"Стадия серых карликов" - читать интересную книгу автора (Ольшанский Александр Андреевич)Глава тридцать пятаяУ Всемосковского Лукавого было задумчиво-созерцательное настроение. В такие периоды кривая преступности в милицейской статистике резко поворачивала вниз, поскольку правоохранительные органы начинали охранять права граждан, а не тех, у кого больше прав. Ворюги становились честными, рэкетиры отпускали с миром намеченные жертвы. Без пяти минут насильники преподносили представительницам прекрасного пола цветы, сопровождая букеты удачными комплиментами. Почти убийцы начинали обниматься с кандидатами в покойники, уменьшалось количество пустопорожних речей, докладов и сообщений, ненужных собраний и псевдомитингов. Во всей столичной торговле прекращались обмеры, обвесы и обсчеты, на прилавки выкладывались припрятанные товары и, странно, очереди за ними не удлинялись. Короче говоря, Москва переставала быть Лимитградом, а наполнялась благородством, добропорядочностью и даже государственной мудростью, как того и требовал статус столицы столь огромного государства. Причины для хандры имелись. Вчера на крыше ресторана «Седьмое небо» без пяти минут в полночь, как обычно, началось аппаратное совещание всей столичной нечисти. Зрелище не для слабонервных — тут и Баба-Яга (кликуха — Карянная Масквичка; не путать с Баба-Йога по ведомству доброжилов), она же председатель ведьмсовета, которая, кстати, в последнее время стала сильно гордиться тем, что у слов ведьма и ведомство, как, впрочем, и заведовать, один корень, и которая, не взирая на никакие научно-технические революции, передвигалась по-прежнему на ступе и метле. Тут и Кощей Бессмертный, он же предводитель самых лукавых спецслужб, в вороненых рыцарских доспехах, за которыми ключи от важнейших нечистых тайн, и Черт-Эколог, денно и нощно загрязняющий белокаменную, и Бес-Дендролог, раззеленяющий ее же, сводящий в ней леса, парки и вообще все, содержащее хлорофилл, и Змей Горыныч, ведающий лукавой наукой и лукавым прогрессом, и Дьявол-Непман, не от слов «новая экономическая политика», а «не политика», потому и не нэпман, но направляющий не в ту сторону столичное кооперативное движение и цены, совершенствующий налоговую систему таким образом, чтобы невыгоднее всего было самым честным, трудолюбивым, талантливым, но чтобы выгоднее всего было воровать, обирать, обманывать и спекулировать, короче говоря, драть три шкуры с честных граждан. И мадам Костлявая тут, навела фосфорный макияж на ребрах, вся светится, костьми погромыхивает, с косы искры сыплются, трещат, словно она у нее бенгальская — воистину у каждого собственное понятие о красоте! Вся эта нечисть входила в Лукавбюро, на аппаратные пятиминутки слетались также начальники разных бесовских главков, отделов и подотделов, сошка и помельче — всевозможные инициаторы, активисты, победители соревнования и прорабы перестройки нечистого дела, в общем, все как у людей. Шум, гам, скрежет, шуршание — публика-то преимущественно в чешуе, перьях, при когтях, панцирях и вся, без исключения, с самым прескверным характером. Кто заверещит, кто филином ухнет, кто выпью застонет так, что мурашки по коже, не говоря уж о шерсти. А по самой кромке крыши, по традиции, меланхолически крутит педали ржавого трехколесного велосипеда бледный юноша, делая вокруг собравшихся круг за кругом и позванивая призывно-малиновым колокольчиком. Это ангел смерти Асраил. Вчера выпала очередь докладывать Кощею Бессмертному. Он вкратце отметил положительные тенденции, которые развивались, набирала широту и глубину в столице: в магазинах все меньше товаров, но больше стало митингов и собраний, все хуже качество работы на предприятиях, но все выше цены, на полтора месяца удалось добиться полного исчезновения из государственной торговли картошки, моркови, капусты, а весной — и ранней зелени. Сахар дают по талонам, самогон варят из карамели и леденцов. «Сла-в-но-о!» — выдохнула нечисть, потирая от удовольствия конечности, кто, известное дело, какие имел. Выпит одеколон, исчезли из продажи даже очень ядовитые аэрозоли — славно-о-о! Исчезла зубная паста и щетки, мыло, стиральные порошки, речи генерального секретаря стали еще длиннее и бессмысленнее. — Шынок, ты жабыл шобачье мыло, желеное, оно еще раштет, оно еще ешть! — добавила Баба-Яга из-под кучи тряпья и захохотала. — И шулков моим штервочкам нету, у кого льготы отымают, а у моих колготы пропадают! Шрам закрыть нечем, штервочки пошти не мажутся, кошметика ишшежла, токо праштитуткам штала по карману. Штрашные они немажанные-то. Шамый наштоящий крижиш наштупил, шесть и шлава Шатане! — Совершенно верно! — поддержал идею насчет кризиса Дьявол-Непман и, поправив бабочку, прошелся, поцокивая отполированными копытцами перед президиумом. — Даже академики науки из числа авторов ускорения (они так считают, ха-ха!), скажем, Перепрыгян или Запопулярская, тоже склонны расценивать положение как кризисное и начинают постепенно приучать население к переходу на карточную систему. Наши успехи налицо! Докладчик продолжал дальше. Растет число краж, ограблений, разбойных нападений, убийств, изнасилований, вымогательств, набирает силу проституция — преступность, что весьма отрадно, становится все более организованной и профессиональной. Это дает плоды внедренный через Кремль девиз осатанения: все разрешено, что не запрещено законом. А законов новых нет, если они и будут, то их никто не станет исполнять, так как девиз окончательно отделил нравственность от юриспруденции, открыл простор для полного беспредела. Но политические свободы по-прежнему не всеми москвичами понимаются, как освобождение от всякой общественной морали и любой ответственности перед законом. Есть еще остатки морали, и это вызывает беспокойство. Слишком медленно воцаряется идеология всеобщего предательства и всеобщей продажности. Беспокоит, что в такой многонациональной конгломерации, как Москва и Подмосковье, нет серьезных межнациональных конфликтов, побоищ, погромов. Весьма опасно, что под прикрытием плюрализма в органах массовой информации все еще иногда публикуется правда. Эту угрозу не замечает наше руководство, — тут взглянул на Всемосковского Лукавого, ведающего в столице идеологией сатанизма и процессом осатанения. — Медленно становится основным содержанием жизни общества клевета, наветы, оговоры, сплетни, компромат на всех, материалы о товарище Сталине почти никто уже не читает, поскольку начинают догадываться, что не только в нем дело. Ситуация здесь явно выходит из-под нашего контроля. — По моим предположениям, — проскрипел особенно многозначительно докладчик, — наш руководитель испытывает головокружение от успехов, недостаточно коварно ведет борьбу даже с Великим Дедкой, не говоря уж о службах самого Бога. Вот пример, Аэроплан Леонидович Около-Бричко. Мы все знаем его, все любим, все восхищаемся его энергией, непроходимой глупостью, энтузиазмом и пафосом. Он наш. Доброжилы задумали, используя гласность, представить нашего рядового генералиссимуса в истинном свете, взяли под свою гравизащиту. Инициируют бурный интерес к его личности. Мы хотели переквалифицировать его в мелкого квартирного беса, вывести из игры, но вместо того, чтобы успокоить Около-Бричко, помогли отдать концы его соседу-шоферу. Кикимора подменила формулу спирта в анализах и тем самым повесила на нашего человека подозрение в убийстве. Между тем, надо менять ему устаревшую программу на более современную, иначе мы можем потерять одного из лучших своих помощников. И в такое время, когда «Сто шестьдесят пять лет подсиживает», — усмехнулся Лукавый, но в антидуше побаивался, что на сто шестьдесят шестом могут его и попереть. Вселенский Сатана просматривает протоколы общих шабашей, заседаний Лукавбюро, летучек-пятиминуток, и у него постепенно складывается о нем мнение, как о никудышном работнике. Надоест читать на него компромат и однажды сошлет, в лучшем случае, участковым лешим в какой-нибудь Новый Уренгой. Или полтысячи лет шкуру дубить станут в серной кислоте — охо-хо-хо… — Из сообщения видно, что дела наши не на ладан дышат, — подводил итоги Лукавый. — Его высокосатанинство Кощей Бессмертный доказал это самым убедительным образом в кратком и глубоком докладе. Что же, надо продолжать в том же антидухе. Больше ускорения, ускорения больше — слишком медленно обостряются все проблемы, надо все так ускорить, чтобы не было возможности у наших подопечных на исправление ошибок. Нельзя допустить, чтобы они начали осмысливать свое положение, поэтому побольше митинговщины, массовых психозов, побольше охлократии. Я требую от вас темпов, сволочи и негодяи. Темпов! — он так выкрикнул последнее слово, что в Останкинском парке посыпались с дубов майские жуки. Он сделал паузу. Ровно в полночь все сборище должно разлетаться по рабочим местам — до разлета оставалось пятнадцать секунд, и все наверняка думали о том, что он не ответил на выпад Кощея, потому что молча признал свою вину, проглотил критику, стало быть, скоро и кадровый вопрос. Оставалось лишь десять секунд для спасения своего бесчестного имени, и в жуткой тишине московский высший нечистый свет услышал негромкое замечание, сказанное Кощею в волосатую раковину уха: — С Около-Бричко так задумано. Куда твои подколодные спецуры смотрят? Хе-хе… Все, полночь. — Да будет неистребимым Зло и да пребудет вечно могущество Вселенского Сатаны! — Лукавый выкрикнул традиционную здравицу, и нечисть с диким одобрительным воем брызнула во все стороны. Кто на каком двигателе — и на фотонных, и на мезонных, и на нейтринных, и просто на ракетных, а Баба-Яга вообще на ступе, и секрет ее гравилета вообще не поддавался раскрытию. Расцвел на миг шприц телебашни дьявольским разноцветным фейерверком и наступила тишина. Всемосковский нечистый почувствовал многовековую усталость, брякнулся под ее тяжестью на костлявое седалище, отбросил, в прямом смысле, копыта и, запрокинув голову назад, уперся рогами в бетонный стебель телевизионного шприца и раздраженно застучал хвостом по крыше. Башня от таких манипуляций задрожала, стальные канаты внутри нее запели, как гитарные струны, и по пруду пошла мелкая рябь. Рвать и метать? Все добить до ручки? Угробить все, что не угроблено? Поставить на капремонт все московские хлебозаводы одновременно? Организовать забастовку железнодорожников? Зарплата у них на двадцатом месте, пассажирский вагон они по сорок лет эксплуатируют — так ведь не остановятся! Шахтеры полстраны раком поставили, а толку? Сам по себе это мощный акт осатанения, но пока результатов не видно… Устроить забастовку железнодорожников сейчас — москвичи лишь спасибо скажут, приезжих не станет, а в магазинах и так ничего нет. Вот зимой бы почувствовали без подвоза мазута, горючего… Создать милицейские кооперативы? Подполковник Семиволос станет председателем, академию закончил — чем не цивилизованный кооператор? На государственной границе не мешало бы вместо застав создать товарищества с ограниченной ответственностью, а также смешанные таможенно-контрабандные, в армии и во флоте развернуть приватизационную деятельность? Один цивилизованный деятель при слове культура имел привычку хвататься за пистолет, здесь же, едва о ней заслышат, пока еще только налоги начинают повышать. Внедрен замечательный принцип — за свой талант надо платить, чтоб не было здесь какого-либо дальнейшего улучшения, кроме повышения налогов. Почему бы не ввести для художественной и научной интеллигенции налог в размере ста двадцати процентов от дохода с тем, чтобы к двухтысячному году, так сказать, к юбилею Иисуса Христа, повысить его хотя бы до двух сот? Не на все же две тысячи, а только на двести — по-божески! Талант — это же достояние. И чем крупнее оно, тем в здешней рыночной экономике должен быть на него больше налог. Вообще, почему еще не задавлены налогами строительные, производственные, бытового обслуживания кооперативчики, разные малые предприятия? Почему еще мало недовольства высокими ценами? Почему о налоге на добавленную стоимость только разговоры ведутся? Кое-какие умники начинают размышлять в совершенно нежелательном направлении: кто добавил эту стоимость, тот пусть и платит. А где налог с продаж, а с покупки, а с дыма? Если такие настроения возьмут верх, то Москва никогда не станет самой дорогой столицей планеты. С частными таксистами замечательно получилось — ни государственных, ни частных не стало. Сказано же: курс на рыночную экономику, герои дня кто — торгово-закупочные структуры. Что они медлят так с ценами, попустительства им со стороны властей недостает что ли? Почему еще земля не распродается? Вокруг крупных городов приличные, точнее, Продолжать мордовать бытом? Нет, допустим, зубных щеток и лезвий для бритья, а почему еще есть расчески и шнурки для ботинок? Изъять расчески, ремни всякие изъять — пусть москвичи и гости столицы штаны в руках держат. Руки заняты, а языки свободны — это то, что надо. Ножей в столовых уже семьдесят лет нет, но вилки и ложки еще есть, лучший из лучших товарищ Около-Бричко должен решить эту проблему вместе с товарищем Грыбовиком. И решит, будет вам и вилка, будет и свисток… Он еще законы заставит издавать за счет авторов — придет и такое время. Но обдумывал Лукавый очередные свои происки без особого вдохновения. Если разобраться хорошо, то многие из этих мероприятий задумывались для показухи, для галочки, для внимания Вселенского Сатаны. Куда важнее борьба за души. За капремонт хлебозаводов и дефицит зубных щеток пусть Моссовет борется. Война за души в отчетах бледно выглядит, не напишешь же, что за минувшую неделю осатанело окончательно семьдесят тысяч москвичей, на три тысячи больше, чем за предыдущую. А почему бы и не писать? Приписки это, лакировка действительности — ведь все-таки мало еще тех, у кого глаза уже фарфоровые, а из жопы пламя. Слишком Лимитграда мало, чувствуются традиции у здешнего населения? Это только кажется, что они уничтожены, потеряны навсегда — на них зиждется душа. А к традициям имеет отношение Великий Дедка, он их опекает. Выхода нет — надо организовать массовое движение по продаже населением своих душ, но только так, чтобы они доставались Сатане. На фоне движения станет видна организующая и направляющая роль Лукавбюро и лично Всемосковского Лукавого. Поставить движение на плановую основу, что-что, а плановая система способна вал давать, именно это сегодня и нужно. На великие души не надо раскатывать губы, но обложить их так, чтобы и не пикнули. План по покупке душ, по продажности и предательству довести до всей нечисти, до самого мелкого беса, объявить соревнование, учредить перелетающие знамена, сменные пары рогов, организовать турполеты на Нептун и Меркурий, бляху какую-нибудь для отличия придумать. Подведение итогов — по понедельникам. Нет, братец Кощей, не слабый ход я приготовил для тебя назавтра, тем более, что отныне штаб по осатанению станешь возглавлять ты… Но и эта творческая находка не улучшила коренным образом его настроение. Кощей со своих подколодных три шкуры спустит, но представит доказательства, что это блеф со стороны Всемосковского Лукавого. Да, мы все бессовестные и бесчестные, однако не до такой же степени, нельзя же друг друга вводить в заблуждение. Раздует скандал, пошлет шифровку Вселенскому Сатане — тот комиссию не станет создавать, он не какой-нибудь верховный совет, опомниться не успеешь, как будешь плавать в жерле укромного вулкана в озере серной кислоты. Суть проблемы не в Аэроплане Леонидовиче Около-Бричко, а в том, что аэропланов леонидовичей должны быть миллионы — под созидательными лозунгами они должны вести разрушительную работу, с активностью и творческим подходом, не знающими удержу. Великий Дедка устроил ему демонстрацию, смотри, мол, Лукавый, все они Около-Бричко, никакой твоей заслуги тут нет. Сбить с панталыку меня, черта полосатого, вздумал? Как это нет тут нашей заслуги? Младенцы ведь рождаются с ангельскими душами, в большевиков или демократов они сами превращаются что ли?! Не нравится Московскому Домовому Задумано — сделано. Всемосковский Лукавый связался с ним по каналу горячей связи, и несколько мгновений спустя на крышу «Седьмого неба» опустился «Степка Лапшин». Проездной! Единый!.. — Поздравляю, ваше высокодоброжильство! — приветствовал со смехом предводитель нечистой силы своего не совсем чистого коллегу. — Отличный маскарад! Простите, я в природном виде, а как вам удалось предугадать, что речь пойдет о Степке? — Но вы же задумали доброе дело. Ну а я, так сказать, для наглядности объекта… Не ошибся? — Как можно, как можно?! Главный доброжил Лимитграда, то бишь Третьего Рима и — допускать ошибки? Значит, вы согласны? — Отчего же не согласиться? Коновицыну для паровоза некому осину возить. Оживим Степку-гегемона, так тому и быть. С Аэроплана Леонидовича подозрение снимем… — Ваши условия? — Не покушаться на рядового генералиссимуса пера. Вы же убедились, что мы его надежно защищаем. Но покушаться все равно не надо. — Он станет жертвой гласности? — Безусловно. Хотя останется самим собой. Он сам по себе достаточно интересен. Более того, мы всячески помогали и будем помогать ему осуществлять ваши замыслы. Пусть раскрывает все свои чудовищные таланты, их у него предостаточно. «А программу заменить в нем не позволим. Устарела программка, очень устарела, диковатая она. Это нам и нужно», — размышлял Великий Дедка. «Рядового генералиссимуса спасаем общими усилиями, — усмехался про себя предводитель столичной нечисти. — Кощею доложат? Должны бы доложить подколодные… Вселенскому Сатане в случае чего объясню так: ведь Около-Бричко, все равно что песню — не задушишь, не убьешь. Из тактических соображений согласился, для последующего крупного обмана…» — Мы его тоже считаем способным, — многозначительно произнес Лукавый, пусть Кощей ломает голову, что он хотел сказать. — Если нет возражений, пусть кикимора в морге спрыснет Степку живой водой, а ваш домовой — мертвой. Приборами для приготовления мертвой и живой воды Лимитград нынче завален, так что это никакой не дефицит даже для доброжилов, кхе-кхе, — для Кощея, для него, поганца, и подковырка. — Воскресить Степку Лапшина труда не составляет, ваше высокосатанинство. Оживет как земноводное после зимней спячки, но душу-то его мы не возродим. Она у него давно мертва. Давно, еще в детстве, была какая-то завязь, потом усохла во время бодрого марша к новым высотам. Нельзя возродить то, чего не было. Я был бы рад ошибиться, однако мимо наших Степкина душа не пролетала. «Мимо наших — тоже», — подумал Всемосковский Лукавый, прохаживаясь, обхватив лапой вонючую и грязную бороду. Шуршал ею, словно выскребал оттуда мысль, а под копытами, когда они прикасались к крыше, скворчали голубые огоньки — давало о себе знать напряжение лукавой мысли. Черная, с пегим отливом кисточка бесстыдно вздыбленного хвоста, падала то на левое, то на правое плечо, что могло быть дополнительным свидетельством борения нечистых страстей. — Удобно устроились наши подопечные, ваше высокодоброжильство. Люди — промежутки какие-то… Ни Богу, к утру не будет помянут, свечка, ни Черту кочерга. Одноклеточные, в них места не хватает для двух зарядов, не говоря уж о различных их комбинациях. Не пора ли нам создавать сеть совместных предприятий по выпуску душ, по монтажу их в степках лапшиных? «Лукавый энд Домовой» — звучит, а? А сам в это время думал: «Как же они душу свою продавать будут, если ее у них нет? Как же план по осатанению тут выполнять? Пусть Великий Дедка достает этот самый большой дефицит, а умыкать его будем мы». — Ох, не лукавьте, ваше высокосатанинство… — Разве? — удивился Лукавый. — Ну, а Степку окропим? — Окропим. Да будет так! — Великий Дедка перевернутым посохом в крышу «Седьмого неба» ткнул, таким образом, что удар пришелся по рогам черту на палке, и клубы вонючих искр обволокли верхнюю часть башни. |
||
|