"Стадия серых карликов" - читать интересную книгу автора (Ольшанский Александр Андреевич)

Глава восемнадцатая

Аэроплан Леонидович вошел в лифт Останкинской телебашни гордо, не без самозначения, дескать, он тоже вхож в игольные ушка, так что принимайте меня, серпастого и молоткастого, господа зарубежные иностранцы, на равных, если не выше того.

Как водится среди людей его пошиба, он культурно опоздал, этак минут на десять. Когда появился в «золотом зале», то почувствовал себя отверженным и лишним: все столы заняты, никто не встречал, и распорядителя в поднебесье не оказалось рядом, под рукой. Он переминался с ноги на ногу минуту, вторую, хотел уже спускаться вниз, как вдруг к нему подошла незнакомая или совершенно неузнаваемая дама и, обдавая крепкими духами и заграничными аэрозолями, обняла и даже расцеловала скользкими и жирными от помады губами.

— Ой, Аря, ты такой же! Чуть-чуть постарел за эти почти пятьдесят лет, — говорила ерунду на больших скоростях дама.

— И ты нисколько не изменилась! Чуть-чуть стала солиднее, а такая же вертлявая, — он тоже врал напропалую и говорил глупости.

Он подумал, что его встретила Кристина, тогда как Кристина Элитовна, располневшая и расплывшаяся, приветствовала его возле стола вместе с совершенно седым, но с черными волосами в носу и ушах, высоким пожилым человеком, должно быть, супругом. Кристина пошлепала щеками, точнее, желе, по скулам Аэроплана Леонидовича, пустив мимо его ушей смачные звуки поцелуев, и тут же всплакнула. Да, за эти полвека на Кристине напластовалась еще три-четыре таких же, и превратилось все это в Христину Элитовну Грыбовик, первую даму Шарашенского уезда и, соответственно, жену шарашенского уездного начальника Декрета Висусальевича Грыбовика. Того самого, с черным пламенем волос из носа и ушей.

И брови у него по недавней моде были достаточно широки и дремучи, глаза, неуловимо-бесцветные от великих трудов по чтению ненужных бумаг приобрели какое-то странное выражение, напоминающее неразгласимую служебную тайну.

Мыслительный комплекс Аэроплана Леонидовича все же сосредоточился на загадке неизвестной одноклассницы, которая так пылко его облобызала. В ней все состояло из совершенно незнакомого материала, и выглядела она лет на тридцать моложе мадам Грыбовик, и фигура сохранилась, и кожа на лице не отвисала, а энергия из нее прямо-таки перла. И вдруг он заметил над верхней губой у нее еле-еле заметный шрамик, вернее, неуловимую тень от него и внутренне обомлел: перед ним сидела Галина Пакулева, Зайчиха!

— Невероятно, — прошептал Аэроплан Леонидович в остолбенелом восхищении от умения Зайчихи блюсти себя.

— Как невеста выглядит, неправда ли? — спросила мадам Грыбовик.

— Ты знаешь, откуда Галя приехала? Из Соединенных Штатов, она уже сорок лет живет в Алабаме…

И мадам Грыбовик давала за залпом залп из винегрета военных воспоминаний (они вместе с Зайчихой были заброшены в тыл немцев, одна из них была ранена и отправлена затем на Большую Землю, а другая — взята в плен и, в конце концов, осела в Алабаме). И слез, напоминаний о школьных происшествиях с неизменным вопросом «а помнишь?». И восхищения своим великим мужем Декретом Висусальевичем, а также сугубо профессиональных сведений из искусствоведения, ибо она была доктором наук и ведущим специалистом по лирическому придыханию как сокровенной форме выражения гражданственности в современном театре. Аэроплан Леонидович сообразил, что одного оборота ресторана вокруг башни слишком мало для запаса словесного половодья, обременяющего супругу уездного начальника. Надо было действовать незамедлительно, хватать момент, иначе своих целей, намеченных на вечер, достигнуть не предоставлялось возможным.

— Уважаемые дамы и Декрет, — торжественно начал он, забыв начисто отчество уездного начальника, — сейчас мы будем первыми людьми, которым выпала честь воспользоваться новым столовым предметом. Сейчас мы отведаем вот те куски мяса, кажется, ростбиф, так называемой ножевилкой!

Как заправский фокусник Аэроплан Леонидович воскликнул «Але оп!», вынул заветный набор из внутреннего кармана пиджака. Вручал ножевилки манерно, подчеркнуто галантно, словно сам был не рядовым генералиссимусом пера, а средневековым рыцарем, преподносил не изделия Кольчугинского завода в рационализаторском исполнении Степки-рулилы, а благоухающие алые розы с выразительными капельками росы на лепестках, которые, упаси Бог, стряхнуть.

Присутствующие дамы не усмотрели во врученных предметах алых роз, лишь многозначительно переглянулись, дружно выражая сомнение в стерильности предметов. Дьявольская интуиция Аэроплана Леонидовича незамедлительно расшифровала смысл переглядываний.

— Они мыты, — поспешил заверить их новатор процесса приема пищи, хотя сам сомневался в пристрастии Степки Лапшина к чистоте, и, подозвав официанта, попросил «освежить» революционные предметы.

— А зачем вообще эти штуки? — глядя вослед удаляющемуся официанту, спросила Зайчиха.

«Живет в расистском штате, негры посуду моют и прислуживают, потому тебе, плантаторша, и невдомек», — помыслил Аэроплан Леонидович и приступил к пересказу своей заявки Куда следует, безостановочно сыпля цифрами, от которых дамы поеживались, будто на них, шурша, сыпалась ледяная крупа. Но зато Декрет Висусальевич как бы оживал, проникаясь к новатору уважением, симпатией и чувством товарищества, родства по совершенно безусловному преобразованию Вселенной.

Надо заметить: Декрет Висусальевич имел на лицевом счету преобразователя одно рукотворное море в нижнем течении Днепра, которое затопило огромное количество чернозема, и по сей день с превеликим аппетитом пожирало берега, тучнея на карте и становясь все бессмысленнее в жизни — энергии гидростанции, построенной на водохранилище, перестало хватать для откачки воды из шахт, им же подтопленных.

— Я же вас хорошо знаю, — сказал уездный начальник рядовому генералиссимусу пера как по всем статьям равному. — Ваш институт шефствует над хозяйством в наших Синяках. Верно?

— Совершенно точно.

— Именно такой человек мне нужен. Как вы!

У Декрета Висусальевича была своеобразная привычка, выпучивая глаза, сопровождать концовки предложений различных пафосными восклицаниями, и поэтому всем почему-то казалось, что он долгое время служил в кавалерии. Наверно, восклицания и выпучивания чем-то напоминали сабельные удары.

— Благодарю. Буду очень рад, — старомодно ответил Аэроплан Леонидович, отыскивая в интонации уездного начальника иронию, подвох или насмешку. Нет, интонация юмором и не пахла, она была такой же прямолинейной, как ее хозяин.

Тем временем официант принес ножевилки, и уездный начальник, зажав в руке одну из них, словно на скачках рубанул воздух и выдал многозначительный лозунг:

— Шарашенцы всегда впереди! Мы!..

Всякая многозначительность нуждается в переводе или в прояснении хотя бы некоторых ее значений. Поскольку речь Декрета Висусальевича изобиловала еще и замысловатостью, Кристина Элитовна привычно пришла на помощь, сказав Аэроплану Леонидовичу, мол, в самом деле, а почему бы ни приехать к ним в научную командировку? Должны отпустить, если Декрет Висусальевич направит просьбу откомандировать для оказания шефской помощи.

— На новом уровне — научном и организационном. Только так! — добавил супруг.

— Вообще-то у меня дел по горло, — набивал себе цену Аэроплан Леонидович. — Я не против, но мое начальство…

Конечно же, это было наглое, бесстыдное блефование.

— Это нам под силу. Нам!

— Никак не пойму, зачем вилке еще и ножичек, — вертела революционный предмет в руках Зайчиха, не решаясь испробовать его в действии.

Аэроплан Леонидович, он же и открыватель метода пользования ножевилкой, почекрыжил тонкую пластинку ростбифа и, и, не поднимая глаз, отведал кусочек.

— Какая прелесть! — воскликнула Кристина Элитовна, наконец, догадавшись, что это не обычная вилка, а еще в своем роде и нож. — Необычно, правда, Галя? Как остроумно! Какой же ты молодец, Аря!

Черт возьми, выругался новатор, ей попалась левая модель! Тем не менее, Кристина Элитовна хвалила изделие как бы вприглядку, безуспешно пытаясь выворачивать правую руку с тем, чтобы все же достать лезвием ростбиф. Аэроплан Леонидович негромко, в целях приличия, разумеется, подсказал, что предмет следовало бы взять в левую руку, поскольку ей случайно попалась модель для левшей.

Тут-то и закончился полный оборот поднебесного рая. Аэроплан Леонидович не успел даже взглянуть сверху на дом Ивана Где-то, о чем мстительно мечтал, идя к телебашне. Мол, мы на вас это самое…

Алабамская одноклассница подозвала официанта, вручила ему билеты на новый оборот поднебесного рая и велела накрыть стол на шестерых. Чтобы не мешать официанту, они подошли к окну вплотную, и теперь Аэроплан Леонидович мог вполне осуществить заветное желание.

Внизу тлели кучки огней, по ручейкам магистралей двигались как светящиеся бактерии, потоки машин — он с трудом определил, какой из ручейков является проспектом Мира, и поскольку дом Ивана Где-то, причем бывший, так как поэт, редактор и литконсультант сбежал в Олимпийскую деревню, разыскать в этих кучках не представлялось возможным, в Аэроплане Леонидовиче от высоты взбурлила мания величия.

Он вошел в творческий раж, ему бы сейчас перо и несчастную бумагу, извилины у него шуршали от обилия мечущихся мыслей, всякие там нейроны искрили всеми контактами — наверняка энцефалограмма рядового генералиссимуса пера представляла бы собой в данный момент сплошное черное пятно, огромную кляксу.

Но… он обнаружил у себя за спиной улыбающегося американского дипломата Даниэля Гринспена, который представлял ему миловидную свою супругу Элизабет, а та вдруг сказала, что они с мистером Около-Бричко чуть ли не родственники, так как Зайчиха, она же миссис Смит-Пакулёфф, — ее мать.

— Дорогой мистер Эбаут-Брич, я так рад, что мы встретились, — говорил Даниэль Гринспен, усаживаясь возле рядового генералиссимуса пера, а потом негромко, совершенно по-свойски добавил:

— Вы даже не представляете, насколько американским является ФМЭ! Это тот редкий случай, когда владелец заказывает музыку. Все к его ногам! Вы меня поняли!?

— Конечно, я вас понял, мистер Гринспен, — сказал рядовой генералиссимус пера. — Но и вы меня хорошо знаете, и мою позицию тоже.

— Во-во, главное — позиция, — изрек Декрет Висусальевич, как ни странно, ни к кому не обращаясь, значит, для собственного потребления или удовольствия.

— У меня есть интересный для вас видеоролик, — прошептал дипломат.

— За то, что с человеком происходит во сне, никто у нас личной ответственности не несет.

— Какой же это сон?! Даже ваше телевидение репортаж о последствиях показывало.

— Это посредством свободы обмена информацией…

— Не валяйте дурочку. Мне терять нечего. В вашем распоряжении тридцать минут. У вас или все, или ничего, Эбаут-Брич!

Уездный начальник громко крякнул, прочищая горло — эта привычка выдавала в нем трибуна, то есть деятеля, работающего в основном на трибуне и, наклонившись в сторону рядового генералиссимуса, произнес с важностью:

— А в качестве научного консультанта? Согласны? Вы?!

Престранная манера Декрета Висусальевича ставить в конце предложения местоимения под жесточайшим ударением, особенно неприятная, когда в лицо собеседника выкрикивается: «Вы!», не покоробила Аэроплана Леонидовича, он рассеянно сказал «Да», продолжая размышлять о незавидном своем положении.

«Это сон!» — слабо, как ночной всполох над темным горизонтом, высветилась надежда и тут же погасла под напором неопровержимых фактов: международная передача — не сон и не бред, приставучий американец — не сон, а шпион, его аббревиатура, придуманная для облегчения бизнеса — тоже, увы, реальность. И шантаж, и угрозы — тоже не сон. Видеоролик? Ну, так что? Несанкционированная передача ФМЭ? Научно-технический шпионаж? Вроде того, однако же во сне!

Мистера Гринспена встревожил обмен репликами между уездным начальником и рядовым генералиссимусом пера — кажется, никакого иного смысла, кроме лежащего на поверхности, в репликах не обнаруживалось, за исключением напористого «Вы?!», которое вполне могло служить условным словом.

— Миллион долларов и публикация всех ваших сочинений.

— Даже у Америки на меня бумаги не хватит!..

— Президент готов даже отказаться от СОИ.

— Ради моих «Параграфов бытия»?

— Нет! При условии овладения секретом ФМЭ.

— Я не владею никакими секретами, мне всю жизнь к ним допуска не было.

— Вы умрете от СПИДа.

— С вашего дозволения, я уже две ударных пятилетки импотент.

Гражданин Эбаут-Брич в словесной пре с агентом мирового империализма сражался как лев, с гордостью отвергая буржуазный миллион и печатание собственных произведений за пределами территориального деления страны. У него даже юмор обнаружился, заодно и бесстрашие — не поддавшись шантажу, стоял как скала, как символ и великий пример для всех остальных человеческих факторов.

Но как во сне перед Аэропланом Леонидовичем возник образ старшего лейтенанта милиции Василия Филимоновича Триконя с двумя дюжими молодцами в белых халатах нараспашку. Появление этой троицы произвело за столом замешательство: начальник Шарашенского уезда и его супруга подумали, что, сколько ниточке ни виться, а конец будет. Вот он и наступил, особняк конфискуют за казнокрадство, жаль, что не все драгоценности рассованы по надежным людям. А кто нынче надежен, может, в первую голову и заберут самого надежного. Кристина Элитовна прикрыла выемку меж холмами бюста, где посверкивал в полсотни тысяч зеленых брильянтик («Какая же я дура, задумала выпендриться перед Зайчихой!» — проклинала теперь она себя).

Мистер Даниэль Гринспен весь подобрался, преисполнился процедурной невозмутимости, а в душе был совершенно повержен оперативностью русской контрразведки. Его теща мысленно вернулась в годы своей молодости, не в партизанскую землянку, где располагалась радиостанция и где она была хозяйкой, а в последующие времена, когда их отряд был разбит, и она в гестапо села за ключ.

Участковый лихо взял под козырек и спросил Аэроплана Леонидовича, глядя на него так, словно впервые видел:

— Товарищ Около-Бричко, вы пили?

— Да, конечно, — с вызовом подтвердил тот.

— Тогда придется проехать с нами, — объявил участковый и кивнул на своих спутников.

Один из них показался Аэроплану Леонидовичу знакомым. В непривычной обстановке узнать человека, которого всего раз видел, трудно, однако вне всякого сомнения с фонендоскопом здесь присутствовал психиатр Тетеревятников, и было похоже на то, что они хотели применить силу. Специальность доктора Тетеревятникова несколько омрачила потемки в душе рядового генералиссимуса пера. В самый бы раз ему возмутиться, устроить скандал по всем параграфам, так, чтобы кругом были виноваты, а ты во всем прав, праведен, и демократ в самой торжествующей стадии. Только тогда придется сидеть до конца второго круга поднебесного рая. Выйти в сопровождении милиционера из игры, навязанной Даниэлем Гринспеном, — чего желать лучше? А с психиатром можно разобраться и за пределами рая… «Ножевилки!» — вспыхнула тревога в его мыслительном приспособлении, и он ловко, как теннисист, овладел пространством стола, мгновенно собрал все четыре предмета, причем у Христины Элитовны образец гениального изобретения пришлось вырывать из рук. «Неужели у них такие огромные микрофоны?» — взял на подозрение ножевилки мистер Гринспен, а уездный начальник взволновался до стадии протеста:

— Позвольте, а нам?!

— Возьмите, — ткнул Аэроплан Леонидович ему ножевилку, понимая, что начальнику уезда ножевилки необходимы в качестве наглядного пособия.

— Скажите, что случилось, почему вы уводите нашего товарища? — осмелев, спросила Кристина Элитовна.

— Ничего особенного, — ответил доктор Тетеревятников.

— Но у нас праздник…

— Извините, товарищи, но надо, — с виноватым видом развел руками участковый. — Отдыхайте, пожалуйста… Будьте любезны…