"Стадия серых карликов" - читать интересную книгу автора (Ольшанский Александр Андреевич)

Глава семнадцатая

Не средь бела дня, а как бы поближе к вечеру на Цветном бульваре возник вдруг вихрь: закружились первые листья, сброшенные деревьями в июльскую жару, бумажки из-под мороженого, взметнулась пыль. Прохожие и сидевшие на скамьях москвичи и гости столицы прикрыли ладонями глаза. Когда сухой шорох вихря стих, никто и не заметил, как на центральной аллее появился невесть откуда старичок в поношенном, чистеньком костюме стального цвета и в голубую полосочку, в темно-серой шляпе и с палкой вишневого цвета, на ручке которой корчил чертик рожицы, высовывая язык. Если бы люди были очень наблюдательны, то увидели бы, что чертик не игрушечный, не электронный, а живой, что глазки у него сверкающие, язычок красный, что выражение обличья настоящее дьявольское, хамски-торжествующее.

Впрочем, нормальным людям видеть его не дано, понять, что чертенок на палке живой, могли только кикиморы, домовые, черти, русалки, ведьмы, упыри и прочая дьявольщина и нечисть, и еще поэты, писатели, вообще художники, только истинные, от Бога которые, а не после организованного тайного голосования в творческих союзах, иными словами, от Лукавого.

Разве можно в наше время не уповать на чудеса, сверхъестественное или совершенно невероятное? Не оттого ли садятся наши сограждане перед телевизорами, ставят ведерные кастрюли с водой, кремы, неизвестно какими путями раздобытые, чтобы их зарядили чудесной силой, потому что нормальными средствами не излечить уж ни дух, ни тело, ни Отечество?

И роман никак не может называться нынче романом, если в нем нет ничего сверхъестественного — поэтому старичок был никем иным, как Духом Неглинским. Только что он пребывал красавцем-следователем, разбирался с квартирами, кто и как ими торговал, как вдруг его, что называется, кинули на бульвар, и он уже осознал себя дряхлостью, идущей по дорожке Цветного.

Стояла тихая теплынь, воздух был напоен благодатью — так бывает лишь в дни короткого бабьего лета, когда в душе сожаление о промелькнувшем лете еще не омрачают душу, а холодные осенние дожди, неизбежный зимний неуют кажутся уже нереальностью.

Неглинский получил почему-то на этот раз облик ветерана лет под семьдесят пять, короче говоря, старости и немочи отвалили щедро, стало быть, его ожидали не молодые забавы, а какая-то тягомотина, вероятнее всего, высокоморального толка. Он был Духом Москвы из числа домовых, в штатном расписании его должность именовалась Великий Дедка Московского посада — восемьсот лет тому назад с хвостиком было повелено ему занять должность, и с тех пор возглавлял важную городскую службу. И, не получая вместе со своими подчиненными из бюджета города ни копейки, не имея ни своего профсоюза, ни ондатровой шапки, крутился денно и нощно все двадцать четыре часа в сутки, хотя чин имел примерно генерал-губернатора и действительного тайного советника по петровской табели о рангах.

Дух принадлежал к добрым демонам, домовым, доброжилам, а не к чертовщине. Фамилию ему дали поповскую — Неглинский, по названию притока Москвы-реки. Посад-то в двенадцатом веке был возле Неглинки. Звание Московского не доверили — на двухсотлетнюю просушку попал он после крещения Руси, не пожелал якшаться с новым Богом, святым семейством, его ангелами, архангелами и апостолами, тогда как старые Перун, Велес, Дажьбог, Хорс, Сварог, Стрибог, Семаргл и Мокошь были привычны и родственниками в язычестве домовым. Низвергнутые боги-идолы наслали на Русь мор и татаро-монгольское иго, кровь на земле вспухала рыхлыми коричневыми ручьями. Раскосые степняки жгли народ в великой лепоты храмах, вытаптывали бесчисленными табунами всякое жито, и ослаб русский народ духом и телом — так всегда бывало, когда ему веру меняли. Всегда бывало и другое: народ с новшеством обвыкался, неизменно приспосабливал его к себе — по Сеньке шапка!

Дедка Неглинский, озабоченный борьбой Добра и Зла, Правды и Кривды, Света и Тьмы, Жизни и Смерти, Начала и Конца со времен еще Юрия Долгорукого не вмешивался в дела мирских и духовных властей, каждый раз в стране этой через триста лет преходящих. Всегда брал сторону первых, потому что вторые были подвластны Лукавому и его нечистому воинству: чертям с бесами, кикиморам, марухам, ведьмам, бабам-ягам, полуденицам, полевым, русалкам, лешим, водяным, упырям и тому подобной твари. Не пожаловали фамилию Московского потому, что главным домовым назначили как бы с испытательным сроком до очередной служебной аттестации. Да так все и осталось без пересмотра — Вече Великое Доброжилов Руси, сдвинувшись с Киева, где хозяйничали то половцы, то татары, напоминало во все времена переезжую сваху. То Владимир, то Новгород, то Псков, то Суздаль, то Москва, то Тверь, то опять Москва, то Санкт-Петербург и снова-таки Москва. В дорожных мытарствах Вече Великое сильно забюрократело. Столько появилось в нем да при нем столов да департаментов, главных управлений и просто управлений, отделов и подотделов, секторов и групп, всевозможных объединений от самых простых и совершенно ненужных до научно-производственных. Тогда как дело доброжильское простое и веками проверенное: в каждом доме, в запечье, должен сидеть домовой и заниматься добрыми делами, оберегая хозяев от незаслуженных пакостей и происков разной чертовщины.

Что такое домовой? Дух да шкура, которая принимает разные обличья — то доброй бабушки, которая сидит на скамейке перед каждым подъездом, то девчушки, самозабвенно прыгающей на одной ножке через веревочку, играющею с подружкой в классики, а подружка и понятия не имеет, что напарнице несколько тысяч лет от роду, что она пять раз была на просушке. Домовой должен быть всегда начеку, прежде всего, на страже нравственности дома. Недаром дамочкам по ночам снятся всякие страсти, большей частью их как бы кто-то душит, а ведь это проделки кикиморы. С юношами и девственницами тоже возни хватает, распаляет им дьявол фантазии, а гражданам постарше, когда никакого спасу нет от бесовского зелья, приходится являться в виде спасительных подмигивающих и пляшущих чертиков, что в просторечии именуется «набрался до белой горячки». А сохранение семьи, любви, очага, здоровья — пустячные разве заботы?

Провидение руководит временем или время провидением? Великий Дедка был бессмертным духом, его не волновала проблема конечности собственного бытия, он никуда не спешил и никогда не опаздывал, время для него существовало совсем не так, как для людей. Он существовал во времени так же, как и время существовало в нем, они сосуществовали, независимые друг от друга.

Ни время не властвовало над ним, ни он над временем. Он не мог быть современным или несовременным, отсталым или передовым — они не бросали друг другу вызовов, никогда и ни по какому, пустячному или самому важному поводу. В кажущейся этой разъединенности было великое, не показное и органичное единство, ибо время в упряжке с пространством было только формой, тогда как содержанием она насыщалась либо Доброжилом, либо Лукавым, нередко, по человеческому неразумию, своеобразным коктейлем из того и другого.

Да, Великий Дедка существовал вне времени, начальство регулярно направляло его в командировки на планету Земля прошлых веков, к примеру, в Киев времен Владимира Мономаха, могло направить и в будущий тридцатый, хоть в пятидесятый век. Из будущего, правда, возврата не было — даже домовому такого ранга тайна эта не доверялась. У него не было нужды властвовать над временем, так как он во Вселенной знал все или при необходимости мог знать абсолютно все. Время текло через пространство своими реками и потоками только для смертных.

Тем не менее, время беспокоило его как бы опосредованно, через проблемы смертных. В его епархии число проблем увеличивалось, а не уменьшалось. И впрямь, кто должен был торговать, стал воровать, кто должен был закон блюсти, преступал его, заварилась такая кутерьма, взвился на такую высоту дефицит порядочности и честности, что Великий Дедка почувствовал, как перемешивается в столице Добро и Зло, Правда и Кривда, Свет и Тьма, Жизнь и Смерть, Начало и Конец… И меняются местами!

Устал он, ох как устал, двадцать пятый век без отпуска. Как сотворили его до Рождества Христова в избушке славянина на берегу Малого Танаиса из куска чаги, принесенного половодьем во двор, так с тех пор, как белка в колесе. Только и приятного воспоминания, что о двухсотлетней просушке.

У рядовых домовых есть как бы моторесурс: сто превращений, и пожалуйте на просушку для восстановления духовной крепости. Замочат отдохнувшую шкуру в моче жеребой кобылы в ночь на полнолуние, и бодренький, розовощекий доброжильчик выпрыгивает из чана. Преисполненный азарта постоять за доброе дело. Насчет такой мочи трудности нынче неимоверные, дефицит страшнейший, но такова традиционная технология оживления. Искусственный же раствор, поступивший из какого-то объединения, не то Байкальского целлюлозно-бумажного завода, не то Щекинского химкомбината, дает воистину страшные результаты: домовые заболевают алкоголизмом, превращаясь за один лунный месяц попросту в чертей. А кикиморы, подружки доброжилов, созданные для того, чтобы у домовых все в порядке было с единством противоположностей, за неделю становятся валютными проститутками, затем, подхватив СПИД, в течение суток становятся ведьмами, причем с правом вождения как метлы, так и ступы. Пьют по-черному и все подряд, вплоть до политуры и мебельного лака, отчего с мебелью в столице совсем стало туго.

Для чинов ранга Великого Дедки никаких ограничений в сроках эксплуатации не существовало так же, как, например, у Брежнева, — но по плану каждую неделю полагалась новая оболочка, своего рода как бы баня для предотвращения застойных явлений и омоложения, а сколько сверхплановых? Завели они там, наверху, нейронно-логический центр, учитывающий и рассчитывающий все до каждого мгновения так, что у Великого Дедки не стало ни одной лишней секунды. Все и вся надоели, мечтается ему как-нибудь попасть на просушку или достойным образом подвести под себя оргвопрос.

Только охотников на его должность нет, разве что Кощей Бессмертный, давний его недруг из ведомства Лукавого. Давно перевелись дураки за здорово живешь в номенклатуру да к ответственности рваться, взваливать на себя этакую обузищу!

Чем там наверху думает треклятая нейронно-логическая машина, если Великий Дедка не завершил проверку жалоб домовых по поводу чрезвычайного неудобства житья в квартирах, не совсем законно или совсем незаконно полученных их хозяевами? Домовой в таком доме стоном стонет, болеет, паршивеет, не успевает справляться со всеми несчастьями, сваливающимися на нечестную семью так густо, как конфетти в новогоднюю ночь, со всеми происками нечистых, которые взяли нечестных на заметку. В конце концов, приходится доброжилов в стадии крайнего служебного истощения направлять в инфекционный бокс на Хохловке, где их просушивают три лунных пятилетки и еще полтыщи часов прожаривают паяльными лампами, так как плазменные горелки дают на шкурах слишком грубую окалину. Не успел, как следует разобраться, как бац — на Цветной, в модных кроссовках, в которых ноги очень сильно преют. А в руках начумаченный номерок «Вечерней Москвы»! Не хватает кудеснику кремов, так он на газеты перекинулся, словно в них чудес нынче мало. Подсунули кикиморы — операторши в службе перевоплощения, подшучивают над стариком. «Тьфу ты!» — фыркнул Великий Дедка и швырнул начумаченное издание на пустую скамейку — авось какому-нибудь бедолаге зуд геморройный унять поможет.

Что им, из Великого Веча, надо? В большом раздражении хотел Великий Дедка задать вопрос начальству, не успел и задать, как тут же у него перед глазами возникла голографическая картина прямо в воздухе. Нейронно-логическая система у домового начальства была не электронно-вычислительной техникой какого-нибудь занюханного четвертого поколения, а четырнадцатого, потому что тринадцатым поколением логических машин располагало ведомство Лукавого. В духовных сферах Добру всегда отдавалось предпочтение, оно шло чуть-чуть впереди Зла. И это чуть-чуть, как в искусстве, в духовных делах определяло все и вся, тогда как у людей, в силу ли закона диалектики о переходе всего в свою противоположность, в силу ли неразумия так называемого царя природы, под видом Добра в делах практических сплошь и рядом торжествовало, задавало тон Зло.

Эх, как торжествует нынче нечистая сила, как упивается безнаказанно властью Лукавый, и куда мостится благими намерениями дорога?! Разве кто-нибудь отменял закон: Свет побеждает Тьму, Правда — Кривду, Истина — Ложь, Жизнь — Смерть, Добро — Зло? Никто не отменял, да кто теперь законов придерживается?

Великого Дедку возмутило повеление — с таким делом мог справиться любой шкилек, четвертушка домового, а не Главный Доброжил Москвы. Однако спорить с системой было бессмысленно, и он запросил всю информацию. На голову бедного Дедки свалилась бездна разной ерунды — начиная от подробностей рождения Аэроплана Леонидовича Около-Бричко до романа Степки-шофера со своей будущей супругой, рождения-крещения Вари, нынче продавщицы в универмаге на Бульварном рынке, ее знакомства с поэтом Иваном Где-то, вплоть до событий этого романа. Вот что значит техника и ее прогресс, только не на словах, на деле!

Воздух вокруг Великого Дедки, загустевая, зазвенел и засверкал фиолетовыми россыпями пульсирующих хрустальных огней — так в сочетании с ультразвуковым оповещением начальство предупреждало о направлении ему депеши чрезвычайной важности. Информация вводилась напрямую в специальную группу клеток, выполнявших функцию примерно первого отдела, дублировалась нейронно-логической системой в звуке, в голографическом изображении или в тексте. Черт на палке учуял неладное, однако чрезвычайному и полномочному послу Лукавого не было дано постигать смысл подобных сообщений. Он только завертел головкой с рожками, скорчил обиженную рожицу и пискнул от бессилия — от писка в типографии «Литературной газеты» слегка оплавился набор шестнадцатой страницы, особенно в материалах натужных, с ничтожным содержанием юмора. То есть в материалах, подведомственных Лукавому.

В воображении Главного Доброжила сквозь фиолетовую россыпь проступили белоснежные, идеальной белизны, свидетельствующей об абсолютной секретности содержания и недоступности ее противнику, цифры: 11111111111. «Ого!» — удивился он, потому что одиннадцать единиц было обозначением высшей степени важности сообщения, к тому же обстановка на подвластной ему территории была спокойной, правда, угроза термоядерной войны оставалась, однако обмен ударами пока не намечался.

ДВЕ МИНУТЫ НАЗАД В РЕЗУЛЬТАТЕ ПРЕСТУПНОГО БЕЗДЕЙСТВИЯ ДОМОВОГО 14–67 МОС ПОГИБ ГРАЖДАНИН ЛАПШИН ПО МЕСТУ ЖИТЕЛЬСТВА: ПРОСПЕКТ БОРЬБЫ, 124-А, КВАРТИРА 14. ОБЪЕКТОМ ПОКУШЕНИЯ БЫЛ ГРАЖДАНИН ОКОЛО-БРИЧКО, ПРОЖИВАЮЩИЙ В КВАРТИРЕ 13. НАПОМИНАЕМ, ЧТО В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ ОКОЛО-БРИЧКО, ОН ЖЕ РЯДОВОЙ ГЕНЕРАЛИССИМУС ПЕРА, ПРЕДСТАВЛЯЕТ ПО-ПРЕЖНЕМУ ЧРЕЗВЫЧАЙНУЮ ОПАСНОСТЬ ДЛЯ НОМО SAPIENS И ДЛЯ ЛУКАВОГО. КРАЙНЕ РАДИКАЛЕН, АГРЕССИВЕН, ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО НЕОБУЗДАН, НАДЕЛЕН НЕКОТОРЫМИ ЧЕРТАМИ КОЩЕЕВИДНОСТИ, ЖИВЕТ ПО ЛУКАВОМУ ЗАКОНУ. УПРАВЛЕНИЕ СПЕЦИАЛЬНОЙ СЛУЖБЫ ОБЕСПЕЧИВАЕТ ЕГО ЗАЩИТУ С ПОМОЩЬЮ ГРАВИПРОГРАММЫ. В СВОИХ ПРОИСКАХ ЛУКАВЫЙ ВПЛОТНУЮ ПРИБЛИЗИЛСЯ К РАСКРЫТИЮ СЕКРЕТА ГРАВИТАЦИОННОЙ ЗАЩИТЫ ВЫШЕУКАЗАННОГО ОКОЛО-БРИЧКО. СТРОЖАЙШЕ ПРЕДПИСЫВАЕТСЯ ВАМ ЛИЧНО ОБЕСПЕЧИТЬ СОХРАННОСТЬ ЖИЗНИ ОКОЛО-БРИЧКО, ВСЕМЕРНОЕ ПООЩРЕНИЕ ЕГО АКТИВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ, В РЕЗУЛЬТАТЕ КОТОРОЙ ОН ОКОНЧАТЕЛЬНО СКОМПРОМЕТИРУЕТ СЕБЯ В ГЛАЗАХ ЛУКАВОГО И ВИДА НОMO SAPIENS. ИСПОЛНЕНИЕ ДОНОСИТЕ ПО КОМПЛЕКСНОМУ КАНАЛУ СВЯЗИ 001.

ПРЕЗИДИУМ ВЕЛИКОГО ВЕЧА ДОБРОЖИЛОВ.

«14–67 МОС, подь сюды!» — приказал Великий Дедка, в волнении всегда греша вульгаризмами.

На крупнозернистую дорожку Цветного невесть откуда свалилось нечто волосатое и в то же время плешивое, нечто пьяное, распространяющее запах спирта, причем, древесного, с трудом удерживающее равновесие на кривых ножках, обвешанное к тому же еще металлическими цепями с большой зеленой бляхой на джинсовой рубахе-кацавейке, явно позаимствованной из барахла Варвары Лапшиной, с призывом на неславянском языке: «КISS МЕ!»

«Ужо я тебя сейчас поцелую. Ах, ты, опиум для народа!» — возмутился Великий Дедка, и тут же многострадальную его душу смутила досада: что с него, искусственника и химика, да вдобавок еще и металлиста, возьмешь, а? За Степкой Лапшиным рюмки допивал, в том числе и древесный спирт. Короче говоря, у людей это называется объективными обстоятельствами.

Тут черт на палке торжествующе захихикал, как же, почти родного братца по пакостям встретил, да послу не пристало таким недипломатическим путем выражать свое отношение к тому, чему он являлся свидетелем при высокой особе Главного Доброжила Московского посада. Великий Дедка за нарушение протокола перевернул палку чертом вниз и с силой шаркнул его рожками по крупнозернистой дорожке. Посланец нечистого аяяйкнул, брызнули в траву оплавленные кремешки, так называемые чертовы пальцы, и враз в ближайшей типографии исчезло из набора всех шестнадцати полос даже слово «литература» и все ему соответствия, кроме, разумеется, одного названия печатного органа. Вот что значат проделки Лукавого!

— Сгинь, — сказал Великий Дедка, и черт на палке даже заплакал, заскулил. Не на просушку пошел 14–67 МОС, а взаимно уничтожился с бесом 14–67 МОС/Л, видать, парнем не промах, потому как чрезвычайному и полномочному было сильно жалко своего собрата. Высоко в московском небе раздался хлопок, москвичи и гости столицы задрали вверх головы, задаваясь вопросом, кого там нелегкая носит, уж не нового ли Руста, но противовоздушная оборона вроде тоже слышала хлопок и не придала факту небесному никакого значения. «Аннигилировали», — с удовлетворением подумал Великий Дедка.