваливаться, большой кривой кусок стекла откололся сверху и воткнулся в снег. Затем все стихло, но в ушах у Славы еще некоторое время стоял шум. Он судорожно оглянулся, готовясь удрать, но на улице, как и раньше, было пустынно. Он потоптался некоторое время на месте, внимательно прислушиваясь. В обоих стеклах зияли черные кривые дыры; окно, подвергшееся атаке первым, было почти полностью уничтожено. Слава помедлил еще немного, потом осторожно приблизился к покалеченным стенам. В стекле входной двери зияла круглая дыра с расходящимися трещинами, похожая на большого паука, растопырившего лапы. Мокрый снег был усыпан стеклом, как конфетти. Сверху, словно сосульки, свисали уцелевшие куски. В зияющем полумраке магазина неярко отсвечивали стеклянные полки. Слава пнул ногой торчащий из сугроба осколок; тот упал в снег, не повредившись.

Он нерешительно шагнул в пролом, поскользнувшись на кафельном полу. Сверху что-то отломилось и со звоном разбилось о пол за его спиной. Слава дернулся всем телом, испуганно взглянул вверх и отошел подальше вглубь помещения. Под его ногами хрустели осколки.

Он сразу же увидел плоды своей работы: одна из прозрачных морозильных витрин слева от прилавка была разбита вдребезги, и все ее содержимое усеяно сверкающей стеклянной пылью. Слава, ругнувшись, сунул руку в разбитую витрину и выудил оттуда по очереди несколько холодных, твердых пачек масла, розовый пакет молока, коробку с маленькими заиндевевшими пельменями и стеклянную баночку с красной икрой. Все это он брал осторожно, двумя пальцами, сдувая осколки. Вторая витрина потрескалась, но была цела. Слава, чуть подумав, задрал ногу и изо всей силы поддал безразмерным ботинком по стеклу, проломив в нем дыру. Часть стекла обрушилась внутрь, а оставшуюся часть Слава разбил рукой, спрятав кисть в рукав тулупа. Из витрины он выволок торт в цветастой картонной коробке, осторожно ее отряхивая. Он поставил торт на деревянный прилавок и запихал все продукты в пакет, а торт поставил сверху. Затем он подошел к стойке со спиртным, возвышавшейся до самого потолка. Смешанный запах спирта терпко ударил ему в нос. Под ногой разлилась невидимая вонючая лужа. Он увидел, что почти все разномастные бутылки непостижимым образом перебиты и их содержимое пахучими струйками стекает на пол, заливая нижние полки.

Слава остолбенел.

— Мать твою! — сказал он в полный голос.

Ему удалось обнаружить одну-единственную бутылку водки, стоявшую в самой середине стойки и чудом уцелевшую. Он аккуратно снял ее с полки. Остальные бутылки все до единой были переколочены, и оставалось только удивляться, как такое могло произойти. Очевидно, Слава каждым камнем уничтожал их сразу по нескольку штук. На полках стояли только донышки, их изуродованные края торчали кверху, как сталагмиты.

— Твою мать! — сказал он еще раз, одурело смотря на бутылку водки в руке и испытывая непреодолимое желание разбить ее о стену. Однако, увидев этикетку 'Smirnoff', он передумал и злобно сунул бутылку в пакет. Торт ему пришлось вытащить обратно.

Еще не отойдя полностью от замешательства, он стал ходить по пустому магазину и совать в пакет все, что попадалось под руку. Увидев бутылку 'Колокольчика', он взял и ее, вспомнив о Лешином пристрастии. Скоро пакет был забит под завязку, и Слава грубо выдрал другой из связки, висевшей над прилавком рядом с кассой. Набив второй пакет до отказа, он опять поставил торт сверху и вышел на улицу сквозь вторую стену.

Улица была пуста. Разбитые витрины зияли за его спиной. Пасмурное небо чуть потемнело; двор стал затягиваться синими сумерками. Ему послышался какой-то шорох, похожий на шуршание шин по асфальту, и нарастающий шум мотора. Слева, метрах в десяти, было шоссе. Оно уходило куда-то вперед и вдаль, теряясь между двумя туманными пятиэтажками. По шоссе ехал большой желтый автобус. Он был покрыт грязью и ревел мотором; двери дребезжали на ходу. Автобус, зашипев тормозами, остановился, и двери-гармошки с лязгом раздвинулись, ударившись о боковины. Мотор продолжал работать, машина слабо подрагивала. Изумленный Слава увидел автобусную остановку, которую он не заметил раньше, может быть, потому, что раньше ее и не было. Его словно обдало жаром.

— Стой, стой! — закричал Слава истерически. Голос у него сорвался от волнения.

Он бросился к остановке, загребая снег огромными ботинками. Автобус не двигался, тихо тарахтя мотором.

Слава в волнении бежал к остановке. Его прошиб горячий пот; пакеты стали страшно тяжелыми и оттягивали руки.

Подбежав вплотную к автобусу, он плашмя рухнул на дорогу, споткнувшись о предательски скрытый под снегом бордюр. Оба пакета с силой ударились об асфальт. В одном из них что-то громко лопнуло. Слава, вскрикнув от досады, вскочил на ноги, остервенело подбирая рассыпанные продукты, но двери автобуса уже захлопнулись и он с ревом умчался, обдав Славу ароматным газом.

Слава ошеломленно отряхивался, глядя вслед удаляющемуся автобусу.

— Твою мать, — выдавил он еще раз, все еще пребывая в таком состоянии, когда неясно, по какой категории классифицировать происшедшее: по части облома или по части везения. Он представил себя в салоне автобуса, разъезжающего без водителя и везущего его неизвестно куда, и вздрогнул. Он еще некоторое время слышал слабый звук мотора, тарахтящего где-то за домами. Через полминуты звук растаял вдали.

Он постоял немного, раздумывая об этом странном происшествии, пока не почувствовал, что опьянение несколько схлынуло, и тогда обратил свой протрезвевший взор на разбросанные по снегу и льду продукты. Один из пакетов лопнул по боку, и из зияющей дыры вывалилось почти все его содержимое. Единственная бутылка водки была разбита вдребезги, и из пакета Слава вытряхнул только россыпь осколков, плавающих в вонючем спиртовом болотце; видимо, он во время падения здорово приложился пакетом об лед. Все находившиеся внутри продукты были измазаны грязью и пропитаны спиртом. Коробка с тортом необъяснимым образом сплющилась, словно побывала в тисках, так что крем вперемешку с коричневым бисквитом полез наружу, как зубная паста из тюбика. Второй пакет был цел, но его содержимое пострадало не меньше. Одна из пачек с соком лопнула. Это почему-то заставило Славу посмотреть на свою правую штанину и убедиться, что она вся насквозь мокрая и отвратительно пожелтела. В общем и целом, поход в магазин вылился в удручающую картину. Оглядев свое уничтоженное хозяйство, Слава впал в страшную ярость. Винные пары выветривались у него из головы, и он дал волю своему трезвому гневу. Заругавшись вполголоса, что звучало даже еще более устрашающе, ибо он умел в минуты ярости использовать крайне выразительные интонации, Слава принялся с остервенением расшвыривать ногами искалеченные продукты, а единственный уцелевший пакет с апельсиновым соком подбросил высоко в воздух и так поддал по нему ботинком, что совершенно весь с головы до ног забрызгался густой липкой жидкостью. Это окончательно вывело его из равновесия.

— Бл…, су-у-у-ки!! — заревел он, задохнувшись от бессильной ярости и глотая слезы. — Ненавижу, суки, гады, подонки, уроды!

Его злоба быстро переросла в страшную тоску, как бывало всегда во время более-менее серьезных неудач. В такие моменты Славе начинало казаться, что судьба неумолимо толкает его на путь последнего и окончательного жизненного провала, который невозможно предотвратить. Подобные настроения довольно быстро проходили, однако, оставляя в душе маленький черный след. Последующие события, если они были более-менее позитивными, могли затоптать этот след, и Слава вновь наполнялся радостью жизни, но, как правило, радость эта была недолговечна. Сейчас его состояние было таково, что он готов был, еще не остынув, наброситься на любого прохожего, с тем, чтобы как можно обиднее его оскорбить, а если возможно, и убить на месте. Славино помешательство продолжалось еще некоторое время, однако мы не будем здесь вдаваться в излишние подробности и скажем только, что, успокоившись, он твердо решил не возвращаться в магазин, а отправиться прямо 'домой', поскольку был преисполнен ненависти к проклятому универмагу. Так он и сделал, предварительно оглядев разбросанные по снегу продукты и высмотрев среди них продолговатую стеклянную бутылку 'Колокольчика'. Эта бутылка была единственным уцелевшим предметом из всех утащенных Славой. Про баночку с икрой он забыл. Он с ненавистью подумал, что Леше, как любителю упомянутого напитка, опять повезло больше всех. Это его так разозлило, что он хотел было не брать бутылку или даже разбить ее, но потом решил, что 'Колокольчик' пригодится и ему с Димой, поэтому сунул его в огромный карман своего тулупа и угрюмо зашагал куда глаза глядят.

Само собой разумеется, что в таком расстроенном состоянии он не очень внимательно следил за дорогой и довольно скоро, неожиданно для себя, очутился прямо на стыке двух уходящих в бесконечность шоссе, которые были по-прежнему пустынны. Обе черно-серые сужающиеся ленты были окутаны пасмурной дымкой, но когда он, шаркая дурацкими ботинками по асфальту, добрел до угла, образованного двумя слившимися дорогами, и повернулся к ним лицом, чувствуя странное тревожное волнение, вызванное удивительным размахом пространства, — в это самое мгновение из-за черной клубящейся тучи сверкнул луч закатного солнца и позолотил дорожное полотно. Захваченный удивительной картиной мертвого покоя, залитого солнечным светом, Слава несколько секунд стоял на месте и смотрел на сверкающий асфальт. Затем он обернулся назад, в поле. Над полем висели тяжелые пухлые тучи, закрывавшие небо до самого горизонта. Пространство оттого казалось странным образом замкнутым, как большая комната. Лучи солнца за Славиной спиной заскользили по тучам, высвечивая их плотную глубину, и темные клубы стали казаться еще более выпуклыми. Заснеженное поле чуть пожелтело под лучами; картина была удивительная. Но почти мгновенно она померкла вновь, окрасившись в свинцовый серый цвет и потемнев. Слава снова повернулся к дороге и увидел, что солнце скрылось за облаком. Участок неба над одним из шоссе был чуть светлее и ярче, чем в других местах; было видно, что солнце спряталось там. Шоссе стрелой уходило вдаль и там, где оно совсем терялось в тумане, в небо поднимался прямоугольный дымчатый силуэт огромного здания. Оно оканчивалось двумя остроконечными готическими шпилями, симметрично друг другу тянувшимися вверх. Несмотря на то, что очертания здания были окутаны туманом, его края были довольно резко очерчены и отчетливо видны. Готическая постройка была столь невероятно больших размеров, что Славе почудилось, что она находится совсем близко и высотой не превышает хрущевку, стоявшую по ту сторону шоссе, хотя на самом деле здание было страшно далеко. Подобный обман зрения он ощутил в коридоре при виде Головы, и шок, наверное, еще не совсем забылся им. Удивительно было видеть столь крупное строение, никак не гармонирующее с ландшафтом захолустного городка. Словно из пасмурного неба огромными ножницами вырезали кусок, открыв страшный провал, пустоту, серую дыру готической формы, ведущую в бездонную бесконечность. Слава, на несколько секунд представив себе эту картину, судорожно вздрогнул. Готический силуэт зыбко дрожал в воздухе; казалось, его скрывала сетка дождя. Слава долго смотрел на страшное здание и даже сделал непроизвольный шаг в его сторону; у него вдруг появилось непреодолимое желание попасть туда, зáмок манил и ужасал одновременно, он являл собой жуткую, сладострастную тайну… Как он здесь оказался? Кто его построил? Далеко ли до него добираться? Почему они не видели его, когда очутились в поле? Ведь это случилось всего метрах в трехстах позади. Наверное, ребятам не было дела ни до чего вокруг; им было достаточно и того, что они вырвались из коридора. Слава все смотрел и смотрел, как завороженный. Вдруг он с волнением вспомнил, как не успел сесть в автобус. Может быть, маршрут автобуса проходит через этот замок? Может быть, замок и есть конечная станция всех зазеркальных путешествий?..

Слава поспешно перешел шоссе и углубился в раскисший, окруженный хрущевками дворик, начинавшийся почти от самой дороги. Его глаза горели, он был взволнован. Толстая стеклянная бутылка 'Колокольчика' била его по бедру; он не чувствовал ее. Мокрая слякоть хлюпала под ногами. Однажды он провалился в лужу; даже не заметив этого, он машинально выбрался из нее и поспешил дальше.

Скоро он понял, что заблудился. Это не особенно испугало его; его мысли были поглощены таинственным замком, о котором он торопился рассказать друзьям. Даже сейчас, очутившись в совершенно незнакомом месте, он продолжал невольно думать о замке, рассеянно глядя по сторонам и ничего не замечая. Однако постепенно до Славы начало доходить его положение. Тогда он очнулся от странного забытья и огляделся внимательнее. Это не помогло ему, поскольку он не представлял себе, где находится, и только когда он понял это окончательно, до него дошло, что он просто-напросто потерялся. В его положении это означало, что он остался в мертвом городе один, без друзей, и ждать помощи было не от кого.

Сердце его в страхе заколотилось; в желудке поднялся неприятный холод. Он довольно быстро забыл про замок. Перемена в настроении была разительная. Он скоро был поглощен безудержным, безнадежным страхом, который оказался столь велик, что едва Слава почувствовал панику, ему пришлось сразу отгонять ее, потому что, поддавшись ей полностью, он мог бы запросто сойти с ума.

Он попытался сосредоточиться. Он помнил, что, выйдя из дома, повернул направо. Однако, возвращаясь обратно, он мог запросто миновать свой подъезд. Все здания были одинаковы и отличались только номерами; нóмера же он не помнил. Он даже ни разу не посмотрел на него; возможно, он его просто не знал. Дима и Леша наверняка запомнили и номер дома, и номер квартиры. Хотя номер квартиры он тоже помнит, но что толку? Славе хотелось зарыдать, к горлу подкатил отвратительный комок. Он бросился вперед, куда глаза глядят, не в силах оставаться на месте даже секунду — ему казалось, что стóит ему остановиться, страх и отчаяние сразу же раздавят его.

Когда-то давно, когда ему было лет пять или шесть, Слава гостил у бабушки в далеком сибирском городе. Однажды он на автобусе поехал с родителями в гости и, заглядевшись в окно, не заметил, как родители вышли — они, наверное, окликнули его, но он не услышал — и автобус покатил дальше, увозя Славу в неизвестность. Опомнившись, он выскочил на первой же остановке и, рыдая во все горло, побежал, топая босоножками, по улице. Он был так испуган, что пробежал, наверное, не меньше трех километров, не останавливаясь и ревя во все горло. Он вовсе не знал, куда бежит, потому что никогда раньше не был в этом городе, однако, тем не менее, прибежал именно туда, куда было нужно: к своей родной бабушке, к дому, из которого он отправился с папой и мамой в злополучные гости.

Пережив это приключение, Слава уверовал в то, что он способен интуитивно найти любое место, в которое направлялся, не спрашивая дороги, поскольку всегда поворачивал в правильную сторону. У него были случаи увериться в своей правоте, не менее удивительные, чем случай с бабушкой, и сейчас, вспомнив о них, он немного приободрился.

Он скоро заметил, что на улице стало темнеть — на этот раз совсем по-зимнему, быстро и неотвратимо. Серый блеклый день сменился густо-синими сумерками, грозившими скоро превратиться в кромешную тьму. Было очень странно, что не стемнело раньше: как будто судьбе было угодно, чтобы Слава заблудился при свете дня и был уверен, что до наступления темноты еще много времени. Страшный город заманил его в ловушку. Славе стало тоскливо: он на полном ходу остановился и хотел даже лечь в снег, чтобы никогда больше не вставать. Ему надо было переждать приступ печали.

Постояв так немного, он все же пришел в себя и зашагал дальше. Он блуждал из двора в двор, и все дворы были одинаковые, с раскисшими снежными полянами и облезлыми домами. Вечером они стали страшнее; темнота в городе была такая, какую можно увидеть только на юге: плотная, душная, скрадывающая расстояния; улицы становились меньше, дома ближе придвинулись друг к другу. Небо, во время коротких сумерек выглядевшее бездонной густо-серой пеленой, теперь было черным, как мазут, и опустилось почти до самой его макушки. Он, конечно же, не догадался смотреть на окна: у Леши и Димы должен гореть свет, все же остальные квартиры пустого города были черны; наступивший мрак мог помочь ему. Но его смекалки не хватило на то, чтобы до этого додуматься. Он был всего лишь маленьким напуганным существом, бесцельно бредущим по чужому ночному городу без надежды на чью-либо помощь. Его шаги отдавались, казалось, на много метров вокруг, рождая эхо, как в большом пустом помещении. Это было таинственно и страшно. На улице совсем стемнело. Вдоль шоссе тянулся бесконечный ряд больших бетонных фонарей, но они были мертвы. Такие же фонари, длинные и молчаливые, зачем-то были установлены и во дворах. Он понял, что заблудился окончательно и в отчаянии сел на первую попавшуюся скамейку. Скамейка была деревянная и влажная, без спинки. Он похлопал мокрыми ботинками друг об дружку. Бутылка 'Колокольчика' оттопыривала карман. Вокруг висела полная тишина. Небо над головой было черным-черно, пустой невидимый двор молчалив и страшен. У Славы в горле стоял ком. Он не испугался, но впал в тоску и совершенно не знал, как быть. Придется, видимо, искать квартиру с открытой дверью и устраиваться там. Или лезть в окно, как говорил Дима. И еще чтобы дверь закрывалась изнутри, иначе ему будет страшно спать. О том, чтобы снова идти искать магазин, — ведь ему надо было чем-то питаться — не могло быть и речи. Боже мой, боже мой!..

— Балбес, ты там уснул, что ли, в одном ботинке? — раздался громкий голос над самым его ухом. — Хорек ты скрипучий.

Голос был такой полнозвучный и близкий, что Слава от неожиданности едва не свалился со скамейки.

Было слышно, как невидимый Леша издевательски загоготал.

— Что, переконил, гнида? — довольно сказал он.

Слава напряженно вгляделся в темное окно на первом этаже и увидел Лешину физиономию, высовывающуюся из открытой форточки.

— Ты идешь или где? — сказал Леша. — Или, если хочешь, в сугробе ночуй. Только отдай мой 'Колокольчик'.

— Что такое? — закричал Слава, вваливаясь в теплую прихожую. — Чего вы в темноте сидите? Сволочи проклятые!

Слава ругался долго. Когда с ним происходило что-нибудь неприятное, он начинал жалеть себя и приходил в бешенство оттого, что это произошло именно с ним, а не с кем-нибудь другим. Иногда он подолгу не мог успокоиться, совсем, как Леша.

— Света нет, — объяснил ему Дима. — Как только ты ушел, практически сразу отрубили. Леха-то ладно, он еще сидел, телевизор смотрел, а я в ванной был! Моюсь, моюсь, раз — темнота полная! Я еще подумал, что этот негодяй так пошутил. Я еле домылся до конца, все никак найти там ничего не мог. — Дима засмеялся.

Слава только сейчас заметил, что у Димы довольная распаренная рожа: он тут грелся в ванной, пока Слава ходил в магазин, искал проклятую дорогу и умирал от страха.

— Ну, и че, вы не могли починить его, что ли, пробки подкрутить?

— Да уже пытались. Ничего не получается. Если хочешь, иди сам попробуй. Там ничего не видно. Был бы хоть фонарь, еще можно было бы что-то сделать. А так ни фонаря, ничего.

Слава с грохотом поставил 'Колокольчик' на журнальный столик в прихожей и начал раздеваться.

Из гостиной вышел Леша.

— Тебя, бл…, только за смертью посылать, — сказал он.

Тут Леша увидел бутылку 'Колокольчика'.

— Что, и это все!? — возмутился он.

— Да все, все! — заорал Слава.

Он злобно швырнул полушубок на пол, а ботинки разбросал по всей прихожей. Затем он отправился в ванную, обнаружил, что в ней темно, как подмышкой, однако, все же заперся там, включил воду и долго не выходил.