"Стадия серых карликов" - читать интересную книгу автора (Ольшанский Александр Андреевич)Глава тридцать четвертаяНе раз и не два за последние двое суток участковый инспектор Триконь подходил к запертой двери гражданина Около-Бричко и требовательно названивал. Герою героев в глазок было видно, как Василию Филимоновичу не терпится, как он, бедняга, утирает, сняв фуражку, лоб. Не чувствуя за собой никакой вины, Аэроплан Леонидович не откликался на звонки и продолжал работать Но когда рядовой генералиссимус изготовил по новейшей технологии «телегу» на Ивана Где-то и любовался собственным изделием, перечитывая его вновь и вновь, участковый развил за дверью бурную активность. К нему присоединилась дама в белом халате, никогда не бывавший трезвым домовый слесарь с инструментальным ящиком в руке, еще «Если не виноват, то чего прячешься? — покалывала мысль. — Разве кто-нибудь из них поймет, что На площадке все громче раздавались нетерпеливые и решительные голоса. Некоторые с угрозой — разве мог знать несчастный Аэроплан Леонидович, что кикимора в морге заменила формулу спирта в Степкиных анализах, что Василию Филимоновичу надо было определяться в отношении рядового генералиссимуса. Поскольку на стаканах имелись его отпечатки пальцев, хотя бы выяснить, кто он: просто собутыльник, убийца или тоже жертва? В дежурной службе Президиума Великого Веча Доброжилов завыли, затрещали, замигали всеми земными и неземными огнями сирены и датчики боевой тревоги. В мгновение ока собрались лучшие домовые-аналитики, просчитали ситуацию, нашли решение и дали команду ПДК Борьбы 124-а. Команда прошла в тот момент, когда слесарь зазвякал инструментом, и под эти звуки Аэроплан Леонидович опустился на колени рядом с кроватью, намереваясь нырнуть под нее и притаиться там за огромными чемоданами, набитыми сериями «Параграфов бытия». В крайнем случае — крушить головы агрессоров знаменитым бордюрным камнем из собственного музея. Как только он сунул голову под кровать, как тут же оказался перед пятиэтажным зданием на одной из центральных площадей столицы. Как ему удалось перенестись в центр Москвы, стоять перед входом необходимого Куда следует, читатель, надеется публикатор, не станет настойчиво интересоваться, понимая, что это доброжильская тайна. В любое министерство Аэроплан Леонидович проникал без звука — в том смысле, что охрана всегда принимала его за своего, никогда не требовала показать документ в Рядовой генералиссимус, как известно, индивидуум бесстрашный, но тут ситуация требовала не мужества, а понимания. Но какое понимание может быть, если он пришел жаловаться на Ивана Где-то, открыл дверь и… Увидел, конечно, не Ивана Где-то, на кого принес жалобу, потому что это было бы уж слишком, а своего родного нача-99 Толика собственной персоной — за своим столом, с теми же телефонами, и Лану! Аэроплан Леонидович был, разумеется, озабочен странными явлениями, когда не только общественные процессы размочаливаются и завихряются, как им якобы вздумается, но и в штатно-кадровой политике стало твориться нечто умопомрачительное. Каким невероятным образом отдел-99 внедрился в этот Куда следует, причем Он сделал шаг назад, взглянул на номер двери — неродной, 369 — й, а не 99-й! «Да они из первой девятки сделали тройку и шестерку. Перестроились, называется! И шкафа моего нигде нет!» — упало у него что-то, где должна была находиться душа. — Кто к нам пришел?! — сладчайшим голосом заворковала Лана, бросаясь ему на шею. — Кто к нам пришел! — Какими судьбами? — распростер руки и Толик, оставив недопитый чай. «Сейчас узнаешь, счас», — мстительно думал рядовой генералиссимус, настойчиво все-таки пытаясь найти свой шкаф, за которым ему так сладко мечталось и творилось! Шкафа нигде не было. На месте Филиного разделочного стола, как его называли, в НИ-НИ, стояло что-то убого-стандартное, невыразительно темное, но импортное, к тому же украшенное развалившейся посреди столешницы черной дамской сумкой, объемом с солдатский сидор. «Светланы», — с тоской определил Аэроплан Леонидович. — Не пойму, что у нас изменилось, — словно ничего не произошло, сказал он и по этой причине осматривался вполне легально. Пришла пора угрызениям совести Толика и Ланы — пусть помучаются, пусть устыдятся своего коварства. Ведь позавчера он видел их — и Толик, и Лана шли в скорбной процессии за Кондратом Силычем во главе, правда, в последний раз на руководящем месте и вперед ногами. Побаивались оскорбить всю мощь минтрямтрямнибумбумовской скорби об усопшем, если не заговорили о делах, о видах на будущее? Живым ведь о живом, в том числе и о штатных вакансиях. Только теперь ему стало понятно, почему Лана все время всхлипывала, а глаза были у нее веселые-веселые — это были слезы радости. А Толик? Нацепил повязку, шел рядом с процессией, словно конвоировал ее, так ведь и он, Аэроплан Леонидович — Что-то своего стола не вижу, — он развел якобы в недоумении руки. — Здесь и не может быть вашего стола, дорогой Аэроплан Леонидович, — объяснял бывший нач-99 и при этом — Это не НИИ тонкой безотходной технологии, а Госкомнибумбумнитрямтрямобщепромвсехкоопподряд! Как известно, рядовой генералиссимус давно ничему в жизни особенно не удивлялся, но от такого названия, произнесенного бодро и без запинки, на что у бывшего нача-99 должно было уйти не менее одного решающего или определяющего года тренировок, от самого названия ведомства, напоминающего фамилию джентльмена с Островов Зеленого Мыса, у него вниз пошла челюсть. Усилием железной воли он вернул ее на место и осведомился неуверенно насчет изящной словесности, здесь она еще располагается, переехала или упразднена за ненадобностью? — Не хотите ли чайку, Аэроплан Леонидович? — схватила его за рукав Лана. — Представьте себе, ваша чашка здесь! Мы взяли ее с собой, вот, думаем, Аэроплан Леонидович нас обязательно навестит. — Изячная здесь, — цинично ответил Толик. — Вам книгу помочь купить? — Нет, Анатолий Чукогекович, я в некотором роде книги сам пишу… — В самом деле? — удивился наигранно Толик. — Лана, кто бы могу подумать: наш Аэроплан Леонидович книги пишет! Что ж, очень приятно познакомиться. Мы теперь с Ланой, так сказать, с писателями работаем. Ланочка, чайку, чайку, нашему дорогому товарищу Около-Бричко… «И чашку мою зажилили», — подумал Аэроплан Леонидович. Лана поставила на стол пол-литровый бокальчик Дулевского завода, причем сияющий чистотой, ибо раньше, в славные времена отдела-99, в него не обязательно было класть заварку — вполне достаточно было крутого кипятку, чтобы бокальчик как бы самозаварился, отдал от своих щедрых стен танины и прочие чайные вещества. Теперь же чай в бокальчике попахивал хлорной известью — лишнее свидетельство того, что возвращение емкости к прежнему хозяину никак не предполагалось. Пользуясь паузой, Лана сыпанула на него кучу новостей: Филя вошел в состав ликвидационной комиссии института и, как старейший работник, разыскивает дату его создания — изыскания должны продлиться года два-три, так как архивы пропали неизвестно куда, возможно, могли оказаться во время войны у немцев, а от них — в США. Анатолий Чукогекович уже оформлял в Америку документы, а тут неожиданно перевод отдела в другое ведомство… Гриша ушел в рэкетиры. «Витя, Витя, — тут рассказчица взгрустнула, — приглашает на свадьбу: его невеста больше не требует знания восьми языков, ее отца за взятки посадили. Зачем портишь анкету свою таким родством, спрашиваю. А я ее люблю, говорит. Странный какой-то…» — А Светлана? — Организовала малое предприятие под названием «Здоровье лопатой». Добивается права торговать нашей кровью за границей. Надо, говорит, построить кровепровод «Братство по крови» вдоль нефтепровода «Дружба». — Не свернется? — засомневался рядовой генералиссимус. — Нет, консервированная пойдет. «Кровяной, никак, королевой будет», — сделал зарубку в памяти Аэроплан Леонидович, своего рода заготовку на нынешний вечер, когда можно будет осмыслить этот факт достойно и по-философски, поскольку что-то тут было не так. Кто знает, Светлана, может быть, задумала с помощью нашей крови переродить западные народы, совершить мировую революцию совершенно оригинальным способом — гематологическим? А если СПИДу кто подпустит? Исповедь самого Аэроплана Леонидовича в качестве рядового генералиссимуса пера ровным счетом не произвела на нового начальника изящной словесности никакого впечатления. Толик почему-то все время сжимал тонкие губы, хмурился, разглядывал свои талантливые, как у каждого шулера, руки, ни разу не поднял глаза, не взглянул на бывшего сослуживца, раскрывающего перед ним душу, словно ощущал неловкость за такое откровение и, самое неприятное — каким тоном, вальяжным, необязательным, как бы между прочим, спросил, отказываясь наотрез принять произведение, созданное с помощью последней модели жалопреда: — Зачем нам разводить бюрократию, а, Аэроплан Леонидович? В самом деле, зачем? Тут он взглянул на него — наивные, честные и чистые глаза, как у юноши, начинающего житье, непросвещенного периодом застоя, служебным интриганством и всеми известными азартными играми. — Как это, извините, не будем? — привстал на стуле Около-Бричко. — А вот так: не будем и все! — воскликнул он и нагло рассмеялся. — Смотрите, что получится, если я возьму ваше письмо. Я сдаю его на регистрацию, в канцелярии ему присваивают номер, ставят на контроль, чтобы была при деле группа контроля. Потом письмо возвращается ко мне, я расписываю его сотруднику, тот пишет проект сопроводительного письма и направляет его по горизонтали или по вертикали, в издательство. Там ему тоже придется поваляться на многих столах, затем оттуда придет ответ нам и вам, в девяносто девяти случаях из ста — отрицательный. Так стоит ли начинать эту игру? — Так это и есть самый настоящий механизм торможения, который надо сломать! — Вот именно! Он самый! — Толик еще больше просиял лицом, обрадованный невероятной понятливостью бывшего подчиненного. — Но как? Начальник изящной словесности сделал многозначительную паузу, поднял указательный палец кверху. — В данном случае, — заговорщицки прошептал он, — не принимать вашу жалобу… Объясняю. По прежней работе нам хорошо известно: каждый механизм работает только в том случае, если в нем внутри или на него извне действует некое возмущение, носитель энергии. Что мы имеем в качестве источника возмущения? Ваше письмо, коллега! Пусть оно будет носителем творческой энергии масс. Но если механизм не возмущать, то он не будет работать и постепенно станет ржаветь. Мы объявили что? — гласность. А развиваем что? — письменность! Поэтому я не хочу потакать бюрократии, не стану загружать ее работой. «Жулик! — взвизгнуло приспособление внутри Около-Бричко, заменяющее у него функции души. — Ведь он сам бюрократ из бюрократов, под видом борьбы с бюрократизмом разводит демагогию. Это же надо придумать: не принимать жалобы и предложения населения, когда оно является поголовно грамотным — так зачем же его тогда учили?!» — Позвольте: письма, жалобы и предложения трудящихся — это свет гласности, негасимый прожектор перестройки. Нет, механизму торможения нужен механизм тормошения со стороны широких масс. Разве гласность — это лишь — Ни в коем случае! Это и демонстрации, и митинги, и забастовки, и потасовки, когда нет других способов покачать свои права. Однако это же нехарактерные случаи, как говаривали в эпоху застоя. А ваш механизм тормошения… — он неспешно отхлебнул глоток чая, явно выигрывая время для обдумывания ответа — прошелся со стаканом к Лане, вернулся уже без него, бережно опустился в свое кресло. — Ваш механизм тормошения — это же лечебная гимнастика для механизма торможения. Вы жалуетесь на бюрократа другому бюрократу — разве можно найти более убедительный аргумент в пользу необходимости второго, справедливого бюрократа? Сейчас все на механизм обозлились, возмущаются, негодуют, но и работают на него, как никогда. Кто дает ответы? Да механизм же, он и демократию на себе катает — нипочем она ему… Таким бывшего нача-99 рядовой генералиссимус никогда не видел. Он стал, чувствовалось, непотопляемым демагогом, все равно, что скользящий поплавок — на какую бы глубину удочку ни забрасывали, тот, передвигаясь по леске, всегда на поверхности. Новоявленный златоуст был очень убедительным, и Аэроплану Леонидовичу ничего не оставалось, как поинтересоваться, а как же быть ему, удовлетвориться тем, что Иван Где-то грубо выгнал его из кабинета, три пятилетки подряд издевается над ним в творческом плане, или как… — Издать книгу за свой счет, — простенько ответил Толик. — Я позвоню директору, попрошу этого, как его, Куда-то или Кому-то, привести в чувство и издать книгу за ваш счет. Идет? Вы не пьете, не курите, много тысчонок накопили, а? Ведь наскребли, не прибедняйтесь, — и опять он просиял, только теперь было видно, что на этот раз совсем не по-хорошему, азартно, словно сбережения рядового генералиссимуса у него уже в прикупе. — Соглашайтесь, Аэроплан Леонидович, — наконец подала голос Лана, подбросила свое полешко в костерок разгорающегося тщеславия великого автора. — За свой счет издадите месяца за два, а так вам придется ждать несколько лет. Анатолий Чукогекович дело говорит, он, между прочим, при нашем госкомитете на курсах повышения квалификации прорабов перестройки учится. А еще, — Лана хотела добавить, что начальник изящной словесности по полдня Святая наивность! Аэроплан Леонидович давно согласился, — Звонить директору издательства или не звонить? — поставил Толик вопрос ребром. — Попробуйте, если получится, — сдавленно ответил Аэроплан Леонидович вместо того, чтобы досчитать до десяти, а потом открывать рот. Но слаб, слаб человек, даже если он наполовину искусственный, кости вперемешку с пластмассой, кровь пополам с нитратами… Толик поклевал пальцем кнопочный телефон, попросил соединить с директором. Того, как обычно, на месте не оказалось, тогда Толик тоном, не допускающим никаких возражений, попросил передать директору, чтобы он позвонил в Госкомнибумбумнитрямтрямобщепромвсехкоопподряд Анатолию Чукогековичу. — Получится. Не беспокойтесь, — пообещал на прощанье Толик. «Откуда ему такая сила привалила? — размышлял по пути к трем вокзалам Аэроплан Леонидович. — Неужели от курсов по повышению квалификации прорабов перестройки? Невозможно умным стал, а был дурак-дураком или прикидывался? А он не играет в демократию? Как в дурака подкидного, нынче — в гласность и перестройку?» Аэроплан Леонидович доехал до трех вокзалов, зашел на ближайшую почту, по памяти написал на бланке адрес начальника Шарашенского уезда Декрета Висусальевича Грыбовика и отправил такую телеграмму: «ПРОШУ ЗАБРОНИРОВАТЬ МЕСТО В ГОСТИНИЦЕ ПРИЕЗЖАЮ ТРИДЦАТОГО ПОЕЗД 709 ВАГОН 13 ОКОЛО ТИРЕ БРИЧКО». Самого странного он и не заметил: вначале отправил телеграмму, а потом взял в кассе билет, сверил дату, номер поезда и вагона — не ошибся, все сходилось. |
||
|